Моцарт в тумане. Сумерки гастарбайтеров

   
   ..Как самое романтическое время из моих "Сумерек", - если, конечно, не считать Пфеффенхаузена, но это было во втором сезоне, и летом, - вспоминаются мне те четыре зимних месяца, что я провела в вагончике в каринтских Альпах, работая уборщицей туалетов (7и, по совместительству, ресторана) на заброшенной австрийской танкштелле.
    В вагончике я жила одна, без всяких коллег-нравоучительниц и (или) стукачек, как позже, летом в не таких красивых местах возле Линца и Граца. Здесь же я с первого рассвета была очарована красотой пейзажа, горного амфитеатра, вверху - блистающими на солнце ледяными вершинам, ниже - прорисованным китайской тушью еловым лесом, из которого то тут, то там выглядывала карандашная кирха, и, ещё ниже, в долине неглубокой речки Глан, наш "Автогрилл" и деревня, народ из которой приветствовавший друг друга "GruS Gott!" и прощавшиеся словами "Via dich!", - тоже иногда заходил к нам выпить чашечку кофе или чего покрепче и, в солнечный день, полюбоваться сквозь высокие стекла, красотой пейзажа, - который, впрочем, сразу после первого волшебного утра, на долгие зимние месяцы затянулся густым туманом.
   
     Работа у меня была непыльная: с утра я мыла туалеты, и потом до обеда сидела на высоком, обитом красной кожей стуле, попивая капучино гранде со штруделем (особенно мне нравился абрикосовый, испечённый Алоизом), или у столика рядом с туалетами, полистывая журнал "Spiegel" и наблюдая за неспешным течением местной деревенской жизни.
     У меня было много поклонников из дальнобойщиков, местных жителей и сердобольных туристо итальяно, приносивших мне кофе к "служебному посту" и не подозревавших, что я питаюсь за счет "Автогрилла". Получка же моя состояла из множества "eine kleine Spende" (одно маленькое пожертвование), которые я насобираю на тарелку, так как официально туалеты в Австрии бесплатные.
   
     За месяц у меня набегало в среднем 300-400 евро. Немецкие знакомые, которым я об этом рассказывала, мне не верили. Бритый брюнет, с мягкими, вкрадчивыми кошачьими манерами и бархатным баритоном, гордый тем, что является земляком Гитлера, - которого он, впрочем, презирал, как личность, и считал проигранную войну с Россией чистой случайность, - кельнер Алоиз говорил мне, возмущённо раздувая ноздри:
     "Ты врешь! Твой шеф должен платить тебе минималку!" - "Должен, но не обязан", - пожимала я плечами, и тогда Алоиз впадал в другую крайность, в сочувствие , как он его понимал:"Ты сама виновата, что зарабатываешь так мало! Вставала бы на час раньше, приходила к открытию, когда в "Автогрилл" врывается толпа замерзших дальнобойщиков, и драла с них по 50 центов!" - "Алоиз, ты, может, забыл, что я заканчиваю в десять вечера, а встаю в шесть? Ты предлагаешь мне вставать в 5 утра? - ну нет. Вот и Иржи говорит - сон продлевает молодость".
   
     Иржи был пожилым чехом, владельцем конной фермы, уже 20 лет живущим в Австрии, очень милым, нежным, седым и румяным, как спортсмен, с красным шарфом, закинутым длинным концом за плечо дубленки.
    "Иржи...смотри, сколько у тебя поклонников. А ты с ними спишь бесплатно. А брала бы с каждого по 20 евро за ночь - миллионершей бы стала!" - "Ни с кем я не сплю!"- " А Штефан?"- "Где тот Штефан, скажи мне?" - "Сама виновата, что упустила его, - отсосала бы - он бы остался с тобой!"
   Алоиз считал, что в этом было все дело. Но мне казалось - либо я перегрузила Штефана своим прошлым негативом, либо, что скорее, - его не устраивало мое социальное положение. А кого бы оно устроило, включая меня саму? - но пока я не видела другой перспективы, а предложения о работе в семье, которые мне вначале делали некоторые посетители и добросердечная кельнерша Джузи (вообще её звали Йозефа, наши почему-то окрестили Джессикой, а сама она любила, чтобы её называли Джузи), легкомысленно отвергала, считая, что раз мы договорились с шефом Reinigung-GmbH Сашей  Айзингером, что я пробуду в Сент-Вайте до Нового года, - значит, я не должна его подвести.
   
     Но к середине декабря мое терпение начало давать сбои, и, когда настырно клеившийся ко мне Алоиз пообещал устроить меня на работу посудомойкой в гостиницу приятеля, если я с ним пересплю, я тут же согласилась, но с условием: сначала - гарантированное трудоустройство, потом - перепихон, как говаривал в "12 стульях" монтер Мечников Остапу Бендеру:"вечером деньги, утром стулья"!.

     И как раз на утро субботы, 17 декабря, мы договорились поехать в эту гостиницу, попробоваться и посмотреть, - но Алоиз благополучно забыл о нашей вчерашней договоренности и явился лишь к началу своей смены, в два часа пополудни, когда я уже была по уши влюблена в Штефана.
     Которого, увидев тем субботним утром в зале "Автогрилла", приняла было за платного учителя общительной и всегда готовой к овладению новым языком Джузи, - так увлеченно она повторяла за ним фразы на испанском, сидя за столиком у окна, залитого солнцем, и забыв о своем кофе и булочке, как и ее черноволосый лет 40-ка, подтянутый, в рыжем замшевом пиджаке и сером пуловере, "учитель испанского" забыл о своем недопитом апельсиновом соке.
    Больше никого этим безмятежным солнечным утром в ресторане не наблюдалось, и я, закончив свою работу, тут же пристроилась к "кружку отчаянных полиглотов", а Штефан, похожий то ли на Клинта Иствуда (но с черными волосами), то ли на Томаса Андерса, но со светлыми до прозрачности глазами, которыми он осторожно взглянул на меня, представляясь (Джузи почему-то не удосужилась нас друг другу представить), оказался простым фернфарером, то бишь дальнобойщиком.
     Не простым, конечно, но Алоиз с его необязательностью сразу был отставлен. Ещё даже не зная, что у него есть постоянная подружка, я испытывала недоверие к его "пылким чувствам" в отношении меня, тем более, что он был младше на десять лет. А теперь поняла, что и его обещаниям о работе грош цена.
      Но другом он был неплохим, весёлым и забавным, - только он, и фантазерка Джузи: плотная, невысокая, с сияющими карими глазами, - длинным светлым хвостом и оптимизмом похожая на восьмиклассницу, - и скрашивали мои скучные сент-вайтские будни. После обеда, в зависимости от наплыва туристов, я либо сидела у тарелки, либо помогала Алоизу на кухне, либо шла гулять. Наш "Автогрилл" располагался вдали от главной дороги, на отшибе, в глубокой долине, где протекала под деревянным мостом запорошенная снегом речка Глан, а вокруг амфитеатром высились горы, почти всю зиму плотно скрытые туманом.
    
     Лишь в конце февраля, после моей неудачной попытки улететь в Англию, - доехать туда на автобусе мне даже в голову не пришло, так я была, в свою очередь дика и наивна в свой первый приезд в Германию, - солнце иногда пронизывало туман, и пейзаж был так прекрасен, что любоваться им можно было часами.
     Что я и делала, пешком топая в Сент-Вайт и обратно. Хотя дорога в этот маленький городок занимала не меньше часа или даже двух, но туда меня часто подвозил кто-нибудь из кельнеров, у которых в 14.00 был пересменок, а обратно я шла пешком, первый раз заблудившись на автобане, и возвратившись назад в уже ночной город и вызвав такси от главной площади. Впрочем, какая площадь там была главной? - для меня та, где находился Raffenbank, в котором я обычно меняла заработанную за месяц на тарелке мелочь на бумажные деньги.
    Дорогу в Сент-Вайт (или Санкт-Файт, по-немецки) я открывала сама, как следопыт, не имея ни навигатора, ни приличной карты. На карте и рекламных проспектах "Автогрилла" были указаны лишь известные высокогорные лыжные курорты. Даже замка Хохостервиц, привидевшегося мне после Нового года, когда я заблудилась на автобане в первый раз, на карте не было (я узнала его название лишь позже, тогда почти поверив, что меня морочили этим нереальной красоты высящимся на одинокой, обвитой серпантином крепостных стен и уходящей прямо в закатное зимнее небо скале замком горные тролли или что я перебрала шампанского "Sisi" с Алоизом на работе). 
    Теперь же, после трех месяцев пребывания в Блинтендорфе (говорящее название!) и неудачного побега в Вену, знала дорогу наизусть. Если свернуть направо, через старинный каменный мост над железнодорожными путями, то можно выехать на автобан, ведущий в Клагенфурт, Грац и Вену.
    А если идти прямо, по грунтовке, мимо едва видной речушки, заснеженных полей и редких ферм, а с другой стороны - железнодорожной станции, на которой останавливались похожие на игрушечные, двухвагонные поезда, - как в австрийском фильме "Визит старой дамы", - гаражей, какого-то завода, элеватора, - а слева - холмисто-песчаного сосняка, то можно за час дойти до деревянной мини-часовни с иконой Мадонны, а там уже, снова через мост над железной дорогой, мимо конной фермы Иржи, с двумя-тремя скачущими во дворе лошадками, полуразрушенного и потемневшего дома в староанглийском стиле, каких-то технических сооружений, гаражей, усадеб и дач, мимо шлагбаума, - открывалась, наконец, дорога на сам город.
   
