Глава 24. Я к Вам спешу

      В день Троицын, когда народ
      Зевая слушает молебен,
      Умильно на пучок зари
      Они роняли слёзки три.

      Что ж мой Онегин? Полусонный…

      А.С. Пушкин «Евгений Онегин»

      — ...тот поступает мудро. То тут сто грамм, то там сто грамм – на то оно и утро! – так шептала я себе под нос, спускаясь аккуратно, чтобы ни дай бог не наступить на длинный подол, вниз по лестнице.
      Даже третий глаз, если таковой у меня и имеется, включать не пришлось: я и так прекрасно понимала, кто к нам пожаловал с утречка. Но время, медленно ползя в столовую, всё же тянула, лихорадочно соображая, как же теперь быть.
      Просто я совершенно не терплю унижений! А по канону после письма Татьяны следует именно оно – первоклассное «facepalm»-унижение* главной лирической героини русской поэзии XIX века.
      И как бы эту часть канона пропустить, перемотать?
      Или, раз уж случилось, кардинально изменить в свою пользу?
      Впервые мелькнула оптимистичная мысль, что, может, Ольга этим своим любовным письмом мне и сыграла на руку. Потому что, если я должна привести Иэна Дарси в чувство и втолковать ему, что он – никакой не Онегин, да и вообще, раз на то пошло, ни разу не русский, то для этого нужно с ним хотя бы лично встретиться. Наедине. А тут, как раз, и повод для встречи повёрнутая на романтике сестрица подкинула.
      Хотя, опять же, вся эта любовная тема... Ни к чему она мне, ни к чему!
      Так ничего толком и не решив, я рассудила действовать по обстоятельствам. В конце концов, моя цель – не завоевать сердце книжного Онегина, а вернуть память вполне живому и конкретному иностранцу. Который мне вовсе не приятен. Вот ни капельки!
      Подумала так – и сразу стало легче. И в столовую, где дорогих гостей уже во всю привечали гостеприимные Пашет и Ольга, я вошла совершенно невозмутимой и с гордо поднятой головой, с тыла освещаемая ярким утренним солнышком.
      В столовой собрались всё те же лица, к которым я, как ни странно, уже даже начала привыкать: Ольга, с которой уже успели «пообщаться», маман, изливающая гостеприимство на двух потенциальных женихов, сами «женихи»… Ленский подле Ольге, оба лучатся щенячьими восторгами. И «Онегин», как мне показалось, разодетый что твой павлин.
      На всякий случай решив держаться гордо и независимо, я сухо кивнула всем, войдя в столовую. Мужчины церемонно раскланялись, взгляд Дарси жёг почище греческого огня*.
      — Ах, ну вот и Танечка! Прошу за стол! Глафира, Агафья! – Пашет привычно принялась дирижировать домашней прислугой, пулями летающей по столовой, а я, усаженная напротив шотландца, принялась разглядывать его из-под ресниц, попутно делая вид, что крайне заинтересована содержимым своей тарелки.
      Кстати, что тут у нас? Вот, булочка с вареньем подойдёт – в такую жарищу очень хочется сладкого.
      И ещё «о сладком»: Ольга, вознамерившись на практике доказать мне, что Ленского от неё, как бедную муху от липкой ленты, можно отлепить, только оторвав лапки, из кожи вон лезла, развлекая своего Володеньку. Ничего, милостиво решила я, пусть пока побеспокоится – я из вредности ему ещё глазки построю.
      Но позже.
      А пока меня, к собственной досаде, тревожили молчание и пламенные взгляды сидящего напротив шотландца.
      Ну, и чего он во внеурочное время припёрся? Я сама еле встала, а он-то, насколько я помню, вообще утро в постели привык проводить.
      Словно подтверждая мои несказанные слова Дарси, поднеся к губам бокал, умело подавил зевоту.
      — Мистер Да… Мсье Онегин, слыхала я, в столице заведено вставать не раньше полудня. Неужели Вы понемногу перенимаете наши деревенские привычки? – спросила я, с аппетитом отламывая корочку свежеиспечённого хлеба и поддевая серебряной ложечкой вишню из варенья.
      Дарси, пожалуй, излишне резко опустил бокал на стол и сверкнул глазами в мою сторону.
      — Мадемуазель Ларина, очевидно, мало знакома со столичными жителями – деревенские привычки малодоступны нашему пониманию… да и не требуемы.
      Это он меня сейчас так в провинциализме обвинил? Ах он высокомерный, наглый, чванливый…
      Нет, вслух я эти эпитеты вываливать не стала, но взгляд Дарси, презрительно прищурившись, выдержала, не дрогнув – так что первым моргнул он.
      — Да, как в английской пословице: старую собаку новым трюкам не научишь**. У нас же, в деревне, говорят точнее: горбатого могила исправит!
      Дарси открыл рот, чтобы ответить очередной гадостью, но Пашет всплеснула руками:
      — Танюша, да что ты – горбатые, могилы, страсти-то какие! Не на Троицу помянуты будут!
