Пазл девятый

Acta non verba 
[Действуй, а не говори – лат.]

Латинская поговорка



Пазл девятый 

«Miserable…»

В переводе это значит… бедная, несчастная, жалкая и убогая… В общем, ничтожная.

Да, именно это странное французское слово-понятие отчего-то прозвучало у нее в голове. Как будто эта девочка смогла персонально для нее, для воспитательницы - принявшей на себя эту… работу – сделать, на какое-то мгновение, доступными и понятными свои собственные мысли о ней. 

Наверное, это просто… фантазия разыгралась. Своего рода муки совести… запоздавшей – причем, весьма изрядно запоздавшей! Смотреть в глаза той, кто объективно не заслуживает ничего из того, что с нею случилось… и еще случится сегодня. И знать, что ничего… НИЧЕГО для нее не можешь сделать, кроме того, чтобы причинить ей жестокую боль…

Это неописуемо.

Да… наверное, самой даме-ветеринару - оставшейся там, за столом, в комнате дежурной – было много-много легче… совершать все те жестокие дела, о которых она сегодня так доверительно поведала Симоне.

И что же теперь делать?

Развернуться… Выйти вон, отбросив оба комплекта одноразовой одежды для проведения экзекуции – для себя и для воспитанницы! – куда-нибудь в угол… И уйти… в пустоту, в никуда.

В том числе и вон из профессии. Хорошо оплачиваемой, престижной и… что уж греха таить… любимой Симоной. И не только за деньги, а за странное ощущение власти… Нет, не так… Правильной Власти! За ощущение Собственной Важности. И за возможность творить добро. Так, как понимает его сама Симона.

И что? Все это она должна сейчас… бросить? А что дальше? В смысле, что будет потом?

Нет! Нужно быть спокойной… Совершенно спокойной!

Да, собраться! И не поддаваться импульсам - секундным и вовсе неразумным! - и прочим… эмоциям!

И вообще, пока воспитанница приходит в себя от шока, вызванного появлением воспитательницы… Хорошо, вполне конкретной воспитательницы, так будет точнее! Так вот, у нас ведь есть время для некоторых… здравых размышлений? В смысле, по поводу всего, происходящего вокруг, и для общего понимания того, что было, что есть  и что может случиться... после?

Давай-ка, мы сейчас посмотрим на всю эту нашу, общую с нею, ситуацию, как говорится, здраво и без сантиментов. Итак, что же мы имеем для того, чтобы «прокачать» дальнейшее развитие событий. Ну, допустим… Просто допустим, что ты и вправду сейчас психанешь по полной программе. Устроишь истерику на ровном месте и… к примеру, свалишь из медсанчасти куда подальше. Лучше, из самого Учреждения, и даже из города. Из страны тебя, конечно же, никуда не выпустят, но это не так уж и важно. В первом приближении.

Вот, допустим, сбежала ты. Как говорится, «На волю, в пампасы!» А что же будет у нас дальше?

Да нет, не с Симоной Евгеньевной Берг, бывшей воспитательницей - в этом случае, уже именно бывшей, не строй себе никаких иллюзий, дорогая моя! Что будет с той самой девочкой? Той, которая находится… вот здесь, вот сейчас, прямо перед тобою? 

А вот ничем… Ничем это ей уже не поможет. Уйдешь сейчас ты – сюда пришлют другую, тебе на смену. Пришлют, скорее всего, завтра утром… Но не исключено, что и сегодня вечером. Наверняка, у многомудрой-многоопытной директрисы Ставрогиной есть на примете какой-нибудь запасной вариант, некий «План Б». И действующее лицо этого самого плана, которому будет предназначено действовать со стороны Администрации Учреждения, вовсе не обязательно будет стараться как-то смягчить проявления того самого наказания. От которого ты, в принципе, можешь отказаться. Ну… чисто теоретически.

