Моя родословная. Дед Михал. Продолжение

       Первый вариант гибели деда из-за досок с немецкого эшелона, подорванного партизанами возле станции Бастуны, я пересказал со слов отца: таким, каким слышал от него в детстве. Он же, наверняка, пересказал мне его со слов матери – бабушки Лены. Но, - как совершенно неожиданно и, я уверен, совсем неслучайно стало известно мне спустя более сорока лет со времён батиного рассказа, – была жива и другая версия гибели деда. И вот эта версия представляется мне гораздо более убедительной и похожей на правду.
       Вот как всё выяснилось.
       Летом 2019-го я снова побывал на родине. Будучи в гостях у своего дважды двоюродного дядьки и давнего друга-охотника Ивана Дайлидко: "в миру" – Вани: - родного племянника моей "бабы Лены" по отцовской линии и одновременно - "деда Владэка" - по материнской (о них, надеюсь, будет рассказано позже), – лет семь как вышедшего на пенсию и проживающего в родительском доме в родной своей деревне Берёзна, - я неожиданно узнал от него некоторые важные подробности о гибели деда Михала; да и не только о ней.
       По счастью, в это же время в их деревне чудом обреталась и его давнишняя соседка по улице, временно гостившая тем летом в своём отчем доме у родного племянника - сына её старшего брата, давно почившего, - Валеры Клышейко. Звали её  Вандой, и была она на день нашего знакомства восьмидевятилетней пожилой женщиной: 1930-го года рождения. Однако, не зная точно даты рождения, столь почтенного возраста дать ей было нельзя. Благодаря усвоенным с детства благотворным привычкам повседневной жизни, которых она придерживалась всегда, а также превосходной генетике по части долгожительства, более семидесяти девяти-восьмидесяти двух лет на вид дать ей было нельзя. Она ещё сама легко готовила горячую еду в русской печи. Сама убиралась по дому и вкруг него. Рано утром и на закате дня ежедневно, кроме воскресений, "корпалася" (копалась) в огороде.
       Ваня первый, - ещё до моего приезда, - как-то разговорившись с ней на улице, стал расспрашивать женщину "аб колішнем" (о прежнем, о когда-то бывшем) житье-бытье её "соседей", а своих самых близких родственников-небожителей - дедов, прадедов, которых она либо хорошо знала, либо могла знать, и которых, хвала Господу, всё ещё хорошо помнила.
       В том числе узнал Ваня и кое-какие подробности о моих близких предках: бабе Лене и её "мужике" - Михале, но очень хотел, чтобы я лично всё от неё услышал. И вот я приехал, наконец, и вот что от живой "сведкі даўнішняга жыцця" (свидетеля давнишней жизни) услыхал.
       Моя "баба Лена", как выяснилось, была крёстной матерью этой самой Ванды Клышейко. Их семьи издавна дружили и близко общались между собой, поскольку жили всего через один дом и земельный участок их общих соседей - Козловских. Так что,
будучи ребёнком, а затем - и девочкой-подростком, - Ванда очень хорошо запомнила внешний облик, и некоторые черты характера моего деда Михала.
       С её слов, был он “чарнявы ладны мужчына: такі бойкі, жвавы, нават, - адважны” ("чернявый красивый мужчина: такой бойкий, шустрый, даже, – отважный"). На вопрос Вани: «А был он чем-то похож на своего внука-тёзку, что сидит рядом в Вами?», – женщина, взглянув на меня и невольно подняв на уровень глаз правую ладонь: – то ли чтоб "заслониться от солнца", которое уже зашло за горизонт за её спиной, прислонённой к дому, то ли чтоб отмахнуться, как от мухи, от подобного  сравнения, показавшегося нелепым: “Ой, не-е-е-е!.. Той быў красівейшы!.. Чарнявы такі, ладны!..” – разумеется, изрядно пожилой женщине было невдомёк, что "внук" на день встречи с ней лет на восемь как "перерос"-пережил своего деда, так уже давно по годам бывшего, некогда, её современником... И тем более было ей невдомёк, что в возрасте сорока восьми полных лет и "внучок" выглядел значительно моложе себя нынешнего. И седых волос на голове было у него значительно меньше. И гуще они "лезли" оттуда. Да и морщинок на лице, особенно в уголках глаз, было в разЫ меньше. Да и всем своим внешним обликом был он куда "жвавее" (быстрее, шустрее), стройнее, и в целом - красивее... Молодые ведь все красивее!.. Это только редкие люди, всю жизнь либо остаток жизни прожившие в гармонии с собой и с миром, до глубокой старости остаются "ладными" ликом и душой.
