Пазл третий

Разум, конечно, признает, что отпуск кончился,
но остальной организм против.

Афоризм из Сети



Пазл третий

...Понедельник.
Утро.
Первый день после отпуска. Первый рабочий день.

Симона Евгеньевна Берг, в отутюженной форме, черной с синим, загорелая, посвежевшая, смотрит на коллег с какой-то отстраненной улыбкой. Ну да, они же все дорогу «здесь», а она только что «оттуда».

С моря. Из ласковых волн, сменяемых свежим ветром и солнцем.
Почти что из другого Мира...

Планерка почему-то затянулась, но... Да, вот, наконец-то все вопросы «текучки» решены и выяснены. И вот уже Начальник Учреждения, Варвара Петровна Ставрогина, дает отмашку об окончании этого еженедельного ритуально-рутинного бюрократического Действа, и воспитатели, ответственные каждая за свою группу, спешат разойтись по своим рабочим местам.

Надзор за воспитанницами Учреждения перевоспитания девиантов дело хлопотное. И действовать всю дорогу нужно быстро и точно. И подчас жестко - ну, при наличии к тому объективной необходимости. Жестко, но справедливо. А для этого нужно всегда быть на месте возможного нарушения. Прежде всего, для того, чтобы по возможности его, это самое нарушение, предотвратить. Ну, и для того, естественно, чтобы в случае, если оно все-таки случилось, вмешательство воспитательницы было максимально эффективным и справедливым. В точном соответствии с Инструкциями.

- Симона! – слышит вослед молодая женщина в эффектной форме, черной с синей отделкой.

Она поворачивается к начальнице, которая сейчас ее окликнула.

- Да, Варвара Петровна? – вопросительно обращается к ней она.

- Пожалуйста, останьтесь. Есть небольшой разговор.

- Слушаюсь, - Симона исполнительна, и всегда подчеркнуто обозначает субординацию. Начальник есть начальник, подчиненная есть подчиненная.

Да, их Учреждение, пусть и режимное, но все же отнюдь не проходит по «военному ведомству». Но, в понятиях Симоны, борьба с нравственными недостатками человека, это та же Война. Причем Война самого высшего, духовного уровня.

В давние-давние, уже почти легендарные времена, когда в Нью-Гейте еще существовали пресловутые «религиозные заморочки», здесь была-существовала забавная религия, которая называлась «ислам». В переводе «покорность». По контексту, «покорность» некоему Аллаху, Творцу Вселеной. Так вот, одним из постулатов этой самой религии был джихад, борьба с нравственными недостатками самого себя и всех окружающих. «Малый джихад» супротив недостатков общества. «Большой джихад» против собственных лености, трусости, похоти...

Когда Симона, изучала в Институте древнюю философию, она весьма заинтересовалась этой изящной и простой концепцией. Действовать изнутри и «во вне». Начинать с себя и постепенно исправлять всех тех, кто рядом. Когда примером и добрым советом. А когда и силой...

Именно поэтому Симона служит здесь, в том месте, где юных правонарушительниц приучают к надлежащему порядку самыми суровыми методами. Но Симона уверена, что это все справедливо. Она принимает эти жесткости, к которым, в том числе и ей самой, приходится порою прибегать, как ту самую «цену вопроса». Ту, которой оплачивается возвращение в общество тех самых девушек, которые оказались в стенах этого сурового учреждения.

Да, Симона с гордостью носит форму воспитательницы, как знак принадлежности к этим своеобразным «бойцами нравственного фронта». Иногда над ее принципиальностью даже посмеиваются. Но скорее, со специфическим уважением. И в сложных случаях, для воспитания «особо упертых экспонатов» - это насмешливое выражение начальницы Учреждения Симоне очень нравится! – обычно обращаются именно к ней. И небезрезультатно.

Вот и сейчас, похоже, ей выпал именно такой случай.

Так подумала Симона. И не ошиблась.