Да, ты у вправду, можешь устроить это представление - как говорится, всем на удивление… И даже на удаление… с рабочего места, отныне и навсегда. Поскольку истерические отказы от выполнения работы - пускай и «экстраординарной», не предусмотренной по раскладу повседневного рода! – влекут именно такую реакцию у любого адекватного начальства. В смысле, «С глаз долой, из сердца – вон!» Причем, невзирая на любые твои прежние заслуги!    

В общем, выгонят тебя. Без проблем. А девчонку, которую ты не посмела ударить… Ее ведь все равно исполосуют. Вот только исполнять наказание наверняка поставят кого-то из тех воспитателей, кто изначально требовал для нее лупцовки по самому жесткому варианту! 

Да, такой вот… парадокс! Если отказываются сечь симпатизанты, то волей-неволей, они отдают лозу в руки тех, кто откровенно ненавидят эту самую девчонку – за то, что посмела поднять руку на представителя педагогического коллектива. Что именно они сотворят с нею во время экзекуции – вопрос более чем риторический. От результатов их трудов всплакнет сама «Железная Капа», помянув добрым словом времена своей молодости, как эпоху этого самого… гуманизма. В сравнении… с деяниями нынешних педагогов!

Это… гребаное словечко... «гуманизм»…

Симону оно порядком достало. Особенно в контексте реального расклада. Вот поди, откажись исполнять то, что тебе приказали! И не сегодня – так завтра девчонку все равно залупцуют, да так, что ей небо с овчинку покажется! И теперь, по всему выходит, что реальный гуманизм в отношении этой несчастной воспитанницы находится целиком и полностью во власти той, кто уже пришла сюда. Возьмешься сечь ее – сможешь хоть как-то смягчить расклад, не допустив крайностей в отношении этой самой девчонки, попавшей в столь неприятную историю - причем исключительно из-за своего благородства! Откажешься – тогда другие исполосуют ее в кровь и почти что до бесчувствия. Без жалости и снисхождения, как говорится, «в полную жесть» на том самом… заднем месте.

Ну и что же ты выберешь? Чистоплюйство, в стиле «Лишь бы не я!» или же… Возможность хотя бы как-то умерить, смягчить боль и иные страдания той девочки, которая смотрит на тебя сейчас… как на пустое место.

Нет, не то…

Скорее уж… как на нечто отсутствующее для нормального человеческого общения. Но это… ненадолго.

Просто потому, что общение между вами неизбежно. И общение это будет очень даже личное и плотное. Особенно по части ее плоти там… сзади. Каковой, увы, придется пострадать. И единственная добрая услуга, которую лично ты можешь ей оказать, это не струсить и исполнить наказание в точности так, как задумала.

Симона снова шагнула вперед и сразу же прикрыла за собою дверь тамбура. Отрезая дорогу обратно. Прежде всего, самой себе.

- Здравствуй, Надя! – обратилась она к воспитаннице. И стразу же перешла к сути дела:
- У меня для тебя… скажем прямо, не самые веселые новости. От лица директора нашего Учреждения, мне поручено сообщить тебе, что за рукоприкладство в отношении педагога, Марты Георгиевны Лацис, тебе назначено «экстраординарное» телесное наказание. Сто ударов розгами. Исполнить это наказание поручено мне. Я пришла и… предлагаю тебе подчиниться. Прошу тебя вести себя спокойно и без истерик. Это моя просьба. Пожалуйста, поднимись и… переоденься.

Симона протянула ей пакет с синей этикеткой под пластиком, себе оставив тот, который был помечен красным.

- А… как? – девочка задала этот самый вопрос совершенно ошарашенным тоном, повертев в своих руках выданный ей предмет.

- Ах, да…

Симона сунула свой комплект подмышку, взяла переданное обратно и дернула за специальную полоску-вскрыватель.

- Дальше – сама! – распорядилась она, снова вручив девочке упаковку – уже наполовину вскрытую.

