Пазл двенадцатый

Апостол Павел,
Апостол Фома
Спорили друг с другом -
Что такое тюрьма?
Один был снаружи,
Другой внутри;
Победила дружба, их обоих распяли,
Слишком много любви

БГ Великий



Пазл двенадцатый 

Выйдя за пределы пространства, которое контролировали весьма и весьма «боевитые» медики - от основной территории Учреждения их «хозяйство» отделял невысокий заборчик, скромный, но такой же «высокотехнологичный», как и прочее оборудование медицинской части! - молодая женщина почувствовала явное облегчение. Она вдохнула воздух полной грудью и с откровенным удовольствием. И только потом посмотрела на часы.

Надо же! В стенах этого самого здания со «змееносными» дверями она провела менее полутора часов! А было там… столько болевого, жесткого и странного, что этих впечатлений ей хватило бы не то, чтобы на день а, наверное, даже на целую неделю!

Имело смысл привести нервы в порядок. А для этого ничего лучше хорошей прогулки еще не придумали!

Симона, не торопясь, прошла в сторону Главной Аллеи. Это была своего рода «рекреационная» часть территории Учреждения. Действительно, аллея… Ну просто такая пешеходная дорожка, шириною метра три, по которой, похоже, почти никогда не ездили автомобили. По обочинам ее росли ветвистые деревья, высаженные группами – клены, липы, вербы-ивы и прочие лиственные породы местного широтного пояса. Причем, высажены они были своего рода «атмосферными» фрагментами, ровно одинаково, с каждой стороны мостовой – входишь в обрамление лип, идешь некоторое время, а потом, перешла некую условную грань и… Хоп! – тебя уже окружают клены. Ну и так далее. Причем, самые высокие деревья росли чуточку в стороне. А ближе к самой дорожке – кстати, не асфальтированной, а вымощенной эдакой «старинной» брусчаткой! – располагалась молодая поросль той же породы. Как удалось местным садовникам все это вырастить и поддерживать в подобном занятном состоянии – без перемешивания пород, это важно! – было совершенно непонятно. Впрочем… у каждой профессии есть свои секреты и их требуется уважать!

Сколько лет тем самым деревьям, что располагаются поодаль, высокой частью этих своеобразных «стен», задающих нечто вроде «зеленого коридора»… Может тридцать… А может быть и все сорок. Их возраст категорически намекает на продолжительность существования самого Учреждения, разбивку улиц которого делали, наверняка, еще при его, Учреждения, основании. Причем, наличие такого «гулятельного» места и направления, изначально заложенного в первичной планировке его территории, явно и недвусмысленно намекает на некий общекультурный и даже в чем-то гуманистический характер, который ему придавали его, Учреждения, создатели.

Впрочем, стоит честно признать тот факт, что об определенной… функциональности этой самой аллеи основатели тоже не позабыли. Именно отсюда берут те самые прутья, которые частенько применяются для наказания местных воспитанниц. Симона это знает очень хорошо. У нее есть даже своего рода любимые деревья, ветви которых чаще других дают ей заготовки к тем самым… Ну, скажем так… предметам, которые предназначены ею для наказаний провинившихся девочек.

Для ординарных наказаний. Это важно.

Н-да… Обычно у нее во время таких прогулок мысли заняты чем угодно, но только не подобными… моментами. И ничего удивительного – первая «длинная дистанция» за несколько лет. И впечатления о случившемся там сейчас у нее еще очень даже свежи. Потому и вспоминаются сразу же - несмотря на то, что Симона так хотела отвлечься! 

Но где уж там! Ее воспоминания… их визуальные образы-отголоски сейчас закрывают собою все окружающее. Ноги несут ее вперед по аллее, почти что «на автомате». А перед внутренним взором молодой женщины предстает ряд сцен, случившихся сразу же после состоявшегося сегодня «экстраординарного наказания» этой несчастной девочки…

…Когда они, вместе с Надей, вышли обратно в «предбанник», Симона провела свою воспитанницу прямо к тому столу, на котором они оставили ту самую бирюзовую рубашку, в которой девочка пришла сюда. Воспитательница сама взяла в руки сию одежду – казенную и специализированную! - поманила свою спутницу к себе и аккуратнейшим образом надела на нее это условно «больничное» одеяние. Расправила ее на девочке и… при этом все же задела ее раздраженную кожу на этом самом движении вниз опадающей и раздергиваемой ткани. Надя поморщилась и зачем-то огладила на себе одежду там… сзади.

Зря.

Кажется, ей стало больно. Или же просто вспомнилось ей о том, что с нею было… несколько минут тому назад. Впрочем, скорее всего, просто наложилось - одно, на другое, на третье. И вот уже на синие глаза воспитанницы накатываются слезы – оттуда, изнутри.

Но девочка… В общем, она сдержалась. Даже не всхлипнула, не шмыгнула носом. Буквально… проглотила внезапно возникший у нее слезный спазм.

Симоне захотелось прошептать «Браво…» Но она тоже сдержала себя и просто коротко кивнула ей головою, обозначив эдакий поклон в адрес воспитанницы – наказанной и прощенной ею. И сразу же по лицу девочки поняла-прочитала безмолвную благодарность от нее. Ну что же… Хотя бы такое взаимопонимание между ними на сегодня присутствует. Все лучше, чем обиды и ненависть.    

И снова внутри появилось это самое чувство жалости к ней – нежданное, нелепое и бессмысленное! И еще… безудержное желание прижать ее к себе, обозначив тем самым нечто, невыразимое словами – то, что связывает вас с нею чем-то особенным… неописуемым обычными способами. 

Так что же тебя удерживает от реализации этого самого желания, здесь и сейчас? 

Смешно, но…

Вот сейчас тебя бы уже и вовсе не остановил тот факт, что это объятие непременно увидит та самая «дама-ветеринар», которая незримо присутствовала рядом с вами и надзирала за процедурой экзекуции. Однако ты желаешь, чтобы именно сама эта девочка обозначила такое желание – движение тебе навстречу. Сама, со своей стороны.

Но этого нет. Она не готова понять тебя… и простить. И это больно…

Но сама ты просто не имеешь морального права первая действовать таким вот… обозначением готовности ее принять. Словами ты все сказала раньше. Но толку от этого, на фоне всей той боли, которую ты ей причинила, нет никакого.

Но ты не теряешь надежды на то, что Надежда поймет тебя и примет твое предложение. Ты очень этого хочешь. Поэтому, ждешь ее позитивной реакции. А пока… ты просто обозначаешь ей свою доброжелательность и готовность принять от нее тот самый, весьма ожидаемый тобою положительный ответ.

- Ну… пойдем? – ты протягиваешь ей руку. Как будто у нее – или у тебя! - есть выбор!

- Да… Но… - девочка обозначает взглядом направление в сторону другой двери.

Ну, конечно же! Это же элементарно!

- Идем, я тебе помогу! – ты берешь ее за руку и тянешь…

Да-да! В сторону туалета!

Введя ее внутрь и войдя сама, Симона прикрыла за собою дверь.

- Вы… выйдете? – Надя отчаянно стесняется предстоящего. Но воспитательница отрицательно качает головою.

- Тебе сейчас неудобно и… нехорошо, - Симона констатировала факт. – Поэтому я просто обязана тебе помочь. Я позабочусь о тебе. Как друг.

И добавила мягко, но многозначительно:
- Здесь… нет камер видеонаблюдения. Мы одни. А меня стесняться не надо. Я твой друг, что бы ты обо мне сейчас не думала!

Сказав это, она шагнула в сторону, так сказать, центрального объекта целевого назначения - здесь сей предмет сантехники был вовсе не голубого, и даже не бежевого, а именно стандартного белого цвета, в тон кафелю, которым были выложены стены и пол в этом самом помещении. И воспитательница решительно опустила белое пластиковое сиденье на фаянсовое основание.

Надя вздохнула и, старательно пряча от нее свои глаза, сама шагнула к месту, которое было предложено ей столь незамысловатым и откровенным способом. Встала, так сказать, в нужную позицию и… застеснялась.

- Симона… - произнесла она и… здесь, именно в этом самом месте ее голос прервался. То ли девочка внезапно замолчала, пережидая очередной слезный спазм… То ли она просто не рискнула озвучить свое обращение или же просьбу, и поэтому остановилась словами на имени своей визави, так и не обозначив ее отчества.

Но Симона пропустила мимо ушей кажущуюся бестактность, как будто бы прозвучавшую сейчас со стороны воспитанницы. Кажется, молодую женщину даже порадовал факт такого… неформального обращения со стороны ее подчиненной. И тогда воспитательница пришла ей на помощь – естественно, без спросу! А именно… потянула вверх ее, Надежды, специфическое одеяние, помогая при этом девочке, так сказать, открыть нижнюю часть тела, чтобы пристроиться на сиденье.

Лучше бы она предоставила это сделать самой воспитаннице… Во всяком случае, касаться темных пятен, проступивших изнутри на бирюзовой «материи», оказалось… достаточно неприятно.

