Пуговка

ПУГОВКА

Тогда мы еще жили на Проезде Соломенной Сторожки, и мне было лет восемь. Наш пятиэтажный кирпичный дом с высокими потолками под четыре метра и длинным коридором, по обе тороны которого располагались комнаты соседей с одной общей кухней и двумя туалетами – мужским и женским, был поначалу предназначен под госпиталь.
Потом по неизвестным нам причинам его отдали под жилье коридорного типа. Окна в доме были огромные, и зимой мы мерзли ужасно, потому что температура в комнатах не  поднималась выше четырнадцати градусов. Наша семнадцатиметровая длинная, как пенал, комната была на первом этаже. Кроме жильцов здесь располагались Красный уголок и Агитпункт. Они принадлежали одной строительной компании, рабочие которой частенько собирались на нашем первом этаже на свои собрания в актовом зале, занимавшем целую  половину на левой стороне коридора.
     Жилых помещений было девять. Жильцы в них жили разношерстные  - работяги, инженеры, служащие, водители, семейные и одинокие.
Со временем кто-то получал отдельные квартиры и уезжал под завистливые взгляды других, кто-то оставался и, вздыхая, мечтал, что когда-то и ему посчастливится иметь отдельную квартиру. И только старшее поколение, давно вышедшее на пенсию, уже не ожидало для себя ничего хорошего, а считало этот дом и свою комнатенку последним своим пристанищем в этой жизни.
Именно такой и была тогда проживающая на другом конце коридора, несколько на отшибе от других комнат, по нынешним временам совсем не старуха, а по тогдашним уже совершенная бабуля, бабка Нюра. Это была женщина шестидесяти четырех лет, уже полностью седая и выглядевшая гораздо старше своих лет, одинокая и ворчливая, которую мы, дети, побаивались и старались обходить стороной.
Жила она одиноко. Когда-то работала на стройке, горбатилась там чернорабочей  и получала пенсию около пятидесяти рублей. Изредка к ней наезжала мачеха, старуха богомольная и хитренькая. Жила она у бабки Нюры за ее счет недели две-три, была со всеми ласкова и любопытна и частенько просиживала вечера на общей кухне, выспрашивая, что да как у собравшихся соседок. Тлевизора у бабки Нюры не было, и мачеха все дни напролет читала книжки, рассказывая по вечерам их содержание на кухонных посиделках.
Бабка Нюра несла свой крест молча, не жалуясь, но с явным облегчением, когда мачеха покидала ее.
Самой близкой и родной душой у бабки Нюры был ее кот Барсик,  здоровый, гладкий и умный, с блестящей переливающейся черно-белой шерстью. Иногда он  заходил на кухню от скуки и тут же удалялся под ворчание бабки домой.
- Ну чего пришел, чего? – Ворчала она; выпроваживая своего любимца. – Иди домой, нечего тебе здесь делать!
Мы пытались урезонить бабку. Но напрасно. Она обрезала нас резко и бесповоротно.
- Дома пусть сидит, - недовольно бухтела она. – Нечего его сюда приваживать!
Так это было или не так, но нам тогда казалось, что бабка просто ревнует своего кота ко всем остальным,  которые начинали проявлять  к  нему внимание и ласку.
Когда кто-то из ребятишек заболевал, ролители просили бабку посидеть с ними. И тогда бабка разрешала приходить к ней в гости. Жила она скромно,но уютно. Комнатка ее была поделена на две части:  прихожую и собственно жилую.В первой части у нее было что-то наподобие кухни, где  она хранила посуду и стояли принадлежности кота Барсика. Во второй половине стояла ее железная кровать, что-то вроде комода и небольшой столик с безделушками. Безделушки хранились в маленькой шкатулочке, обклеенной разноцветными ракушками в виде цветочков. В ней хранилась всякая всячина, среди которой была маленькая медная пуговка с отчеканинным на ней якорем. Среди разнообразнх стекляшек, которые бывают у каждой женщины по молодости, она смотрелась странно и непонятно. Трогать шкатулку строго запрещалось.  Но иногда,  когда бабка была занята на кухне, мы все-таки лазали в нее и рассматривали бабкины незатейливые украшения, среди которых лежала эта пуговка. Если бабка замечала наше баловство, она сердилась не на шутку и сразу лезла проверять, все ли цело.
- Опять лазали, - бурчала она и зло глядела в нашу сторону. – Вон все отсюда!
Она раскладывала на столе свои сокровища и, убедившись, что все на месте, выпроваживала нас восвояси. Вечером, по приходе родителей с работы, она жаловалась на наши проступки, и нам здорово попадало.