Когда остальные воспитатели уже разошлись, Варвара Петровна, худощавая, еще красивая брюнетка лет за сорок пять с небольшим «хвостиком», плотно прикрыла дверь своего кабинета и жестом предложила молодой женщине присесть. Симона в этот раз заняла вовсе не свое, обычное место, а кресло рядом с креслом самой начальницы, на небольшой доверительной дистанции, естественно, для какого-то особого разговора, из категории «не для всех».

Воспитательница устроилась в указанном ей кресле, демонстрируя безупречную выправку, с идеально прямой спиной. Красивая, с этим строгим, чуть ли не суровым выражением голубых глаз, в идеально отутюженной форме. Светлые волосы идеально причесаны и уложены в аккуратный узел...

Да, она готова к любой, самой трудной миссии, которая только может быть на нее возложена.

Варвара Петровна  посмотрела на нее серьезным, даже каким-то... испытующим взором (именно так!). Симона выдержала этот многозначительный взгляд своей начальницы и внутренне собралась, приготовилась к восприятию некой важной информации, которую ей, возможно сейчас доверят. Или же к какому-то особому поручению...

Варвара Петровна удовлетворенно кивнула головою, оценив решительный и деловой настрой своей подчиненной, и как-то странно вздохнула, как будто успокаивая себя. Судя по всему, разговор предстоял вовсе не из легких...

- Симона Евгеньевна! – своим тоном она обозначила серьезность ситуации. – У меня для Вас есть ответственное и несколько деликатное поручение.

- Я внимательно слушаю, - Симона действительно сейчас само внимание.

- Вы знаете нашу воспитанницу, Надежду Малоксианову? - последовал неожиданный вопрос.

Симона кивнула в ответ. «Контингент» Учреждения она изучала очень внимательно. И все в той или иной степени «выдающиеся» личности были ей хорошо известны. Даже если они и не находились в ее непосредственном ведении.

- Да, - спокойно ответила, наконец, Симона, - я знаю эту девочку. Хорошо знаю.

Надю Малоксианову она действительно хорошо знала, и даже ей немного симпатизировала. Ну, настолько, насколько вообще воспитательница могла симпатизировать той, что попала в это специфическое место из-за своих нравственных нарушений.

- И что именно Вы знаете об этой воспитаннице? – каким-то странным тоном спросила Варвара Петровна.

- Два с половиной месяца назад я замещала Светлану, простите, Светлану Дмитриевну. У нас параллельные группы, и я справлялась. Надя Малоксианова учится у нее, и я достаточно близко, ну, насколько это было возможно, познакомилась с этой воспитанницей

Симона сделала паузу и еще раз быстро припомнила то, что было известно ей о Надежде Малоксиановой. Эта странная девочка появилась в Учреждении несколько месяцев назад, кажется, весной. Причем отправили ее сюда «за политику». После долгих и невнятных мытарств, споров разных инстанций, перекладывания ими друг на друга ответственности и неоднократных пересмотров ее личного дела.

Вся эта история была странная до высшей степени бредовости. Эта удивительная девочка посмела выразить свое неподдельное возмущение методами воспитания личности, применяемыми в Нью-Гейте. Она считала, что отношение к людям со стороны государства в их стране напоминает ситуацию, когда оно, государство, их всех, граждан Нью-Гейта, по умолчанию считает преступниками.

Все случилось, когда этой девочке исполнилось четырнадцать лет, и она впервые должна была пройти «собеседование». Это была вполне стандартная и привычная для всех и каждого процедура, которая, в принципе, сводилась к исследованию честности гражданина. Здесь, в Нью-Гейте, в ходе комплексного нравственного воспитания, поначалу ребенка, вернее подростка, а потом и взрослого, каждого, а вовсе не выборочно, по специальному графику, приглашали для совершенно добровольного исследования на полиграфе, том самом «детекторе лжи». Правда, по результатам этого исследования, испытуемому могли присудить наказание за пресловутые «нравственные правонарушения». Во всяком случае, выявление его неискренности могло стать основанием для уголовного преследования. Впрочем, если он сам признавался в своих грехах, и психолог-исследователь признавал, в ходе административной процедуры, что испытуемый достиг настоящей честности в общении с государством, тогда «зафиксированные» грехи становились поводом и причиной для непосредственного наказания без судебного разбирательства.