Но она не подала виду. Просто потому что…

Ну… да, ведь ее, Симоны, воспитанница не сдержалась и все-таки потерла свою одежду - там, у себя… сзади. Промокнула те самые «просечки», которые, в количестве шести штук, присутствуют на ее коже… И все стало видно. Да, бирюзовый цвет это хороший контраст для такого… красного и бурого одновременно, проступающего темным сквозь ткань и становящегося доступным внешнему взгляду.

Да, дрянь такая, это все сделала… ты! И теперь не смей уклоняться от того, что следы крови, выхлестанной тобою из тела этой девчонки, задели твою собственную кожу! Больно тогда было именно ей! Ей, а вовсе не тебе! Так что… терпи! Знаешь, девчонке, когда ты ее стегала, было куда как неприятнее! 

Эта странная… невообразимо-бредовая мысль, обращенная к ней же - в смысле, к себе самой! - пронеслась в голове Симоны. И Бог весть, как только удалось воспитательнице не дать отразиться этим самым переживаниям у себя на лице.

Впрочем… похоже, девочка просто не заметила этих самых пятен. И это… ой, как хорошо! Надя, кажется, просто приняла ее, Симоны, помощь. И уселась на предложенное место. Так сказать, нужда заставила. Без шуток и какого бы то ни было преувеличения.

Да, Симона помогла ей. Она не только придержала ей одежду, в задранном виде и сзади, она еще и дала Надежде возможность опереться на свою руку – при этом самом аккуратном движении вниз. Без шуток и ухмылок на лице. И после того, как девчонка, так сказать, сделала свои дела, воспитательница так же, не оставила ее своим попечением. Занялась приведением ее в порядок - в том числе аккуратным одергиванием «казенного» одеяния вниз, так, чтобы эта гигроскопичная материя не коснулась настеганной кожи слишком уж жестко и резко! И, конечно же, умыванием, да…

И неспроста. Поскольку в конце этой самой гигиенической процедуры, Симона, проследив за тем, чтобы ее воспитанница бросила использованное бумажное полотенце в мусорную корзину, многозначительно кивнула девочке, а потом… подняла регулировочную рукоятку крана несколько выше, чем нужно – вода зашумела куда более отчетливо! После этого странного жеста, Симона поступила еще более несуразно. Она снова потянула воспитанницу в сторону… того самого «фаянсового сидения», с которого та сошла не так уж давно, опустила крышку вниз и уселась туда сама. Девочку она поставила теперь прямо перед собою, глядя на нее по направлению снизу вверх, однако взрослым и серьезным, испытывающим взглядом.   

С одной стороны, девочка оказалась, относительно воспитательницы, в визуально «главенствующей» позиции. С другой стороны, спрятать от Симоны свой взгляд ей стало куда как сложнее. Чего, собственно и добивалась молодая женщина этой самой… «перестановкой».

- Я сказала тебе, что здесь нет камер слежения, - напомнила она воспитаннице. – Я, как сопровождающая, обязана непосредственно контролировать поведение девочки, которую сюда привела… ну, хотя бы вот так вот, как мы с тобою сейчас здесь находимся - я помогаю тебе, а ты, вроде бы как, не сопротивляешься. Поэтому «внешнее» наблюдение здесь посчитали излишним. Сейчас мы одни. Если ты боишься, что нас могут подслушать – не волнуйся, шум воды заглушит наш разговор.

Сказав это, молодая женщина коротко и многозначительно сжала пальцы девочки, стоявшей перед нею, акцентировав ее внимание на крайнем слове.

Однако Надежда не проронила ни слова.

Симона пошла ва-банк.

- Надя, - сказала она, - я прошу тебя… Выскажи мне все, что ты сейчас обо мне думаешь. Словами. Пожалуйста.

Девочка снова попыталась отмолчаться. Но воспитательница была настойчива.

- Говори, не молчи! – потребовала она, и еще одно настойчивое пожатие отозвалось оттенком такого тактильного обращения, почти что умоляющего тона – и весьма откровенно, какие уж тут намеки! – Надя! Ты можешь высказать мне все, в любой словесной форме. Ругательной, вплоть до нецензурностей! Я… разрешаю тебе даже это! Естественно, только здесь и сейчас! – уточнила она и сразу же разъяснила ситуацию:
- В любом другом месте твою грубость зафиксируют и вновь обвинят тебя в оскорблении педагога. Но здесь… ты вольна оскорбить меня. И я никогда даже не попрекну тебя этим. Клянусь!

Она снова сложила пальцы в жесте свидетеля, дающего присягу - и подняла руку вверх, примерно до уровня виска. 

- Мне… нечего сказать Вам, Симона Евгеньевна, - ответила ей Надежда.

- Почему?

Взгляд воспитательницы звучал требовательной интонацией, хотя и оказался обозначен ею по направлению снизу вверх. Да-да, он именно звучал! Вот только этот звук, тональность его, были сейчас воспринимаемы не через обычные акустические каналы общения, а просто и фантастично, в одно и то же время - непосредственно от нерва к нерву, немыслимо каким именно способом, но совершенно точно и четко! 

- Я уже все сказала Вам раньше, - напомнила ей воспитанница. – Вы захотели вырастить из меня образцового «элитария». Назло всем… просто, чтобы доказать Вашим коллегам, что и такое тоже возможно – если за дело берется сама Симона Евгеньевна Берг! Но я так не смогу, простите. Вы хотели устроить педагогический эксперимент, со мною в главной роли. А я говорю, нет! Этого не будет. С кем-нибудь другим… но не со мной!

- В тебе сейчас говорит боль, которую я тебе причинила, - Симона произнесла эти слова самым мягким тоном, просто констатируя факт, совершенно очевидный для нее и несомненный. – Надя, попробуй меня понять. Пожалуйста! Я просто не могла поступить иначе! Тебе бы назначили иного экзекутора, и тогда… Ты пострадала бы гораздо сильнее!

- Я знаю, - последовал ответ. – Но эти мучения… Ничто по сравнению с теми, которые я испытала от того, что была вынуждена терпеть все это именно от Вас. Вы не должны были соглашаться. Это… мог сделать кто угодно, но только не Вы!

- Ты не понимаешь… - Симона тяжело вздохнула. – А я… даже не знаю, как мне это тебе объяснить…

- Не надо ничего объяснять, Симона Евгеньевна, я все поняла! – Надя упрямо мотнула головой, отрицая все ее, Симоны, утверждения. – Я знаю, Вы честно хотели сделать, как лучше. Как лучше будет именно для меня, - уточнила она, заметив протестующее выражение на лице своей взрослой собеседницы. – Вы поступили так, как диктовало понимание Вами долга перед «Структурой» и… дружества со мной. Я ценю то, то Вы пытались сделать для меня, но все же…

Девочка сделала паузу в этой безумной речи и продолжила, со все большим напряжением, и даже с оттенком горечи в голосе своем.

- Я не могу принять то, что Вы мне предлагаете, - сказала она. И с грустью добавила к этому финалу спича одно только слово:
- Простите…

- Надя… Ты, пожалуйста, не торопись, - ответила ей Симона.

Нет, она, конечно же, не исключала «отката» девочки с того прежнего восторженного отношения к ней в такой вот негатив и отрицание, но все-таки надеялась как-то предотвратить именно этот вариант, крайне неприятного развития ситуации. И ей сейчас хотелось зафиксировать хоть какой-то плацдарм в ее грядущей операции по прорыву психологического барьера, возникшего между ними после всего того, что произошло сегодня. 

Да, это случится не сейчас. Но случится обязательно. Она об этом позаботится.

Девочка в ответ… аккуратно высвободила свои пальцы из ее захвата. Симона не препятствовала. Она… не то, чтобы отпустила свою воспитанницу. Просто готова была позволить ей сделать паузу. По своей воле и на своих условиях – естественно, достаточно комфортных для младшей стороны. Почему бы и нет?

Однако, выражение лица ее подопечной – вот, кажется, правильное слово, наконец-то она его нашла! – молодой женщине категорически не понравилось. Кажется, Надя захотела высказать в ее адрес нечто неприятное. В смысле, еще более неприятное, чем было произнесено раньше.

- Симона Евгеньевна! – обратилась к ней эта странная девочка. – Пожалуйста, забудьте, отриньте от себя все эти глупости, насчет введения меня в элиту… и уж тем более, про какое-то дружество со мной! Вы не сможете перевоспитать меня так, как задумали. Вам достался… не тот материал. Непригодный для Ваших целей. У Вас ничего не получится… Вы не сможете… просто не успеете… превратить меня в то, что Вам нужно! Я не хочу, чтобы Вам было больно… от такого разочарования! Оставьте меня, отступитесь, молю Вас!

Синие глаза Надежды сейчас, кажется, снова готовы пролиться слезами. И горечь в ее голосе просто зашкаливает.

Да что же с нею такое, а? Она ведь… всерьез пытается отговорить свою взрослую визави от продолжения общения. И это… вовсе не обида на то, что Симона истязала ее, пускай и в неких «воспитательных целях» - которые эта девчонка, естественным образом, для себя не приемлет! Она действительно, искренне опасается, что Симона может как-то… пострадать, если объект ее педагогического внимания окажется совершенно недостоин тех самых усилий – которые, откровенно говоря, уже запланированы!

