Сержант

               
                Сержант
    27.11.07. Его назначили почтальоном. Каждый день он приходил в штаб, забирал почту сослуживцев и приносил в казарму. Рядом со столом дневального стоял ещё стол на который и выкладывалась почта. Особо в коридоре не толкались, не толпились. Но письма разбирались быстро. Для него подобная нагрузка не состовляла тяжести. Тем более рядом магазин и можно было зайти по глазеть на содержимое прилавков и как то отрешиться или забыться на несколько минут от будничной службы. Без замечаний, что кто то из офице-ров остановит и спросит, по чему вне казармы прогуливается. Офицеры не раз видели с сумкой для почты и в общем не останавливали, не спрашивали, не привязывались. Служба его не тяготила. После окончания школы младших авиационных специалистьв – ШМАС, пробыв год на востоке, теперь служил на юго западе. Определённый в ТЭЧ – технико эксплуатационную часть. Он ходи с со служивцами, как на работу по строгому распорядку. Восьми часо-вой рабочий день иногда нарушался. Если другим это было в тягость, то для него задержки были не приметны. В коридоре казармы стоял турник и в чис-ле не многих, он с удовольствием на нём кувыркался. Строевая была редко, утренняя физкультура не долгой и они группой в 5 – 7 человек регулярно делали пробежку на 5 км. Стоящие на КПП – контрольно пропускном пункте, подсмеивались. – Надо же, добровольно самих себя гонять. – Молчите увальни, а то старшине подскажем, что бы по чаще определял на хоз работы. – А мы ворота на замок закроем. – А мы не нароком сломаем, ремонтировать придётся. – Сами и будете. – У нас свидетелей больше, нам поверят. Шутли-вые фразы поднимали настроение от скучности и дежурства, и тем и другим от обыденности. Особенно когда шутливые фразы были удачными и с импро-визацией. Но в них не было ни грубости, ни злобной иронии. На оборот. В них была какая то взаимная теплота и дружелюбие.
    В воскресение увольнение в город. Общественный транспорт ходил через час и не было ни тесноты, ни давки. Ходили на танцы в парк или в дома культуры. Были знакомства, встречи, но для него как то без лико и ни чего не значаще. Из дома получал письма от матери, которая жила у брата. Отца уже не было. Он был поскрёбышем и по детской наивности так и не узнал возраста ни отца, ни матери. Позднее сопостовляя время, получалось, что когда умер отец в 50 лет, то ему было более 15. Считая от 53, получается где то 1903 г. Наверно того же возраста была и мать или чуть по младше. Было сожаление, что он не расспросил мать, от куда они, кто и где была изначально отчина. Единственное,  что запомнилось, что они без земельные крестьяне по столы-пинской реформе приехали в Сибирь от куда то из под Смоленщины. Полу-чили надел и стали хуторянами. После революции вступили в колхоз, с запи-сью – середняки. От чего мать над отцом подсмеивалась. – Какие мы серед-няки. Самые настоящие бедняки. Но отец считал, раз хуторянин, значит не бедняк. Да ещё осталось смутное воспоминание, что р. Кайгер, на которой была их деревня носит название немецкого исследователя, чуть ли не дальнего какого то родственника. По материнской линии. Дед участник росско – япон-ской войны и имел медаль. Единственное, что отложилось в памяти, что мать не до любливала свекровку, за её сварливость. Прав Пушкин: – Мы не любо-пытны. А когда приходит понимание с возрастом, уже бывает не у кого спросить. Безликие, беспамятные поколения. Позже он искал перевод слова Кайгер, но так и не нашёл. А может мало и не вдумчиво искал. Получалось что то, как берег отдохновения. Где же его будет такой берег?
       На начальной остановке были свободные места. Он сел рядом с женщи-ной или как их в дерене называли – молодкой. На неё почти не обратил вни-мания. Поди офицерская, а для солдат, сержанты то же солдаты, почти табо. Всю дорогу рассказывал побаски или анекдоты со сослуживцами. Те вышли ранее. И хотя в части была обширная библиотека, он любил посмотреть новые издания и даже кое что покупал. Сослуживцы брали по читать. иногда даже не спрашивая, и книги исчезали. Или возвращались в таком виде, что он не желал их возвращения. Но в душе он питал огромную страсть к книгам, к чтению. Хорошая природная память усваивала прочитанное, как губка воду. И не смо-тря на свои семь классов, он был довольно эрудирован, а проще много начи-танным. И от этого свободно в разговорах касался любой темы. Интересно, что в школе он был в 7 – ом классе второгодником. Если по большинству предметов, у него были 5 и 4, то по росскому, по орфографии – неуд. Особе-нно любил математику, физику, историю, географию, литературу, на отлично. По остальным были четвёрки, а по орфографии – неуд. Преподаватели не доумевали. – У тебя такая оригинальная память, а не можешь запомнить написание слов. Возьми словарь и заучивай как пишутся слова. – Там в словарях даётся не правильное написание. Из за орфографии он и бросил школу. Сочинения писал на отлично, но ошибки осложняли.
   Когда сошли сослуживцы и он на время угомонился, соседка заметила. – У вас всегда бывает такое хорошее настроение?  Он внимательно посмотрел на её лицо, на губы, теплящие улыбку, что то отложил в своей памяти и помедлив, ответил. – Когда как. Люблю и по грустить или по грузиться в свои думы. По вспоминать свою деревню, которой давно нет, речку, почти заросшую тальником и любимую тайгу. Нашу кормилицу в трудные годы, дающую пристанище уюта и отдохновения. Мать говорила, что как только начал ходить, уже стремился куда то уйти по тропинкам. Ходить начал рано и бегал не сильно, но без натуги. Мать говорила, что любил рассматривать цветы, пчёл, шмелей и чем то любоваться. Подросши, в свободное время уходил в тайгу. Мог бродить целыми днями. И мать не беспокоилась, что могу заблудиться. Тайга меня принимала ласково. Я её любил, как не познанную тайну, волшеб-ство или грёзы наивно детской мечты. При чём мечты были не конкретными, а какими то семи цветными радугами или калейдоскопами луче зарных рассветов и багряных закатов. Просто красотой окружающего мира. Перво бытности и перво зданности уникальной не познаной нами тайны природы.
    – Мне выходить. – Мне то же, я в книжный. У меня две страсти, книги и по-знание тайн тайги, её волшебной красоты. – Со временем появиться и третья. – Какая? – Девушка наверно уже есть. – Нет, пока нет. Я могу любоваться ими как цветами на лугу. Но, но пока на расстоянии. Девушки или женщины – это цветы природы. Не повторимые, загадочные, разно цветные. Но я ещё не определился, что красивее, ромашки или розы. Кто то может сказать – конечно розы. Но я мало видел роз. Больше на открытках. Красивые. Но меня чарует и хоровод ромашек. Ближе и понятнее. И нежность берёзок и гибкость талинок. Однажды я увидел девочку всю в конопушках. И она мне показалась похожей на вербочку, когда та распускает серёжки. А почки вербы походят на шмелей. А шмели на плюшевых медвежат. Между прочим шмели мои самые любимые насекомые. Лучезарные и безобидные. Их осторожно можно брать в ладонь и они не ужалят. Пчелу так не возьмёшь. Видно мне не встретилась моя не забу-дка. Хотя я по считаю за счастье полюбить любые цветы.
       Они остановились, словно не замечая этой остановки. – Наверно ту, кото-рую вы полюбите будет самой счастливой на земле. – Не знаю, может быть и на оборот. Жизнь не предсказуема. А для счастья мало любви. Нужна и прозаичность, достаток, обеспечение материально семьи. А я, извините за фривольность пословицы, как у латыша, эн эн да душа. Порой мне хочется уткнуться в чьи то колени и даже не много по плакать. – Разве вам сложно найти девушку или женщину. – Наверно не слишком сложно. Ребята приглашали в ком-панию, как они выражаются, к девицам. Наверно можно с ними и полежать в постели. Только не хочется гасить не сбыточных и не осознанных грёз. Навер-но инстинкт подсказывает, предупреждает о страхе, о страхе душевной пусто-ты. Тем легче, кто по развлекался и забыл. Как сон. Что то виделось на грани сна и яви, но подёрнулось дымкой, ознобилось туманом и развеялось янтарной осенней листвой. А на ветках приютился иней. То же красивый, волшебный, таинственный, не повторимый, но, но не греющий. Нет. Лучше по общаться с какой ни будь, может даже замужней женщиной, чем, как их называют деви-цами размори. Я не осуждаю их. Это личное дело каждого. Хотя в душе навер-но остаётся опустошённость и не уютность. По этому пока не спешу связывать себя не осторожностью. Я как то обнял зимою берёзку, прижался щекой к её коре. И удивился. Её кора была тёплой. Во всяком случае от неё не веяло хо-лодом. Я в колхозе работал трактористом. Отслужу, приеду, женюсь на какой ни будь вдовушке с коровушкой, с ребятишками и такой мягкой, как перина. И может будет не только приятно телу, но и в душе сохранится теплота. – Бо гатая у вас фантазия и грёзы мечты. Она сделала паузу и добавила. – О вдо-вушке с коровушкой. – Как не парадоксально, но грёзы мечты рассеиваются. Приходит понимание обыденности и соблюдения закона природы. И в ирони-чности присловья: – О вдовушке с коровушкой, есть и обыденный и положи-тельный под текст. По наивности или ложной стыдливости, прикрытый иро-нией. Наша деревня была на таёжной речонке, названной немецким словом – Кайгер. Мне казалось это название переводится, как – берег отдохновения. У нас в деревне была вдовушка, муж случайно погиб на лесо сплаве. О которой можно было по грезить и по мечтать. И не один мужчина, познавший серость будней, не прочь был к ней приютиться. Коровушку можно купить. А встре-тить такую, как она, не просто.   
       Однажды в магазине погладила меня по голове. Рука мне показалась уди-вительно нежной и ласковой. Такие руки бывают только у матери. Фразу её по малолетству и наивности я не сразу понял, как и смех окружающих. – Жаль, когда ты вырастешь, я буду уже старушкой. Я наивно взглянул в её лицо и смущённо опустил взгляд. Глаза были как лесные озёра, при тенённые, изумрудно синие, с искорками, как блики на глади плёса, шутливости и грусти. Она походила на речную лилию. И женатые и не женатые перед ней благого-вели. Да и мы ребятишки при встрече с ней становились степеннее и вежливо здоровались. – Понятно. И чуть с юмором и немного лукаво. – А я на какой цветок похожу? – На кабаргу. – Разве есть такой цветок? – Нет. Говорят у неё глаза зелёные. Она рассмеялась. – Правда я сам не видел. Это что то наверно на подобии лани. Но так говорят, что у неё глаза зелёные и, и грустные. Она прикусила губку. И вздохнув. – У лани зелёных глаз не бывает. – Наверно это говорят в переносном смысле. – В переносном или в прямом, но мне надо идти. Хоть муж в командировке, но покупать продукты и себе что то готовить надо. Всё увольнение со мной проговорите. – Я не буду сожалеть об этом. Она сделала движение идти и чуть замедлилась. – Интересно на кого походите вы? – На колхозника, на деревенского мужика. Она рассмеялась.
    Он видел, что ей хочет что то сказать и в не решительности. И он не торопил. Молча смотрели друг на друга и у обоих глаза были наполнены нежностью и грустью. – Хотите я вас по пою, угощу чаем? – Наверно. Она повернулась и он пошёл рядом. – Хотела сказать, что бы вы пошли чуть по позже, но вдруг это вас обидит. – Ни чуть. Так наверно будет лучше. Она назвала номер, он чуть при отстал. И только когда вошла в подъезд направился к дому.
    Спокойно поднялся на третий этаж. Ни кого. Хотел тихо постучать но дверь приоткрылась. – Я услышала ваши шаги. Она стояла близкая и смущён-ная. Осторожно закрылась дверь. За несколько минут, что он при отстал, она успела переодеться. Поднял руку и коснулся щеки. Её глаза наполнились влагой. В глазах было безмерное доверие и само отречение. И вдруг ощутил в себе желание женщины. Распахнул халатик, скользнул рукой в низ. – Пойдём в спальню. – Чуть. Расстегнул ремень, китель, ширинку. Коснулся живота, чуть ниже и погрузил в неё. Из её глаз скатились слезинки. – О чём? – Не знаю. Когда женщина делает глупости ей наверно надо по плакать. Может для облегчения души. Осторожно поцеловал губы. Она обхватила шею и прижа-лась щекой к щеке. Он качнулся. И она ответила встречно. Прерывисто шопо-том. – Я хотела в спальню, предохраниться. Пусть будет так. Я слышала слово в стоячку, но не обращала внимания на смысл и значение. И вот. Ты прижал меня к стене, как наверно уличную девку. – Не берите во внимание. – Если что, я не буду ни чего делать. Пусть всё останется естественно по законам природы. У нас нет детей. Не знаю по чему.
       Кажущаяся в начале медленность времени, в конце становится быстро течной. Она подняла голову с груди. Погладила его лицо, грустно улыбну-лась. – Пора просыпаться от сна для яви. – Да надо вставать. От кровати и всей спальни веяло тревожным уютом. Объятия, слияния двух тел, волны при-ливов и отливов. Расслабление и не охотное возвращение в явь. Он встал, она присела на край кровати. Два обнажённых тела отсвечивали белизной и перво бытой красотой природы. Не хотелось одевать одежду. Она протянула руки, он подался в перёд и её губы нежно по целовали. Снова замедлились минуты. Она отстранилась. – Кто знает. Может у нас и не будет таких мгновений. Сле-дующее увольнение будет через неделю, а я буду не одна. А хотелось бы ещё пару раз встретиться. – Приезжайте и подходите к КПП, проходной. Террито-рия не огорожена. Чуть выше по арыку, уютная полянка. Я случайно её обна-ружил. И не сложно перебраться через арык, я перейду. С 8 до 10 у нас свобо-дное время, вечером. – А если то место уже занято?  Там то наверно пасутся и девчонки и девицы. – Поместимся, кустов много. Эта полоса тянется на м на 500 и примыкает к фруктовому саду. – На КПП обратят внимание. – Не доходя можно свернуть в сад и пройти по краю деревьев. Сад абрикосовый, деревья редко и под ними чисто. – Как то не по себе. Красться как гулящая девка. – А красться не надо. На свёртке сойти с автобуса, свернуть в право на 50 м, потом прямо и арык. Ещё чуть в право. Я окликну, думаю не задержитесь. В понеде-льник могут быть мероприятия. А следующие четыре дня будут наши. – На-ши. Для тебя просто, а для меня. – А для вас пусть будет случайный мираж, сон и явь радуги. Может быть вы развеете свою грусть и мир будет смотреться по иному. – Да уж. Я у мужа не целовала. А с любовником, как выразилась одна женщина, можно не стесняться в своих желаниях. – И правильно. Если на что то решились, то надо делать всё естественно, без оглядки на условнос-ти. Только не понятно, по чему надо стесняться мужа. На оборот.
       За разговорами он оделся. – Пока. Погладил по щеке, поцеловал. – Если не приду, не осуждай, не ищи встречи. Значит нельзя. Он качнул головой. – Я всегда буду благодарен и за этот краткий миг. Не всегда бывают радуги и не продолжительно её, радуги, время.
       Понедельник проскользнул не заметно, почти в забвении. И только во вторник, после обеда, сердце напряжённо и сладостно стало томиться. После ужина помедлил минут 15 и направился в сторону КПП. Не доходя свернул в лево по дороге на аэродром, ещё сотню шагов вдоль арыка и удобное место для перехода. Осторожно спустился в выемку, перепрыгнул поток, поднялся, десяток шагов. Остановился, посмотрел по сторонам. Уже темно. И лишь фонари на КПП и у казармы бросали в темноту рассеянный свет. Мелькнула тень. – Я здесь. Я увидела тебя, когда ты шёл по той стороне арыка. Он улыбнулся. – А если бы в темноте обознались? – Нет. Тебя я узнаю в любой темноте. По походке, по звуку шагов, по ауре. Такое впечатление, что ты излучаешь электро магнитные волны. Я пришла по раньше. Вдруг придётся продираться сквозь кусты. Оказалось, что есть тропинка. – Это сторожа объез-жают сад на лошадях. Да и так чисто и по обочине и между деревьями. Здесь то же чисто. В обед я сходил и внимательно осмотрел место. Думаю змей здесь нет. Во всяком случае возле аэродрома за год службы я ни где их не встречал. Может от гула турбин и вибрации воздуха да и земли они здесь не водятся. – Я одела сапоги, боялась по царапать ноги. Немного как то не по себе, даже жутковато. Вдруг кто ни будь нападёт. Какой ни будь солдатик. И не закричишь. Спросят, что ночью здесь делала?. – Думаю среди солдат садис-тов нет. Износиловать могут, но отпустят. – Утешил. Она тихо рассмеялась.    – Не знаю насколько правда, что иногда женщины приходят, в надежде, что кто ни будь изнасилует. И не сильно сопротивляются, лишь для приличия. – В первую нашу встречу я как то не подумала об этом. Теперь наверно уже не стоит. – Думаю не надо. На ней, кроме халатика, и лёгкой накидки ни чего не было. – Не осуждай мою предусмотрительность. – Наклонитесь. Приподнял и закинул на спину халатик. Рукой дал понять, раздвинуть ноги. И медленно вложил. – Кабы не перепутать. Чуть слышный смех. После приливов и отли-вов она распрямилась. Повернулась, обняла, поцеловала. – Интересно, какое у тебя обо мне мнение, сложилось впечатление. Я вообще жена офицера. Мы с ним почти ровесники. Три года не в счёт. На мужа в половом отношении я не обижаюсь. Правда у нас нет детей. И вот развлекаюсь с солдатиком, сержан-тиком. Перед тем как идти, хотела вложить таблетку и не сделала. Сама не знаю, чего хочу. – Иногда мы сами себя не понимаем и полагаемся на инсти-нкт, толи разума, толи души. – В таких случаях лучше довериться внутренне-му чувству. Он опустил руку и дал понять раздвинуть ноги. Вложил. – Отдох-ни. – Мы так и отдохнём. Что то зашебуршало. Он повернул голову. – Изви-ните. Мы из сада, можно пройти? – Проходите. Трое солдат прошли в неско-льких шагах. Она шопотом: – Ужас. Душа замерла. – Чего бояться. – А если бы они стали приставать? – Поделился бы. Такое счастье не часто может вы-пасть женщине. – Ты что, серьёзно? – Шучу. У меня кулаки тяжёлые, мужиц-кие, колхозные. Быстро отрезвлю. Но мне кажется, у вас предвзятое мнение о солдатах. О всех ручаться не могу, за городских. Но большинство из них – де-ревня, с примитивными комплексами не полно ценности: – честью, совестью, человеческим достоинством. Хотя самих слов – честь и достоинство, они ред-ко слышали. А вот совесть в них врождённое чувство. – Да они так вежливо спросили разрешения пройти. Хотя всё понимали. – Я не хочу бросить тень на офицеров, но в солдатах больше примитивной, может наивной, перво бытной скромности. – Что со мной? Ведь это? Ведь это ощущение бесстыдства, падения. – Будьте со мною без цивили изжеванных лже понятий. Это просто инстинкт или зов природы. – Но ведь я на мужа не обижаюсь. И чего я хочу. Приключений, которые могут сломать мою жизнь?  Он качнулся. – Помогай-те лучше. – Я и так усердствую, как, как те наверно девицы. – Там как раз усердия навряд ли найдёшь. Больше апатии и без различия. – За медленней пожалуйсто. – Я вроде не спешу. – Э эм. Она вжалась в него, чуть по станы-вая. Когда расслабились и разъединились присела. Какой мокрый. Осторожно аккуратно вытерла платочком. Слегка коснулась лёгким поцелуем. Вздохнула, сжала бёдра и расслабилась. Поднялась. – Не устал? – Пока нет. – Время.        – Ещё с час в нашем распоряжении. – Но и хорошо. Передохнём. Как тихо. Я чуть не застонала громко. – Но и стони. – Нет. Вдруг ещё кто то пойдёт из сада.  Потом в курилке будут под шучивать. 
                Молва страшнее пистолета.
       У меня такое ощущение, что я полнею уже в талии. – Это наверно из скрытого чувства осторожности, перед не ведением. – Наверно. Но если ещё встретимся, я пожелаю испытать всё, даже вольности. – Ваши желания для меня не осудны. – Не думай, что я из соболевских женщин. Кроме мужа и тебя у меня ни кого не было. И думаю навряд ли будет. Знаю, чувствую, что ты меня не осудишь, не унизишь, ни оскорбишь. – Наклонись. Вложил, покачал, пока она не начала подстанывать. Она выпрямилась, повернулась, при обняла. – У меня по чему то набегают даже слёзы. Платочком стала вытирать. – У ме-ня даже коленки дрожат. Долго и не слишком удобно. Думала со временем охладею и отрезвлюсь. А получается на оборот. Если бы ты захотел взять мою жизнь, и оно так наверно и есть, я бы не стала сопротивляться и бояться. Мне хорошо с тобой и не хочется думать, что будет завтра. Если бы ты пожелал, я бы поехала с тобой в колхоз. И стала бы дояркой или свинаркой. И ещё. Пожалуйсто не думай, что мне приглянулся твой орган. Это что то другое.      – Это так кажется, что в колхозе какая то идил-лия, как в элегиях о пастухах и пастушках и другое. Там труд, чаще надсадный и редко бывает радостным.
       В детстве я влюблялся почти в каждую женщину с первого взгляда. А на завтра удивлялся, что меня в ней взволновало. Влюблённость была детской, наивной, платонической. Теперь эти порывы проходят и я стараюсь быть сде-рженным. В своих чувствах. И прежде временно не восхищаться оригиналом. – Если я для тебя потускнела, то не неволь себя. Скажи, я не обижусь. – Пока вы –  исключение. – А по чему всё на вы? – Так разумнее. Что бы при случай-ной встрече не оговориться. О престиже или репутации женщины всегда надо заботиться. – Если они сами об этом не заботятся. – Может так и не так. Луч-ше раздвинь ножки, солнышко. Как в анекдоте. – Мам, а мам. А у солнышка есть ножки. – Нет конечно. – А по чему папа служанке говорит: – Солнышко, раздвинь ножки. – Может чуть смешно, но больше грустно. – Это цивилиза-ция наложила свой ложный отпечаток. Конечно, не следует ложиться под каж-дого. Но если нас что то соединило, то надо отдаться этим мгновениям естест-венно и без пред рассудков. Когда он в вас, становится легко и отрадно. – То-лько постой пока так. Мне тоже нравится когда он во мне. Я хочу тобой нас-лодиться от А и до Я. – Я отвлёкся и не ответил. – О чём? – На счёт колхоза. Слишком маленькие у вас ручки и не то строение тела. – Но не все же у вас в колхозе мордюковы. – Нет конечно. Моя мама была маленькой, худенькой, хрупкой, но какие не имоверные поклажи она переносила. Какие тяжести че-рез сельский труд, свою жизнь. Но её наверно хранило наследие земледельца. Необходимое трудолюбие. Это даётся не всем. Вам подобное будет не под силу. Выростить семерых сыновей, вести хозяйство. Не имоверно сложно. А вы? Утомили, утолили душевный голод, придёт отрезвление и всё станет на свои обыденные места. Радуги не могут долго сиять. Лишь из редка, может под завывание зимней вьюги и укутавшись в тёплый плед в уютном кресле, вспомните случайный сон, улыбнитесь и забудьте. – А ты тоже забудешь? – Не знаю. Но всё что встречается на моём пути красивым миражом, я погру-жаю в не обозримые глубины своего разума и без надобности не тревожу.
       Ещё две встречи. Исполнение всех её желаний. И. – Прощай. – До свида-ния, цветочек земли. Принимай жизнь так, как она есть. Взвешивай, не делай поспешных выводов. И не грусти. Проводил до перекрёстка.
       Возвратился через КПП. Офицер с усмешкой. – С самоволки. – С прогул-ки. Дежурный с улыбкой. Это из не нормальных, которые каждое утро до пе-рекрёстка бегают и обратно. Да я только что рассказывал про него. Лёгок на помине. Я удивляюсь, как можно гонять себя каждое утро. – А как спортсме-ны? Привычка. Сперва тяжело, а потом в тягиваешься и организм сам требует нагрузки. За то в трудную минуту не раскиснешь. Конечно в карманный биль-ярд играть легче. – Вот не прпущу, тогда будет тебе – кий.
       Старшина. – Опять где то бродил, ты как лунатик. Отлучки буду считать самоволкой. – Я вообще то не опаздываю. – Почти. Строится на проверку. После проверки подошёл. – Пойдём по курим. – Я вообще то не курю. – Тогда по сидишь за компанию, что бы мне одному не было скучно. – Хорошо.
       Спустились на первый этаж, вышли. Курилка, четыре лавочки по перимет-ру, в средине песочница. Присели. Старшина закурил. Сделал несколько затя-жек. – Знаешь. Дело не моё, но и моё. То что солдат с кем то встречается, дело не моё, а то что ходят в самоволку, касается и меня. – В самоволку обычно ходят после отбоя. Я пред почитаю спать нормально. – Может быть, а может и. В одной части был случай. Муж застал жену с солдатом и обоих застрелил. Что скажешь? – Дурак. А в общем ни чего. Я слушаю. – Тогда слушай. С 8 до 10 время свободное у солдат. Но это не значит, что можно ходить за террито-рию части, она конечно не огорожена, но условно границу знает каждый. Гра-ницей служит арык. То что солдаты ходят в сады за фруктами, смотрится сквозь пальцы, если не попадаются с поличным. Другое, когда на свидание.    – На свидание ходить, мне кажется, более приличнее. – Не спорю. Тут сол-даты потешались. Говорят идём их сада, а на пути пара, сержант кого то ублажает. Но мы спросили разрешение пройти и прошли. Конечно право жен-щины, как вести себя и чем заниматься. Да занятие слишком опасное для за-мужней женщины. А если бы с моей женой стал солдат развлекаться? Как мне тогда относиться? – С благодарностью, выручает. – В анекдоте может это и смешно, а на деле слишком сложно. – Извините за шутку. Но за год моей службы, это единственная женщина, с которой я встречался на прошлой неде-ле. Больше встреч не ожидается. – Ты хороший исполнительный солдат. Слышал – хороший специалист. Понимаю желание женщины. Но при всей ос-торожности, шила в мешке не утаишь. Случайно где то кто то видит. Между прочим я живу в городе. Достраивают дом и я надеюсь получить жильё на тер-ритории части. Жена стояла у окна. Не знаю, что она делала. – Ах солдатик, поди твой? И рассмеялась. Я подошёл к окну и посмотрел, как ты замедлился, а потом направился к нашему дому. Мне это не понравилось. Семьи военные, не старые и девушек в нашем доме, кроме подростков – нет. Вывод сам собой напрашивается. – Бывает. Мне то же иногда снятся сны, трудно отличимые от яви. Но я стараюсь забыть о них. Если возникают какие то сомнения, меня мо-жно найти в красном уголке. У меня 7 классов, я колхозник. Школу ШМАС я окончил с отличием и у меня появилось желание учиться. Старшина рассме-ялся. – Самое время. Тем более когда у женщины муж с командировки возвра-щается. Ты говорят умный мужик. Но женщины даже сверх умным могут задурить голову. Не обессудь за разговор, но надо. – Пожалуйсто. Разговор как разговор. Я без пред рассудков, ложной гордости и наивных обид. – Пой-дём. Через пару минут построение и отбой.
       27.03.08. – Товарищь сержант. – Да. – Можно я на вас посмотрю? – Пожа-луйсто. – Интересно. – Что? – А не обидитесь? – Обида, детское понятие или не далёких людей. – Вот как. А мне за хотелось с вами познакомиться. – Зна-комтесь. Только вы наверно жена какого ни будь офицера. И вам ни к чему бу-дут лишние разговоры. – А я не боюсь разговоров. – Оно то так, как говорили у нас в колхозе. Только слово сочетание слов так и как не совсем приятное. Иногда имеет и подозрительный запах. А такой женщине как вы ни к чему общественные пересуды и злословия. – Вы заботитесь о женской репутации. Между прочим мне подруга говорила, что вы в таких делах очень деликатны. – Подруга? – Да. У неё муж вернулся из командировки, мой муж уехал в ко-мандировку. Вот я и подумала не соблазните ли вы меня или я вас. Не важно, кто кого, лишь бы был результат. – Какой? Развеять скуку. Вроде вы не из той породы, которые без думно увлекаются случайными порывами души. Хотя у вас и озорные глаза. Она рассмеялась. – Это плохо? – Если в меру, хорошо. Женшины и с весёлыми глазами приятны, хотя и с грустными бывают привле-кательны и обаятельны. – А чем вам понравилась моя подруга? – Я не знаю, о чём вы говорите. Но если в общем, то я всегда считаю, женщина не должна доверять свои тайны даже лучшей подруге. – Вы так считаете? – Как я считаю абсолютно не важно. Я говорю о житейской мудрости, проверенной временем. – Но иногда женщине бывает необходимо поделиться с кем то своими тайна-ми, своими переживаниями. – Переживаниями или спросить совета, да. Но тайнами ни когда. На нас могут обратить внимание. – Вы заботитесь о своей репутации. – Мужчина всегда должен заботится о репутации женщины. – Если она сама об этом не заботится. Эх солдатик – сержантик. Не всё, не всегда просто, когда в душе короста. У меня правда с душой всё нормально, не так как у подруги и тем не менее. А интересно узнать, по чему женщины изме-няют мужьям? Он улыбнулся. – О таких вещах мне следует спрашивать у вас, а не на оборот. Наверно разные бывают женщины, разные и причины. – И всё же? – Одни думаю, от не удовлетворённости, другие от блажи, когда в голове гуляет ветер. Третьи от внутреннего одиночества. Могут быть и другие причи-ны. Как то не задумывался над такими вопросами. – А вы могли бы выпол-нить просьбу женщины? – Если она не противоречит разуму, да. – Эм. При-гласите меня на свидание. Он помедлил, внимательно посмотрел в её глаза, зеленовато синие, изумрудные, красивые, весело озорные и сейчас какие то таинственные и чего то жаждущие. – Ваша подруга решила позаботиться обо мне, передать по кругу своим подругам. Но что ж? Приходите вон к тому околку. После восьми вечера, там ни кого не бывает. Солдаты на свидание ходят в сторону КПП.
       Дни проходили, как страницы читаемой книги. Лето и уже осень. В Сиби-ри, в тайге в конце августа листва начинает желтеть, а здесь, на юге, она напо-лнена тяжестью зелени, хлорофилла. Тепло, даже жарко. У казармы солдаты, положив кирпичи, долбят абрикосовые косточки. Старшина материт. Застав-ляет отнести кирпичи на место, подмести, награждает нарядом в не очередь. Но на завтра вечером, снова кирпичи и долбёжка. Подходит старшина. – Ты долбо йог, опять мусоришь. – Нет я всё подберу. – Кирпичи на место. Не уберёшь, гальюны заставлю чистить. Йоги, идите за казарму. – Там темно.      – Не промахнёшься. Все знали анекдот и не обижались. Йог положил член на камень и сверху другим долбит. Его спрашивают. – Когда ты испытываешь удовольствие. – А вот когда промахнусь. Иногда шутил. – Смотри не промахнись, а то девки любить не будут. Но в общем чистота соблюдалась.
        Времена менялись. Запретили шататься по садам, за читали приказ об усилении бдительности. И даже в увольнение в город не стали отпускать по одному. Были нападения на пост. В начале мая взорвали памятник Ермолову. Он сходил посмотрел слепленные осколки. Клопом черно сотенцем была вы-пущена книга о лже жестокости Ермолова. С целенаправленной провокацией. Когда нашли девушку изнасилованную и обезображенную, рабочие с крекин-гов, нефте пере рабатывающих заводов, вышли на улицы, навели порядок. Ко-миссия из Москвы уговорила вернуться на заводы, мол успокоим. Успокоили, забрали активистов – рабочих. Порядок наведённый труженниками в 57 году, стал забываться и снова и ичхи начинали наглеть и пакостить.
       На первом этаже со своим входом была другая часть по охране военных объектов. Один раз, иногда дважды в месяц была подмена и авио механиков посылали в караул. При чём каждое подразделение охраняло свой объект. Об-служивающие самолёты – стоянки, специалисты из ТЭЧ – ТЭЧ. Дело было привычное, но он ни когда не расслаблялся. Хотя раньше особой бдительнос-ти не проявлялось. И смена караула не редко искала часового, где он присло-нился и дремлет. Взгрели, но оказалось не достаточно. Кто и как придумал развлечение, едва ли выяснили. На одном посту часовой кричит: – Стой, кто идёт. И стреляет в воздух. На другом посту отвечают выстрелами и поднима-ется канонада. Роту по тревоге в ружьё. В общем был солидный переполох. Отдали кого то под суд или замяли, он не знал. Но после того, как зачитали приказ, что на соседнем аэродроме сняли часового и похитили оружие, небре-жность прекратилась. Самое, муторное стоять на посту перед рассветом. Ещё темно и тянет в сон. Он не испытывал сонливости ни вечером, ни ночью, ни утром. Наверно сказывалась выдержка и закалка мужика, колхозника.
       Огромный каменный ангар, где расстыковались самолёты, снимались при-боры, проверялись, ставились. Перед ангаром стояло ещё несколько самолё-тов. Он обошёл площадку перед ангаром, между самолётами и остановился возле мало приметной душевой кабины. С двух сторон поля кукурузы. С права стоянка самолётов, с зади взлётная полоса и открытое пространство. Опасным местом была кукуруза и задняя сторона ангара с примыкающими редкими кустами. Далее проходило шоссе. Рождённый в деревне и часто бродивший по тайге даже ночью, он обладал острым зрением и чутким слухом. На груди, на ремне ППШа с диском в 72 патрона. На поясе в подсумке запасной диск. Ти-хо. Ночи на юге много темнее чем в Сибири или ему так казалось. Сплошная чернота. Лишь отсвечивалась в какой то мере бетонная полоса перед ангаром, да вспыхивали искры отражённых звёзд в стёклах чёрных проёмов окон. Ка-кой то инстинкт насторожил его. И не успела мелькнуть тень, как он отстрани-лся, отпрыгнул в сторону. Что то звякнуло об дюраль душа. Краем глаза уви-дел рукоятку ножа. Лезвие пробило обшивку и вошло во внутрь. Предохрани-тель, затвор, спуск. Очередь прошила стебли кукурузы и кто то вскрикнул. Он упал на бетон и откатился. Встречно чуть правее полоснула очередь. Всё дела-лось автоматически и он снова прошил стебли кукурузы, где обозначилась вспышка. И снова откатился. Теперь он лежал за колесом самолёта. Оглянул-ся, с зади чисто. Настороженно следил пространство с лева и с права ангара. С лева чуть качнулись стебли. Он вскочил и туда, в даль пустил очередь. На до-роге зафыркала машина. Бросок до угла и очередь на звук.
        Над стоянкой взлетели ракеты. Вдоль за чехлённых самолётов бежали солдаты. – Стой, кто идёт. Ты что рехнулся, свои. – Пароль. – Вега. Что случи-лось? – Пока не знаю. – А что стрелял? С просонья померещилось, в веру, флаг и злого родицу. – Тихо. – Что? – Проверить левый сектор по кукурузе. Перекрыть дорогу, шоссе. – Да ты что? – Делать что говорят. Он подошол к душевой, выдернул кинжал, передал офицеру. – Ого. Оцепить поле. – Осто-рожно. В кукурузе возможно раненый. На дороге вспыхнуло пламя. – Машина какая то горит. – Их машина. Включили прожектора. Солдаты не решительно толпились на месте. – Приказ оцепить поле, вы что не слышали? – Командуй-те товарищ капитан. Я пойду с ними. Осторожно двинулись по кукурузе, па-лец на спусковом крючке. Злобно сверкнули глаза. – Стоп. Рядом ещё один уткнувшись лицом в землю. Рядом автомат. – Сюда. Раненного перевязать, что бы успели допросить. По направлению к дороге нашли ещё одного, убега-вшего. Возле машины двое раненых. Приехали из части, посадили его в маши-ну и увезли. Выставили новых часовых.
       В кабинете под полковник внимательно рассматривал его. – Расскажи, как было. Подробно, кратко, точно и ясно доложил. Подполковник взял кинжал, повертел в руке. – Не плохо. Говоришь сибиряк, таёжник. – Колхозник. – Пока отдыхай. Колхозник. Про ЧП, чрезвычайное происшествие, пока не распрост-роняйся. Со своей стороны скажем, что была ложная тревога. Что покажет допрос. Двое держатся, перевязали. Третий успокоился. Целую группу истре-бил. Буду хлопотать о награде. Почти герой. Весь день можешь отдыхать. Но от казармы далеко не удаляться. В любое время можешь понадобиться. Пока. – Есть отдыхать. Разрешите идти. – Иди. Щёлкнули каблуки, поворот кругом и первый строевой шаг с переходом на обычные.
       Спать не хотелось. В казарме почти ни кого. Взял книгу, удалился в красный уголок, предупредив дневального. Но после часу чтения, начал дре-мать. Разделся, аккуратно сложил одежду на тумбочку, разобрал кровать, улё-гся и мгновенно уснул. Часа через полтора проснулся. Рядом стоял старшина. – Отдыхаешь? – Так точно. С дежурства, разрешили. – Что там у вас случилось? – Говорят ложная тревога. Может кому то что то померещилось. Старшина отослал дневального на место к тумбочке. – И что тебе помере-щилось? – Не помню, заспал. – Не велено говорить. Но ладно отдыхай.
       На следующий день снова пригласили в ОО, особый отдел. Подполков-ник – Кое что удалось узнать, но не много. Как насчёт участия по ликвидации базы? – Я выполню любой приказ. – А если без приказа. Опасно. – Солдат готовят к войне. Если надо – надо. А пуля или атомная бомба, уже не важно. Каждый должен исполнять долг. Во всяком случае, ваше предложение для меня представляет интерес. Надо сменить обстановку, хочется разнообразия, сдвинуться с утоптанного места. А там положимся на силы природы, на разум или как говорят на судьбу. – Тогда будь готов. – Всегда готов. Он шутя отдал пионерское приветствие. Вызвав ответную улыбку.
       Машины углублялись в горы. Группа из 7 человек с АК, автоматами Кала-шникова, ехала в двух газиках. Так менее приметно. Молчали или перебрасы-вались случайными фразами. Всё уже было обговорено. Он не навязливо расс-матривал ГСН, группу специального назначения. Волнения не было. Лишь ин-терес и осознание, что всё, что с ним случилось может стать новой вехой в его жизни. До армии ещё подцанёнком он одно лето проработал в экспедиции. Прорубали просеки к триангуляционным, геодезическим знакам. Ему началь-ник поручил вести линию, выставлять вешки в створ друг друга. Когда дошли до места назначения, погрешность составила 1,5 м. Начальник рассмеялся.      – Молодец. Верный глаз, точно теодолит.
       Теперь необходимо было выставить вешки на пути своей жизни. Слишком большая ответственость. И он был сосредоточен. Последующее было мгнове-нием, часто меняющихся кадров. Запечатлились отдельные моменты. Молние-носный анализ обстановки и поступков.