Надя Малоксианова имела неосторожность сказать, что никто не вправе заставлять ее проходить эту унизительную для ее достоинства процедуру. Это случилось прямо там, в кабинете у оторопелого «специалиста по мозгочтению», вернее, считыванию физиологических реакций организмов испытуемых на те заковыристые вопросы, при помощи которых в Нью-Гейте исследовали «подноготную» личного мира граждан. Она сказала, что если ее считают виновной в чем-то предосудительном, пусть объявят ей, в чем конкретном она виновна, и какие тому есть доказательства. А после того, несмотря на свой весьма юный возраст, заявила, что столь унизительное обращение с гражданами страны в принципе недопустимо. «Нельзя всех нас изначально записывать в преступники и заставлять оправдываться, если нет каких-то существенных причин! Мы не рабы и не пленники, а свободные граждане свободной страны!» Так она сказала в тот день, и эти ее слова, а также несколько утрированно-патетичные жесты были записаны бесстрастным автоматом на аудио и видео, что потом стало основой для дальнейших разбирательств в отношении этой странной девочки.

А дальше началось то, что началось. Ведь эта девочка позволила себе нечто... немыслимое!

Ее очень долго, кажется, чуть ли не полтора месяца, убеждали пройти это самое «собеседование». Дескать, это все просто общепринятый порядок и ничего больше. И уж в отношении нее никто и не сомневается в том, что лично она нравственно чиста. Для нее все это просто формальность. Пустая и не принципиальная.
 
Она же в ответ заявила, что препятствовать общепринятому порядку, унижающему не только ее, но и всех остальных, это ее долг, и основа ее нравственных убеждений. И что эти ее убеждения вовсе не противоречат, ни общему для всех естественному порядку, ни «общественным» или «государственным» интересам.

Она вежливо, но непреклонно отвергла все адресованные ей предложения и требования. И переубедить ее так никто и не смог. Ни мать ее, которая была просто в шоке от поведения своей дочери, ни друзья и подруги, ни учителя, ни профессиональные психологи.

Процедура рассмотрения «дела Малоксиановой» затянулась на год с лишним. И закончилась вполне закономерной отправкой этой странной девочки в их Учреждение.

По прибытии в Учреждение, Надя вела себя с сугубым достоинством. Была вежлива и с учителями и с воспитателями. Но сразу же по прибытии произнесла очередную странную, почти бредовую фразу о том, что она не допустит в отношении себя применения телесных наказаний, традиционно применявшихся воспитателями к девочкам в случае серьезных провинностей. На вопрос принимавшей ее воспитательницы, подруги Симоны, Вали Кадринской, о том, как же она собирается противостоять этому вполне обычному «воспитательному мероприятию», девочка якобы как-то загадочно улыбнулась и промолчала. А потом вежливо кивнула в ответ на встречное предложение интервьюирующей ее воспитательницы не совершать серьезных проступков, за которые она, чисто теоретически, может быть подвергнута такому наказанию, которое считает для себя недопустимо унизительным, оскорбляющим ее честь и достоинство.

Кстати, Симона прекрасно помнила, что начальница Учреждения, Варвара Петровна, в одном из разговоров с воспитательницей группы, в которую определили Надю Малоксианову, с улыбкой, но весьма внушительным тоном рекомендовала «по возможности не придираться к этой странной девочке».

Сама Надя училась очень даже хорошо, была очень развитой и музыкальной. Пела в хоре – причем, вела сольную партию - и вообще была здесь, в Учреждении, у педагогов на очень хорошем счету.

Кстати, сама Симона, можно сказать, в определенном смысле симпатизировала Наде Малоксиановой. Ей действительно как-то довелось общаться с этой девочкой, когда она подменяла свою подругу в их группе. Надя показалась ей очень умной и абсолютно честной, что для Симоны было куда важнее.