Но… это же совсем другое дело! Здесь у нас уже имеются явные проблески взаимопонимания! И на этом… «психологическом  поле» нужно посеять ростки доверия! Вот прямо сейчас!

Действуем. Точно и четко. Твердо и… неотразимо!

Взгляд снизу - не агрессивный, но твердый. В нем вовсе нет никакой угрозы, и даже нет ни единой нотки гнева по поводу сказанного. Это взгляд превосходства и… доверия к Надежде, которая только что обозначила словами, интонациями и взглядом вовсе иные эмоции, чем гнев, обиду или же ненависть к той женщине, что причинила ей боль!

- Мне было больно… когда я тебя наказывала, - тихо произносит Симона, глядя ей в глаза по линии снизу вверх. – Я понимаю, - добавила она, - тебе от моих моральных страданий легче не стало. Но поверь, Надя, ведь и мне это все тоже далось нелегко!

- Я… знаю, что Вам было… неприятно меня наказывать, - слышит она в ответ. А сразу же после этого звучит нечто… куда более странное:
- Я верю, что все, что случилось… в этом вовсе нет Вашей вины.

- Тогда зачем же ты хочешь меня прогнать? – спрашивает Симона.

Надя попыталась спрятать от нее свой взгляд, отведя его в сторону, а также уклониться от ответа на вопрос очередной порцией молчания. Но ее взрослая визави не собиралась отступать.

- Мне было не просто «неприятно», а больно! – возразила воспитательница на ее предыдущее утверждение. – Надя, ты что же, мне не веришь?

Она взялась за ее правую руку и сразу же, буквально принудив девочку развернуть ладонь, потянула ее к своей груди.

- Я разрешаю тебе коснуться моего сердца снова, - заявила Симона. – Ты помнишь, в прошлый раз я испугалась того, что ты сделала, - напомнила она, и Надя откровенно смутилась. – Так вот… Сейчас я не просто разрешаю… Я прошу тебя это сделать! Если ты мне не веришь, тогда просто… проверь чистоту моих помыслов о тебе! Ты ведь можешь… Ты сумеешь это сделать еще один раз!

Девочка прикусила губу, она явно колебалась. И Симона решила дожать ее в части действий столь… неоднозначного рода и способа.

- Да, я хочу, чтобы ты проверила меня так, как умеешь это делать только ты одна! - сказала она. – Прошу, давай, начинай же!

Надежда отрицательно мотнула головой.

- Я же знаю, твоя проверка, подобного рода… она точнее любого полиграфа, - настаивала Симона. – Пожалуйста, Надя, сделай это! Я просто хочу, чтобы ты мне поверила!

- Это… лишнее, - услышала она, наконец-то в ответ хотя бы что-то обозначенное словами.

Надя, кажется, уперлась. Было видно, что ей совершенно не хочется повторять с воспитательницей тогдашний свой трюк. Возможно, она просто испугалась ее прежней реакции на такой… эзотерический опыт. Впрочем, вполне возможно было и нечто другое, не вполне понятное просительнице подобного… сеанса познания внутренней сути. Прошлый результат, кстати, так и не был доведен до нее полностью - в том числе и по причине ее, Симоны, неприятия тех самых действий хоть сколь-нибудь всерьез.

Но это еще не все. Далее последовало нечто и вовсе странное: Надя солгала – не исключено, что даже первый раз в своей жизни!

- Я… не могу, - сказала она воспитательнице. – Простите, голова кружится. И мне сейчас совсем нехорошо.

Да, несомненно, после всего того… болевого, что она приняла от Симоны, подобное заявление прозвучало более чем правдоподобно. И, если смотреть на ситуацию хоть как-то со стороны, осуждать девочку, обвинять ее в обмане было совершенно невозможно. Но Симона, опытным своим взглядом и слухом восприняла те мелкие детали мимики и интонирования, которые не говорили – кричали о том, что девчонка сейчас сказала неправду.

Надежда могла сейчас исполнить ее, Симоны, просьбу. Несмотря на все… жжение, зуд и ноющую боль сзади, у нее хватило бы и сил, и терпения на такое специфическое действие - в интересах их взаимного общения. Но эта девочка… она, наверное, действительно, испугалась очередного возможного приступа паники со стороны реципиентки подобного эзотерического воздействия…

Ого! А ведь она, Симона, будучи воспитательницей, уже примерила к себе этот специфический термин, «реципиентка», ранее употребляемый ею совсем в другом смысле, и в отношении вовсе иных… лиц! Надо же!

И, кстати, возможен другой расклад, причем, куда как более неприятный. Когда девочка просто вычеркнула ее имя из условного перечня лиц, достойных подобного жеста общения. Действия, по внешней своей форме, осуществляемого посредством рук, но все же, от сердца к сердцу - общения, по сути, более чем интимного!

Да, Симона знала, что девочка ей солгала. И ей, как опытному воспитателю, не составило бы никакого труда, чтобы изобличить эту ее ложь, заставить раскрыться, признаться в чем-то тайном, что она, как воспитанница, посмела от нее сокрыть!

Симона этого не сделала. Дружество состоит, в том числе, и в обязанности принять право на любое уклончивое молчание, со стороны адресата твоих чувств. Нельзя настаивать на полной честности, если, с твоей стороны, слишком много аргументов в твою пользу – причем аргументов весьма и весьма болезненного свойства, и вовсе не только в смысле страданий морального и нравственного толка! Здесь между вами отсутствует даже приближенное равенство самого условного вида. А это значит, что дружество между вами невозможно по определению – во всяком случае, до тех самых пор, пока ты добровольно не спрячешь, не отложишь в сторону свое оружие, которым ты явно или неявно угрожаешь адресату. Или дружество, или господство, что-нибудь одно!

Симона выбрала первое. Да, она имела право… и даже обязана была раскрыть систему умолчаний воспитанницы, узнать все подробности об истинных причинах отказа исполнить ее настоятельную просьбу. В ее полномочиях оставалась также возможность сурово наказать ту, кто посмела вести себя так недостойно… да просто неудобно для нее, для воспитательницы! Однако благоразумие заставило ее сдержаться и отложить выяснение столь необычного поведения Надежды когда-нибудь на потом. К тому же…

Это странное чувство вины за все произошедшее снова отозвалось у нее внутри гулким эхом. И тогда Симона предпочла просто принять к сведению очередную странность всего происходящего между ними, здесь и сейчас.

Она просто улыбнулась своей воспитаннице – чуточку виновато и почти что искренне! – и отпустила ее руку. В ответ… девочка сделала шаг в сторону раковины, в которой все еще шумела льющаяся из крана вода – сделала его слишком резко! И, подойдя туда, сразу же повернула ручку крана вниз, перекрывая поток воды. А потом, вернувшись обратно, сама протянула свою руку воспитательнице.

- Симона Евгеньевна, пойдемте! – обратилась к ней эта странная девочка. – Нас ведь там уже ждут… наверное!

Адресат ее жеста вздохнула и… подчинилась ее желанию вернуться побыстрее обратно в исходную палату. Отметив, естественно, для себя желание воспитанницы прервать разговор, который, похоже, шел в крайне нежелательном для нее направлении… Оставалось понять причины такого резкого прерывания контакта. Поэтому, всю дорогу назад, в сторону «Тупичка», Симона внимательнейшим образом наблюдала за девочкой.

Надя… позволила ей держать себя за руку. Но смотрела она все время строго перед собою, не давая сопровождающей ее воспитательнице ни единого шанса осуществить контакт иначе, как тактильно – да и то, чисто на символическое удержание, обозначающее за Симоной условно ведущую роль – более чем условную!

Однако… Старшая есть Старшая. И та, кто вела ее обратно, с тревогой замечала, что по мере приближения к конечной цели их сегодняшних «болевых странствий», Надежда чувствовала себя все хуже и хуже. И если там, в «предбаннике» экзекуторской, девочка держалась вполне себе бодро – как говорится, «на адреналине», то теперь на нее очень быстро накатывала дурнота. И когда они оказались перед дверью «Тупичка», воспитанница даже покачнулась и была вынуждена схватиться за ее руку – сама, без приказа, просто по необходимости. Учитывая обострение отношений между ними, случившееся минутами раньше, это было более чем показательно. Так что, когда замок двери щелкнул, молодая женщина буквально втащила девочку внутрь, и потянула ее дальше, в сторону процедурной.

Разумеется, «Железная Капа» там уже присутствовала, и была, как говорится, во всеоружии. В том смысле, что кушетка для процедур уже была приведена ею в «рабочее» положение, а на «подкатном» столике размещались, в полной готовности к использованию, несколько коробок, банок… А главные, так сказать, «лекарства», предполагаемые к немедленному применению, были там же, в небольших одноразовых шприцах. Их было целых пять штук! – и каждый шприц был «набран» на определенный объем инъекций каких-то непонятных веществ. Разумеется, молодая женщина сразу же сообразила, что все это было рассчитано и приготовлено дежурным медиком еще до того, как она, Симона, повела воспитанницу для исполнения над нею «экстраординарного» наказания - поскольку вес, возможные противопоказания и прочие необходимые сведения о «реципиентке» пресловутой «даме-ветеринару» были известны заранее. Ну, а смысл того, что происходило в экзекуторской, ввиду возраста и опыта указанной дамы, был известен ей, как говорится, еще задолго до того. Так же, как и все возможные последствия тех самых… «болевых действий» - стандартные и не очень.

