Переходное время

    Середина августа. Дни жаркие, а вечерами прохладно – знак, что лето потихоньку сдаёт позиции и  переходит к осени. В конце месяца после заката явственно дышит холодком. Заметил это в лето переезда из Москвы. Почему-то до этого не чувствовал августовских  прохлад. Я там вообще не мёрз даже в  самые лютые зимы, несмотря на то, что не был слишком крепок. Бывало, вынеся мусорное ведро, часами мог стать с ребятами под аркой ворот на морозе в одной рубашке. Ворота были старые, деревянные, кажется, ещё с дореволюционных времён, выкрашенные коричневой краской. Вокруг было много от старой Москвы времён Гиляровского, по которой ходили и ездили  современники Серебряного века и первых лет после Октября. Но об этом вряд ли  кто-нибудь  в те годы задумывался. О краеведении в наших переулках слыхом было не слыхано. А зимы были лютые, под сорок нижет нуля, но случались, к огорчению ребятни, и оттепели. Кататься на коньках было нельзя. Катки закрывались на несколько дней. Вёсны ждали, как радости, большей даже, чем Новый Год.  Торопили её, всем двором в помощь дворнику, не упомню его имени, скалывали лёд с дворового асфальта, освобождая его для игр, прежде всего в футбол. Первого Мая было уже жарко, как и полагалось в такой великий праздник Парада и демонстраций. Потом наступало лето с его бесконечно долгими днями и чудесными закатами. Стрижи носились в воздухе, и мы, мальчишки, летали почти так же стремительно, как эти быстрокрылые птицы. И песня Леонида Утёсова, летела из какого-нибудь раскрытого окна «Эх, ты,  ласточка-касаточка моя, быстрокрыы-и-лая…». Мы не видели разницы между стрижами и городскими ласточками, даже не догадывались о ней. Мы и сами были, как стрижи.  К ужину нас было не дозваться.
    Да, лета были жаркие, зимы морозные. Об осени ничего не могу сказать. Кажется, её и не было. Наверное, небо занавешивали тучи, но всё как-то обходилось. А холода и морозы… Кажется, мы их и не замечали.  Тепло родного двора  спасало или что-то ещё? А вот на новом месте этого тепла уже не было. Оно остывало и в сердце.  Может быть, дело было в возрасте. Переходный, он стал переломным и в жизни. И свежесть августовских вечеров не случайно обдала меня в то лето  своим остужающим дыханием. Помню, как ощутил прохладу на руках выше локтя в рубашке с короткими рукавами, возвращаясь ранним вечером из Парка культуры, который назывался здесь непривычно Горсад. Солнце уже зашло, сгущались сумерки. Я шёл с каким-то случайным попутчиком, парнем моего возраста, и двумя девушками, но чувствовал себя страшно одиноким, отброшенным за сотни километров от родных мест. Бодрился, шутил, отпускал какие-то  шутки. Попутчики смеялись, а мне не было ни смешно, ни весело.