Пазл четвертый

Каста (исп. casta) — иерархическая система расовой классификации, созданная испаноязычной элитой в Испанской Америке и на Филиппинах в колониальный период и официально существовавшая в XVII—XVIII, фактически же связанные с ней термины закрепились в бытовом обиходе
и активно используются до сих пор.
Кастовая система представляла собой классификацию населения с точки зрения расового происхождения и процента той или иной «крови»: из этой системы происходят такие термины, как мулат, метис, самбо и т. д.
Помимо этой системы, параллельно существовала другая — классификация по степени усвоения «белой» культуры, различавшая «людей с разумом» (испанцев и принявших испанскую культуру)
и «людей без разума» (неокультуренных аборигенов).

Википедия



Пазл четвертый

- И каковы же были Ваши впечатления о ней? – продолжила допытываться ее начальница.

Симона никак не могла понять причин ее интереса к этой странной девочке, но пожав плечами, выдала краткую характеристику воспитанницы. Ну, своеобразное резюме ее минутных воспоминаний о впечатлениях общения с Надей Малоксиановой.

- Надежда Малоксианова, - сказала она, - девочка в высшей степени своеобразная. Я бы сказала «не от мира сего». Совсем не агрессивная, очень вежливая. Склонна к изучению иностранных языков и изящных искусств. Очень музыкальна. Поет в хоре, ну, Вы знаете. Поведение ее, кстати, почти безупречно.

При этих ее словах, начальница Учреждения как-то грустно улыбнулась, вздохнула и покачала головою. Симона немного встревожилась, чувствуя, что здесь что-то не так, и весь этот разговор с ней ведут неспроста. И все же, она решила закончить свою речь о специфике личности Нади Малоксиановой мыслью, которая лично ей показалась крайне важной.

- Единственный ее недостаток, это крайне обостренное чувство справедливости, - это слово Симона как могла выделила. И сразу же заметила, как начальница, при этом, как-то нервно улыбнулась - криво, уголком рта. – Девочка все время стремится защитить своих подруг от чрезмерных претензий со стороны учителей и воспитателей. Но это, по моему скромному мнению, не самое худшее свойство человека.

К своему крайнему удивлению, Симона увидела, что при этих ее словах начальница почему-то отвела свой взгляд в сторону. А потом даже опустила очи долу, то ли в сугубом смущении, то ли просто от непонятной неловкости. Как будто, она, Симона, только что сказала нечто... неправильное. Вернее, совершенно неуместное.

Что-то не так и не то было в этой ситуации. Симона, которая только первый день как вышла из отпуска, вернувшись с юга, явно оказалась не в курсе каких-то значимых обстоятельств. И эти обстоятельства, видимо, были весьма неприятными...

Симона замолчала и за начальственным столом воцарилась странная, очень неловкая тишина. 

- Вы очень хорошо сказали, дорогая моя Симона Евгеньевна, - наконец, произнесла, как будто через силу, ее старшая визави. – У этой девочки действительно есть только один но, как Вы правильно поняли, весьма значимый недостаток. Вы сейчас все очень точно обозначили. И в этом-то вся проблема...

- Какая проблема? – Симона встревоженно посмотрела на нее. – Что-то случилось?

- В том то и дело, что случилось, - вздохнула ее начальница.

Она снова почти на минуту замолчала и Симона почти физически ощутила, насколько даже ей, взрослой и опытной сотруднице «Структуры», начальнику Учреждения трудно об этом говорить. Но тактично не стала переспрашивать, ожидая, когда ее начальница, наконец-то, подберет нужные слова для продолжения разговора.

Почувствовав, что пауза затянулась, Варвара Петровна как-то мягко, почти с виноватым выражением лица - «Ничего себе!» - встревоженно подумала Симона - посмотрела на свою подчиненную. И заметив ее удивление - скорее уж недоумение! - как-то грустно улыбнулась.

- Скажите, Симона Евгеньевна, - наконец, обратилась она к своей подчиненной, - Вы ведь симпатизируете Малоксиановой, ведь так?

- Да, - твердо ответила Симона, теряясь в догадках, куда же клонит ее визави.

- Это очень хорошо, - уже каким-то серьезным тоном произнесла начальница и добавила: - Значит, Вы сможете выполнить то поручение, которое мне придется на Вас взвалить, уж Вы не обессудьте.

- Какое поручение? – немного нервным голосом спросила Симона. Ее, откровенно говоря, уже несколько напрягала вся эта затянувшаяся прелюдия к основной части разговора. – Варвара Петровна! Не томите Вы меня! Объясните же, наконец, в чем дело?

- Надежда Малоксианова с четверга помещена в изолятор, - услышала она странную фразу в ответ.

- С нею что-то случилось? – Симона была уже несколько обеспокоена этим достаточно неприятным известием. – Надеюсь, она не слишком больна?