Все это говорило о том, что дежурный медик, несмотря на свой солидный возраст и весьма специфические взгляды, оставалась профессионалом высшей пробы. Симона теперь ее зауважала – несмотря на то, что некоторая настороженность, в части возможного подвоха, с усугублением страданий наказанной девочки, у нее все-таки осталась. Что поделать, те самые «ветеринарные рассказы» оставили свое неизгладимое впечатление и все же заставляли подозревать даму, поведавшую воспитательнице некоторые не самые «добрые» страницы своего прошлого, в достаточно грубых и жестоких методах лечения.

Надо отметить, что ветеран «Структуры» только краем глаза глянула на состояние девочки, приведенной к ней воспитательницей, и сразу же, молча, указала на кушетку. Симона довела Надежду до этого предмета меблировки – так похожего на тот самый, с которого эта девочка поднялась совсем недавно! - и помогла ей улечься на него вниз лицом.

- У девочки… головокружение, дурнота и… другие признаки начинающейся… - Симона начала было свои путаные объяснения, но «дама-ветеринар» отрицающее махнула рукой - дескать, не тратьте слов зря! И сразу же взяла в руку один из шприцев.

- Симона, ассистируйте мне, будьте так любезны! – распорядилась она, даже не пытаясь обратиться к воспитательнице так, как положено – в смысле, по имени-отчеству. При этом она ни секунды не стеснялась, ни самой воспитанницы, ни камер видеонаблюдения, которые должны были зафиксировать столь вопиющее нарушение служебной этики. Впрочем, Симона тоже не собиралась разводить в этой странной ситуации излишних церемоний – наверняка, «дама-ветеринар» устроила здесь какой-то очередной фокус с «закольцовкой» видео… либо же она, на правах ветерана «Структуры», всерьез полагала, что ее полномочия «Члена Тайного Совета» дают ей право вести себя вне стандартных Правил – возможно, и не без оснований! Но в таком случае, воспитательница и сама также собиралась воспользоваться ранее заявленными ей обещаниями по полной программе и даже, как говорится, с выходом вовне «пространства смыслов», обозначенных в них специально для нее.

Короче, воспитательница прямо и откровенно заступила дорогу самой «Железной Капе» - вот уж действительно, редкостная наглость, но она ее теперь себе позволила! - всем своим видом обозначая тот факт, что просто так, без объяснений по поводу предстоящего лечения девочки, медику через ее кордон не пробиться. Однако, дама-ветеран, в ответ на ее демарш – недвусмысленный и откровенный! – только коротко усмехнулась и отстранила ее, просто сдвинув воспитательницу в сторону свободной рукой. И этой же рукой она обозначила вполне понятный жест - взмах вдоль тела девочки, от ног к плечам.

- Снимайте с нее одежду, живо! – распорядилась «Железная Капа». И тон ее голоса – действительно, железный! - не допускал никаких возражений со стороны младшей женщины-функционера – младшей и по возрасту, и статусу! – Чем быстрее я выполню необходимые инъекции и притирания, - добавила она, - тем легче будет нашей с Вами… подопечной! 

- Смотрите! – покачала головою молодая женщина. – Вы обещали!

- Живо, я сказала! – «Железная Капа» добавила металлических ноток в свой голос и теперь уже Симона не посмела ее ослушаться.

Молодая женщина вернулась к своей воспитаннице и аккуратно – очень аккуратно! – приподняла на ней рубашку, оттягивая ее так, чтобы ткань не елозила по воспаленной коже девочки.

- Полностью снять! – дама-ветеран четко обозначила свое раздражение, да так, что вздрогнули обе – и девочка, и ее воспитательница! – Быстрее!

Симона потянула бирюзовую рубашку выше. Надя всячески помогала ей, приподняв-вытянув свои руки. И в итоге, та самая «одноразовая» одежда, которая обозначала ее специфический статус наказываемой – Симона, наконец-то, догадалась, зачем это все делается! – оказалась с нее полностью снята.

Дама-ветеран коротким кивком головы обозначила направление в сторону двери. Тогда воспитательница просто швырнула использованную рубашку – прямо туда, на тумбочку, стоявшую при входе. Швырнула удачно – одежда не сползла на пол и осталась там лежать. При этом пара темных пятен на бирюзовой ткани осталась на виду, напоминанием о случившемся.

Симона… отвела свой взгляд и приготовилась ассистировать далее. Надо сказать, весьма своевременно!

- Надя, расслабь тело! – продолжила распоряжаться «Железная Капа». – И особенно левую руку! Симона, поверните руку нашей девочки так, чтобы были доступны вены изнутри локтевого сгиба!

Молодая женщина исполнила требование медика и короткими касаниями кожи своей воспитанницы обозначила для Нади необходимость расслабить руку.

- Жгут! – приказала далее дама-ветеран. – Там, на столе! Будьте так любезны, наложите его, как положено! Надеюсь, Вы еще не позабыли азы медицинской подготовки?

В голосе ее слышалась явная ирония. В ответ Симона ничего не ответила – просто вспыхнула лицом, сообразив, что от нее ожидали некоего проявления самостоятельности – в интересах той самой девочки, которую она собирается опекать. Она немедленно взялась за дело, выполнив все необходимые действия по предварительной подготовке операционного поля для инъекции в кубитальную вену. Для начала, наложила жгут. Потом, по ее просьбе, Надя несколько раз сжала пальцы в кулак – мячик для выполнения таких действий также оказался там, на «прикатном» столике. Далее, девочка исполнила ее же просьбу сжать кулак и не разжимать его до конца этой самой процедуры. Дама-медик одобрительно кивнула головой и, пропальпировав вену, обработала место укола салфеткой с антисептиком, а после выполнила инъекцию – очень точно и аккуратно, с первого раза и без осложнений! Да, она показала себя профессионалом, вне какой-либо связи с теми обидными прозвищами, которыми ее награждали – Симона получила теперь возможность убедиться в уровне ее мастерства чисто медицинского плана!

Дальнейшие действия дежурного медика «Тупичка» тоже не внушали особых опасений, поскольку были, вроде бы, и логичны, и обоснованы. Капитолина Сергеевна – Симоне, отчего-то, захотелось сейчас обозначать ее именно вот так, а вовсе не в стиле обычных шуток-анекдотов от Веры Плотницкой! – жестом обозначила для молодой женщины необходимость взять воспитанницу за руки. Симона сделала это с удовольствием – нагнулась в изголовье и мягко обхватила ее за запястья, в полной готовности удержать девчонку от всяческих глупостей. Возможно, этого даже не понадобилось бы и вовсе. Но, на всякий случай, имело смысл озаботиться своеобразной страховкой от непроизвольных действий «реципиентки».

Впрочем, Надя все-таки, дрожала и стонала, всякий раз, когда дежурный медик делала ей оставшиеся уколы, количеством четыре штуки, так сказать, попарно – два из них в верхнюю часть ягодиц, и еще два в верхнюю часть бедер. Эти инъекции пришлись в те самые, воспаленные части тела, ранее исхлестанные Симоной до внешнего состояния вспухшей красноты напополам с синевой, а потому, прикосновения салфеток с антисептиком, а также само введение лекарств, оказались достаточно болезненными! Однако никаких попыток сопротивления – например, попыток прикрыться от неприятных процедур или же помешать врачу еще каким-то образом - девочка все же себе не позволила вовсе. Лично Симону это все категорически порадовало. Да и сама Капитолина Сергеевна тоже осталась, этим самым обстоятельством, вполне довольна.   

- Вот и умничка! – похвалила девочку дежурный медик. – Вот и молодечик! Потерпи, моя дорогая, сейчас уже будет полегче… Гораздо легче! Уж ты мне поверь! – многозначительным тоном добавила она. – Я-то в этом толк знаю!

- Да… Спаси… бо… - отозвалась на ее слова Надя.

Эти слова она произнесла как-то отрывисто, глухо и в сторону. Симона даже подумала, что девочка сейчас разревется – кстати, сейчас, по ходу принятия чисто медицинских процедур, это было бы очень даже кстати! Но Надежда все-таки сдержалась – буквально проглотила очередной слезный спазм, глубоко вздохнула и попыталась расслабить тело.

«Героическая девчонка! – подумалось Симоне. – А может быть, она просто нас… ненавидит и презирает. Тогда… именно ненависть к нам дает ей силы держаться. Грустно, если так!»

Она внезапно, повинуясь своему внутреннему порыву, опустилась на одно колено – там, в изголовье медицинской кушетки! Просто, чтобы оказаться с этой странной девочкой лицом к лицу.

Синие глаза Надежды смотрели теперь прямо на нее. И в них…

Нет, вовсе там не было ничего, похожего на злость или же ненависть, обращенные к той, кто ее истязала. Там была странная гнетущая усталость и еще что-то, такое… совершенно непонятное! То, что нельзя точно обозначить словами.

