Обряд

   Иллюстрация из интернета.

 В. Илюхов. (Коньков).

Обряд 

В конце шестидесятых я с двумя девчонками инженерами-геодезистками был командирован в глухое таежное село. Поселили нас в старом доме главного электрика совхоза, в старинном, крепком еще пятистенке, ставшем тесным для растущей семьи. Новый просторный дом был построен недалеко от старого, стоило только перейти двор и огород.
Через некоторое время я стал замечать, что мои геодезистки не горят желанием оставаться дома, а рвутся на работы в кишащую гнусом тайгу. И ещё я заметил, что мои таежные напарницы какие-то квелые и плохо выспавшиеся. Скоро эта загадка разрешилась: как-то ночью девушки разбудили меня, чем-то очень напуганные.
Слышишь? - шептали они.
Я честно прислушался к ночной тишине. Из подпола доносились какие-то непонятные звуки. Девушки рассказали мне, что, оставаясь дома, они стали замечать под полом какой-то шум.
- А иногда оно там ворчит и ругается.
- Как ругается? По-матерному? - усмехнулся я.
- Не понять. Но ясно, что оно там чем-то недовольно.
- Да кто оно-то?
- Откуда мы знаем! Вот опять! Слышишь?
Я прислушался. Да, в подполе действительно что-то происходило. Но стоило мне поднять крышку, как все утихло.
Девчонки отказались идти в свою комнату и улеглись в моей, на свободной кровати. Свет гасить не разрешили. Однако бессонница последних дней быстро сморила их, и они уснули, уверенные в надежности моей защиты.
Мой же сон ко мне не шёл. Я всё думал о загадочном шуме, да и электрический свет мешал мне уснуть.
Так как девчонки уже крепко спали, я решил свет погасить, но не успел: в ночной тишине явственно послышался скрип лестницы, ведущей из подпола. Я весь напрягся и уставился на западню. Электрический свет резал мне глаза, мешая смотреть. Я прикрыл лицо ладонью, защищаясь от палящего света лампочки, и увидел, как крышка подпола, дрогнув, стала медленно приподниматься. Под ней, в темной щели, ничего не было видно - прямо мне в лицо смотрела зияющая пустота! Пошарив под кроватью, я сжал в руке кеду, и, не целясь, запустил ею в черноту подвала.
Крышка с грохотом упала на свое место, и я... проснулся. Солнце светило мне прямо в лицо... а на пороге стояла хозяйка Марья Степановна.
- Вот как! - сказала она. - Днем с огнем спят. Зачитались, выходит, за полночь и свет забыли погасить, - она щелкнула выключателем.
И все: от ночных кошмаров остались только сбитые на полу половики, кеда, почему-то валяющаяся посреди комнаты, да девчонки, спящие на соседней койке.
А эти-то что тут делают? - строго спросила старуха. - Ишь, бесстыдницы! Своего места им, что ли, нет?
- Страшно, Марь Степановна. Боятся они одни в комнате...
- Кого это они боятся?
- Того, кто в подполе живет.
Я думал, что Марья Степановна удивится моим словам, но удивляться пришлось мне.
- А чего его бояться? Он у нас безобидный.
- Кто это - он?
- Домовой, кто же ещё. Не думаешь же ты, что я там жениха прячу?
Я так не думал.
- Вы его не бойтесь, - продолжала старуха. - Он тут уже больше ста лет - с тех пор как дед дом поставил. Конечно, не дело это - жить ему отдельно от хозяев. Вот он и сердится, колобродит. Ну, да ничего - ни от вас, ни от него оттого не убудет...
- Но он же спать мешает! - возмутились девчонки.
- А вы его не слушайте. А если шибко расходится, поругайте его.
- Как?
- Построже, - и она сказала - как.
- Нет, мы так не можем, - смутились девочки.
- Ну так ты скажи, - обратилась старуха ко мне. - Морока с вами, с городскими. Ладно, я что- нибудь придумаю. Да и то, наше это дело, семейное, нам и разбираться.
И Марья Степановна вышла из избы.