- Нет, - серьезным тоном и как-то испытующе глядя Симоне прямо в глаза, произнесла Варвара Петровна, - к сожалению, она вполне здорова. И у меня не было ни единого аргумента для пятничного педсовета в пользу этой девочки, чтобы хоть как-то обосновать разумные причины ее поведения.

Симона похолодела. Пятничный педсовет... Это же...

Видя удивление на ее лице, Варвара Петровна кивнула, подтверждая ее невысказанную догадку.

- Да, - ответила начальница на ее молчаливый, заданный одними глазами вопрос, - большинством голосов она признана виновной и ей определено «экстраординарное» телесное наказание. Сто розог.

- Merde! – не сдержала своих эмоций Симона. Сказать, что она была в шоке, это не сказать ничего!

- Понимаю Ваше удивление, - грустно улыбнулась начальница. – И даже не осуждаю Вас за столь резкие выражения. Но, увы, это факт.

- Но это же... невозможно! - Симона ошарашенно покачала головой. – Надя Малоксианова... Да что она могла такого натворить, чтобы... За что Вы ее так?!

Варвара Петровна пожала плечами, дескать, это не мое решение, а мнение всего педагогического коллектива. Но Симона не могла успокоиться.

- Бедняжка! – тихо сказала она. - Ее ведь ни разу не секли, и на тебе... Варвара Петровна! – обратилась она к начальнице. – Я могу ее как-то... Утешить, что ли... Мне разрешат доступ к ней в изолятор, ну после... такого...

- Вам разрешат, - как-то очень спокойно, даже, пожалуй, слишком спокойно ответила на этот взволнованный вопрос ее визави. И, отметив ее позитивную реакцию, жестко расставила все точки над «i»: - Более того, в ближайшее время Вам, и только Вам, по сути, будет предоставлен исключительный доступ к этой воспитаннице. Потому что я поручаю наказание Надежды Малоксиановой именно Вам.

- Как это мне? – опешила Симона. – Позвольте, Варвара Петровна, но «экстраординарные» наказания, назначенные воспитанницам по решению пятничного педсовета, исполняются в первую половину дня, в субботу. И их исполняет воспитатель группы, где обучается провинившаяся воспитанница. Разве за время моего отпуска в Инструкции что-то изменилось?

- Нет, Инструкции остались прежними, - подтвердила ее начальница. – Просто ситуация сложилась несколько... своеобразная. Даже можно сказать, уникальная. Светлана Дмитриевна не вовремя «забюллетенила». Да-да, я знаю, что в случае отсутствия воспитательницы, исполняющей экзекуцию, ее замещает дежурный воспитатель, или любой из воспитателей по усмотрению начальницы Учреждения, - заметила она, отвечая на очередной невысказанный, но подразумеваемый вопрос своей подчиненной. – Но, увы, все не так просто. Дело в том, что на педсовете мнения по поводу Малоксиановой разошлись диаметрально. Одни учителя требовали для нее сечения безо всякой жалости, и не меньше двухсот-трехсот ударов. Другие заявили, что она и вовсе не заслуживает никакого наказания. Светлана Дмитриевна сразу же высказалась против наказания. Не знаю, нервное напряжение дало ли о себе знать, или еще что-то, но в субботу она не вышла, выслала сообщение электронной почтой со сканом больничного. Формально, в отношении ее мне не к чему даже и придраться. В то же время, дежурная воспитательница требовала для этой девочки максимально жесткого наказания. Как Вы понимаете, отдавать провинившуюся в руки той, кто заведомо будет к ней несправедлива и, возможно, даже жестока, было бы крайне опрометчиво с моей стороны. На педсовете я сразу же снизила планку возможного наказания для Малоксиановой, поскольку не собиралась давать поводов к эксцессам. К сожалению, я не могла подобрать кандидатуру оптимального исполнителя. И решила ненадолго отложить само наказание. Вплоть до Вашего возвращения.

- Простите, Варвара Петровна, - произнесла Симона, твердо глядя в глаза начальницы, - но я тоже отношусь к числу симпатизантов Малоксиановой. Я не хочу в этом участвовать. Я прошу Вас освободить меня от столь тягостной обязанности.

- Симона Евгеньевна! – голос начальницы был мягким, но каким-то... весьма настойчивым. Не требовательным, нет. Но этой редко употребляемой тональностью голоса Варвара Петровна Ставрогина обозначала тот факт, что она требует от нее, от Симоны Евгеньевны Берг сугубого внимания и весьма серьезного отношения к каждому ее слову. – Я прошу Вас не делать столь скоропалительных заявлений. Я понимаю, что разговор не из легких, но не собираюсь со своей стороны ставить вопрос о Вашей дисциплинарной ответственности за неподчинение моим приказам. Я хочу, чтобы Вы действовали осмысленно и... Справедливо!