Девочка сейчас снова смотрела как бы сквозь тело своей визави. Как будто бы она сейчас пыталась разглядеть нечто, расположенное, условно говоря, где-то там, за спиной у воспитательницы. Симона с трудом сдержала внезапно возникшее острое желание оглянуться и понять, что же именно эта странная девочка видит… там, где-то далеко, за ней. Но она прекрасно знала о том, что за спиной у нее сейчас находится обычная стена процедурной. Даже не полки с медикаментами - они висели чуть в стороне! – а просто, глухая стена, выложенная гладким кафелем – впрочем, несколько иного оттенка и узора, чем тот, который пошел на стены «экзекуторской».

- Надя… ты как? – голос Симоны прозвучал, отчего-то, с такой… хрипотцой. Странно… с чего бы это? – Тебе… полегче, ведь правда?

Крайняя фраза в ее обращении прозвучала почти что просительной интонацией – дескать, согласись, подтверди, что все сейчас не так уж погано, как кажется…

Надя опустила глаза. Симона от этого ее жеста почувствовала и облегчение, и недовольство, в одно и то же время. Странное, очень странное чувство.

И ответ, со стороны этой девочки, был еще более странным.

- Полегче… Конечно же, полегче, - произнесла Надежда, - с такой интонацией, как будто бы именно она сейчас извинялась перед воспитательницей за то, что страдала в ее присутствии. И добавила очень аккуратные слова, - самым спокойным и доверительным тоном:
– Не беспокойтесь… обо мне, Симона Евгеньевна. Вам… лучше уже идти. Я справлюсь.

- Мы! – послышалось со стороны дамы-медика исправление этого самого… то ли обращения, то ли настоятельного предложения. – Мы с Надей справимся!

Это Капитолина Сергеевна заявила сейчас четко и недвусмысленно. И добавила прежним своим многозначительным тоном:
- Девочка права! Дорогая Симона, дальше мы с нею справимся и сами. Вы действительно можете идти! У Вас есть… дела, связанные с оформлением… Ну, вы ведь сами все понимаете, да? Так что займитесь этими самыми… делами и больше не переживайте! Так, Надя?

Она обратилась к Надежде совершенно другой интонацией. Вовсе не утвердительной а, скорее, просительного тона.

Надя снова подняла свой взгляд на воспитательницу, а после этого, молча, коротко кивнула головой, аккуратно прикрыв при этом свои синие глаза. Слов она тратить не стала – то ли боялась расчувствоваться, то ли реально считала Симону не заслуживающей еще одного словесного обращения.

Молодая женщина кивнула ей в ответ и поднялась на ноги. Поймала сочувственный взгляд женщины-медика и глазами указала на те самые части тела воспитанницы, где красовались вспухшие, вспаханные красными и синими рубцами «квадраты болевого воздействия».

- Я выполнила при Вас первую часть неотложной помощи, - любезно пояснила ей дама-ветеран. – Вы ассистировали мне при проведении инъекционной части, - добавила она. – Поверхностную обработку… я проведу сама, чуть позже. Я справлюсь без Вашей помощи. Не переживайте. Идите.

Крайнее слово прозвучало куда более настойчиво. Симона насторожилась.

- Капитолина Сергеевна, можно Вас… на два слова? – обратилась она к ней. И в свою очередь добавила эдак многозначительно:
- Ну, раз уж Вы видите необходимость сделать перерыв перед тем как… продолжать?

Глазами молодая женщина указала на дверь. Дама-ветеран кивнула ей в знак согласия.

- Надя, полежи минутку… одна, хорошо? – обратилась дежурный медик к воспитаннице, лежащей на кушетке.

- Да, конечно, - откликнулась Надежда.

После этого обе ее взрослых собеседницы вышли из процедурной. Капитолина Сергеевна плотно прикрыла дверь и указала Симоне на стул – тот самый, на котором она же усаживала ее в прошлый раз.

Симона исполнила это ее молчаливое требование, отметив для себя, что экран монитора слежения сейчас показывает… нечто вроде заставки, а вовсе не изображения с видеокамер – тех самых, которые не должны отключаться ни дне, ни ночью. И когда старший функционер «Структуры» уселась в кресло на то свое рабочее место, молодая женщина жестом указала ей на несуразность визуализации на экране следящего устройства.

- А, Вы об этом… - усмехнулась дама-ветеран. И тут же дала исчерпывающие пояснения по этому поводу:
– Ничего страшного. Случился технический сбой… внезапно. Так бывает… иногда, - это слово она произнесла с особой интонацией. И добавила с нотками ироничного сожаления в голосе:
- Техника, увы, несовершенна, но, по счастью, почти всегда может быть отремонтирована. В общем… имейте в виду, через… э-э-э… Да, через десять минут, операционная система восстановит синхронизацию работы следящих устройств, компьютер перезагрузится и Вы… сразу же сможете создать отчет о проделанной работе - прямо здесь, за моим рабочим столом. Ну, пока мы с Надей будем заниматься второй частью предназначенных ей… лечебных процедур!

- Зачем Вы… устраиваете такой спектакль? – спросила Симона почти раздраженным тоном. А следующий вопрос и вовсе задала с откровенно агрессивной интонацией:
- И еще, почему Вы не пожелали сразу же, после инъекций, провести поверхностную обработку телесных повреждений воспитанницы?

Симона специально использовала именно это слово, подчеркивая как бы официальный характер своей претензии.

В ответ… Капитолина Сергеевна демонстративно зевнула – прикрыв ладонью рот, то есть, совершенно по-театральному, и безо всякого стеснения.

- Скучно с Вами, моя дорогая! – заявила она. – Ваша предсказуемость, откровенно говоря, утомительна.

- Я требую объяснений! – голос Симоны прозвучал тихо, но требовательно, в одно и то же время.

Дама-ветеран вздохнула и… посмотрела на свою молодую собеседницу взглядом, в котором присутствовали одновременно сочувствие и ирония – в пропорции примерно семьдесят процентов к тридцати.

- Хотите объяснений… Ну так извольте их сейчас же получить! – сказала она с теми же интонациями в голосе своем. – Во-первых… Вопрос лечебных процедур это сугубо моя компетенция. Моя, а вовсе не Ваша!

- Я… не оспариваю Ваших полномочий, но… - Симона замялась.

- Во-вторых… К вопросу о методике лечения моей пациентки, - притяжательное местоимение дама-врач выделила особо. - Я уже более чем полвека служу в Учреждениях «Структуры», причем специализируюсь именно на сопровождении разнообразных «болевых ситуаций», а также купировании и лечении их последствий. Так вот, согласно моей методике, - и в этот раз притяжательное местоимение было аккуратнейшим образом выделено в ее речи особой интонацией, - после инвазивно-инъекционной части экстренной помощи, купирующей последствия «экстраординарной» экзекуции, несовершеннолетней «реципиентке», подвергшейся жесткому болевому воздействию на пресловутой «длинной дистанции», следует дать отлежаться минут пять-семь. Просто, чтобы лекарства успели подействовать.

Капитолина Сергеевна сделала паузу и как-то специфически-вопросительно подняла брови над очками. Дескать, поняла ли ты, красна-девица, дурища-дурищей, хотя бы малую толику того, что я тебе объясняла?

Симона, однако, не стушевалась и коротко кивнула головою. Чем явно обрадовала свою визави, которая тут же продолжила свои пояснения по существу ситуации – как это виделось с ее стороны. 

- Эту паузу, - заявила она, - необходимо выдержать для того, чтобы проведение санации и мазевого лечения сплошных поверхностных повреждений кожных покровов – осаднений, гематом, раздражения и прочего! – у моей пациентки, - это слово прозвучало без иронии! Надо же! – прошло в максимально щадящем режиме, а в идеале и вовсе безболезненно! Так понятно?

- К сожалению, я не знаю, что и зачем Вы ей сейчас вкололи, но одних обезболивающих недостаточно! – воспитательница заявила это твердым требовательным голосом – едва ли не на повышенных тонах! - Девочке требуется комплексное и высокоэффективное лечение! С учетом всех возможных осложнений и прочих… проблем!

- Вас беспокоит что-то конкретное? – в голосе дежурного медика зазвучал неподдельный интерес. Нечто вроде вопрошающего любопытства в стиле: «Ишь, какая умненькая выискалась! А ежели поглубже копнуть, в умешке твоем… воспитательском, а?»

- Как Вы изволили заметить, - взволнованным голосом произнесла Симона, - я проходила курс медподготовки. Особенно внимательно я изучала медицинские аспекты… специальной части моей работы.

На слове «специальной» она запнулась в некотором смущении. Между прочим, ничего такого с нею прежде никогда не случалось! Стесняться эвфемизма, которым в учебниках и нормативно-инструктивных материалах прикрывали не самые… удобные моменты – во многом неприемлемые для обычной человеческой психики и нравственности! – ей, воспитательнице, довелось, пожалуй, впервые в жизни!

В ответ, ее старшая собеседница как-то неопределенно хмыкнула, обозначив тем самым свое ожидание продолжения спича. Которое и последовало, со стороны воспитательницы, в общем-то, без промедления.