Та послушно довершила расправу над целостностью пластика, вынула их упаковки одноразовую рубашку – бирюзового цвета, «бумажную» наощупь. Да так и замерла, в неуверенной неустойчивости – пакет в одной руке, а его содержимое в другой.

- Вон туда, - подсказала Симона, обозначив рукой жест в направлении двери санузла. – Выброси в ведро. Естественно, пакет, а не рубашку! – добавила она.

Девочка послушно, не сказав ни слова в ответ, прошла в указанном ей направлении, открыла дверь и выполнила ее приказ. Потом, закрыв дверь, она вернулась обратно, держа в руках ту самую бирюзовую рубашку и явно ожидая дальнейших распоряжений.

Безропотно. И даже в синих глазах не было ни малейшего протеста или даже укора.

Ну, еще бы… Сейчас она, Симона, для нее даже не некто… Скорее уж, нечто. Находящееся вне какого-то значимого эмоционального отклика. Так… бездушный автомат, посланница «Структуры». Палач в маске, имя и личность которого уже не принципиальны… для той, кто попала к нему в руки. 

- Тебе нужно переодеться! – напомнила ей Симона. И пояснила… нечто важное:
- Разденься полностью. Рубашку надень прямо на голое тело. Так нужно. В смысле, так положено, – добавила она зачем-то. Почти извиняющимся тоном.

- По регламенту, - закончила ее мысль воспитанница

Слова эти она произнесла спокойно, без раздражения, и даже без иронии в голосе. Будничным тоном, как простую констатацию факта.

Впрочем, Симону это скорее порадовало. Хоть какая-то вербальная реакция на ее обращение! 

- Совершенно верно, - подтвердила она, - таковы правила.

И только сейчас, произнеся эти слова, воспитательница задумалась над своим несколько странным положением по вопросу… такого же рода – пускай и с совершенно другой стороны предстоящего им.

«Длинную дистанцию» она работала давно и не здесь. Это действительно случилось во время ее обучения, лет шесть тому назад. Задание «на зачет», как условие аттестационного отбора для допуска к высшему уровню по ее основной педагогической специализации воспитателя Учреждений «Структуры». Тогда она переодевалась в особой комнатке такого… универсального предназначения - то ли в кладовке, то ли в «чаевной».

Да-да! Цинизм расклада имел место быть! Поскольку экзекуторская в том Учреждении использовалась не каждый день, ту самую «подсобку» использовали также для «чайных пауз»! 

Здесь же… имело смысл поступить иначе. В связи с тем, что в тот самый раз реципиентку приводили к ней другие воспитатели, а сегодня именно Симоне предстояло и сопровождать девочку к месту экзекуции, и проводить само наказание провинившейся.

В общем, воспитательнице имело смысл заняться переодеванием собственной персоны прямо здесь и сейчас.

Впрочем…

- Я, пожалуй, выйду, - сказала Симона своей будущей… реципиентке. – На минуточку, чтобы тебя… не смущать. Поторопись.

Все это прозвучало несколько глупо, зато достаточно рационально – чтобы обыграть расклад своего собственного переодевания! - и даже почти что с претензией на тактичность.

Надя в ответ промолчала. Впрочем, Симону это устроило. Даже более чем.

Раздеваться в тамбуре – до белья, в точности так, как это предписано для самого экзекутора соответствующим Регламентом – было не то, чтобы совсем уж неудобно. Скорее уж, просто неловко. Особенно напрягала необходимость поглядывать на экран системы слежения – тот, что на двери. С момента официального объявления воспитаннице о предстоящем «экстраординарном» наказании, в число обязанностей воспитательницы входили вопросы контроля состояния и поведения реципиентки грядущего болевого воздействия. С другой стороны, переодеваться в одной комнате с самой девочкой – той самой, которую предстояло наказывать… Нет, это было бы еще труднее! А так, как говорится, еще куда ни шло!