       Когда всё было кончено и готовились к возвращению в часть, командир спросил: – Но как, страшновато? Он поднял недоумённо глаза, пожал плеча-ми. – Нет. Не когда было бояться. Напряжённость – да. И какая то лёгкость. В школе ШМАС нас подняли по тревоге и послали тушить пожар. Я выполнял обязанности спокойно. Горела осенняя трава возле бывших складов, от кото-рых остались одни развалины стен, с не приличными рисунками и надписями. Понимал, что опасности ни какой нет. Горит и пусть горит, хотя кроме сухой осенней травы гореть было больше не чему. Но раз приказали тушить, тушил. Приказ не обсуждают, а выполняют. Но некоторые солдаты так усердствова-ли, что командир бросил взводному. – Укроти их, а то по дурости ещё обго-рят. Была какая то восторженность и отсутствие ощущения страха. Тогда я усмехнулся фразе командира и наивности солдат. Теперь же ощущал вдохно-венною лёгкость своих действий, под строгим контролем инстинкта и разума. Но слепой бравады не было. Мозг работал чётко и ясно. Только как то уско-ренно. Интуитивно оценивал происходящее и принимал решение. Даже как ни странно, в какой то мере анализировал, под сознательно и действия других. Увидел блик автомата и отдёрнул кого то из ваших. Может грубо, но во время. Ещё доля секунды и было бы поздно. Другого не видел, не знаю. А этот замешкался. Надо было бросить взгляд и падать, а он повёл головой в сторону. Странно. Я ещё не воспринял всего происходящего. Только какое то отрешён-ное понятие, словно я не принимал участия, а просматривал эпизоды из кино. Капитан: – Это меня ты сдёрнул. Чуть царапнуло. Ещё пол дюйма и. Спасибо. Он улыбнулся: – На здоровье. В таком деле, как говорям ртом мух ловить не стоит. Потом их, мух, сложно будет выплёвывать. Выглянул, припал к земле. – Я что то хотел сказать тебе. – Но лёжа бы и сказал. Не обидитесь, если я скажу побаску? – Нет. – Чем отличается инос(т)ранец от руского. Тот сперва оглянется, потом дёрнет. Руский на оборот. Сперва дунет, потом оглянётся. Нас россов всегда стараются выставить в не приглядном свете. Но что то в побаске есть. Выглянул, прижался. А потом хоть разговаривай, хоть воздух сотрясай. – А вы интересный мужик. – Колхозник. Нам нельзя быть расеян-ными. Сейчас, в наше время воевать, это наследственная тупость или вырож-денчество. Как говорят, будь моя воля, я бы этих после допроса – растрелял. Слишком много у нас гум анизма. Гитлер в какой то мере прав. Дегенератов и идиотов надо уничтожать. Другое, что исполнители делают всё на оборот. Уничтожают полноценных и оставляют вырожденцев. Из постулата – дурака-ми легче управлять. Сколько в конц лагерях погибло великих поэтов, худож-ников, учёных. Можно сказать весь цвет наций. Я помню стихи неизвестного поэта из бухенвальда.    
                Я вернусь к тебе ещё Россия,
Что б услышать шум твоих лесов.
Что б увидеть реки голубые,
Что б идти тропой моих отцов.
       На танц площадке я как то спрсил. – Что вас мир не берёт? И ответ. – Мы равнинные жители, земледельцы. А они живут в горах, где нет плодородной земли. Вот они спускаются с гор, на нас нападают, угоняют скот и забирают урожай. Полный заразитизм, от слова – зараза и паразит. Или порно зиты. У них веками вырабатывался инстинкт грабежа и хищничества. Таких не пере-воспитаешь. Клоп есть клоп. Если бы он знал, что его раздавят, он всё равно не отказался бы от кровосасания, он так устроен. Загублены две жизни. Навер-но хорошие были парни. И если бы не эти двуногие твари, могли бы жить, трудиться и плодами своего труда обеспечивать не только себя, но и других. Я мужик, колхозник, труженик. Мне бы сейчас на тракторе пахать и сеять. А я служу и развлекаюсь вот этой металлической игрушкой. Понимаю, что если выпущу её из рук, мне не дадут – ни пахать, ни сеять, ни убирать хлеба с золо-тистым весомым зерном. Что всё шизо френическое вообще обнаглеет. У азиа-тов принцип стадности. Главное и дикое, что война разрушает сознание, куль-туру, красоту. Уродует землю и засевает поля не семенами, а свинцом. А сви-нец междку прочим, ядовитый металл. Мне нравится высказывание Леонида Быкова. – В берлине я с большим удовольствием напишу: –  Развалинами рейхстага удовлетворён. Чем все рассуждение о милосердии. Высоцкий прав: – Милосердие – поповское понятие, при чём лживое. Достаточно взглянуть на картину Перова: – Чаепитие в Мытищах. Ожиревшие, как свиньи попы и сол-дат калека с ребёнком, просящий подаяние. Но те, попы, сделали вид, что его солдата и девочки – ребёнка вообще на свете не существуют. – Да ты оказыва-ется филосов. – Что же делать?  Не хочешь да заставят. Как говорил Иосиф Виссарионович Сталин: – Не можешь – научим, не хочешь – заставим. Надо учиться. А кто не хочет – заставлять. А всю без надёжную мерзость – выры-вать с корнем, как сорняк на грядках. Мне не понятна целе направленная про-поведь гум анизма. Во время революции колчаковцы расстреляли всю родню командира пртизанского отряда, больше 50 человек, включая стариков и де-тей. А когда победили красные, растреляли только карателя. А его семью и об-ширную кулацкую родню не тронули. Сразу появились прости педы суки!ны, право защитники. Только спросить, где они были, когда свирепствовали кол-чаковцы. Гум анизм, что в переводе означает навозная порно графия. И не из-вестно что из его родни получилось. Где ни будь затаились клопами и в тихо-ря пакастют. Сейчас Сталина обвиняют в жестокости. А на мой взгляд он был гум аный слюнтяй. Вместо того, что бы вешать и расстреливать, проводил опыты. Содержал клопов в лагерях и пытался сделать из них вегетарианцев. Как Задорнов высказался. – Генрих уничтожил 300 тысяч гугенотов и вели-кий. А Сталин растрелял 876 идиотов вырожденцев и изувер. Да против ген-риха он, Сталин, просто мелкий хулиган. – Но уж это зря. В фильме «Отец солдата», он говорит: – Вот немецкая девочка, стреляй. И тот: – Что я фашист, что ли? – Поганая, фальшивая нарочно придуманная сцена. Как и поганый фильм «Жаворонок». Вылез из танка, яко бы спасая немецкую дево-чку. Его тут же убивают. Но показать не показали, как гусеницами этого же танка, топтали потом росских детей и женщин. Как навозник топтал героев со-ветского союза. – Кто такой навозник? – Массонская шестёрка. Мелкий тупой лавочник. Он признавался. – Я от дал бы все награды и звания, что бы постоять с безменом за прилавком и полежать в объятиях хозяина.
       Англия маленькая страна, а по мощи не уступает Советскому Союзу. По тому что там нет понятия поповского милосердия и адуйского гум анизма. Только холодный расчёт, анализ и не обходимость. Другое, что не надо допус-кать беспредела. Есть фильм. Росс спасает в Афганистане англичанина. Ему афганцы говорят: – Раненную змею надо добивать. Иначе она выживет и снова ужалит. Не внял азиатской мудрости. Через нескольео лет встретились в столице. И тому, англичанину, дают указание – убрать росса, так как он мешает их подлитеке. Вызов на дуэль. Росс проявляет навязанную ему гум аность и наивное благородство. Доверяет зарядить пистолеты секундантам англичанина. Ангичанину с пулей, а россу – холостой и результат, росса впе-рёд ногами. По чему россов за границей и называют – дураками, за их наив-ную, примитивную честность. Путая понятия Росс – славянин, с русом – сви-ньёй, космополитом ублюдком. По навязываемой теории омоложения наций инородцами. Но умалчивают о том, что южные народы болеют своими болез-нями, северные своими. При скрещивании индивиды начинают болеть теми и другими болезнями. По теле вридению проговорились, на изолированных ост-ровах и в других, горных районах, где нет смешания наций, народности являя-ются долго жителями. Китайцы не знают омоложения крови и плодятся как саранча. Как бреднев говорил: – Цель нашего, их него, общества, не дружба наций, а слияние наций. Вот и на слиялись. Но даже дикие лошади Аппулея не желали иметь ублюдков.
       Сталин говорил: – Доверяй да проверяй. Вот и получили – гум анизм, навозную порно графию. В фильме «Сети шпионаже» офицеру даётся задание. Его арестовывают и садят в камеру. Друг приходит навестить. – Я ни чем не могу помочь, разве этим. И бросает тому нож. Тот поднимает и когда тот поворачивается уходить, вонзает в спину. Переодевается, бежит и оказывается в стане врагов. Усиленно сотрудничает. Уходящие в море корабли взрываются вместе с людьми. И наконец он узнаёт, как это делается. И раненный, истека-ющий кровью докладывает по телефону. Уходящий корабль останавливают и находят взрывчатку в угле под видом карбида. Вылечился он или нет по филь-му не известно, да и не важно. Погибли двое, а спасли тысячи. Их английский холодный разум не всегда понятен навязанному нам гум анизму. При посеще-нии Рокосовского в госпитале, Сталин спросил: – Каково ваше мнение о жуко-ве. Тот помедлил, потом ответил. – Мне кажется он больше воюет количест-вом. – Вот вы жалеете солдат, потом приходится нести большие потери. Жуков хороший исполнитель. На данном этапе он нужен. Правда полити-чески абсолютно безграмотный. Конечно, можно рассуждать так или не так.
– Слишком глубоки и сложны твои рассуждения, при чём при семи классах образования, удивительны. А случайно ты не из сети шпионажа. Смех. – К со-жалению, нет. – По чему к сожалению? – Но там дана хорошая подготовка. Обширные знания. При необходимости машину не каждую смогу сразу завес-ти. Лишь опыт тракториста может помочь. Но будет замедление времени. А всё должно делаться автоматически. – У меня за плечами ВВУ, высшее воен-ное училище, но о таких вещах я не задумывался. Не анализировал сущности. Да голова у тебя работает и сам ты уникален. Новички иногда теряются. Одно в учёбе, другое реальные действия. Полковник советовал приглядеться к тебе и высказать своё мнение. Он не ошибся, ты уникален. Если и силы природы, как ты выразился, тебе покровительствуют, то нам бы подошёл. Сперва ты мне понравился, но после твоих рассуждений, не знаю насколько ты в дейст-вительности жесток или нет. – Вы мне тоже не понравились. Все рассмеялись. – Вот как. Чем же, если можно узнать? – Суррогатом – гум анизмом - анонизмом. – Поясни. – За чем вы везёте солидно раненных. Одного легко раненного достаточно для допроса. А те, вижу по ним, ни чего не скажут. Что бы их вылечили и за хорошее поведение выпустили на свободу. А те двое, наших. Что скажут матери, а если женаты – жёны? – И что же ты предлага-ешь? – Пристрелить, при попытке к бегству. Или даже так, выкинуть, что бы подольше по мучились. Если у вас не хватает смелости, могу помочь. – Ты это серьёзно? Но за это могут и взгреть. В рапорте надо писать так, как нужно, правду. – Вот именно. Как нужно. Древние греки говорили. – Если правда служит во вред государству, то такая правда является ложью. И на оборот. И другое, людей в группу надо подбирать таких, которым во всём можно до-верять. Каждый волен высказывать своё мнение, свои соображения, но только в группе. А вне – табо. Я не жесток. Могу многое прощать. С ребятишками было дрался, но потом нормально относился, с некоторыми дружил, и за душой не таил злобы. Старался понять их поступки. Одно поссориться за мя-чик, утрирую. Другое за бессмысленное отнятие жизни извергами. Высоцкий прав, хотя я и отрицательно отношусь к нему. – Вор должен сидеть. А каким методом это будет сделано, не важно, лишь бы не за счёт кого то. – Откро-вение за откровение. Я охарактеризую вас от А до Я, без умалчивания вашего, нашего разговора, который мне кажется диким. – В вас уже как ржавчина въелся ононизм. – Что? – Гум анизм. Хотя одно и другое – одно и тоже. Смех.
      По приезде. Подполковник: – Мне охарактеризовали вас и с положитель-ной и больше с отрицательной стороны. Я не много в заблуждении. Сперва вы мне показались довольно умным. И вдруг, не зная человека, пускаетесь в не лепые рассуждения. Да ещё украшая, в кавычках, изречениями и выдержками Сталина, которые ни в одном издании даже в прошлых не найдёшь. Вы знаете, какое сейчас время. – Знаю. Вертинского спросили, за чем он на концертах поёт песню о Сталине. «Чуть седой как серебряный тополь». Он ответил, что не меняет своих идеалов. В гостинице Алистер, где повесили Есенина и ему помогли покинуть мир возрождённой инквизиции. – Вы сталинист. Но за чем это рекламировать. – Я не рекламирую. Маяковский писал.
Если в небе зажигаются звёзды,
Значит это кому то надо.
       Тот разговор был не обходим. И другое. Вам я говорю, по тому, что кому то всё же надо доверять. – Спасибо и на том. – Я провоцировал вашего майо-ра. Он с удовольствием бы убрал меня. – Вы шутите? – Я бы дорого отдал, что бы узнать кто вы? – В каком смысле? – В прямом. Троцкист или простой испо-лнитель. – Ого. А у вас с головой всё в порядке? – Думаю да. – Да жаль мне. Я как то проникся к тебе не понятным доверием, даже симпатией. И вот. – Но что же? Но если мне предоставится возможность, я вашего майора уничтожу, с любыми последствиями для себя. Он приподнял руку. – Подожди. Дай мне поразмыслить. Предложение. Довериться друг другу. Что скажешь, я забуду.   – Я ему слишком помешал. Если бы не я, говорю без само обольщения, вся группа осталась бы там. А те исчезли бы в не известном направлении. Думаю он мелкая сошка, слишком тупой, хотя и хитрый. Он считает, а может и не считает, я сделал вид, что не заметил. Одному из нашей группы, он выстре-лил в спину. Так что от бандитов погиб только один. Другой. Он из кулаков или из кавказцев. Подполковник поднял палец и покачал. – По молчи. Меня то же можно считать из кулаков, родители были сосланы. Но это ни о чём не го-ворит. – Знаю. У нас в деревне был Иван Мусихин. Говорил: – Я буду комис-саром. Среди деревни был высокий пень, он залазил на него и декламировал выдержки из Ленина и Сталина. Перед боем встретился с братом. Уже был сержант. Обнялись. После войны брат узнал, что он в этом бою и погиб. Мно-гие дети сосланных вернулись с наградами и даже некоторые в офицерских званиях. Как не парадоксально, но много затаённых клопов по вылазило из щелей. – Давай всё о чём мы говорили временно забудем. За майором, сколько смогу, присмотрю. А тебя буду рекомендовать положительно. – Мне бы, как говорил Чапаев, немного под учиться. Если бы меня приняли в училище не подвёл бы. ШМАС я окончил на отлично. Я сам обратил на себя внимание. Учился легко. И даже имеющие десять классов, подходили ко мне и просили пояснить по лекции. Я охотно рассказывал. Думаю, я был бы в числе первых.
       Иногда старшина на работе шутливо - серьёзно: – Товарищ сержант, раз-решите обратиться? И я шутливо - серьёзно: – Разрешаю. И вместе отыски-ваем не исправность. Старший лейтенант при отлучке, не официально, но ос-тавляет меня за старшего. Я чувствую, меня уважают и за знания, и за сообра-зительность. Как то солдат, шутя толкнул меня в бок. Солдаты рассмеялись.   – Смотри, если он толкнёт, долго не очухаешься. У него кулаки колхозные. Не обижен и физической силой. Меня уважали и в совхозе. Вежлив, выдержан и трудолюбив. И голова не плохо работает. Забарахлил плунжерный насос топ-лива. Бригадир: – Сними, я отвезу в мастерские. Через некоторое время прихо-дит за насосом. – А что не снял? – Я снял, отрегулировал, поставил. Удивлён-но посмотрел на меня, послушал работу насоса, ни чего не сказал. Плунжер-ные топливные насосы регулируют на специальных стендах, оснащённых при-борами. Зимой послали в МТС, что то помочь. Старший. – Разбери коробку скоростей, промой, потом вместе соберём. После обеда. – Что фил-нишь, не разбираешь. – Я разобрал, промыл, собрал. Он нахмурился. – То что голова работает хорошо. А за поспешность в следующий раз побьём. Усвоил? – Да. Ещё работая в шахте я запомнил случай. Один забойщик прошёл за смену толи 6, толи 16 м. Не расслышал. Запомнил сущность, а вернее сучность. На собрении тржественно примировали. А когда все разошлись ему хорошо под дали. Позже я узнал, что эту коробку передач, на профилактику даётся 2 дня. Надо отдать должное, что для некоторых эта работа занимает больше дня. Я наблюдал. Собирают что то, примеряют, так и сяк, а не подходит. Я про себя усмехнусь или улыбнусь, но не в вязываюсь. Если спросят, с удовольствием помогу. Старший как то заметил: – Переходи к нам, переговорю с нача-льством, своим заместителем сделаю. Я улыбнулся – А не побьют. Он тоже улыбнулся. – Думаю нет. Толковых примечают и уважают. Если всё в меру. За редким исключением. – Подумаю, но сам уже знал, что мне больше нравится в поле. Пахать, сеять, убирать хлеба. Трактор, жатка, сено косилка, комбайн. На всём работал легко, с удовольствием.
       Последний раз, как убирал пшеницу, сказали, что на этом месте будет аэродром. Пшеница была в рост человека. Приходилось двигаться медленно. Иначе двигатель греется от огромной массы. Колосья почти в четверть. И зер-но, как крупинки золота. Янтарно желтое, весомое. Возьмешь в ладонь и лю-буешься. Бригадир: – Что еле ползёшь? – Так надёжнее и больше делается. А чуть ускоришь, мотовило забивает, долгие остановки ни к чему.
       Всяко приходилось работать и в жару, и холод. Тогда ещё на белорусе не было кабинок. И дождь и слякоть, духота и пронзительный ветер. В мастерс-ких мне казалось скучно. За то в поле, даже в не погоду мне нравилось. При-вольно, интересно и красиво. Но понимаю, что я создан природой для чего то иного. Не заблудиться бы и найти свою тропу или дорогу. Или проложить свою, даже через тернии. Быть перво проходцем, пионером много интересней. Мне нравятся геологи, изыскатели, то что не одно образно. Даже работа авио механика прискучила. Пока учился, осваивал, было интересно. Теперь всё ста-ло обыденно. – К нам пойдёшь? – Да. Но надо и подготовку. Хотя бы месяч-ные курсы. Интуиция интуицией. Суворов говорил: – Помилуйте. Раз повезло, два повезло. На третий надо и умение.
       05.12.07. – Но у нас работа такая, рассуждать много не приходится. – Пра-вильно. На работе не рассуждают, а выполняют. Но в свободное время можно и надо говорить, что то анализировать. Не всё же быть сосредоточенным. Немного расслабиться, если позволяет возможность, то же полезно. Тем более за разговорами и время быстро проходит. Отвлекает от мрачных мыслей и вселяет надежды. Но бдительность ни когда не оставлять, соизмеряя где рас-слабиться, где сосредоточиться. – Я в рапорте и вас указал о предоставлении к награде. – Можно. Не откажусь. Приеду в колхоз, все девки будут моими, любую выбирай. В природе даже у животных и птиц, мужской пол, чем то должен выделяться, что бы привлечь спутницу. Если бы разрешили мужчинам иметь прайды, как у льва. В кино показывали. Лев лежит, а львицы с двух сторон его облизывают. А он от удовольствия жмурится и по чему то зевает. Не ужели и от гарема со временем становится скучно?
       Конечно, гибель друзей, тяжёлая вещь. В древности были даже плакаль-щицы. Но. В соседней деревне рассказывали. Семья хоронила отца – старика. Собравшиеся, в основном фронтовики, под выпили, стали песни петь, а потом в пляс пустились. Когда сыновей спросили: – Разве ж так можно? Те ответили. – Когда отец умирал, наказывал. На поминках не сидеть с постными, кислы-ми  лицами. Пойте, веселитесь или пляшите. Вы знаете, я в жизни  был общи-тельным и не любил скуку. Мудрый был старик. За то и память о нём долго хранится. И не редко уважительно со вздохом говорят. – Жил красиво и умер красиво. Нам бы такую жизнь и такую память. Когда окончится мой путь на земле, рано или поздно, это уже другое понятие. Я не хотел бы скорби ни друзей, ни близких. Старик был глубоко прав. Если даётся жизнь, надо жить, а не существовать, жить разумно, полноценно и главное – красиво.
       Вскоре его перевели в ОО, особый отдел. Полковник приветливо поздоро-вался. Пригласил присесть. Сказал, что послали запрос в военкомат, кто, что, как и откуда родом. – Но думаю на принятое решение эти данные не повли-яют. Так положено. Через полтора месяца тебя переведут к нам. Он указал на командира, руководившего операцией. А пока вручаю тебе орден «Красной звезды». С присвоением звания лейтенанта. Пока документы не пришли. Он протянул коробочку с орденом. Встал. – Служу Советскому Союзу. – Вольно, садись. Командир подразделения. – Теперь можешь покрасоваться, все девки будут твои. – Я говорил о колхозе. А здесь разрешите не выделяться. Полков-ник. – Разумно. Избавит от лишних расспросов, во первых. А во вторых, в наших делах лучше быть не приметным, не мозолить глаза и не привлекать к себе излишнего внимания.
       Съезди, по проведай маму. С командиром части обговорено, с предостов-лением отпуска на 10 дней, не считая дороги. Выделены тебе не большие деньги. Только ни дорогой, ни дома спиртными особо не увлекайся. – Да, товарищ полковник. У меня братья фронтовики, выпивают. И мне всегда ста-новилось не приятно, когда они начинают по качиваться, хотя и остаются в трезвом рассудке. Иногда в увольнении я с ребятами немного выпивал. Не для весёлости, а как бы сказать, физического и морального расслабления. Иногда наверно надо.  Первый раз в увольнении кто то. – Давайте купим и в туалете выпьем. – Вы можете в туалете, а я выпью на аллее, на лавочке. – А если патруль? – Но и что? Остановились перекусить. Мы взяли хорошей закуски, три бутылки лимонада, бутылку водки, и расположились на лавочке. У меня большой носовой платок. Чистый. Я его ношу просто на всякий случай. Для вытирания, у меня другой, по меньше. Выпили лимонад, туда перелили водку. Бутылку отнесли в урну на против, к соседней лавочке. Я как то увидел склад-ной стаканчик и купил. Разлили выпили. На газете платок, на нём закуска. Один. – Ой, патруль. – Не суетись, сиди спокойно. Подошёл патруль. Мы встали, по приветствовали. Майор внимательно посмотрел. – В увольнении.    – Так точно, товарищ майор. – Закусываете. – Обедаем, товарищ майор. Захо-телось вкусненького, расслабиться. Угощайтесь. Бутерброды, конфеты, лимо-над. Я спокойно смотрел ему в лицо. Он чуть сощурил глаза. – Смотрите не увлекайтесь. – Нет товарищ майор. Увлекаются те, что по туалетам прячутся. А мы обедаем, не спешно, не торопясь, отдыхаем. У меня братья фронтовики. Я их понимаю. Иногда увлекаются. У меня с детства выработалось не приятия увлекающимися. Не хочу гасить разум. Излишками. Думаю он мне ещё в жиз-ни пригодиться. – Разумное понятие. Отдыхайте. Они ушли. 
       Мы разлили остатки где то получилось г по 150. С час посидели, погре-лись на солнышке и пошли на танцы. Было предложение ещё взять одну. Я:     – Это ваше дело, но я вам тогда не компаньон. И оскорбил бы доверие майора, если он кого то из нас троих увидит шатающимися. Он прекрасно понял, что водка перелита в бутылку из под лимонада, но он проявил культуру и не стал нюхать бутылки. Много порой говорят отрицательного о патрулях, что при-дираются. Если сам не будешь двуногим животным, ни кто не станет приди-раться. Может бывают исключения. Но это единично и не норма. Не знаю по чему, но тем кто дружит со мной, мои слова весомы. Для меня один принцип в яви. Надо уважать самого себя и тогда по явится уважение и к другим и дру-гих к тебе. В деревни я присматривался к жизни некоторых семей, интуитив-но. Даже может быть не осознанно, из тпростого интереса. И умные, трезвые, мужики во мне вызывали симпатию, вернее – уважение. А сварливые, увлека-ющиеся, озлобленные, чувство брезгливости, как гниль.
       Забрав почту он зашёл в магазин по глазеть. Поздоровался. Продавцам он в какой то мере примелькался и они вежливо улыбаясь ответили. Девушка, что то покупавшая, мельком взглянула на него и снова отвернулась, не проявив интереса. Он: – Может помочь что то донести? Она удивлено на него взгляну-ла. – Вы не знаете с чего начать разговор для знакомства? – По чему же? У меня для разговора не вероятное множество тем. – По берегите их для кого ни будь другого. – Да, подумаю над вашим советом. Он вышел. Продавцы улы-бались. – Говорят это тот солдат, который соблазнил жену офицера. – Вот как. По мойму он не взрачен и наверно примитивен. – Не знаем. Но впечатление производит приятное. Конечно можно кого то осуждать или не осуждать. Но и их солдатиков можно понять. Им то же хочется чьего то внимания. От однооб-разия службы. Одна с лёгким смехом: – Интересно, кто кого соблазнил. Муж сразу как узнал развёлся. Теперь одна. Интересно как сложатся дальнейшие их отношения. А я не осуждаю её. Если она решилась, значит в нём было что то хорошее, что её заитересовало. В общем то её знали как серьёзную женщину. И вот. Как говорят, не исповедимы земные или жизненные пути.
       Он вышел и постоял на крыльце. Хотелось отрешиться, подышать свобо-дой, ни о чём не думая. Вскоре вышла девушка. – Помочь? – Что, чего? – Нес-ти покупки. – Я ни чего не покупала, кроме помады. – Но вот, поди тяжёлая. Она какое то время смотрела на него, не то удивлённо, не то раздосадованно. Потом усмехнулась. – Не думаю, что вы для меня представляете какой то ин-терес. – Я то же о вас так подумал. Но на без рыбье и рак, говорят – рыба. – Со словом рак есть и другое созвучное слово. – На каждое слово много созвучий, что именно гадать не будем. – Вы думаете своей грубостью мня заинтересуе-те. – Грубить женщине, уникальным цветочкам земли, не в моих правилах.     – Но во первых я не женщина, а девушка, а во вторых. – Я видно ошибся. Вы так молоды, что вам и 30 лет не дашь. – Ваши солдатские шутки отдают при-митивной пошлостью. – Может быть. Только в них больше простоты и иск-ренности, чем в шутках ах вицеров и ин теля гентов. – Это по чему же? Тем более ахви и ин теля. – Наверно по тому, что нам солдатам, ни перед кем не надо выслуживаться, за редким исключением. Я колхозник, по этому перво зданно перво бытно примитивен. А всё перво бытное – естественно, настоя-щее. Мы рождаемся с комплексами не полноценности – честью, совестью и человеческим достоинством. И иногда за всю жизнь не можем оци вили зоваться. – Чем же я вас тогда могла удостоиться вашего внимания. – Не серь-ёзностью. – Не серьёзностью. Забавно. Поясните. – По общению с офицерами. В вас слишком много снисходительности, лукавства, много обещательности. И не удовлетворённости. – Чем именно? – А всем. Возможно даже поцелуями и объятиями. – И вы решили меня удовлетворить? – Если пожелаете. – Не по нятно, по чему я стою и слушаю всю эту чепуху. Вы меня не только унижаете, но и оскорбляете. Наверно даже до не удовлетворённой распутницы. – Не совсем так. Я просто коменирую то, что вижу. Что избалованы вниманием – да, что не серьёзны – да, что само мнительны – да. Но о распущенности я не говорил. Может где то уже споткнулись, может ещё нет, но вы уже не далеко стоите у черты, за которой поток жизни вашего окружения, обыденный, усто-явшийся и не контролируемый комплексами не полноценности. – И что вы хотите? Наставить на путь истины. – Нет, всё проще. Что бы вы пришли на свидание. Наверно я очень соскучился по женщине. – Тогда ищите себе жен-щину, а я пока девушка. – Все цветочки земли пока бывают девушками. Но рано или поздно они становятся женщинами. Таков закон природы. – И вы хотите ускорить процес природы. – Хочется пока, хотя бы полюбоваться рас-светной радугой, белезной лепестков и упоительностью земного творения, волшебной природы – Женщиной. Девушки или даже девочки – это те же женщины. С 8 до 10 у нас солдат свободное время. И я люблю побыть вон там у берёзок. Там почти ни кто не бывает. Чисто, уютно и красиво. И чем то надпоминает мою любимую тайгу. Соскучился. И не знаю по ком больше, по тайге или по женщине. Наверно по обоим. Через пару дней я уезжаю в отпу-ск. – Но вот там и развеивайте скуку. – Да деревни, коровушки, вдовушки и аромат удобрений – то же чудо природы. – Желаю вам и вдовушку, которая попоит вас молочком и утешит. Досвидания. – До свидания цветочек земли. Только не смогу утешиться. – Это по чему же? – Нет уже ни деревни, ни коровушек, ни вдовушек. Ни тропинок, по которым можно было бродить. Всё злобой разрушено. Одна речёнка детства ещё петляет между заросших бере-гов. Как тропинка надежды или тенью ушедшей радуги. Буду ждать своей радуги. Ожидание то же бывает не повторимо, даже если не зависимо от того, будет сном или явью. – Ни чего вы не видите. Единственное, чем вы заинте-ресовали меня, по лучше вас рассмотреть и понять чем. В магазине сказали, что вы соблазнили жену офицера. Это правда? – В грубой форме – да. Но в разумном понимании, меня заитересовала не измеримая грусть в глазах жен-щины. И какое то душевное одиночество. Я очень с уважением отношусь к женщинам. Я не вольно причинил ей боль. Фарисеи и не далёкие люди, её осудили. Но ни кто не способен понять тайны возвышенной женщины. Я её много больше уважаю, чем дугих, даже сверх верных мужьям жен. Я не хочу ни кого осуждать, понимаю сложность офицерам найти даже не девушку, а истинную, искренюю любовь. У них не много времени, не остаётся что бы что то искать и находить подругу с аурой со звучной его душе. Со стороны пос-мотришь, хорошие семьи, дети, какой то наверно и семейный уют. Но слишом много побочных условий, которые даже не заметно для них самих, усложняют бытиё. Я не приемлю высказывание Горького, что каждая девственница меч-тает побыть прости уткой. Душа женщины – это великая тайна природы. Не всегда постижимая даже для неё самой. Не просто понять, когда замужняя женщина, соединяется с мальчиком, а кода пытаются её изнасиловать, пред-почла смерть. Как у нас в деревне говорила одна бабка. – Ох и глупенькая девчёночка, ей повезло, познала столько мужчин, а она оскорбилась. Было такое. Парень гулял с девчёнкой, соединялись. Он решил от неё избавиться, и губо посмеяться. Она осталась у него ночевать. Соединились. Он – схожу в туалет. Сходил, пришёл. Потом опять ушёл, пришёл. С вечера они немного выпили. Потом чувствует что то не то. А в соседней комнате были за тоив-шись его напарники. Он выходил, они молча по одному приходили. В общем шестерых через себя пропустила. Когда поняла, на следующий день при лю-дях плюнула ему в лицо. – Сам не справляешься так пригласил идиотов. А вечером нырнула в омут. Когда хоронили, бабка над ней вздыхала. – Глупень-кая. Внешняя грязь, это не грязь. Пошла бы в баню, попарилась, вымылась, плюнула и жила бы. И может счастливее других. Эх не разумная наивность.
      Они не спеша шли, разговаривали или останавливались. – На нас обраща-ют внимание. – Пусть. И с улыбкой. – Мы же не соединяемся, а разговарива-ем. – А без пошлости можно, без грубого, я бы сказала, дикого юмора. – Цве-точек земли. Это основной закон природы, соединяться. Он присущь и зверям и птицам, и даже насекомым. И говорить об этом, не следует стесняться. Как не следует стесняться обнажённого тела. В детстве в деревне мы ребятишки, девчёнки и мальчишки купались обнажёнными, и ни какой стеснительности не было. Счастливое было время, без мятежное и немного наивное. – Пока.     – До вечера. – Не теште себя напрасными надеждами. – Говорят утро вечера мудренее. До вечера ещё далеко. Вдруг появится желание новых ощущений.    – Вдруг не будет, если по вашим убеждениям я даже не серьёзная. А вы знаете кто я? – Да девушка, женщина. – Я дочь вашего командира генерал майора части. – А разве у генеральсктих дочек что то расположено не по вдоль а по перёк. – Вы меня насытили  солдатским фольклёром, так, что я солдат буду обходить стороной за км. – Пустяки. Со временем я думаю вы по умнеете.
       Дома за обедом. – Поздравь меня мама. Меня уже солдаты на свидание приглашают. – О ужас. Ты слышишь отец, что твои солдаты себе позволяют.   – Не вижу в их поступках нарушение устава. – Солдафон, уставник. К его дочери привязываются солдаты, а он. – Я что то не вижу к ней ни чего и ни кого привязаного. Перебесится. – Хорошее резуме. А если её изнасилуют или убьют? –  Не думаю. За мои годы службы такого не встречалось. Если она сама ни кого не изнасилует. ЧП не будет. – Папа, ты в чём то схож с тем сол-датом, вернее сержантом. У него я наслушалась такой же грубоватой логики. Весь его разговор я бы приняла за унижения и оскорбления, если бы он не говорил нежности, и даже называл меня уникальным цветочком земли.
       А знаешь мама, он не ординарен. В нём есть какое то странное сочетание или как он сам выразился – перво зданный, перво бытный примитивизм. Но и глубокое свое образное мышление. Через 2 дня он сказал, что уезжает в от-пуск. Мы в магазине встретились, он за почтой ходил. Между прочим, мне в магазине сказали, что это тот солдат, который соблазнил жену офицера. Об этом уже все знают. Муж развёлся. – Какой ужас и дикость. – Но мне показа-лось, что продовцы её не осуждают, а говорят с юмором. – Мне это уже не нравится. Кроме того, это наверно тот, что какие то дела имеет с особым отде-лом. Может по заданию ОО он и познакомился с тобой. Мать. – Только этого нам не хватало. Сиди дома и ни куда не ходи, пока он не уедет. – Не думаю папа. Он не знал, кто я, пока я ему не пояснила, с кем он хочет познакомится. – И что же? – Он сказал не пристойность. – Не пристойность, дикость. – По-дожди мать. Какую? – Сестрёнка, за крой уши. – Сейчас, тороплюсь. Я ваши разговоры вообще не слушаю. – Он сказал. Она помедлила. – А что у генера-льских дочек что то расположено не по вдоль, а поперёк? – Да хороший ответ. – Ни чего нет смешного, пошлость и дикость. Как ты могла вообще с ним разговаривать? – Он заговорил, я остановилась. Вот думаю, пойти или не пойти? А ты как считаешь папа? – Дело хозяйское. Но при встрече лишнее о себе и семье не распространяйся. Сестра: – Наверно он очень умный. – По чему ты решила? – Очень глубоко мысленный ответ. – Я тебе говорила, закрой уши. Но видно не плотно. Мать. – В следующий раз, при взрослых разговорах, буду удалять тебя в другую комнату. – Пожалуйсто. Но если хотите, я за сестру схожу на свидание. – Отец. Ты смотри, что она буровит. Я всегда была против телесных наказаний, но иногда наверно надо отступать от принятых правил. – Фи. Если себя считаешь умной, надо жить здравым разумом, а не общественными суждениями и правилами. – Наверно ты сестрёночка права.   – Отец, ты можешь вразумить своих дочерей. – Сама виновата. Надо было рожать сыновей. С ними было бы проще. – Утешил, я виновата. – Пойду гото-виться на свидание.  – А я тебе буду помогать. Как интересно. – Не слишком ли рано в 13 лет к таким вещам иметь интерес. – Мама, но не будь пожалуй-сто предрассудочной. Мне то же офицеры примелькались и надоели. И пора их не привечать, а от ворот делать поворот. По моему они не к Лене прихо-дят, а что бы показаться на глаза папе. Некоторые настолько примитивны, слащавы. И расползаются как, почти как как. – Это ещё что за нелепые сравне-ния. – Я ещё окультурила мама. Мать махнула рукой. – Одна головняя боль.   – А ты не растраивайся мама прежде временно. – Считаешь себя умной, а говоришь ерунду. Что расстраиваются только тогда, когда бывает уже поздно. – Но получается так. – Вот и надо, что бы не получалось так. Родители, каки-ми бы они не были, умными или, но в большей части желают добра своим детям. – Кто знает мама, что добро, а что зло. А вдруг это судьба Лены. Ви-дишь он даже связан с ОО. – Стукачей знаешь сколько сейчас развелось. – Не думаю. Может был и грубоватый ответ Лене, насчёт генеральской дочки, но я думаю безобидный, с юмором и естественной простотой. Как у маяковского.               
                Нам всё равно кого любить,
   Актрису или уборщицу.
       Слово – всё равно, мне не нравится, но по сущности или по смыслу глу-боко мысленно. Некоторые колхозницы в сотню раз лучше и чище некоторых офицерских дочек. Я достаточно взрослая, что бы понимать некоторые вещи. – И ты считаешь, что сестре надо «перебеситься». – Папа это сказал философ-ски, с устоявшимся общественным мнением. Но я считаю, что надо жить есте-ственно, с чувством души и здравого рассудка. А если они – чувства и здра-вость оказываются не в ладах, то положиться на инстинкт природы. Он даже Лену заинтересовал. – По моему, он больше тебя заинтересовал. – Как ни будь сестричка познакомь меня с ним. Пригласи к нам в гости. Поди не объест, если по вечеряет и попьёт чаю. А я по наблюдаю за ним, взвешу и оценю, кто он.  То что тонет или то, что сверху плавает.
       Несколько деревев, кусты, кругом поле. Рядом взлётная полоса. Сюда обычно ни кто не ходит. Противо положная сторона от въезда. Далее поле, открытое пространство и горы. На свидание солдаты ходят в сторону КПП, автобусной остановки и шоссе в город. А здесь тишина, уютность и одиноче-ство. Подошёл к старшине. Я отлучусь на некоторое время. Если задержусь, шума не поднимайте. Постораюсь к 10. Если что, буду к 11. Немного расслаб-люсь, по мечтаю, отдохну. Думаю ни кому пока не понадоблюсь. – Сейчас опасно далеко отходить. – Знаю. Если что, я вон у того околка. В пределах части, не самоволка. Притом я сейчас хожу всегда с пистолетом. Говорю то-лько вам за взаимное доверие. – Понял.
       Ушёл по раньше, осмотрел место. Чисто и не приметно. Придёт не при-дёт, не гадал. Это её личное дело. Встав паралельно взлётной полосе за одно изучил местность. До конца аэродрома чисто. Далее поля кукурузы. Низина с кустарником переходит в повышенные сопки. Далее горы. С права в 5 стах м одно, двух этажные строения, жилые дома офицеров, лётчиков, техников и других. С зади слева казарма, столовая, вспомогательные строения – стадион, шоссе и выезд в город. Полётов нет. От этого не привычно тихо. Он посмот-рел в сторону строений, в его направлении кто то шёл. Сладостно вздрогнуло сердце. Но сумерки не давали определить кто? А вдруг случайный прохожий. Вышел на встречу. Она подошла смущённо улыбаясь. Он протянул руки, она подола свои. Постояли так несколько мгновений. Потом подхватил на руки и унёс за кусты. Опустил. Обнял, заглянул в глаза и припал к её губам аккурат-ным поцелуем. Она чуть отстранила голову, но он не разжимал объятий. И они прижавшись щекой к щеке, смотрели в противоположные стороны. Она. – Ты прав. Я наверно действительно не серьёзная и избалованная. – Это не важ-но. Главное, ты пришла, и полтора часа будут наши. Женщина. Девушки то же те же женщины. Какое уникальное творение природы. 