       Что касаемо до "адважнасці", то здесь, пожалуй, я соглашусь: родной дед наверняка мог дать вескую фору внуку, если вспомнить некоторые подробности его жизни. Но и это, по большому счёту, момент сугубо оценочной категории. Тут суть дела может касаться большей рассудительности "внучка", - большей врождённой его осторожности...
       “А как он погиб, вы помните?” – это был следующий - главный - вопрос "дяди Вани".
       “Чаму ж не помню? Добра помню. Партызаны ўзарвалі нямецкі “шалон” з сольлю. А соль была тады на кошт золата. Дык вось, Міхал падбіў яшчэ некалькіх мужыкоў з навакольных вёсак паехаць да Бастунаў ноччу: набраць солі. Ну а немцы не далі! - сьцераглі, пільнавалі. Стралялі нават! Ну і пазабівалі каторых... Яго не аднаго застрЭлілі. Былі там і з Пашунцаў, і з Крыніц мужчыны… Ну і паўцякалі каторыя…”(Почему не помню? Хорошо помню. Партизаны взорвали немецкий эшелон с солью. А соль была тогда на вес золота. Так вот, Михал подбил ещё нескольких мужиков с ближних в округе деревень поехать к Бастунам ночью: набрать соли. Ну а немцы не дали! - стерегли, караулили... Стреляли даже!.. Ну и поубивали некоторых. Его не одного застрелили. Были там и с Пашунцев, и с Криниц мужчины... Ну и поубегали некоторые...).
       И вот тогда-то, после её рассказа, я наконец понял, почему мой "безрассудно"-отважный дед, как считал я про себя до этого момента, полез на рожон: прямо вражине "в пасть”.
       Был он “хозяином” до мозга кости; и хозяйство имел немалое. По округе все считали его "богатым" (мне об этом и мама говорила). А ведь питались тогда исключительно натурпродуктами - тем, что выращивали на своей земле своими  руками, "горбами", спинами. Заколов кабана, зарезав овцу, телёнка, прочую домашнюю живность, надо было как-то ухитряться сберегать мясо с салом на более продолжительные сроки. Бытовых холодильников с морозильниками тогда и в помине не было. Зимой, понятное дело, спасал "дед-мороз", холод. А приходила "красунья-весна"; за ней - жаркая "теплунья-лето". В “камОре” (холодной кладовой), где даже летом всегда было заметно прохладнее, чем в кухне, в доме и на дворе, без доброй посыпки солью ни сало, ни мясо всё равно долго не пролежат. Вот почему так крайне нужна – просто жизненно необходима – была в домашнем хозяйстве соль.
       В “краме” (магазине, продуктовой лавке) - не докупиться: стоила немеряно. Да и лавки, в большинстве своём, были закрыты в те поры. Ведь большинство оседлых евреев ещё с год тому, как расстреляли по "уездам", местечкам, предварительно согнав в гетто. А тут, "под боком", - разбитый эшелон того самого “золотого” продукта: валяется себе в откосе... Когда ещё соберут? И - кто?!.
       Разумеется, план той "провальной" операции по изъятию у фашистов "излишков" советской соли знали только проверенные, близкие по духу друзья-товарищи. Жёнам и детям, если что и сказали, то не более того, что донесли до меня ранние рассказы отца. 
       Молодой жене, чтобы хоть как-то успокоить чутко встревоженную душу, было сказано, приблизительно, следующее: “Паеду-ка-з'езджу за ламачынай, што засталася ад эшалону. Усё роўна валяецца там – анікому не патрэбная...” (Поеду-ка-съезжу за ломотьём, што осталось от эшелона. Всё равно валяется там - никому не нужное...). Вот эти его слова навсегда и запомнились – врезались в память – будущей вдове... Она то же и детям своим передала.
       Таким образом выходит, что мой дед-жокей в очередной раз рискнул, поставив жизнь на карту, и, к вящему сожалению, «обдёрнулся»... – ставка не сыграла. И хоть проиграл он по-крупному; но, согласитесь, в «банке» на сей раз лежал не «пшик» какой-нибудь, а приличный куш. По его понятиям, - было зачем рисковать.
Да ведь он и привычен был к риску, о чём говорит и его служба жокеем, и характеристика Ванды Клышейко: «…такі бойкі, жвавы, нават, – адважны».