Справедливость! Это было слово, заставлявшее ее отзываться почти в любой ситуации, хотя бы самым общим интересом. Это слово, по сути, составляло самую суть личности Симоны. И она, естественно, обратила все свое внимание к тому, что собиралась ей разъяснить Ставрогина.

- Так уж получилось, что Вы были в отпуске, когда все это случилось, - сказала начальница и снова очень серьезно взглянула на свою подчиненную. – Поэтому Вы единственная, кто может считать себя в этой ситуации более или менее объективной.

- И все же, я не могу принять решение в отношении этой девочки, - Симона продолжает упрямиться, но уже не столь активно.

- Вот по этому поводу не переживайте, - как-то грустно сказала ее начальница. – Напоминаю Вам, решение по Малоксиановой уже принято. Когда на педсовете возникла патовая ситуация, я воспользовалась своим правом решающего голоса и определила ей сравнительно мягкое наказание.

- Малоксианова не заслуживает розог, - сказала Симона, впрочем, уже не столь уверенным тоном. – Она просто не способна на что-то принципиально дурное.

- Я с Вами полностью согласна, - с серьезным видом кивнула Ставрогина. – Но, к сожалению, мы, были вынуждены оценивать не личность, а поступок.

- Так скажите же мне, наконец, что именно она умудрилась натворить в мое отсутствие! – Симона чуть не вспылила но, взглянув на лицо начальницы, заметила на нем странное удовлетворение. Как будто именно этого всплеска эмоций она и ожидала.

- Я рада тому, что Вы, Симона Евгеньевна, так симпатизируете этой девочке, - улыбнулась ей Ставрогина. – Поэтому я расскажу Вам все очень подробно. Вы ведь знаете преподавательницу биологии, Марту Георгиевну?

Симона с какой-то презрительной усмешкой покачала головой. Марта Георгиевна Лацис была в Учреждении притчей во языцех. За весьма скверный нрав, скорее уж «норов», и маниакальное желание пакостно цепляться к воспитанницам, доводя их своими придирками до слез и истерик. Она с особым наслаждением давала девочкам на занятиях пощечины. Это, в общем-то, было разрешено, но крайне не поощрялось воспитательницами, которые справедливо полагали, что задача учителей-предметников исключительно обучение в рамках их узкого направления, а вопросы наказаний, в том числе за невнимательность и ошибки, которые вполне возможны по ходу занятия, стоит оставить сугубо в компетенции воспитателей. Которые лучше предметников знают психологию своих девочек, и сами смогут наказать их оптимальным способом. Симона уже трижды писала докладные по начальству, о желательности замены этого предметника. Но вопрос, почему-то, все не решался.

- Лацис поставила трех девочек перед собою на колени и пыталась избить их указкой. Судя по всему, она намерена была бить каждую из них по лицу. К счастью, девочки прикрылись, и им попало только по рукам, и еще по плечам и шее, – тихо сказала начальница.

- Да что же она о себе возомнила! – Симона возмутилась. – Зверье! Я ведь уже...

- Да, - подтвердила Ставрогина, - Вы были правы. Средства видеоконтроля зафиксировали эту сцену во всех омерзительных подробностях. К счастью, обошлось без увечий и существенных травм. Девочки отделались синяками. Они, конечно, шокированы, но живы-здоровы. Лацис, естественно, отстранена от работы и будет уволена.

- Это все уже давно надо было сделать! – возмущенно произнесла Симона. – Таким у нас здесь не место!

- Я согласна с Вами, - вздохнула начальница.

- Тогда объясните мне, причем здесь Малоксианова? – чуть успокоившись, спросила Симона.

- Она тоже приняла участие в этом безобразии, - просто сказала Ставрогина.

- Ну, знаете, я бы тоже вмешалась! – возразила Симона.

- Дело было не так. Когда все уже закончилось, Надя Малоксианова не придумала ничего лучше, как подойти к Лацис и дать ей в отместку за то, что та ударила девочек, три пощечины, - тихо и внятно произнесла начальница. – Она разбила ей нос до крови. К сожалению, все это тоже было зафиксировано видеонаблюдением.

- Да я бы тоже... – запальчиво произнесла ее молодая собеседница и осеклась.

- Если бы Вы это сделали, я бы Вас тут же уволила, - резонно заметила Ставрогина. – А что касается воспитанницы, то она в принципе не может… не имеет права так поступать в отношении персонала Учреждения. Формально, Надежда Малоксианова должна быть судима и отправлена в тюрьму. Но мы не считаем правильным доводить дело до уголовного суда в ситуациях, с которыми мы можем справиться и сами. Поэтому...

- Вот ведь... – Симона мысленно нецензурно выразилась, оценив весь идиотизм этой отвратительной истории. 