Вот только эта девочка…

Она имела один существенный недостаток, как естественное продолжение своих достоинств. Надя всегда заступалась за своих подруг, бесстрашно выступая перед учителями и воспитателями. Симона как-то выслушивала ее взволнованный монолог в защиту одной провинившейся девочки. Кстати, внимательно прослушав эту «речь общественной защитницы», и досконально разобравшись в той истории, Симона была вынуждена почти полностью согласиться с ее, Надежды, доводами и не стала наказывать ее одногруппницу, ту, кого эта странная девочка так горячо защищала. Фактически, именно заступничество Нади Малоксиановой спасло эту девочку от хорошей порции розог в исполнении самой Симоны.

Да, Симона умет сечь. И она охотно прибегает к этому традиционному способу наказания провинившихся воспитанниц, считая его оптимально эффективным для девочек их возраста. Но она при этом гордится тем, что ни одна из ее девочек не была высечена ею почем зря. Симона точно знает, что ни одна из  воспитанниц не обижается на то, что была ею наказана. Просто потому, что Симона всегда поступает с ними разумно и справедливо.

И еще. Симона хорошо помнит глаза Нади Малоксиановой. Очень живые, но какие-то «картинные», что ли... Странного синего цвета.

Какой тревогой они блестели, когда она, Надя, в тот день пришла к ней в кабинет! Одна, даже без самой провинившейся, которая, судя по всему, к тому времени уже почти успела смириться с неизбежностью своего сурового наказания, и опасалась «качать права», чтобы не нарваться на «добавку».

В тот раз Симона откровенно любовалась Надей. Странная такая, тоненькая и хрупкая девочка, с темно-русыми волосами, забранными в хвост, с огромными тревожными синими глазами, она чем-то напоминала ей безвестную святую с какой-то старинной картины или иконы. С тех самых пор, как в Нью-Гейте запретили пресловутую «религиозную пропаганду», и закрыли все церкви - кстати, судьба пресловутых «служителей культов», за давностью лет, никого, почему-то, не интересовала - все эти иконы, церковные книги и прочие «предметы культа» перекочевали в музеи, так сказать, в напоминание потомкам «о нерациональном прошлом». Кажется, где-то там, в одной из экспозиций, Симона действительно видела подобное лицо.

Да, она симпатизирует этой отважной девочке «неотсюда». И уж ни в коем случае не собиралась никогда применять к ней какие-то репрессии, например, за ту самую, попытку оспаривать наказание своей подруги, кстати, вполне успешную.

Симона прекрасно помнит, какой искренней благодарностью засияли глаза этой девочки, когда она, воспитательница, эдак серьезно кивнув головою и многозначительно задумавшись, приняла ее аргументы, и с мягкой улыбкой сообщила отважной заступнице, что ее подруга не будет наказана. И это странное, теплое ощущение на сердце от ее ответной благодарной улыбки, чуть ли не восторженной! И радость от ее искренних слов, когда эта странная девочка сказала, как она рада, что именно Симона восстановила справедливость.

Эти искренние слова тронули сердце Симоны, которая в тот день выходила на подмену в чужую группу, которую вела ее подруга, Света, вернее, Светлана Дмитриевна Новицкая. И позже, когда в коридорах Учреждения ей встречалась эта странная девочка с лицом древней святой, она с какой-то особенной теплотой отвечала на ее мягкую улыбку и это тихое, «Здравствуйте, Симона Евгеньевна!» Ей действительно очень нравилась эта тихая «любительница справедливости». Невзирая на все ее странности и визуальную «неотмирность», Симона всегда была готова выслушать ее и поддержать. Впрочем, она была готова это сделать и в отношении всех остальных воспитанниц. Правда, они почему-то к ней со своими проблемами и проблемами подруг вовсе не спешили. Просто в Учреждении это было не принято. Хотя подобное почти близкое и в чем-то даже доверительное общение воспитательницы и девочек вроде бы не было напрямую запрещено ни одной из известных ей Инструкций.