     В тот раз меня подвозила толстушка Сильвия, высадила у Raffenbanka. Я с неохотой толкнула его стеклянную дверь, и сразу пошла к монетному аппарату, который здесь был более современным и пересчитывал монеты куда быстрее, чем в нашем нюрнбергском туалетном офисе, - где и без того нервную обстановку усиливало ожидание приговора от медленно и кое-как работающей счетной машины, - много ты собрал денег на тарелку или нет.
    В Сент-Вайте мне это было до звезды, так как все собранные здесь деньги были моими, и оставалось лишь отдать полученный от аппарата чек с суммой банковскому служащему - выцветшему, седовласому пожилому мужчине в солидном костюме и галстуке, - тоже будто из фильма "Визит старой дамы", - получить от него купюры и расписаться.
    Потом надо было пройти мимо "Макдональдса" (где работал wi-fi, но у меня не было ноутбука), вверх по Фризахерштрассе к почтовому отделению, более светлому и просторному, чем банк, с кадкой зеленого фикуса на полу. Отправить денежный перевод по western-union домой, в Эстонию, чтобы соседка заплатила за квартиру, и с чувством исполненного долга пойти гулять по Сент-Вайту, на желтовато-серой крепостной стене и продолговатой маленькой барочной площади которого играло весеннее солнце, меняя мое настроение от непреходящего отчаяния к робкой надежде.
    Честно говоря, после Литомышли, Праги, Нюрнберга и того же Клагенфурта, где я уже побывала трижды, Сент-Вайт казался провинциальным и невзрачным, но это была особая, альпийская провинциальность. Весенний ли воздух, четырехмесячное ли одиночество на этой "точке", где посланцы моего шефа, Саши Айзингера, навестили меня лишь один раз (по счастливой случайности не застав на рабочем месте) вызывали у меня в этот день, субботу 3 марта, настоящую эйфорию.
    К тому же, у подножия фонтана, увенчанного средневековым мейстерзингером с маленькой лирой, молодой музыкант увлеченно исполнял на гитаре американский кантри-блюз. Аритмичные гитарные пассажи, взлетающие к фонтанным струям, ударили мне в голову. Я подошла и положила в его раскрытый коричневый футляр 5 евро. "Mersi, madam!" - сказал музыкант с чувством, не поднимая глаз, прикованных к струнам и продолжая играть.
    "Mersi!" - это было что-то новое. Городской музей Сент-Вайта, куда я хотела попасть, уже закрылся, и мне оставалось лишь бродить по магазинам, покупая нужные и ненужные вещи на остаток "тарелочной получки". Так я купила нитки и иголки в галантерейной лавочке пассажа, английско-немецкий разговорник и уцененный детектив некоей Штеффи Вульф в книжном. Он стоил 2 евро и назывался "Свинский праздник". Должно быть, я его купила по созвучию с именем своего бесследно пропавшего дальнобойщика Штефана.
    Раскрыв в книжном магазине карту Испании, я злилась на себя за то, что не могу вспомнить, как называется тот испанский город, который он упомянул, как место своего жительства, - только помнила, что название начинается на букву "Ф", а заканчивается на "ла" или "а".
    И что? Даже если бы вспомнила, поехала ли бы я искать его в этом городе, иголку в стогу сена? После того, как Джузи отказалась дать мне его телефон. "Я не имею права это сделать без его разрешения, - аргументировала свой отказ Джузи, - или ты хочешь, чтобы я ему позвонила?" - "Нет, не хочу".
    Не могла же я объяснить Джузи, что вовсе не собираюсь ему звонить.
Чтобы позвонить Штефану, мне надо сначала добраться до Англии, сделать там карьеру, а потом, будто бы невзначай и от скуки, - мол, у меня случайно затерялся твой телефон, - позвонить. Может быть. Если в Англии не встречу кого-то более солидного и подходящего.
     Джузи бы всего этого не поняла, как она не поняла моего первого бегства в Англию, думая, что это из-за мужчины, а не потому, что меня не устраивает моя работа на туалетах в "Автогрилле".
     Я, впрочем, не обижалась ни на Джузи, ни на Алоиза. Они были моими единственными друзьями в этом медвежьем углу и они же меня спасли, когда в один январский вечер снегопад окончательно вывел из строя электропроводку в моем вагончике, что грозило мне остаться ночью без отопления. Алоиз позвонил Джузи, и та приехала за мной в 12 ночи и отвезла в Клагенфурт. Можно ли было требовать от них большего?
    Но на себя я злилась из-за того, что все еще жду "предателя Штефана", вот и купила ему назло эту книжку. Да и надо же что-то читать, почему не уцененный немецкий детектив? Художественные книги в нашем "Автогрилле" стоили дорого (их никто не покупал), а журналы и газеты мне читать надоело. Пусть этим занимаются Сабина (женский глянец) и Алоиз (автомобили, статьи о текущей политике, истории и, особенно им любимые, о русской мафии и русских отмороженных преступниках).
   
    Но, поскольку я еще не совершила все запланированные на сегодня покупки, а субботнее настроение лишь набирало обороты, я решила сходить не в "Billa" или "Penny", которые были по пути, а свернуть налево, на Volkermarkterstrasse в сторону большого "Interspar" в еще более огромном торговом центре. Там я и провела остаток этого весеннего дня,
купив жестяную банку жареных соленых орешков, и запивая их кофе на деревянной лавочке уютного кафе в деревенском стиле: обшитые деревом стены, вышитые скатерти, букеты скромных цветов в жёлтых вазочках.
    Скоро-скоро Джузи будет менять интерьер "Автогрилла" с зеленого венка в честь Святого Патрика на Пасхально-вербно-яично-зайчиковый, но пока до этого далеко, и я смотрю в огромное стекло кафе на розово-оранжевые сполохи закатного альпийского неба, и праздничное настроение не хочет уходить, хотя детектив Штеффи Вульф, который я читаю, рассказывает о некоей гамбургской ночной таксистке, из-за подозрительного пассажира, отказавшегося платить наличными (а терминал у нее, как назло, сломался) попавшей в настоящее логово местной мафии. Потому и название такое -"Свинский праздник".
    Я захлопываю книжку, поднимаюсь из-за стола, так как впереди еще - путь домой, и, хоть дорога мне хорошо известна, но возвращаться в полной темноте не очень хочется. Надо успеть дойти, пока садится солнце, где-то там, за итальянскими Альпами.
    На мне легкая замшевая куртка, и я забыла дома шапку, и, пройдя половину пути, чувствую, что совсем замерзла. Все же март в горах это еще не совсем весна, особенно когда уже село солнце.

    Не помню, заболела я на следующий день или через несколько. Но весь март превратился для меня в какой-то "Свинский праздник", поскольку больничный мне давать никто не собирался, у меня попросту не было австрийской страховой медицинской карточки.
    Утром я мыла туалеты, потом до обеда лежала пластом в вагончике, с высокой температурой и непрекращающимся кашлем, потом мне снова приходилось идти мыть пол в ресторане, так как блинтендорфцы приносили с раскисших весенних полей много грязи. И уже тогда я наорала на одного типа, который не желал отряхивать ботинки на решетке перед входом, - и на кельнершу Сабину, которая встала на его защиту, - мол, клиент всегда прав, и кто я вообще такая.
    Естесственно, Сабина тут же настучала на меня шефине, похожей в своем растянутом свитере на толстую, неповоротливую утку, с прической "одуванчик в химической завивке", фрау Ристлинг, а та - моему шефу.
    С моим нюрнбергским шефом отношения у меня и так были на грани разрыва после всех моих "художеств" и постоянных жалоб. Я извинилась перед Сабиной, думая, что это чему-то поможет. Я немного оклемалась, температура упала, но кашель не проходил. И новое роковое происшествие не заставило себя ждать.

   . . . . . . . .

    М о ц а р т   в   т у м а н е.

   (С у м е р к и   г а с т а р б а й т е р о в. ч. IV)

    "Словно любовник, который не успел сказать ей всего, чем полнилось его сердце, окрестный пейзаж не давал ей уехать". Милан Кундера "Бессмертие"

   "Каринтия отличается красотой пейзажа: горы, окружающие Каринтию, придают ей сходство с гигантским природным амфитеатром".
    
   (Путеводитель по Австрии, le petit fute.)

   
     С феста в Байройте, где я проходила недельное "боевое крещение" на туалетах, меня привез обратно в Нюрнберг шофер Айзингера на то время, хмурый, набыченный амбал, бывший военный, молдаванин Саша. Рядом с ним сидел его тезка, щуплый, непоседливый и общительный паренек в белой кепке, возвращавшийся со своей "точки".
     Не доезжая до города, мы свернули в аэропорт, встретить еще одну нашу, Валентину, миловидную упитанную шатенку средних лет, приятную в общении, интеллигентную, позитивную и с ч/ю.
     Бывшая инженер закрытой литовцами Игналинской АЭС, она числилась в Luna-GmbH одной из лучших работников, сейчас же прилетела из Англии, где неделю-другую сидела с маленьким внуком.
     Валя тут же открыла нам красивую коробку английских конфет, а другую потом вручила Саше Айзингеру, - она знала, как подсластить сердца сурового туалетного начальства... 
    
     В офисе мы четверо плюс ещё двое приехавших-подошедших: неразлучные литовки Ирма и Раса, толстый пожилой русский немец Саша, и его ровесник и тезка, друг недавно умершего отца Айзингера, бывший танцор знаменитого в СССР молдавского ансамбля "Жог" Саша Ройзман, неизменно бритый и хмурый гешефтфюрер Сергей Лепейко у компьютера, - долго мариновались на кожаных диванах в ожидании прихода Айзингера, тоже Саши.
     Кто ждал наказаний, кто щедрот, а кто - просто нового распределения по "точкам". Я, будучи новенькой, понятия не имела, чего мне ждать, но, на всякий случай, надеясь на лучшее, приготовилась к худшему.
    
     Наконец шеф явился и сразу попросил какого-то счастливчика последовать за ним в кабинет. Не помню, какой была моя очередь, но я вошла, гордо неся двойные, запечатанные пластиковые пакеты с собранными за неделю на байротском фесте деньгами, которые и протянула шефу, сама уверенно усевшись на стуле возле его стола. 
   Саша взял их и, пройдя в соседнюю комнату, распечатал и высыпал содержимое пакетов в черный, громоздкий, видавший виды счётный аппарат, начавший послушно их пересчитывать, так что 5-7 минут раздавалось лишь монотоннное урчание и глухой перезвон падающих монет.
   - 493 евро, - объявил шеф, возвращаясь в комнату и садясь за свой стол, - и, помедлив, спросил в лоб, - ну и как вы думаете, 500 евро за 7 дней - это много или мало?
   - Не знаю, - пожала я плечами, - мне самой казалось, что это немало, но, судя по его тону, я поняла, что, наверное, заблуждалась.
   - Алла собирает в два раза больше! - подытожил Саша.
   - Ну Алла давно там работает, а я первый раз, - начала было я оправдываться, но, мимоходом взглянув на его недовольное лицо, подумала, а стоит ли? - Рассказывать ему про то, как я мёрзла в аллиной курточке без рукавов, как, чтобы согреться,  нарезала круги по осеннему ночному городу? - он этого просто не поймет, а я просто снова влипла!
   - Вот и подумайте, выгодно ли нам вас держать и платить такую зарплату? - вещал между тем Айзингер, - и я усиленно начала думать, но не о Сашиных выгодах, а о своих: выгодно ли мне продолжать работать в такой нечестной фирме или лучше поехать домой? - но проблема была в том, что дома я сдавала квартиру, и о своем возвращении должна была предупредить сьемщиков хотя бы за две-три недели. А где жить в это время? - получался какой-то замкнутый круг.
   Видя мою подавленность и уныние, шеф внезапно сменил тон на более доброжелательный:
   - Есть у меня одно местечко, сборы там маленькие, но я ничего с него не имею, все, что соберёте - ваше. Обещаю, что меньше 400 евро не будет, - оптимистично заявил он.
   - 400 евро - не зарплата для меня, - пробурчала я, добавив про себя:"но, к сожалению, у меня нет выбора", а вслух:"Ладно, я согласна!"

     И вот Валины английские конфеты съедены, общий инструктаж пройден, и мы снова грузимся в машину, на этот раз - синий микроавтобус, за рулём которого не бычара Саша, а симпатичный, улыбчивый Сережа, - тоже, впрочем, бывший военный.
     Впереди - Раса, Ирма и молодой Саша в белой кепке. Сзади - я, Валя и пожилой немец Саша, с большим животом и одышкой, - его-то куда везут? - недоумевала я.
     Вначале литовки делятся впечатлениями о поездке домой, потом Валя смешит нас рассказами из туалетной жизни, подытоживая их невеселым библейским изречением:"у кого ничего нет, у того отнимется и последнее.."

     И тут как плотину прорывает любимой темой эмигрантско-гастарбайтерских разговоров: все наперебой спешат сообщить, какие эти немцы тупые, неразвитые, некультурные, и какие мы, русские, по сравнению с ними умные, образованные, разносторонне развитые и т.д."Вы посмотрите на их музыку, их развлечения - ниже плинтуса!..И что бы они без нашей дешевой рабочей силы делали? - ну пропали бы, конечно же!..."
     Мне лень добавлять, что они нашли бы дураков другой национальности (как в 50-е нашли турков), я слушаю эти стенания вполуха и больше смотрю в окно, на указатели (привычка, выработанная в Германии на случай обратного бегства), но после Мюнхена меня начинает клонить в сон.