       Он снял китель, расстелил. Руки скользнули по кофточке, расстегнули пуговицы и скользнули по обнажённой груди. Наклонился погладил их и по целовал. Опустил её на китель. Рука скользнула по ногам, чуть выше. – Не надо. Но сама приподняла таз и он расстегнув пуговицы, откинул в низ по ноге плавки. Про себя отметив. – Удобные, не надо и снимать. И вот рука уже на промежности. Поднялся над ней, чуть завис и упёрся органом в её нижние губки. Встон, боль, даже ему. И два тела слились во едино. – Так сразу. Я даже для приличия не успела по сопротивляться. Что скажет мама. – А по чему не папа? – Папа уже сказал своё: – Перебесится. Не ужели это действительно моё бесение. Я замуж за тебя не собираюсь выходить. – Я о себе того же мнения, женится пока не собираюсь. Тогда за чем на мне лежишь? – Да, я забыл. Сей-час пошевелюсь. Она чуть со смешком. – Тогда и мне видно придётся поше-велиться. Не много больно, но таинственно, отрадно и наверно будет приятно. – Постораюсь. – Я поняла, за чем пришла. Что бы, что бы первые объятия за помнились на всю жизнь. От тебя исходит перво зданная, перво бытная мужи-цкая сила. И я не устояла перед ней и под далась твоему обоянию. Твоим объятиям, ласкам, движениям. Странно, там немного больно, а в душе сладко и приятно. Ладно колхозничек, наслождайся. Как просто, несколько минут и уже женщина. – Великое творение природы.
       Пришла поздно. Мать – Ты что так долго? – Мама, ты наверно забыла мо-лодость. Время так быстро летит. Не успели пару слов сказать, а уже рассто-ваться. – Ты что такая, как пьяная или не нормальная? Уж не изнасиловал ли он тебя? – Не он мама, я его. – Ты что? Опомнись. – Когда опомнилась было уже поздно. – Я это так не оставлю, я. – Ой как интересно. Это правда Лена, ты женщина? Она привлекла к себе сестру, поцеловала в щёку. – К сожалению или счастью, это так. Я даже для приличия не успела по сопротивляться. – А ты что отец. – А что я? Не в магазин же бежать. Там в холодильнике есть. Собирай ка лучше на стол. – Нашёл себе праздник. – Праздник не праздник, а перекусить надо. – Но и что ты теперь собираешься делать? За него выходить замуж. – Нет, я сказала ему, что не стремлюсь за него выйти. Он ответил, что то же не собирается жениться. Мы сразу внесли ясность. Мать опустилась на диван и заплакала. – Я не думала, что у тебя всё так получиться, считала тебя умной. – Ой мам, но что плохого случилось. Но влюбилась, потом разлюбится. Так со многими бывает. Конечно, для приличия надо поплакать, но не много. – Ты хоть не до разумение, помолчи. Встала, пошла на кухню. – Наташа, иди помоги мне. Потом будешь философствовать.
       Собрали на стол. – А я хочу шампанского. – Больше ни чего не хочешь, например ремня? – Пока нет. Если за хочется, разве на такое разрешение спра-шивают. Лёгкий смех. Принесли бутылку коньяку, шампанское. – За что выпь-ем? – За Лену. За её подвиг. – Мне так и хочется наградить тебя ложкой по лбу. Что из тебя вырастет? Новая головная боль. – А ты мама, не забивай себе голову излишними не нужными мыслями. На дворе осень. Солнце. Затмения не наблюдается. – Оно уже прошло в ваших не разумных головках. – Тем бо-лее отчаиваться не надо. Раз прошло. Следующее не скоро будет. Мать тихо рассмеялась. – Вот уж действительно смех сквозь слёзы. Это не себя ли подра-зумеваешь под следующим затмением. – Не важно. Главное ты мама, рассмея-лась. И всем стало отраднее. – Да. – Но что ж, приглашай Лена его на смотри-ны. – Только этого ещё не хватало. – Ой мам, ты опять за своё. Я то же хочу на него взглянуть, посмотреть. Это так интересно. У Лены столько поклонников, а соблазнил её или она его – солдатик, сержантик. Но сошлась бы она с каким ни будь офицером. Прозаично, обыденно и не интересно. – А что люди нач-нут говорить? – Что хотят, то и пусть говорят. Не обращай Лена внимания. Это будет от тупости или зависти. А может и подлости. Человек сам решает, что ему делать, как поступать, как жить. За тебя Лена. Здоровья тебе. И на маму не обижайся. Пусть поговорит. С возрастом это у многих проявляется. Будем же к её наставлениям и снисходительны, и внимательны. У нас чудес-ная мама. Другая бы набросилась с кулаками или бранью. А наша любимая мама, слегка всплакнула, для приличия и осталась прежней, умной, заботли-вой и нежной. Будем и мы относиться к ней так же. – Хорошо охарактеризо-вала мать. Поворчала для приличия, поплакала для приличия. – Но признайся мам. Если бы у Лены произошло это с каким ни будь офицером, ты бы сделала вид что не заметила. И пропустила и мимо ушей, и мимо взгляда. Я понимаю законы общества. А если они ложны. Может Лена революцию сделала. Проло-жила стезу к прогрессу. – Ты по моему от бокала шампанского захмелела и отправляйся спать. – Хорошо мама. Сегодня, что бы отвлечь тебя от Лены, я буду паинькой, выполню любое твоё указание. Встала поцеловала мать.
– Спокойной ночи мама, спокойной ночи папа. Лена тебе в двойне.
       На завтра после обеденного построения она подошла к нему. – Здравст-вуй. – Здравствуй, чудо природы. – Я пришла специально увидеть тебя. Я всё сказала, но не всё, но главное родителям. – Зря поспешила поставить в извест-ность. – С тебя беру пример. Ты же не стал откладывать на потом. Тем более ты через день уезжаешь. Но что? – Но что же делать? О женщины. – О муж-чины. Можешь не ходить на ужин. Так уж и быть – по кормим. – А если пере-думаете? Смех. – И ещё. Я только сейчас сообразила, что бы ты остался у нас ночевать. Мне не хочется идти в кусты. Как ни как я генеральская дочка или нет. – Не знаю. – То то. С кем по говорить, что бы тебя не потеряли. – Я сам поговорю. – Сам одно. Я другое. – А если родители не захотят? – Я всё обго-ворю до твоего прихода, потом тебе шепну. Это твой старшина? – Но я сам переговорю – Тогда прямо сейчас. Хорошо. Подошёл. – Товарищ старшина, разрешите обратиться. – Да. – Можно мне задержаться до утра. Я мог бы сказать по службе. Но не хочу вас обманывать, это личное. Приглашают на ужин, вернее на смотрины. Мне не хотелось бы спешить. Правда не известно, разрешат ли остаться. Но так хочет женщина. Увы, иногда приходится счита-ться с их желаниями. – Это и есть та женщина? – Да. Кажется она дочь коман-дира части. – Да, что то в этом роде. Не откажешься, начальство. Улыбки.       – Когда ты успеваешь соблазнять женщин? – Не я, это они меня соблазняют. А у меня не хватает мужества от толкнуть их от себя. – Н да. Может тебе не ходить после обеда в ТЭЧ? Я поговорю. – Нет. Не стоит злоупотреблять данной ситуацией. Да и сразу многих ставить в известность. Конечно всё рав-но станет известно, да лучше постепенно, чем сразу. – Хорошо. К Лене подо-шли трое офицеров. Она: – Извините мальчики, у меня дела. К сержанту. – Но как договорились. – Да. – Спасибо товарищ старшина. – Пожалуйсто. Смотри-те не обижайте моего подчинённого. – Его обидишь. Он же колхозник. У него свои правила общественного поведения. – А можно узнать, давно вы с ним знакомы? – Конечно и конечно. Давно. В сегодняшний вечер будет полтора дня. Раньше я ему на глаза не попадала. А вчера надо было прийти в магазин. Но вот в силки и попалась. Теперь уж поздно трепыхаться. Самой даже не ве-рится. Когда сказала родителям, чуть в обморок не попадали. Сегодня приг-лашают на смотрины. – Вы хорошая девушка, серьёзная, умная. И он серьёз-ный, умный. Вы составите хорошую пару. За что то женщины таких мужчин любят. – Как не парадоксально, но ни он на мне жениться, ни я выходить за него замуж – не собираемся. Папа меня охарактеризовал философски – пере-бесится. А что у него, сержантика на уме, не знаю. Время определит итог наших отношений.
       Вечером старшина выдал выходной китель, в каптёрке переоделся. Стар-шина удивлённо взглянул на кобуру с пистолетом. – Сержант ли ты? – Пока сержант. Но рапорт подан о присвоении звания – лейтенанта. Через полтора месяца меня хотят перевести в другую часть. – Это всё началось после той тревоги? – Да. Решили, что я подхожу для, подразделений особого назначе-ния. В деле я проверку прошёл. Награждён орденом «Красной звезды» и даже медалью «За отвагу». Теперь собирают данные о моих предках и пра предках. Архивная работа. Если всё с моей родословной окажется нормально, сразу переведут. Я не против. – А она знает? – Нет. Мы действительно не собира-емся жениться. Древние греки говорили: – Не посвящай в тайны детей и жен-щин. Дети не разумны и могут проговориться или не выдержать боли. Жен-щины могут влюбиться и предать или продать. Да и когда меньше знаний, меньше волнений. Кроме того хочу учиться. С семьёй будет сложнее. – Пони-маю. Желаю хорошо отдохнуть. А. – Говорите, если смогу отвечу, нет – про-молчу. – Я хотел спросить о близости. – Да. Некоторые её подруги или знакомые по несколько любовников сменили. Она мне заявила: – Имею я пра-во поиметь хоть одного. Она хорошая девушка, я глубоко её уважаю. Но у меня уже другие планы. Отступать или нарушать данное слово, даже ради девушки, женщины, не следует. Да мне кажется всё равно наши отношения не сложились бы. Может с горем пополам дослужился бы до капитана. Скучно. Попробую как говорят: – Или грудь в крестах или голова в кустах. Деревни, где я жил – нет. Родители закончили земной путь. Колхоза нет. Трактористом, слесарем. А по чему не попробовать большего. Школу я окончил с отличием. И даже те, кто имел 10 классов, обращались ко мне за пояснениями. Удивите-льно даже самому, но я учился легко, с каким то вдохновением, не преодо-лимым желанием. За секрет о той женщине, я вас уважаю. Если вы поняли то, то поймёте и другое. Она соглашалась даже ехать со мной в колхоз. Только ни деревни моего детства, ни колхоза нет. Засланки, можно и с буквой р, всё разрушили. А искать новое пристанище, сложно. Но у меня осталось к ней без мерное чувство нежности и уважения. С ней я мог бы быть семейно счастлив в обыденной жизни. Я очень люблю женщин. Не из баловства и каприза. А как уникальные цветы земли. И во имя их, женщин, я избираю такой путь. Пусть они всегда будут счастливы. А я постараюсь по мере возможности, что бы над ними всегда было мирное небо.
     В седьмом часу подошёл к указанному дому. Она вышла к нему на встречу. – Я уже стала волноваться. Ты такой не предсказуемый, не зависимый. И я перед тобой смущаюсь. Вошли в дом, в комнату. Поздоровались. За медленно ответили. Она назвала мать по имени очеству, отца. – А это моя сестра. Они шагнули друг к другу на встречу и замерли в созерцании друг друга. Прошло наверно больше минуты. Лена – Э, э, очнитесь. Не собираетесь же вы весь вечер друг друга разглядывать. – Да когда она вырастет и пройдёт по улице все мужчины в обморок будут падать. – Но вы же не упали. – Мне нельзя. Я колхозник. А они ни чему не должны удивляться. – Правду говорят, красивых подруг и сестёр иметь рискованно. Кроме того, ставлю в известность, ей толь-ко ещё 13. А за совращение не совершенно летних – судят. Сестра улыбну-лась. – А если по обоюдному согласию? – О боже. Что с моими дочерьми твориться? И что из тебя Наташа вырастет? – Женщина мама. Лена: – Жен-щина, собирайка лучше на стол. Он ещё не ужинал. А комплиментами сыт не будешь. – По терпит. Должна же я его рассмотреть. Не каждый же день сёстры оказывают внимание сержантам. При том, он пришёл к тебе, ты и угощай его.
       Мать: – Я было подумала, что в нём что то не обыкновенное. Красавец, аппалон, богатырь. А оказалось, обыкновенная заурядная личность. Не пони-маю, что увидела в вас моя дочь и чем вы её увлекли. – Да я в общем не ув-лекал её. Это она меня увлекла. А когда сказала, что она дочь генерал майора, то тут если и не захочешь, подчинишься. Правда она немного шаловливая, не серьёзная и чуть избалованная. Но принимая её социальное положение, мо-жно простить ей эти недостатки. Или особо не обращать на них внимание. А как вы думаете, чудо природы. – Мама мне пока запрещает думать по подоб-ным вещам или хотя бы высказываться. – Значит у вас умная мама и желате-льно её во всём слушаться. Пока не подрастёте и не обретёте самостоятель-ность. – А чем вы занимались в деревне, в колхозе. – Всем. Пас коров, убирал естественные удобрения из сараев, пахал землю, сеял, косил и жал хлеба. Трудился весной на тракторе, осенью на комбайне. Зимой возил силос, соло-му, сено или занимался ремонтом сельхоз техники. Скучать не пниходилось.   – А у вас были девушки? – Де нет, не успел обзавестись. Для девушек тоже надо свободное время. А у нас колхозников, его бывает не так уж много. – Но для сестры вы же нашли время. Увы, но всё обошлось без времени. Она подо-шла, назвалась генеральской дочкой. И пока я приходил в себя, окольцевала мою шею своими нежными руками и стала меня целовать. Что мне оставалось делать? – Ты сестрёночка сильно не расслабляйся, он такое наговорит, уши завянут. У меня такое мнение, что у него нет законов, этикета, понятия общес-тва. Он живёт по своим перво зданным или даже перво бытным законам при-роды. Как неандерталец. – А всё таки, чем моя сестра вам приглянулась. – А кто вам сказал, что она мне приглянулась. Это я ей приглянулся. – Но и чем же? – Экзотикой, неандертализмом. Ах вицеры ей видно прискучили. А тут на глаза попался перво зданный, перво бытный индивид, до историческое сущес-тво. Вас разве это бы не за интересовало? – Не знаю. Вы уезжаете в отпуск.     – Да. Соскучился по тайге. – А какая она, тайга. – Красивая. Красивей даже вас. Без брежный океан лесов хвойных и лиственных, тенистые реки с изум-рудным отливом, как ваши глаза. То тихие, за медленные, то бурные быстро водные. Распадки, при брежные луга. Весной всё в золоте и сияние огоньков. Их иногда называют и жарками, и купавами. Это цветы водных росалок. По перелескам белое кипение черёмух. Когда опадают их лепестки, кажется, что наступило за зимье и в порывах летят снежинки. В былом раздолие полей. Теперь они за брошены и заростают. В перво бытном уюте деревень, от кото-рых не осталось и следа. В безымянных тропинках, по которым можно было идти в любом направлении и не заблудиться. Всё равно они куда нибудь бы вывели. В обилии ягод, а осенью шишек, из которых шелушили кедровые орехи. В трудные годы она, тайга – кормилица. Она и мать и отец. И самое главное – безбрежное чувство свободы и слитности с природой. Тайга рож-дает чувство доброты, облагораживает человека. Она живая. Не только птица-ми и зверями. Но и самими деревьями. Кусты, цветы то же живые. А осенью тайга вся в золоте лиственных деревьев. На тёмном фоне хвойных пород, листва как ночной костёр. Стоит осенью походить по опавшей шелестящей листве и в душе рождается покой и умиротворение, как буд то ты дейсви-тельно стоишь в мираже или сказке мифа и мира творения. И не хочется думать о том, чем нам сейчас забивают голову радио и телевридение. У нас в тайге, в деревне не было этой напасти. Не надо ни куда торопиться, спешить, нервничать. Выделяться или присмыкаться, лицемерить или заискивать. Толь-ко в тайге сейчас то же не дают жить людям. – Кто? – Это слишком сложный вопрос и пока лучше его не касаться. Но человек приспосабливается ко всему. Называется эволюцией природы. Бабочки, которые раньше были белыми, ста-новятся серыми или чёрными. Птицы посещают мусоро свалки. Цветы теряют запахи. Полезные насекомые вымирают, а вредные размножаются. Девушки становятся девицами размори, в просто народье их называют – расщеверями. Женщины тускнеют, и в глазах прежде с искорками лукавства, юмора, нежно-сти, просматривается взгляд без различия, отрешённости или даже отупения. Как у Некрасова.
  Что ты стала над ним в отупении,
          Пой же песню о вечном терпении,
          Много страдальная Росская мать.
    – По моему у Некрасова не много не так. – Может быть. Что то меняется, что то забывается, а иногда и переиначивается. В этом мире, всё допустимо, свобода, а может и сыр сброда. Попробуй определи, что к чему. Иногда смо-тришь в глаза и они кажутся чистыми, как ясное небо. А отвернёшься, всадят нож в спину, да ещё пошатают, что бы было больнее. Как каратель в «Старой крепости» говорил гимназисту, выдавшему комиссара. – Мальчик, у тебя яс-ные глаза, далеко пойдёшь. Да. Это и есть – ци вили зация, правильнее надо писать – целе направленная извращённая зация. Как, извините за не этич-ность, как менструация. Про грэсс, за хламлённый обезображенный лес. У меня отец был лесо обезчиком. Выделял, обозначал деревья на дрова. И смот-рел, что бы сучки были сложены в кучи, кубы. Лес был довольно чистым. И приятно было по нему ходить в любом направлении. В любые времена года. Но особенно весною и осенью. Прохлада, отсутствие гнуса. В тайге человек отдыхает душой и телом. Раньше было пере иначивание стихов шуткой.
    У лукоморья дуб срубили,
Златую цепь в утиль снесли.
Кота на мясо зарубили,
Росалку в рабство увели.
       Теперь это уже не шутка, а цинизм или не цензурщина. После реа били тации и ам нис тии, весь мусор направили в сёла и деревни. Раньше когда  уходили куда, в накладку вставлялась ветка или щепка. Всем было ясно, что хозяев нет дома. Охотник или рыбак если не спешил, садился на завалинку или скамейку у палисадника и дожидался хозяев. Теперь пудовые амбарные замки ломом вместе пробоем выворачивают. И если не чего брать, то на стол. Как Демидов в англии. Где то читал. В общем оттепель или проще слякоть. Между прочим. Когда умер Сталин, нам, учиникам, предлагали давать клятву на верность сталинским идеям. Помню девчонку Лебедеву, она читала клятву и в захлёб рыдала. Мне тоже предлагали, но я тогда отказался. Теперь я по другому смотрю на многие понятия. Она, та девчёнка наверно забыла это мгновение. А я всё больше и больше восхищаюсь гением Сталина. Одна у него была ошибка, он был слишком гум анен. Вместо того, что бы вешать и растреливать, он клопов держал по лагерям. Проводил опыты, хотел из клопа сделать вегетарианцев. Но клоп всегда останется клопом. Если бы он знал, что его раздавят, он всё равно не отказался бы от крово сосания, он так устроен. Да и люди, народ – деградируется, вырождается. Глубоко прав Дарвин, что обезьяна произошла от человека. Есть вещи, которые знать вам рано. Но вы знаете сколько воин известных и не известных прошло по земле, через циви-лизации. А по смотрите по документальным съёмкам. Всё лучшее, сильное, умное, самое здоровое гибло в бессмысленных, навязанных России, паразити-ческих войнах. Остались только хитрые вырожденцы, которые прятались по щелям и теперь по вылезли. Чем тупее, подлее, без нравственнее существо, тем больше его злого молия, тем больше ненависти к Сталину, к Советской власти, к России в конечном случае – к трудовому народу. И кого любить женщинам? По выродились целые народы, цивилизации, государства. Оста-лись ещё порой уникальные цветы земли – женщины. Но и они начали туск-неть. По этому надо жить полноценно, во всю природную силу, разумно и без пред рассудков. Мать: – Что вы говорите, это же может вызвать не приятно-сти. – Не волнуйтесь. Я вас не собираюсь агитировать за Сталина. А в особом отделе знают, не все, а кому нужно, что я по убеждениям – сталинец. Ладно. Это пришлось к слову, забудем. Утомил я вас своим монологом? – Нет, очень интересно. – Садитесь за стол интересы и монологи.
       Не спеша стали ужинать. – Что то выпьешь? – Если можно, г 150 коньяку и бокал шампанского. Выпили и стали закусывать. – Ещё? Отец взял в руки бутылку. – Нет, спасибо. У меня отец делал собственную перцовую настойку. После бани приходил, доставал из подпола, приподняв половицу, бутылку. Наливал полный гранёный стакан до рубчика, остальное ставил на место. Выпивал, ужинал. Морозы у нас были за 50. Целый день на морозе, на холо-де. Наверно от простуды помогало. Я не люблю крайностей. Для аппетита, снятия стрессового состояния или просто расслабления, немного можно упот-ребить, наверно даже полезно. Но злоупотреблять не разумно и вредно и для организма и для умственных способностей. Не стоит туманить мозги. Какие то они  наверно и у меня есть. Одно чуть-чуть захмелеть, другое – за дуреть.
      В совхозе я работал на белорусе. Позже на некоторых стали делать каби-ны. А на тех всё было открыто. И весной и летом, осенью и зимой. Холод, жа-ра, слякоть, ветер или духота. Иногда так просквозит, как в аэро динамичес-кой трубе. По неволе приходится пропускать стаканчик и согреть кровь. Но главное – хорошая закуска, питание. Без еды, на тощак ни когда не принимал. – А что у вас было в охранении? – Да ни чего. Может задремал и с перепугу что то померещилось. Но я и выстрелил. Ложная тревога. Они переглянулись. Младшая. – Когда говорите не правду, надо маленько краснеть. – Ошибаетесь, цветочек земли. Надо говорить так, если надо, что бы не правда была правдой. Древние греки говорили. – Если правда приносит народу и обществу вред, то такая правда является ложью. И на оборот. К нашему сожалению, но правда так же разнообразна, как и не правда. И порой трудно отличить грань между одним и другим. И только жизненный опыт помогает находить эти нюансы.    – Не совсем понятно. – Скажу проще. У каждого своя правда. У меня одна, у вас другая, у сестры третья, у вашей мамы и папы иная. Вот ваша мама против того, что бы её дочь общалась с солдатами, а ваша сестра не вняла совету, по тому что у неё своя правда. Так и создаются мировые конфликты. Дочери с улыбкой посмотрели на мать. Та немного смутилась. – Да нет, я не против, только всё не ожиданно. – Я вас понимаю. Как в начале организации колхозов, выразился один мужик. – Да нет, мы не против колхоза, только в не нашей деревне. Дочери рассмеялись, отец с матерью улыбнулись. Младшая старшей по английски. – А он оригинален. Я бы и то в него влюбилась. – Во первых тебе рано думать о подобном. Во вторых я не влюблена в него. – За чем же ты с ним сошлась? – Не знаю. Наверно за хотелось сильного мужчину, говорят у колхозников перво бытная сила. – Но и как, оправдались надежды? – Не стыд-но спрашивать? – Нет, интересно. – Ещё не поняла. – Завтра скажи. – Скажу маме что бы ремнём по потчевала. Тогда я сама проверю. – Девочки, не при-лично при постороннем человеке разговаривать на иностранном. – Разве мам, он посторонний. – Не придавай словам другое толкование. – Ни чего, пусть говорят. Очень занимательный и интересный разговор. – А от куда вы знаете, какой у нас разговор? – Я умею читать мысли. – Но и о чём же мы говорили.   – О том, что вы уникальное творение природы, цветочек земли, не прочь проверить, какие бывают колхозники. Они смутились и рассмеялись – Но да, я поняла, вы знаете английский. – Пока нет, но кое что понимаю. Хорошо бы вместе познавать какие бывают колхозники. Вы бы позанимались со мной. Может когда в жизни пригодится. – С удовольствием. Я почти в вас влюблена. – Любовь прекрасное чувство. В вашем возрасте я влюблялся на дню по сотне раз, от девочек, которые учились ходить, до бабушек, которые уже не в состо-янии были ходить. Я влюблялся во всё. В деревья, в шмелей, в речные лилии и в рассветные и закатные радуги. Но на завтра всё проходило. И были новые увлечения. Но я ни кому ни когда не показывал свои чувства и не признавался, наверно зная, что на завтра всё пройдёт. Позже я понял, что это была любовь познания красоты, а не чувство и желания которые мы приобретаем со време-нем, с возрастом. Лена: – Я переговорила с мамой и папой, можешь оставаться у нас ночевать. Младшая – Конечно, это здорово. Вам надоела наверно казар-ма. Мать – А ты чему радуешься? – За сестру. И вообще. Жаль что вы скрыт-ный и не во всём нам доверяете. – Древние греки. – Ах, оставьте своих греков, это уже становится скучно. – Хорошо. Но я вас ещё больше разочарую. Утром подъём, зарядка, умывание, завтрак, занятия и т д. Всё по строгому распоряд-ку. – Но что ж, я не против дисциплины. Хотите я что ни будь вам спою? – Да. Только мы сначала поможем маме убрать со стола, помоем посуду и потом предадимся развлечению. – И вы хотите мыть посуду? – А по чему нет? На кухне солдатской столовой, знаете сколько я перемыл посуды – горы. Профес-сионал. Мать – На кухне все не поместимся. Мы с Леной по моем, а вы по беседуйте. – Спасибо мама. Она у нас умная. Поняла, что мне хочется с вами поговорить, по общаться, по любезничать. – Эх вы любезна. Дай ка мне лучше книжку, не желательно выбиваться из колеи, при всех ваших ещё не распусти-вшихся бутонах, пока не ведомого цвета. А ждать долго, когда они распус-тятся. По этому. – Так прозаично. А разве нельзя сделать исключение. – Не-льзя. Лётчик, долго не летающий, проходит проверку, переподготовку, пиа-нист постоянно тренирует пальцы, спортсмен строго соблюдает распорядок. Жизнь слишком буднична. За то, когда в определённое время увидишь рассве-тную радугу, почувствуешь всю глубину её лучезарности. Или алмазные рос-сыпи росс на отаве в лучах восходящего солнца. Кажется кто то рассыпал жемчужинки. Нежен и иней на ветвях. И последние закатные радуги в пред зимие. – Тогда займёмся английским. А можно, я по сижу у вас на коленях.      – Думаю можно, если не будешь шалить и мешать. – Я буду сидеть тихо, тихо, как мышка возле кошки. Он расположился на диване, она принесла учебник и уселась на колени. Обняла за шею, склонила голову на плечё и вскоре уснула. Он осторожно отнёс её на кровать.
       В 12 ушли с Леной в спальню. Разделись, легли. Лена прижалась к нему.  – А знаешь, я кажется начинаю в тебя влюбляться. – Я то же. Но наши пути разойдутся, по мимо нашего желания и воли. Кому то в право, кому то в лево. Не будем пытаться изменить пред назначенное тайнами природы. Я не верую-щий, не увлекаюсь мистикой. Да же не познанные тайны природы объясняю элементарными законами физики из школьного учебника. Но, но не пытаюсь нарушать инстинкт природы. А он во мне довольно сильно развит. Вернее сохранился от перво зданности и перво бытности. Он поцеловал её. – И он мне подсказывает, пробуждает желание соединиться с тобой, наслодиться не поз-нанной тайной природы. – Соединяйся. Я хочу тебя. Когда он опустился на неё, она оплела его тело руками и в низу ногами. Тихо застонала. После при-ливов и отливов, расслабились. – А может тебе не ездить в отпуск. По будешь у нас. – Не обессудь. Хочу увидеть маму. Инстинкт мне подсказывает, что мо-жет быть это будет наша последняя встреча. А она очень хочет увидеть меня и я её. Нельзя оставлять без внимания надежды матерей. И может наша встреча принесёт крупицу радости, согреет её холодеющее сердце. Мама. Я так и не разу не поцеловал её маленькие, худенькие натруженные руки. По молодости, не осознанная наивность, со временем оказывается наверное не обдуманной чёрствостью. Хочу поговорить с ней, попросить прощение, что не смогу уте-шить её старость. Что я избрал уже не ведомый путь и не скоро, а может и ни когда не вернусь к уюту тайги, к отчине, не посещу погоста родителей. Не обессудь и ты, что я не могу с тобой остаться. С намеченного пути не возвра-щаются. – Сперва, что ты не хочешь на мне жениться, я воспринимала шуткой, в укор, что я не хочу выходить за тебя замуж. Теперь я поняла, что это истина, без лукавства и уязвлённого самолюбия. Наверно и во мне прояви-лся инстинкт природы, что я всё же пошла или пришла к тебе на свидание. Ложусь под тебя и не капельки не сожалею. Колхозничек. Если, если когда то будет одиноко и грустно, приезжай. Я рада буду нашей встрече, если буду даже замужем. Объятий может не смогу подарить, но искренне буду рада тебя видеть. И немного по говорить, узнать твою долю – судьбу, куда тебя ведёт твой инстинкт природы. Наверно что то другое привлекло меня к тебе, а не желание сильного мужчины. Наверно есть и по сильнее. Но твоей ауры, тепло-ты, доброты и нежности, может я не встречу больше ни когда. Мне хорошо с тобой, отрадно и удивительно уютно. Только по легче сжимай меня в своих объятиях, а то я боюсь за хрупкость своих косточек.
       Утром он поднялся рано, по распорядку. Разбудил младшую сестру. – По-ра вставать. Она долго смотрела на него. – Уезжай, а то я тебя изнасилую.       – Что бы не приходили подобные желания, займёмся зарядкой. – А Лену что не будишь? – Она немного устала и пусть по спит. – Понятно. Её жалеешь. А меня можно тревожить, не давать высыпаться. Ладно, подчинюсь.
       В общей комнате стал показывать комплексы упражнений. Вышли мать и отец. – Что случилось? – Этот грубиян, колхозник, заставляет меня делать за-рядку. Свою Лену жалеет, а на до мной считает можно проводить дикие опы-ты. – Вы что не нормальные, не даёте поспать. – Чуть, чуть мама. Солдаты каждый день встают в пол седьмого и ни чего страшного. Тем более мы не шумим, тихо. – Но это дом, а не казарма и соизвольте соблюдать порядок. – И мы мама, за порядок и за распорядок. Мы же тихо и не шумно.
       После лёгких движений и отжиманий. – И что дальше? – Мостик можешь делать? – Да. – Тогда будем учиться делать сальто, ходить на руках и делать колесо. Начнём. Она откинулась назад, выгнулась мостиком. – Сильно не нап-рягайся. Что бы было без боли.  – Поняла, больше не могу. – Хорошо. Он под держивал за спину. – Я тебе помогу, а ты попробуй приподнять ноги и опус-тить в переди. Он обхватил талию, слегка поддерживая таз. Она приподняла ноги и опустила в переди. – Хорошо, только одна без страховки, пока не делай. Смотри как это выполняется. Прогнулся, легко перекинулся. – Со вре-менем будет просто, но нужна упругость рук. А для этого надо делать отжи-мания, постепенно увеличивая нагрузку. – Смотри. Он с делал сальто, прошёл-ся на руках, прокрутил колесо. На сегодня хватит. Водные процедуры. В моё отсутствие, делай только отжимания. А теперь умывание. Она лукаво улыбну-лась. – А маму тоже будем учить делать мостик? – Вздую я тебя доченька за не уместные шутки. И вообще для профилактики. Пока ещё не подно.
       Вышла Лена, сладко по зёвывая. – А вот и моя ленивица. – Но и что, каж-дый день вы собираетесь нас будить ни свет, ни заря? Разведусь. – Но и раз-водись. Я за него выйду замуж. – А где жить будете? – Во дворе шалашь пост-роим. – Долгая песня и здесь не его пресловутая Греция. Мы не греки. Он подошёл, взял  Лену на руки, поцеловал, отнёс в спальню.
       13.12.07. Что бы сократить время, ему разрешили лететь на самолёте. Нес-колько часов лёту и он дома. Частный дом брата стоял на краю города. С не вольным волнением подошёл к калитке. Ограда, сараюшки, огород и поко-сившийся домишко. Мама. Единственное, что в мире нам так дорого и кого всегда желается видеть. Как она искренне и без мерно обрадовалась. Обнял её худенькие плечи, поцеловал её худенькие щёки, коснулся рукой редких седых волос. – Мама, я в отпуске на 10 дней. – Хорошо сынок. Брат, его жена, двое племянников и племянница. После ужина долго сидели разговаривали по обыденным вопросам. Или он расспрашивал, кто где из братьев и как склады-вается их жизнь. Да и без рассказов было понятно, что обыденно. Серый туск-лый мир. Как брат выразился – трущобный. Да.
А Рось всё так же будет жить,
     За покасившимся забором.
       И только в редкие минуты отдохновения будут появляться теплящиеся улыбки, для забытья примитивной обыденности.
       В один из дней перед отъездом он заговорил с матерью о своих намерени-ях. Они сидели рядом на диванчике. Он при обнял её за худенькие плечики. Переговаривались простыми, но тёплыми фразами. – Мама. – Что сынок?        – Мне хочется с тобой по советоваться, по говорить о моих намерениях. У меня 7 классов, ремесленное. Помнишь, ты говорила – учись сынок. Но мне не хотелось отяжелять братьев. У них свои семьи, свои заботы. И я ответил: – Ес-ли появиться желание, и возможности, я продолжу учёбу. Школу младших авиационных специалистов я окончил с отличием. Учился легко с желанием и сам даже удивился лёгкости усваиваемости и какой то радости в учёбе. Мне не хочется возвращаться сюда, в этот, как брат сказал – трущобный мир. К без ликим серым будням. К выпивкам, к случайным радостям и примитивности быта. Я чувствую, что мне дано природой, что то большее и я хочу реализо-вать то, что в меня заложено мудрой природой. Я хочу остаться в армии. Военную школу я окончил на отлично. Учился легко и свободно. И у меня появилось желание учиться. Я верю в себя, в свои силы, в свой разум. И главное, сделать всё, что бы жизнь была интересной, а не скучной, не тусклой, не обыденной. Я прошёл не большое испытание. Даже опасное. Но только че-рез него я попытаюсь реализовать себя. А то что опасно. И в серой жизни можно запнуться и больше не встать. Когда то ты мама, рассказывала, что когда взяли твоих сыновей, моих братьев на фронт, на войну, ты ходила гадать к какому то старику. Узнать их судьбу, заглянуть в их жизнь на перёд. – Да сынок, я ходила тогда к Дудко. – И старик тебе ответил, что он и без карт видит. – Ваша семья под защитой сил природы. В жизни сыновья будут не особо счастливы, но с фронта вернутся все, пусть израненными, по калечен-ными, но живыми. И твои сыновья, а мои братья все вернулись. Я не верую-щий, не страдаю мистикой. Но есть наверно что то ещё не познанное наукой. Наверно древний инстинкт, заложенный в человека силами природы. И он, инстинкт, чутьё,  интуиция подсказывают, как поступать в сложной ситуации. А иногда срабатывают помимо анализа и разума. Помнишь, как Леонид рас-сказывал. В германии в селении остановились в доме на ночлег. Уснул, а инстинкт или силы природы его сонное тело отбросило к стене. Мгновенно проснулся и увидел стоящую над ним немку с кинжалом. Та видно не ожидала такой реакции и растерялась, остолбенела от не понятного явления. Он ногой в живот отбросил её, забрал одежду и выскочил во двор. Солдатам приказал забить дверь и поджечь. Или тогда, когда шёл по зоне и рука сама собой вскинулась в верх. И между большим и указательным пальцем вошёл нож. Я сам помню, как ты спосила, что с рукой. И он рассказал всё с подробностями. Что зек проиграл его в карты, и должен был заколоть, иначе его самого убьют. И то же был поражён не объяснимой для него реакцией. А Николай. Началась бомбёжка. Он посмотрел на разрушенную столовую, забежал на кухню, всё было засыпано обломками. Один поднос с картошкой не сильно пострадал. Он схватил его и выскочил на улицу. Мечущемуся товарищу: – Иди, поедим, я картошку нашёл. – Иди ты со своей картошкой. Бомбят. И побежал в лес пря-таться. Николай сел на крыльцо и стал есть. А тот не добежал 10 шагов до леса, как накрыло. Николай старшине: – И стоило ли бежать за смертью. Поел бы со мной картошки и был бы цел. – Не бравируй Коля. – Да я не бравирую, просто говорят в одно место снаряд или бомба дважды не попадают. Вот я и сел на крыльцо разрушенной столовой. Он многое ещё рассказывал. И Иван, и Андрей и Павел. Или побег из лагеря Андрея. Провалился случайно в какую то яму, нору ли. Рядом ходили, не нашли. Наверно что то есть ещё не познан-ное наукой, как инстинкт природы.
       Я мама прошёл не большое, но испытание. И было странное ощущение, как будто я пред вижу ход событий и на какую то долю секунд их опережаю. Один поднялся, окинул взглядом ситуацию и повёл головой в сторону, стал делать лишнее движение. Я почувствовал, что сейчас будет выстрел и сдёр-нул его. Пуля слегка царапнула затылок головы. Мгновение, но я успевал его по чувствовать. Для меня это было первое испытание. И я не растерялся, не испугался, не ощутил чувство страха. Работали только разум, интуиция и инс-тинкт. Меня наградили орденом «Красной звезды». И подали рапорт о присво-ении офицерского звания, лейтенанта. И предложили перейти к ним. Опасная и сложная работа. Именно работа, а не служба. И я дал согласие. Сейчас соби-рают и проверяют данные о бо мне. Секретность. – Смотри сынок и решай сам, лишь бы у тебя было всё хорошо. Я уже прожила жизнь. Остаток прожи-ву или доживу у Николая. Не обижают. И я не в тягость. Что то ещё делаю, не мешаю. Без работы, без движения, какая жизнь. Я люблю тебя сынок, ты поск-рёбыш. У старших свои семьи, свои заботы, своя какая ни какая, но сложив-шаяся жизнь. Хочется, что бы и у тебя всё сложилось. О тебе мои думы, о тебе заботы, о тебе желание счастья. – Спасибо мама. Я знаю, что ты меня любишь, ты меня ни когда не обижала. А всегда давала разумные советы. Хоть они в жизни могут казаться наивными: – Трудись, не бери чужого, будь честным. В жизни большей частью люди живут по другим, противо положным законам. Говорят одно, подразумевают другое, делают третье или на оборот тому, что говорится. Но я стараюсь быть таким, каким ты желала меня видеть. Свято хранить и по возможности их соблюдать. Трудиться, заботится о чести и ни чем не очернять свою фамилию. Быть искренним и глубоко верить в доброту и взаимное уважение простых людей.
