de omnibus dubitandum 32. 199

ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ (1665-1667)

Глава 32.199. С ХИТРОСТЬЮ И УМ ВОКРУГ ПАЛЬЦА ОБВЕДЕШЬ…

Кто копает яму, тот упадет в нее,
и кто разрушает ограду,
того ужалит змей.
Кто передвигает камни,
тот может надсадить себя…
               
                Книга Екклесиаста или Проповедника

    Нарекли ее некогда Золотой палатой. А после как-то сама собой стала зваться Грановитой. Важная палата. Ведут в нее Святые сени. Вступали в них по Красному крыльцу. Торжественны ее своды, строги лики святых и героев. Тяжелые бронзовые паникадила свисают с потолка.

    Многообразные действа свершались здесь. Иноземные послы несли сюда дары и грамоты. Боярская Дума ярилась в спорах. Царицы и царевны разглядывали исподтишка иноземцев — точно ли они как обычные человеки.

    Для сего действа на втором этаже был устроен тайник. Окошки не окошки — так, ничего вроде. Глянешь — не поймешь, вроде бы роспись какая-то.

    Порою сюда заглядывал царь-государь. А тогда внизу кучковались боярышни. Разряженные, набеленные, насурмленные, глаза разбегаются — одна другой краше. Первый огляд. Самые родовитые, самые именитые, самые-самые.

    Глядит царь, выбирает себе супругу, царицу. Первые смотрины. Какова стать, походка, ровно ли держит голову…

    Это только начало. Потом боярышни попадают в руки мамок да нянек. Тут уж держись! Нету покою ни днем, ни ночью. Не всхрапывает ли, не вскрикивает, не мечется. Легок ли дух — дневной и ночной.

    Потом — мыльня. Нет ли на теле какого изъяну, свежа ли грудь, густа ли растительность на кунке, гладкое ль лоно.

    Царь-государь Алексей Михайлович овдовел в марте 1669 (1664 – Л.С.) года.
Вдовая жизнь изрядно надоела царю Алексею. В кругу ближних бояр он всё чаще заводил разговоры о женитьбе. Окончательное решение созрело, когда он (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных продолжателей современных дипломированных горе-историков - Л.С.) познакомился с Натальей Нарышкиной, живущей воспитанницей в доме Артамона Матвеева. Нету мочи скопчествовать столь долго. Живая душа, сок мужской точит, а исхода ему нет.

    А тут случилось так, что был он (в 1662 г. – Л.С.) в хоромах думного дворянина Артамона Сергеевича Матвеева. И прислуживала им воспитанница его Наталья, дочь (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных продолжателей современных дипломированных горе-историков - Л.С.) окольничего Кирилы Полуектовича Нарышкина.

    Глянул на нее вполглаза, (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных продолжателей современных дипломированных горе-историков - Л.С.) сердце захолонуло, а потом в жар бросило. Она! Царица! Неужто, так вот сразу бывает?! И не надобно боярышень сгонять? Все открылось сразу, тотчас же! И замены быть не может.

    Поперхнулся куском вязиги, покраснел, а ему с поклоном ендовку пива пенного.

    — Звать-то как? — спросил несколько бесцеремонно, как подобает государю.

    — Натальей, государь-батюшка. — Голос мягкий, нежный, распевный.

    — Спасибо тебе Наталья-краса, черная коса.

    — Рада-радешенька услышать похвалу из царских уст.

    — Ишь, каково затейливо отвечаешь. Чья будешь?

    — Кирилы Полуектовича Нарышкина, окольничего, дочь. Почел долгом вмешаться царский любимец Артамон Матвеев:

    — Я Наташей руководил, и она со мною прошла книги Ветхого и Нового Завета, опять же многие сочинения святых отцов, из светской литературы басни Эзопа, книга, именуемая Фацетии, и еще много.

    Молодая, свободная от строгих теремных условностей девица пробудила в зрелом мужчине пылкие чувства. Он (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных продолжателей современных дипломированных горе-историков - Л.С.) захотел повести её под венец. Однако, царь не мог не учитывать двух обстоятельств: во-первых, избранница была неродовита и небогата; во-вторых, по традиции любая царская невеста должна была пройти конкурсный отбор среди первых красавиц благородных кровей.

    Торжественный смотр невест состоялся в два этапа [1669 (1664 - Л.С.) и 1670 (1665 – Л.С.) годы)]. Однако, парад руской красоты не изменил планов Алексея Михайловича, который всей душой прикипел к "величавой" Наталье Кирилловне.

    Велено девиц боярских по их вотчинам развезти. А кому честь выпала царицею быть, о том будет оглашено всенародно.

    Слух между тем шел. Исподволь распускали его Милославские. Завелся у них шпынь [Шпынь — соглядатай, шпион] в доме Матвеева. И хоть все то, что там делалось, укрыто было тайною, догадки строились не без вероятия.

    Царь-государь, наезжал, чуть ли не каждый день. Наезжая не без причины. Не только разговоры разговаривать. Обсмотрели-общупали глазами Наталью Нарышкину в день смотрин в Грановитой палате. Не больно украсно-украшена была, не во всю мочь, а против других не баско. Ходила по-простому, а не лебедью плыла.