Впрочем, судя по тому самому изображению на экране, Надя уже смирилась с тем, что ей предстояло наказание. Она не впала в ступор и уж тем более, не пыталась тянуть время методом «активного отрицания». Просто исполнила требование, заявленное Симоной, а именно: разделась донага и надела ту самую бирюзовую рубашку прямо на голое тело.

Сама воспитательница при этом, кстати, тоже не спешила с переодеванием в свой комплект – комбинезон голубого цвета и к нему шапочка, прикрывающая волосы - стараясь, в общем и целом, синхронизировать процесс смены одежды со своей стороны с тем, что в это же самое время делала воспитанница. 

У нее получилось. И в точности к тому самому моменту, когда Надя нервно расправила на себе одеяние, предписанное ей согласно тому же Регламенту, Симона короткими резкими движениями – чтобы успокоить нервы - скомкала упаковку от своего комплекта и, толкнув дверь от себя, вошла в палату. Пройдя молча в санузел, она выбросила смятый пластик в то самое ведро, где уже валялись мусорные останки первого пакета.

После этого, Симона вымыла руки - не торопясь, тщательно.  Не только по причине необходимости работать "по телу" реципиентки чистыми руками, а еще и для того, чтобы унять нервную дрожь. Дверь санузла при этом оставалась открытой – Регламент требовал постоянного наблюдения за девочкой, которой предстояло «экстраординарное» наказание, во избежание любых эксцессов. Впрочем, Надя не позволяла себе чего-то большего, чем просто смотреть в ее, Симоны, сторону. Так, как смотрят на нечто… чуждое, но без страха в глазах.

Хорошо ли это или же вовсе плохо… Наверное, хорошо. Девочка внешне спокойна. Значит, можно продолжать. 

Симона вышла из санузла и прикрыла за собою дверь. Три шага – и она уже стоит перед этой самой девочкой. Той, которая, согласно Регламенту, проходит сейчас как «реципиент болевого воздействия».

Вот она, эта самая девочка, стоит в этой странной одежде – специфического покроя «псевдохирургической» рубашке, бесформенной и странной. Как будто готовится к некой… операции.

Та, кого Симона никогда не ожидала… даже не могла себе представить ее – на этом самом месте и в этой самой… роли.

Но что уж теперь сожалеть об этом… Что уж вышло, то уж вышло.

- Пойдем Надя! – Симона протянула ей руку.

Встречного жеста не последовало. Впрочем, это было ожидаемо. Когда воспитательница сделала еще полшага вперед и сама взяла девочку за руку, сопротивления не последовало. Естественно, Надя обозначила ей свою неприязнь, но вовсе не собиралась драться с той, кого начальство определило ее наказывать или же просто говорить ей какие-то грубые слова, бессмысленные и жалкие. В общем, девочка интуитивно почувствовала, что нет смысла совершать какие-то глупости, подобные всему вышеуказанному – это же реально, глупости, если посмотреть на возможные последствия таких странных… попыток обозначить свой протест против всего… предстоящего.

Уже хорошо. Не сопротивляется – значит и дальше все пройдет гладко. Более или менее.

Возможно. Просто хотелось бы… чуточку менее боли. В ближайшие… полчаса. И более понимания. Хотя бы потом, после того как…

Симона сделала первый шаг, но девочка, неожиданно, воспротивилась. Нет, она не вырвала свою руку и не стала делать каких-то иных… лишних движений. Просто не сдвинулась с места. И Симоне пришлось остановиться.

Нет, она не стала говорить ей ничего… резкого и жесткого. Просто вопросительно посмотрела на воспитанницу – дескать, что не так?

- Наручников… не будет? – голос девочки прозвучал… холодно и отстраненно. Однако за этим тоном слышалась… искренняя неприязнь, на грани презрения. А еще ирония – такая… горькая. Последнее утешение - для той, кто не видела для себя сейчас никакой возможности к сопротивлению. Хотя, наверняка, перебрала все мыслимые и даже немыслимые варианты – уж чего-чего, а времени у нее было более чем достаточно!

