Такая работа

                Шизоид прячется в надежде, что его не найдут,
                нарцисс прячется, чтобы его нашли и умоляли вернуться,
                а ищет всех – невротик.
                Из лекций по психологии
               

   Последние дачные деньки. Дождик моросит с утра и до вечера. Облака (разве это облака? вата промокшая…) опустились в мир людей так низко, что прослойки для комфортной  жизни почти не осталось. Дышим, как в аквариуме – жабрами. Все домашние дела переделаны: варение на зиму сварено, грибы замаринованы, овощные ассорти законсервированы, травы засушены и наморожены, окна перемыты, шторы перестираны… Одним словом – сиди у камина или у печки, грейся и наблюдай за яркими всполохами  дразнящихся саламандр. Так, конечно, можно прожить, но лишь короткое время.  Иньской энергии (ее из без того во мне переизбыток) нельзя позволять покрыть все жизненное пространство души. Такие женщины не выживают. А где же взять яньскую? Мужскую, здоровую, активную силу,  богатую целями и смыслами? Много не надо, процентов тридцать достаточно для сохранения внутреннего баланса… Ши Фу велит перец есть для выравнивания, но у меня от него болит желудок. Может быть, и впрямь, стоит на яньскую кухню перейти?
 
   Алиса в интернете предлагает всякую ерунду. Пытаюсь самостоятельно найти  яньский след среди атлетов, воинов, победителей…  Мне не нужна группа, где только играют мышцами, читаю… И снова -  не то. Адреналин зашкаливает, агрессия меняет качество силы.  Чернуха со мной не совместима от слова «совсем». Где сегодня найти сочетание: воин – мудрость – доброта? Вымирающая яньская энергия…

    Время восемь вечера. Пора идти к тете Люде. Оставляю кота за хозяина.



   Она  хлопочет на летней кухне.

   - Творог будем есть? – Спрашиваю, улыбаясь.

   - Я тебе масло собью к отъезду, топленое сделаю,  творог спластую и мягкий сыр. Ты здесь с нами надолго еще?

   - Еще две недели пробуду.

   - И хорошо, - говорит она спокойным хозяйским тоном. – Ты поговаривают что-то там защитила или как это у вас называется?
 
   - Да какая разница? Это работа.  Диссертации к обычной жизни отношения не имеют. Они людьми придуманы, чтобы зарплата повыше и гордость помасштабнее. Тетя Люда, я хотела бы  поговорить на важную тему. Про научную сторону вопроса знаю, а вот про житейскую, мудрую, вы мне скажите.
 
Она поправила яркий, как у молодки,  платок и села на большой деревенский табурет видавший виды и потемневший от времени.

   - Случилось что?

   - Нет, что вы, ничего не случилось. У меня чисто научный интерес.

   - Так нешто я в твоей науке что-то понимаю?
 
   - Это и ценно, что от себя скажете. Мне кажется, что мужчины измельчали?  Или ошибаюсь?

Она удивленно на меня посмотрела.

   - Так и науки никакой не нужно. Видать, как днем.
 
   - А вот вам, что видно?

   - Да как тебе обсказать?  Жил у нас в деревне до этой вашей дурной революции один мужик. В том доме, где Котовы нонче живут. Не скажу, чтоб ленивый, корову держал. Вдовый был и бездетный. Не урод и не красавец. Средний. А вот в деревне его не любили. У нас тут все семьи считались зажиточными, тверезыми, по три коровы на один двор держали, в колхозе от зари до зари работали, никакого труда не боялись. Одним словом, степенные  мужики. А этот – хлипкий какой-то, комариный. Бывало зовут его подсобить, а он придумает хоть что, да не идет. Ядовитый был. Спроста слова не скажет, а все с улыбочкой, да с ухмылочкой, так и норовит укусить. А баб мучииил… Какие послабее, до слез доводил. Вот идет, помню, Мария ко мне за яйцами, у ней на ту пору куры перемерли, доктора сказали вирус, а он, этот канительщик, увидал ее да из калитки враз выпрыгнул. Спрашивает, куда, мол, идет. Поначалу ласково так. Та ему и говорит, что за яйцами, а он ей:
 
   - Что ж у тебя мужик такой паршивый, что за курами не досмотрел?
 
И начал всякие гадости про нее, да про мужа плести. Она ко мне в слезах прибежала. Это вот как по твоей науке? Вроде тверезый, не дрался, а мог до слез человека довести.
 
   - С этим-то все ясно. И по науке, и без науки.

   - У нас в деревне он один такой Ирод был, а вот в соседнем Ворсино дак там почти все мужики сорнячными были. Девки замуж в эту деревню не шли. Знали, что наплачутся. Говорили, лучше одной жить, чем с мучителем

   - Вот я и думаю, куда настоящие мужики-то подевались…

   - А что тут думать, - она вздохнула, - кого война прибрала, кто от тяжелой работы здоровье потерял да помер. Эти же свистуны не воевать, не работать до устали  не станут. Они баб своих будут надрывать. Помню Марфа из Ворсина занедужила, так наш Семен ее на станцию в лечебницу повез, а ейный дурак пьяный в сарае спал, неделю не просыхал. Баба чуть Богу душу не отдала. А что, у вас в городе разве такие имеются?

   - С избытком.

Она горько покачала головой.
 
   - Это плохо.  Такие мужики мало кому нужны, разве что несчастным матерям, да бабам очень до них охочим. А какая себе цену знает, нипочем не свяжется. Знаешь, в мое время старики говорили, что настанут такие дни, когда жизнь шиворот-навыворот пойдет. Плохое за хорошее принимать будут. Я тебе вот что скажу, дело не только в мужиках. И бабы очень изменились. Доброты в них не осталось. Зависть, сплетни, один навоз из нутра наверх лезет. А ведь ядовитая баба она хуже никчемного мужика, потому как это против природы. От змей змеи рождаются. А потом плачут, что Бог детей не дает. Наши в поле рожали, а нонешние и одного выносить не могут. Беда… И войны не надо, сами вымрем, если так жить будем.


   Я шла домой с литровой банкой молока, порцией душистого свежего творога и большим ломтем (в нагрузку) мягкого ржаного хлеба из печи. Баюн ждал, сидя на крылечке. Эта котособака уже не стремился в поля, а все больше грелся на диване, подолгу спал и много с аппетитом ел. Зима впереди. Все правильно. Нужно жиры нагуливать.
 
   Через две недели отправимся в Москву. Из Юлишны я превращусь в строгого старшего специалиста клиники Юлию Владимировну, Баюна эвакуируем, наконец, к сыну (пора и честь знать!)  и закроем дачный сезон до следующего года.
 
   А что касается того, почему изменились люди… Ох, если бы я могла рассказать славной и доброй тете Люде, которая в восемьдесят два  года справляется с большим хозяйством и помощи ни у кого не просит,  насколько они изменились… Но не стоит ее огорчать до такой степени. Она спать перестанет.  Буду лечить тех, кто заболеет, так и поняв, что любая мерзость из их нутра исходящая, убивает, прежде всего, их  самих. Буду лечить.  Такая моя работа.