      Я еле сдержалась, чтобы вновь не закатить глаза: вот и религию подвезли. Уверена, это – специальный подарок Демиюрга мне: у Александра Сергеевича визиты семейства Лариных в церковь не прописаны.
      Ох, чую я, опять нам предстоит увеселительная поездка к отцу Иннокентию!
      И точно – маман с готовностью подтвердила мои худшие подозрения, красноречиво сигналя мне бровями:
      — Ты, милая, запамятовала? Мсье Ленский и мсье Онегин любезно согласились сопроводить вас с Оленькой к утренней службе!
      Вот тут уж я сдерживаться не стала – в конце концов, хоть такую малость, как закатить глаза, я могу себе позволить? Мало того, что придётся в церковь тащиться (ну не религиозна я, не понимаю весь этот «опиум для народа»!), так ещё и с кем – с Иэном Дарси, который, благодаря Оленькиному творчеству, считает меня жутко в него влюблённой деревенской дурочкой!
      Ну, спасибо!
      Завтрак скоренько свернули, чтобы господа успели с комфортом доехать до церкви до начала службы. Пашет и Ольга уже суетились у парадного крыльца, когда я поплелась следом, как на казнь.
      — Где твоя шляпка, mon ange? – спохватилась, увидев меня, маман. И тут же кликнула: – Акулина!
      — Не надо Акульку, сама схожу, – кисло выдавила я, зашагав вглубь дома.
      Ещё в первую нашу поездку (ту памятную, после которой корсет в кустиках снимала) я убедилась, что отвертеться не судьба. Потому лучше смириться, стиснуть зубы и просто пе-ре-тер-петь.
      — Мадемуазель Ларина! – раздался за спиной тихий, но требовательный голос.
      Я замерла на ступеньке, лихорадочно соображая, как бы отшить шотландца – ведь именно он окликнул меня на безлюдной лестнице.
      Как он вообще ускользнул от маман? Сказал, что ему нужно позвонить на работу? Или пописать?
      Как бы то ни было, к разговорам с Иэном Дарси вот прямо сейчас я была не готова. И импровизировать, как назло, не получалось...
      Но шотландец, видя, что я уже намерена припустить вскачь по ступенькам прочь от него, воровато оглянувшись – мы по-прежнему были одни, – в два широких шага перегородил мне путь к отступлению.
      — Кажется, нам нужно объясниться, – твёрдо глядя мне в глаза, сказал он.
      — Когда кажется, креститься надо! – сердито буркнула я, продолжая религиозную тему и глядя мимо Дарси.
      — Вы ко мне писали, не отпирайтесь. Я прочёл! – так как мы стояли на лестнице, я вынуждена была сделать шаг назад, чтобы оказаться подальше от нависающего надо мной «Онегина».
      Надо бы придумать что-нибудь такое едкое, чтобы отстал, как за завтраком. В конце концов, мы же в церковь опаздываем, да?
      Но ни едкого – вообще никакого – не придумывалось. Зато я умудрилась, отшатнувшись, на ступеньке наступить пяткой на платье. И, в одну долгую секунду, словно в американской комедии, ещё зависнув в воздухе, нелепо взмахнув руками, вскрикнула и принялась заваливаться назад.
      Тут бы и сказочке конец (ну, может, не сказке, но мне точно!), если б не подхватившие меня руки Дарси.
      Мгновение – и я оказалась прижата к широкой груди шотландца, а моё лицо обдало горячим дыханием. Я подняла голову – и вновь эти глаза, и вновь эти губы, вновь этот мужской запах – что-то вроде морских ароматов британского севера, где соль смешивается с терпким, резким запахом морских водорослей и насквозь просоленного плывуна.
      Слишком близко!
      Слишком тонкое это летнее платье, которое я – дура – надела без корсета и нижней юбки, и через которое я всем телом чувствую исходящий от живого тела Иэна жар.
      На задворках разума мелькнула мысль, что как-то часто я, словно типичная героиня любовного романа в духе Джейн Остин, падаю в объятия к суровому, но аццки-сексуальному «Мистеру Дарси»!
      Целую бесконечность мы смотрели друг другу в глаза, притянутые, словно разноимённые заряды…
      А потом под лестницей стало шумно и людно, я повернула голову и увидела Пашет, Ольгу, Ленского, домовых слуг.
      — Мадемуазель Лариной стало плохо… от духоты, – аккуратно поставив меня на ноги и, от греха подальше, убрав руки за спину, не моргнув глазом, ловко соврал «Онегин».
      Маман охнула, тут же засуетившись вокруг «умирающей» меня, Ольга хмыкнула, иронично выгнув бровь, Владимир откровенно улыбался приятелю – только большие пальцы вверх не поднимал! Ну да, минутка позора с утра.
      Демиюрг, должно быть, снова в восторге!
 
      _________________________

      * Греческий огонь – горючая смесь, применявшаяся в военных целях во времена Средневековья.
      ** You can’t teach an old dog new tricks.