                О слове, означающем нашу фамилию

       Чтобы хоть как-то, в меру скромных своих усилий, отблагодарить деда за всё то хорошее, да и плохое даже, что дал он нам – его потомкам, ПОДАРИВ  ЖИЗНЬ, - о слове, «имени нарицательном», означающем в языках некоторых славянских народов нашу фамилию. Вернее, думаю, будет сказать: - слово-кличку, которым некогда нарекли нашего общего пращура - выходца, так почему-то кажется мне,- из "глубинки" Великого Галицко-Волынского княжества - Червоной Руси. 
      
       В детстве, лет до восьми, пожалуй, я свою фамилию никак эмоционально не воспринимал. Да и мало кто обращался ко мне по ней: всё больше, либо исключительно - по имени. Когда же пошёл в школу, ситуация кое в чём изменилась. Я довольно скоро почувствовал всю современную неблагозвучность моей фамилии - особенно на фоне других: "нейтральных" по звучанию ("Болондь", например) или же "элитарных" (таких как "Домжальский", например, "Золотарский").
       Причём зачастую, особенно "тётеньки-доктора" в поликлинике, в тубдиспансере и прочих медучреждениях, будучи "русскими", словно в издёвку, "неправильно" склоняли мою фамилию: "ХудобА". Вот это уж слишком не нравилось мне, и я раздражённым тоном их поправлял. Когда же в шестом классе на уроке «беларускай мовы» я впервые узнал её «главное и решающее»  значение в белорусском языке, это было подобно удару грома посреди ясного летнего дня...
       Тогда мы проходили тему: “Дыялекты беларускай мовы”, и в учебнике был дан пример полесского, или южно-белорусского, диалекта со ссылкой на повесть Якуба Коласа «Дрыгва» ("Трясина"): “…Ці загнаў ты худобу ў хлеў?..” ("Загнал ты корову (скотину) в хлев?") – пыталася там у кагосьці нейкая невядоая нам яшчэ тады цётка (спрашивала там у кого-то какая-то неизвестная нам ещё тогда тётка).
       Услыхав подобное, класс дружно «грохнул»... Всем одноклассникам, как и мне, впервые стало известно такое необычное значение слова-имени лично моей фамилии. До того все думали, что слово означает лишь крайнюю степень истощения, худосочность, - вот только выражено это по-иному. И лишь значительно позже, из «Толкового словаря» Владимира Даля я узнал, что значение одного и того же слова в корне меняется в зависимости всего лишь от проставленного в нём ударения.
И в том учебнике по "беларускай мове" оно было проставлено точно над буквой «о», - как всегда было привычно мне с ранних детских лет.
       Ну ладно: одноклассники раз посмеялись – и забыли. Но я не забыл. И забыть не мог, если бы даже очень захотел. Разве можно было забыть то внезапное, ранее неведомое и ничем незаслуженное ЛИЧНОЕ унижение?!.
       Этот «пунктик» довольно долго преследовал меня по жизни. И, признаюсь честно, я продолжал стесняться своей фамилии даже тогда, когда рассудком уже понимал, что стесняться её нечего; скорее – наоборот: такой фамилией должно гордиться.
       Первая "реабилитация" лично для меня рокового слова произошла, когда я учился в девятом классе. Тогда я уже много читал, особенно русских классиков, - частенько прогуливая школьные дни ради одного только чтения.
       Как-то  в центральном книжном магазине, в его букинистическом отделе, я случайно наткнулся на “Украинско-русский этимологический словарь”. По наитию, открыл его на единственно интересовавшей меня странице с заглавной буквой “ха” и вскоре нашёл то единственно интересовавшее меня слово. "Ого!.." – оно там имело не одно, не два, а целых четыре значения! Перечислю по памяти, старательно сохраняя словарную орфографию, сокращения, пунктуацию: – всю особенную словарную “типографию”, одним словом.
       Итак, “ХудОба”: 1) - ж., - ед.: “корова”; 2) - ж., собир.: “скотина”, в знач.: "крупно-рогатый скот"; 3) - ж., множ.: “деньги”; ср., ед. - “золото”; 4) - ед., м.; ед.,ср.:“клад”; “богатство”.
       Первое впечатление после прочтения оказалось двойственным. С одной стороны, всё те же “старые знакомые” с шестого класса: “корова”, ”скотина”. А с другой: – тут уж "совсем другой коленкор" – “деньги”,” золото”,” клад”,” богатство”. Позднее я узнал и ещё о нескольких, семантически близких, значениях столь "любимого" моему уху слова: “имущество”, “собственность”. Связать тогда воедино эти, показавшиеся мне едва ли не полярными, значения одного и того же слова в украинском языке, ещё я не мог: не было накоплено ни достаточных для этого знаний, ни разнообразного жизненного опыта. Они пришли вскоре, но - позднее.
 