- Да, Симона Евгеньевна, - со вздохом произнесла начальницы. – Нам порой приходится принимать решения в весьма неоднозначных обстоятельствах. Я приняла решение о наказании Малоксиановой, поскольку иной вариант вредит и дисциплине в Учреждении вообще, и судьбе этой конкретной воспитанницы в частности. Да, я могу восхищаться ее отвагой и благородством, и даже в чем-то разделять ее негодование. Но по факту она оскорбила действием лицо из числа персонала, обладающего административными полномочиями. Да, Лацис эти самые полномочия превысила, причем весьма и весьма! Но воспитанница нашего Учреждения по Инструкции существо бесправное, обязанное подчиняться всем требованиям, а не бунтовать. Мы, воспитатели, обязаны вести себя корректно, с разумной строгостью, не допуская сколь-нибудь неадекватных действий. Но превышения полномочий, это проблема внутренних отношений между персоналом и администрацией. А воспитанницы обязаны молчать и терпеть, даже если кто-то из нас поступает, по их мнению, чересчур строго.

- А если бы все было еще хуже, и жизни девочек реально угрожала бы опасность от руки нашего администратора, в чьем присутствии на его рабочем месте виноваты мы обе? – Симона было очень серьезна, и ее глаза требовали от начальницы точного и недвусмысленного ответа. – Я ведь, к сожалению, так и не настояла на замене этой мерзавки кем-либо

 иным, кто вел бы себя с девочками правильно. А Вы не обратили должного внимания на мои сигналы. То есть тот факт, что Лацис избила этих несчастных, это наша с Вами вина. А что, если бы Лацис начала избивать их, к примеру, не указкой, а цепью или стальным прутом?

- Тогда мы с Вами хранили бы в сердце чувство вины, - так же серьезно ответила Ставрогина. – Но мы бы понимали что, как говорится, «в семье не без урода». И на будущее, всматривались бы в лица коллег куда внимательнее. Увы, дисциплина важнее абстрактной справедливости. Она даже важнее справедливости в каждом конкретном случае. Согласитесь, Симона Евгеньевна, ведь Вы бы не хотели стать следующей жертвой рукоприкладства со стороны воспитанниц? Вы же знаете, что ситуации в ходе нашей работы бывают... ой, какие разные!

- Да, - скрепя сердце, согласилась с ней Симона. – К сожалению, Вы правы.

- Вы очень душевная женщина, - мягко сказала Ставрогина. – Вы разрываетесь между служебным долгом и нравственным чувством. Это нормально. Скажу больше, если бы Вы не испытывали таких сомнений, я бы просто не стала затевать весь этот разговор. Отдала бы официальный приказ и пристыдила Вас за сомнения. А может быть, и вовсе не стала Вас беспокоить, поручив это дело кому-то из «строгих» воспитателей. Из тех, что жаждали крови Малоксиановой на пятничном педсовете.

- Ну, это уж слишком! – ее молодая собеседница неодобрительно покачала головой.

- Вы, Симона Евгеньевна, уникальный человек, - сказала Варвара Петровна. – Только Вы способны в этой непростой ситуации удержаться на очень тонкой грани строгости и милосердия.

Симона поняла, что ей только что сделали тонкий комплимент и покраснела.

- Не представляю, как в этой ситуации можно проявить милосердие! – вздохнула она, мысленно уже смирившись с крайне неприятным, в моральном плане, поручением. Хотя при этом явно ощутила, что исполнение этого непростого поручения принесет ей ощутимые дивиденды, и не только моральные.

Начальница сразу поняла, что настроение молодой женщины изменилось. И сразу же улыбнулась ей, так сочувственно и в то же время как-то одобрительно.

- Всякое наказание состоит не только из ударов, - обозначила она вполне себе очевидный расклад, - которые могут быть для наказываемой просто чувствительными, а могут оказаться очень и очень болезненными. Это ведь, смотря как ударить! – Ставрогина была максимально серьезна и Симона поняла, что сейчас получает от нее, от своей начальницы, четкую инструкцию, которую ей, в ходе осуществления этой, особой экзекуции, следует неукоснительно исполнять. – Вы ведь меня понимаете?

- Конечно, - ответила Симона, согласно кивнув.

Она вспомнила свой собственный опыт, когда она была еще юным стажером, совсем в другом Учреждении. Там ее, как «реципиента» (именно так это обозначалось в учебниках по странному предмету, называвшемуся «Теория болевых воздействий») подвергали «примерным» наказаниям, нанося ей самой удары в самых разнообразных «техниках исполнения». «Плоско», «скользящим», «с оттяжкой» и еще многими разными, порой весьма замысловатыми способами. И боль, ее оттенки, они, по ее собственным ощущениям, весьма существенно отличались «на вкус», в смысле ощущались кожей и нервами.

- Полагаю, в этом конкретном случае нет необходимости в чрезмерно сильных ударах, - мягко и многозначительно произнесла начальница. – Малоксиановой назначено довольно много, особенно для первого раза. Опыта восприятия подобных наказаний у нее, разумеется, нет никакого. Так что имеет смысл проявить милосердие.