     Мой кобальд подмигивает мне лампочками в длинных тоннелях, каждый из которых мы проезжаем не меньше двадцати минут, - кто-нибудь предупредил меня о том, что Австрия - горная страна? - на посиделках в офисе Luna-GmbH рассказывали о чем угодно: тяжёлой, неблагодарной работе, больших денежных сборах с тарелок, притеснениях со стороны австрийского начальства и их зависти к красоте наших девушек. Но только не о географии "точек", где предстоит работать.
     - Первая остановка будет Сент-Вайт, интересно, кого туда пошлют? - говорит водитель Серёжа.
     - Наверное, тебя, - толкает меня в бок пожилой Саша, - тебе ведь сказали, что поедешь в Сент-Вайт?
     - Вроде бы, - отзываюсь я без энтузиазма, - вылезать из теплой машины в холодную темень и неизвестность не хочется от слова совсем.
     - Там не так уж плохо, - успокаивает меня Саша, - там есть такая классная кельнерша, Джессика, да и другие ничего...

     Меня ссаживают возле вагончика на отшибе у смутно видимого в темноте большого здания ресторана "Автогрилля" и огоньков танкштелле (автозаправки).
     Из вагончика выходит с вещами хмурый, пожилой мужчина, Яков, а мои вещи молодой Саша заносит вовнутрь. Мы с Яковом через чёрный ход ресторана идём смотреть туалеты, которые кажутся мне, конечно, солидными ("вы не представляете, какие у нас туалеты, настоящие дворцы!" - вспоминаются мне слова, сказанные еще летом по телефону отцом Айзингера, когда, готовясь на вылет из мюнхенского семьи Фукс, я обзванивала потенциальных работодателей), - высокие потолки, белый камень раковин, блестящие черные полы, - но несколько скучными и довольно пыльными. Яков показывает мне, где какие помещения, кладовку со средствами уборки и уводит обратно, отдавая ключи от чёрного входа (не помню, была ли там сигнализация) и увесистый, на черно-зеленой тесемке, ключ от душа, со словами:"Этот отдашь утром кельнерше Сабине!"
     Внутри вагончика воздух спертый, пропахший луком, на неопрятном столе на блюдце лежат две луковицы и подгнивший помидор. Я открываю держащееся на скотче окно, чтобы проветрить свое будущее жилище. "Что ты делаешь?! - возмущается пожилой Саша, - я прошлый раз с таким трудом его залепил, теперь тебе будет холодно!"
- "Что это за условия?" - возмущаюсь я в ответ и выкидываю во тьму луковицы с помидором. - "Да ладно, это ещё ничего!" - утешает меня маленький Саша, - у нас как-то был вагончик с одной стенкой из фанеры, вот нам ветер дул!..." - "Не будь ребёнком!" - говорит мне шофер Серёжа, а Саша-немец лишь обиженно сопит. Потом все четверо садятся в машину и, пожелав мне удачи, уезжают. Им ещё всю ночь предстоит колесить по Австрии, отвозя на "точки" одних работников, и забирая оттуда других, - и только на рассвете возвратиться домой.

     Я стою посреди тускло освещенного огнями соседней танкштелле вагончика, не зная, что предпринять: взять чемодан и топать по дороге, как я привыкла, - но куда? И далеко ли я дойду ночью, в незнакомой местности, с 10 евро в кармане? (Из того, что мне заплатил Айзингер, 100 евро ушло за аванс, и 5 - на сигареты. Но он обещал, что меня здесь будут бесплатно кормить).
     Пока я так стояла, в расстроенных чувствах, в вагончик кто-то настойчиво постучал. Я открыла дверь: плотная, слегка растрепанная блондинка в раскрытой зимней куртке поверх рабочей одежды кельнерши, - белой блузки, чёрной юбки, длинного красного передника, - затараторила, что её зовут Йозефа (хотя она предпочитает, чтобы её называли Джузи), что она тут работает, но сейчас уходит в отпуск на неделю.
     - А как тебя зовут? Надолго ты приехала?
     Я назвала свое имя, и, не чувствуя подвоха во втором вопросе, в сердцах выложила неожиданной гостье все, что думаю о своем приезде сюда, об условиях проживания, и о своем шефе Айзингере в частности! - мой немецкий никогда не бывал так хорош, как в моменты переполняющих меня эмоций, в которые не задумываешься ни о подборе и окончании слов, ни о правильном построении предложений!..
     Но Джессику, - а как я потом сообразила, это была именно она, - не так-то просто было сбить с толку, она щебечет в ответ, что вобще-то у них все прекрасно и замечательно, завтра я сама это увижу, и, пожелав мне "Спокойной ночи", покидает вагончик.

     Только тут до меня доходит, что я натворила. "Настучит ведь, как недавно румын Сорин, как пить дать, настучит!" - запоздало понимаю я, но мне уже все равно. Я осматриваю светлые панельки, колченогую кровать с потрепанным поролоновым матрасом и такими же подушками у окна с видом на огни танкштелле, вешаю в шкаф куртку, ловя высыпавшие оттуда позапрошлогодние новогодние гирлянды; а чемодан и рюкзак запихиваю на полку за занавеской у входа (под которой потом обнаруживаю и ведро для хождения по маленькому), кое-как устраиваю себе постель из одеял, - простынь, естессно, нет, - и ложусь спать.
     Уже в 6 утра меня снова разбудил стук в дверь: это была пришедшая на работу другая кельнерша, симпатичная румяная брюнетка Сабина. Она, как и предупреждал меня Яков, взяла у меня ключ от душа, - который надо было по утрам открывать для дальнобойщиков.
     Приведя себя в порядок, в 6.30 я вышла из вагончика и направилась в темноте к дверям "Автогрилла". (Так у меня и повелось потом - раньше 6.30 я не могла заставить себя выйти, т.к. возвращалась поздно, в 22.00, а когда и в 22.30).

     Туалеты произвели на меня унылое впечатление: походу, в них лет пять не проводили основательной уборки, - что, впрочем, естесственно, если учесть, что Айзингер посылал сюда одних мужчин-пенсионеров, то Сашу, то Якова, - подумала я и засучила рукава.
     Чистящих средств было по минимуму, - если честно, лишь маленькая канистра жидкого мыла, предназначавшегося для наполнения сенсорных умывальников над раковинами. Но я старательно махала шваброй, тряпкой, всем, что нашла в подсобке, оттирая пыль и грязь, в течение часа, - и вскоре обнаружилась красота раковин из матового белого камня, искрящихся черных плиток пола, металлических поверхностей кранов и т.д.
     "Чисто сработано!" - похвалила я себя, и, довольная результатом, вышла на улицу, на площадку перед рестораном. У меня ещё оставалось больше полпачки сигарет. Закурив, я стряхнула пепел на решётку высокой чёрной урны у входа и огляделась...

     Рассвет только занимался в резком и бодрящем морозном воздухе, нежные розовые лучи едва освещали сцену бескрайнего горного амфитеатра, в глубине которого я стояла; в окружении сказочных, безмятежных, залесенных на первом ярусе, с выписанной тонкой кистью каждой иглой хвои высоких елей; с выглядывающим из-за горы контуром карандашной церкви или деревенского домика на втором; и блестящих, словно политых глазурью, белоснежных вершин на третьем, омытых розово-голубыми отсветами неба...
     "И это все - мне?" - было первой мыслью, когда я вновь обрела способность мыслить и сделать новую затяжку. - "Nun, das ist wunderbar, nicht wahr? *1 Не зря я приволок тебя сюда за шкирку?" - хихикнул мой довольный кобальд, то ли со спины, то ли из глубины сказочного пейзажа. - "О да!"...

     "Как же здесь красиво.." - сказала я, подойдя к Сабине, ибо больше поделиться переполняющим меня восторгом было не с кем. Румяная темноволосая красавица только снисходительно улыбнулась в ответ.      
     "Сабина, мне сказали, что я могу попросить у вас из еды все, что захочу", - перевела я разговор в практическую плоскость, тем более, что уже проголодалась. - "Да, конечно, что ты хочешь?" - поначалу мне казалось, что немцы нарочно говорят мне "ты", чтобы подчеркнуть низкий социальный статус, и я обижалась, пока не поняла, что это обращение - в обычае у них; Сабина говорила мне "ты" как коллеге, и я могла бы отвечать ей тем же, но мне это было непривычно. - "Кофе и булочку какую-нибудь.."
     Сабина неторопливо сварила кофе в блестящей кофеварке, и, поставив кружку на блюдце, лениво  подтолкнула ко мне, немного расплескав. На соседнюю тарелку она положила выбранную мной булочку.
     На высоких стульях, за высокими красными круглыми столиками уже сидели первые посетители, один из которых, похожий на пожилого ковбоя в своих обтянутых джинсах и коротких сапогах, подозрительно взглянул на меня исподлобья.   
    
     "Ну прям Дикий Запад!" - подумала я, усаживаясь со своей чашкой за такой же высокий столик в стороне от витрины и стойки и надрывая сахарный пакетик с надписью "Wenn Sie nicht in Italien aufgewacht sind, dann mit Italien".*2
     А вот как раз и ковбойские шляпы на стеллажах с сувенирами: обычные и шуточные, из пластмассы, с висящими прозрачными трубочками для пива.
Здесь, направо от высоких стеклянных дверей входа был небольшой магазин, с ценами чуть не вдвое выше обычных: освежительные и спиртные напитки, чипсы, печенье, неизбежные шоколадные конфеты "Моцарт" с фисташковой начинкой (в упаковках разного размера и формы, вплоть до небольшой скрипки), альпийские колокольчики на зелёной вышитой тесьме (опять же - всех размеров, до огромного колокола), стеклянные шарики, при встряске осыпающие снегом то игрушечные горы с крестьянской избушкой и поющими йодль тирольцами, то - старую Вену, исполняя маленькую ночную серенаду; открытки 3D, пушистые игрушки (я сразу купила и отнесла в вагончик рыжего кота, чтобы меньше скучать по оставленному дома Матроскину), книги, глянцевые журналы, карты и проспекты с обозначением туристических троп.
     У самого входа стояли прямоугольные брикеты сена и старинные деревянные тележки, где в искусственных золотистых завитках того же сена утопали разноцветные бутылки виноградного уксуса и оливкового масла "prodotto dall'Italia". И прилавок, и тележки, и столики,  и "чудо-дерево" в другом конце ресторана были украшены ярко-желтыми кленовыми листьями, желудями, золотистыми фонариками физалиса, - и всю эту красоту, как я потом поняла, наводила та самая Джессика, что ломилась ночью в мой вагончик.