       Он взял её худенькие ручки и осторожно поцеловал ладони. – Спасибо тебе мама, за всё. За заботу, за доброту, за веру в меня, что я не унижу, не опо-зорю нашего рода, нашей фамилии. Я горжусь тем, что при своей без грамот-ности, ты у меня уникально здраво мыслящая, умная мама. Даже с высшим образованием я не встречал таких умных женщин. Я помню твои слова. – Жи-вите мои сыны так, что бы вам не было стыдно за свою фамилию. Я хочу и буду так жить, как ты мама, нам завещаешь. И прости меня за всё, если где то по детской наивности приносил тебе огорчения. – Да нет сынок, ты меня не огорчал. Был не балованным, вдумчивым и любо знательным. Я на тебя возла-гала и возлагаю большие надежды, что ты чего то достигнешь. И поднимешь-ся над нашей обыденной жизнью. Выйдешь в люди. Братья рядовые тружен-ники. Леонид стал офицером, но задохнулся, остановился на пол пути. Жена, кулачка, отравила ему жизнь, стал по пивать. На тебя осталась одна надежда, что ты будешь не простым колхозником. Он улыбнулся. – Мама, я горжусь, что я колхозник, что познал простой труд. Но в колхоз или вернее в совхоз, где я работал трактористом, уже не вернусь. Можно и в колхозе, в примитив-ном труде, если не пить, обрести перво бытное людское счастье. Но я чувст-вую в себе достаточно сил, воли и разума, что бы познать что то иное. И за одно посмотреть мир. – Пусть тебя хранят и помогают во всём силы природы. Будешь ты счастлив и я буду счастлива сознанием, что мой сын обрёл или нашёл свою долю, свою судьбу. Здоровья тебе сынок и счастья. – И тебе мама, здоровья. По береги себя. Жаль что я не могу утешить твою старость. Слиш-ком всё сложно в этом мире. Но я хочу пройти свою стезу, и желалось бы ещё раз увидется с тобой. И что то изменить в твоей доле. – Навряд ли сынок, мы ещё раз встретимся. Чувствую, что мои силы иссякли и пора на покой. Не ту-жи, не огорчайся. Всё естественно. Так определено природой, появляться на свет, взрастать, жить и угасать.
       Она вышла его проводить. В конце улицы, прежде чем свернуть, он огля-нулся. У калитки стояла маленькая, худенькая, хрупкая женщина, давшая ему жизнь, взростившая его, научившая перво зданной, перво бытной, примитивно наивной, но великой мудрости, мудрости природы. Сердце сжалось не измери-мой болью, с понятием, что они ни когда больше не встретятся, не увидятся и он не коснётся сыновьим поцелуем её маленьких натруженных ладоней. Пере-нёсших не измеримые огромные тяжести за свою долгую, но не слишком уст-роенную жизнь. По щекам скатились слезинки. – Прости меня Мама. Прости за всё, что я мог бы сделать для тебя и не сделал. Он поднял руку и слегка по качал. И её маленькая ручка поднялась и помахала ответно. – Прости. Мама.   
       И вы матери земли, простите своих сыновей за то, что они не всегда воль-ны в суровой и жестокой жизни, по не зависящим от них обстоятельствам, создать вам земной уют и утешать вашу старость. Слишком много на земле злобы. И вольно или не вольно, они, ваши сыновья, вынуждены идти другими путями, жить или даже гибнуть по чуждым им законам на чужбине, с надеж-дой и ради вашего счастья. Простите.
       Лена встретила его с распростёртыми объятиями. – А я по тебе соску-чилась. Не как я в тебя влюбилась. А ты? – Извини. Мы по позже о бо всём поговорим. Ты не представляешь, как мне было тяжело расстоваться с мамой. У меня такое предчувствие, ощущение, что мы больше ни когда не увидимся. И я своим отъездом, своим расстованием ослабил её без мерно истощённые не лёгкой жизнью силы. Вам не понять, какое это напряжение, какая воля, какой подвиг быть простой труженницей. И я не могу, не в состоянии создать уют для её закатного времени. В чём интересно смысл нашей жизни? Может всё можно делать проще. Демобилизоваться, вернуться в совхоз, жениться, завес-ти хозяйство, пахать землю, сеять и выращивать хлеба и с отрадой их убирать в надсадную, но радостною страду. И не думать о мировых проблемах. Что есть проблема проблемы – проблема. Какое поганое слово, вернее не его смы-сл, а бессмысленность, слова паразиты или порнозиты. – Давай заберём её к нам. Я не обижу её, обещаю. – Не льзя цветок севера пересаживать в южный сад. Даже если это сад. И притом я уеду, на сколько и сам не знаю. На год, годы или на всегда. Не обессудь, но я не хочу тебе лгать. Я то же кажется в тебя влюбляюсь. И всё же лучше оставить нашь уговор как он есть. Ты не собираешься выходить за меня замуж, я не собираюсь жениться. – А ты жес-токий. Мало ли что девушка или женщина может сказать. Не всё бывает исти-ной. – Не я жесток. Жизнь слишком жестока. Если можешь – прости, если не можешь возненовидь. Я всё приму без изятий и всё прощу тебе, цветочек земли. И любовь, и измену, и даже ненависть, если таковое появится.
       Пришли бумаги. – А мне дали месячный отпуск. Если не против, мы про-ведём его в месте. Если нет, я уеду раньше. – Нет. Хоть месяц, но любви. Она обняла, прижалась, заплакала. – Не плачь цветочек. Я постораюсь, что бы этот месяц был мгновением целой жизни. – А может папа поговорит, по хлопочет и ты останешься здесь. – Нет. Есть замечательный фильм «Обгоняющая ветер». Когда они с сединой в волосах случайно встретились на берегу того же моря, она спросила: – По чему ты не оглянулся, когда я тебя звала? Он замедленно ответил: – Я не верю в счастье, ради которого стоит оглядываться назад. Он юнцом тогда уплыл за своей мечтой.
       Когда я по прощался с мамой, в конце улицы, прежде чем свернуть в сто-рону, я оглянулся и не волно заплакал. То мать. И её время спешит к закату. Мы другое. В военной школе я впервые взглянул на себя со сторны и понял, что мне многое даётся легче, чем другим. Что мне дано природой что то боль-шее чем обычному человеку. И желательно это большее, ешё не познанное самим собой – реализовать. Так принято, если куда то уходишь, не останавли-ваться и не всегда оглядываться.
                Прежде всего надо верить:
В самого себя, в свои силы,
в свой разум, а потом уже в жизнь
или в то, что называется судьбою.
       Я поверил в себя. А ты укрепила своей любовью эту веру. Хотя бы в том, что я мужлан, колхозник могу соблазнить и любить и генеральскую дочку. Она рассмеялась. – Да уж. Самоуверенности в тебе хоть отбавляй. Я пошла на свидание ради спортивного интереса, даже не собиралась с тобой целоваться. Но ты меня самоуверенно заключил в объятия, что я даже растерялась. А ког-да опомнилась, поняла, что стала женщиной. Ты случайно гипнозом не обла-даешь? – Я смутно представляю, что это такое. Всё объясняется проще. За некоторое время до этого, я провёл несколько встречь с женщиной, с женой одного офицера. Познание женщины так всколыхнуло мои глубинные чувст-ва, что мне захотелось с кем то повторить эти мгновения. Встретилась ты. Ви-жу красивая, но не серьёзная. По чему не попробовать. – По пробовал? – Да. И не сожалею. Такое уникальное сокровище. – Ах ты развратник. Соблазнил жену офицера, потом решил, что я не серьёзная и можно по развлекаться. И так без застенчиво в этом признаёшься. Мама видишь какие бывают колхо-зники. – Такие же как и некоторые генеральские дочьки. Два лаптя – пара.      – Но вот. Я думала мама мне по сочувствует, а она нас обозвала допотопной исторической обувью. Придётся на первый случай тебя простить. А интерес-но, как тебе по нравилась чужая жена? – Она замечательная женщина. Она го-това была ехать со мной в деревню, в колхоз. Я сказал, к обоюдному сожа-лению, что нет колхоза и нет деревни моего детства, не куда ехать. – К сожа-лению? – Да. К сожалению. – А может ты в неё влюбился? – Нет, но со време-нем мог бы. Она была бы замечательной женой. – Хороша же жена, которая мужу изменяет. – Всё не так в жизни просто. Не только из прихоти изменяют. Иногда из внутреннего одиночства. – А если бы я изменила тебе? – Какие твои годы. Ещё не раз изменишь. – Но да, я забыла, я же не серьёзная. Ты посчитал, что я хожу по рукам? – Я уже говорил, что не всё в жизни так просто. Бывают гулящие становятся верными жёнами, и девственницы самыми отъявленными прости утками. Тайны природы и человеческой души – не постижимы.
       Они сидели ужинали. Родители поглядывали на них, то опускали глаза на еду. Лена: – Налейко мне немного коньяку. Видно дейстывительно мы с тобой два лаптя – пара. И всё таки, хоть я и не серьёзная, люблю тебя больше, чем ты меня. – Не будем колебать чаши весов, что тяжелея. Некрасов прав.
     Люби покуда любится,
Встречай пока встречается
     И сердце не томи.
       Лена подняла бокал. – За нас, два лаптя, за любовь. – А мне. Взяла налила.  – За три лаптя. Я в душе то же колхозница. – Отец, раз наша дочь колхозница, примени к ней и колхозное воспитание. Возми ремень и хорошо выпори, пока не поздно. – Поздно мама. Мать испуганно – Что? – Не пугайся мама, я сказа-ла в другом смысле, не о том, что ты подумала. Я умная у тебя дочь. А умные люди всегда тянуться друг к другу. Если Лена будет верной женой, я не буду отбивать её мужа. Но если у них что то не сладиться, он колхозник, мужлан или ещё что то – будет моим. Поверь мама, счастье не только в достатке, в комфорте, в офицерских погонах, хотя и это имеет значение. Счастье – это в жизни найти самого себя, родственное сердце и веру, что личные не урядицы не повлияют на чувство доверия, заботы друг о друге, любви. Я знаю мама, ты счастлива, любишь папу и он до сих пор влюблён в тебя как мальчишка.  Ро-дила ему дочерей. Не знаю, грустит ли он, что нет сына. Да у вас взаимо пони-мание. И не так уж часто бывают такие счастливые семьи. Но мне хочется большего. Возвышенной красоты. Красоты разума, радуги, рассветных лучей солнца, жемчужных росинок и нежности лепестков. – Это ты у него набралась таких эпитетов или метафор. – Может быть. Ты не обратила, как он искренне внимателен к Лене. Я не завидую. О нет, мне чуждо такое понятие, но я иск-ренне любуюсь их отношениями. Её укор, он гасит поцелуями, хмурь бровей разглаживает улыбкой, не удовольствие – объятиями. И всё делается естест-венно, искренне, без мятежно. Я люблю его, как мужа моей сестры. У меня нет вожделённых мечтаний, а его прикосновения не вызывают желания сладо-страстия. Я ощущаю только теплоту, как от прикосновения, мамы, папы или сестры. Я то же хочу учиться и не забивать голову праздностью мещанства. Не правда ли мама, он культурен, начитан, интересен своим миро возрением. И перво бытной может наивной не за висимостью и не принуждённостью. И я уверена, ему без различно, генеральские мы дочки или просто народье. И об-рати внимание. Когда мы занимаемся зарядкой, какая выходит Лена из спаль-ни утром. Как она лениво потягивается, сладо страстно зевает и с довольным прищуром улыбается. Кажется ещё чуть чуть и она как котёнок за мурлычет. А как её сияют глаза, словно звёздочки на небе или росинки в лучах восходя-щего солнца. И я и Лена без мерно тебе благодарны, что ты у нас удивительно умная, может не всё понимаешь, но чувствуешь больше сердцем или душой, не высказываешь мелочных не удовольствий и не пытаешься нас противо пос-тавить ему. – Вы уже взрослые, что же я буду давать какие то советы, если вы зарание всё решаете сами. Конечно в чём то могли бы по советоваться и с родителями, но. – Но пока нет сложностей, а по пустякам не к чему тревожи-ться. Не спрашивать же совета – умываться утром или нет. Или что то другое.
     14.12.07. Не заметно и в то же время быстро течно проходили дни. Иногда  брал лопату и производил озеленение двора. Лена как то спросила: – Тебе скучно со мной? – Нет, моя, пока моя фея. Разве я скучаю с тобой? – В постеле нет, но днём иногда начинаешь слоняться из угла в угол, как буд то что то по-терял и теперь ищешь. Если бы не книги, не занятия с Наташей иностранным, я не знаю что бы ты делал. – Просто колхозная привычка. Надо что то по де-лать, дать занятия рукам, произвести нагрузку на тело. Не обращай внимания, ты мне желанна. А это главное. Мы же ходим с тобой в кино, в театр. Вече-рами иногда поём. Если хочешь, можешь сходить в какой ни будь ДК. Может тебе самой со мной скучно. Сходи куда ни будь к подругам, развейся. Она подошла, обняла, поцеловала. – На оборот. Мне хочется, что бы ты был каж-дую минуту, каждую секунду со мной. Разве ты не замечаешь, как быстро ме-лькают дни. Осталось всего 3 дня и мне становится не уютно от этих и. Она заплакала. Он взял на руки, отнёс к дивану и усадил на колени. – Мы не дого-варивались о слёзках. – Я не плачу, они сами бегут. Уедешь, я сразу выйду замуж. Что бы о тебе не думать. Иначе я могу лишиться рассудка. Я сейчас просыпаюсь и потихоньку тебя рассматриваю, словно хочу запомнить твою каждую чёрточку. И мне порой грустно и тяжело. Колхозничек, мой, родной, любимый. Останься со мной. – Не обессудь, многое в жизни мы должны делать не так, как нам хочется. Он стал по качивать её. Тихо с улыбкой запел.               
  Ты не грусти,
     Мы с тобой ещё встретимся.
Сколько в пути не пробуду я месяцев,
А возврачусь хоть на вечер сюда.
     Наташа подхватила.           Вечер нам ни к чему,
     Вечер в море песчинка.
     Мы тебя подождём,
Только ты приезжай на всегда.
    – Эх цветочки вы мои не наглядные, я люблю вас всех и вашу маму, которая относится ко мне отрицательно, хотя как умная женщина и не показывает ви-да. Но у жизни свои законы и они не редко не совпадают с нашими желания-ми. Вывод. Надо идти в перёд. Земля круглая и рано или поздно, но окажешь-ся в исходной точке. – Вот именно, рано или поздно. А если поздно? – Я не страдаю мистикой, но и не люблю с пути поворачивать назад, возвращаться. Есть даже такая примета. Если пошёл, значит всё взвешено, обдуманно и надо идти. Перед отходом присаживаются на дорогу. Я думаю для того, что бы обдумать, не забыто ли что. Милые мои цветочки. Поймите, есть железное сталинское слово – надо. Надо. Я по просил прощения у мамы, что не скоро вернусь и может больше мы ни когда не увидимся. Она всё поняла и всё мне простила. Поймите и вы меня и если можете – простите. Хорошо у вас, тепло, светло, уютно и как говорят – мухи не кусают. Но я колхозник и по врождён-ной привычке скучаю и по ненастью. Мы колхозники приучены к сизифову труду. Но стоит убрать у Сизифа камень и жизнь потеряет для него смысл.      – Но разве катать камень, это смысл жизни? – Для Сизифа да. У каждого свои понятия. Горький понял. Для сокола, даже с поломанными крыльями – полёт это одно. Для полоза полёт – просто падение. Я расправил ещё не окрепшие крылья, но свои крылья. Взлечу ли я или паду, сам Все вышний на вряд ли знает. Но я хочу по пробовать, взлететь. – Можно тебе задать несколько воп-росов? – Да спрашивай о чём пожелаешь. Смогу – отвечу. Нет – промолчу. Не обессудь. – Ты очень скрытен. Ты можешь часами говорпить о запахе весен-него навоза, о колхозе, коровах, но не разу не рассказал о своих мыслях, думах, мечтах. – А может у меня нет – ни мыслей, ни дум, ни мечтаний, день прожил и ладно – И всё таки я буду тебя спрашивать, допрашивать, пытать. Я хочу знать, кого я полюбила. А то, что тебя можно любить, я понимаю не то-лько сердцем, но и разумом. По чему ты нам не доверяешь. Папа военный, генерал майор. Мы воспитаны в понятии, что на людях продумывать, что говорить, не произносить лишних слов и не касаться опредедённых тем или отвечать не определённо, как ты сейчас нам. – Видишь ли. Древние греки го-ворили. – Ах оставь своих дурцких греков. – Но по чему же дурацких. Очень умный был, к сожалению был – народ. Не доверяй свои мысли и тайны детям и женщинам. Дети не разумны и могут проговориться или не выдержать. Женщины влюбиться – предать и продать. – Может это и великая истина, но в данном случае она не подходит. Не ужели у тебя такие великие тайны, что даже нельзя доверять нам, семье советского генерала? – Милые мои звёздоч-ки, росинки, зореньки. Я должен вас разочаровать. Нет у меня великих тайн. Всё просто и прозаично. Но я колхозник и думаю не столько о себе, сколько о вас. Может весь смысл моей жизни – вы. Но я должен понимать и понимаю, я уеду и с меня как говорят, как с гуся вода. Забудьте и вы и ни где обо мне, особенно на людях ни когда не вспоминайте. У меня есть враги. Уже есть. Со временем их станет больше. Меня им будет не просто достать. Но если они причинят вам хоть молейшую боль, моё сердце разорвётся на части, на мелкие осколки, как хрустальная ваза от не осторожного прикосновения или ударе о гранитный камень. У меня ни чего нет дороже на свете, чем мама и вы, вклю-чая и вашу маму. Чем будет вам о мне меньше известно, тем надёжнее. Отец.  – А можно мне задать вопрос? – Да. – Я даже не знаю, как обращаться на ты или вы. – Можно как принято в армии, по уставу на ты. – Твоя жизнь круто изменилась после того случая на посту? Он помедлил. – Если говорить точно, то упростило, подготовило, ускорило моё решение. – А что всё же случилось тогда? – Когда? – Но на посту. – Но. Извините, но не помню. Да я и не был ни на каком посту. Меня наверно с кем то спутали.
                Ни чего не видел, ни чего не слышал,
                Ни чего не знаю, моя хата с краю.
       Так надёжнее. У нас в деревне говорили. Нельзя целиться в человека даже сучком. Один раз в год и осиновый сучок стреляет. Извините. Но вы знаете, что такое подписка. – Понял. – Пойдёмте лучше завтра в кино. Лена: – Не пой-ду я с вами. Иди с Наташей. Мам, они не дают смотреть фильм, возятся, хихи-кают. Даже окружающие на них шикают. – Но я виновата. Он то бочёк щеко-чет, то рёбрышки начинает считать. – Горе мне с вами доченьки. Как то всё не путёво. – Сама мама виновата. – Ещё нашлась одна обвинительница. Но отца понятно, что я сына ему не родила, а дочерей, с которыми теперь головная боль. А перед вами я в чём провинилась? – Ты перед нами ни в чём не виновата мам. Но папа прав. Мало того, что дочерей родила, но ещё и родила их очень умными. От сюда и результат. Были бы мы не далёкими. Лена где ни будь бродила бы с ах фицерами, я бы то же не стала учиться и пошла бы по обычному пути. Как сонька плутина. В её постели по моему все офицеры гарнизона перебывали. А у Лены один, да и тот ещё колхозник. Ужас мама.     – Не утрируй. Может я чего не до понимаю, но как то не так. – А ты мама покажи как. Все рассмеялись – Не стыдно такое говорить матери.
       Наташа подошла обняла с зади, поцеловала. – Вот видишь мама и ты улы-бнулась. Последнее время ты какая то настороженная, редко и скупо улыба-ешься. Расслабся. Знаешь мама. Я понимаю, я чувствую. Уедет нашь колхоз-ничек и станет всё обыдено, прозаично и даже как то пусто. Не только в квар-тире, но и в сердце. Ты сама это по чувствуешь, если даже и не подашь вида. Знаешь мама. Лена счастлива, естественно и искренне. Я то же счастлива, что у меня такая умная сестра, что у меня такая умная мама, хороший папа. И уни-кум природы нашь колхозник. А время само расставит свои точки, запятые или много точия. Будем жить. – Хорошо доченька, наверно ты права. Время определит, что так и что не так. – Расслабься мама и по чаще улыбайся. У тебя такая красивая улыбка. Мы любим тебя мама и колхозник то же. Он так акку-ратен с тобой в разговоре, даже начинает как то говорить замедленнее, словно выбирает слова, что можно сказать, а что не желательно. Знаешь, когда я смо-трю на других мужчин или слушаю их разговор, они мне кажутся примитив-ными, я понимаю его больше Лены. Он должен ехать, взлететь или. Лучше без или. Только не и. Я верю в него, понимаю его, и как не парадоксально люблю. Когда мы первый раз встретились, взглянули друг на друга, мы погрузились в какой то мираж, миф или сказку. И казалось готовы смотреть друг на друга ве-чность. Не осуждай меня мама. Мне в общем то и ни чего не надо, по шутить, по говорить и посмотреть друг на друга. Он смотрит на нас с Леной как на рассветную радугу, как на лучики солнца, на росинки или ещё что то таинст-венное и возвышенное. И мне интересен этот востоженный взгляд. Я желаю счастья Лене и буду заботиться об ней.
       Ещё сутки. Была не истовая ночь. Лена то стонала, то смеялась, то пла-кала. Почти на грани истерики. И снова забывалась в его объятиях. Он встал как обычно, но она спала почти до 11. Отец на работе. В обед мать и Лена пошли в магазин. Он сидел в спальне в кресле с лёгкой грустью. Вошла Наташа. – Дома ни кого нет. Я ждала свободной минуты, этой минуты. Она подошла слегка бледная, напряжённая. Расстегнула халатик. – По, поцелуй мне пожалуйсто животик и чуть по ниже. Он поднял голову, взглядом встре-тился с её взглядом. – Пожалуйсто. Её губы дрожжали, а по щекам покати-лись слезинки. – Хорошо. С условием, что ты больше ни когда не будешь это-го делать. Он поцеловал животик, коснулся нижних губок. Она прижала голо-ву. – Да, да милый. Пока ты не вернёшся ни кто их не будет целовать. Ни кому они не будут принадлежать, кроме тебя. Ты будешь единственным моим муж-чиной. Он чуть отстранилась. Его руки лежали на бёдрах.– Хочешь, я лягу в постель? Он отрицательно покачал головой. – Не будем терять разума. Она вдруг присела, спустила его плавки. Рука туго обхватила, а губы коснулись головки. Время не измеримо. Она поднялась. – Спасибо. Я эти мгновения буду помнить всю жизнь. Они повернули голову, в дверях стояла Лена. Лёгкая улы-бка или усмешка скользила по её губам. – Прости меня сестричка, но это я сделала один раз на прощание. – Я поняла. Прощаю. Если бы это увидела мама, она бы упала в обморок. Голос с зади. – Мамы всё должны выдержи-вать. Я удивляюсь себе. Приоткрыла дверь, потом прикрыла. И только боя-лась, что бы не появилась ты. Странно, я словно в полу сне. И не знаю, какой это сон, плохой или хороший. Делайте что хотите. Только без глупой ревнос-ти. Завтра, завтра надеюсь всё закончится. Я открыла, увидела, они стояли ко мне боком. Она взяла и медленно поцеловала. Это гипнотизирует. Я закрыла дверь. И тихо. – Сумасшедствие. Вместо того, что бы огорчиться, я ею, моей не разумной дочерью, восхитилась.
       За ужином почти не разговаривали. Лена теплила на губах затоённую улыбку. Наташа сидела бледная, подавленная. Мать: – Наташа, поешь, осты-нет. Отец, налейка нам по бокалу шампанского. Да Наташа, ты права. Уедет он и в доме действительно станет как то пусто. Да же мне не много грустно. Я должна бы была тобой Наташенька огорчиться, а я помимо воли тобой восхи-щена, и твоей любовью и твоей смелостью. Что же? Наверно действительно есть что то не познанное, как говорит колхозник, инстинкт природы. Я по бе регу дочерей. Приезжай когда сможешь. Я не буду противиться твоему появ-лению в нашем доме. Ни к чему вставать на дыбы и что то переиначивать, что бы не было хуже. Наверно примитивная, но искренняя естественность много лучше заумного фарисейства. Ложитесь по раньше. Завтра рано вставать.
       В спальне Лена. – Наша последняя ночь, любви. Мне жаль Наташу, она наверно больше меня переживает. Знаешь, мама то же видела ваши прощаль-ные поцелуи. И призналась, что не осудила свою дочь, Наташу. А восхити-лась. Даже за столом вскольз сказала, что не осуждает её смелости. Хочешь, я приглашу Наташу и мы побудем в троём. Я боюсь, что бы она не сделала какой ни будь глупости. Поди не спит. Не хочу что бы наглоталась снотвор-ных – Сходи пусть поспит на другой кровати.
       Лена накинула халат, вошла в комнату Наташи. Та сидела на кровати, обх-ватив колени и вперив взгляд в окно. – Ты что не спишь?. – Не знаю, пока не хочется. – Не вздумай принимать снотворные. – Нет, я об этом и не думала.    – Пойдём к нам. – Я буду вас стеснять. – Не в упрёк. Просто коментирую. После того, что я видела, не стеснишь и не помешаешь. – Прости. – Глупости. За любовь прощения не просят. Между прочим, не я одна видела. До меня заг-лянула в спальню мама. Она сама мне сказала: – Я не осудила Наташу, а вос-хитилась её смелостью. Видишь, даже у мамы ты вызываешь гордость. Поце-ловала. – Пойдём. Я всё поняла с вашей первой встречи. Поверь, я ни капель-ки не ревную. Ревность – дикость. А мы две сестры, любим друг друга и всегда будем любить. И заботиться друг о друге. Это я сказала ему, что хочу тебя позвать. Ни к чему быть тебе одной в прощальную ночь. Мы обе будем счастливы. Мне хватает, даже чуть устаю. Только не спеши стать женщиной.
– Если я по желала бы, он всё равно не принял. – И правильно. Одно поцеловать, символично. Другое прежде временно стать женщиной и осложнить себе жизнь.
       Вошли в спальню. Лена: – Вот и твоя фея, росинка, лучик солнца и рассве-тная радуга. Красиво, я как то об этом не думала. Можете по обниматься. Только не переходите грань разумности. Ей ещё рано быть женщиной. В тро-ём легли в постель. Он в средине. – Не правда ли Наташа, в его объятиях как то уютно.  – Да, хорошо. Всю жизнь бы так. – И по чему в нашей стране не разрешают много жёнство. Гарем наверно не так уж плохая вещь. – Но да. У тебя две подмышки. Две жены можно, больше не желательно. – Но ещё есть место с верху. – Мы подумаем. – Нам надо было с первых дней организовать прайд. – Нет Лена. Всё хорошо в разумных пределах. Это было бы не приятно родителям. Они бы догадались и иные бы сложились отношения. А может быть и вообще ни каких. – Я удивляюсь выдержке мамы. – Она у вас умная женщина. И наверно инстинкт подсказал, не обижать дочерей, а понять их.     – Интересно, когда я открыла дверь и увидела экзотическую картину, я внут-ренне ахнула, потом восхитилась, а потом чуть не рассмеялась. Я всё мгно-венно поняла. Но а ты, нашь лев, как себя чувствуешь? – Лёгкая грусть, боль и нежность. – Вы можете соединяться. Я перейду на другую кровать. Или уйду. – Не стоит. Если я посмотрела на тебя, посмотри и ты на меня. Я то же иногда легонько целую, символично. Для отрады и нежности.. Хотя долго не льзя, говорит, что зло употребление не желательно и для организма вредно.
       – Я не стесняюсь. Очень интересно. И я даже ни чуть не смущаюсь, наверно это и есть инстинкт природы.– Я обещала его ждать, хоть всю жизнь и беречь себя для него.
       Наташа положила голову на плечо и стала дремать. Его руки гладили ос-торожно их плечики. Слегка с лёгкой грустью чему тоулыбался. Мгновения бывают прекрасны, но к сожалению не продолжительно сияние радуги.
      Снова разговаривали, шутили, смеялись. Лена начала дремать. – Я по сплю. И тут же уснула. Он слегка гладил волосы Наташи. Она по удобней устроилась на плечё, коснулась губами его щеки. – Я думала ты осудишь меня за наше первое откровение. Лена то же делает так. Значит ни чего противо естественного. – Да. В древности был обряд, целование дето родных органов перед соединением, как символ вечной любви и доверия друг другу. – Да. Я просто по целовала на прощание. Как то таинственно и тревожно. Меня потя-нуло в сон. Как Лена сладко посапывает. Вскоре уснули.
     К утру первой проснулась Лена. Он то же открыл глаза, проснулась и Ната-ша. – Уже утро. – Да. – Я кажется только уснула – В следующую ночь выспи-шься. А мы пока соединимся. – Соединяйтесь, а я по дремлю.
       Когда выходили из спальни, мать по качала головой: – Я приготовила зав-трак. Умывайтесь. И за стол. Отец то же встал. Пора. – Да мама, пора. Вот и кончился мой медовый месяц. Мама. Она сделала паузу. – Что говори. – На-деюсь Наташу. – Не волнуйся мама. Мы разговаривали, шутили, смеялись. Всё было в разумных пределах. Я ему ни чего не говорила. Я не предохраня-лась. Что ты на это скажешь? Мать обняла, за глянула в глаза. – Что я скажу. Решай сама. Только не спеши с выводами, что бы не наделать глупостей, о котроых потом не редко всю жизнь сожалеют. Когда я увидела как он целует Наташе живот, услышала шопот её слов, что она будет принадлежать только ему, ждать его. Я отошла, вздохнула и почувствовала, что прощаю ему всё. Даже то, что мне не понятно ни в вас, ни в нём. Решай сама. Но я не против, если о нём останется память внуком или внучкой. Человек, который вышел извини, почти из навоза, не прельстился нашим житьём - бытьём, расстался с генеральскими дочками, хотя и без мерно их полюбил, не заинтересовался на-шим благо получеем и сытной едой, такой человек достоин глубокого уваже-ния. Любите обе его, но забудьте, что есть на свете не лепая дикая ревность. Если вернётся, думаю его хватит на вас обоих. – Да мама. Он сильный и как мужчина, и физически, и не укратимой волей. Мне порой казалось, что не он перед вами робел, а вы перед ним. Своей не укротимой волей, естественнос-тью и не принуждённостью он и покорил меня. Я отдам его Наташе. С ней они ближе, роднее, понятливее. Я всё таки далека от понимания его. Если его семя упало в благо датную почву, пусть проростает. Я с удовольствием рожу. Но мужа подыщу себе другого. Жить одним мгновением, потом ждать у моря погоды, не для меня. Я не Конча.
       (Испанка 16 - ти лет, суженая Рязанова 33 лет, зятя купца Шелихова. С которым была по молвлена в колонии Рос, в Калифорнии. Она ждала 22 года. Хотя он погиб в первый год по отъезду, возле Красноярска).
       Наташа обещала ждать его вечность. Я не знаю, сколько смогу месяцев, лет ждать. Тем более он пробудил во мне женщину. Да и за чем ждать, если они тянуться друг к другу, любят друг друга.
       26.12.07. Прошло три года. В один из вечеров, как обычно собрались на ужин. Помогали дочери. Вернее Лена. Наташа водилась с двух годовалой пле-мяницей, дочерью Лены. Мать: – А у нас сегодня будет гость. К отцу назна-чили заместителя, полковник, герой. Отец хочет по ближе с ним познакомить-ся, по этому и пригласил. По каким то причинам холостой. Конечно в возрас-те, но не старый. 35 лет. Лена рассмеялась. – Тем более у отца две не замуж-ние дочери. О приглашении он раньше советовался с нами. Но видно ему на-доели наши отговорки и он решил принять решение самостоятельно. Но что ж, посмотрим. Действительно после не уёмности колхозника, мы как то слиш-ком уединились. Я не против. А как ты считаешь Наташа. – Мне всё равно.     – Оставь ребёнка в покое. Пусть играет самостоятельно. А то приучишь её с рук не слазить. – Она не тяжёлая. – Но да. Уже руки оттягивает. Два года грудью кормила. Теперь пусть привыкает к другой пище.
     Звонок. Лена: – Пойду встречать гостя. Вышла в прихожую, открыла. – Мо-жно? – Можно, можно. Лена от души рассмеялась. Он удивлённо посмотрел на неё. – Не обращайте внимания на мой смех, мы только что обсуждали семейные дела и мне по чему то от этого стало смешно. Говорят лучше смея-ться, чем плакать. По этому я избрала смех, что бы не заплакать.  – Что то не так. – Всё так. Жизнь есть жизнь. Но что ж, посмотрим, какой у папы будет за-меститель. Но и обыденное, что за жених. Говорят вы холостой. Папа сказал, что хочет по ближе познакомиться с назначенным заместителем. Лётчик, пол-ковник, герой. И, и вроде холостой. Она снова рассмеялась. – Я заметила, что в приглашении есть и другой под текст. Две совершено летних почти, дочери. Одна полу замужняя, другая не замужняя. И мне по чему то стало смешно.      – Какая же из сестёр полу замужняя и по чему? – Это я, старшая. Есть вещи трудно объяснимые. Я имела не осторожность встретится с одним солдатом и попала в его объятия. Теперь рощу дочку. Он со мной провёл месяц отпуска. А потом заявил, что ему слишком скучно в нашем благо получии. Хотя мы и сразу определились, что я не хочу выходить за него замуж, и он не собирается на мне жениться. По чему то он считал меня не серьёзной. Сперва я подумала, что он говорит мне в пику, от уязвлёного самолюбия, что я не хочу за него выходить замуж. Но позже поняла, что он меня не обманывал и всегда со мной был искренним. И наверно больше у меня уязвилась гордость, что он считает меня не серьёзной. И доказала, что я серьёзная. Результатом которого моя дочь. Уже ей 2 годика. И если у меня чувство возрастало, то у него оно оставалось изначальным. Как он мне пояснил, он слишком соскучился по жен-щине. А я видите ли показалась не серьёзной и попалась ему на глаза. Пере до мной у него был недельный роман с женой одного офицера. Муж вернулся из командировке и разошёлся. А та то же родила дочь, чуть раньше меня. Так что у моей дочери есть сестра. Сперва ту осуждали, как в прочем и меня. И об меня острили языки. Теперь вроде угомонилось. Не знаю по чему, но я отно-шусь к ней хорошо. Не ревную и не злословлю. А ей тяжело. Подробатывает, ходит моет полы. Однажды офицер, сам при всех в магазине рассказал. Стал к ней приставать и обещал хорошо заплатить. Та заплакала. Но продолжала мыть. Он попросил прощения. А когда окончила работу, предложил много больше, но она взяла только обычную плату и ушла. Для большинства подоб-ное не понятно. Но теперь вместо взглядов не до умения, у большинства поя-вилось и уважение к ней. Даже муж ей всё простил и хорошо к ней относится. Хотя почти сразу женился. Новая семья, уже второй ребёнок. Так что не всё объясняется просто. И вот вы в какой то мере жених. Но самое интересное, что когда я привела его первый раз и познакомила с сестрой. Они вперились друг в друга взглядами и словно загипнотезировались. И так стояли бы целую вечность, если бы я их не вернула к реальности. Я: – Э э, очнитесь. Сестра по обещала ждать его целую жизнь. Я только вздохнула и обоим всё простила. А он, толи остался сверх срочно, был сержантом, толи за вербовался куда. Про-шло уже 3 с половиной года. И ни слуху, ни духу. Мы не расписывались, по этому я и полу замужняя. Она снова улыбнулась. – Знаю и вы наверно не пой-мёте. – По чему же? Когда я вернулся из 5 летней командировки, жена вышла замуж. Я не осудил её и отношусь к ней с уважением. Хотя мы и не общаемся.
       Вышла мать. – Лена, что не прглашаешь в комнату? Здравстыуйте. – А я мама стою и думаю, пригласить его или выпроводить, и не как не решу такого сложного вопроса. Он. – У нас получился интересный доверительный разго-вор. – В комнате и поговорите, сколько пожелаете. На столе всё собрано. Про-ходите. – Как итересно на вас отриагирует моя сестра. Вы ростом, внешнос-тью и вообще выглядите солидно.
       Зашли в комнату. По здоровались. Наташа, не поворачивая головы, тихо ответила. – Наташа, ты хоть посмотри на человека. – Я уже посмотрела. Для меня ни чего интересного. Мать: – Ты хоть бы для приличия подбирала выро-жения, слова. – Слова мама не подбирают, они не вещи. Их высказываю  иск-ренне или фальшиво. Я сказала искренне. – А где элементарная вежливость?   – Где мама много заботятся об этики, там не бывает ни естественности, ни не принуждённости. – Оставь свою колхозную философию. Не все смогут её понят и для кого то она покажется дикой. Садитесь лучше за стол. Сели. Немного выпили для знакомства и аппетита. Стали ужинать.
    – А у вас красивая сестра. – Вы заметили, а я? – И вы. Вы очень привлека-тельны. – Только привлекательна? – И красивы, и привлекательны. – Так не бывает, что то одно. – И всё таки бывает. Вы наглядное доказательство. Ред-кое конечно сочетание, но тем и обоятельнее. – Я давно не слышала компли-ментов. Папа с нами советовался о приглашении гостей, мы обычно отказыва-лись. На этот раз он проявил самостоятельность. И наверно прав. От ни дви-жимости и камень обрастает мохом. Пригласите меня в кино. Мать: – Лена.    – Что мама. Не понравлюсь навязываться не буду. – Я с удовольствием с вами погуляю по городу, я не давно прибыл и не успел, как говорят, осмотреться. Будете моим экскурсоводом. Сестра. – И правда Лена. Я посижу со Светла-ной. – Обратите внимание, как моя сестра старается спихнуть меня кому угодно. К счастью вы приятный мужчина. Лишь бы нашь не наглядный, не знаю в ковычках или без, достался только ей. Милая сестричка, я не ревную. Только время к нашему сожалению слишком быстро течно и не известно, сои-зволит ли он когда объявиться. – Я верю, он вернётся. – Верь. Только не осуж-дай меня. Я устала ждать, да и чего, если вы влюблены друг в друга. Не проще ли мне отойти в строну. Я даже не знаю, люблю ли я его. Да я от его объятий как и ты почти безума. Но мгновения проходят, соцветия радуги гаснут, а другая если и вспыхнет, то не для меня. – Я не понимаю своих дочерей. Был бы он апполон или ещё что то, а то обыкновенный заурядный мужик. Немного может странный, но ни чего особенного. Кроме его колхозных грубоватых рассуждений. Иногда шокирующих, иногда красивых. Конечно в нём чувство-валась какая то природная сила и даже обоятельность. – Если женщины не всегда понимают женщин, то нам мужчинам, не понимание простительно. Но есть мужчины в которых женщины влюбляются с первого или не первого, но взгляда. Но влюбляются искренне и глубоко. Я не завидую. Но встречается такое явление. Лена рассмеялась. – Наверно это зависит и от желания мужчи-ны. Нашь сержантик этого желал и я уступила его желаниям. Если по желаете  я и вас искренне полюблю. – У меня с первого взгляда появилось такое жела-ние. Мать. – Лена, это немного не этично. – Ах мама. Колхозник прав. Жизнь быстро течна и по этому должна быть естественной. Признайся мама. Ты с радостью готова бы избавиться от сержантика и выдать дочерей за офицеров. Я понимаю папу. Ему ведь то же нужно не только простое знакомство, но и посмотреть не подойдёт ли он одной из дочарей. С младшей пока без надёжно. Выбор не большой, осталась старшая. – Ты Лена застовляешь нас с отцом краснеть. – Не страшно мама. В смущении ты ещё красивее и даже молоде-ешь. Видно нам не просто будет утратить колхозные привычки и понимания.  – А по чему колхозные? – Он сам себя называет колхозником. И говорил об этом не с вызовом, нет. Просто естественно и я бы сказала с обоятельной гор-достью. Против его, я бы сказала примитивной наивной, но последовательной логики, трудно было что либо возрозить. Он сам себя называл Колхозником. Говорил, что работал в деревне пастухом, потом трактористом. Мне иногда казалось, что не он перед нами робеет или стесняется, а мы перед ним, вклю-чая и маму и папу. Хотя мои родители в этом едва ли признаются сами себе. А вы мне вобще то нравитесь, не званием, ни геройством. Мы живём не в бедно-сти. Зарплата мужа конечно имеет какое то значение и для кого то не менее важна, но не для меня. Раздумывая, я поняла, что больше люблю его как брата, чем мужа. Не зависимо от чувств к нему сестры. Я не отрекаюсь от него и не хочу оговаривать. Что то в нём было не только экзотическое. Но главное не измеримо большая воля и ощутимо положительная аура. Словно входишь в цветущий луг, в не забываемое мгновение. Но мгновения есть мгновения. Искусственно их не продлишь. И всё таки мы разные. Наташа больше его понимает. Они роднее, не отделимее друг от друга.