    Ясно, ясно, ясно. Сговор-то был у Матвеева. И чем он, эдак государю полюбился? Собою-то не больно казист, так, средненький мужичонка. Не засмотришься. Не зря на него иноземка глаз положила, Гамильтонша эта. Наша бы боярышня, беспременно отворотилась бы. Сказывают: ума-де палата. А кому тот ум надобен, с него шубу не сошьешь. Пустое слово — ум. Хитрость надобна, вот что. С хитростью и ум вокруг пальца обведешь.

    Другое дело — мужики. Они на Наталью заглядывались. Занозиста девка. Шея лебяжья, голова высоко посажена. Дух в ней горделивый, не смиренница. Как и чем такую взять? Иные подступались, да, видно, дорого ценил ее опекун Артамон Матвеев. Проста-де вещь да не про вашу честь.

    Алексей смотрел на нее другими глазами. Его покойная супруга более румянилась да сурмилась, а книг в руки не брала. Грамота давалась ей туго. Когда он, бывало, выговаривал ей, царица Марья отвечала: «Не царицыно дело книги честь, а блюсть царскую честь. Да рожать поболе царевичей да царевен, дабы не иссяк царский род, дабы был он обилен выбором».

    Алексей пожимал плечами. Можно ль возразить? Все так, все по святым заповедям и установлениям отцов. Но уж больно скучно, порою хотелось слова женского, совета разумного от той, что ближе не бывает. Волос долог да ум короток? Чушь. Вот дочь Софья — ум быстрый, проникновенный, советливый. Любого мужика объедет.

    Красою Бог не обидел, верно. А сметливостью, хитрованством, лихостью — в мужика, истинно так.

    В доме у Матвеева — все непривычно, все по-иноземному. Парсуны, часы — кои с боем, басовито, по-колокольному, кои с фигурами, ровно живыми, кои с музыкой. Опять же кабинет для физических опытов, и другой — для превращений веществ.
Наталья в сии премудрости не вникала — они для зрелых умов, но кое-что усвояла, ибо была сметлива. Да и сама хозяйка дома, просившая называть себя леди Гамильтон (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных продолжателей современных, дипломированных, продажных горе-историков, в основном еврейской национальности - Л.С.), из шотландских переселенцев, поддерживала в Наталье интерес ко всему иноземному, чем был полон дом Матвеева.

    Царь зачастил к своему любимцу. Ставили опыты в физическом кабинете и с некоторой боязливостью — в химической лаборатории. Там что-то кипело, пыхало, бахало, синяя жидкость на глазах становилась красной.

    Наталья воспитывалась в мире чудес, неведомых боярству и дворянству. Церковники называли этот мир чернокнижием и диавольским наваждением, а дядюшка Артамон — превращением веществ.

    Было замечено, что батюшку царя тянуло не только к превращению веществ, а более всего к Наталье. И в один прекрасный день он, сказал Артамону с привычной непреклонностью:

    — Пришлю сватов!

    Артамон Сергеич испугался. Он был не родовит; худороден, имения за собой не имел, знатных родственников тоже. Единственное его богатство — ум, прозорливость и добротолюбие, привлекшие к нему приязнь государя. Приязнь эта перешла в дружбу, коей причины доискивались родовитые бояре. Как же так: мы коврами стелемся, за нами великая родословная, маетности [Маетности — имения, вотчины], тысячи крепостных, а царь-государь перед худородным елозит, не разлей, стало быть, вода. Можно ли взять такое в понятие?

    Ну, ясное дело, чернокнижник. Дух этот занесла 3-я жена-иноземка. Да и прежде замечено: пройдет мимо храма — лба не перекрестит. Вместо икон в доме парсуны. Кабы не царь — разобрались бы с ним по-свойски. Царя приворожил к себе нечистой силой.

    — Царь-государь, — заговорил тихо, проникновенно, — я раб твой преданный, тебе, то ведомо, но окрест завистники, злая сила. Сила! Опасаюсь козней: дом сожгут, всех нас переведут. Помилуй! Что мы против них.

    — Обороню! — сказал твердо. — Кто посмеет покуситься — сгною. Ничего не опасайся — ты под моею десницей.

    Твердо было сказано. Царево слово! Отлегло. Но где-то в глуби червяк копошился, грыз. Могущ царь да не всесилен…

    Но воле царской перечить не стал. Как можно? Оглашенья не было: все делалось тишком. Однако ж девиц боярских собрали на смотренье, как велел старинный обычай.

    Смотрел в потаенное окошко царь Алексей. Смотрел — глаза разбегаются. Но краше Натальюшки ни одной нет. Запала она ему в сердце крепко-накрепко. Она средь них белой павой.

    Девицы из себя выходили. Палата велика, каждая норовит себя представить походкою, улыбкою, статью. Нету краше Натальюшки! Нету!

    Правда, заговор меж них был. И заговор сей был скреплен по-мужски. Но то была великая тайность, и знали о ней только три души: отец, окольничий Кирила Полуэктович, Артамон Сергеевич да его супруга. Ибо хоть одна женщина в сей тайный заговор должна быть посвящена. Да не простая, а доверенная, которая все соблюдет.

    Ну а коли соблюли обычай отчич и дедич, можно теперь мирком да за свадебку. Алексей Михайлович, жених венценосный, и день назначен — 22 января 1671 (на самом деле 1666 – Л.С.) года в Успенском Соборе.

Минуло ровно девять месяцев после этих тревожных дней.