- В наставлении-комментарии, прилагаемом к Регламенту по проведению «экстраординарных» наказаний, написано, что любые длительные и жесткие болевые воздействия сопровождает всплеск внутренних биохимических реакций организма, влекущих различные формы интоксикации, - добавила Симона к своему предыдущему выступлению. – Я… заметила у Нади головокружение и, наверное, тошноту. Она не жаловалась мне, нет, но… По дороге обратно на нее накатило достаточно серьезно. Да Вы и сами видели, что ей было плохо! У нее явные признаки начавшейся интоксикации! И я настаиваю… Я требую, чтобы Вы приняли все возможные меры, которые помогут Наде!

- Может быть, Вы конкретизируете те меры, которые я должна принять для надлежащего излечения моей пациентки? – Капитолина Сергеевна была сама любезность. – Вам известны… точные названия методик и препаратов, которые я могу вариабельно применить для полноценной терапии в подобной ситуации?

- Да, я в курсе того, что именно надо делать, - ответила Симона. – Преподаватель, который разбирал с нами медицинские аспекты последствий «болевых воздействий», говорил, что специфику состояния «реципиентки» и конкретную методику ее лечения определяет дежурный медик… Который вправе, смотря по ситуации, воспользоваться особыми рецептурами, рекомендованными для опытных медиков… Он обратил наше внимание на то, что в тексте комментария рекомендован некий… вариативный препарат, который готовят непосредственно «под пациентку». Название препарата несколько странное, «CD-vario».

- Расшифровку названия он Вам поведал? – голос медика звучал совершенно непонятными оттенками – как будто информация, доведенная до нее воспитательницей, изрядно ее позабавила! Но так… скорее по-доброму!

- Да, - Симона кивнула головой. И смущенно продолжила:
- Буквы аббревиатуры от латиницы. «CD» значит «Cocktail Duchess». Он, почему-то, произносил это «Коктейль Дючесса». А «vario», по его словам, это указание на некоторую вариативность состава, оставляемую на усмотрение медика, смотря по ситуации с конкретной пациенткой.

- И фамилия вашего преподавателя звучала… примерно как Шнеерман, - Капитолина Сергеевна откровенно улыбнулась. И уточнила, в свою очередь:
- Лев Шнеерман. Лева-Левушка, кучерявая головушка. Как же, как же, помню… мальчика!

- Да… - смущенно откликнулась воспитательница. И произнесла еще одно междометие:
- Ой…

Она припомнила того самого… преподавателя. Ну что тут скажешь… Лысина у него была. А вот с кучерявостью как-то… если и сложилось когда-то, то уже, увы, закончилось. В смысле, закончилось уже давно.

- Мне всегда было интересно, почему, читая инструкции и нормативные замечания к Регламентам, никто не пытается ознакомиться с полным списком составителей, - рассмеялась дама-ветеран. – И еще рассуждают о том, что было исследовано задолго до них, как о нынешнем личном своем открытии! Это так мило!

- Так эти рекомендации выдавали именно… Вы?! 

Наверное, Симона произнесла сей вопрос несколько более громким голосом, чем следовало. Капитолина Сергеевна, широко улыбаясь, приложила палец к губам и указала глазами на дверь – дескать, давайте-ка потише, не будем беспокоить пациентку!

Симона… конечно же предполагала, что общается с настоящей Легендой «Структуры», но образ, который эта самая дама-ветеран имела, так сказать, в ее глазах, теперь менялся – и, откровенно говоря, в лучшую сторону!

- А ну-ка, дорогая моя продемонстрируйте мне призрак своего интеллекта! – голос дежурного медика звучал с каким-то задорным вызовом. – Расшифруйте название, в точности так, как это было задумано! Сможете?

Симона внутренне собралась и усилием воли, освободив мысли от всего прочего, не связанного с конкретной поставленной задачей, перевела свой мозг в режим работы «на скорости».

Первое… Название. Как оно звучит.

Второе… Перевод… буквальный, для начала.

Третье… проработка контекста… И выход на предполагаемые исходные обстоятельства…

Есть! Готово!

- Вы позволите мне… с рассуждениями? – вежливо поинтересовалась Симона.

- Валяйте, моя дорогая! – великодушно позволила ее старшая собеседница.

- Ключевое слово… «duchess», - сказала воспитательница. Дама-ветеран утвердительно кивнула, в знак согласия с отправной точкой ее рассуждений. Молодая женщина сразу же осмелела и продолжила:
- Оно означает… «герцогиня». Производное от «duc», то есть, «герцог». Ваша фамилия… «Бельдюкова». «Belle Duc». Что-то вроде, «Прекрасная Герцогиня»! Намек на Вашу фамилию… Очень изящный намек! Возможно… автор названия Вам весьма симпатизировал!

- Да, так и было! – усмехнулась Капитолина Сергеевна – В названии рецептурного препарата тогда не разрешали указывать имена… значимых функционеров «Структуры». Но какие-то нейтральные слова и намеки на автора через них допускались. Лева… предложил, я не отказалась!

- Это было не так уж и сложно! – улыбнулась Симона. – Просто… одно из Ваших прозвищ, это… «Герцогиня»!

- Ну… Вот и до Вас, моя дорогая, доперла немудреная мысль, что Ваша подруга… Да-да, та самая Вера, которая по фамилии Плотницкая! Так вот, она далеко не первая, кто откалывает разнообразные пошутейки по поводу моей личности! – улыбнулась ей в ответ дама-ветеран. – И уж, конечно, остроумие у нее весьма среднего уровня!

Симона смущенно промолчала.

- Ну, а насчет коктейля… формы его применения, Вы тоже поняли? – голос Капитолины Сергеевны зазвучал уже куда более серьезно.

- Вы уже ввели его девочке, - откликнулась воспитательница. – И это вовсе не напиток, как я себе вообразила. Это смесь лекарственных средств, универсального плана, специально рассчитанных Вами и… приготовленных Вами заранее. Внутривенная инъекция снимает интоксикацию и блокирует «разгон» дальнейшей активизации биохимии организма. Ну а подкожные инъекции, в «целевые области воздействия», это болеутоляющее и противовоспалительное. 

- Умничка! – воскликнула дама-ветеран. – Я не зря считала Вас самой толковой… Да что там говорить, единственной разумной среди всех воспитательниц молодого поколения в нашей конторе! Браво, моя дорогая! Браво!

Она, внезапно, наклонилась к молодой женщине и, порывисто схватив ее за руки, обозначила на них особое пожатие – нечто вроде «захвата доверия», только мягче. Знакомая картина! Вот только в прошлый раз Смиона выступала в такой ситуации на старшей, главенствующей стороне! И никак уж не рассчитывала оказаться совсем в иной роли!

- Вы решили, что я могу представлять угрозу для той воспитанницы, которая мне, скорее всего, не слишком симпатична, - она высказала это в утвердительном тоне – опять-таки, знакомый стиль! – Что я способна… отыграться на ней, причинив ей дополнительные страдания во время лечения, чисто из принципа! Чтобы наказать противницу «Структуры» - той, которой я служу с самого ее начала! Так?

- Да, - Симона кивнула головой.

Врать не имело смысла. Да и не хотелось вовсе. Хотелось искренности и понимания. Взаимного и полного. Так бывает.

- Вы решили, что обязаны защитить ту девочку, в которой разглядели серьезный потенциал, даже ценой осложнения отношений со Старшим функционером «Структуры», который вполне может устроить проблемы не только ей, но и лично Вам. Поэтому Вы хотели контролировать лечение именно этой девочки. И Вы готовы были противостоять мне, защищая ее интересы. Так?

Госпожа Бельдюкова, она же «Герцогиня»… Пардон, «Прекрасная Герцогиня», так будет правильнее! Она же… ой, много у нее этих самых… прозваний набралось – за все полвека с лишним службы! Так вот, короче, она высказала очередную серию бесспорных утверждений, истинность которых отрицать было совершенно бесполезно.

Симона и не отрицала ничего из высказанного ею. Просто кивнула головой в знак согласия.

- Вы – дура! – безапелляционным тоном произнесла дама-ветеран вывод - контрастный к предыдущим, высказанным ею же, похвальным мнениям об умственных способностях Симоны Евгеньевны Берг.

Этот контраст был настолько разительным, что Симона отреагировала на эти два слова самым противоестественным образом действия: она рассмеялась. 

Однако, госпожа Бельдюкова, казалось, ждала от нее именно такой, экспрессивной реакции. Поэтому продолжила свои разъяснения, но уже куда более уважительным и мягким тоном голоса своего.