       Мать. – Человек послушает вашу философию и посчитает вас не нормаль-ными. Люди говорят проще. Дочки генерала с жиру бесятся. Мода мол пошла на солдат. Одна мужа оставила, другие то же контрастных ощущений ищут.    – Пусть мам, говорят. Даже Колхозник подметил твой гибкий и глубокий ум. Ты не осуждала нас и не вмешивалась в наши дела. За что тебе большое спа-сибо. Кто знает мама. Такой любви как его, мне больше может не изведать. Нет это не безумная была страсть. Не есененское:
Я мужа безумно любила,
       Что преступною страстью зовётся.
       Даже Колхозник подметил, что Есенин не понял красоты женщины. А его прозу вообще называл – шизофренической, подобно скотской достоевщине.
       Но мгновения проходят, время растворяет радужные сны, а реальность много проще и прозаично обыденнее. Надо думать и о будущем. Не каждый и не каждая женщина способна ждать погоды у моря. За 3 с половиной года мог бы подать о себе весточку. А если нет, то не слишком он о нас вспоминает. В особенности меня. – А он не говорил, куда уезжает? – Так смутно и не опреде-лённо. Вроде стал сверх срочником и по кантракту инструктором собирался за границу. Он авиационный механик. Лет на 5. Ещё полтора года и будущее на воде вилами пишется, по его колхозному изречению. Наверно вам странно. Столько много офицеров, а я соблазнилась солдатиком, сержантиком. – Да нет. Однажды я был свидетелем сцены, которая подготовила меня по иному относиться к женщине. Представте себе зарубежное южное кабаре, разгуль-ные посетители, на импровизированной сцене поются фривольные песенки не определённо моложавой певицей, довольно красивой и с приятным голосом. Они вошли степенно, не броские, даже я бы сказал – безликие, молчаливые, серые. Разместились за двумя столиками. Заказали пару бутылок шампанско-го. Заказывал старший, седьмой, по счёту и наверно по обязанностям. Хоро-ший английский. Я немного понимаю. Но по тому, что они заказали, что то улавливалось наше, росийское. Певица закончила арию и решила передох-нуть. Подошла к старшему и что то сказала, тот налил бокал шампанского и подал ей. Она ещё что то говорила. Он достал 100 доллровую купюру и ак-куратно вложил в декольте. Она достала её, приподняла и без того короткую юбочку и из за подвазки достала несколько кюпюр положила на стол его, а сверху свои. Он улыбнулся достал ещё наверно все оставшиеся деньги и поло-жил с верху. Потом по гладил её по щеке, приподнял её руку и поцеловал ла-донь. – Нам пора и повернулся уходить. Его остановил грубый окрик. Какому то детине показалось с пьяных глаз оскорбительно такое отношение к женщи-не, а больше думается из зависти, что она выбрала не его, а другого. Он схва-тил бутылку и запустил в него. Мне показалось, что я вижу как летит по воз-духу бутылка. Сказать мгновение, будет выглядеть слишком медленно. Я не видел, когда у него вскинулась рука. Когда время пошло нормальным чередом я увидел в его руке эту бутылку. Он слегка перекинул её в воздухе, что бы удобнее взять и аккуратно постаил на стол. Дальше в затоённой тишине проз-вучал его голос. – Если не желаете уважать себя, то хотя бы уважайте окружа-ющих. И не свинячте осколками в чужом помешении. И медленно все семеро вышли. Сколько 5 или 10 минут стояла тишина. Тот притих съёжился и уверен сразу протрезвел. А окружающие с усмешкой и презрением посмотрели на него и отвернулись.
       Она замедленно собрала деньги и грустно опустив голову ушла за кули-сы. Вскоре ушёл и я. Естественно у неё были мужчины. Работать в кабаре и оставаться не до трогой, не реально. Были там и бугаи и отлёты. Он был про-стым, не бросским, но степенным, спокойным, не возмутимым, выдержанным и ощутимо волевым. Наверно как вашь колхозник. Такое, такие нравится же-нщинам. Наташа. – А больше вы не видели его? Он рассмеялся. – Извиеите. Но есть вещи о которых распростроняться не только не желательно, но и не положено. – Мы семья военных. Приучены с детства ни где ни чего не гово-рить. И вообще больше молчать и больше слушать. Я чувствую, что это он. Мать. – Наташа, милая доченька. Любовь прекрасное чувство, но оно должно остоваться всё таки в рамках разумности. Я не вмешивалась и не вмешиваюсь в ваши дела. Но будь благо разумна, не впадай в мистику. Тем более и он говорил, что ни во что не верит и не страдает мистикой. Так не долго и до галлюцинаций. – Не волнуйся мама, за меня. Я в здравом рассудке. А об нём спрашиваю, потому что мне приснился кошмарный сон. Какие то волны, лиа-ны и он, он весь в крови. Я проснулась в ужасе и долго плакала. – Если бу-дешь каждый день об нём думать, то ещё не то будет сниться. Лене же ни чего не приснилось. А она всё же какая ни какая – жена. – Не знаю, но чувствую, что это он. Он только может целовать женщине ладони. Это не фальшиво слащавые поцелуи ручек. – Я многое доченька не знаю, но думаю так. От куда ему с семи классами знать в совершенстве английский язык. Правда ты сним сколько то занималсь. Но за месяц языки не выучивают. Может как мужчина он сильный, физически, вам виднее. Но обладать рассказанной ловкостью, на-до пройти уникальные тренировки, какую то подготовку. – Останемся мама, каждый при своём мнении. Не будем спорить. Лучше попросим нашего гостя, что бы он продолжил свой рассказ. Пожалуйсто. – Но хорошо. Что не сдела-ешь ради любимых женщин. Да, любимых. Особенно я очарован Леной. Я полюбил вас всех и среди вас чувствую уют, как в родном доме. Если ваша сестра ответит мне взаимностью, я буду без мерно счастдив.
       Наташа тихо рассмеялась. – Если вы расскажете ещё что то, я постораюсь уговорить её, что бы ответила взаимностью. – Вот видите какая у меня сестрё-ночка. Целе направленно отбивает у меня мужа и даже не смущается. Но я слишком люблю её. Колхозник прав, ревность дикое, не лепое и глупое чувст-во. Продолжайте повествование. – Вы понимаете, я лётчик и приходилось выполнять соответствующие поручения. Приказано было доставить группу в определённое место, проследовав по строго заданному курсу. Предупредили, за малейшее отклонение будем отвечать головой. Вылет назначался на пол-ночь, на 2 часа ночи. Обычный АН. Полёт почти на бреющей высоте. Они поя-вились без звучно, тихо, не заметно. Было темно. Горели только сигнальные огни, но при полёте указали и их выключить. Нас было двое лётчиков. Мы привыкли к перевозкам. Одних туда, других сюда. И нам в общем было всё равно, кого и куда везти. Разбег, взлёт и мы сделали разворот на намеченный курс. Открылась кабина. Я хотел сделать замечание, что в кабину входить не положено. Но затылок почувствовал холодное дуло пистолета. И спокойный голос. – Без глупостей. Слушайте вниматльно. Мы возьмём управление само-лёта на себя. Попытаетесь сопротивляться, пристрелим и выкинем. В опреде-лённой точке мы покинем самолёт, а вы возвратитесь на базу. Если спросят, во избежании не приятностей для себя, говорите твёрдо шли по заданному курсу. В случае чего, будем стрелять без предупреждения. Рисковать не советую.
       Я передал управление старшему и нас вывели в салон. Его сообщники молчали. В руках были пистолеты, а на губах лёгкая усмешка. Ни одного слова не было сказано, тишина и лёгкий гул самолёта. По резкому крену, мысленно определил, что сделан разворот почти на 90 градусов в лево. Через некоторое время, показавшееся вечностью, разворот в право, потом ещё в право и ещё. Меня позвали посадили за штурвал. – Можете возвращаться по заданному курсу. – А баро спидограф. (Записывающий прибор курса самолё-та). Он улыбнулся. – Он ещё при взлёте испортился. Не волнуйтесь. И строго отвечайте, как я вам сказал. Через пару минут они покинули самолёт. Послед-ним был старший. Помошнику. – Идите в кабину. Тот прошёл под дулом пистолета. А когда оглянулся, самолёт был уже пуст. Догадаться было не сложно. Самолёт обошёл указанное место. Они высадились где то южнее, ес-ли так можно выразиться. По чему, для нас оставалось тайной. Мы вернулись на базу. Тут то и началось. Нас вызывали, допрашивали, материли, грозили и снова допрашивали. Потом отпустили. Мы, помошник и я даже на едине боя-лись об этом разговаривать. И ни чего не понимали. Что они перебезчики, да-же в голову не приходило. Понимали одно, что здесь что то другое.
       Через несколько дней прилетела, я бы сказал, комиссия. Хотя понимали, что это не комиссия, а что то другое. Снова вызвали и стали допрашивать или распрашивать. Но не агрессивно, как первый раз, а с какой то я бы сказал улыбкой или вернее усмешкой. Я последовательно всё повторил слово в сло-во, что говорил ранее. – Да, говорите что и баро спидогроф вышел из строя в начале полёта. – Нам позже сказали, когда венулись на базу. Генерал вдруг рассмеялся. Долго, заливисто и не как не мог успокоиться. На него недоумён-но все смотрели. Отсмеявшись произнёс. – Молодцы. За добросовестное, – Он сделал паузу – выполнение ответственного задания считаю необходимым пре-дставить данных лётчиков к награде. Он подошёл к нам. – Спасибо. Пожал ру-ки. И с грустью: – Будем надеяться, что они не заблудяться.
       На следующий день новое задание. Летели почти поражняком. С мужчи-ной и женщиной. И их сопровождающий в штатском. Вообще то мы все ходи-ли без знаков различия или в штатском. Приземлились на каой то аэродром. Днём. Сказали оставаться в кабине. Я повёл взглядом по аэродрому, улыбну-лся и восхитился. Помошнику. – Да, здесь не плохо по трудились. Тот тоже с улыбкой кивнул. Стали перегружать раненных, одни легко, другие тяжело. Я вышел в салон. Его внесли на насилках. Увидев меня он чуть улыбнулся или усмехнулся. Взгляд был тёплым и дружеским. Я же содрогнулся, на насилках лежало какое то окровавленое мессиво. Их было уже пятеро. Двое видно оста-лись на всегда в джунглях. И мне всё стало ясно. И смех генерала понятен, хотя он и ни чего не сказал, но пожатием руки нас ободрил. Их предали и продали. Там свирепствовал американский спец наз. И их уже поджидали в засаде. Но он видно ясно сообразил и изменил маршрут. Говорили позже, по секрету между собой, что всех убрали. И в дополнение разгромили аэродром со всей техникой и обслугой. Мы с этого аэродрома и забрали их. Говорят американцы направили ноту протеста. Оказывается когда наших вырезали, это было гуманно и по законам войны. А когда ихних убрали, то видите ли – жес-токость, нарушение правил ведения войны и прав человека.
       Через пару дней полковника нашли повешенным. На груди табличка и на-рисованный доллар. Для виду провели следствие, но всё осталось тайной. Все пятеро были на излечении, через день отправили в Союз. Было подозрение на слабо раненных, но подозрения ещё не доказательство. Надо сказать, кто наг-ло вёл себя и приехал по своим каким то корыстным целям, поджали хвост. Потерялась вера, что они не прикасаемые. – Он выжил? Это был он. Я знаю, я видела его во сне. – Ты доченька всё приувеличиваешь. Он всё же был меха-ником, а не лётчиком. Вести самолёт ночью, без ориентиров, не землю пахать на тракторе. – А у вас есть его фотография. Лена – Нет. Мы так и не удосужи-лись с фотографироваться. Я предлагала, но он всё откладывал на потом.         – Хорошь муж. Даже фотографии не оставил. Полковник рассмеялся. – А маленькая Светлана? – Да уж. Она больше похожа на отца, чем на меня.
       Наташа: – Хорошо, я покажу. Мать – Что покажешь? – Фотографию. – Вот видите. У жены нет, а у сесты оказывается есть. Интересно посмотреть. Я кажется стала забывать его черты. А что ты плачешь? Ты знаешь, я не ревную тебя. – Он так велел. Не показывать и особо об нём не распростроняться, да-же в кругу семьи. – Что то он уж слишком таинственный. Я и раньше замети-ла, что может говорить о бо всём. Особенно о любимом колхозе и деревне. А как коснёшся его службы, сразу заговорит о другом. – Он заботился не о себе, а об нас. У него уже были враги, и что бы они не сделали нам не приятности.  – Но что ж доченька, покажи. Даже мне стало интересно на него взглянуть. Он в гражданской одежде или в военной? – В военной. – Неси своего сержантика. – Вообще то он не сержант. – А кто? – Лейтенант. – А по чему ходил в сержа-нтской форме. – Ему звание присвоили перед самым отъездом. И притом при-влекать к себе излишнее внимание ни к чему.
       Она встала, сходила за фотографией. Передала полковнику. Все сосредо-точили внимание на нём. – Да, что то в нём есть. Я понимаю Лену. Такие наверно нравятся женщинам, не бросский, но волевой. Наташа не терпеливо.  – Он. – Может они принадлежат к одному типу мужчин. Но увы. У того лицо более вытянутое, яйцевидное а у вашего – круглее. К сожалению – не он. – Вы лжёте. Я знаю, это он. – При том у него звание под полковника. – Но и что? Просто вы его плохо рассмотрели, сами же говорили, что было темно. – Но позже я видел его и днём. – Всё равно вы лжёте. – Как хотите. Мать – На-таша, что за грубость и мало ли тебе что кажется. Не надо терять реальность. Я не противлюсь, люби твоего сержантика, но не выходи за рамки рассудка и реальности. – Хорошо мама. Я молчу. Она выхватила из рук фотографию. Мать – Нам то покажи, дай посмотреть на это не до разумение, колхозное. Наташа по колебалась, передала по кругу. Каждый по долгу рассматривал. – А орден за что «Красной звезды»? Не малая награда. – Не знаю. Отец: – Наве-рно на посту что то было. Но сказал, что ложная тревога. Полковник – Не жа-леешь, что решила за меня выйти. – Нет. Я буду брать пример с Колхозника. Он согласен на двух жён и даже на гарем. А по чему я не могу иметь двух мажей. Уверена, что он опять приедет на месяц и поспешит смотатья. Ты бу-дешь отдыхать. А я его выжму за месяц так, что он больше не сможет ездить в свои не лепые командировки. Не волнуйся. Я кажется в тебя влюблена.
       А он. Я буду относиться к нему, как к брату. С ним бы я стала устовать от его энергии, не только в постели, но больше в жизни. Не даром он называл меня – ленивицей. Кроме того я очень люблю свою сестрёнку. И даже побаи-ваюсь её любви к нему. Я в первый раз в жизни увидела её раздражённой, не до вольной. И мне это не нравится. Наташа. – Ладно. Извините и вы и все. Просто мне было больно за его не правду. И не доверие к нам. Мы же военная семья и не простая. Но с Колхозником понятно. А вы ни куда больше не по-едете, будете мирно служить. Так что вам вроде и остерегаться не чего. – Де-ло не в секретности. Что наши люди выполняют интер национальный долг, в общем то известно всему миру. Хоть и облекается в определённую форму при-стойности, завуалированности, дипломатии. Дело в другом. Не причинить бо-ли близким. Если бы вы знали Наташенька, как я люблю не только Лену, но и всех вас. Я так соскучился по уюту, теплоте, женскому вниманию и даже объ-ятиям, что берегу их, как сверх драгоценную хрустальную вазу. Простите и строго не судите, если в чём то я не прав. Сложные понятия. Где то кто то рискует жизнью, а я влюбляюсь в чью то жену. Меньше поймут, больше осу-дят. Но я даже согласен на суд молвы. Лишь бы вы меня не оуждали за мои искренние чувства к Лене. По здравому рассудку, я не совершаю ни чего пред осудительного.это обыденность.
       29.12.07. Вскоре пришло письмо. «Здравствуйте. Служу на юге. Через полтора года надеюсь на встречу с вами.  Служба не сложная, правда иногда бывает уж слишком жарко, но терпимо.
О лето красное любил бы я тебя,
Когда б не комары да мошки.
        Иногда уж очень жалят. Рядом море, купаюьсь, загораю. Как на курорте. Высылаю немного денег. Расходовать в общем не где и не на что. Уделите пожалуйсто и, Лена, ты знаешь кому. Однажды она мне по чему то присни-лась. И Наташа. Хотел бы и тебя увидеть, хотя бы и во сне. Но что то не сни-шься. Если, если сердце твоё по желает чего то другого, я ни когда тебя ни в чём не упрекну. До свидания цветочки земли. Мои волшебные феи красоты, рассветные радуги, росинки в лучах утреннего солнца. Миф и мираж моей жизни. За вашь покой, уют и счастье я готов отдать все клеточки моего тела. Целую, куда пожелаете и сколько по желаете. Немного соскучился. Странно. Иногда я вспоминаю её, не принёс ли я огорчения в её жизнь. Простите меня, не важно за что, но простите хотя бы за невольные тревоги. За не осторожные знакомства, любовь и расстования. До свидания».
       Лена: – Ещё и фотография, как заходит в море. Мать взяла фотографию.   – Очень экзотично сфотографироваться со спины обнажённым. Любуйтесь моим задом. Ещё бы нагнулся, словно что то ищет в воде. Тогда бы было пол-ная экстро вагантность. Лена от души смеясь. – Мама. Я думаю он в глубокую философию не вдавался. Хотел похвалиться, как он входит в море купаться.    – Всё у него не путёво. А повернуться лицом не льзя было. То чересчур сооб-разительный, то элементарной культуры не мог проявить, не додумался. Ната-ша взяла фотографию. Потом равнодушно отложила, зевнула. – Это не он. Скорей всего открытка. Мать: – Но на оборотной стороне написано: – На мо-ре. Если открытка, за чем было писать. А для открытки можно было подобрать и болеее что то приличное, более пристойное. – Но что в ней не пристойного? Человек входит в море, в волны. – Да голый зад, это пристойно. Мог бы и плавки одеть. Лучше бы он выходил из моря. Любуйтесь моим задом, притом голым. Надо было ещё наклониться, вроде на дне что то ищет. И во весь экран. Уникальная была бы фтография. Лена безудержно смеясь. – Мама. Он может нарочно так сфотографировался, или подобрал такую открытку. С юмо-ром, по смешить нас. Ты сама сказала, что он достаточно умён. Я полагаю, в любом случае старается заключить в опрделённый смысл. Я хуже его пони-маю. Пусть решает ребус Наташа. Мне по чему то от этой фотографии или от-крытка смешно. Наташа говорит: – Не он. Значит в ней что то заложено, какой то смысл. Мужицкий, колхозный, нам не всегда понятный, но смысл. 
       Мать снова взяла в руки снимок. – Какой в ней смысл. Скорей бессмыс-лица. Полковник. – Очень глубокий смысл. – Или обман. – Да. Я не решилась об этом сказать. Не обидный, а наивно трогательный с фривольной шуткой.    – Смотрите как мне здесь хорошо. Не волнуйтесь. И даже по осуждайте за мою лёгкую жизнь. – Видела я его лёгкую курортную жизнь. И его плаваю-щего, в море крови. Из её глаз покатились слёзы, которые она и не стала выти-рать. – Наташа, доченька. И мне иногда снятся кошмары, но я не придаю им значение и стараюсь по скорей забыть. Он говорил что не верующий не приз-наёт ни злога, как он называет, ни черта и не увлекается мистикой. Будь и ты колхозницей, раз уж у тебя такая судьба. – Это не мистика мама. Это аура или био поле, электро магнитные волны. И они могут передоваться на расстояния. Я думаю чувство любви, это тоже электо магнитные волны. Иногда они соеди-няяются в месте и резонируют, иногда от талкиваются и угасают. – Хорошо доченька. Пусть будет всё так, как ты говоришь. Давайте лучше выпьем за его здоровье и за его возвращение. Как не хочется осозновать, но и мне не без-различна его судьба. Взболомутил моих дочерей. Но Лена вроде вошла в обы-денное русло. И на сердце стало по легче. А ты ещё плещешся, как вешняя волна, и мне немного беспокойно за тебя. – Всё будет хорошо. Я верю в это.    – Дай то как говорят провидение что ли, что бы твои надежды оправдались.
       Магазин можно назвать общественным местом, форумом. Здесь женщины встречаются, степенно разговаривают, что то обсуждают или кого то. Иногда и зло словят, не все, но не без этого. Здесь и новости. Обыднные, но для жен-щин видно интересные. Два продовца, генеральша, Зелёно глазка, она же Озо-рно глазка и Зоре глазка. И ещё несколько женщин. Вошла Татьяна с дочкой и то же со Светланой. Все на какое то время умолкли. И обратили на неё взоры. Та прошла к прилавку, спросила пол кг яблок. Когда свесили, попросила про-давца: – Помойте пожалуйсто, одно яблоко. Продавец взяла, вымыла с улыб-кой подала не матери, а дочери. Держи крепче, ешь на здоровье.
       Подошла генеральша, погладила девочку по головке. К матери. – Вот что милая. Я знаю, что ты чисто плотная женщина, но мне не нравится, что ты ходишь моешь полы. Не барыни, сами помоют. Не к чему в чужой грязи возиться. Мало ли что. Ребёнок есть ребёнок. Даже лёгкий чих для взрослых не сложен. А для ребёнка ни к чему. Больше что бы этого не было. В начале я стороной старалась тебе помочь, но мне это надоело. Теперь буду по могать на прямую. Без возражений и без пред рассудков. Раз и моя дочь им соблазни-лась, значит он чем то привлекает женщин. Я дам тебе денег. – Спасибо, но не надо. – Спасибо в колхозе говорят, когда поедят. Твоя дочь сестра моей внуч-ке. Кто что скажет, мне без различно. Но я не хочу, что бы мне было стыдно перед моим зятем. То же мне молодец. Оставил по наследнице и смылся. За три с половиной года одно письмо соизволил нписать в 10 строчек. Она встре-пенулась – Как он?  Генеральша внимательно посмотрела. – Ждёшь, что он вернётся к тебе? – Что вы. Просто хочется, что бы у него было всё хорошо.     – Кто его знает, что таит в себе женское сердце. Какая искорка в нём тлеет.     – В моём сердце нет уже даже углей. Не то что искорок. Один пепел и зола.    – А вот это зря. Замыкаться не стоит. К тебе люди относятся хорошо. У тебя замечательная подруга. Надёжная. Правда мы вступили с ней в не большой сговор. Но я думаю, ты нам простишь это, а теперь будешь приходить ко мне, к нам. Сёстры должны расти вместе. Я не кичливая и дочери мои не ревнивы. Раз он заботится о тебе, значит ты ему не без различна. Как вы его поделите между собой, ваше дело. Я бы отдала его тебе ещё с придачей. Да вся беда, что в него с первого взгляда влюбилась и моя младшая дочь. – Наташа?! – По этому старшая и вышла замуж, понимая, что они всё равно будут тянуться друг к другу. Может она и права. А младшая ждёт его. – Наташа. Как чудесно. – Что же для тебя в этом хорошего. – Любить, значит желать счастья самому дорогому человеку. – По логике оно может и так, а в жизни не редко бывает иначе. – Я хочу быть достойной женщиной, что бы он не стыдился, что уделил мне внимание. Не льзя свою времннную не устроенность переносить в отчуж-дение к другим. – А что же замкнулась. Я даже не знаю, улыбаешься ли ты когда. Она улябнулась. – Теперь буду улыбаться. – Вот и хорошо. Договори-лись. А теперь принарядим Светлану. – Мне не удобно. – Не удобно голой по городу ходить. А сейчас ходят. Мы договорились дальше жить без предрас-судно. И улыбаясь – По колхозному. С кем поведёшся, от того и наберёшься. Тем более он прислал и тебе денег. – Мне? Это не до разумение. – Объснять долго. Кажется письмо у меня с собой. Секретов особых нет. Прочитаешь, сама поймёшь. Пишет что видел во сне Наташу и тебя. Вот оно, на читай. Хоть в слух. Пусть и люди  послушают этого оригинала. – Нет, в слух я чужие письма не буду читать. – Тогда я сама прочту.
       Когда прочла. – Но что, убедилась, что я говорю истину. Сфотографиро-вался входящим в воду, в море, со спины обнажённым. Хорошо что ещё не нагнулся.  Уникальная была бы фотография с голым задом во весь экран. Она взяла, посмотрела. – Это открытка. Во всяком случае это не он. – Вам виднее. Наташа то же самое сказала. Татьяна по качала головой: – Значит правда.        – Что правда. – Я его во сне видела. – Кошмар? – Да. Он сидел под каким то деревом, весь в крови. Я звала его: – Пойдём. Он: – Я хочу отдохнуть. Я:         – Нет, нет. Надо идти, прошу тебя. Извините, но во сне я назвала его милым.   – Ни чего. Продолжай. – Я подошла, подняла его и почти понесла. Он такой тяжёлый, почти всей тяжестью навалился на меня. Я звала: – Пожалуйсто, не останавливайся. Я в ваной тебя вымою. Потом, в какой то комнате оглянулась. Он стоял у порога уже чистый. Я удивилась. Он: – Мне пора идти. Ты ещё бу-дешь счастлива. И вышел. По её щекам по бежали слёзки. Генеральша приоб-няла. – Что то подобное снилось и Наташе. Но не будем впадать в мисстику. Мне то же иногда сняться не особо хорошие или итересные сны. Я стараюсь их забыть. Видно он любве обилен. Что ж поделаешь. Бывают такие мужчины. Такими их создаёт природа. Приходи сегодня вечером в 5 к нам. Пусть малы-шки по ближе познакомятся. По ужинаем, по говорим, по молчим или по поём песни. Он любит петь. У него не плохой голос. Он садил Наташу на колени и они как соловьи в двоём разливались. Иногда присоединялись и мы. Он как то сказал. – Вы мудрая женщина, спасибо вам за это. Мы как то покорились его воле, не принуждённости, искрености, естественности. Сперва казалось экзо-тикой, иногда чуждым, но всегда интересным, обвораживающим. Если тебя не обременит, будешь ходить за покупками, за дополнительную оплату. А я поза-нимаюсь с внучками. Думаю тебя со временем приметит хороший человек и сложится симейный уют. А пока по терпим, по дождём у моря погоды.
       Они не спеша вошли в магазин. Два сержанта, по форме видно сверх срочники. Поздоровались. Стали рассматривать прилавок. Продавец. – При-были. Долго же вас не было. Говорят ваша жена вышла замуж. – Разве это плохо? – Нет. А как вы? – Поеду в колхоз. Найду какую ни будь ввдовушку с коровушкой, с ребятишками, хозяйством. Каждый человек стремится к по-кою. Я рад за неё, что она устроила свою судьбу и не томится одиночеством. Любить надо разумом. – И на долго вы к нам? – Увы. Отпуск на полтора месяца. – У вас медалька. – Да. Приеду в деревню все девушки будут моими.   – Вы сказали в отпуск. – Да. Ещё хочу послужить 5 лет по контракту. Скопить по больше денег, в деревне пригодяться. Обзаводиться придётся с нуля. Обе-щали наградить второй медалью, в колхозе пригодится.
       Вошла Татьяна с дочерью. Поздоровались. Дочь: – Вот и папа. Он подх-ватил на руки. – А вот и моё сокровище. Поцеловал в шёчку. – Что мы купим. – Не знаю. Пусть решает мама. Она говорит: – Деньгами сорить не надо. По-купать только то, что не обходимо. – У тебя чудесная умная мама. Она права. Тогда мы сделаем так, я дам деньги маме, а вы посоветуетесь и решите что покупать. Познакомтесь с моим товарищем. И мама. – Петро, Петя. – Таня, Татьяна. – Если можно, мне бы хотелось, что бы ты уделила внимание моему товарищу и другу. Он одинок. Жена и дочь погибли. Неверно ему не поме-шает женское внимание. – Но что ж. Раз ты рекомендуешь, значит ему можно верить. Думаю к моей репутации это ни чего не прибавит и не убавит. Пётр.   – У вас замечательная репутация. Я думал, что ни когда не оттаю. А вот уви-дел вас и узнав, что вы друг Ана, моё сердце вздрогнуло и как то сладко зато-милось. Мне бы хотелось, что бы вы даже стали моей женой. Я спросил Ана, как ты на это смотриш? Он ответил – положительно. Но решать вам. Он подх-ватил Светлану. – А как вы, солнечный лучик. Не возрожаете, если у вас будет 2 папы. Я буду очень нежен с вами и внимателен. Это будет волшебством и моим без мерным счастьем. Я научился от Ана ценить, уважать и любить женщин. – Если мама не против, то и я согласна. – Ты такая же умная как ма-ма. А что скажете вы? – Что сказать. Одиночество то же томительно. Если я однажды сделала осторожный или не осторожный шаг, надо делать и другие. Я не против подарить вам объятия. Наверно и моё тело соскучилось по ласке. А там видно буде, что наметится. – Пять лет не малый срок. Но если вы будете одни, я вернусь к вам. Хочется осозновать, что у меня где то есть дом, семья и обыденный уют. У меня ни кого нет. Я хочу, что бы вы не думали о завтраш-нем дне, в материальном смысле. У меня не плохой оклад. Деньги мне тратить не куда. А так я буду их вам высылать, с осознанием, что у меня есть семья, что есть о ком проявлять заботу. Понимаю, что 5 лет одиночества и снова 5 лет. Но так надо. И ещё. Простите если скажу что то не так. Если вам встре-тится кто то другой и затронет ваше сердце, вы можете считать себя ни каки-ми обещаниями не связанной. Да я и не буду просить об понятии верности. И ни когда вас ни в чём не упрекну. – Не будем говорить об этом. Мне четырёх дне с Аном хватило на 5 лет. Месяца мне хватит и на 10. – И ещё. Сами решайте и скажите. Я полагаюсь только на ваше мнение и желание. Если мы зарегистрируемся. Если мне не суждено будет вернуться, вы будете получать какую то пенсию. Мало ли в жизни, можно запнуться и не встать. По этому, так будет лучше не только вам, а главное вашей дочери. Что бы она могла учиться, и извините, не мыть полы. – Поняла. Ан: – Но вот и умники. Вечером приходите на ужин всей семьёй. Спасибо тебе Таня за разум и доброе сердце. Мне хочется верить, что ты ещё будешь счастлива. И не осуждай нас за не достаточное внимание к вам, женщинам. Лена: – Прощеют до двух раз. А если на третий вздумаешь сбежать, сестру выдам за муж. Что не за путёвый колхоз-ник. Обьясняться в любви без мерной и без граничной к женщине, а потом через полтора месяца сбегает. Теперь через полтора месяца он видите ли дол-жен ещё оставить сестру на 5 лет. Прощают до двух раз. Если даже на неделю отлучишься, не прощу. Он подошёл и подхватил её на руки. – Вот за целую. Люди скажут мужу. Специально буду целовать, что бы постоянно муж прути-ком разглаживал энное мягкое место. Пока не простишь. Поцеловал в губы. Поставил. – Но что с тебя возьмёшь Колхозника. Таким уж ты уродился, при-ходиться прощать. Кто улыбался, кто смеялся.
    – Да я не уделил ещё внимания Зоре глазочке. – Здравствуй. Она смеясь.      – Здравствуй. Я думала, ты уже забыл о бо мне. – Ни когда. Но уменя серьёз-ный разговор. Спасибо тебе и твоему мужу за внимание к подруге. Мне рас-казывали, как он купил шоколадку моей дочере. Дело не в подарке, а во вни-мании, что она не чувствовала отчуждения от людей. Если бы я был рядом, могли бы быть какие то досужие вымыслы. А так даже сверх любительницам по судачить не о чём. Я не хотел в стороне проводить разговор. За ваше вни-мание в какой то степени к моей любимой женщине, её под держку, понимая, что вашь муж не так уж много и получает. Я хочу выделить немного вам де-нег. На подарки детям, мужу и вам. Он достал деньги и протянул ей. – Возь-мите пожалуйсто. Она улыбнулась. – Пожалуй возьму. Я думала, где бы под-занять, что бы до тянуть до конца месяца. Сейчас к осени много расходов на одежду к зиме. Спасибо. Не много ли? – Когда разделите на всю семью,  на троих детей, мужа и себя, окажется ещё мало. Не стесняйтесь, ещё спросить. И ещё раз спасибо за всё. Вечером приглашаю на ужин. Со всей семьёй, с ре-бятишками. Если бы вы знали, как мне радостно смотреть на детей. Женщи-ны которые рожают, мне видяться волшебными созданиями красоты, разума.
       Но вот, часть дел сделана. Подругу выдал замуж. Смех. Другим подарки. Лена опять при обняла его.  – Вот за что я тебя так люблю. За твою какую то, как ты говоришь это слово – уникальную твою доброту, внимание, пронизан-ное твоей колхозной теплотой. Примешь меня, если я вернусь к тебе? – Коне-чно. С хорошим гибким прутиком. Что бы по чаще разглаживать мягкое мес-то, когда будут появляться прихоти. – Но ладно, я тебе припомню прутик.       – Ах да. Кое что надо купить на вечер. К Лене. – Помогай ка мене ленивица, Ты лучше знаешь, что покупать. – Раз обзываешься, не буду помогать. – Я по-том прощения попрошу и поцелую куда пожелаешь. Смех.
      К Татьяне подошёл её бывший муж. – Я рад за тебя, что твоя жизнь устра-ивается. – Спасибо. Я отношусь к тебе с уважением и к твоей жене. Пусть на-ше внимание будет взаимным, как брата и сестры. Время прошло достаточно, что бы прошлое подёрнулось туманной дымкой или вуалью времени. И спаси-бо твоей жене, что она не проявляет ревности, отчуждения или холодности.
       30.12.07. Январские морозы даже в Москве бывают значительны. Наталья Ивановна чувствовала себя как то не уютно. Придётся напрашиваться к зна-комым. Искать гостиницу и козырять перед истуканшами, что она жена гене-рала, не хотелось. Тем более в паспорте об этом не написано. Да и тем будет без различно, кто она. Они скорей найдут место азиату, с сознанием, что там будет навар. А россы не надёжный народ, могут возмутиться. И хотя их воз-мущение останется без внимания, но лучше настроение не портить. Не даром говорят, что моськава – самый поганый город в России, наверно из морально-го понятия. А моськи вичи – вырожденцы космополиты.
       Заглянула в генеральный штаб, в надежде увидеть знакомых. Переговори-ла с дежурным офицером. Тот обещал помочь. – Муж хотел со звониться, но я решила не связывать себя опёкой и теперь появилось сожаление. При таком не лепом морозе не слишком разгуляешься по магазинам. Надо же, по прогнозу обещали тепло, а оказалось – лютый холод. Не раньше, ни позже. Предложили по дождать. Чего? После улицы так тепло в кресле, даже хочется по дремать. Глаза сами собой стали слипаться.
       Чей то голос. – Извините. Она открыла глаза. – Прошу. Вас ждут. – Ме-ня? Она чуть улыбнулась. – По моему меня уже ни кто и ни где не ждёт. Но да ладно. Доверюсь вам товарищь капитан. Где то останавливаться надо. От ус-луг мужа отказалась, теперь ознобом расплачиваюсь. – Куда меня, в гостини-цу? – Это уж вы сами решите. И с улыбкой. – Велено вас доставить к родст-веннику. – Родственников, вообще то у меня много, но про московских я что то запамятовала. – Он то же проездом, но думаю о вас по заботится. – Интри-гующе. – Едем. – Извините, женское любопытство – Кто он? – Не знаю. Какой то старшина, но думаю весомый, раз ему оказывают такое внимание. А может не ему, а мне. Я всётаки жена генерал лейтенанта. Он рассмеялся. – Извините мой смех, у нас в союзе жён генеральских много. Конечно без внимания не оставят. Но в данном случае, должное оказывают не вам, а ему. Я так и не понял, то называют старшиной, то колхозником. – Ой, Колхозничек, не ужели он. – Знаете такого? – К сожалению знаю. – По чему к сожалению? – Да как вам сказать. Охмурил мою дочь, оставил наследницу, мне внучку, а сам смыл-ся. И не слуху не духу. Правда, один раз через 5 лет объявился на месяц, взбо-ломутил нас и снова в бега. Уже полтора года без весточки. И вот случайное явление, любуйся тёща зятьком. Завтра поди опять скроется и на сколько не ведомо. – Но вот и приехали. Вошли в вестбюль. – Тоарищ старшина, ваше приказание выполнено. Интересующая вас личность доставлена. Он отступил в сторону. Разреште отбыть – Да. Капитан вышел. – Здравствуйте. – Здравст-вуй. Мог бы и к нам прибыть. – Завтра улетаю. Извините, но нет времени. А вы переночуете здесь. Хоть в моём номере, хоть от дельно. – Что отдельно. Не через стенку же разговаривать. Подошла. Он слегка приобнял. – Дочке то я что скажу? – Ни чего. Вы меня не видели. Не к чему без надобности беспоко-ить. Вернусь тогда и разговор будет. – Будь по твоему. Внучка то меня тере-бит, когда папа приедет? А что я им скажу? – Ни чего. Купите от меня подар-ки, скажете дед мороз прислал. Достала паспорт, отдала в регистрацию. – Мо-жете оставаться сколько по желаете. – Нет уж. При таком морозе в городе делать не чего. Завтра то же полечу домой, на юг, в тепло.
       Какой то майор привязался к лейтенанту он не выдержал, подошёл. В чём вы провинились товарищ лейтенант? – Не знаю. К обоим. – Ваши документы. Заблудились, забыли где находитесь. Документы, оба. Лейтенант удивлённо:  – Пожалуйсто. Достал удостоверение офицера. – А вы. – Да кто вы такой.        – Молчать. Документы. Взгляды друг в друга. – Пожалуйсто. Чёр те знает что. Распущенность. Сержант у майора проверяет документы. Подал удостовере-ние. Мельком просмотрел, вернул. – По номерам и не шуметь. Вошёл  под полковник с капитаном. – Товарищь старшина, прикомандирован к вам. Стар-шина внимательно окинул того взглядом. – Женат? – Нет. То есть был, но жена оказалась шлюхой, разведён.  – Женщин надо уважать, если даже они проявляют слабость. У меня жена в моё отсутствие вышла замуж. Но это не изменило моего отношения к ней. Я её люблю и уважаю. При долгом отсутст-вии мужа, некоторые женщины могут проявить слабость. Но женщина остаёт-ся женщиной. Их надо беречь и уважать. Дорогой о бо всём переговорим. Идите и отдыхайте. Вылет в 9. – Есть идти отдыхать. – И ещё. У нас принято говорить кратко. Да, нет, понятно или не понятно. Без указания званий и длин-ных пояснений. – Понял. – Вот это другое дело. – Не волнуйтесь. Я понимаю, у вас большой опыт. Буду подчиняться без прикословно. – Я не волнуюсь. А тех, кто не подчиняется, я пирстреливаю. Отдыхайте. Тот ушёл.