- Регламентом они не предусмотрены, - ответила Симона. Тон голоса она выбрала спокойный и доброжелательный. Желательно… Очень желательно установить контакт. Просто так будет… легче. И ей
 самой,
 и той самой девочке, которая сейчас относится к ней… едва

 ли не с ненавистью. 

- И что же… здесь никто не бунтует? – продолжила задавать вопросы девочка, причем нотки иронии в ее голосе теперь звучали куда более отчетливо. – Все покорно следуют за теми, кто пришел и ведет… туда? Никто не пытался… драться за свою честь?

Симона отпустила ее руку. Сделала подшаг в ее сторону и обозначила откровенный
 испытывающий взгляд. «Глаза в глаза».

Далее была пауза. Нет, не какое-то там
 «противостояние», просто…

Они были очень разные: воспитательница - рослая блондинка, прическа которой была аккуратнейшим образом уложена, и та, кто обязана была ей подчиниться – худенькая девочка лет пятнадцати, слегка волнистые темно-русые волосы которой были распущены по плечам. Голубые глаза той, кто имеет власть – сегодня, сейчас! – и синие глаза древней святой, исполненные… нет, не отчаяния. Просто отрицания мыслей и деяний той, кто - сегодня, сейчас! – была обозначена ей в виде палача.

Эта девочка… она не боялась. И даже не собиралась бунтовать. Просто обозначала свое молчаливое отрицание. Неумолимое и принципиальное.

И это их визуальное соприкосновение было… нет, не попыткой подавить друг друга. Просто обозначением позиций. С которых они не сойдут. Во всяком случае, сегодня.

Симона первая нарушила это молчание.

- Надя, ты способна… меня ударить? – спросила она очень серьезным тоном. Который обозначал вовсе не главенство. Скорее желание снять это условное противостояние… в свою пользу.

Девочка отрицательно покачала головой и потупила очи долу.

Она… не проиграла, нет. Просто приняла для себя невозможность сопротивляться именно той, кого эта странная воспитанница считала образцом Справедливого понимания Бытия.

Впрочем, для Симоны это было поводом воспользоваться ситуационной победой – весьма условной, но ведь и это уже кое-что! - для продолжения своей… работы.

Тогда она… снова протянула руку. И девочка, в этот раз, обозначила встречное движение своей руки ей навстречу.

Она смирилась с тем, что ей предстоит. Хотя и не сказала ни слова в знак согласия с приговором и… с личностью той, кто за нею пришла для его, приговора, исполнения.

В тамбур они вошли вместе. Естественно, Симона, как Старшая по раскладу отношений – да еще и победительница недавнего раунда «игры в гляделки»! – шла впереди, а девочка… ступала ей вослед и справа, сжимая руку своего… палача.

Да, для воспитательницы было очень важно провести ее именно так, демонстрируя свое главенство над девочкой – хотя бы и совершенно формальное. Нет, не только для удовлетворения своего собственного тщеславия – хотя и это тоже имело место быть! Прежде всего, за-ради всей этой гребаной… видеоотчетности. Каждый кадр, каждое движение, зафиксированное надоедливыми камерами слежения должен был говорить: да, Симона овладела ситуацией! Да, именно она контролирует поведение реципиентки! Да, она грамотно выполняет свою работу!

Эти камеры… Эти гребаные камеры… Как же они некстати именно сегодня… чОрд бы их побрал, все до единой!