- Рада, что Вы не обиделись на простую констатацию факта, - сказала она. – Это внушает мне осторожный оптимизм. Имейте в виду, называя Вас дурой, я вовсе  не имела в виду общие Ваши умственные способности, а просто оценивала ситуационную глупость, проявленную с Вашей стороны. Прежде всего, моя дорогая, примите к сведению, что у Вас никогда не получится поймать врача на принципиальной жестокости, проявляемой им к пациенту. Так же, как и на пресловутой «врачебной ошибке». Такие вещи оцениваются сугубо внутри врачебного сообщества и никогда не выносятся на публику. Среди врачей «сдавать» своих не принято. Каждый врач способен ошибиться. И не зря говорят, что у каждого медика есть свое «личное кладбище» - так называют всю совокупность ошибок, которые делает врач, набираясь опыта… Тех ошибок, которые и вправду, иногда приводят к смерти пациента. Мы… знаем о своих ошибках такого рода, но никогда не драматизируем ситуацию. Просто стараемся их больше не совершать. Такова специфика нашей работы. Поэтому здесь все Ваши старания защитить девочку от возможных злоупотреблений… ни к чему не приведут. Если я захочу… эта бедняжка будет мучиться так, как Вам и не снилось! И Вы сможете лишь горестно вздыхать, глядя на нее со стороны… очень издалека! Вам это понятно?

- Да, - подтвердила Симона. И тут же добавила:
- Но ведь реальными действиями своими Вы практикуете… гуманизм!

- Если Вы сейчас изволили пошутить, моя дорогая, то Вы дважды дура! – услышала она в ответ на свое утверждение. – А если говорите хоть сколько-нибудь всерьез… Ну тогда я не знаю… Вы дура даже не трижды, а… в третьей или в четвертой степени!

Госпожа Бельдюкова сделала короткую паузу – для пущей внушительности своего спича! А потом обозначила расклад точно, четко и однозначно. Честно и без сантиментов.

- Слово «гуманизм» отсутствует в моем лексиконе, предназначенном для обозначения моих личных действий, - сказала она тоном голоса более чем внушительным. – От слова «совсем». Все что я делаю, вызвано сугубо рациональным подходом, который суть основа деятельности всех функционеров «Структуры». Мы способны на очень жесткие и даже жестокие вещи. Но стараемся минимизировать такие… суровые проявления. Так правильно. Излишняя «жесть» усиливает сопротивление социальной среды и способствует потере человеческого материала – того, который мы переформатируем. Переформатируем, а не уничтожаем! Каждая несовершеннолетняя девиантка должна получить свой шанс исправиться – причем не один и не два, а много шансов! Иначе «Структура» просто застопорится, увязнув в пассивном… а потом, возможно, даже активном и организованном сопротивлении того социума, которым мы управляем. Вам это понятно?

- Не совсем, - Симона вовсе не испугалась такого жесткого прессинга – сказались годы специальной подготовки и определенный опыт, который она имела! Скорее уж, она восприняла это как своеобразный момент откровения – настоящего откровения, а не каких-то там «ветеранских баек»! – Я знаю, что Вы… наблюдали за нашим общением с Надей. Вы заметили, что она открыто провозгласила себя противницей «Структуры». И я имела все шансы опасаться с Вашей стороны жестокого отношения именно к ней!

- Надежда Малоксианова – всего лишь несовершеннолетняя девиантка, - медленно и очень спокойно произнесла госпожа Бельдюкова. – Против нее говорит ее упертость и непонятная мотивированность в заблуждениях. В то же время, она просто несовершеннолетняя – одна из многих! И если совсем уж откровенно, то с чисто нравственной стороны ее личности, она нам более чем подходит. Девиации ее связаны, по большому счету, с неприятием нашей логики социальных отношений. Сознательным, в смысле, осознанным неприятием! – подчеркнула она. – Естественно, подобные искажения интеллектуальной составляющей личности создают проблемы и ей, и окружающим. Но эти ее специфические особенности вовсе не фатальны! Достаточно переубедить ее и… она будет наша. Причем, получше многих! Так что, никакой предвзятости в отношении этой девочки у меня нет. Странности ее вполне преодолимы. Правда, действовать здесь нужно с умом и особым образом…

Она сделала паузу, а потом… Уперлась взглядом своим в глаза собеседницы – при этом, очки вовсе не обозначали никакого даже условного барьера. Напротив, казалось, что они усиливают давление этого взгляда.

 - Вы поняли, зачем я приказала Вам снять с нее рубашку, в которой она следовала к месту экзекуции и обратно? – последовал жесткий вопрос.

- Семиотическое превращение, - ответила Симона. – Это значило, что девочка… прошла через наказание, получила прощение и теперь находится в ином… новом статусе.

- Совершенно верно, - госпожа Бельдюкова кивнула головой. При этом взгляд ее заметно смягчился. – Как только девчонку приводят обратно… После всего, что происходит там… - это слово она особо выделила и Симона кивнула ей в ответ, в знак понимания. – В общем, с этого самого момента она для меня находится в особом статусе. Она уже не объект экзекуции, а пациентка. И я требую, чтобы в то время, когда я с ней работаю, на ней не было ничего, что могло бы даже символически связывать ее с той, предыдущей ситуацией. Она обнажена не только потому, что это прямо необходимо для удобства моей работы. Но еще и для обозначения того факта, что я работаю с нею с чистого листа. И мне плевать на то, что она совершила до того. Она уже наказана и прощена. Та страница ее жизни перевернута… и перевернута очень даже жестко! Так что никакого смысла в каких-то дополнительных болевых ощущениях для нее здесь, по ходу ее лечения - сверх того, что она уже получила из Ваших рук! - я не вижу.

Сделав паузу, госпожа Бельдюкова внимательно наблюдала за реакцией своей собеседницы. Молодая воспитательница оказалась явно смущена пассажем насчет того, что главная заслуга в том, что Надя пострадала, целиком и полностью возлагается на нее. Но спорить с этим было совершенно бесполезно. Что правда, то правда.

- Поймите, Симона, - голос дамы-врача зазвучал теперь доверительными интонациями, - моя задача – максимально облегчить состояние несовершеннолетней, прошедшей через весьма жестокое телесное наказание. И смысл моей работы состоит не только в том, чтобы вернуть ее организм в соответствие исходным кондициям, но и в том, чтобы она каждой частицей своего тела прочувствовала разницу между болью наказания и искренней заботой, которой она будет охвачена непосредственно сразу же после него. И дело здесь вовсе не в некоем «гуманизме», которым Вы мне уже все уши прожужжали! Мое отношение к уже наказанной воспитаннице это чистая прагматика! Мы не можем работать исключительно кнутом! Наказанная должна получить опыт облегчения после применения к ней пресловутой «болевой терапии». Иначе… все пойдет насмарку. Поймите, нет никакого смысла дополнять уже случившееся новой порцией боли. Поэтому мои пациентки, прошедшие через «экстраординарное» наказание, избавлены от любых попыток использовать в общении с ними эффекты болевого плана и какие бы то ни было наказания, унижающие их достоинство. Я лично оберегаю их и контролирую обращение с ними на весь период до полного их восстановления! 

- Но… так поступают далеко не все, - заметила Симона. – Я ведь знаю, что некоторые сотрудницы Учреждения считают, что чем больший уровень страдания придется на воспитанницу – даже после исполнения над нею наказания! – тем больший воспитательный эффект это окажет в отношении провинившейся… Да и других воспитанниц тоже!

- Есть и такое мнение, - не стала с нею спорить дежурный медик. – Но если бы сторонники таких мер составляли большинство, «Структура» не имела бы ни одного шанса удержаться в социуме сколь-нибудь продолжительное время! Но Вы же знаете, что мы главенствуем на протяжении более чем полувека! И вовсе не собираемся сдавать своих позиций! Именно потому, что нам удается не впадать в крайности, даже применяя весьма жесткие меры, вроде тех, которые были реализованы Вами в отношении Нади!

Эти слова медика снова вызвали у Симоны крайне неприятное ощущение – как будто ее обвиняют в том, что сегодняшнее «экстраординарное» наказание состоялось как бы по ее вине – хотя она, в принципе, только исполняла распоряжение Ставрогиной, не более того! Заметив это, госпожа Бельдюкова как-то странно вздохнула, и аккуратно погладила руки воспитательницы – молодая женщина даже подумала, что это такой способ извиниться.

Возможно, так все и было. Но словесного обозначения такого хода не последовало. Вместо этого, госпожа Бельдюкова перешла к теме весьма неожиданной, хотя и логичной – с учетом того, что она была свидетельницей разговоров Симоны и ее воспитанницы о вещах, выходивших далеко за пределы исходного повода их сегодняшней встречи. Она отпустила руки молодой женщины и посмотрела на нее очень серьезным взглядом.

- У нас осталось совсем немного времени, - напомнила дежурный медик. – Минут через пять пойдет окончательная отладка системы видеонаблюдения, а потом, еще минуты через три, начнется запись – и там уже не пооткровенничаешь. Вы поняли, почему я это устроила? – спросила она, выделив вопросительное наречие особой интонацией.

- Вы… повредили финальный файл записи, чтобы сокрыть факт моего особого общения с… Надей, - Симона хотела сказать «с экзекуцируемой», но не смогла – просто язык не повернулся! – Вы решили прикрыть меня… и ее. Вот только я не знаю, почему Вы поступили именно так. Ведь не из гуманизма же, верно?