       В другой раз я столкнулся с прямо и однозначно ласкающей ухо, да не одно только ухо, – оригинальной звучностью моей фамилии в её исконном «южно-русском» (по Далю), а по-современному: – в западно-украинском этнографическом значении, когда служил срочную службу в доблестной советской армии. И служба эта большей частью проходила в самой западной "точке" Западной Украины, – километрах в четырнадцати от польской границы. Более всего впечатлила и запомнилась широкая распространенность там "её" потомственных носителей...
       Мы в тот день – в составе второго отделения второго взвода инженерно-сапёрной роты помогали «гражданским» строителям в ремонте «Бригадной» столовой. Вручную замешивали известковый штукатурный раствор и большими глубокими носилками подносили его к рабочим местам штукатуров. Там содержимое носилок вываливали в глубокие бадьи, откуда мастера-штукатуры, споро черпая беловатую «жижу» ручными ковшами, скоро и ровно накидывали её на кирпичные стены, затем разравнивали поверхность стен деревянными правИлами и мастерками, а после, как подсохнет, окончательно выравнивали поверхность, заглаживая-затирая тёрками-полутёрами.
       Своё дело делали они ловко и красиво, так что у нас не было даже времени, чтобы не только вдоволь налюбоваться на скорость и качество их работы, но даже покурить-поболтать где в сторонке.
 
       В какой-то момент кто-то из «годков» (ровесников по призыву) окликнул меня по фамилии. Дядьки-штукатуры, как по команде, обернулись и внимательно посмотрели в мою сторону. Вскоре «старшой» – бригадир, наверное, – спросил у Сани Гапурбаева, оказавшегося рядом: «А кто у вас Худоба?».
       Саня кивнул на меня и что-то сказал при этом. «Позови-ка его», – попросил мужик. Я подошёл: «Чего надо?». Мужик с явным интересом посмотрел мне в глаза и спросил: «Ты – Худоба?» – «Да!» – «А что ты тут делаешь?!.» – огорошил он меня до нелепого странным  вопросом. «Как что?! – Родине служу!» – с несколько раздражённо-презрительной, как показалось мне тогда, иронической ноткой в голосе  ответил я "непонятливому" дядьке.
       «Да ты что?!» – искренне удивился «бандерлог» (так, на своём жаргоне, мы промеж собой частенько называли местных взрослых мужиков: – схоронившихся, как показало время, до поры идейных потомков-продолжателей «недобитых бандеровцев». – Да у тебя тут родственников!.. Судья – Худоба! Прокурор – Худоба! Мэр – Худоба!.. А ты тут «грязь» носишь... Хочешь, мы завтра скажем, кому надо: – они тебя враз выкупят?». – «Да я не отсюдова… С Западной Белоруссии... Гродненской области», – слегка оконфузясь,отвечаю ему. «Это ничего! – уверенно продолжил "старшой". – Они «своих» не бросают…» – «Да не-е.., не надо…», – говорю я ему не совсем уверенным тоном и отхожу в сторонку: – к своему корыту с носилками, искренне недоумевая: как это можно в реальности «выкупить солдата из армии»... А на дворе, между тем, всего лишь конец 1982 года. Прошло всего лишь месяца полтора, как "дядя Лёня" - Брежнев, “кеты в угол поставил”…
      