     – Что то он мне не нравится. К тем, кто не уважает женщин, я отношусь с не доверием. – Характеристики положительные. Имет награды. Не понравит-ся, заменим. Извините. Кто эта женщина? – Глава семьи. Мать моей жены.      – Жена генерал лейтенанта. – Да. – Понятно. До возвращения. Пожали друг другу руки. Он ушёл. – От куда он узнал, что муж герал лейтенант? Ему с месяц назад присвоили очередное звание. – Мы должны знать всё. – Это хоро-шо, что бы меня не приняли за уличную женщину. Девчёнки посмотрят и ска-жут, мог бы и получше, и помоложе найти. – Молодость то же скоро портящи-йся продукт. А зрелая женщина сохраняется дольше. – Благодарю за комп-лимент, но кажется я проголодалась. – Я то же. Всё готово в номере. Прошу. Когда ушли. Майор к девушке. – Скажите пожалуйсто фамилию этой генера-льши. – Мы ни какой информации не даём. Вам уже один раз сделали замеча-ние. – Много расуждаешь сержантша. Кабы не пожалеть. – Не мешайте рабо-тать. Зло отошёл, помедлил, направился к себе.
       Минут через 10 вышел старшина, направился в буфет. – Товарищь стар-шина. – Да, цветочик. – Майор интересовался фамилией генеральши. Я отве-тила, что мы информации не даём. – Вы умница. А я кажется в первые в жизни сделал какую то ошибку. Не сдержался и вмешался. Мне лейтенант показался искренне обиженным или даже оскорблён. Видно старею. Она улыбнулась.     – Что вы. Я сперва подумала, что вы пригласили просто женщину. – А разве нельзя? – Наверно можно, хотя у нас не принято. – Спасибо цветочек земли. Женщины были всегда моими друзьями и по возможности мне помогали. Вас вознаградят силы природы за вашу доброту, ум и серьёзность. – А вообще ин-тересно. – Что? – Но вы старшина и зять генерал лейтенанта. – А разве стар-шине не льзя любить? Она рассмеялась. – Можно. Видно они умные и без пред рассудков. – Да. Надо признать, что их мама оказалась умной, выдержан-ной. Не противилась нашим отношениям, дочери и меня. – А она интересная женщина. Если дочь пошла в неё, то. – Красивая. Но меня не было 5 лет. И она вышла замуж. Разве можно осуждать женщину, за то что ей хочется уюта, покоя и счастья. И снова я уехал в командировку на 5 лет. Когда любишь женщин, надо прощать им всё, даже слабости. Родина – это мать, жена, сестра или любимая подруга. Будьте счастливы и вы, цветочек земли.
       Купил пару бутылок шампанского, вернулся в номер. – Коньяк у нас есть, но мне захотелось лёгкого. – А я выпью коньяку, что то озябла. – Могу по греть. – В каком смысле? – В любом. Кажется я соскучился по женщине. – Ты застовляешь меня краснеть как девочку. В моём возрасте, такие предложения – огнеопасны. Она внимательно с улыбкой посмотрела на него. – Страшно не то, что проявишь вольность. Страшно не вызвать снисходительной вежливос-ти. – Я же колхозник. Для меня женщины в любом возрасте прекрасны. Не всех я стремлюсь любить, но уважаю всех. А в вас есть обояние. Даже при пе-рвом знакомстве, я обратил на вас внимание. И если бы не был знаком с ва-шими дочерьми, при случайной встрече не отказал бы себе удовольствие уде-лить и вам внимание. Конечно при взаимном желании. – Колхозничек, милый. Вот видишь, я уже называю тебя милым. У меня не хватило духу тогда проти-виться вашим отношениям. В месте с моими дочерьми и я тебя жду. Это прав-да, которая томит меня заботой о дочерях.
       Я кажется немного захмелела. Мне не жалко, не жалко объятий.  Лишь бы они не вызвали твоего отчуждения. Ко мне, полбеды, больнее – к моим доче-рям. Ради их счастья, я готова по жертвовать всем, не только своим телом, но если понадобится и жизнью. Возвращайся скорее. Не хотела говорить, но теперь скажу. Младшая родила тебе дочь и то же назвали Светланой. И она тебя искренне любит. Они встали из за стола. Положила руки ему на плечи.     – Это шутка или серьёзно? Склонила голову на грудь. Он приподнял лицо, не-жно поцеловал. – Если вы не против. – Ты прав. Иногда мы бываем действите-льно слабыми созданиями. Поступай сам как знаешь. Она обвила шею руками, припала поцелуем. Он поднял её на руки и отнёс в постель. – Мне раздеться?  – Да. – Совсем? – Да. Она не спеша поправила постель, разделась до сорочки, помедлила и скинула и её, он тоже разделся. Шагнул к нй. Орган вздыбился. .лёгКоленкой чуть разжал её ноги и не спешно вложил. Руки скользнули на бёдра, прижал к себе. Качнулся – Не шевелись. Я сама, тебя. Стала подстанывать. И он ответил встречно, напряглись и расслабились. – Кажется я вспомнила молодость и не стала сдерживаться. – И прекрасно.
       Разъединились по лежали. И снова соединились. – Лежи милый колхозни-чек, я сама не много по качаю. Мне так хочется. Не осуждай, вся вывернусь, хочу так. И стала выгибаться мостиком, колыхаться в стороны пускать таз по кругу и снова вздыматься. И объятия, жаркие, страстные. Расслабившись. – Не утомлю тебя. Не слишком ли я откровенна. – Не утомлюсь. Чем откровенней, естественней, тем приятней. – Это наверно не хорошо. – Очень даже хорошо. – Не смеши. Я серьёзно. – Да же в побаске говорят – зять на порог, тёща за яйцы. В смысле жарить яишницу. – Да уж, ты меня кажется прожарил, как стюардесу. Мам, а стюардеса – рыба. – Нет сынок. – А по чему папа сказал со-седу: – Всю ночь стюардесу жарил. Может и смешно, но порою больше грустно. Что бы сказала дочь, если бы узнала. – Спасибо мужу, что не оставил без внимания её маму. – Да ты всё объясняешь и оправдываешь законом при-роды. Странно, я даже перестала смущаться, как буд то так и надо. – У нас волко грызывы были. Сын женился на городской. Она с бабами разговорилась. – Уеду я в город. – А что так? Да он по лежит со мной, потом идёт к сестре или к матери. Тебе не хватает? – Хватает. Да не приятно. – Если бы было не прятно, он не ходил бы по кругу. По судачили и забылось.
      Конечно есть определённые грани разумности. Но не всё пред осудитель-но. Как Чехов говорил про Левитана, художника. – Он заблудился между ма-терью и дочерью. Или как у Стендаля. Он сперва общался с матерью, потом стал с дочерью. Мать: – Этого господь не вынесет. Муж: – А как он это тер-пел. Я думаю, если в разумных пределах, без грубости, не лепой ревности, уяз-влённого ложного самолюбия, то иногда могут быть и расслабления. – Да. Может быть ты и прав. – В жизни могут быть свои исключения. У нас одна ночь. А там может на все оставшиеся 3 с половиной года у меня не будет жен-щины. Или последнее. – Не надо или. Сохранись, вернись, мы будем тебя ждать, все. – А вы аппетитная женщина. – Хочу понравится тебе, что бы ты эту ночь запомнил на всю жизнь, как и я. Можешь делать со мной что за хо-чешь, любые вольности. Осудительно, или не осудительно. Но перво бытные инстинкты прекраснее, чем все заумные цивилизованные правила с 1001 спо-собом. Видела такую книигу. И ещё, говорят с любовником не стесняются в своих откровениях. Я боялась, что после первого раза в тебе угаснут желания ко мне. И я рада, мне приятно, что я возбудила в тебе желания. Когда я уви-дела вашу прощальную сцену с моей младшей дочерью, я сперва обомлела, отошла, а потом улыбнулась. Не вольно подсмотрела. Потом подошла Лена. Я была растеряна на столько, что не успела её остановить. И она увидела то же. А когда Наташа вышла, не вольно поцеловала её губы, слегка, но мне показа-лось. Сегодня, если ты не против, я хочу поцеловать, как она. – Целуйте. Вы мне приятны, очень. – Спасибо. Она опустилась, коснулась лёгким поцелуем.
       Кто то осудит эти строки, мол делать так делают, но об этом не пишут. Какое мне дело до фарисев и ханжей, которые то злого молятся, то в тихоря занимаются муже ложничеством. Если продают эротические диски, значит ко-му то сколько то нравится, хотя там больше целе направленной грязи, чем красоты общения с женщинами, уникальными цветами земли. Прав Барков Иван, поэт и друг Ломоносова. В своих стихах описывающий ханженство, лицемерие, муже ложничество изуверов адуев, попов и клопов черночотенцев.
       Я слагаю гимн уникальным цветам земли – женщинам. Пусть их хранят силы природы. И пусть простят, что в суровых и иногда бес просветных буд-нях у меня было так мало времени и сил уделять им внимание. Тот, кто на се-бе испытал состояние дистрофии, поймет. Лежать с чудом природы – девуш-кой в постели и ощущать в себе бессилие. Как врач сказала обо мне: – Куда ему было женится, ему бы хотя с годик отдохнуть. Не тревожте его, пусть спит. И я спал почти 3 недели, пока не почувствовал какую то не уютность. Проснувшись опустил взгляд в низ, и увидел вздыбленную простынь. После этого стал спать на боку, рано прсыпаться и за корткое время высыпался.
       Не мы истощаемся, нас истощают гарпиры и голубые дегенераты, из зави-сти и подлости создающие бессмысленные законы, которые кнутом и свинцом застовляют людей исполнять. И пока мы заняты не посилтьным трудом за ку-сок насущного хлеба, они уничтожают, развращают и продают самое совер-шенное творение природы, самое прекрасное, что есть на земле – женщину. Для них легче подставлять зады или быть минетом, как английский драчёный типа абрама цукермана провёл лже иссследования, что от минетства женщины полнеют. Но он умолчал умышленно, что от минетства появляются раковые болезни. Пусть жиреют. Мы труженники и в нас врождённый инстинкт труди-ться. Другое, что вместо радостного, вдохновлённого труда, нам навязывают бессмысленный ни к чёмный труд. Пока народ плюхается в грязи, в трясине, им легче заразитировать. Мать кормилица земля помоги нам сохранить уника-льные цветы земли и по возможности защитить их от гарпиров. 
       Они разнеженно лежали и разговаривали. – Не от дохнёшь, не выспишь-ся. Дорогой вздремну. Не лепо тратить время на сон, когда рядом лежит обоя-тельная, я даже бы сказал шикарная женщина. – По этому я и отдаюсь тебе без смущения и сдержанности. Наслождайся моим телом, раз оно тебе нравится, а я тобой. Мне больше нравится, когда мы просто лежим соединившись. – Так или не так не имеет значение. – Не знаю. Но для меня, хочу что бы имело зна-чение. – Какое? – Секрет. – А не тяжело будет. – Это не важно, лишь бы было надёжно. Верю. Глубоко ты вспахал меня колхозничек, надёжно и семя ляжет. Не осуждаешь? – Нет. – Тогда до пахивай и до севай. Как бысто идёт время. И даже не хочется разъединяться. – И не разъединяйтесь, отдыхайте, а я пока-чаю. – Нет уж, луче я буду тебя. Ложись в низ, я с верху, вот так. Ещё немного и будем вставать. Время. – Да время.
       Когда встали, она подошла к зеркалу. – О ужас. – Что? – Посмотри, какая синева под глазами. Даже не опытные девчёнки поймут, какую я провела ночь. – Пусть понимают. Ты можешь теперь по спать до обеда или боле. До свидания. – Мы ждём тебя, твоего возвращения. Побереги себя, пожалуйсто для нас. Как не лепа злоба и как прекрасна любовь.
       26.03.08. Осень. На деревьях и кустах золотая листва. Стронций обжигает тополя, а алое пламя зари золотит берёзки. В сгущающихся сумерках ощуща-ется ночная свежесть. Местами облетает листва и шелестит под ногами. И всё, вся природа от травы, и до деревьев наполнены еле ощутимой, но реальной аурой грусти. Незаметно и осторожно передающейся человеку. Как много образна красота. Красота горечи, красота радости и красота грусти.   
       Он замедлил шаг и осторожно подошёл к калитке. Окна дома были ярко освещены и можно было пред положить, что в доме праздник или какое то торжество. Он слегка усмехнулся. А вдруг и Наташа выходит замуж. Переж-дать. Не стоит нарушать праздничное настроение, если что то уже намечено. В отличии от укоренившегося или вернее навязываемого мнения, что надо успе-вать, менять обстоятельства и силой возвращать утеренное. Он предпочитал не спешить в личных делах и пологаться на естественное течение жизненных природных процессов. Руками опёрся о калитку замедлившись в не определё-нности. Всё пркрасно, даже не ведение реальности.
       Открылась дверь и на крыльцо вышла женщина, в чём то поковырялась на веранде, при подняла голову. Свет из окон падал в боковые стороны и слабым отблеском разреживал сумрак у калитки. Она увидела какую то тень у входа ограды. Какую то долю молчала. – Кто там? Она как то вздрогнула, сердце учащённо забилось. Ноги сами собой пробежали ступеньки и понесли по до-рожке. Она повторила вопрос – Кто? Десяток шагов и она уже у калитки.         – Ты? Колхозничек. Распахнула калитку и бросилась на грудь. Потом обхва-тила голову руками и стала целовать лицо. – Милый, колхозничек, что же ты стоишь? – Смотрю. Все окна ярко освешщены, может торжество какое, не по-мешать бы. – Как ты можешь так говорить. От куда в тебе появилась такая не уверенность. Мы ждём тебя. Все. Даже я по тебе очень соскучилась. Про доче-рей и говорить не чего. Мы отмечаем день рождения твоих дочерей. Свет-ланы, Светланы, Светланы и ещё Светланы. Я даже смеялась. Не ужели боль-ше нет других имён. Родной, нашь, милый. Даже я глубоко, затоённо в тебя влюблена. Заходи, только задержись в прихожей. Я подготовлю Наташу. Жив и вернулся. Вернулся. Она положила голову на грудь и чуть вздрагивая снова заплакала. Он платочком аккуратно вытер её глаза, щёки и слёзки. – Не надо. А то, и я заплачу. Она чуть улыбнулась. Идём. Взяла за руку и повела. Вошли в прихожую. Тихо.   – Минуточку. Провела рукой по груди, на миг прижалась и отстранилась. Скрылась в комнате.
       Подошла к дочери: – Наташа. – Что мам? – Наташа. Все замолчали и уст-ремили на неё взгляд. Наташенька, милая доченька. – Что то случилось? – Всё хорошо. Послушай меня. – Слушаю мама. – Ты только не волнуйся, обеща-ешь. Дочь с улыбкой и заинтригованно. – Постараюсь. – Пойдём со мной. Т – – Куда? – В прихожую. У нас гость. – Гость? Руки прижались к груди и она метнулась идти. Мать придержала – Ты обещала не волноваться. – Хорошо мама, я постораюсь. Мать за руку повела её в прхожую. В дверях замедлилась. Наташа выдернула руку и метнулась в перёд. Он раскрыл объятия и принял её бросок. Её порыв. Положив подбородок на плечо, она словно погрузилась в забытьё. Мать радостно улыбалась и вытирала слёзы. С любопытством выбе-жали ребятишки, Светланы. – Папа?! И кинулись к нему. Одной рукой при-обняв Наташу, другой приобнимал дочерей. Матери: – Поддержите Наташу. Та обняла дочь. – А это кто же такая. Он присел перед младшей. – Это моя дочь. Глядя на Лену и Наташу и мне захотелось вновь родить. Он подхватил младших на руки и с ними вошёл в комнату. – Здравствуйте. – Ага. Объявил-ся, не запылился. Подбежала, приобняла, поцеловала.
       Здоровались, улыбались, шутили, смеялись. Наташа: – А это наше сокро-вище, имениница и то же Светлана. Он подошёл, бережно приподнял, поцело-вал в щёку. – Вы кы то? Она внимательно и серьёзно смотрела на него. Ната-ша. – Светлана, это твой папа. Он был в командировке и теперь вернулся. Поцелуй его. – Да. Она обхватила ручёнками за шею, прижалась. Он взял ручку и стал целовть пальчики. И почувствовал, как увлажняются глаза. – Ма-ма, а папа плачет. – Это так доченька, от радости слезятся глаза. – А я то же заплачу. Она скривила губки. Все рассмеялись. И только минут через 10 – 15 он поздоровался с осталтьными. Подошёл к Татьяне. – Вас ждут. Дочь оставте пока у нас. Часа через полтора приходите вместе к нам. Она напряженно смот-рела на него не решаясь спросить, и теперь при первых словах вздрогнула, метнулась. Он улыбаясь. – Не спешите, аккуратно, не запнитесь на дорожке, на улице темно. – Да, поняла. Вышла.
       Сел на диван. – Идите ко мне мои лучики солнца. Даже не вериться, что я дома. Словно волшебный сон. Младших посадил на колени друг против друга. Старшие с боку прижались к нему. Мать рассмеялась. – Счастье оказывается, это простота и естественность. Я помню, как ты первый раз появился у нас. Отец хотел что то сказать, но я коснулась руки и задержала его слова. Посчи-тала, что лучше помолчать. Смотрела на своих дочерей, не понимала, но инс-тинкт подсказывал, не надо вмешиваться, всё определиться само собой.
       Немного позже Лена села рядом. – Но ясный сокол. Созновайся. – В чём? Она смеясь – Сперва в грехах, а потом в главном. – Давай лучше нанём с глав-ного. – Хорошо. Наташа не решиться сразу спросить, но я как бывшая жена, в какой то степени родственница, но и вообще и в частности могу спросить.       – Спрашивай. Если можно, отвечу, нет – промолчу. – Нет уж. Тебе даже кол-хозное мужланство и хитрость не помогут. Буду пытть, или изнасилую, но добьюсь ответа. – А не боишься, что муж профилактику проведёт. – Не страш-но. Ради любимой сестры можно и потерпеть. – Короче. – Короче, дело к ночи. На долго ли ваша светлость соизволили нам свой лик показть? Он потя-нул за руку. – Садиь, по сиди на коленках ленивица. Какой ты шикарной стала женщиной. Правда при твоём весе в полтора центера будет тяжеловато, но потерплю. Она села на колени, обхватила шею. – Не увиливай. Просмеивать меня потом будешь. Он поцеловал её в носик. – Какая ты сдобная прямо кара-вай. – Каравай, не каравай, но меня есть кому кушать. Надо было не бродить по свету, не отказываться. Уверена, ты нарошно сбежал от меня. Только я не из тех, кто всю жизнь может ждать у моря погоды. Жить монахиней. – И пра-вильно. Развратней монахинь, да и монахов, не бывает существ на земле. Но ладно. Вопрос поставлен, надо отвечать.
       Эх Лена, милая Елена. Если бы ты знала, как я соскучился по вас. Мои цветочки земли. И не важно, что ты вышла замуж. Всё равно вы – Наташа, Лена, дочери, мама – мои сокровища, дороже которых нет ни чего на свете. Идут года. Вуаль морщинок украшает лицо, паутинки седины кропят виски, но тело, тело начинает уставать и желать покоя, минутной радости и отдохно-вения. Как всегда отпуск полтоа месяца. Но мне не хочется больше расстова-ться с вами на продолжительное вемя. – Попробуй уедь на продолжительное. Наташу выдам за муж. Сколько ей можно томиться. – Тогда у тебя или у вас будет по два мужа. Она рассмеялась. – Да. Наверно это уж не так плохо. – Не знаю, что плохо, что хорошо. Все понятия в мире относительны. Но я хочу забрать вас с собой, к себе. Хочу купить домик в деревне, завести не сложное хозяйство и по тихоньку, не утомляя приучать вас к земле. Вдруг из тебя вый-дет знатная доярка или. – Обойдёшься без доярок и протчего. – Нет. Вырос-тить на грядке огурец или морковку, это то же большое отдохновение. – У моего мужа есть морковка, мне достаточно. – Оно то так. И всё таки ребяти-шек надо приучать к природе. Контракты окончены, да и время другое. Пора окучивать картошку, а в свободное время, если будет таковое – писать мер-муары. Всё таки 13 с половиной лет службы. У меня год засчитывался за два. Поди не отменят. Порядком износился. Кто знает. Может действительно тебе придётся подыскивать мужа Наташе. Самое страшное, что в душе появляется чувство опустошённости. О нет. Я ни о чём не сожалею. Жил трудно, но и красиво, как безымянная комета. Хотя порой кажется, что мои все усилия, весь труд и само отречение до истощения, были бессмысленны и напрасны. Понимаю, что это не так важно. И всё же, за то что бы вы цвели на земле и не видели невзгод, стоило страдать, истощать себя и даже быть в разлуке с вами.
       Мне дают работу преподователя в училище, будут сложности, выйду в запас. Будем жить пусть просто, но естественно, без мировых проблем. Он по целовал её легонько в губы. – Ваше счастье, это и моё счастье. И буду стара-ться, что бы вас ни в чём не огорчать, не ограничивать вашу свободу и не упрощать и не укрощать ваши желания. Может сложны мои объяснения, но пока вы будете желать, я хочу быть с вами. Наслождаться любовью Наташи. И издали, за км любоваться вами – ленивицей Леной – Еленой. Это чудо и высшее наслождение держать тебя на коленях и ощущать теплоту твоего тела. – С тобой мне всегда было уютно. Я люблю мужа, с ним всё просто и легко. Но в тебе я ощущала как бы нежность брата и заботу отца. Так приятно было дремать у тебя под мышкой, но в жизни ты немного беспокойный. Наташа больше понимает тебя, с ней вы ближе. Я наверно в какой то степени и правда – ленивица. И с первой встречи, когда вы стояли с Наташей за гипнотизиро-ванные друг другом, я поняла, что вы роднее, чем я. Я люблю теперь тебя как брата, отца и отца моей дочери. И спасибо тебе за медовый месяц, за дочь, за познание красоты, красоты природы и жизни. И прощаю тебе насмешки. Не ужели я действительно выгляжу такой полной и тяжолой. – Я шучу. Всё в тебе в аккурат. Глядя на тебя мне даже хочется, что бы и Наташа чуть чуть по полнела. – Но ладно. Спасибо за успокоение, главное Наташи. Что бы она не жила мгновениями, а расчитывала на длительную совместную жизнь. Спасибо за всё. Ухожу, а то отсижу коленки.
       26.03.08. Уже забывается, что записано, что ещё осталось в мыслях. Ни когда не делаю планов. Пишу экспромтом. Иногда думаю, что уже написано, а оказывается пролистано только в мыслях. А другое думается надо записать, а оно уже выписано на бумаге. Пишу по вдохновению. И от этого, не редко, оказывается многое разбросано по отдельным тетрадям и сложно бывает искать и соединять в место.
       04.12.12. – Какое счастье вот так просто сидеть и держать женщину на коленях. Мне казалось я умею безмерно любить. Он чуть приобрял и невольно глаза наполнились влагой. Она – Что ты? – Я просто учусь любить. Это не подрожание Ану. Нет. Это понятие, как он без мерно тебя любит. – Что ты. Он любит свою жену. Не ревнуй. – Я и не ревную. Ан говорит, что ревность – это глупость. Когда человек кого то без мерно, без заветно любит, он и желает ей беспредельного счастья. Я спосил. – Ан, можно я расскажу о твоей любви к Татьяне. – Только без излишних подробностей. – Да я понимаю. И ты пой-мёшь о его настоящей любви к тебе, а вернее, правильнее вообще к женщи-нам. Мне казалось за время совместной службы мы узнали друг друга до пос-ледней чёрточки. И вдруг передо мной раскрылись его глубинные чувства, его понимание смысла жизни и любви к уникальным цветочкам земли, как он называет, женщин. Прости, было такое напряжение, сложное положение, что я забыл всё на свете и даже тебя. И в самую критическую минуту, он сбивает меня с ног прижимает к земле и, да и, и закрывает меня своим телом. Я не понял, по чему, за чем? И ещё что то. Когда поднялся, удивлённо спросил.      – Но за чем? И знаешь, что он мне ответил. – Я поросил её, что бы она уделила тебе внимание. И не хочу, что бы она осталась – вдовой. У меня перехватило дыхание и брызнули слёзы. – Но ты сам? И ответ. – Я колхозник, я живучий. Пока я его перевязывал, я плакал как малый ребёнок. И во мне рождалось понятие, как можно беспредельно любить. Тогда, когда мы все из отряда забыли о бо всём на свете. И вообще не могли думать ни о чём другом, кроме о сие минутном. А он, он помнил о тебе и думал, что бы сохранилось, не нарушилось твоё счастье, твой уют, твоё настроение или душевный покой. Я старше его почти на 5 лет, но я считаю себя меньшим его братом. И люблю его как что то сверх совершенное не понятное и не достижимое нам, рядовым людям, идеала душевной красоты. Да мне ранее казалось, он мне понятен до мельчайших подробностей, чёрточки, может быть молекулы или атома чело-века. И вдруг, открылась бездна безграничного душевного совершенства уни-кального творения природы. Я теперь понял в полной мере, за что его любят женщины. И ещё. Для нашей группы, ни для кого не было секрета, что он, он в какой то мере сверх человек. Он и сейчас для меня не постижим, как таинст-венное творение природы. И если сейчас я могу сидеть на диване, держать те-бя на коленях, то только исключительно и благодаря ему. Я вобщем то не роб-кого характера, спокойно смотрел в лицо смерти. Но спокойствия и понятие не обходимости – всё же мало. Надо ещё иметь инстинкт, без мерно глубокий инстинкт и умение – выживания. Какую то ауру. А он наделён этим сверх инс-тинктом, сверх интуицией, глобальным мгновенным рефлексом мышления, анализом происходящего и принятия определяющих событие решений. Он прикрывал нас, весь отряд своей аурой и, и сохранил нас. Его защитная аура, это беспредельная, без мерная и не иссякаемая любовь к женщинам. К женщи-нам вообще и в частности. Для меня эта любовь ощутима, мысленно воспри-нимаемая и всё же не полностью, не до конца постижима. Мы, кто был с нами постоянно, почти все сохранились. Даже у многих осталось такое впечат-ление, по общавшись с ним, люди заряжаются его аурой и сохранностью. Ты не представляешь, как я люблю тебя. Я любил, да и сейчас храню память о моей первой жене и дочери, так не лепо погибшим. Но я люблю тебя ешё и за то, что ты когда то оказала внимание ему и подарила несколько мгновений. Что ты оказалась умной женщиной и не испугалась трудностей и молвы, сохранила и вырастила его семя. Что ты оказалась без пред рассудков, пони-маешь и принимаешь жизнь, такой, какой она есть и можешь сколько то радости и счастья уделить и мне. Что ты отнеслась благо склонно к просьбе Ана, уделить внимание мне. И верю искренне воспринимаешь и принимаешь меня. А я от Ана научился любить без прихотей и капризов, столько, сколько мне даётся для этого жизнью. Вот так краса земли, уникальный цветочек при-роды. Как определяет и называет вас – женщин Ан. У него, между прочим, уникальное для нас слово: – Спокойно. Оно вмещает в себя, всю полноту жизни. Без эмоций, без волнений, без робости и не продуманной смелости, в искренней радости и в тягучей грусти, без ревности, обиды или озлобления. По Некрасовски: – Люби покуда любится. И воспринимай жизнь такой, как она есть. Тепло и холод, дожди и снега, взгоды и невзгоды, рассветы, закаты и может быть утраты. Как бы говоря по Андерсену Нексе. Не предовайся глубо-кой скорби. Не лепая смерть жены и детей не обратима. Но жизнь продолжа-ется. Со сознанием спокойствия. Вам не понять, в полной мере, нашего с Аном состояния. Когда можно вот так расслабиться, держать любимых жен-щин на коленях, смотреть на отрадные личики детей. И не контролировать, не анализировать каждое мгновение и не напрягаться, как взведённая до отказа пружина. Настоящее – Вы, это оазис мечты. Спасибо всем вам, что вы есть и принимаете нас такими, какимы мы есть. А нам иными уже не быть. Мы отвы-кли от цивилизации, да и не хотим к ней привыкать. Я наверно утомил вас своим разговором. Но мы так долго молчали, было не до разговоров. Не обессудьте. – Не обессуживаем.
       28.03.08. Из комнаты он вышел при наряженный. На утюженный, нагла-женный. Слегка потёртый старшинский мундир украшали две юбилейных ме-дальки. Лена рассмеялась: – Ты прямо кавалер. Генерал смутился. – Есть ли необходимость одевать военное, да ещё цеплять медальки? – Медали това-рищь генерал не цепляют, их прикрепляют к мундиру. И чуть с улыбкой:         – Могу же я похвалиться, что имею награды. Отец переглянулся с матерью. Та с улыбкой. – Отец, не ужели ты до сих пор не понял, что если что то делает колхозник, то значит так надо. И уже к нему. – Я иногда поражаюсь вашим умом, не предсказуемостью, и, и таинственностью. Странно. Даже нам и не доверять. – Это не доверие. Излишняя информация, может принести близким не нужное волнение, а иногда и вред. Не осторожный порыв, не до молвка, случайный удивлённый взгляд, могут иногда принести не предсказуемые пос-ледствия. Я понимаю вас. Мои братья с фронта вернулись рядовыми, сержан-тами, старшинами. А у одних, воробьёвых, сыновья были грамотными и вер-нулись офицерами. Раньше их мать из кулаков, люто не навидела советскую власть. А по возвращении сынов, брала их под ручку и водила из одного кон-ца деревни в другой, гордясь и став ярой приверженницей советской власти. Так что перессорилась с некоторыми спец переселенцами. Мы будем надеять-ся, что ещё прогуляемся с вами под ручку и вам не придётся смущаться моего звания сержанта и старшины. А пока, пока придётся по терпеть.
       И ещё. Если кто то и что то будет привязываться ко мне или даже бить, сделайте вид, что вы меня не знаете и вас это не касается.  – Да я не смуща-юсь, что вы старшина. Просто мне не понятно, вы такой умный, эрудирован-ный, не зависимый, а иногда на людях становитесь каким то простачком, до примитивности. – Иногда мне хочется называть вас не поимени отчеству, а просто – мамой. – Но и называйте, мне будет приятно. – Но я говорю о другом. В эти на вашь взгляд примитивные минуты, мне приходиться тратить столько сил, напряжения, умственных способностей, что позже, в минуты ос-лабления, само контроля и логического анализа, я себя чувствую выжатым лимоном. Вместо кислоты – горечь, вместо наслождения вкусом – опусто-шённость, вместо аппетитного насыщения – не утолимый голод. Ладно мне пора пойти по красоваться своим званием, медальками и протчего. За десять лет от сержанта до служиться до старшины, то же кое что значит. Мать подо-шла положила руку на плечё. – Будь осторожен. – Постораюсь, надо. Есть сталинское волевое слово – надо. Не можешь научим, не хочешь – заставим. Застовлять меня не надо, служба мне не в тягость. А вот учиться надо каждо дневно, все частно, минутно и секундно. Даже тысячные доли секунды иногда решают всё. Таковы законы природы. Лена: – А я пойду по смотрю, как ты будешь красоваться. – Только ко мне не подходить и не за говаривать. Я вас не знаю, а вы – меня. – Хорошо, поняла.
       Не сильно выпячивая грудь, но подтянуто, он вошёл в гарнизонный мага-зин, поздоровался. Продавцы с улыбкой ответили. – У вас награды. – Да. Ско-ро подписывать новый контракт. Хочу ещё послужить, подкопить денег, а по-том можно ехать в колхоз, обзаводиться хозяйством. Обещали ещё одну ме-даль, за добросовестную службу. Они конечно юбилейные, но всё же награ-ды. В деревне будут вызывать почёт и уважение. Не выпиваю, а указания исполняю без прикословно, охотно, добросовестно. Командиры хвалят. Да и так, кто что попросит, помогаю. Я не ленивый. Тружусь. Всяких осложнений избегаю. Ещё 5 лет и можно ехать в деревню. Да.
       Жена офицра. – И где же вы служите? – Это секрет. На южном берегу Ка-спийского моря, за границей. Авиационный механик, специалист. Теперь инс-труктор. Офицер. – Сверх секретность – где и кем. Смех. – Конечно нас ист-руировали, что бы мы про Ирак ни где и ни кому не говорили. Снова смех. Офицерша. – Ума бы тебе по больше. А вобщем для старшины много ума не надо. – Да я вообще иногда читаю. Очень люблю читать. Хотя и 7 классов. Вот говорят Горький само учкой великим писателем стал. Не давно я прочёл – Тёма и жучка. Такая чувствительная книга, как мы му. – Муму, помоги ка мне до нести покупки. – С удовольствием. У нас в части, жёны офицеров, как что надо сделать, так кличут меня. Эй сержан. Я тут как тут. – Тебе бы ещё ручку научиться целовать. – Не, не обессудьте. Я себе зарок дал с жёнами офицеров долго не разговаривать и тем более ручек не целовать. Вот у нас однажды солдат интеля, ин теля гент видно, поцеловал ручку офицерской жене. А ря-дом оказался её муж. Как он ему дребулызнет в зубы. Тот ноги к верху и ми-нут 5 лежал, пока поднялся. Не, я осложнений избегаю, страшно. Опять же могут не продлить заявление на продление сверх срочной службы. А ехать сейчас в колхоз ещё рано. Платят нормально. Надо подкопить денег. Лишь бы за отпуск не передумали. Волнуюсь. – А здесь что делаешь? У тебя родители? – Не. С девушкой был не много знаком. Правда мы не переписывались. За чем то приехал, а она замужем. За ах фицером. Да я в не обиле. Ей виднее. Вот по хожу по городу, навещу знакомых, если не найду – поеду. – Я поговорю с мужем. Может он возьмёт вас к себе. – Я конечно буду благодарен. Но надо подумать, что и как. Скажу по секрету. Там то один старшина, зав складом собирался уезжать. Но мне командир намекнул, что могут меня туда опреде-лить. Оно конечно инструктором, механиком не сложно, да уж хочется чего то по спокойнее. – Должность зав складом и у мужа найдётся. – Правда? Это бы-ло бы сдорово. Только отпустят ли? Там понимаете – жарко. Я из Сибири. Ни куда не выйти. Нельзя. Я конечно в развлечениях скромен. Но дома всё же лучше. Языка ихнего не знаю, в магазине, что спросить и то на пальцах пока-зываешь. Оно конечно ни что, но всё же не удобство. Но я дис ципли нирова-ный. От устава ни на шаг. Командиру даже неделю домик ремонтировал, бе-лил, красил. Он даже 100 грам налил, я то вообще не пью. Но он – пей, я при-казываю. Пришлось исполнить приказание. Сказал, будет разнорядка, к меда-ли ещё представит. Может говорит ветерана дам. Как тут не постораться, стараюсь. Я ко всем хорошо и ко мне благо склонно. – Мой муж полковник, комндир части. – Спасибо. Я вообще то пред высшим начальством робею, а пред полковниками даже озноб вызывает. – Ни чего, привыкнишь. Она пере-дала сумки. – А куда нести? – Со мной пойдёшь, до гостиницы. – Слушаюсь. Они вышли.
       Молоденький офицер. – Какое ничтожество. А если надо подслужиться. Зоре глазка: –  Вы говорите о себе? – По чему о себе, о старшине. – Тогда свои без смысленные заключения оставте при себе. По больше шевелите мозгами, если они у вас есть. – Извините. – На первый раз извиняю. Грамотность и доб-рота – разные вещи. – Разве это доброта. Это примитивная хитрость или лаке-йство. Я не верю в такую доброту. – Значит вы тупой, не смотря на вашу неко-торую грамотность. – Меня первый раз называют тупым. Поясните. – Помо-жете мне нести покупки. – Если пожелаете. – Вот именно, если. А он много умнее вас, по этому не спрашивает о желании. Если сказали помочь, то для него всё ясно. Для вас нужны дополнительные разъяснения. Он рассмеялся.    – По женской логике всё верно. Пушкин прав. – И спорить с женщиной всё то же. – Может плюшкин и великий поэт, но умственно не далёкий. Если он просит зложе избавить его от женщины. А вот старшина называет женщин уникальными цветами земли. Он не верующий и не мистик. И ни когда не будет ни кого просить, избавить его от женщин. На оборот, он просит силы природы, что бы с ним всегда были женщины, что бы он мог ими любоваться, как цветущим лугом или рассветной радугой. Он любит красоту, женщин, природу, окружающего мира. И в этом находить смысл жизни. – Хым. Кра-сивая философия. Но ему едва ли доступна. Он снова рассмеялся. – Но что ж, простите меня цветочки земли. Видно я дейсвительно не далёкий. И не наро-ком оскорбил ваши чувства. Если женщины уважают его, значит, и мне сле-дует попытаться в чём то разобраться и может даже уважать его. И спасибо за совет, побольше шевелить извилинами. Наверно они какие то у меня есть и постораюсь не спешить не обдуманно высказывать своё мение.
       Вскоре в магазине появился старшина и сержант. Зелено глазка: – Помог-ли отнести. – Да конечно. – Но и как. – Я конечно того, а она этого. Пока мыс-ли паралельны, но не пересекаются, как в тупой терии ври вшейна. На то они и есть паралели, что бы ни когда, ни при каких случаях, ни каких обстоятель-ствах не пересекались. Желает приучить меня к мысли целовать ручки. – А мне поцелуешь ручку. – Если вы очень деликатно попросите мужа, чтоб он на пол минуты отвернулся и сделал вид, что вы не знакомы, я поцелую у вас не только ручку, но и нижние губки. Женщины рассмеялись. – Желание женщин – для меня закон. – А кажется ты собирался меня соблазнять. Моё ожидание что то затягивается. – Увы, уникальные цветочки. Любил бы я вас, когда б не комары да мошки. К сожалению довольно жгуче жалят. Пока нет свободного времени. А я так мечтаю об идилии. Солнышко, полдень. Сидим мы с вами на лавочку. Перед нами на лужайке играют внуки, а может и правнуки. А мы си-дим и друг друга соблазняем. А вашь муж, который присматривает за ребяти-шками, что бы слишком не шалили, изредка из дали грозит нам пальцем, мол слишком не увлекайтесь. Мол не ревную, но предупреждаю, что надо будет и ужин кому то готовить. А на наших лицах изумительные морщинки, как золо-тая вуаль, тишина, покой и без мятежность.
                И большего счастья не надо,
          Чем в вёсны копать огород. И садить.
       Да идилия. Если бы, если бы. Вошёл полковник. Посмотрел по сторонам, заметил старшину. – Старшина. – Я, так точно. – Вы помогали моей жене нести покупки? – Так точно, ни как нет, виноват, исправлюсь. – Да вы не вол-нуйтесь, я добрый. – Так точно. – Подожди не перебивай. – Так. – Мочать       – Есть. – Вот это другой разговор. Она характеризовала вас положительно. Между прочим мне тоже нужен зав складом. – Рад стараться. – Сегодня посту-паешь в моё распоряжение, а там посмотрим. – Рад. Тот махнул рукой – Есть. – Пошли, дорогой по говорим. Тихо: – К вашим услугам.
