Весна и Солженицын

Апрель 1976-го. В Махачкале вовсю разбушевалась весна. Первый по-настоящему классный теплый день. Земля дышит, травка зеленеет, одуванчики разные повылазили. Покрылись цветами фруктовые деревья, которых в городе росло множество, и влажный морской ветер разносил буйные запахи по всему городу. Тут и солнышко, и температура дневная за двадцать… Хорошо! Особенно после долгой и довольно холодной снежной зимы.
Валера не забыл, как он в один вечер во дворе расчищал специальной широкой лопатой тропинку меж сугробов. Грёб и отбрасывал вправо-влево. Минута за минутой. Час. Пока добрался до старых деревянных ворот, весь взмок. Но, оглянувшись назад, понял, что все потуги зря: метель тут же занесла проделанный тоннель новыми порциями колючего снега.
И морозов перетерпеть пришлось немало…
Конечно, после таких испытаний весеннее тепло казалось еще более долгожданным и желанным.
Перед английским отделением факультета иностранных языков тоже зелень деревьев и одурманивающие ароматы. Скоро летняя сессия, после экзаменов – практика. (Интересно, какой идиот умудрился назвать «практикой» для студентов-филологов по-настоящему изнурительный физический труд на Белиджинском консервном комбинате? Но об этом предстояло узнать позднее.)
И – прощай, первый курс!
После того, как они с друзьями договорились общаться только на английском, язык пошел споро и легко. Ежедневные час в лингафонном кабинете, пять письменных упражнений на дом и полстраницы текста наизусть представлялись задачей не только посильной, но даже являли собой некое удовольствие.
На последней паре (профилирующий предмет) ведущая их группу молодая преподавательница Макаева убила сообщением, что после занятий состоится внеочередное комсомольское собрание. Оказывается, высланный двумя годами ранее из СССР некий «писатель-предатель» Солженицын, помотавшись по Европе, выехал в стан злейшего врага, в Соединенные Штаты Америки, и там обосновался. Партийные органы Дагестанского университета предложили эту наглую выходку недостойного отщепенца гневно осудить.
Настроение откровенно помрачнело. В неполные восемнадцать лет весна воспринимается совершенно особенно. А тут вместо веселой прогулки в город с его ласковым солнечным теплом предстояло еще часа полтора просидеть в темном и пока еще прохладном кабинете с занавешенным окном. Мало того, придется слушать самую дубовую пропаганду.
Тем паче, что о пресловутом Солженицыне народ фактически не имел мало-мальского представления. Едва помнилось: газеты в 1974-м поголовно утверждали, что этот негодяй долго и злонамеренно очернял самый передовой в мире социалистический строй и бессовестно клеветал на наше дорогое государство рабочих и крестьян. Удивительно было скорее то, что с таким врагом обошлись крайне гуманно, ограничившись высылкой вместо того, чтобы просто поставить негодяя к стенке за измену Родине.
Ну да ладно. Заранее погоревали о зазря потраченном времени и приготовились с умными рожами его терять. Деваться-то некуда.
После перемены группа разместилась в родном кабинете. Макаева с деловым видом перебирала бумаги. В группе преобладали лица с кислой миной. Валера, Айдемир Заидов и Витя Поповцев спрятались на «камчатке» и подумывали над тем, как бы потихоньку сварганить домашнее задание.
К столу Макаевой, потрясая светлыми кудряшками, решительно выдвинулась комсорг группы Лена Шармина.
Сейчас толкнет речь о заокеанском злопыхателе, кушавшем народный хлеб, в то же время безнаказанно сочинявшем пасквили… Наверное, примерно так.
Однако произошло нечто из ряда вон выходящее.
Упершись рукой в учительский стол, невысокая Ленка, близоруко сверкнув очами из-за стекол очков, выдала:
– Ребята! Как мы можем осуждать Солженицына, если не читали ни одного его произведения?
Макаева оторопело вытаращилась на Ленку и, судя по всему, потеряла дар речи. Застыли все. Единственная в кабинете муха жужжала отвратительно громко.
– Я ведь даже не знаю ни одного названия его книг! Не знаю, о чем они! И вы все тоже ничего не знаете! Как можем мы, комсомольцы, выражать свое мнение, тем более, отрицательное, если у нас его попросту нет?
Шармина густо покраснела, но выглядела уверенно и решительно.
Это была самая настоящая бомба. Группа знала, что Ленка отличается особой честностью, можно сказать, щепетильностью до чертиков, но подобной смелости все-таки от нее никто не ожидал. Такое выступление может окончиться не просто скандалом – Ленке «светит» вылететь из комсомола и университета. Это же откровенный бунт!
Вся группа затаила дыхание.
Бледная статуя Макаевой ожила и едва слышно пролепетала:
– Но ведь партия считает…
Шармина обернулась к ней.
– Дайте нам прочитать хотя бы одну его книгу, – откровенно сдержанным тоном, за которым угадывалось нечто большее, произнесла она. – Дайте нам составить собственное суждение об авторе и его творчестве. Тогда будет предмет разговора. А сейчас… Я считаю, что комсомольское собрание проводить незачем.
Какая блоха ее укусила?.. А может, действительно, она так и мыслила?
Валера отогнал шальную мысль, что Ленка просто не хотела тратить полтора часа впустую – нет, легкомысленная причина для столь вызывающей выходки не годится, риск слишком велик. Остается одно: для Ленки истина – прежде всего.
Или дура, или святая.
И тут вдруг осмелели все. Группа начала галдеть, всецело поддерживая своего комсорга. Во-первых, она говорит самую настоящую правду – ну, не читали мы солженицынских строчек вообще. Во-вторых – долой собрание и айда на улицу, к свету и теплу!
Окончательно потерянная, замороженная, даже просто уничтоженная Макаева вызывала жалость, но на нее уже не обращали внимания. Группа просочилась в коридор и потихоньку – у других-то собрания идут! – вышла на улицу.
Самое интересное, что оргвыводов не последовало. Из студентов «стукачей» не нашлось, а Макаева промолчала в тряпочку, видимо, из опасения, что за такое «антисоветское» поведение подведомственной группы по головке ее не погладят.
Ребята быстро забыли про инцидент. Весна ведь.
2020.02.25