     На следующее утро в коридорчике, ведущем к туалетам, нарисовался сменивший Сабину Алоиз: невысокий бритоголовый брюнет лет тридцати, со жгучими карими глазами, мягкими, вкрадчивыми кошачьими манерами и выразительным бархатным голосом.
     Мы познакомились, и теперь уже он готовил мне "капучино гранде", ставя его на блюдце так резко, что неизменно расплескивал, и иногда мастерил из пенки то розочку, то заваливающуюся набок башенку. Но больше всего я любила испеченный им творожно-абрикосовый штрудель, заготовку которого он, как и остальные кельнеры, ранним утром привозил из дома.
     Когда я и с Алоизом поделилась восторгами по поводу местного пейзажа, он только фыркнул, и его темные глаза мрачно сверкнули, когда он сказал:"Я ненавижу эти горы!" - "Но почему?" - удивилась я. - "Ich wurscht sie!" - в переводе с баварского диалекта это означало:"Меня от них тошнит!" - я только пожала плечами и отошла со своей чашкой и пирогом на любимое место за высоким красным столиком, недалеко от входа.
     Но горы, словно исполнив вчера свою миссию - предстать передо мной во всей красе, - сегодня уже окутались таким густым туманом, что об их присутствии за высокими, от пола, стеклянными стенами ресторана, можно было только догадываться, и продолжали эту игру в прятки почти все три зимних месяца.

     У меня как раз начались критические дни, и, после первой уборки и перекура, стало так плохо, что, закрывшись в комнате для пеленания младенцев и инвалидов, я решила отлежаться на полу, прямо в белой пушистой кофте из полиамида (вкупе с плотной бордовой жилеткой, это была единственная рабочая одежда, найденная в шкафу Luna-GmbH).
     Когда же я немного отлежалась, оклемалась и поднялась, то не обнаружила на своей белой кофте ни единого пятнышка, - что, опять же, доказывало высокое качество проделанной мной работы!
     Одев куртку, я пошла в вагончик, и на вопрос Сабины:"Гулять идёшь?" - ответила:"Угу". Сама же позавтракала второй раз, - у меня имелся электрочайник и отданные вчера Алоизом просроченные булочки (если бы не я, их бы просто выкидывали).

     Здесь не надо было, как в Байройте, стоять в баварской шляпе, под которой склеивались волосы на затылке, и, тем более, мёрзнуть на улице: я сидела с книжкой или журналом за столиком возле женского туалета, почти всегда идеально чистого, - разве что после автобуса с итальянскими, румынскими, реже - польскими и китайскими туристами, я слегка прибиралась в нем.
     Мужской туалет пачкали больше, но, опять же, и мужчин в течение дня заходило к нам не слишком много: дальнобойщики с утра или к вечеру (их пик приходился на пятницу, когда они отбывали домой на выходные), да местные жители, желающие выпить кофе или обсудить последние новости.

     Наш "Автогрилл" находился на отшибе, в стороне от автобана, ведущего из Клагенфурта в Сент-Вайт и Вену: водителям нужно было сделать большую петлю, съезжая вниз, а затем поднимаясь наверх, под железнодорожным мостом.
     И редкие туристические автобусы вызывали здесь ажиотаж, подобный испытываемому жителями захолустного городка из "Безымянной звезды" Михаила Себастьяна, когда мимо их полустанка проносился экспресс "Бухарест-Синая", - правда, в более меркантильном смысле: это был единственный шанс хоть что-то заработать и для кельнеров с их восторженным"GruS Gott! Was mochten Sie, bitte?", и для меня, с грозным взглядом встававшей у туалетной тарелки, куда простодушные, сбившиеся в очередь иностранцы послушно клали свои пятидесятицентовые монеты.
     Такой "тариф" был у нас установлен для "eine kleine Spende". *3 Впрочем, тоже не всегда. У бедных, закутанных в чёрные платки  румынок денег просто не было, а местные туристы если и клали мне что-то на тарелку по доброте сердечной, то редко и мало, - они знали, что в Австрии туалеты бесплатные.
    
     Иногда нас "осчастливливали"  группы старших школьников, путешествовавшие с учителем. Эти вели себя весело и отвязно, сразу напяливая баварские шляпы и пластмассовые каски с трубками для пива.
     Кто-то из парней предлагал мне пройтись в туалет вместе с ним, кто-то кричал на прощание:"Чуус, папа!" - и только потом до меня доходило, что "па-па" - это "bye-bye!" Девушки, конечно, вели себя приличнее, но ни те, ни другие и не думали оставлять деньги на тарелке, - хорошо уже, что некоторым приспичивало заказать у нас  кофе, и Джузи с Алоизом метались по залу, как заводные, обслуживая их. Мне же от шумных тинейджеров не было никакого проку, кроме основательной уборки после их нашествия.

      
     Наша шефиня, фрау Ристлинг, полная женщина в свитере, с постным, унылым лицом, осветленными, в химзавивке "облетающий одуванчик" волосами, и с утиной походкой, вперевалочку, - держала сент-вайтский "Автогрилл" как довесок к более выгодно расположенному файстрицкому, и, хотя отстегивала Саше за работу уборщиков, как мне потом объяснили, приличную сумму, я получала свой заработок лишь с тарелки.
     А из чистящих средств мне выдавалась ею раз в месяц лишь канистра с жидким мылом для наполнения сенсорных кранов, все остальное я покупала на свои деньги, когда отправлялась,  пешком или на попутной машине, в расположенный от нас в 10 км Сент-Вайт.
    
     В принципе, эти средства должна была привозить мне моя фирма, но "сосланных" в Сент-Вайт Сашины сподручники навещали редко, за все четыре месяца моего пребывания здесь машина приехала только один раз, - и, естесственно, на месте меня не застала, что шефа сильно рассердило (не иначе как он решил, будто я - туалетная рабыня Изаура, прикованная к "Автогриллу" цепью с кандалами).

     Алоиз, с которым мы быстро подружились, не мог поверить, что мой доход - это деньги с тарелки, которых в лучшем случае набегало 300-400 за месяц, в худшем же - 250-270, прям как моя нарвская зарплата швеи. "Ты врешь! - возмущённо раздувал он ноздри, - ты же моешь и туалеты, и ресторан, не может быть, чтобы тебе не платили за это!"
     Должно быть, он работал здесь недавно и не знал всей предыстории мытья нами ресторана: раньше это делали сами кельнеры (уж не знаю, как они справлялись), но одна туалетная дама из наших, - кажется, ее звали Света, - однажды, изнывая от скуки, помыла им пол. И кельнерам, и фрау Ристлинг это так понравилось, что они с тех пор вменили мытье полов в нашу обязанность, согласившись взамен нас бесплатно кормить (да ещё доплачивать Айзингеру, - хотя он-то был вобще не при делах, и, получается, раньше наши работники платили за еду в "Автогрилле", которая стоила в два раза дороже, чем в обычной закусочной? - вобщем, все было туманно и непонятно, как всегда в Luna-GmbH).

     "У вас всегда так мало посетителей?" - спросила я сменившую в два часа дня Алоиза полную, с закрученными на затылке темно-русыми кудрями толстушку Сильвию, всегда спокойную, улыбающуюся и добродушно-снисходительную (такой я представляла себе свою украинскую бабушку в молодости, когда она работала в колхозе трактористкой,  живая иллюстрация пырьевских "А ну-ка девушек", с граблями на плечах шагающих на посевную). - "Всегда", - улыбнулась она. "А в выходные?" - "По выходным ещё меньше!" - рассмеялась она от моей наивности, показав ямочки на щеках. "И вам не скучно?" - "Нет".
     Действительно, трудолюбивой, как пчёлка Майя и бесшумной, как эльф, Сильвии скучать не приходилось: она всегда была занята либо готовкой, либо уборкой, либо расставлением товара на полках. На ней держалась вся невидимая, чёрная работа в "Автогрилле", а Джузи отвечала за дизайнерское оформление и техобслуживание. 
    
     Почему-то наши назвали ее Джессикой, хотя по паспорту она была Йозефа (так ее именовали, впрочем, только Сильвия и фрау Ристлинг), сама же она просила называть себя, на итальянский манер, Джузи.
     Уроженка Вены и жительница Клагенфурта, она, несмотря на свои пятьдесят и плотное телосложение, действительно напоминала итальянку своей восторженностью, быстрыми перепадами настроения и весёлыми, с чертовщинкой, карими глазами.
     Выйдя из отпуска, она тут же наполнила кипучей энергией, заливистым смехом и потоком слов все немалое пространство "Автогрилла", носясь по нему, как электровеник, и только длинный светлый хвост бился по её широким плечам. Красный передник, открытая белая блузка, светлый хвост волос, который она то и дело перекидывала через плечо, и живые карие глаза восьмиклассницы. 
     Мы с ней подружились на почве полиглотства, она показала мне листочек, записанный предшественником Якова на туалетах, пенсионером Сашей-пузаном, учившем её русскому языку:"масло - butter, бочка - fass, что такое? - was ist das?"
     Я подарила ей чешско-немецкий разговорник, она мне - немецко-итальянский, и, ближе к Рождеству, по моей просьбе принесла мне бумагу, конверты и наклеивающихся на конверты ангелочков (об ангелочках я не просила, это была её собственная инициатива), чтобы написать письма родственникам.

     Сабина и Алоиз, напротив, делали лишь необходимый минимум, а в остальное время сидели: первая - на высоком стуле вместе с сигаретой, глянцевым журналом, женихом или подружкой; второй - за низким столиком у окна, тоже с сигаретой или чашкой кофе, погруженный в чтение общественно -политических, криминальных и автолюбительских журналов и газет.
     Два раза в неделю, в понедельник и четверг, как только перед высокими окнами останавливалась машина фрау Ристлинг, они мгновенно выходили из расслабленного состояния и тоже начинали носиться по ресторану, в поту и в мыле, имитируя бурную деятельность и преданно заглядывая Одуванчику в глаза, - так что последняя пребывала в уверенности, что эти двое - её лучшие работники, а две другие - так себе, ни рыба, ни мясо. Хотя на самом деле все обстояло с точностью до наоборот.
    
     Джузи иногда впрягала и меня в свои затеи: то натягивать рекламный транспорант на проволочную ограду перед въездом на танкштелле, то менять рулоны бумаги у бензоколонок.
     "Посмотри, какую красивую ёлку Джузи нарядила вместо Осеннего дерева!" - как-то сказала я Алоизу, когда мы, пообедав, курили в дальней части ресторана, ближе к тусовке вечерних любителей преферанса и летней площадке с уличными столиками и качелями, за которой парковались фуры дальнобойщиков. "Какого Осеннего дерева?" - удивился Алоиз, - он его даже не заметил!
     Но у него было одно,  даже два, несомненных достоинства: он прекрасно готовил, постоянно изобретая, дома или в ресторане, новые блюда, и с ним интересно было поболтать.
     Его кофе был самым вкусным, и, когда он дулся на меня, наливал большую кружку капучино-гранде, с размаху ставя его на блюдце, чтобы пена перелилась через край.
     "Расскажи о вашей русской кухне", - как-то попросил он, а я толком и не знала, что сказать:"Да нет никакой "русской кухни", борщ - украинское блюдо, пельмени - сибирское, в переводе с языка коми - "пель нянь" - "хлебное ухо"!...Лучше ты объясни, почему у вас на доске написано "Alles Pasta"? Разве у вас есть блюда из макарон?" - "Ай, да что они понимают!" - презрительно фыркнул мой собеседник. 
     Никого здесь не волновало, что я вобще-то из Эстонии, - если даже выходцы из других регионов бывшего СССР её постоянно путали с Латвией и Литвой, то что говорить об австрийцах, - меня считали русской, и Алоиза это возбуждало. Он дал мне прозвище "Калинка" и часто пытался спеть и протанцевать передо мной этот танец, что получалось не ахти.