       В третий раз на моём веку ещё одна - и самая замечательная, пожалуй, - «реабилитация» родовой «кликухи» пращура, перевоплотившейся, с течением лет, в фамилию целого "родового племени", - случилась в июне 1985 г., когда я сдавал экзамен  по «Истории государства и права СССР» за первый курс "юрфака".
       Преподавателем была у нас, насколько правильно запомнил я "Ф.И.О.", – Эльза Петровна Сорокина: профессор, доктор исторических наук, ветеран ВОВ с обширной орденской планкой на груди тёмного жакета и, кажется, – чуть ли не Герой Советского Союза либо Кавалер "Ордена боевой Славы". Правда, за последнее, - за давностью лет, - сейчас не ручаюсь: мог чего-то и напутать. Пишу ведь я исключительно по памяти... Словом, в общем и целом, человеком она была известным, прославленный на весь университет именно своими воинскими подвигами. Знали её все, и авторитет её, несмотря на преклонный возраст, был на то время чрезвычайно высок и заслужен.
       Так вот. Солнечным июньским утром захожу в аудиторию, где уже с полчаса, как принимает она экзамен у нашей группы. Захожу как положено: в приподнятом «боевом» настроении: всем своим видом стараясь сразу расположить к себе экзаменатора. Всячески показываю, что экзамена "не боюсь", поскольку лекции-семинары её посещал регулярно, да и по "билетам" готовился добросовестно. Но, как ни крути, внутренне чуток мандражирую: – экзамен есть экзамен. Особенно, если от его результата зависит такое важное обстоятельство, как: будешь ты получать стипендию в следующем семестре - на втором курсе - или не будешь.
       Бодро поприветствовав преподавателя, протягиваю зачётку. Милая седая женщина, одетая как на парад Победы: с орденской планкой на груди, – принимает её в левую руку, правой указывая на разложенные перед ней в один ряд билеты. Дескать, не стесняйтесь, молодой человек, выбирайте, какой глянется... И тут же, прочитав мою фамилию, удивлённо вскидывает брови, морщиня "пергаментную" кожу лба, расширяя серые доброжелательные глаза: «Какая интересная фамилия!.. У Вас князей в роду, часом, не было?..».
      
       Если учесть, что на дворе стоял вполне ещё «советский социалистический» 1985-й год, а русская "Птица-Тройка": «Гласность - Перестройка - Ускорение» ещё только-только не начинала «рыть копытами землю», чтобы годика через три-четыре начать и завершить свой бесславный разбег в «светлое капиталлистическое завтра», можно легко понять мою мгновенную реакцию на «столь провокационный» вопрос. Я с искренним и глубоким чувством поспешил заверить гранд-даму от исторической науки, верного члена Коммунистической партии Советского Союза и заслуженную орденоносицу, что являюсь потомственным рабоче-крестьянским внуком и сыном, и ни о каких предках – потенциальных носителях «голубых кровей» ни слыхом не слыхивал, ни видом не видывал. Дама лёгким вздохом выразила невольное сожаление:  историческая "находка" не состоялась...
       Билет, по счастью, оказался знакомым. Я сдал на «отлично»: стипендия была у меня в кармане.
       Покамест шёл экзамен, я скоро позабыл о её словах. Но после того, как покинул аудиторию, невольно вспомнил о них. Поразмыслив, честно признаюсь, слегка даже и возгордился, хотя было не о чем. Ничего реального предположение дамы-историка под собой не содержало. Ведь если бы нечто реальное за её словами когда и существовало, то наверное, уж как-нибудь, но до сей поры "просачилось бы" сквозь толщу времён если и не в письменной, то в устной истории рода. А раз так, то и нечего грёзы лелеять! Мало ль в истории человечества людей и родОв-однофамильцев!?. Их не перечесть...
       Однако же заданный авторитетным человеком - учёным-историком - неожиданный вопрос, да ещё с таким интересом в голосе и во взгляде, невольно наводил меня на нескромные мечтания, предположния и догадки. Тут мне вспомнилась история о жизни деда-тёзки – бывшем панском жокее, о его отце, а моём прадедушке, который, со слов отца, – жил неподалёку от деревни деда Михала на отдельно стоявшем хуторе и тоже имел немалый участок земли: жил, по мнению соседей, весьма "богато". Да взять хоть «родовые замашки» самого моего родителя, с детских лет и всю свою жизнь любившего охоту не меньше, а, пожалуй, и больше, чем женщин да продолжительные дружеские попойки. Всегда стремившегося любую "грязную" и физически тяжёлую работу сделать руками других людей, легко расплатившись с ними за это любыми доступными ему благами, будь то деньги, угощение, не поставленный в рабочем табеле кому-то прогул либо лишний, заработанный лично у "пана-начальника", отгул. Недаром же "заслужил" он в детстве кличку – «Панок».
       Нет, положительно что-то «такое-этакое» в далёкой, неведомой потомкам истории рода вполне могло иметь место. И профессор истории наверняка что-то «такое-этакое» где-то читала, коли спросила...
      
       Так что, копнув поглубже, приходишь к обоснованному выводу: нашей «неблагозвучной», на первый взгляд и в переводе с украинского, фамилией не только МОЖНО, но и ДОЛЖНО, вне всяких сомнений, гордиться.