- В смысле? – Симона всем своим видом потребовала уточнения этой начальственной позиции, которая суть обязательна к исполнению. 

- Нанося удары, вам следует быть очень аккуратной, - пояснила Ставрогина. – У Малоксиановой очень тонкая и нежная кожа. Полагаю, вовсе без крови обойтись будет сложно, и все-таки... 

В этом месте своей речи, Варвара Петровна многозначительной улыбкой обозначила свою склонность к принципиальному проявлению милосердия в этой конкретной ситуации.
 
- Но экзекуция будет контролироваться средствами видеофиксации, - Симона, в принципе, была бы и рада принять столь добрые советы, но ведь средства объективного контроля никто не отменял!

- Эту конкретную запись буду просматривать лично я, - многозначительно произнесла ее начальница. И снова весьма многозначительно улыбнулась.

- Я поняла, - с искренним облегчением в голосе откликнулась Симона. Слава Богу, тому, в которого здесь не верят, и которому здесь никто не молится, она сможет позволить себе эту условную мягкость в обращении с наказываемой!

- Вы, конечно же, должны быть строги с нею, - внушительным и опять-таки несколько... неоднозначным тоном добавила Ставрогина. – Следы от ударов, естественно, должны быть в наличии. Но все-таки...

Взгляд начальницы снова был весьма и весьма красноречив и не допускал какого-то двойного толкования.

- То есть, без «оттяжечки», - понимающе улыбнулась Симона.

- Без «оттяжечки», без «фирменных» и вообще, без излишних резкостей. Чисто «по классике», то есть «сверху вниз», прямо, и «плоско». Ловите «расслабленное тело», в смысле не наносите ударов, когда секомая слишком напряжена, давайте ей расслабиться всякий раз, и вообще, не торопитесь. Естественно, все это по возможности, но все-таки, так, чтобы сечение было вполне умеренным, - Ставрогина четко обозначила более чем гуманные ориентиры грядущей экзекуции и этим, откровенно говоря, весьма порадовала свою подчиненную. А потом, вздохнув, добавила:
- Но сами по себе эти удары, дорогая моя Симона Евгеньевна, это еще не все. Далеко не все.

Симона, все еще в несколько приподнятом настроении, обрадованная «официально» заявленной возможностью проявить определенное милосердие к столь симпатичной лично ей воспитаннице, посмотрела на свою начальницу с некоторым удивлением.

- Симона Евгеньевна, - серьезным тоном задала вопрос Варвара Петровна. – Вам вообще приходилось «работать» на «длинные дистанции»?

- Да, - с некоторым усилием произнесла Симона. Все-таки, воспоминания о том давнем случае были не слишком приятными.

«Длинными дистанциями» называли экстраординарные, то есть особо строгие экзекуции, которые проводились по субботам, по решению пятничного педсовета. Им обычно предшествовало помещение воспитанницы в изолятор и обязательное медицинское обследование на предмет возможности выдержать столь жесткое наказание. Впрочем, врачи Учреждения подходили к этому достаточно формально. И Симона не могла припомнить ни одного случая, когда бы врач запретила проведение экзекуции. По совместному решению педагогов Учреждения воспитанницам назначалось не менее ста ударов, чаще порядка полутора сотен или двухсот. Правда, чисто теоретически, могли назначить и что-нибудь позаковыристее. Например, пребывание в карцере в течение нескольких дней. Помимо строгой изоляции, ограниченного питания и некоторых иных специфических неудобств, дополнительным элементом такого наказания были обязательные сечения розгами или особыми плетьми, «в три подхода», от тридцати до пятидесяти ударов каждый раз. Как шутили местные воспитатели-юмористы, «Наслаждайтесь сЕченьем, утром, днем и вечером!» Впрочем, для самих экзекуцируемых веселья в этом было мало. Вернее, не было совсем.

Симона поежилась, вспомнив «учебные» записи этих жестких «обработок» воспитанниц, которые они в обязательном порядке просматривали в ходе обучения. И порадовалась тому факту, что за те пять лет, что она работает здесь, в Учреждении, воспитанниц ни разу не приговаривали к такой жестокости. На все предложения подобного рода, высказываемые особо ретивыми педагогами, Ставрогина всегда заявляла свое решительное «Нет!» И ставила взамен карцера на голосование вопрос о применении к провинившимся более мягкого наказания, в виде той самой «экстраординарной» порки, в сто пятьдесят или двести розог. Симона всегда считала карцер крайне жестокой мерой, и всегда голосовала за мягкий вариант, даже если попадались действительно «трудные» девочки.

Кстати, за все эти пять лет лично ей работать на «длинные дистанции» не приходилось. Ни одна из девочек тех групп, которые она вела, не подводила ее настолько, чтобы удостоиться весьма сомнительной чести обсуждения на пятничном педсовете. Ну, а обычные, «ординарные» наказания, в два-три десятка, полсотни розог или чуть больше, она проводила сама, причем так, что еще ни одна девочка на нее не обиделась. Там все было вполне-вполне... умеренно.