   - Я русский миллионер Роман Абрамович, - с пафосом объявлял он, появляясь с утра в коридоре, где я дремала над тарелкой и будя меня, - ты согласна стать моей женой, Калинка?
   - Я подумаю, - отвечала я, - только ты не Роман Абрамович, а Алоиз Кауфман. И, пожалуйста, не шатай мой столик.
   - Да, я Кауфман, - тут же соглашался он, убирая руки со стола, - я расчетливый и циничный, и родился в Граце, на родине Гитлера.
   - Кажется, тебе это льстит? - допытывалась я.
   - Да, хоть Гитлер и сволочь, но мне это льстит. А то, что вы, русские, выиграли Сталинградскую битву, было чистой случайностью!..
   - Ага, конечно...(Сталинградская битва была, что называется, "больной мозолью" немцев, о не менее значимой, но более долгой и кровавой Нарвской, они вряд ли знали вобще. И это снова подчеркивало отличие моего менталитета как от немецкого, так и от русского. Хотя мой папа был как-раз с Волгоградской области, и в два года чуть не погиб от пролетевшего между ним и его трехлетней двоюродной сестрой, купаемыми бабушкой в одном корыте, снаряда, - тот ударился в стену сарая). 
    
     В расчетливости Алоиза я ничуть не сомневалась, ведь даже покупая лотерейный билет за 1 евро, он просил меня добавить 50 центов, - дескать, ему жаль одному бросать на ветер такую бешеную сумму! Вместо сигарет он покупал готовые темно-коричневые гильзы, засыпая в них табак; и ни разу не рискнул бросить одноевровую монетку в автомат с краном, цепляющим мягкие игрушки, - я же от скуки просадила в нем за четыре месяца не менее 50 евро, поняв принцип работы и вытащив, наконец, две игрушки: Смешарика и Винни-пуха, 
     Я выучила от Алоиза много слов баварского диалекта и дурацких присказок типа:"Warum? - banane drum" или "Halli-hallo, wer sitz am Klo? - der Krampus und Der Nikollo". Но надо было видеть, с каким непроницаемым лицом, в белой рубашке с закатанными рукавами и черных брюках, он стоял за прилавком, высокомерно-небрежно, быстро и ловко обслуживая покупателей.
     Иногда, тоже от скуки, я помогала ему и так избаловала этим, что не получала своей чашки кофе, сосисок по-дебреценски или картофельного салата, пока не подмету, не помою пол у них на кухне или не отвезу грязную посуду в комнату с большой посудомоечной машиной (и не опущу её вовнутрь громоздкого металлического куба).

     Как я говорила, наш "Автогрилл" располагался на отшибе, в стороне от автобана, и, возможно, поэтому его облюбовали для своего отдыха дальнобойщики, останавливаясь здесь в четверг и пятницу, перед выходными, моясь в душе (это стоило 2 евро) и просиживая до позднего вечера в ресторане .
     Алоиз советовал мне приходить в ресторан к открытию, к 6-ти утра, чтобы содрать с замерзших фернфареров побольше, но для этого надо было встать в 5, - а, если учесть, что я ложилась в основном в 22.00, то можно представить, хотелось ли мне постоянно недосыпать. (Потом в Luna-GmbH я нагляделась на таких "героев" и "героинь труда", спавших по 3-4 часа, с полностью съехавшей крышей и разрушенной психикой. Отсюда, кстати, и росли ноги стукачества и подсиживания, ибо несчастные, озлобленные жертвы стремились хоть на ком-то отыграться за свои непризнанные страдания. Я же предпочитала меньше зарабатывать, но сохранить здоровье, в том числе психическое).
     И, несмотря на постоянный шум и огни фар подъезжающих и отъезжающих к танкштелле возле моего вагончика LKW, спала крепко и сладко.

     Как-то утром невысокий бритоголовый и сероглазый паренек в темно-красной футболке спросил меня на ломаном немецком, сколько стоит душ, и когда я ответила:"2 евро", - отозвался по-русски:"не понял". Так завязалось наше знакомство с дальнобойщиком Серёжей из Штутгарта.
     Пока он мылся в душе, ему, - как позже и Штефану, - пришло в голову, что он в меня влюбился, о чем он не преминул мне сообщить. Когда же мы, слово за слово, разговорились, он показал мне паспорт, и выяснилось, что у нас день рождения в один день (о том, что я старше на 11 лет, я благоразумно промолчала), Серёжа вобще решил, что я послана ему самой судьбой, - ведь, как он выразился, "встретить в австрийском захолустье русскую девушку, родившуюся в один день с тобой, - такое возможно только в сказке!"
     При этом молодого человека не смущало, что в Штутгарте его ждут жена и двое детей. Я, в свою очередь, беззастенчиво воспользовалась его дружбой, стреляя сигарету за сигаретой (так как деньги у меня закончились), но благоразумно отказалась от предложенной им целой пачки и двадцати евро, - не то что в качестве аванса, скорее от широты беззаботной души.

     "Ваш шеф вас просто на..бывает!" - возмущенно раздувая ноздри, как прежде Алоиз, сообщил мне Сережа, когда я рассказала ему о своей тарелочной зарплате. - "Я знаю, - согласилась  я, - а что мне делать? У меня долги за квартиру, домой возвратиться не могу, а работать где-то надо".
     Сидя в кабине его LKW и нещадно дымя, мы рассказывали друг другу истории своей жизни: он - как с женой, казахской немкой, эмигрировал в Германию, как, заступившись за девушку друга, подрался с арабом и отсидел несколько месяцев в тюрьме; я - как работала в Греции, летала с контрабандой в Англию, и за последние полгода была уволена за профнепригодность из трех немецких семей.
     Серёжа слушал меня, раскрыв рот, как когда-то в Чехии - Виталик, но прокомментировал мой рассказ скорее в духе контрабандиста Стаса Забойченко, чем того чешского приятеля:"Да, вот не думал, что кто-то здесь ещё в большей ж..пе, чем я!" - но я нисколько не обиделась на него за этот комментарий.
      С благоразумным чешским Виталиком мы были на равных. К Серёже же я испытывала только нежность и сочувствие, как к случайно обретенному младшему брату и как к Рыбе, в которой не может быть злости к миру по определению, а только доверчивость, любопытство и мальчишеское безрассудство.
     На следующей неделе он опять приехал, и мы снова долго болтали в кабине его LKW (так что Алоиз уже начал меня ревновать), и вечером он намылился было ко мне в вагончик, но я ему не открыла, услышав через стену его вздох и слова:"Вот так всегда!" - он обиделся на меня, и долго не появлялся, приехав только к нашему общему дню рождения.   

     Хотя весь декабрь снега не было, в вагончике становилось все холоднее, из-за отклеенного в первую ночь в сердцах скотча в окно поддувало, и допотопный электрообогреватель в виде батареи справлялся со своей работой слабо, я спала в куртке и шапке, и как-то, после мытья волос, простыла (вдобавок чем-то отравившись).
    
     В субботу 24-го декабря, через неделю после отъезда дальнобойщика Штефана, с которым у меня случился мимолетный роман, - когда "Автогрилл", по случаю Рождественских праздников, работал до 18.00, я, кое-как убрав с утра ресторан и туалеты, остальное время лежала пластом в своем вагончике, куда ко мне перед уходом постучала Джузи, спросив, не хочу ли я кофе или каких-нибудь таблеток от простуды, и уж не беременна ли я часом.
     Видимо, Алоиз ей все рассказал, и теперь они беспокоились за меня вдвоем, что, несмотря на моё плохое состояние, сильно меня рассмешило. На следующий день я уже встала и вышла на работу, первый приступ этой неопознанной болезни был коротким.
     31-го ресторан тоже закрыли в шесть вечера, и я совершила свою первую вылазку в Сент-Вайт, потому что просидеть весь новогодний вечер в вагончике на отшибе спящей деревни, слушая издали праздничный шум и взрывы салютов, было бы совсем тухло.

     Я пошла пешком в раскрытой красной куртке (сломалась молния) и шерстяной белой шапке и шарфе вдоль двухполостного шоссе, и за сорок минут добралась до небольшой деревянной часовенки со статуей мадонны у подножия лесистых холмов. Мне навстречу попадались весёлые компании молодёжи, и Сент-Вайт уже лежал передо мной внизу, в долине, словно на ладони, призывно мерцая огоньками, но в темноте было непонятно, как туда спуститься, и я, устав и замёрзнув, повернула назад.
     1 января Клаус, тот самый мужчина средних лет с внешностью прожженного ковбоя, что исподлобья смотрел на меня в первый день приезда, узнав о холоде в моем вагончике, вызвался свозить меня в магазин бытовой техники на подъезде к Сент-Вайту. И тогда я увидела, как от часовни со статуей Мадонны можно добраться до города.
     В небольшом магазинчике, больше похожем на склад, скучала и куталась в пуховик приятная и услужливая продавщица, с готовностью предложившая нам несколько моделей электрообогревателя, и, когда мы выбрали, заполнившая на него документы со своей и моей подписью. Платила, разумеется, я, но все равно Клаус стал для меня Санта-Клаусом, сделавшим щедрый новогодний подарок, - хотя на моё "спасибо" прожженный ковбой, едва взглянув на меня, только процедил сквозь зубы "пожалуйста", - позволив мне считать, что его поступок был бескорыстным. 

     Совсем другое дело - Алоиз, который клеился ко мне с первой недели знакомства, то ли потому, что, начитавшись конспирологических журналов, считал "опасной русской штучкой", то ли - от скуки, которая мучила его и Сабину в отсутствии посетителей. Он сам себя убедил, что влюбился в меня, - хотя, как потом доложила Джузи, у него имелась постоянная подружка, - но тут приехал неведомый Штефан, и увёл меня у него из-под носа.
     Ревность Алоиза вылилась в то, что он начал подозревать меня в связях с каждым проезжающим дальнобойщиком, и даже советовал брать с них за интимные услуги побольше денег. Но она быстро прошла, - тем более, что Штефан никак не давал о себе знать.

     В вагончике же у меня стало жарко, как в тропиках, - тонкая батарея мгновенно распространяла тепло и автоматически отключалась.
Вместо Штефана на Новый год приехал его испанский коллега, старый и страшненький, словно сошедший с картин Босха, Марчелло. Он подарил мне целую сетку апельсинов, сказав что-то о "большой любви", - и я долго обманывала себя, что, мол, это подарок от Штефана.
     Но когда Марчелло явился с апельсинами во второй и третий раз, а потом я получила сетку апельсинов от другого испанца, более молодого и сммпатичного Рафаэля, а потом - от появившихся у меня друзей-молдаван, Володи и Милы (Володя был дальнобойщиком, а жена Мила сопровождала его в поездке), - я поняла, что скорее заработаю диатез от испанских апельсинов, чем дождусь своего Штефана.

     После Нового года мне нужно  было поменять собранные с тарелки деньги на бумажные, чтобы отправить их соседке, платящей за мою нарвскую квартиру.
     Сначала я хотела пойти в Сент-Вайт пешком, так как уже примерно знала, как до него добраться, но Алоиз, после окончания своей смены в два часа дня,  вызвался довезти меня другой дорогой до торгового центра "Interspar", в котором, по его словам, находились и почта, и банк.
     Мы ехали в его серебристом "форде" по автобану Клагенфурт-Вена, и я, как всегда, внимательно запоминала дорогу, так как идти обратно предстояло пешком, и, не имея прежде такого опыта, я даже не задумалась, как, собственно, пойду пешком по автобану.
    