       Молодой офицер. – Не понимю, вас женщин. Восхищаться примитивом. Хотя говорят, извините за сравнение, но неандертальцы нравятся женщинам, своей перво бытностью и если так можно выразиться своей силой. – Не пони-маете, значит вам и не нужно понимать. Каждому даётся своё.
       Вечером в магазине. Появился старшина и сержант. К старшине: – Вы не видели моего мужа. – Видел. Немного отошёл в сторону, полу шопотом. – Он срочно вылетел. – Куда? – В часть. Велел передать, что бы и вы завтра возв-ратились. – Не понятно. По чему мне ни чего не сказал, не позвонил. – Его срочно вызвали. Толи какая то комиссия, то ли ревизия. Мне тоже приказал  прилететь. Мол по надоблюсь. Но я ночью на спарке вылетаю, а вы утром на Ане, вылет в 9 часов. Можно вам не спешить. Да ещё просил захватить какой то блокнот, сказал у жены. Ему он будет нужен. Ни чего страшного, сказал, что б не волновались. Я как понял, что то с финансами. Вообще то это касает-ся бухал террии. Но ему то же необходимо быть. Какой то майоришко напился и стал деньгами сорить. Но видно и обратил не себя внимание. Протрезвится, получит наказание. И всё пойдёт по старому. Не приятно конечно, но что де-лать. Так что я вылетаю ночью, а вы днём. – А что с блокнотом. – Не знаю. Сказал забрать и привезти. Вдруг по надобиться. Ладно. Она порылась в сумо-чке. – Только из рук в руки. – Само собой. Не подведу. – Но я пошла. Попро-бую до звониться – Пробуйте. Она вышла.
       Он раскрыл блокнот, просмотрел страницы. Сержанту. – Просмотри вни-мательно. Подошёл под полковник. – Но что? – Ещё рано. Рыбка всплесну-лась, пошли круги. Будем ждать. А с этой что. – Скажите, что самолёт сломал-ся, на профилактике. Рейсов на неделе не предвидится. По советуйте ехать по-ездом. Деньги поди у неё есть. Ни каких объяснений. Пожимайте плечами, мол не ведаем. – Ясно. – Да комары, да мошки. Я пойду в штаб. – Что то мне предпринять? – До завтра можно отдыхать, завтра будем париться – Думаете будет жарко. – Да слишком большие круги пошли. Может и за штормить. По-ка. – Есть. Лейтенант: – Ух ты. Даже мне стало жарко. Вот это метаморфозы.
       Поднялся в штаб. Вошёл в приёмную. Дежурный, старший лейтенант.
– Товарищ старшина, генерал занят. – Потом. Вошёл в кабинет. По периметру сидели офицеры, генерал расхаживал по кабинету. Повернул голову удивлён-но – Ко мне? Я занят, у меня совещание. Прошёл за стол. – Извините товари-щи офицеры. Я должен попросить вас, прервать ваше совещание. Прошу на минут 10 – 15 передохнуть, перекурить в приёмной. Всем, включая и вас товарищь генерал. – Ты что рехнулся? – Не будем переходить на грубости. И время тянуть не стоит. Он сел, взял трубку. – Я жду товарищи офицеры. Гене-рал: – Хорошо. Потом разберёмся. Вышли. Назвал номер: – Соедините меня с Москвой. – Товарищ генерал. Это Колхозник. Старт дан. – Хорошо, вылетаю. Полагаюсь на тебя. Максимум вежливости и максимум пунктуальности. И по-спеши, пока не остановили. – Да. Готов ко всему. Сержант в случае чего заме-нит. – Лучше сам. Пока. – До свидания. Положил трубку. Взглянул на часы.    – Самое нудное – ждать. Да. Ждать догонять, надеется – не приятное занятие, но и торопить события иногда не стоит.
      Позвонил дежурному. – Пусть заходят. Вошли. Он встал из за стола. – Спа-сибо, что вы умный человек. Ещё пару минут внимания. Ни где ни о чём не распростроняться, тем более о бо мне. А вас товарищь генерал прошу выпол-нить не сложные мои указания. Первое. Всем офицерам разрешить не сдавать табельное, личное оружие. Офицерам не напрягаться, но и нерасслабляться. При обнаружении посторонних на территории части, сообщать в особый от-дел. Второе. Выставить дополнительные посты и про инструктировать о повы-шенной бдительности. Причиной назовите нападение на пост в одной части. Тем более таковое было. Он подошёл к плану расположения части. – Жела-тельно усилить КПП, пост в конце полосы и южную сторону от городка. Если по считаете, что то где то добавить, решайте сами. Всё делать без излишнего шума. Любобытным можете сказать, что проводится проверка, учение. Есть основания предпологать, о нападении на городок заразитов. Звонок. – Генерал лейтенант слушает. – Старшина ушёл? – Здесь. – Передайте ему трубку. Вас, Москава. – Старшина слушает. – Как ты смотришь, если отпустить того и тех последующих. – Товарищь генерал, не будем вспоминать флаг, хресты и зло-городиц с их гаремами. Маховик раскручен. И из двух зол я выбираю наиболь-шее. Чем погибнуть при остановке раскрученного маховика, лучше пойти под требунал, за не выполнение вашего указания. Меня больше нет на ближайшие время. И ещё. Лучше вы меня материте, чем я буду обкладывать вас не лест-ными эпитетам. Всё. Пока вы пишете рапорт о моём наказании, меня нет. По-ложил трубку. – Эх, в веру, флаг и во всех злогородиц со всеми их гаремами. За одно и генералов. За исключнеием вас товарищь генерал.
       К сержанту. – Но что товарищь сержант может быть старшинские погоны мне больше подходят. – Да я того же мнения, как и мне сержантские. Вас пять раз разжаловали, меня трижды. Привычное дело. – Дело не в званиях, хрен с ними, пока нас двое, а работа думаю будет сложная. Генерал: – Я могу выде-лить людей. – Спасибо. Но. Конечно можно надеяться, что пронесёт. Растрой-ство желудка, хоть и не приятная вещь, но терпимая. Хуже когда бывает за-пор. А это может вызвать заворот кишечника. Шуму может оказаться много. Лишь бы не пришлось много писать похоронок. А наши матери в жизни и так не слишком счастливы. Горя всегда много, а радости по чему то мало. Мы с сержантом профессионалы. А ваши солдаты всего наивно простые мальчиш-ки. Усильте посты. Может это даст нам сосредоточиться и на том будет спа-сибо. Гадать не будем, пронесёт или не пронесёт. Бережливых говорят и силы природы берегут. Мой принцип – лучше перестраховаться, чем не до страхо-ваться. Бдительность и спокойствие, без шума. А вам товарищи офицеры одно задание, сверх ответственное, без шуток, охраняйте свои семьи. Самые ответс-твенные объекты. Кто будет стучаться, стреляйте без предупреждения. Только друг друга не пораньте. Смех. – Продолжайте совещание. Тревожить пока не будем. Вышли.
       Вечер. По ужинали. Лена уселась на колени. – Давно я у тебя не сидела, соскучилась. Наташа поди не при ревнует. – Не до ревности. Нам надо пойти подышать свежим воздухом, а вам чем ни будь заняться. – Фи. Скажи, что тебе тяжело меня держать. Тоже мне пошли мужчины. Ладно идите. Между прочим, там какой то бродит азиат, в окна заглядывает. – Дура. Брысь. Он пересадил её на диван. – Гру, грубиян. Но он уже не слушал. Сержанту: – До-мой. Жену с ребёнком сюда. Сам в западную часть. Я в сорону КПП. Заско-чил в спальню, с под кровати выхватил чемодан. Подсумки, нож, пистолет, автомат. Полковнику. – На вас оставляются женщины. Шторы задёрнуть, си-деть в простенках. У окон не метуситься. Генералу: – Вам по тихоньку казар-му поднять в ружьё, если обойдётся, можно сослаться на учение. Свет излиш-ний выключить, но не весь. Все удивлённо смотрели на его экипировку. Осто-рожно выскользнули на улицу. Полковник. – Таким я его первый раз увидел в джунглях.  Наташа – Значит тогда был он? – Да. – А за чем вы мне не сказали правды? – Что бы излишне не волновать. – Ладно прощаю. А что сейчас, серьёзно? – Кто его знает. Хорошо бы, что бы было не серьёзно.
      Без лунная ночь. Тишина, редкие фонари. Мелькнула тень. Что то уже есть, зацепка, конец ниточки. К чему то она приведёт. В сторону арыка. За арыком ещё тени. Тусклые блики. В руках видно гранаты. Только бы не про-махнуться. Должно сдетонировать. Поднял пистолет. Одиночным. Секунды, мгновения, большие чем вечность. Привычное плавное нажатие. Щелчек, выс-трел и взрыв. С детонировало! Рядом прошуршали осколки. Стоящих группой разметало в кровавые клочки. Остался ли кто живой – не важно, осложнений не составят. Бросок. 150 м чуть выше, к казарме от КПП. Столб, железо бетонная опора, под столбник. В руке граната. Наростающий гул машины. Врезались и раскинули ворота. В кузаве тёмные фигуры, все в чёрном. Взмах, 15 м и взрыв под подъезжающим левым колесом. Мгновение паузы и детона-ция взрывчатки в кузове, столб пламени и огромная воронка. Столб сломало, смело взрывной волной, но ниже железо бетонный подстолбник растрескался, но уцелел. Какое то время он лежал оглушённый, ощупал голову. Кажется под столбник принял массу осколков на себя. По секло рукава и кое где щебнем по царапало руки. Поднялся по шатываясь и побрёл в южную сторону городка.
       Сержант не заметно подкрался к часовому. Одной рукой ухватил автомат, другой зажал рот. – Тихо. Не шуми. Если бы я хотел снять тебя, я действовал бы ножом. Понял, кивни. Солдат попытался кивнуть. – Вот и хорошо. Тихо, не вздумай дурить, тогда оба погибнем, отпускаю. Он разжал пальцы. – Вот и умница. Ложись за тот бордюр. Сними с предохранителя, целься в сторону кукурузы. Открывать огонь буду я первым, ты под держишь. Особо не высо-вывайся. Не торопись и не теряйся. Объясню позже. Я капитан. С перва я.
       Где то взрыв. – Но вот и началось. Пять минут паузы. Из кукурузы пока-зались тени. – Подпустим ближе. Одиночный выстрел. – Эх. На очередь. Нажал на спусковой. Часть успел скосить, но другие успели по падать. – Надо было отослать. Всё испортил. В дали мелькнули руки и не в далеке взрыв. Шрапнель осколков. Минутная тишина. И где то новый мощный взрыв. Как сигнал, все выскочили и почти рядом, чёрные силуэты. Встречно очередь. Пе-рекатом в сторону. – Не ранен? – Нет. На очередь. – Перевёл, сразу не сооб-разил, забыл. – Бывает. Смотри тени и пускай очередь. А я попробую обойти и приблизиться. Перемахнул через ограду несколько перебежек под прик-рыти-ем кустов. И он уже рядом. Отползают. Очередь короткими по лежащим силу-этам, стоя. Кажется всё. Вернулся к часовому. Я ухожу, мне надо быть в дру-гом месте. Смотри в случае чего стреляй, только не в своих, спроси пароль, будет помощь. Не бойся. Не теряйся. Сохраняй спокойствие. – Я не боюсь. Сначала растерялся. Думаю, а вдруг свои. – За чем бы они лезли из кукурузы. Ученья так не проводят. – Да понял. – Пока.
       Голос за арыком. – Что там? – Не знаю, не вижу, не важно. Всё внимание к этой стороне. Нам добраться бы только до первых строений, тогда рассыпа-емся и действуем в одиночку. Пора. – Затишье. Все через арык. Сперва м 50 ползком. Если не будет выстрелов, в рост и бросок бегом, до первых оград, построек. Если будет что то подозрительное, затоимся, передохнёт пару минут и с нами аллах. Растекаемся, в окна гранаты.
       Сержант определил ориентир, подполз. Старшина рукой показал сектор обстрела ему, себе. В тусклом отблеске фонарей городка почти не прогляд-ные тени. Звёзды яркие, южные, но казалось свет их не до ходит до земли. Смутно угадывался арык. Что то замельтишилось уже на их стороне от арыка. И снова слилось с землёй. Старшина провёл ладонью по земле в перёд, потом приподнял пальцы. Что означало – ползут и ждать когда встанут. Мгновения большие чем вечность и тишина. Голос – По чему так тихо? – Не отвлекайся, пора. 25 – 30 м ползком и уже цепь.
       Считать не когда, но на глазомер прикинул черту в 25 – ть м, до которой их можно подпусить. Ещё секунды и встречный шквал огня. Два автомата как маятники проводили из одного конца в другой. Кто то может успел упасть. Свинцовый дождь хорошо оросил поляну. Откатились в разные стороны. По-том ползком. Приглушённые стоны. Там где они лежали, взрывы гранат. Те снова вскочили, 3 – 6 шагов.  И снова шквал, но уже с боков. Попадали. Кто в каком состоянии не важно. Повернули на зад. По отползающим новые очере-ди. Не выдержали вскинулись бежать. И с другого конца новая очередь. Стар-шина, громко. – Всем лежать. Отползающих будем пристреливать. Вставать по одному, без оружия, руки в верх. Пустил осветительную ракету. Кажется уцелело не много. Снова темень. Надо привыкнуть к темноте, но и тем то же. 2 – 3 минуты и всё стало на сви места. Подобежал взвод. Из встретил сер-жант, что бы не перепутаться. Дал указания. Подъехали машины с прожекто-рами. И осветили поляну. Старшина капитану, командующему взводом. – Ка-жется всё. В остальном думаю справитесь сами. Осторожно. Среди них и есть фанатики. Лучше дождаться утра. Кто попытается бежать, пускайте очередь. Хотя думаю бежать уже и не кому. Раненых перевяжете при дневном свете. Могут взорваться и унести с собой и солдата и санитара. По терпят. Если что, сошлитесь на меня, на мои указания. Как старший по званию, я полковник, приказываю до рассвета не рисковать солдатами.
       Сержант и старшина отошли. Старшина: – Спасибо тебе матушка земля, спасибо вам силы природы за помощь, за интуицию, за преду смотритель-ность, сосредоточение воли и разума. Спасибо.
       Пошли к дому. Пошатнулся. Сержант под держал. – Что то ноги подкаши-ваются и страшно хочу спать. – Сейчас придём, ещё полторы сотни шагов и отдых. – Странно, ноги как ватные. И слипаются глаза. Видно старею. Моло-дость и зрелость прошли. Такие нагрузки, что голова как чугун, а вместо моз-гов – свинец. Хотелось отдыха, а дома те же джунгли. Выдержать бы. Главное гнездо злобы думаю уничтожено. В переди уже обрезки.
       Подошли к калитке. Бери жену и иди домой. Не к чему им лишние волне-ния. И так они не много видят от нас ласки. Знаешь что мне сейчас хочется? С улыбкой: – Догадываюсь. – Да. Поцеловать женщину в нижние губки, уткну-ться в её колени и толи по плакать, толи уснуть. А скорей всего то и другое. Можешь снимать сержантскую форму. Думаю она нам больше не по надоби-ться. И так мы с ней сроднилися, словно приростились.
       Он облокотился о калитку. Вышла мать подбежала. – Ты что здесь сто-ишь. – Передыхаю. – Ты ранен? – Пустяки. Щебнем немного поцарапало.        – Обопрись на меня. Выбежала Лена. В двоём в вели его в дом. Он сложил амуницию в чемодан. Умылся. Потом опустился на диван. Склонился на прне-сённую подушку и мгновенно уснул.
       01.04.08. В одинадцать зашёл в магазин. Поздоровался. Приветливо отве-тили. Но во взгляде было удивление и какой то не высказанный вопрос. – А Зоре глазочка. Здравствуй. – Рашил со мной поздороваться персонально. – Да. Вдруг вы не расслышали моего общего приветствия. Если бы вы все знали, как отрадно слышать ваши голоса цветочки земли. Знать и понимать, что вы будете продолжать цвести и ни какие злобные порывы на ближайшее время вас не коснутся. – А вы что то спали с лица. – Немного видно притомился. Утром посмотрел на себя в зеркало и вдруг приметил седину на висках. Вид-но я перешёл свой полдень и время устремляется к закату. – В 33 года то. Обычно средний возрост считается где то к 40 – ка. – Нет. Мне бы прожить ещё лет 10 – 15 и было бы достаточно. Раньше как то усталости не замечал. А теперь в первые почувствовал страшное утомление. Да отдыхать пока не ког-да. – Ты ожидал когда тебя нагродят ещё медалькою. – Это не так уж страшно. Лишь бы не наградили 32 г свинца. Я в общем то ещё и не жил. – Разве такое возможно? –  В мире в это время всё возможно.
       Вошёл генерал майор с двумя офицерами. Обвёл взглядом присутствую-щих. Вперился взглядом в старшину. – А не этот ли старшина, что увивался возле полковника и его жены. Старшина: – Так точно. Выполнял не большие поручения его жены. – Необходимо задержать его, до выяснения всех обстоя-тельств. – Да я. – Молчать, арестуйте его. Да смотрите, что бы не покончил жизнь самоубийством. У таких типов нервы слабые. Старшина дрожащим го-лосом – Я, я. – Молчать. Уведите его – Есть. Грубо толкнули. – Пошёл. Ноги за плетались, чуть не упал. Те хихикнули. – Не спеши падать падаль. Ещё успеешь. Под руки вывели. Генерал майор. – Развелось всякой швали, стука-чей, провокаторов. Честных людей оговаривают. Это им не сталинское время доносы писать. Я отучу их раз и на всегда. Все застыли в не до умении. Но ещё большее появилось не до умение, когда сержант приблизился с зади, расстегнул кобуру и вытащил пистолет. И так же тихо не приметно отступил.
       Открылась дверь, вошёл старшина. Генерал удивлённо: – Ты. По чему вернулся. Где офицеры? – Отпустили. Решили отдохнуть на полянке. Велели передать, что бы вы пришли к ним. – Что? Да я. Рука опустилась на кобуру. Во нутрь. Растерянно некоторое время по шарил в нутри. Потом расхохота-лся, истерично. Старшина стоял перед ним и спокойно наблюдал. – Всё поня-тно. Медальки меня в вели в заблуждение. Но может поговорим так сказать по душам. – Говорите, я вообще то не спешу. – У меня большие связи. Помогу получить очередное звание, награды, хорошую должность. – К званиям я без различен. К наградам то же. Меня 5 раз разжаловали, трижды отдавали под трибунал. Так что я ко всему приучен. – Ты ни чего не дбьёшься. В крайнем случае меня понизят в должности, временно. Сделают полковником, но через год, пол тора я снова буду генералом. Не советую со мной с сориться. – Вашь брат меня уже стращал, там в джунглях. Но я пока живу, а его повесили. – Ты, это ты. Он задохнулся от ярости. – К сожалению, большому сожалению, не я. Я тогда был тяжело ранен и не мог принять участие. – Ты, ты, белый дьявол. Провёл ладонями по лицу, стирая пот. – Вообще то я Колхозник. – Ладно. Твоя взяла. Но здесь не джунгли. – Знаю, хуже. – У меня обширная родня, высоко поставленная. Моим унижением, мелкими придирками ни чего не докажешь. Обещаю, через 2 – 3 года звание полковника. А нет, ожидай участь Абакумова. Зелёнкой лоб намажем. А о бо мне. Брал – подарки. Это уж не такое большое преступление. А что это были взятки, надо ещё доказать. – А я и не буду ни чего доказывать. Меня не интересует сколько и у кого что вы брали, 3 рубля или 3 миллиона. Я видел изнасилованных, обезображенных женщин, видел и его жену и трёх летнюю дочь. Он указал на сержанта. – К этому не причастен. – Вот мы не спешно всё про анализируем, разберёмся. А пока вас задержим. Сержант, уведите его. Да смотрите, что бы он  не покон-чил жизнь само убийством. Он взвизгнул, брякнулся на колени. – Нет. Я всё скажу. Не отдавайте меня ему. Я не собираюсь кончать жизнь само убийст-вом. – Нет так нет. Вы же заботились обо мне, что бы я не покончил с собой. Вот я и хотел по заботиться о вас. – Нет. Я всё скажу. Пусть меня судят. Вы не имеете права устраивать само суд. Дьявол. – Но меня не только называли белым дьяволом, но и белым ангелом. Как бы мне хотелось вас отдать сержан-ту. Встать. Тот поднялся. – О, да вы отсырели. Вздумаете юлить, зарекаться, выкручиваться, от дам сержанту. И без глупостей. В любой точка земного шара настигну. Тогда вы живой будете завидовать своим мёртвым предкам. Уведите его товарищь подполковник. – Пошли, вывел.
        Сержант. – Сдорово ты его же словами пришиб. Не скоро придёт в себя. Теперь его только и допросить, пока не очнулся. А жаль, что не от дал мне. Я бы его морально до давил. Хотя он и сейчас стал, да и был тряпкой, ветошью. – Очухается. И ещё не мало нам по портит крови. Особенно его связи. У них инстинкт стадности шакалов, а правильнее шизкалов. – Пусть, но главное сде-лано. – Да я думал будет сложней. Само уверенный. Тем и облегчил нам работу. Главное во время мы им выбили клыки. Что вырастут новые, я не сомневаюсь. Но на время нам можно передохнуть. Полюбоваться цветами земли. Теми и другими. Не так уж много нам выдаётся такого счастья.
       Вроде и не чего покупать, а магазин как магнит притягивает женщин. Мо-жно постоять, поглазеть друг на друга, поговорить и обмолвиться обыден-ными новостями. Вроде дневного клуба. В свободные часы и мужчины захо-дят, что ни будь купить – курева, прохладительных или горячительных напит-ков. Старшина и сержант, считая себя в отпуске, так же постоянно на некото-рое время заглядывали сюда. Поздороваться, посмотреть на женщин, краем уха услышать пересуды. О ночном происшествии почти не говорили, да и не знали, что было. Сказали для обывателя, были учения. И достаточно.
       Что ещё делать в городке? За одно и с ориентироваться, почувствовать наитье от случайностей. Молча рассматривали товары на прилавках, не гром-ко переговривались женщины. Продавцы до кладывали товары, на место куп-ленных. Влажной тряпкой протирали витрины. Кое кто был из офицеров.
       Вошли майор и полковник. Новые лица сразу привлекли на время к себе внимание. Майор к старшине. – Здравствуйте. – Здравия желаю. – Проще, я из газеты «Плюрализм», хочу с вами поговорить. Что вы знаете. – Ни чего не знаю. – Я ещё не спростил о чём? – Да о бо всём. Моё дело маленькое. Бери лопатой больше, кидай дальше. – Какая лопата? – Обыкновенная. Другой раз долбишь, долбишь не поддаётся. Навоз надо вычищать свежим. Или земля утоптана так, что превратилась в камень. Али вилы. Знаете как сложно навоз с одного места перекладывать в другое. Но надо. Колхоз, есть колхоз. Кто трудится, тот не ест. То есть я хотел сказать на оборот. – О колхозе мы потом поговорим. Что вы думаете. Старшина посмотрел на погоны. – Что мне о вас думать. Я вас впервые вижу. Лицо под полковника за дёрголось. – Я вас спра-шиваю, что здесь произошло, а вы из себя идиота корчите. – Из себя. Да зло же упаси. – Вы что дебил? – А где я был. Ни где, тута я. – Дурак. – Так точно товарищь полковник – дурак. – Но ты мне двух смысленость брось. Эту при-митиыную фразу любой офицер знает. В царское время за такую двух смыс-ленность по морде били. – Я то родился уже в советское время. Не ведаю, как там было. Слышал, что сперва ах фицеры солдат по морде били, по том на оборот, солдаты ах вицеров. Кто по чём тоскует, тот то и получает.
       Генерал лейтенант. – Товаришщь полковник. – Да. – Поди вы из Москвы. – Да. – И с высшим образованием. – Да. – Но вот. А этот старшина вырос в деревне, в колхозе, три класса образования, что он может знать и понимать. Оставьте его в покое. А вы старшина маршь из магазина. – Есть, я только.       – Маршь я сказал. – Слушаюсь, вышел. – Вы товарищь генерал лейтенант издеваетесь на до мной? – Если бы это помогало. Полковник к продавщице:    – Что вы видели. – Мне не когда по сторонам смотреть. Надо грязь убирать.    – Я имею в виду.  – Вы что то хотите покупать – Нет, но я хотел. – Не мешайте работать. Лицо полковника по багровело, руки сжались в кулаки. – Ладно, сами сооброзим. – Соображайте, хоть на двух, хоть на троих. Сколько вам, бутылку, две? Продавщица положила руки с тряпкой на витрину. Взглядом встретилась с его не навидящем взглядом. Он не выдержал и пошёл на выход. Генерал: – Вы правильно сказали, надо грязь убирать. Сколько же мрази и грязи развелось. Право задщитники. Гуман дизм, как говорит Колхозник. Их не интересует, что было бы с женщинами и детьми, если бы в гарнизон ворвалась банды садистов, террористов. Додуматься надо. По чему два человека перебили 87 шакалов, а не взяли их в плен. Хотелось бы мне, что бы хоть десяток гум анистов встретились хоть с одним шизкалом и попробовали взятьего его в плен. Старшина прав, когда называет вас уникальными цве-точками земли. И вам спасибо, что вы его уважаете, цените и хоть сколько то любите. Да и как в него не влюбиться. У меня вот жена, уже в солидном возрасте. Привёл я его к себе домой, а она с первого взгляда в него и влюбилась. Что ж поделаешь. Прощаю, женщина. Она мне трёх сыновей родила. Приходиться делать вид, что так и надо. Прихожу с работы усталый, злой, голодный. Говорю – покорми. А она: – Наградной лист написал? – Нет. Потом. – Но вот когда напишешь, тогда и по кормлю. Пришлось смириться. Как это вам нравится? Эх женщины, что ради вашего внимания не сделаешь.
   –  А вы наверно Зоре глазка. – Возможно. – Муж то не ревнует, когда вас так называют. – У меня умный муж. Можете посмотреть, вот он рядом. – Мне нравятся умные люди. Не возрожаете, если ползнакомимся. – Нет. Генерал протянул и пожал руки. – Наверно вы уже переросли своё звание. Понимаю. Необходима сответствующая должность. Лётчик. А может немного отдалить-ся от романтики, чем ни будь другим заняться. Старшина то же за званиями не гонится. Но с возрастом хочется немного по больше получать. Для детей, жены, семьи. Старшина говорил о вас. Подумайте. Чем смогу помогу. Я как и старшина люблю, что бы были рядом хорошие умные люди. Тогда и сам воз-дух, аура и био поле насыщаются положительными зарядами и не утомляют человека. Он чуть поклонился жене Зоре глазке и отошёл.
    – Но что сержант. Пора заняться и главными делами. Женат? – Да. – Спа-сибо вам, что на земле есть такие женщины как вы. Я не был обижен внима-нием женщин. В хорошем смысле, но рад и за старшину и за вашего мужа. Он взял её за руки. – Шершавые ладони, не бело ручки. Спасибо. Вечером ещё увидимся. Я напросился к старшине в гости. Он: – Кто же отказывается от гостей со своей выпивкой и закуской. Смех. – Колхозники все практичные. Сержант, поможите мне нести покупки. – Да товарищь генерал, хоть ящик. Смех – Да не как вы решили меня раздеть. Смех. К продавщице. – Уделите пожалуйсто мне немного внимания. Прилавок уже сияет чистотой, так что его можно пока оставить в покое. С улыбкой: – С удовоольствием. – Мне бы бу-тылку коньяку и 3 шампанского. Поди сержант донесёт. Жена: – Я помогу ему. – Хорошо. С десяток плиток шоколаду. Но и ещё что ни будь приятное.   – Есть чёрная и красная икра в банках. – Можно. Но не много. Я знаю что старшина в какой-то мере аскет и к деликатесам равнодушен. Но для других надо. Между прочим, мои ученики. Я горжусь ими. Один из сыновей то же прошёл через джунгли. Они вынесли его из ада. Вылечился, женат, внуки. Хочу что бы и они и их жёны познали покой, уют и любовь. Своё они выра-ботали. Пусть и другие послужат. А их пора поберечь. Надо уважать женщин. 10 лет одиночества. Этого достаточно для испытания любых сердец, что бы их не надсадить. Спасибо всем за внимание. – А вам за покупки. Приходите ещё. – С удовольствием. Но возраст. Немного грузну. И лишние тяжести избегаю поднимать. А так бы купил весь вашь магазин, что бы за месяц план выпол-нили и каждый день не стояли за прилавком. – Да нет. Работа не в тягость. С людьми, даже интересно. – Оно так, от отпуска до отпуска. Раньше я не слишком торопился домой. А теперь не слишком тороплюсь на работу. Стар-шину хочу взять в замы. Через пару лет пусть на моё место, а мне на отдых. Он так расказывает о колхозной жизни, что и мне захотелось по ковыряться в земле на даче. Выростить огурец или помидорину. Нет не приукрашивает, говорит и о трудностях, про зной, слякоть, морозы и оттепели. Но в его раска-зах непогода не пугает, а как-то познаётся, понимается и вызывает желание соединиться с природой. Уникальный ум. И я многому от него научился. Главное позновать красоту труда, природы, женщин и смысла жизни.
       Генерал лейтенант с сержантом вошли в дом семьи командира части. Поз-доровались. – Мне старшина разрешил по ухаживать за его любимыми жен-щинами. Начнём со Светлан. Я сделаю им не большие подарки. Он достал коробочки. К Светлане Наташи: – Подойди ка пожалуйсто ко мне. Она улы-баясь подошла. Он открыл коробочку достал золотую звёздочку и прикрепил на груль. Та восхищённо погладила. – А удостоверение отдадим маме. Он передал. – Которая младшая Татьяны? Мать с улыбкой под толкнула в перёд. Он осторожно прикрепил звёздочку на платьице. Все улыбались. – Но что сержант. Можно снимать форму. Понимаю вы привыкли со старшиной к ней, почти сроднились, приростились. Но поносить надо и другую. И жёнам не смотря на их любовь к вам, будет приятно, когда на ваших плечах будут зо-лотые погоны. Он подал сержанту свёрток. – Поздравляю вас с присвоением очередного звания – полковник. – Служу. – Да служи. Родине. Думаю в горячие точки вас больше не пошлют, какое-то затишье. Ваши жёны соску-чились наверно по мужьям. Как и вы по ним. Разлука подвергает чувства проверке, но всё должно быть в меру. 10 с лишним лет одиночества, сверх достаточное испытание чувства и верности.
       Лена. – Одна я не выдержала. Смех. – Но да. Он же говорил что я не серь-ёзная. И к старшей дочери. – Вот нас и обошли наградами. Смех. – А и правда милая сестричка. Всё так и вроде не так. Сейчас я исправлю не до разумение. Смущение и может обиду. Она сходила в спальню и вышла со свёртком. – Иди ка ко мне моя дорогая племяница. И к генералу. – Я столько ей маленькой уделяла внимания, что она и меня называла – мамой. Развернула свёрток, дос-тала ещё одну звёздочку. Прикрепила на платьице. Потом к старшей Светлане Татьяны – А тебе самую дорогую награду – орден Славы. Та смущённо смотрела, как Наташа прикрепила награду. – Спасибо. – На здоровье. А разве можно самую маленькую Светлану оставлять без внимания. Но ка иди ко мне сестричка. Та подошла ещё не совсем понимая шутливо серьёзного события. Прикрепила ещё один орден Славы на её платьице. – Кажется все теперь довольны или кто то нет, поднять руку. Смех.
       Генерал опустился на диван. – Лену не буду обнимать, муж поди ревни-вый. Смех. – А вы Наташа и Таня посидите рядом со мной. Я немного вас приобниму, вспомню молодость. Улыбаясь они сели, он приобнял за плечики. Наташа повернулась и поцеловала в щёку. – Всё, месяц не буду умываться. Как говорил Колхозник, что бы не смыть поцелуя. Хорошо у вас, отрадно, уютно. Да мне пришла идея. У вас дочери. У меня внуки. Может со временем и породнимся. Между проячим в старину был не плохой обычай, когда роди-тели обговаривали будущее детей. Неволить не будем. Познакомим. И если кто-то кому-то понравится, это будет желанно. Колхозник породистый. В моей родне то же нет наследных отклонений. Семьи должны быть полно ценны. Как говорил Леонид Быков. – Мировые катаклизмы, включая и войны, явление временное. А любовь – вечна. И как говорит Колхозник, надо жить естественно, полноценно и перво зданно перво бытно с истинными чувствами. Без условностей – ревности, обиды, налёта цивилизации. Принимая жизнь такой, какая она есть. С вёснами и осенями, зимами и летами. Со взгодами и невзгодами. Мне нравится его понятие, что радуги бывают редко. Тем они и прекраснее. После нудных дождей ощутишь ещё полнее ясную погоду. Но он говорил, что ему нравятся и затяжные дожди. Он улавливает в них какую-то свое образную меллодию. Шелест дождя, лёгкий звон капели, журчание струй. Он так красочно рассказывает про тайгу, что и мне захотелось съездить в лес, по бродить по лугам, по лесным тропинкам, постоять на лесной елани или по сидеть на берегу какой ни будь речёнки, любуясь всплёсками рыб и замедленным течением, под шум обмелелых перекатов.
       А в летнюю пору и искупаться в перво зданности обнажённого тела. Без раздумия, увидит кто или нет. И что может сказать. Он говорил, что в детстве мальчишки и девчёнки обнажёнными купались в месте, и не испытывали лож-ного смущения. В деревнях тогда не имели понятия о плавках и купальниках. Взрослые купались в трусах. Вообще как я понял, ему нравится Простота, естественность, обнажённость, как в древней Элладе. Как их называли хресть-яне, когда везли в Россию Венеру – Голых блудниц. Конечно там позволял климат. Но где сейчас эллины, по Энгельсу с не достижимой высотой искус-ства. Христианство всё опоганило, ханжеством, лицемерием, фарисейством. Задропировав в тяжёлые одежды женщин, канонами условностей, отвергая естество перво зданности и перво бытности.
       Он рассмеялся. – Я порой стал рассуждать как Колхозник. Это не мои мысли, его. Где мне солдафону постигать такие нюансы и понятия красоты. Да глобальный ум. А лучшие годы отдал не лепой уродливой вражде, как он говорит – удобрению земли её порождением. Не переудобрить бы. Много по-лучается излишества. Сидели, шутили, ещё о чём то говорили.
       Вбежала старшая Светлана. – Мама, мама. А девчёнки говорят, папа на дороге пьяный валяется. – Ты что? Где? – Там у дома Зелёно глазки. Все поднялись. Сержант – Я схожу узнаю. Не волнуйтесь. Может приступ малярии. Пройдёт. Наследие джунглей. Он вышел.
       Ан не спешно шёл домой. После бойни с бандой он наблюдал в теле какую-то даже не усталость, а не имоверную тяжесть. Ноги как ватные. И по чему-то постоянно хотелось спать. Но не приятным было то, что он ни как не высыпался. Понимал, что после напряжения или пере, слишком много израс-ходовано сил и не скоро они востановятся, если востановятся. Он подчинялся разуму, но тело не хотело, не могло, не стремилось к отдохновению. – Ни чего, я Колхозник, обрету не только второе дыхание, но и десятое. Медленно в глазах поблек свет, голова закружилась. Сознание ещё опустило тело на зем-лю и потухло. Сколько он пролежал не имело важности, но взгляд и сознание прояснились. Он не сделал даже попытки встать, рано, может снова насту-пить обморок.
       Во круг столпились люди. Зелено глазка сбегала принесла подушку и плед. Осторожно приподняла голову, подложила. Сверху прикрыла пледом. Подошёл сержант в полковничьих погонах, опустился на землю. – Как ты? Пощупал пульс. – Пройдёт. Я маленько по сплю. Что то голова закружилась. Видно притомился. – Да. Запас прочности и у Колхозника имеет предел проч-ности. Постарайся не расслабляться. Со временем должно пройти. Нам дано 3 месяца отдыха. Конечно утраченные силы не вернёшь. – Что то вернём. Люди даже после бухенвальда ещё долго жили. По сплю. Он закрыл глаза и мгно-венно уснул. Подошла Татьяна с младшей дочерью, у которой на груди сияла золотая звёздочка. Ребятишки Зелёно глазки принесли стул. Он пересел с зем-ли, на колени посадил дочь. Татьяна. – А земля то не холодная. – Вроде тёп-лая. Зелёно глазка видно сказала своим ребятишкам и они принесли матрац. Положили рядом. Припродняли, переложили. Так будет лучше. Земля хоть тёплая, но. Да. – Да. Истощился, какая воля и напряжение. Если я жив, то благодаря ему. Я хоть чуть старше его, но он всех нас называл сынками. Спокойно – его целительное слово. Он говорил, вернее настовлял. – В перёд батьки в пекло не суйтесь. И мы беспрекословно, не только интуитивно, но и автоматически его слушались. Он в какой-то мере сверх человек. Его аура как локатор зондировала окружающее пространство и отмечало опасность. Без заветная уверенность, осознанная, а не слепая бровадность, хранила нас от случайностей. Были ранения, были бои, не без этого. Но в нас жила вера, что он сохранит нас и мы останемся живы. Он посмотрел на жену. – А как он любит тебя. Не ревность, а восторженное чувство, как он может любить. Было жарко, в прямом и переносном смысле. Он сдёрнул меня с ног и прикрыл сво-им телом. Его легко ранило. Перевязывая его спросил – Но за чем же ты? Ты мог погибнуть. И ответ меня пронизал ознобом. – Я попросил её, что бы она уделила тебе внимание, и не желаю, что бы она осталась вдовой. Тогда я был забывший всё на свете. А он, он в эти сложные минуты, мог ещё думать о тебе. Думать на грани жизни и смерти, о счастье женщины, могут не многие. Это и ееесть настоящая любовь.
       Иногда мне казалось, что мы знаем друг друга до последней чёрточки. И вдруг он открывается глубокими, глубинными чувствовами и понятиями. Я был тяжело ранен. Он тащил меня на себе. Я видел как у него запекся рот, но он экономил глотки воды из своей фляжки и отдавал мне. Я не выдержал.       – Ты видишь, что я безнадёжен, какой смысл гибнуть обоим. Брось меня, спе-рва пристрели. Я устал мучаться и тем более это мучение и тебе ни к чему. Он спокойно посмотрел на меня и спокойно ответил. – Я сперва набью тебе физи-ономию, а потм уже пристрелю. Я расширенными глазами смотрел на него, а слёзы катились сами собой. И ещё интересная странность. Казалось боли отс-тупили куда-то глубоко, глубоко и я временно о них забыл. Вскоре нас нашли. Он облегчённо вздохнул и на время погрузился в забытьё.
       Я пролежал в госпитале долго, более полутора месяцев. Когда вернулся в подразделение, доложил о прибытии. Он: – Но что? Физиономию набить или на первый раз простить. – Можно. Ответил я и заплакал. Ни кто не понял нашего разговора. Он слегка приобнял меня. И мы некоторое время так пос-тояли. А я испытал, что-то подобие стыда, что не то что усомнился в нём, нет. А то, что подняться на такую высоту разума и чувств, я был не подготовлен.