- На стажировке? – сочувственно произнесла начальница.

Симона кивнула.

- Работали «на зачет» с «трудной» девочкой и со «спецэффектами»? - начальница тоже понимающе кивнула.

Симона, прикусив губу, промолчала и только снова кивнула в ответ. Воспоминания о пресловутых «спецэффектах» были ей крайне неприятны. Когда на свеженькую «просечку», на эту, только что выступившую на просеченной коже воспитанницы кровь попадает лоза, резко, с этим зловещим свистом и с легкой «подкруткой» в самом конце траектории удара... Когда щелчок-шмяк дополняется мелкими брызгами, которые разлетаются в разные стороны... На мебель, на эту одноразовую одежду, которая на ней (не зря, ой, не зря эта одежда одноразовая!), на кожу экзекутора... Визг ревущей голой и исхлестанной в кровь девчонки, с искаженным лицом бьющейся в путах привязи на кушетке в экзекуторской...

Да, это было нужно. Условием зачета было именно применение этих самых «спецэффектов» и их специфичная «эффективность», которая оценивалась по степени реакции секомой... Цена вопроса для нее, для Симоны, была тогда весьма велика. И это была не только боль и кровь провинившейся, но и допуск самой Симоны к профессиональной деятельности. И все-таки, смывать со своих рук и лица кровь после всего этого...
 
Приходить в себя после воплей высеченной девчонки, от которых закладывало уши... И нельзя, нельзя, нельзя было подаваться на жалость...

- Вас обучали еще по старым, жестким правилам, - Ставрогина явно поняла, о чем именно столь многозначительно промолчала ее подчиненная. – Сейчас на стажировках «спецэффектам» уже не обучают. И вообще, сейчас мы стараемся смягчать режим и облегчать жизнь наших воспитанниц. Естественно, по возможности.

Молодая женщина чуть усмехнулась, и ее начальница ответила на этот мимический жест ободряющей улыбкой.

- Вы, дорогая моя Симона Евгеньевна, один из последних спецов выучки «старой школы». Но скажу Вам честно, что я ничуть не огорчена тем фактом, что наши с Вами «специальные» - она четко выделила это слово! – знания не будут пригождаться. Вы ведь тоже не любите всех этих эффектных жесткостей, находите их вопиюще безжалостными и недопустимыми, я ведь не ошиблась?

- Да, я ни разу не применяла их после... – Симона снова не договорила, но ее собеседница опять кивнула ей с понимающей улыбкой.

- Я тоже, в бытность воспитателем, всячески воздерживалась от этого, по тем же причинам. На самом деле вся эта излишняя жестокость эффектна, но совершенно неэффективна. Я рада, Симона Евгеньевна, что наши с Вами взгляды на вопросы применения этих особых методов нашей работы, полностью совпадают. В конце концов, мы просто воспитываем наших девочек, и не ставим перед собою цели их жестоко истязать!

Симона искренне обрадовалась такому единству взглядов и подходов, высказанному в приватной обстановке. Это было почти что сродни... признанию в чем-то неприличном, запретном. Почти что признанию в некоем общем пороке, вроде запрещенного курения, который их сейчас объединяет этим самым, чем-то неприличным, тайным, запретным и несколько волнующим. Странно, но разделить тайный порок «условного гуманизма» со своей начальницей это особое удовольствие!

Ставрогина выражением своего лица показала полную солидарность со своей подчиненной и деловым жестом вернула ее к теме их разговора.

Симона придвинулась к столу чуть-чуть ближе, и кивком головы дала ей понять, что уже готова выслушать очередную часть начальственной инструкции.

- Симона Евгеньевна! Случай, который достался Вам, на самом деле, действительно непростой. Поэтому я хочу обратить Ваше внимание не только на технику исполнения ударов, но и на всю обстановку исполнения наказания в отношении бедняжки Малоксиановой. Мне очень хочется, чтобы исполнение в это раз обошлось не только без серьезных травм и психического шока, но и вообще прошло без каких-либо эксцессов. Попытайтесь выстроить процедуру наказания так, чтобы девочка не воспринимала Вас как некоего врага. Эту весьма непростую ситуацию нужно разрешить так, чтобы эта девочка воспринимала причитающуюся ей боль как наименьшее, но, к сожалению, необходимое, просто неизбежное зло. Помните, что вообще-то сама по себе она никакая не злодейка, ни в коем случае. Да Вы это и сами прекрасно знаете. Просто помогите ей смириться с этим наказанием. Это очень важно. 

- Конечно, - Симона кивнула головой. – Я постараюсь.

- Хорошо, - как-то удовлетворенно улыбнулась ее начальница. И добавила, вернее, спросила у нее нечто неожиданное. – Кстати, Симона Евгеньевна, Вы ведь только вчера вернулись с курорта? Так сказать, «с корабля на бал»?