     Пока я делала почтовый перевод, Алоиз, бритоголовый, в кожаной куртке и мятых серых джинсах, сидел в соседнем кафе, с высокомерным видом тинейджера уминая слоёное пирожное. Я подсела к нему.
   - Хочешь доесть? - спросил он, с отвращением глядя на пирожное, - я больше не хочу.
   - Зачем же купил? - спросила я, с удовольствием доедая остатки, - может, ты беременный?
   - Беременная - ты, - парировал Алоиз, - первый месяц пошёл. - Это уже стало у нас дежурной шуткой.
     И, убедившись, что я сделала все свои дела, и он больше мне ничем не обязан, мой коллега укатил домой.
     Я же, от нечего делать, еще походила по магазинам, купив две весенних куртки: рыжую, под замшу, как пиджак Штефана, и темно-синюю нейлоновую безрукавку, с отороченным коричневым мехом капюшоном и полосатой резинкой пояса с пряжкой (в ней я потом мерзла в Вене а, вернувшись в Нюрнберг, подарила смешной девочке Люде из Luna-GmbH, так как она ей понравилась, а мне уже, к тому времени, поднадоела); заставив бедных продавщиц дотошно пересчитывать 1 и 2-евровые остатки моих тарелочных денег.
     В книжном, лишь оказавшись у кассы, я обнаружила, что мне не хватает 5 евро на одну из книг, английско-немецкий разговорник. Я уже собралась было с ней расстаться, как стоявшая за мной фрау решительно положила на тарелку кассирши пятиевровую купюру со словами:"Надо учиться!" - и я, несколько ошарашенно, поблагодарила её...

     Но потом начались приключения, и обратная дорога оказалась не такой простой, как я предполагала. Выйдя с поворота от "Interspara" на автобан и поначалу радуясь, что он доведёт меня прямиком до самого дома, - я внезапно обнаружила, что машины несутся мимо меня на бешеной скорости, едва не задевая, и, шарахнувшись к железной ленте ограждения от первой, второй и третьей, отчетливо осознала, что четвёртая меня просто раздавит, как насекомое, не оставив на оградительном железном листе даже мокрого пятна, - и поспешно свернула  на тропинку, полого ведущую в горы.
     Ну что же, подумала я, пойду по горной тропинке, и, если она идет параллельно автобану, то может, в конце концов, прийду к "Автогриллу". Но я опять просчиталась: тропинка уводила меня только все выше и выше в горы, мимо безлюдных деревенек, лесов, полей с озимыми, на которых резвились рыжие косули, и не у кого было даже спросить дорогу.
     Единственная женщина, которая попалась мне на пути, ничего не знала ни про Блинтедорф, ни про "Автогрилл". Я тщетно читала указатели или пыталась остановить изредка проезжающие мимо машины.

     Между тем, уже смеркалось, а я поднялась так высоко, что ясно увидела внизу, на темном маленьком пятачке горного амфитеатра светящийся огоньками крошечный "Автогрилл", но как к нему спуститься, не имела понятия, - тем более что ноги по инерции несли меня только выше и выше по горной тропинке.
     И вдруг я остановилась, остолбенев и, как в первый день приезда, открыв и закрыв глаза, ущипнула себя за руку, - у меня снова перехватило дыхание, но, на этот раз, не столько от красоты, сколько от полумистического страха перед внезапно возникшей на розовом закатном горизонте высокой и одиноко стоящей скалой, обвитой серпантином зубчатых стен и гордо устремленной всеми уступами и острыми башнями замка ввысь, так что казалось - это дорога в потусторонний заледеневший мир фантазий и несбыточных снов...и, стоит мне лишь взмахнуть рукой, слегка оттолкнуться от черной, еще не покрытой снегом земли, и я, словно птица, унесусь и растворюсь в разреженном воздухе прозрачной, бледно-голубой закатной выси, и дивный матово мерцающий замок примет меня в свои объятия...
     Что-то подобное я испытывала потом, лишь когда летела над Швейцарией и смотрела из иллюминатора вниз на так же матово мерцающие на закате ледяные отроги Альп, но там была чистая потусторонность, отделенная герметичным стеклом, а этот замок на уходящей ввысь скале дышал со мной одним воздухом зимнего заката и вечности..

     Спустившись обратно по тем же тропинкам к "Intersparu", я заметила мост и лестницу справа от него, по которой все поднимались наверх, и пошла вслед за ними. Тем временем совсем стемнело.
     У какого-то мужчины я спросила, как добраться до центра города, где, как надеялась, найду такси. Увы, на окруженной административными зданиями, банками и магазинами, с едва виднеющейся клумбой посередине, большой площади стоянки такси не обнаружилось.
     Обратясь с тем же вопросом к ехавшей на велосипеде женщине, маленькой блондинке с длинными волосами, среднего возраста, - услышала, что такси в Сент-Вайте можно вызвать лишь по телефону, - но мой телефон безнадёжно разрядился, да и номеров я не знала.
     "А у вас нет телефона?" - вложив в голос всю возможную мольбу, спросила я. "Нет, но я вам помогу", - доброжелательно отозвалась блондинка, и, оставив велосипед у дверей аптеки, смело вошла вовнутрь, и попросила у продавщицы позвонить с телефона аптеки, - на что та любезно согласилась. Второй раз за этот день мне бескорыстно помогла местная женщина. Как мне было после этого не полюбить Сент-Вайт?

     Потом я узнала, как назывался этот замок, построенный в 9 в. - Хохостервиц, - и купила открытку с его изображением, правда, в летнем варианте.

      .     .     .     .

     Вернувшись в "Автогрилл", я объяснила Сильвии свое долгое отсутствие и пошла мыть туалеты. Однако вскоре явились мои друзья-молдаване и позвали в свой LKW отметить Рождество и свой отъезд в Испанию. Разумеется, я приняла их предложение.
     Кабина их LKW показалась мне более просторной и уютной, чем у Сережи и Штефана, - сказывалась женская рука красавицы-смуглянки Милы, которая, впрочем, путешествовала с мужем в первый раз.
     "Мне стало дома скучно, и я попросила Володю взять меня с собой", - "А разве это разрешается?" - удивилась я, вспомнив, что Штефан отказал мне, когда я обратилась к нему с подобным предложением. - "А почему нет?" - улыбнулась Мила. - "И мне лучше, - добавил Володя, - всегда накормлен, обстиран и так далее".
     Весь вечер мы пили армянский коньяк, слушали русскую попсу и травили анекдоты.
     Так что последующая уборка ресторана далась мне нелегко: надо было опираться на швабру, чтобы удерживаться на ногах. Кое-как закончив с рестораном, я пару раз прошлась шваброй по туалетам и вернулась к себе в вагончик.

     Январь запомнился малым количеством посетителей и обилием выпавшего снега, украсившего и так нереально красивый пейзаж.
     Полученные на тарелку монеты я сортировала в кладовой комнате по сиаканчикам (как для собственного, так и для удобства кельнеров, которым часто требовалась мелочь в кассу).
     В конце месяца я пересыпала монеты в один пакет, просила кого-нибудь из закончивших утреннюю смену кельнеров (чаще всего это были Алоиз и Сильвия) подвезти меня до Сент-Вайта, где я шла в банк, обменивала деньги на бумажные и сразу посылала их по westernunion соседке в Нарве, чтобы она внесла долг за мою квартиру.
     Иногда я просила сделать банковские переводы за телефон Айзингера, но его доброта длилась недолго, - к лету я осталась без телефонной связи, не зная, как приобрести немецкую сим-карту, и никто из коллег не хотел мне этого объяснить.
   
     С интернетом вобще был дохлый номер. К "автогрилловскому" компьютеру в кабинете фрау Ристлинг меня и близко не подпускали; ноутбука, чтобы подключиться к wi-fi у нас, или в сент-вайтском "Макдональдсе", у меня не было, и как-то вечером я рванула на такси в Клагенфурт (столицу Каринтии), надеясь, что уж там-то я найду интернет-кафе.
     Заплатив высадившему меня у вокзала таксисту 38 евро, я, действительно, очень скоро нашла на едва освещенной заснеженной улице турецкое интернет-кафе, где сразу же затеяла переписку с нарвской фирмой "Лорита", предлагавшей работу по сбору то ли овощей, то ли цветов на ферме Висбю, близ Петерсборо (на минуточку, зимой).
     Обратно, впрочем, я догадалась поехать на поезде, похожем на игрушечный, - всего два серо-голубых вагона, точь-в-точь такой, на котором прибывает в захолустный австрийский городок героиня немецкого фильма "Визит старой дамы" по пьесе Дюрреманта. Этот поезд иногда останавливался на промежуточной станции у гаражей и завода, в получасе пути до каменного моста у "Автогрилла". 

     Снег наконец-то выпал, причем мокрый, и из-за его плотного слоя на крыше моего вагончика наружная электропроводка, и так дышащая на ладан, окончательно перегорела. Внутри вагончика давно уже стоял специфический запах, а в тот вечер свет на несколько минут включился, а потом окончательно погас.
     Как раз перед концом вечерней смены Алоиза: он уже убирал витрины и закрывал кассу, и я своим чрезвычайным происшествием застала его врасплох. Везти меня к себе домой он не собирался, его подруга могла неправильно это понять.
   - Хорошо, давай я останусь здесь, в ресторане, здесь тепло, - переночую на стуле, а утром вы мне откроете.
   - Не положено, сигнализация сработает, - ответил он.
   - Но в вагончике я околею от холода, ты понимаешь это? - взорвалась я, наконец. И тогда Алоиз, как утопающий за соломинку, схватился за свой телефон и позвонил Джузи, обстоятельно ей рассказав, что случилось. "Жди, она приедет через полчаса", - мы вышли на улицу, и он с облегчением уехал.

     В ожидании Джузи я замерзла, как цуцик. Где-то минут через сорок у моего вагончика притормозила её машина, - не помню марку и цвет, но, кажется, тоже серебристая или бежевая. Как всегда, без шапки и слегка растрепанная, Джузи решительно вышла, жуя резинку, быстро затолкала меня внутрь, укрыла пледом и повезла по заснеженной трассе в заснеженный Клагенфурт.
     Не переставая жевать резинку, она во время всего пути непрестанно болтала. Оказалось, что мы ехали пока ещё не к ней домой, а в центр города - забрать её младшую дочь Каролину с подружками с какого-то спектакля. У меня от усталости, холода и Джузи и так уже болела голова, а тут ещё сквозь метель в салон выпрыгнули три девчонки лет 16-ти, со сверкающими глазами, снежинками в длинных завитых волосах, в открытых нарядных платьях под легкими куртками, капроновых колготках и туфельках; возбужденные и перебивающие друг друга.
     Это было уже слишком. Я что-то вяло отвечала им, пока они не оставили Джузи и меня в покое и не принялись со смехом комментировать богатые частные дома, мимо которых мы проезжали. "Остановите мне здесь", - попросила Джузи одна из подруг Каролины, и, выйдя из машины, направилась как раз к одному из таких респектабельных домов.
     Другую же мы подвезли к обычной многоэтажной панельке, недалеко от которой находился такой же дом и Джузи.
     Но её квартира внутри этого дома показалась мне шикарной, не менее 80 кв.м: огромная кухня с балконом, переходящим на просторную гостиную, комната Каролины, где она сразу же исчезла и больше мы её не видели, и ещё две, в одну из которых ушла Джузи, определив меня на широкий гламурный диван, покрытый алым флоком, по-моему, даже без постельного белья, только с теплым стеганым одеялом.   