- Нечего  лазать по чужим вещам, - внушали нам родители, - а если что пропадет у нее? Стыда не оберешься. Итак еле уговорили ее посидеть с вами, а вы…
- Да там брать нечего, - защищалиь мы.- Ерунда всякая,  пуговица…
- Мало ли что… - возражали родители. -  Для вас , может быть, это ерунда, а для нее нет. Кто знает…
Но однажды…
Я напросилась идти с бабкой Нюрой за песком ее коту Барсику. Нести песок со стройки одной бабке было тяжело, и она с удовольствием приняла мое предложение. Мы принесли полтора ведра песка,  и бабка была до того растрогана, что пригласила меня к себе пить чай. Она даже позволила погладить своего кота и подержать его на коленях пока мы пили чай, а потом вдруг окончательно раздобрев, раскрыла свою  заветную шкатулку и стала перебирать стекляшки.
- Наряжалась когда-то, - рассказывала она. -  Тоже была молодая, форсунья… Это тперь я старая, а раньше… Ребята, бывало, бегали за мной табуном. Я ладная была девка… Война все скосила… - Она задумчиво взяла в руки медную пуговку. – Всего-то и осталось от жениха моего…
Я молчала, боясь нарушить ее откровение. Казалось, бабка разговаривала сама с собой,  не замечая моего приосутствия. Она нежно гладила пуговку, держа свободной  рукой ее за петельку.
- Хороший был парень, - продолжала она, - плясун какой! Бывало, как  закружит меня, так и голова ходуном… Я его среди всех отличала, красивый был. А девки, товарки мои, завидовали нам. Я уж и замуж за него засобиралась, да война помешала… В первых рядах забрили… Проститься и то как следует не пришлось. Так, помахали друг другу издалека – и прощай! Ни письма, ни весточки… Да и  куда? Нас всех в эвауацию… Кого куда…
- Так больше и не встречались? – Робка спросила я. 
- Встртилсь еще разок, - бабка вздохнула и замолчала. Ее старые выцветшие глаза сделались беспомощными и тусклыми, словно неживыми. – С того разка и осталась у меня эта пуговка. Нежданно-негаданно встретились. Он меня окликнул. Узнал в толпе девок. Смотрю, глазам не верю, мой Пашенька стоит  в форме морской, точно писаный красавец. Я к нему подлетела, а ему в строй надо. Времени – минута одна и та чужая… Только и успели обняться да поцеловаться, я пуговку эту  сорвала у него с бушлата… На память … Крикнула  вдогонку, что ждать его буду – и все… Так он в глазах  и остался, как помахал мне в ответ рукой – жди, дескать… Вот и вся моя любовь…
- А потом…
- А потом узнала я, что он погиб. Вскоре после нашей встречи. Так сердце и  оборвалось… Подходили мужики после войны, как же… Я из  себя  ладная была, видная.  Мужиков тогда мало вернулось, девок хоть пруд пруди, а я замуж все же вышла, да не заладилоь у нас… Помучили друг друга – и в стороны разошлись. А потом и годы ушли… Девок много перестарок было, кто одинокой остался. Мужики избаловались, да и другие подрастали. Так и прошла молодость моя.
- А фотографии вашего Паши не осталось? – Мне очень хотелось посмотреть на бабкиного жениха.
- Кроме этой пуговки ничего от него у меня нет, - бабка горько усмехнулась. – Всю жизнь эту пуговку берегу и его помню таким, как прощались – молодым и красивым. Такой вот он в моей памяти и остался навсегда…
Бабка положила пуговку в шкатулку и закрыла ее. – Теперь вот Барсик у меня, - она ласково погладила кота. – Для него живу. Одна моя родная душа и осталась.
- А бабуля к вам приезжает? – Напомнила я.
- Это? – Бабка Нюра поморщилась. – Это так… Сбоку  припека, не выгнать же…
… Бабка Нюра умерла внезапно. В ночь на  девятое марта ее парализовало, и она прожила еще три дня. Обнаружили ее наши матери, встревоженные, что она не выходит на кухню со своим всегдашним чайником. Когда открыли дверь ее комнаты, кот сидел у нее на груди и орал, как безумный. При виде чужих людей, он спрыгнул с нее и зашипел.
Мачеха хоронить бабку Нюру отказалась, но  на ее вещички лапу наложить хотела. Не постеснялась. Однако соседи не дали ей это сделать. Хоронило ее государство. Мы  собрали на венок и после поделили кое-что из ее скудных пожитков по себе.  Барсик после ее похорн сбежал на улицу, и говорили, что потом кто-то его поймал и взял к себе. А женщины на кухне еще долго судачили, , по всей вероятности, бабка сильно перенервничала, что на восьмое марта все хвалились подарками, а ей так никто ничего и не подарил.
- Надо было бы хотя бы нам сложиться да что-нибудь ей подарить, - рассуждали они, - а мы… Видать, обидно ей было, переживала сильно, вот и случилось с ней… Ведь никто про нее тога даже и не вспомнил. Все для себя да под себя…Задним-то умом мы все сильны…
И на кухне повисла тяжелая тишина.