- Именно так, - улыбнулась ее подчиненная, не ожидая для себя в этом вопросе никакого подвоха. В конце концов, там, на юге, она действительно не нарушала никаких «нравственных законов». Не напивалась допьяна, не употребляла наркотиков, не курила... И даже ни одного «курортного романа с интимными последствиями» себе не завела. Ну, просто образцовая гражданка Нью-Гейта!

- И наверняка, там, на курорте, Вы несколько... поиздержались? – как-то мягко и понимающе улыбнулась Варвара Петровна.

- Ну... - Симона несколько смутилась. У нее в карманах на сегодня... не то, чтобы так уж откровенно «ветер свистел». Но все же... Да, сегодня утром она кинула со своей зарплатной банковской карты крайние деньги «на телефон», просто чтобы оставаться «на связи с миром». Впрочем, и это было сущей мелочью, так на один-два разговора. Нет, все было не то, чтобы совсем уж грустно-пасмурно. В конце концов, ей было у кого одолжиться «до получки». Но, наличие дополнительных финансов было бы крайне желательным. Вот только где бы их взять?

- Я все понимаю! – взгляд ее начальницы, кажется, действительно такой, понимающий. – Отпуск дело затратное. Так всегда было, так есть, и так всегда будет. Но в Вашем случае все обстоит достаточно прилично. Ну, с учетом премиальных.

- Каких таких премиальных? – опешила Симона. – Я же только что вышла на службу! Нет, спасибо, конечно, но... за что?

И тут до нее дошло, что именно имеет в виду ее начальница. Ага! Ну, конечно же! Исполнение любой дополнительной функции в Учреждении обязательно оплачивается! Иначе и быть не может! Значит ее работа с Малоксиановой...

- Да-да, - многозначительно улыбнулась Ставрогина. – Вы все поняли правильно. Я назначаю Вас на эту ответственную работу, на сегодня...

Она как-то ненавязчиво выделила это слово, и Симона чуть-чуть озадачилась таким откровенным намеком на необходимость срочно решить вопрос с провинившейся воспитанницей, которая, условно говоря, «ждет» в изоляторе исполнительницу своего наказания еще с субботы, вернее, даже с четверга! Что же, Симона вовсе
 и не
 против так сказать «прервать» сие затянувшееся ожидание! Тем более, вовсе не бесплатно!

- Кроме того, - продолжила ее начальница, - я считаю эту работу особенно сложной, оцениваю ее по высшему разряду. Поэтому, я считаю, что этот Ваш «экстраординарный» труд достоин экстраординарной платы. Сверх обычных расценок, по особой категории. Думаю... – она действительно, на какую-то секунду или две задумалась и потом решительно произнесла:
- Думаю, тридцать... Да, именно тридцать будут адекватной наградой.

- Тридцать... чего? – опешила Симона. Для того, что ей предлагалось сделать, это предложение было... не слишком-то щедрым!  Ну... грубо говоря, и мягко выражаясь!

- Тридцать тысяч! – улыбнулась Ставрогина. – Все честно! За честный и благородный, - она четко выделила и это слово! – труд, достойная его, этого самого труда, оплата!

- Ничего себе! – Теперь Симона была поражена уже несколько в... другую сторону. Половина ее – и так, откровенно говоря, весьма немалого! - месячного заработка вот так вот, просто, почти что «за здорово живешь»!

- Кстати, - кажется, начальница решила ее на сегодня «добить» своими «начальственными щедротами», - средства оплаты функций, оцениваемых по особой категории, начисляются из специального фонда и перечисляются не в «расчетный день», а в день исполнения соответствующего поручения. То есть... – она снова на секунду задумалась. – Да, где-нибудь в районе шести часов пополудни они до Вас уже, наверняка, дойдут. И необходимость «одалживаться» по родным и подругам для Вас сразу же отпадет. Полагаю, для решения проблемы послеотпускного временного безденежья, это очень даже неплохой вариант, Вы не находите?

- Спасибо! – с искренним облегчением произнесла Симона. – Это все действительно... Очень даже кстати! Вот только...

- Что-то не так? – Варвара Петровна как-то многозначительно приподняла бровь.

- А... если эту девочку... ну... нельзя сечь? – Симона понимала, что сейчас говорит полную глупость, но ее внезапно «зацепил» какой-то червячок сомнения, как будто она прямо вот сейчас может вляпаться в очень... некрасивую историю. Хотя с чего бы это, а? – Если врачи будут... против? Вдруг они тоже ей... симпатизируют?

- Симона Евгеньевна! – Варвара Петровна звонко расхохоталась. – Да когда ж такое у нас бывало-то, а?

- Ну, все-таки... – Симона смущенно опустила очи долу и тоже улыбнулась этому своему совершенно идиотскому предположению.