     Этот диван был не единственным в гостиной. Элегантные низкие столики окружали ещё два или три разноцветных дивана, кресла, и все это в творческом беспорядке было завалено дизайнерскими подушками, одеялками, заставлено искусственными цветами, картинами и безделушками.
     В небольшом книжном шкафу так же вразнобой стояли словари и разговорники хорватского, итальянского, испанского, русского языков, путеводители и художественные книги в ярких глянцевых обложках.
     Джузи, походу, так и не вышла из возраста бунтовщика-тинейджера, или плавно перешла в возраст (или класс?) "творческой богемы", - и я подумала, что двум тинейджерам (старшая дочь Джузи работала где-то в Греции), наверное, нелегко уживаться даже в такой просторной квартире.
     Я не спрашивала, но она сама сказала, что её муж сейчас в командировке по работе.

     После пережитых волнений я долго не могла заснуть, ворочаясь на своем гламурном диване алого флока, это еле-еле удалось только под утро. Но в квартире было на удивление тихо, только иногда раздавался легкий хрустальный звон упавшей на балкон сосульки.
     В восемь или девять Джузи вскочила и начала бегать туда-сюда, собираясь на работу. Я тоже вскочила вслед за ней и через пять минут уже была готова к выходу. Кофе мы не пили, но Джузи вручила мне в подарок зубную щётку и сунула завернутые в пленку два бутика с колбасой.
     Её стоящая у подъезда засыпанная снегом машина вся промерзла. Джузи завела ее, чтобы прогреть, а проходящая мимо соседка дала ей щетку, расчистить хотя бы передние стекла. 
     Наконец, в летнем шарфике, расстегнутой куртке (у меня-то молния сломалась, а у нее - что?), не переставая жевать резинку, Джузи закинула щётку под ноги и села за руль.
     До этого знакомая лишь с вечерним Клагенфуртом (точнее - с той улицей, что ведёт от вокзала к интернет-кафе), я, как зачарованная, смотрела на проплывающий мимо окон городок, похожий на сновидение в стиле delirium tremens: спящие дома и улицы, парки и особняки, объездная дорога на автобан и окруженное заснеженнными лесными холмами голубое озеро Вёртерзее...

   - Ну как, тебе понравился Клагенфурт? - спросила меня Джузи, когда мы обе уже были на работе, немного пришли в себя и сидели на кофе-паузе.
   - Да, конечно.
   - А знаешь нашу знаменитость? Жаль, я тебе не показала памятник.
   - Какую? (опять какой-нибудь композитор, устало подумала я).
   - Lindwurm! - с гордостью воскликнула Джузи.
   - Кто-кто? - не поняла я.
   - Lindwurm, ну такой дракон, зверь мифологический, который в незапамятные времена кошмарил всю Каринтию, а потом мужчины собрались вместе и его убили, а после поставили ему памятник.
   - Интересно... - ответила я, но в самом имени мне получилось что-то знакомое, wurm - понятно - червь, змей, а вот lind?
   - Сейчас я покажу тебе фото, - Джузи начала шариться на полке с картами и туристическими проспектами, - вобще я не люблю Каринтию, - добавила она, сунув мне фото скульптуры зубастого Lindwurma, - не в плане природы, а в плане общения с местными. Я другая, более искренняя и эмоциональная, что ли; я же родилась и провела детство в Вене! - с гордостью добавила она, - поэтому я их не понимаю, а они - меня.

     В тот же день фрау Ристлинг вызвала электриков, двух молодых и симпатичных парней в черных спецовках, которые быстро и качественно поменяли проводку моего вагончика, - чем немало меня удивили, ибо по предыдущему опыту я была уверена, что немецкие мужчины - бытовые неумехи.
     Перед сном, листая в обновлённом и теплом вагончике немецкий словарь на предмет первого слога двусоставного имени Lindwurm, и не находя его там, - я внезапно поняла, что это слово -  эстонское, "lind" - птица (и тогда все встает на свои места - "Lindwurm" - птице-змей, летающий ящер!) Но, млин, откуда же здесь, в австрийских Альпах, взялось эстонское слово? (Я вспомнила, как в Чехии мучилась с Пшемыслом-Оттокаром, чье имя до боли напоминало эстонское прозвище медведя, Karu-Ott, только перевернутое - что, опять?...)

     Иногда я выходила на улицу, качалась на качелях у заднего выхода ресторана, глядя на площадку, где стояли фургоны дальнобойщиков и любуясь розовым закатом на фоне бледно-голубого неба и отблесками его в далёких заснеженных горах. И не могла понять, как можно было бросить эту красоту ради какой-то несчастной равнинной Дании, даже не Норвегии!
     "Не жди его, он не приедет, - поучал меня Алоиз, - пойми, это все - vorbei!"*4 "Приедет, - возражала я, - но будет уже поздно. Скажи, может он обиделся на то, что я ему не отсосала? Это очень обидно для мужчины?" - "Он тебе предлагал, а ты не отсосала?" - шокированно переспросил Алоиз, делая страшные глаза, - ну ты даёшь, - конечно, обиделся! Я бы такого никогда не простил!" - и я не понимала, шутит он или говорит серьёзно.
     За три поездки в клагенфуртское интернет-кафе я договорилась с нарвской фирмой "Лорита" о работе на английской ферме (опять же, подчёркиваю, зимой! Впрочем, возможно, там были какие-нибудь парники?), получила от них документы и фото с изображением симпатичных домиков на фоне зеленой лужайки с бассейном, где вроде как расселяют работников, перечислила им по western-union 135 евро; и, поскольку полететь со всеми вместе из Эстонии не могла, обещала прилететь к нужному сроку из Вены. (причем Катя Тараненко из связанной с "Лоритой" таллиннской JT-Agentuur, с которой я говорила по телефону, даже не заикнулась о том, что из Вены до Лондона ходят автобусы; я же, за полгода жизни в Германии и Австрии настолько одичала, что даже не подумала об этом).


     Н е у д а ч н о е   б е г с т

   в о-1   и л и   V i d e n s k a
      
            m e l a n g e. *5

     Накануне вечером мы распрощались с Алоизом, я оставила ему свой номер телефона на пражской художественной открытке (Карлов мост с тумане), - вернее, не ему, а Штефану, на случай, если тот объявится (тогда я ещё в это верила).
     Кстати, когда я попыталась узнать у Джузи телефон своего мимолетного героя-любовника, она сначала рассмеялась (мол, где я, Untermensch, и где истинный ариец Штефан, чтобы давать мне его телефон), а потом объяснила, что "должна сначала спросить у Штефана разрешения". - "Нет, тогда не надо", - передумала я. - "Ты же будешь ему постоянно звонить и надоедать!" - пояснил Джузину осторожность присутствовавший при нашем разговоре "знаток женщин" Алоиз.
     Ок. Я и сама не знала, зачем мне, собственно, был нужен телефон этого кидалы, но уж точно не для того, чтобы названивать и в чем-то упрекать. Тем более, если я еду в Англию, которую Штефан не любил, и вполне могу найти себе там кого-то получше.

     Тем памятным утром, 19 февраля, глядя из окна поезда "Клагенфурт-Вена" на заснеженные лесистые горы, по большей части отвесные, рассыпанные у их подножий деревеньки с неизменным церквушкой-карандашом, скупо освещаемые рассветным зимним солнцем, я думала о том, что по-настоящему прекрасным кажется лишь то, что вот-вот потеряешь, и что я навсегда сохраню тебя в памяти, о моя спящая зимняя красавица Каринтия..." - я чуть на заплакала, как когда-то, покидая Санторини, - но вспомнила, что надо обязательно позвонить шефу, сообщить ему о своём отъезде.
     До того, как села на этот поезд, я уже изрядно намучилась. Встав в 4 утра (чтобы не засекла Сабина, которая сегодня приходила в 5), я вышла на развилку у каменного моста, где поймала
попутную LKW, и крупный, кучерявый и темноволосый босниец довёз меня до Вольфберга, где у него была парковка.
     Густая темная синева неба едва начала разбавляться серым, дул пронзительный холодный ветер, перрон у маленького вокзала был совершенно пустым, карты я не имела и, не зная, что Вольфберг находится на полпути к Вене, села на поезд до Клагенфурта.   
     Там в кассах купила билет до Вены, выпила первую чашку кофе, вытащив из пакета одну из предусмотрительно взятых с собой просроченных булочек, а в соседнем киоске приобрела несколько открыток на память, которые сейчас перебирала: все заснеженное, дымчато-сине-голубое и белое, алмазно-искрящееся на солнце, и лебеди на Вёртерзее.
     В голове вертелись стихи, начавшиеся, когда я в 4 утра вышла с чемоданом на дорогу у "Автогрилла" и увидела над собой летящие в бездонной темноте серые облака, а вокруг - смутные очертания спящих гор и вереницу красных огоньков машин на автобане. 

   ..На холмах Австрии лежит ночная мгла,
   Лишь огоньки на автобане,
   Мне грустно и легко, печаль моя светла
   Средь туч, сгустившихся в тумане..

   Я здесь одна, ведь ты забыл меня,
   Пасешься где-то на равнинах,
   И сердце вновь гудит, любовь свою храня,
   Мотором грузовой машины.

   Для пущей достоверности, мне, конечно, хотелось бы впихнуть в это стихотворение слово LKW, но, увы, не получалось, - и, вздохнув, я набрала номер Айзингера.
   Было десять утра, шеф еще спал, отозвался его автоответчик, которому я, после 3-х сигналов, и оставила следующее сообщение:"Я уехала из Сент-Вайта, срочно пошлите туда кого-нибудь" - уфф..мне и в голову не пришло, что я могу не долететь до Англии, хотя практичный Алоиз предупреждал меня, когда мы в воскресенье сидели с ним и доходягой Мартином на высоких красных табуретах за столиком и болтали, что 450 евро мне не хватит, чтобы до нее добраться.
   Австрийский дальнобойщик Мартин, лысоватый худой блондин, гораздо больше похожий на истинного арийца, чем Штефан (не говоря об Алоизе), а тонкой шеей. выглядывающей из ворота плотного, рельефной вязки, белого свитера, и наивным выражением лица - на невинного младенца, - был скучным занудой, интересным лишь своей любовью ко всему французскому. Из жалости я взяла его e-mail, но писать ему, конечно, не собиралась.

   Напротив меня в поезде сидела сильно накрашенная молодая особа в мини-юбке, с пышными, вьющимися каштановыми волосами, непрестанно говорящая с кем-то по мобильному.
   Я вспомнила, что не успела накраситься и решила сделать это по прибытии на вокзал Maidling, чье название пыталась перевести, роясь в немецко-русском словаре, потом плюнула и раскрыла немецко-английский разговорник, это было важнее.

   Венский Maidling показался мне довольно грязноватым, - но ведь это вокзал, сказала я себе и смело двинула на площадь с магазинами, "Макдональдсом" и несколькими остановками автобусов и трамваев, на одной из которых уже стояла, оживленно болтая со встретившей ее подругой, моя пышноволосая попутчица.
   Площадь тоже была довольно грязноватой, - но ведь это столица, сказала я себе и подошла сначала к одной, потом к другой кучке людей на остановках, спрашивая у них, как и на чем доехать до аэропорта, - но никто не мог мне этого сказать.
   Перейдя улицу, я послонялась туда-сюда у "Макдональдса", опросив ещё пару прохожих, без результата. Оставался только один выход - ехать на такси.