* * *
На другой день была суббота. Еще с вечера я заметил, как Марья Степановна ходила по деревне, о чем-то договариваясь с соседями, шепталась со старухами, что-то втолковывала своей невестке.
- Вам бы все не верить! Не слушаете старших-то! - говорила она. - Ты только подумай, каково ему теперь одному? Без хозяев?
- Да что, мама, народ-то смешите? - робко возражала ей невестка.
- Умные смеяться не будут. А дураки - пущай, им, как известно, законы не писаны.
- Да делайте вы что хотите, мама!
- Вот и ладно, - обрадовалась старуха. - А то не мне же на старости лет нагишом бегать.
- Ой, да вы что? - испуганно заойкала невестка...
Перед сном старуха появилась в нашем «общежитии» и то ли попросила, то ли приказала:
- Вы, ребята, вот чего - переночуйте-ка ныне на сеновале. Я уж вам там и постелила. Завтра у нас воскресенье, так вы поспите подольше, сколько влезет...
Однако слышанное мной накануне подняло меня с постели ни свет ни заря. Я устроился у дверцы сеновала и приготовился наблюдать.
Первой появилась Марья Степановна. Она величественно прошествовала из нового дома в старый, и через какое-то время из трубы старого дома пошёл дымок. Затопив печь в старом доме, старуха проследовала в новый. Тут же на крыльцо его, ежась от утренней прохлады, вышла невестка в длинной, до самых пят, белой ночной рубахе. С минуту она в нерешительности постояла на крыльце и, махнув рукой, с какой-то обреченностью пошла в огород. Там, встав за баней, она, стеснительно озираясь, сбросила с себя рубаху и предстала миру совершенно нагой. Затем, как в бреду, видимо от стеснения, она пошла вокруг построек нового своего дома, останавливаясь по углам и что-то шепча. Легкий утренний ветерок доносил до моего слуха отдельные фразы:
- У двора железный тын... Ни лютый зверь... ни лихой человек, ни леший, а только ты, дедушка...
Всё, больше ничего не разобрал. Таинственность обряда, красота женского тела слились во что-то мистическое, пленительное, языческое. Нездешняя женщина с каждым шагом набиралась от природы первобытной силы и величия. Она обходила дозором свой дом, свой очаг, выкрикивая в небо что-то дерзкое, непристойное, колдовское...
Но вот языческая богиня обошла свои владения и, опять оказавшись за баней, вдруг вся ссутулилась, засуетилась и, быстро накинув на тело рубаху, неграциозными скачками помчалась к Новому дому.
Я соскользнул с сеновала, перебежал к старому, и, прильнув к окну, незаметно следил за тем, что старуха делала в старом доме. Я видел, как она шуровала в русской печи кочергой, собирая прогоревшие уголья в печурку, затем достала из-под печки чугунок, а из комода - большое полотенце; сгребла с печурки в чугунок угли и, накинув на горшок полотенце, произнесла, обращаясь в тишину дома:
- Милости просим, дедушка-домовой, к нам на новое жилье.
Взяв горшок, она пошла к новому дому. Но пошла не двором, как ходила всегда до этого, а улицей. Дойдя до ворот нового дома, старуха постучалась в калитку, а внуки на её стук широко растворили перед ней ворота. Посреди двора ееё ждала невестка с хлебом- солью.
- Рады ли хозяева гостям? - спросила старуха.
- Рады, - ответила ей невестка и неловко поклонилась. - Милости просим, дедушка, к нам на новое житье.
И старуха степенно пронесла чугунок в новый дом.
Что там было дальше, не знаю, не видел, но шум в подполе с того утра прекратился. Мы ещё почти месяц жили у добрых хозяев. Я уж и забыл про это приключение, когда перед отъездом, прощаясь и благодаря хозяев, не без усмешки спросил:
- А что, домовой-то прижился на новом месте?
- Прижился, - ответила мне Марья Степановна. - Конечно, бывает, порой расшалится, но невестка на него шумнет - он и притихнет. Видно, признал в ней хозяйку. А вот хозяина обижает. Не может простить, что тот его у ворот не встретил.
Покидал я гостеприимный дом в некотором замешательстве.