- Дорогая моя Симона! – странно, но в этот раз Ставрогина обратилась к ней просто по имени и... уже безо всякой улыбки. – Да если бы врачи заметили у Нади Малоксиановой хоть какие-то существенные проблемы со здоровьем, я бы первая, еще в пятницу их озвучила и спихнула бы эту проблему, как говорится, «С глаз долой, из сердца вон!» Отправила бы ее на лечение и замяла вопрос. В конце-то концов, какой спрос может быть с больной девчонки! Но, увы, увы...

- То есть... – Симона отчего-то снова колебалась. – Я должна все исполнить... сегодня, до шести часов вечера?

- Ну, давайте мы с Вами прикинем расклад по времени, - тон ее начальственной визави был вполне деловой и серьезный. – Учебный день, его основная часть, у Вас сегодня продлится, примерно, до трех часов пополудни. В половине четвертого Вы уже можете быть на месте и не торопясь провести предварительную психологическую работу с этой девочкой. В половине пятого вы с нею уже можете начать, - она выделила это слово и многозначительно взглянула на свою подчиненную, да так, что молодая женщина, отчего-то, почувствовала на спине эдакий холодок. – И к пяти часам, в принципе, все уже закончится. Вам всего только и останется, доставить наказанную обратно в изолятор.

- Да, я так и сделаю, - ответила молодая женщина, кивнув головой.

- Кстати, в принципе, если Вы сумеете обойтись без серьезной крови, то Вам не придется там же на месте проводить ее санитарную обработку, - резонно заметила ее начальница. – Поэтому, не спешите, рассчитывайте каждый удар, но, по возможности, не затягивайте процедуру сечения, не превращайте ее в чрезмерно церемониальное действо. Все эти необходимые лечебные процедуры сможет провести врач, уже там, в изоляторе. Так что, быстро вернув воспитанницу из экзекуторской в более «мирную» обстановку, Вы тем самым поспособствуете ее психологическому комфорту. Думаю, там, в изоляторе, ей будет легче воспринимать все случившееся как то, что уже прошло. Кроме того, я считаю, что Вам с этой девочкой следует потом дополнительно поработать особым образом, разъяснив ей, что все случившееся это только ее вина. Впрочем, я полагаю, Вам не стоит сразу затевать с этой девочкой все эти финальные разговоры о ее проступке. Вряд ли она сразу же будет готова воспринять Ваше с нею нравоучительное общение «на позитиве». Пусть отлежится, успокоится... И вот тогда, например, завтра, Вы можете провести с нею еще одну беседу. Ну, так, чтобы ей при этом было комфортно, не так страшно, просто, чтобы Ваши нравоучения легли уже на куда более благоприятную почву. 

- Хорошо, - Симона, в принципе, согласна с этим логичным и, откровенно говоря, вполне гуманным планом действий. Вот только... Что-то кольнуло. То ли по нервам, то ли где-то там, ближе к сердцу.

- Вам нехорошо от всего этого, - странно, ну откуда ее начальница все понимает? Странно это, очень странно... – Вот сейчас Вы, дорогая Симона, даже на секунду засомневались, а стоило ли соглашаться на это мое предложение, - казалось, Ставрогина читала… не то, чтобы высказанные, а и просто недодуманные мысли. Даже тени-предвестники этих мыслей, которые потом обязательно придут ей, Симоне, в голову!

- Да... – ей сейчас на секунду стало действительно страшно. И от взгляда начальницы, такого, холодно-сочувствующего. И от этого странного раздражающего... то ли предчувствия, то ли опасения. Опасения непонятно чего...

- Вы правильно сомневаетесь, - говорит Ставрогина, - но...

Она как-то адресно посмотрела ей в глаза и сказала то, что ее, Симону Евгеньевну Берг, убедило полностью и окончательно.

- Давайте не будем забывать о том, что все это Вы делаете не для меня, - сказала Варвара Петровна Ставрогина, - и даже не для общества, куда должна вернуться эта девочка, после того, как отбудет предписанный ей срок нахождения в нашем Учреждении. Все это Вы делаете для этой самой девочки. Не забывайте, что альтернативой телесному наказанию для нее являются уголовный суд, тюремное заключение и поражение в правах. Пожизненное, - Ставрогина выделила это слово и Симона вздрогнула, осознав, что именно она имела в виду. – Без возможности пересмотра этого статуса. Но ведь мы же хотим для этой несчастной девочки самого лучшего?

- Да, - тихо сказала Симона.

- Тогда помогите ей остаться с нами, - кажется, ее начальница говорит вполне искренне. – Помогите ей остаться в нашей «высшей» касте. Иначе...

Она покачала головой.

- Я поняла, - Симона вздохнула и перестала колебаться.

- Помогите ей... – повторила Ставрогина. – Считайте, что это моя личная просьба.

- Я помогу ей, - ответила Симона.