   Яркое солнце светило по-весеннему, когда я переходила трамвайные пути, направляясь к стоящему без дела такси.
Дверцу открыл невысокий смуглый азиат
с седеющими волосами, - как оказалось, бангладежец, - согласившийся довезти меня до аэропорта сначала за 35, а потом за 30 евро.
   Мы ехали минут двадцать, и я глазела то в окно, то на фото азиата на лицензии, прикрепленной к панели управления, запечатлевшего его молодым и забавно-наивным, с черными волосами и немного обиженно блестевшими миндалинами черных глаз; и представляла себе, как лет....цать назад он приехал сюда из солнечного, перенаселенного Бангладеша, как ему поначалу все здесь казалось странным и непонятным, теперь же он полностью освоился (возможно, женился на такой же бангладешке и родил троих детей), бойко болтает по-немецки и знает Вену, как свои пять пальцев.
 


   Венский аэропорт меня не особенно впечатлил, - тем более, что там шёл ремонт, и половина здания была окружена лесами, наваленными вокруг стройматериалами и занавешена прозрачной зеленоватой плёнкой, - как и проход вовнутрь.
   Как бывалый пассажир (ну ещё бы,  целый месяц летала из Киева в Брюссель и Лондон, возя контрабандные сигареты), я смело подошла к кассам British Airlines, где прилизанный молодой человек в солидном сером костюме предложил мне билет до Хитроу за 1200 евро. - Слегка оторопев, я отказалась и, оглядевшись, подошла к соседним кассам Luftgansa.
   "Пожалуйста, самый дешёвый билет до Лондона, на сегодня или завтра!" - сказала я девушке за стойкой, тоже в сером костюме, и уже потирала руки, думая, что Luftgansa уж точно меня не подведёт. Девушка долго что-то высматривала в компьютере, сверяла, пересчитывала и, наконец, сообщила дежурным тоном:"Самый дешёвый билет на вечерний рейс стоит 550 евро".

   Только тут до меня начало доходить, что что-то пошло не так. В панике я обратилась к служащему в отделе информации, спрашивая, где еще можно купить билеты подешевле до Лондона. Оказалось, что мужчина говорит и по-русски тоже, но это мне как-то мало помогло. "Дешевле всего можно купить билеты по интернету", - доброжелательно сообщил он мне. "Спасибо", - кивнула я, - тоже, Америку открыл. Где же его взять, этот интернет?
   Мне стало жарко в моей зимней куртке, я пошла в туалет и переоделась в другую, ту самую, синюю безрукавку с капюшоном и поясом-резинкой, купленную в "Interspare".
   Купила кофе в буфете и села за столик, достав из пакета очередную просроченную булочку, перекрученную шоколадную нугетку, на которую сейчас я только тупо смотрела.

   Но надо было что-то делать. Отхлебнув кофе, я набрала номер Айзингера. "Здравствуйте", - "Здравствуйте", - "Вы уже прочли моё сообщение на автоответчике?" - "Нет, еще не успел" - как я уже говорил, наш шеф имел привычку поздно вставать по утрам. - "И не читайте!" - "А что случилось?" - "Я хотела уехать а Англию, но у меня не получилось, и я снова возвращаюсь в Сент-Вайт", - "Я не понимаю, ведь мы же совсем недавно с вами разговаривали, и вы сказали, что хотите остаться до конца марта?" - удивлённо спросил Саша. - ну да, так я и сказала, чтобы усыпить его бдительность, в лучших традициях голливудских фильмов. - "Я передумала..." - "Ну хорошо, а сейчас вы где?" - "В аэропорту, но скоро приеду обратно.
   У того же доброжелательного русскоязычного дядечки на инфопункте я выяснила, что из аэропорта до вокзала дешевле всего доехать на автобусе, всего 7 евро.

   Спросить же у кого-либо, где в Вене автобусный вокзал, и просто купить билет на автобус до Лондона (как я и сделала потом весной, в Нюрнберге), мне почему-то даже в голову не пришло, настолько я, повторюсь, одичала в Германии в первый сезон, - какое автобусное сообщение, только самолётом можно долететь, как пелось в старой советской песне (смеющийся смайлик).

   Густой мокрый снег засыпал перрон Майдлинга и таял под ногами юных российских музыкантов, столпившимися в кучку воруг своего руководителя, без шапок, с яркими рюкзачками на плечах и футлярами разнообразных инструментов в руках.
   Возвращаясь, как я поняла, в Питер с международного фестиваля, они были переполнены впечатлениями и восторгами, не умолкая ни на минуту. Тогда как я была переполнена беспредельным отчаянием, к тому же - замерзла в своей легкой синей куртке-безукавке, которую не успела переодеть. И от того, чтобы сигануть под поезд, меня удерживал лишь сочиняемый стих, - я поняла, что туда обязательно надо вставить скрипку Моцарта, но - в тумане...
   В окончательном варианте он звучало так:

  ..На холмах Австрии лежит ночная мгла,
   Лишь огоньки на автобане,
   Мне грустно и легко, печаль моя светла,
   Как скрипка Моцарта в тумане...

   Она, она одна, ведь ты забыл меня,
   Пасешься где-то на равнинах,
   И сердце вновь гудит, любовь свою храня,
   Мотором грузовой машины.

   Было уже полдесятого, Алоиз как раз закрывал чёрный ход ресторана рядом с моим вагончиком, и, увидев меня с чемоданом, одновременно обрадовался и испугался:"Ты одна?" - спросил он несколько раз, с опаской заглядывая в полуокрытую дверь вагончика. "А с кем мне быть?" - удивилась я. - "А я предупреждал, что тебе не хватит денег на самолёт до Англии!" - прокомментировал он мое возвращение. - Предупреждал он, тоже мне, деревенский провидец. 

         *   *   *

     Но это был ещё не конец. Отрабатывая в воскресенье, под строгими взглядами толстушки Сильвии свой "прогул" с двойным старанием, я была атакована многочисленными звонками, сначала Кати Тараненко из JT-Agentuur, требовавшей, чтобы я хоть самолётом, хоть пешком, хоть ползком, хоть вплавь, но немедленно добралась до Англии; а потом моих несостоявшихся коллег по сбору зимних овощей на ферме Висбю, долетевших до Лондона и не знающих, что делать дальше, - так как обещанная машина за ними не приехала, - и они почему-то решили, что я, недолетевшая, знаю больше них.
     Кате я вежливо посоветовала самой переплывать Ла-Манш, коли так приспичило, русской коллеге - подождать в аэропорту ещё немного либо звонить той же Кате, а вот несостоявшийся эстонский коллега вогнал меня в настоящий ступор, так как я с удивлением обнаружила, что за полгода жизни в Германии немецкий полностью вытеснил из моей головы все, что я учила в двух (второй - эстонский) коллеждах и на трех эстонских курсах, - и кроме "ma olen...", ничего не могу промямлить ему в ответ. 
     Этот страх, впрочем, пошёл мне на пользу: засыпая, я уже не думала ни о Штефане, ни об английской ферме, ни о скуке продолжающегося пребывания в Сент-Вайте, а лишь вспоминала эстонские слова и фразы, падежи и склонения, и даже пресловутое valtevaheldus. 
   
    
     .    .    .    .    .
    
     Кстати, в ту злополучную субботу 19 февраля Ангела Меркель вместо запутавшегося в финансовых аферах Кристиана Вольфа (опять эта фамилия!) назначила новым президентом пастора и правозащитника Иоахима Гаука.
     У нас же в "Автогрилле" все шло своим чередом. Я мыла туалеты и сидела у тарелки, читая умные немецкие журналы. Сабина, сидя на высоком табурете и непрестанно куря, лениво листала женский глянец, только изредка спрыгивая, чтобы обслужить редких посетителей. Сильвия бесконечно раскладывала и переставляла товар на полках и убирала внутри кухни, и при такой бурной деятельности было непонятно, почему она не худеет.
     Алоиз, сидя за низким столиком у окна, читал, нахмурившись, очередные криминальные новости, особенно смакуя негатив о России и русских, возбуждаясь от серийных убийц, а на мои попытки заговорить с ним, кричал:"Verschwinde mal!"(исчезни!)
     Но, некоторое время спустя, сам появлялся у меня в коридоре и пел чувственным баритоном, изгибаясь в такт всеми частями своего упитанного тела, незамысловатую песенку некоего белобрысого португальца, тогда как раз взлетевшую на вершины хит-парадов и проторчавшую там довольно долго, - не знаю, дольше ли, чем "ламбада" или "макарена", но близко к тому:"nossa, nossa, assim voce me mata, ai se eu te pego, ai ai se eu te pego..." -
этой контагенозной песенкой, как инфекцией, он заразил и Джузи, которая тоже постоянно, хотя и без эротических телодвижений, напевала её к месту и не к месту.
     Мой несостоявшаяся поездка в Англию не давала ей покоя: решив, что это связано с мужчиной, она все выпытывала у меня, кто он, - и объяснять ей, что он - тот самый, номер которого записан в ее телефонной книжке под именем:"Stefan. Spanien", было бы бесполезно и скучно для такой прожженной любительницы интриг и сенсаций, как Джузи.

     Вскоре она снова ушла в отпуск на неделю и уехала в Ниццу, вернувшись откуда, заболела, - неудивительно, бегать в феврале в расстегнутой куртке и шелковом шарфике, - чай, у нас не Ницца.
     Мои кавалеры-дальнобойщики снова начали меня осаждать. Мартин, которого я уже упоминала, лысоватый худощавый блондин в белом свитере, шедшем к его серым глазам, неплохо сохранившийся для своих 50-ти, с нежным голосом и галантыми манерами, но ужасный нытик и хвастун.
     Он был разведен, имел взрослого сына и прямым текстом говорил, что ему не хватает секса, что немки для него слишком толстые, так как пьют много пива. Перечислял множество стран, в которых побывал и те, куда поедет в следующий отпуск, а один раз ооорошил меня заявлением, что каждая уважающая себя женщина должна знать французский язык. "А вы сами-то знаете?" - спросила я его. - "Нет, - невинно отозвался он, - но я же не женщина". Ок. Когда Мартин понял, что я не только не знаю французского, но и на секс меня развести не так просто, он потерял ко мне интерес.
     Зато маленький и страшный Марчелло с апельсинов перешёл на русский язык. Кто-то из коллег научил его фразе:"Марчелло любит Ольга, а Ольга любит Марчелло?" - и вот он обратился с этой фразой ко мне, надеясь произвести неизгладимое впечатление.
"Увы, нет, - ответила я, - не любит".
Другой бы отступил, но Марчелло решил испробовать последнее стенобитное оружие - шоколадки, надарив мне их целую кучу; и, подкатив к моему столику с последней, предпринял решающий штурм, так что я еле отбилась.
     "Заберите вашу шоколадку!" - сердито сказала я Марчелло, но испанский румын (или румынский испанец?) только положил свою руку на мою, ответив: "tranquilla!" - и больше я его не видела. А ведь он был последней ниточкой, которая связывала меня со Штефаном.
    
        .    .    .    .
 
      
 - - - - - - - - - - -
 *1 -"Ну, это прекрасно, не правда ли?"
 *2 -"Если вы проснулись не в Италии, то с Италией"
 *3 - одно маленькое пожертвование.
 *4 - это прошло.
 *5 - кофе по-венски (чеш.)