Проходя мимо стола дежурного медика, Симона кивнула своей собеседнице по «разговорам о былых ужасах». «Железная Капа», естественно, ответила ей аналогичным кивком – при этом она, дама-ветеран, снова проделала какие-то манипуляции с клавиатурой, со своего компьютера. Движения ее снова были быстрые и точные, почти молниеносные – вот и верь всем этим легендам, бытующим среди молодежи, о том, что лица старшего поколения с цифровой техникой не дружат, мол, кувалда или, в лучшем случае, электронный манометр – это их потолок! А вот не факт! Не факт!

Факт был в том, что дама-ветеран явно переключила экран на картинку из экзекуторской. Она ведь обещала «держать руку на пульсе» через средства видеоконтроля? Она непременно выполнит свое обещание. Уж она не забудет об этом точно, ибо… профессионал!

А значит…

Видеоконтроль в коридоре вне ее непосредственного восприятия. И, кстати, звук там… не так-то просто зафиксировать.

Этим надо воспользоваться.

Когда они переступили порог «Тупичка» и дверь за ними закрылась, Симона немедленно обозначила свое отношение к происходящему.

- Смотри прямо перед собой, - тихо, но четко произнесла она. – На меня не оглядывайся. Мы под камерами, но голос здесь они записывают слабо. Я взялась за это дело, чтобы до тебя не добрались твои недоброжелатели. Будет больно, но… я постараюсь, чтобы все прошло мягче, чем если бы это все делал кто-то другой. Я… на твоей стороне. Но не могу для тебя сделать ничего, кроме этого. Прости.

- Лучше бы Вы отказались, - так же тихо, н с невыносимой горечью в голосе ответила Надя. – Я бы тогда смогла… хотя бы Вас уважать. Вас, единственную. А так… Вы даже не можете представить, как мне больно… сейчас.

- Это моральные страдания, - заметила Симона. – А тебе предстоят… физические. Извини, но я постараюсь сделать так, чтобы их было меньше. Я… обязана это сделать. Для тебя.

- От любой другой… я бы приняла это, - не согласилась девочка. – Но вот от Вас… Это и горше, и больнее. Как будто Вы… предали. Даже не меня. Вы предали все, что было значимо для меня… здесь. Зачем? Чем это мне поможет?

- Будет не так больно, - воспитательница снова обозначила прежнюю свою позицию. – Я… понимаю, сейчас ты этого не оценишь. Но таков мой вклад в твое будущее: сделать так, чтобы ты - именно ты! - меньше страдала.

- Зря… - девочка вздохнула и продолжила:
- Зря Вы согласились. Могли бы отказаться… Ведь могли бы?

Симона вздохнула. Впрочем, к этому самому времени они дошли до внутренних ворот. И пауза в общении между ними возникла сама собой.

Впрочем, ненадолго. И когда шипение «навратных змей» осталось уже за спиной, воспитательница сама продолжила разговор. Но уже, так сказать, со своей колокольни. 

- Знаешь, Надя, - Симона обозначила ситуацию самым доверительным тоном, - мне бы очень хотелось, чтобы все твои проблемы… после того, что я сделаю… остались в прошлом. Пускай и со мною вместе. Хочешь ненавидеть меня за это – я не против. Я исполняю свой долг. Не перед «Структурой», не перед Учреждением и, уж тем более, не перед педагогами. Перед тобой.

- Мне было нужно, - Надежда явно хотела отрицательно покачать головою, но вспомнила о предупреждении и сдержалась, - чтобы Вы просто остались чистой… Незапятнанной этой историей. Вы ошиблись. Не надо было мне… помогать. Тем более, так.

- Надо было. Просто потому, что больше некому. Я сделаю то, что смогу. И я надеюсь, что когда-нибудь ты это оценишь. Не сейчас, со временем. Впрочем, я не спешу… 

Так сказала Симона. Тихо, но очень твердым тоном, не оставляя сомнений в уверенности. В смысле, в том, что она… лично она уверена в своей безусловной правоте. И еще она добавила нечто… очевидное и понятное:
- Кстати, мы уже пришли. 

Да… еще два шага и поворот направо, лицом к двери.