Цена четырёхсот рублей

                Владимир Илюхов. (В.Коньков).   

      Цена четырехсот рублей

В доме молчали об этом. Стыдились соседей. Меня тогда еще и на свете не было. Да и когда она вернулась, я, пятилетний мальчик, мало что понимал. Мама моя говорила, что тетка была настоящей коммунисткой – отзывчивой, доброй, бескорыстной. Лет пять назад я вдруг припомнил матери ее слова:
- Как же так, мама, честная, бескорыстная, и вдруг – растратчица?
И мама рассказала мне все, как было.
Анна была замужем за директором шахты. Сама работала в СОБЕСе. И вот как-то заканчивала Аня свой рабочий день. Вдруг открывается дверь её кабинета и вбегает подружка-сослуживица.
- Аня, я такие туфли отложила! 400 рублей не хватает.
- Ладно, - говорит тетя Аня, - завтра займу.
- Завтра я бы и сама принесла, да туфли только на час отложили. До завтра ждать не будут! «Уйдут»!
Тетя открыла сейф, где хранила казенные деньги, и дала подруге недостающую сумму:
- Только завтра до работы принеси. Мне пособия выдавать.
- Не беспокойся, Анечка! Я тебе этого никогда не забуду!
«Ой, забудет, - с улыбкой подумала тетя Аня, глядя вслед радостной подруге. – Ничего, завтра свои принесу – будет мне должна. Только бы самой не забыть.
А ночью на шахте, где был начальником муж тети Ани, случился взрыв, погибли люди, и уже утром тетя Аня знала, что её мужа допрашивают как обвиняемого и врага народа. Как тут вспомнишь о каких-то четырехстах рублях? Три дня тетя Анна пробегала в хлопотах – шахтоуправление, райком, прокуратура… И везде вчера ещё улыбающиеся ей люди отводили глаза: «Знать ничего не знаем». Уставшая от всего этого, только на третий день явилась она на работу. И там суматоха – в СОБЕСе ревизия. Ревизоры пересчитали наличность и строго спросили:
- Не хватает четырехсот рублей. Где они?
- Так и так, - отвечает тетя Аня. - Одолжила подруге.
Вызвали подругу. Та вошла в кабинет бледная. Стала у стенки, дрожит:
- Брали, - спрашивают у нее, - деньги от гражданки?
- Никогда! – лепечет она. – Знать не знаю ни о каких деньгах.
- Ладно, - пожалела ее тетя Аня, - пусть идет. Я завтра принесу сама деньги в кассу.
- Ах, вот как, - говорят ей, - Завтра? А если бы не ревизия, что тогда?
Тетю осудили быстро. Дали десять лет. С мужем её разбирались дольше, но приговор был тот же. Шел 1947 год. В 1950 году тетин муж навсегда исчез в лабиринтах ГУЛАГа. А тетя была выпущена на волю по амнистии в июле 1953 года.
Мне было пять лет, но я удивительно отчетливо запомнил тот солнечный день. Солнце, пробиваясь через крону черемухи, играло на кухонном столе. Вдруг в наше низенькое оконце упала тень: черная женщина, наклонившись к окну, заглядывала к нам в дом. Бабушка, увидев её, схватилась за сердце, перекрестилась и запричитала: «Господи, спасибо тебе, дождалась!». После чего бросилась на улицу. Я с испугу забился между печью и кадкой с питьевой водой. Бабушка, не переставая причитать, ввела черную женщину в дом, усадила на лавку, целовала её, раздевала и разувала.
- Володька, - позвала она меня, - подойди! Что ж ты как волчонок? Ведь это тетя твоя родная!
Но я вырвался из бабушкиных рук и убежал на улицу. А вскорости вся наша по тем временам большая семья была дома. Накрывали на стол и ждали тетку, которая с моей мамой ушли в баню. Из другой комнаты я наблюдал это странное веселье. Все наперебой пытались развлечь тетю Аню, а она сидела за столом усталая, молчаливая, изредка, через силу, улыбаясь уголками губ. Меня пугали черные круги вокруг её глаз. Она дрожащей рукой держала рюмку водки, к которой не притронулась за все время застолья и двух раз губами. Наконец она сказала:
- Мама, что-то я устала. Пойду, полежу.
Она вошла в комнату, где я занял свой наблюдательный пункт, легла на постель, накрылась шерстяным платком. Увидев меня, поманила к себе. Я нехотя подошел к незнакомой мне родной тете.
- Ты, Володя, будешь звать меня Лёлькой?
- Почему Лёлькой?
- Потому что в воскресенье будем тебя крестить. Я буду тебе крестная. А крестных зовут Лёлями.
- Ладно…- согласился я.
… Крестился я уже в сорок лет. А свою Лёльку запомнил только лежащей в постели. Как легла она в тот вечер, так уже и не поднялась – сердце…
Вот такова была цена тех четырехсот рублей…