       Шло время. Они уходили на задание, а мне давалось выполнять примити-вную работу. Как то раз я спросил. – Ты что, во мне не уверен? Я оклимался после ранения. В форме, в норме. Ответ: – Не жадничай. Я не до умённо: – В чём? – У тебя достаточно наград. Дай возможность и другим заслужить. Дру-жный смех. Все восприняли так. Но я уже понимал, что в этих словах, что-то иное. И как говорят, грешным делом подумал, а может правда во мне в чём-то не уверен. Когда немного стало затишье, я его об этом спросил. Он спокойно ответил. – Я столько на тебя затратил энергии, сил, что не хочу, не желается случайности. Тем более предпологается перемирие.
       Когда он был в госпитале, нас разделили на две группы. За чем, было не понятно. Одноу группу поручили капитану, другую майору. Капитан оказался умным. Когда удалились, он обратился ко мне. – Принимайте на себя коман-дование. Как не не приятно моему само любию, но ложностью эмоции себя тешить не буду. Я считаю себя не подготовленным для такого ответственного исполнения. И чувствую себя не уверенно. – Хорошо. И просто и чрез мерно сложно. Я почувствовал, какую ответственность нёс Ан перед каждым зада-нием. Во время операции двое получили лёгкие ранения, в том числе и капи-тан. Ко мне: – Спасибо. Если бы я не передал тебе командование, наверно там бы и остался. А из тех сохранился лишь майор. Всю группу положил. Как ни прискорбно было осозновать, но было и продательство. Одни служили Роди-не, другие, было и такое, зарабатывали доллары.
       Старшина пошевелился. – Помоги мне встать. Полковник приподнял его. С другой стороны подхватила его Татьяна. – Спасибо Зоре глазочка. – Не болей. – Приходите вечером всей семьёй, с ребятишками. Думаю оклемаюсь. Ушли. – Какое же звание у старшины?  Зоре глазка. – Лейтенант. – Но. – Гене-рал лейтенант. Они интер.
    – С семи классами вы хотите учиться в академии. – Да хочу. – А вы знаете,  что у нас учатся офицеры, у котрых высшее образование. Это их личное дело. А для меня ни о чём не говорит. – А семь классов, скоро спешное присвоение звания лейтенанта о чём то говорит? Понимаю и принимаю ваше мужество и звание героя. Но в академии не стреляют, а учатся. – За чем говорить пропи-сные истины. Я и хочу учиться в академии – в военной. В ней я думаю учат воевыать. А я этим и занимаюсь. Иосиф Виссарионовичь Сталин говорил. – не умеешь – научим, не хочешь – за ставим. Застовлять меня не надо, а учить – надо. – Вы сталинист? – Не знаю. Но мне нравятся ясные, чёткие, умные вырожения великих людей. И как говорил Чапаев, надо дать возможность хоть одному мужику выбиться в люди. – Насколько я понимаю, из анкеты видно, вы тракторист, колхозник. – Да. Чехов говорил: – Колхозник – звучит гордо. Это слово надо писать с большой буквы. Смех комиссии. – Что то я у Чехова не встречал такого вырожения. – Вы ж не всего читали Чехова. Снова смех.    – Юмор может и не плохая вешь, но мы сейчас занимаемся серьёзными дела-ми. – У Кохозников перво зданный или перво бытный мозг, не за сорённый ин теля гентностью. И он может впитывать знания как губка воду. В известиях была интересная статья, как в институте вырастили несколько кандидатов, защитивших десяток десертаций. А копнули, пробурили северный лёд на 3 м. А изобретение мужика, которому сказали, что он абсолютно безграмотный, пробурило 16 м. Полковник. – Вашь пример ни к селу, ни к городу. Выражаясь вашим колхозным языком. Вот вы тракторист и занимайтесь земле пашеством.  – Межу прочим хрущ говорил подобное коструктору самолётов Яковлеу. – Вы конструктор самолётов, вот и занимайтесь своим делом. Писать книги у нас есть писатели. Если я буду заниматься не своим делом, меня снимут. И вскоре его действительно сняли. Полковник по багровел. И ещё Яковлев при-водит интересный пример. На вертолете была сильная вибрация. Собралась комиссия. Какой-то сверх «учёный» развесил схемы, графики, и стал доказы-вать, что вибрация не устранима, и данная модель вертолёта не пригодна для устранения вибрации и следоватьельно для эксплуатации. Под нудное слово наборные догмы, он задремал. Потом не заметно вышел, зашёл в коптёрку, взгляд упал на ножовку, висящую на стене. Он снял её, залез на вертолёт, от-пилил по пол м от лопасткй, завёл мотор. Ни какой вибрации. Когда появилась комиссия, предложив отправить верталёт на завод, на разборку. Тот же сверх грачёный спросил: – А где же верталёт? – Да вон в воздухе летает. Сейчас этот вертолёт считается одним из лучших.
       Я это говорю к тому, что если мозг засорён пред убеждениями, то не сли-шком много пользы от таких ахло демиков. Генерал: – Допустим. Но профес-сор будет писать на доске интегралы и вы будете смотреть на них не понимая. Полковник: – Как говорят в вашем колхозе, как баран на новые ворота. – Вы ошибаетесь. Я жил в Сибири, где бараны вообще не водяться. Бараны бывают на кавказе и в азии. Овец в тайге не держат, не где пастись. Даже в соседних деревнях я ни чего не слышал даже про коз. Во первых. Во вторых в колхозе глупостей не говорят, а относятся очень уважительно друг к другу. Об умст-венном развитии человека говорит культура его речи. Если словарный запас у индивида, как у эллы людоетки из золотого телёнка, в 108 слов, то спорить или что-то доказывать – бесполезно. Я не баран, академия не новые ворота и я хочу учиться не для того что бы быть прорехой на человечестве. Генерал:       – Поясните, что за прореха. – Гоголь, мёртвые души. – Да видно вы начитаны и зубасты. – Я же вижу к чему клониться, так что мне вилять задом ни к чему, но главное – не приучен и не умею. А учиться подобному нет желания, это не для Колхозников. Ради дела может и можно сгибатьс в перегиб. – Гридоедов. – Да. – Как видишь мы уж скажем, не совсем по тускнели. А врагов с первого шага наживать не следует. – Вы правы. Острые углы надо уметь обходить. Это то же иногда в жизни полезно. Но, но мне природой дано чувствовать злобных людей и не большой опыт научил, как с ними не кокетничай, всё равно на пакостят. Это у них в крови. Лучшие результаты бывают, когда сразу опре-делишь или увеломишь его и себя, кто он и кто ты.
       Тяжело конечно, но если есть воля, надо пробовать. Я как-то долго любо-вался побегом тополя. Такой кажется слабый, ломкий, но он взбугрил, взло-мал асфальт, вырос на четверть от основания и распустил три листочка. Сохранился ли, не знаю. Но какая не преодолимая сила, воля, жажда жизни.    – Я не хочу вам сказать грубость, но вы считаете, что можете стать наполео-ном. – Извините товарищь генерал, но у вас абсолютно ложное не верное пре-дставление о Колхозниках. Наполеоновских бредов у меня и в мыслях не бы-ло. Мне кажется наполеон не так велик, как его изображают. Тухочевского то же изображают сверх великим. Я прочитал имеющуюся в библиотеке литера-туру, в том числе и историю гражданской войны. Не понятно по чему её назы-вают гражданской, если она была освободительной от белых банд. Которых ещё и называют гвардией. Их много написано, но с возвеличиванием одних и принижением других. И не нашёл материалов о его подвигах, ни о его яко бы гениальности. Единственное, что отложилось в памяти, что тухлочевский стоял на безымянной речке на Урале и постоянно требовал от Фрунзе подк-реплений. На что Фрунзе прокоментировал: – Он скоро перекрошит все мои резервы. В то время как Чапаевская дивизия громила колчаковцев. Спросите: – Кто был главно командующим вооружёнными силами республики, и вам сразу ответят – бронштейн, троцкий. Полковник: – Естественно. – Для вас мо-жет быть. Для меня – Каменев. – Какую он чушь здесь городит. Генерал. – По-дождите полковник, не рекламируйте свою безграмотность. – Да, Сергей Сер-геевичь Каменев. Царский генерал, перешедший сразу же на сторону больше-виков. Между прочим все умные выдающиеся генаралы перешли на сторону революционного народа. Но самые выдающиеся личности – Каменев, Бруси-лов, Карбышев. По этому меня абсолютно не привлекает или мало интересуют наполеоны. О гении Суворова у нас почти нет литературы. Но даже не только для замалчивания, но и для оскорбления, по рекомендации АРУ, английского разведывательного управления, эту фамилию взял на себя гомо сексуалист, о нет не предатель, не стоит его облагораживать, а продатель – некий адуй резун. Стихи Лермонтова о наполеоне интересны, но не он сам. Больше у меня вызывает интерес Александр Македонский. И не сами его походы, а желание содания красивого, именно красивого государства. Государства учёных, поэ-тов, скульпторов, философов.
       Я Колхозник, люблю землю, тайгу и женщин, как уникальные цветы зем-ли. Это и составляет для меня понятие Родины. А если мне природа дала что- то большее, чем быть рядовым человеком, то это всё я хочу посвятить одной цели – защите земли, тайги и женщин. И последнее подскриптум, хотя и смут-но представляю смысл этого слова. У нас словари так засорены всякой не по-нятностью. Но приходится, пока не появятся умные лингвинисты, этими сло-вами пользоваться. Я не люблю грубость. И говорить, он подвигал пальцами, словно что-то щупая, грязности. Но если вопрос зашёл о высшей математике, то ещё надо по смотреть, кто из нас двоих – полковник или я будет смотреть на интегралы как, окультурим, на не до умёние. Генерал тихо рассмеялся.       – Да, вы начинаете мне нравиться. Я не буду придираться, если вы будите учится не на пятёрки. Но если между троек будут и четвёрки, меня это устро-ит. Но если двойки, то извини. – Я бы мог заключить с вами пари, что если у меня появиться первая двойка, то можете меня сразу отчислять. Но, но. Если я даже отвечу сверх отлично, полковник может поставить двойку. Смех – По этому пари отпадают. – Ещё одна проблема. – Да. Проблема, проблемы – проблема. Мне не понятно и чуждо это слово, но примиряюсь. – Не спешите перебивать и высказывать, что вам нравится и не нравится. Вот вы решили быть умным. – Слушаю. – У нас изучают иностранные языки. Какой бы выб-рали? – По немецки я уже знаю – хенде хох, гитлер капут. Смех. – А серьёзно. – Английский, французский, немецкий.
       Заговорила женщина, в военной форме, майор. По немецки. Он ответил то же по немецки. Она по английски, он снова ответил. Она рассмеялась. Фран-цузким к сожалению, я не владею, не могу вас проверить. Вы знаете 3 языка.   – Знаю, наверно не совсем точное выражение. Ближе к истине – понимаю. – Я за то, что бы вы учились. – Спасибо. Он сделал паузу. – Цветочек земли. Она тихо рассмеялась. – От ваших слов можно заплакать. Вы наверно сердцеед.     – Нет. Не когда было уделять много внимания женщинам. То воевал, теперь хотелось бы учиться. Одна замужняя женщина подарила мне 5 вечеров. Потом познакомился с девчонкой. Серьёзных намерений ни у неё, ни у меня не было. Я посчитал. Что ей хочется по развлечься и не стал противиться. Расстались мы друзьями. Полтора месяца и три дня всё моё познание женщины. – Това-рищь генерал, а можно мне поговорить на женскую тему. – По говорите, мо-жет и мне будет интересно. – И так вы расстались. А если у неё возникнут сложности. – Не думаю. Когда мы в первый раз заговорили, что она наверно избалованная, она не обиделась, а по смеялась. Разговор был у магазина, не продолжительный. – А по чему вы решили, что она избалованная? – Слишком самоуверенная, раскованная и обольщающая. Красота само собой и осознание своего я. Но в ней было что то другое, самой из себя создающей волшебство. С ней здоровались все офицеры и она как-то покровительственно с ними раз-говаривала. И не от того, что она дочь генерала. Но по врождённой обоятель-ности. Один из офицеров заметил. – Не как вы решили по развлечься  с солда-тиком. – А разве запрещено? – Нет, но. – Но – меня не интересует.
       Я вёл себя с ней немного грубовато, толи желал её от толкнуть, толи при-близить. Расскзывал ей побаски, анекдоты, и не всегда этичные. Она улыба-лась, но не смущалась. Я наблюдал её реакцию и она поняла. Я ей говорил вы, она ты. – Ты решил из меня сделать под опытного кролика. Говоришь, то пошлсти, то нежности и наблюдаешь, как я на это реагирую. – Красота и ум – редкое сочетание – Вроде не глупа. – Короче, как говорят, к ночи или не к ночи, но приходи на свидание. Я обговорил место и время. – Подумаю. – Вам виднее. С 8 до 10 у солдат свободное время. Правда я был тогда уже сержан-том. Она пришла пол девятого и руки сами собой потянулись к ней. Тем более неделю назад, я познал что такое женщина. Она: – Ослабь обятия, а то я буду вся в синяках. Или захрустят косточки. Я подхватил на руки и отнёс за кусты на полянку. Позже она меня спросила: – По чему ты считаешь меня избалова-нной? –  Я и сейчас так счита. – Это по тиму, что я так легко отдалась, даже для приличия не по сопротивлялась. Наверно считал, что я хожу по рукам, развлекаюсь с офицерами. Теперь ты мог убедитьься, что это не так. – А по чему ты выбрала меня? – Когда-то становитьмся женщиной надо. И я решила, что только с тобой эти мгновения останутся памятью на всю жизнь.   
       Через некоторое время мы встретились у магазина. Я уже знал, чья она дочь. Она: – Я сказала родителям, что у меня есть любовник. Мама сделала вид, что пришла в ужас. Отец отнёсся философски. – Перебесится. Я выждала несколько дней и объявила, что мой друг солдат, сержант. Мама опять при-шла в ужас. А отец растерялся. Она сказала, что ей надоело валяться под вся-кими кустами. И попросила: – Пусть он приходит к нам. Долго раздумывали, но согласились. Что так будет и гигиеничние и вообще.
       И я стоял под их взглядами, одним матери не годующим. Дугим немного растерянным и не до умённым. Я чуть теплил улыбку на губах. Мне по чему то было смешно. Ещё в начале она сказала, что за муж не собирается. Я отве-тил, что то же жениться не собираюсь. И в наших откровениях не было обма-на. Вечером, когда я пришёл, мать была хмурой, отец вежливо сдержан. – А это моя младшая сестра. Ей 13 лет. Мы стояли и смотрели друг на друга. Она  подтолкнула меня. – Очнитесь. Говорят не надо иметь красивых подруг и кра-сивых сестёр. На моё счастье она не совершенно летняя. Но как? – Ужас какая страшненькая. Когда выростет и пройдёт по улице все мужчины в обморок по падают. – Что влюбился? – Почти. – По чему почти? – По тому что разум под-сказывает – радуги,  видения и миражи не подвластны обыденным людям. Тем более Колхозникам. – И чем же закончилось? – Через 3 года старшая вышла за муж за полковника. По приезду через 5 лет я женился на младшей. Майор: – У нас в академии звания присваивают после окончания. Сейчас вам – 35. Когда окончите будет 40. Присвоят завние старшего лейтенанта. Поздновато. – Меня звания не интересуют. Вошёли майор и генерал майор. Уставились на него.     – И в форме лейтенанта. – Форма как форма. – Твоя учесть уже решена. Ты и так уже зажился на земле. – Это думаю решать не вам. – Нам. Мы и не таким как ты зелёнкой мазали лбы. Даже Абакумовым. – Да знаю. Но пока я нужен. На место Абакумова были желающие. На моё место в джунгли думаю жела-ющих из вас днём с огнём не найдётся. При том я в какой-то мере выполнил своё предназначение. Три майора, два генерала. Не плохой результат, вы мо-жете стать третьим. Я предпочитаю опережать, жаждущих от меня избавиться. Майор: – Как ты разговариваешь. – Вы майор похожи на гимназиста, котро-рый выдал комиссара. Ему даже каратель сказал: – Мальчик, у тебя ясные глаза, далеко пойдёшь. Правда у вас глаза не ясные, а черные как омуты, склеп или предверие ада. Далеко пойдёте, если вас не остановят. – Да ты. Генерал:   – Не связывайся пока, это генерал лейтенант – сталинист. Его время сочтено. Подождём. – Ждите, бывают и у моря штили. Они ушли. Генерал лейтенант.   – И что же мне с вами делать. – А ни чего. Вы пригласили на беседу, очень интересную. Я с удовольствием послушал. За 10 классов я сдал экстерном. Прошёл предварительные слушания. Я уже зачислен на третий курс. Так что вы можете не принимать ни каких решений.

                Вместо эпилога.
       24.11.11. Толи от загруженности пути, толи ещё по каким то причинам, электричка шла с не большой скоростью, слегка покачиваясь на поворотах и стыках рельсов. У окна сидела женщина соответствующего возраста, не брос-ко одетая, но с какой то сдержанностью и даже величественной красивостью. Овальное лицо с прямым носиком и в меру сочными губами привлекало взгляды, но не допускало своей замкнутостью, тревожить её любопытными или ни к чёмными разговорами. Голубовато зеленоватые глаза с тенистыми ресницами смотрели спокойно, без надменности, но и без ни к чёмного общения. Лёгкие морщинки в уголках глаз таили еле уловимую пелену грусти. Казалось она смотрит не на окружающих, а в свои затоённые мысли или дали, в не видимое будущее или в не повторимое призрачное прошлое. Рядом на сиденьях теснились девчёнки и парни, одной стайкой, как воробьи на лужайке или проталине. Вяло и утомлённо от совместного длительного пребывания, велись разговоры. Казалось им болше хотелось по дремать, чем шутить, о чём то говорить или смеяться. Одни откровенно выражали просто душие, но были и такие, которые наполнялись, были исполнены сарказма и ложного высоко мерия, для которого не хватало в них ни внешности, ни вернее достаточного ума.
       Она из не большого, но достаточного жизненного опыта, знала, что эти индивиды, как пустая порода. Место на земле, в обществе могут занимать, но ни капли или песчинки полезного в себе не содержат и остаются на всегда перво бытными примитивными машинами по переработке продуктов питания на удобрение. Но порой и выделения их бывают так же бесполезны и даже ядовиты, как они сами. Словно осознавая свою моральную и физическую не полноценность, ни к чёмность, у них проявляется не столько скрытая, но и проступающая наружу ненависть к красоте. Ей как то рассказывали, как один из таких ходил по лугу и топтал цветы. Для него наверно это было развле-чение, для видевших подобное, не сусветная дикость. И теперь один из них, бросив несколько ухмыльных взглядов, без направленности к кому либо с усмешкой произнёс: – Прямо иллюстрация к «Капитальному ремонту». Второй: – У тебя извращённые понятия. Для меня это Крамской с его чудной картиной. Не часто выподает в жизни полюбоваться рассветной радугой. – Больше подходит – закатной. Как там. Она не простит. Забыл. Женщина повернула голову: – Что бы что то говорить, надо знать о чём говорится. Могу надпомнить. Она не простит любовнику, если он идя в туале, не ска-жет, что пошёл позвонить по телефону. За то позволит с собой вытворять то, что не позволит самая последняя, скажем так, уличная женщина. У меня муж – Колхозник, и он по наивной мужицкой душе всегда не доумевал, что можно вытворять с женщиной. Вообще я говорю не для вас, а для этих наивных девушек. Что бы ваша врождённая злоба, злоба к красоте не за соря-ла их сознание. Не знаю, нужен ли для меня в 53 года капитальный ремонт. А для вас может быть и пригодился бы. Хотя думаю уже поздно. Может в вас это наследственное? Если у индивида нет уважения к женщине, какой бы она не была, даже уличной, отсутствует понятие красоты, то ни какие ремонты, ни профилактические, ни капитальные не помогут. Мой муж называл жен-щин, девушки по общим понятиям, те же женщины, уникальными цветочка-ми земли. И он умел любить женщин. А имеет женщина любовников или нет, это её личное дело. И другое, я не накрашенная и не собираюсь омолаживать-ся. Стягивать с лица кожу и на энном месте завязывать узлом. А артисток, не все, но которые так делают, я не осуждаю. Наверно это им надо. – Мне даже не верится, что вам столько лет. Вы выглядите много моложе. И я бы с удово-льствием с вами познакомился. – В принципе можно. Наверно я могу пода-рить вам несколько ночей. Вы молоды, интересны и главное в вас есть поня-тие – красоты. Не как у вашего или кто он вам? – Сокурсник. Мы студенты. И по чему несколько ночей? Я бы женился на вас. – Когда мужчина старше женщины, да же на полсотни лет, как мазепа и дочь Кочубея, это проститель-но. Но когда женщина много старше мужчины, получается «Лес» Островско-го. И становится во языцах задорновых: – Я от бабушки ушёл. Я не питаю интереса к ним. У них это от безделия, не считанных денег и даже, хоть гряз-ной, но рекламы. Теперь даже прослеживается заинтересованность в грязи. Что бы привлечь хоть какое то к себе внимания, хотя бы таких как вашь сокурсник. – Вы замужем? – Естественно. – А где вашь муж работает? – Я дочь генерала и жена генерала. Муж старше меня на 11 лет. Но наверно влю-бился в какую то фею и, и улетел. Уже прошло 7 лет. Наверно я имею право заиметь на время и любовника. В этом думаю, нет ни чего пред осудитель-ного. – А по чему вам не выйти замуж? – Сложный вопрос. Вы наверно виде-ли фильм «Мужчина и женщина». Когда они легли в постель, она вдруг охла-дела. Он её спрашивает – по чему? Тогда я не совсем поняла эту сцену. Те-перь понимаю. Она вспомнила любимого человека. Видете ли, мужчине, выпив грам 150, что бы провести несколько ночей, не так уж важно, раскроет ему женщина объятия или просто полежит постельной принадлежностью. А для замужества, надо раскрыться. А вот смогу ли я это сделать – не зню. И даже не это главное. Если с кем то создаёшь семью, надо рожать детей. А в моём возрасте – не желательно. При том я много детная. У меня семеро. Женщина, если любит мужа, она с удовольствием от него рожает. – Но вы говорили, что вашь муж – колхозник. – Да. Когда моя сестра стала встречать-ся с солдатом, сержантом, пошла молва, что генеральская дочка с жиру бесится. Как то сестра вечером обратилась к родителям. – Мне надоело прятаться и валятся под кустами. Пусть он поживёт у нас. Родители были не довольны её выбором, тяжело и глубоко вздохнули. – Что с тобой делать? Приводии. И на завтра она его привела. Познакомила с родителями, без руко пожатия, потом со мной. Мы встетились взглядами и словно забыли про течение времени. Нет он не был броским, апполоном. Обыкновенное мужиц-кое лицо, огромные руки, с короткими толстыми и кривыми пальцами. Позже я с удовольствием и со смехом их рассматривала. И огромными ладонями. Когда он брал мои груди, они лежали в его ладонях, как в больших чашах или пиалах. Сестра рассмеялась: – Вот что  значит иметь красивую сестру. Не знаю, была ли я в 13 лет красивой или нет. Мама меня окликнула и мы словно нехотя разъединили взгляды. Нет он не был сразу приметным. Просто обык-новенный мужик, колхозник. И что я сразу отметила, он был естественным. Даже когда при знакомстве, сестра сказала, что она генеральская дочь, он просто и грубовато пошутил. – А что у генеральских дочек она не по вдоль, а поперёк? Он был вежлив, сдержан, корректен, но не чувствовал какой либо зависимости. Не замечал ни папиного звания, ни обстановки, ни в какой то мере обставленности комнат и может изысканности блюд. За столом шутил, разговаривал, сразу со всеми и конкретно ни с кем. Над Леной, сестрой под-шучивал. – Подсказывай в какую руку брать ложку и вилку, куда наклонять тарелку к себе или от себя. От выпивки отказался, немного поел, сказав, что он аскет, в пище не притязателен и что солдату много есть не положено и не желательно. К отцу часто и много приходило офицеров. И что я сразу замети-ла, в нём не было той заискиваемости или подобострастия к отцу. Мама поз-же говорила: – Уж не гипнотизирует ли он вас? – Нет. Ему чуждо было это понятие. Они, сестра и он ушли в спальню. Утром я рано проснулась, вышла в комнату в плавках и бюзгалтере. Он был там в плавках и делал зарядку. Посоветовал и мне тем же заняться. Стал учить меня комплексам упражне-ний, как провильно делать мостик и перекдывать тело с рук на ноги и обрат-но. Через какое то время в халатике вышла мама и замерла от изумления. – Вы что с ума сошли? Сегодня воскресенье, поднятся так рано. Он: – Мы тихо. Просто делаем зарядку. Вышла сестра из спальни. – Не мешай мама им. Пусть занимаются, заряжаются. Если бы вы видели какая она была в ту пору – женственная, обоятельная и даже томно разнеженная. Он: – А вот и наша ленивица. Подошёл, подхватил на руки, закружил по комнате. Мать по качала головой, вздохнула и ушла к себе.
       В минуты отдыха сестра садилась ему на колени, о чём то порой разгова-ривали или просто молчали, ни на кого не обращая внимания. Когда уходила сестра, а он не был чем то занят, на колени садилась я. Мама: – Не позволяй ей, т.е. мне садится на колени. Это не прилично. Я: – Но по чему же? Он мне родственник и я имею право сидеть у него на коленях. Сестра шутила и гово-рила маме. – Не беспокой их. Если это им нравится, пусть обнимаются. Отец хмурился, переглядывался с мамой, но молчал. – Мам, ты не представляешь, как у него на коленях уютно. Вот сядь, посиди. Смех, нас троих. Мать не годующе уходила. У него был какой то отпуск, но порой уезжал в команди-ровки. В пред последний день, перед его отездом, я зашла в спальню сестры, подошла к нему, высвободила орган из плавок и, и поцеловала. Он: – Не делай больше этого. – Да, пока тебя не будет. Мама за чем то заглянула и увидела всю сцену. За ней остановилась сестра. Мать оглянулась. Сестра при-жала палец к губам, ни чего не говорить и прикрыла дверь. Я тут же вышла.
       Прошло время и сестра родила дочь. Наверно и я была счастлива, не меньше сестры. Я ухаживала за ребёнком. Так, что когда дочь стала разгова-ривать, она и меня называла мамой. Родители то же любили внучку. Однажды мама улыбаясь расцеловала Светлану: – Ох ты не наглядная наша колхозница.
       Маме и папе он был не понятен, но я единственная знала – кто он, чем занимается, какая у него работа. Мы все рады были его видеть. Наверно чем больше времени ожидание, тем радостнее и бывает свидание. Как ни странно, но я не томилась, ни по объятиям, ни по поцелуям, ни ни. Я была словно за консервирована, нет не то слово. Погруженная в заботу о племянице, в учёбу и заполнена обыденноым трудом. Спокойно засыпала и не наполнялась пос-торонними мыслями. Если кому то, в том числе маме с папой, моя любовь казалась не понятной, то для меня она была ясна как солнечный лучик.
       Она рассмеялась. Скажу фривольность. Может кто то не поймёт. Знаю, что были пересуды и молва, что генеральские дочки с жиру бесятся. Опусти-лись до солдата, сержанта. Что наверно он феномен, если сперва одна дочь, а потом и другая раскрыли ему объятия. Я не придавала значения, что и кто говорит. Да и мало с кем разговаривала. Один раз под весёлое настроение спросила сестру: – У тебя второй муж, можешь сравнить, кто феномен или не феномен. Она пожала плечами. – Я как то об этом не задумывалась. Мне кажется одинаково. Может у теперешнего чуть по толще. Ой Наташа, что ты застовляешь меня говоришь. Я вся по краснела. Не буду ни о чём с тобой разговаривать. Все рассмеялись. – Ни чего страшного в смущении нет.
       Это к тем разговорам, что велись о нас. Тем, кто не умеет любить и тем более не рожает детей, только и могут приходить мысли о феноменах. Не знаю, но думаю, если мужчина без физических отклонений, не слишком раз-нятся между собой. Вымерение до милиметров ни к чему. А вот чувство нежности, ласки, умения любить, думаю да и вижу не у всех одинаково. Если женщина без прихотей, без капризов и безолаберности, для неё будет важен уют, дети и забота о близких. Я не ездила на курорты и не поеду. Флиртовать, жариться на солнце и в без делье или прихотно проводить время, не для меня. Когда сестра вышла за муж, я любила сидеть на коленях Ана. Она сестра умная и естественная. Мама говорила мне, что это не хорошо. Но сестра всё воспринимала с юмором и не ревновала. Говорила: – Пусть. Если им нравит-ся, одной сидеть, а другому держать её на коленях, не стоит мешать. Мы или он нас почти по очереди принимал к себе на по сиденье. Это было так уютно, что я не редко засыпала и он на руках относил меня в постель. Я сперва относилась к нему, как к любимому брату. Без каких либо тайных желаний и скрытного понятия. Мама качала головой и смотрела на меня осуждающе. Но я ложила голову на плечо, не обращая внимания на мамины взгляды. Иногда он покачивал меня и я уютно дремала, словно в детской колыбели.
       Потом, через два года после его отъезда. Сестра позвала меня, посадила к себе на коленки. Я уже по привычке стала ютиться, положив голову на плечо, что бы вздремнуть. Сестра рассмеялась. – Подожди. Хочу с тобой по гово-рить. – Говори. – Слушай. – Слушаю. А сама уже стала зевать. Она снова со смехом потормошила меня. – Понимаешь. Я решила выйти замуж. Я отстра-нилась, удивлённо взглянула на неё. – Но ты же замужем. – Понимаешь, я подумала. Вы всё равно будете тянуться друг к другу и я решила вам не ме-шать. – Ты и не мешаешь. Не как ревнуешь. Я не буду больше садиться к не-му на коленки. Тем более становлюсь взрослой. – Это ни чего не изменит. У вас одинаковая аура. Вы будете тянуться друг к другу. А мы, я и он всё же разные. Он любит меня и я его. Но у него душа или сердце очень ёмкие. Он создан многих любить, а не меня одну. В его объятиях я забываю всё на свете. Но он готов раскрыть объятия и тебе и даже маме. Я рассмеялась. – Маме? Я что то не замечала, что бы он чрезмерно или излишне уделял ей внимания. – И не заметишь. По тому, что он по моему, не способен любить конкретную женщину. Он любит женщину вообще, а правильнее женщин. Я не в обиде на него. Он очень нежен. И в половом отношении для меня достаточно. Или да-же порою немного излишен. Порой я устаю и шутя говорю – хватит, достато-чно, когда привлекает к себе. Но мне кажется, он с любой женщиной, которая согласится по дарить ему объятия, будет так же без мерно любящим. А если она родит ему ребёнка, он так же станет перед ней на одно колено и будет целовать у неё нижние губки. В нём что то перво бытное, как у аборигенов. Племя уходит на охоту, другие приходят и живут с их женами. Потом эти уходят, возвращаются те и продолжают жить вообще с женщинами, что бы они рожали детей и создавали временный уют. Конечно сравнение примитив-ное. Он интелект, стоящий намного выше нашей цивилизации. Это два анти-пода разных противо положностей, где мы находимся в середине. Я: – Но и пусть. К тебе же не придёт ни какой абориген и ты не раскроешь ему объятия. – А может быть и раскрою. Не осуждай меня. Так будет разумнее. Да и Ан говорил, что надо любить не только сердцем, но и разумом. – Если ты его оставишь, я ни кому его не отдам. Он будет – мой. – Об этом я и говорю.
       Через три года сестра за столом сообщила, что она выходит замуж. – Всё равно, если он вернётся, они будут тянуться друг к другу. Не стоит им ме-шать. Мама по качала головой и заплакала. – Не понимаю я вас. И так не из-вестно что про вас говорят. И с жиру бесятся и он мол наверно феномен. – Пусть говорят, нас это не касается.
       Сестра вышла замуж. Через пару лет приехал он. Сестра обняла его поце-ловала. – Не осуждай меня строго. Я посчитала, что так будет лучше. – За что мне тебя осуждать, чудесная ленивица. И вообще разве можно женщину осуждать в чём то. А за дочь, я готов даже при всех поцеловать тебя и в нижние губки. Она смеясь, заплакала. – Но вот, обязательно тебе надо было довести меня до слёз. Он к матери. – Не волнуйтесь, я стеснять вас не буду. Посмотрю и уеду. Я подошла, положила руки на плечи. – А я? Разве ты забыл мой поцелуй? – А что скажут родители? – Они знают, что я тебя жду. Мне уже восемнадцать скоро будет. И я достаточно взрослая, для каких то реше-ний и любви. – Я через месяц снова уеду, на долго. – Я буду ждать.
       После обеда истопили баню. Он пошёл мыться. Я маме: – Я то же пойду. Мать вздохнула. – Что я с вами могу поделать? Я первой вернулась из бани. Мама взглянула на меня. Я не выдержала, рассмеялась и заплакала. Мама обняла меня. – Что так больно? – Да, очень, сердцу. А о том, что ты подумала, у нас ещё не было. – Так что ты плачешь? По ссорились. – Ни чего. Надо по плакать, что бы было легче на душе. Родители не доумевали. Пришла сестра, приобняла. – Счастье не всегда бывает без облачным. – Да, я всё понимаю. Скоро пришёл он, сел на диван. Я подошла, села на колени. – А я немного по плакала. – Чуть чуть можно. Но не расслабляться. – Да, я сильная. Я всегда буду любить тебя. И пусть тебя ни когда не коснуться какие либо сомнения. Я буду ждать тебя хоть вечность. Мам, он через полтора месяца снова уезжает. – На сколько? – На столько же, на сколько первый раз. – Но может погово-рить отцу. Пока можно по работать на складе. Со временем писвоят звание прапорщика. Не всё же будет сержантом. Он подошёл, взял руки матери, поцеловал ладони. – Спасибо вам за дочерей, внучку, которой вы оказываете внимание. Вы умная женщина, я глубоко вас уважаю. А обо мне ни где ни с кем говорить не надо. Я сам привык решать свои дела. И с улыбкой. – Я колхозник. – Прости. Я наверно сказала глупость. – Пустяки. Мало ли что мы можем говорить и как вырожаться. Жизнь слишком сложная вещь
       Полтора месяца прошли, как волшебный сон или соцветия не повторимой радуги. Я родила дочь и то же назвала – Светланой. И была без мерно счаст-лива. Пять лет конечно не малое время. И всё же время движется не останав-ливаясь, как нам порой кажется, то ускоренно, то замедленно. Мы отмечали день рождения дочери. Он остановился в не решительности у калитки. Мама вышла за чем то на улицу. Увидела его и расплакалась. – Заходи, мы все ждём тебя. Второй раз как ты уезжал, я в тайне подумала, скорей бы уехал. А потом без тебя так показалось пусто. И я поняла дочерей.
       Прошло 25 лет. Я с удовольствием рожала. Если женщина любит мужчи-ну, её не тяготят дети. Он был на 11 лет старше и весь седой. Когда мы быва-ли с ним в татре, все на нас обращали внимание. Я как то услышала разговор девчёнок. – Она такая молодая, а он уже. Другая. – Но и что? Я бы тоже не отказалась побыть с ним. В нём что то есть романтическое и, и возвышенное.
       С 24 на 25 августа мы с ним провели бурную ночь. Я даже удивилась его пылкости. И сказала ему об этом. Он засмеялся – Завтра 25. – Но и что? – Время. Я забыла его разговор, что не важно. Я смеясь. – Я чувствую, после такой ночи, снова по полнею, в животе.
       На завтра старшая дочь сестры поехала его провожать. Он не любил проводов, но дочери уступил. В часов 5 решили по полдничать. Поставили вино, налили по сто грам коньяку. Старшая Светлана. – Бабушка, поставь ешё рюмку. – За чем? У всех есть. – Надо. Мама достала. Дочь налила коньяк, положила сверху хлеб и поставила среди стола. Я уставилась на этот натюр-морт. Потом протянула руку, взяла, положила хлеб возле себя, рюмку замед-ленно выпила, от щипнула хлеба, пожевала, с трудом проглотила, встала и ушла в спальню. Дочери вошли за мной. – Не волнуйтесь. Я просто полежу, отдохну, идите. Я хочу побыть одна. Они ушли.
       Нет, я не рыдала, не стонала, не металась. Просто обняла подушку и без звучно начала её увлажнять слезами. Позже я попросила показать съёмки, ко-торые сделала дочь. Вот он обнимает, целует дочь. Идёт к самолёту, садится, взлетает. Удаляется до размера лебедя или журавля. И вдруг пламя. К земле устремляется метеорит с огненным шлейфом. Над озером взрыв, горящие обломки и пар воды, где они падали. Уже семь лет как он улетел куда то к звёздной Фее. Теперь я немного отошла. Сестра рекомендует выйти замуж или завести друга. Даже предлагала поделиться мужем, без нелепой ревности. Но для меня не мыслимо, привести домой чужого мужчину и представить его детям. Сказать, что это вместо папы. Я очень люблю детей, хотя они создают уже свои семьи. Муж говорил, что если с ним что случится, что бы я не томи-лась. По древне славянскому обычаю, если более трёх лет муж отсутствует, жена может вновь выйти замуж. Наверно раньше это было неоходимо, что бы содержать семью, жену, детей. Теперь женщина обеспечивает сама себя. При малых детях – да. При взрослых и моём возрасте – ни к чему. Я не томлюсь, не жажду объятий. Может не совсем ещё от таяла. Тем более, что вашь сокур-сник, считает, что женщину в моём возрасте надо отправлять на ремонт, на омолаживание. Есть сказка. Старая женщина, решив, что морщинки её лица стесняют детей, пошла к источнику и попросила разрешение умыться живой водой и омолодиться. Родник разрешил. Но когда она вернулась домой, дети её не признали и не приняли. – Наша мама очень красивая. Пришлось ей вер-нуться к роднику, попросить прощения за не обдуманное желание. Родник внял её слезам. Люди знали, где находится чудотворный родник. Но проходи-ли покаления за поколением, век за веком, но к роднику ни кто не приходил. Тропа заросла и затерялась.
       И ещё скажу. А как вы отнесётесь к этому, ваше личное дело. Она замол-чала. Некоторое время смотрела в окно. Потом вздохнув продолжала. – Муж, после рождения каждого ребёнка, аккуратно целовал меня в нижние губки. И для меня не мыслимо, что кто то стал бы ими пользоваться. Я рассказала о себе, о своей жизни, не для вашего сокурсника. Думаю он всё равно ни чего не понял. А для вас, юные создания. Для девушек, женщин ли. Которых мой муж называл – уникальными цветочками Природы и Земли. Как прекрасны и разнообразны цветы на лугу, так и не повторимо прекрасны девушки и жен-щины. Нет не красивых цветов, но и нет не красивых женщин. – А можно взять вашь адрес или телефон? – Наверно можно. Только без серенад под окном, воздыханий и букетов. Между прочим муж говорил, что цветы то же живые и нельзя их рвать. Он говарил: – Дарю тебе все цветы лугов и полей, всей земли. Только рвать их не надо. Ведь они не могут сказать, что им то же больно, что они то же хотят наслождаться солнечными лучами, целебной росой, хороводами на разливах, заливных лугах и выращивать семя.
       А на счёт нескольких ночей и объятий, просто шутка. У меня трое сыно-вей и четыре дочери. Одна нынче пойдёт в первый клас. Другой надо подрасти. А две достаточно взрослые. Если пожелаете, можете познакомится. А там будете решать сами. У нас много бывает гостей и военных и штатских. Мне нравится, что ни сыновья, ни дочери не позволяют флирта. Выдержаны, естественны, не допускающие вольностей. По этому я предоставляю им право самим решать что и как поступать или забывать всё, как не пред виденный сон.