- Разумеется, нет! – ее собеседница буквально фыркнула от возмущения по поводу столь глупого предположения с ее стороны. – Это, опять-таки, чистая прагматика! Я знаю, что Вы изначально вовсе не планировали такой попытки… сближения с этой девочкой. Но Вы почувствовали ее слабину и рискнули… Браво, моя дорогая! Ваша чувствительность к интересным проявлениям среди наших… объектов воспитания, выше всяких похвал!

Высказав это, госпожа Бельдюкова даже позволила себе некое экспрессивное движение  – показала воспитательнице правой рукой жест «палец вверх», в знак сугубого одобрения ее действий.

- Вы спровоцировали девчонку и вывели ее на чистую воду, заставив действовать инстинктивно и… честно! – заявила дама-ветеран все тем же одобрительным тоном. – Существа, подобные ей это редкость… Большая редкость! – подчеркнула она. – Свои специфические способности они обычно толком не контролируют. И даже не всегда сами знают о них. Наверное, за возможность сделать такую находку, можно и простить эту Вашу подругу!

- Простите, какую подругу? – опешила Симона. – Надю? Но… это не так! Нет, я, почему-то, всегда симпатизировала этой девочке, но все-таки, подобные отношения, столь близкого рода, с воспитанницей недопустимы… Да попросту невозможны!

Она покраснела, зная, что говорит сейчас полную чушь – ведь дама-ветеран все прекрасно видела и слышала, и слово «дружество» вряд ли проскочило мимо ее внимания! 

- Бросьте, моя дорогая! – голос госпожи Бельдюковой стал, внезапно, гораздо строже. – Не бывает правил без исключений! А иногда исключения становятся единственным способом уладить дело так, как нужно... так, как это будет правильно! И здесь… надо дать ситуации развиваться оптимальным образом!

Симона глядела на нее с изумлением. Нет, она слышала о том, что Высшие функционеры «Структуры» иной раз позволяют себе фортеля в стиле «нестандартного» мышления – по слухам, это всегда приводило к успехам в тех ситуациях, где требовалось нечто подобное! – но здесь она видела подобное впервые!

- Я наблюдала за Вашей работой с этой девочкой очень внимательно, - заявила госпожа Бельдюкова – и в этот раз ее откровения были, мягко говоря, удивительными! – И, между прочим, колебалась с принятием решения. Я даже готова была дать команду «Отбой!» и прервать экзекуцию. Все равно, я решила уничтожить видеофайл записи, устроив небольшой… «шурум-бурумчик» в электронной системе слежения, раз уж все пошло именно так.

- Почему же Вы этого не сделали? – Симона был в шоке от такого заявления. – Девочка была бы Вам благодарна. Да и я… тоже! 

- Да, можно было… сослаться на внезапное ухудшение самочувствия экзекуцируемой, уничтожить видеофайл и взять с девчонки клятву, что она будет молчать о том, что случилось, - кивнула головой дама-медик. – Но… у всех, кто знает об этой истории, появилась бы масса вопросов. И, кстати, после повторной проверки ее состояния, Малоксианову снова отправили бы под розги – но уже с другим исполнителем наказания! А оно нам надо?

Симона в ответ только тяжело вздохнула.

Госпожа Бельдюкова снова коснулась ее руки.

- Моя дорогая Симона! – доверительным голосом сказала она. – Вы не идеальны. Вы многого еще не понимаете. Поэтому я и назвала Вас дурой, уж простите мне такую грубость! Но работали Вы с этой девочкой просто безупречно! И Вы… единственная, кто сможет наладить с нею контакт! Но для этого, она должна была прочувствовать Ваше главенство в отношениях. И… главенство «Структуры», которую Вы представляете. Вы наказали ее… по самому мягкому варианту из всех возможных. И в то же самое время, остались в пределах допустимого, в полном соответствии с Регламентом. Да, она считает, что с нею поступили и несправедливо, и крайне жестоко. Но я, если нужно, смогу убедить ее в обратном. Покажу некоторые видеофайлы записей… о том, как работают «на длинную дистанцию» другие воспитатели. Ну… и покажу ей, в каком состоянии бывают девочки после этого. Как говорится, крупным планом и в подробностях. Думаю, это ее впечатлит!

- Я… могу Вас просить об одном одолжении? – тихо спросила Симона.   

- Разумеется! – подтвердила дама-медик.

- Не делайте этого! – потребовала Симона. – Хватит с нее этих ужасов. Я прошу Вас!

- Как скажете, моя дорогая! – пожала плечами ее собеседница. – Но так Вам было бы легче… убедить ее в своей правоте.

Симона отрицательно мотнула головой. Женщина-врач пожала плечами.

- Теперь о том, чего я не увидела, - продолжила медик. – Когда Вы ее умывали… Вы переговорили с нею о случившемся. Так?

- Да, - ответила Симона.

Спорить было бесполезно.

- Вы… помирились с нею? – Симоне показалось, что голос медика дрогнул.

- И да, и нет, - неопределенно ответила воспитательница. – Надя сказала, что не сердится на меня и все понимает. Но… ничего большего добиться мне не удалось.

- Тактильный контакт был? – торопливо спросила ее старшая собеседница. И сразу же уточнила, четко и жестко:
- В смысле Вы… обняли ее? Прижали к себе? Это важно!

- Нет… - честно ответила Симона. – Я… хотела этого, правда, хотела! Но не могла обозначить это первая. Хотела, чтобы она сама ко мне потянулась. Но ничего не вышло. Мне жаль…

- Мне тоже, - вздохнула женщина-медик. А потом пояснила:
- Видите ли, моя дорогая… Девочки, попавшие к нам, лишены многих радостей… В частности, тактильного общения с близкими. Вы знаете, это парадокс. Воспитательнице разрешено сечь их, но не дозволено обнимать. Тому есть причины… и серьезные. Бывали, знаете ли, злоупотребления… Но у Вас с нею совершенно особый случай. Вы не только можете, Вы обязаны находить возможность тактильного общения, когда девочка придет в себя и примет Вас как главенствующую над нею.

- Думаете, это все еще возможно? – осторожно спросила Симона.

- Это попросту необходимо! – со всей серьезностью заявила госпожа Бельдюкова. – Дорогая моя Симона! Вы знаете, что сегодня я совершила нечто сродни должностному преступлению. Да-да моя дорогая! Рискуем сегодня и Вы, и я! Но это объективно необходимо для того, чтобы «Структура» получила эту девочку! Прекрасный экземпляр! Великолепный! Так что…

Она снова взяла ее «в захват», крепко сжав пальцами кисти рук воспитательницы - повелительная форма того самого… доверительного тактильного контакта, объектом которого Симоне пришлось быть в этот раз.

- Я приказываю Вам, моя дорогая, заняться этим делом! – торжественно заявила дама-ветеран. И Симона поняла, что действительно, получает сейчас не просто наставление от опытного медика и психолога, но и четкое распоряжение Старшего функционера, по системе тех самых неформальных связей - которые, собственно, и позволяли  «Структуре» быть гибкой. Это распоряжение было теперь обязательно к исполнению. Причем, вовсе не под угрозой наказания, а в рамках осознанного понимания принципиальной необходимости и важности порученного ей дела! - Займитесь Малоксиановой! Добейтесь ее внимания и понимания. Помните, Вы единственная, кому она здесь хоть немного доверяет. Именно с Вами она рискнула раскрыть свои способности. Поэтому только Вы имеете шанс раскрыть ее полностью. Работайте с ней, наблюдайте, сближайтесь! Я всячески Вас прикрою от лишних вопросов по этому поводу. И если потребуется… я приму меры к тому, чтобы она находилась под Вашим непосредственным контролем!

- Это важно, - Симона не спрашивала, она подтверждала мнение своей Старшей. Обозначая, тем самым, полное и безоговорочное согласие с нею.

- Важно, моя дорогая! – подтвердила дама-ветеран.

И здесь их прервали. Просто, монитор слежения как-то странно зарябил и по его экрану пошли титры загрузки.

- Время вышло! – улыбнулась ее Старшая.

Она встала-поднялась из-за стола и подошла к двери процедурной. Там эта странная женщина, Старший функционер «Структуры», повернулась вполоборота к воспитательнице, оставшейся на прежнем месте, у многофункционального монитора, на экране которого мелькали команды настройки, а потом… как-то по-свойски ей подмигнула.

- Идемте работать! – сказала она. - Я займусь нашей девочкой, ну а Вы, дорогая Симона, отправляйте отчет о проделанной работе. Пароль Вы знаете!

- Разве? – опешила Симона. – Вы же мне его не говорили!

- Мой логин пишется по-французски, «Belle Duc», - любезно сообщила госпожа Бельдюкова. – Впрочем, он там и будет, как логин, под которым работали до перезагрузки. А пароль…

Она усмехнулась.

- То самое лекарство, которое Вы помогали мне вводить нашей девочке, - сказала дама-медик. – Полное название, в три слова. Латиницей, строчными буквами. Видите, я Вам доверяю!

Сказав это, она повернулась и вошла обратно в процедурную.

Симона вздохнула и приготовилась выполнить финальную часть своей «экстраординарной» работы.

Ей доверились. Вопрос только в том, сможет ли она оправдать доверие. И с той, и с другой стороны.