В преддверии

А.В. Ярошенко













В преддверии


(повесть)















Санкт-Петербург
2023 г.









































Повесть посвящаю своему старшему товарищу командующему Черноморским флотом, председателю Комитета обороны Государственной Думы V; созыва адмиралу Комоедову Владимиру Петровичу
Автор

 
                Адмирал Комоедов Владимир Петрович



Введение от автора

Эпиграф
 «Право оно или нет, но это моё Отечество» – Стивен Декатюр –общественный деятель США  (1816)


История цивилизации, это история медленной постепенной эволюции от простого к сложному. Первоисточником, движущей силой этой эволюции, является развитие науки, или идей и гипотез. А человеческий разум можно здесь рассматривать как механизм, при помощи которого развивается наука. Очень ёмко, хорошо и коротко по этому поводу сказал в своей книге «История цивилизации» английский писатель Герберт Уэллс «История человечества в основном – история идей». Но не всегда цивилизация развивается медленно и постепенно. Сначала плавно и постепенно накапливаются факты, строятся гипотезы, при этом цивилизация находится как бы в преддверии своего скачка, она беременна этим скачком, а потом вдруг и происходит этот самый резкий скачок вверх, и цивилизация сразу выходит на качественно новый уровень. Это изобретение бумаги, компаса, пороха, великие географические открытия, изобретение паровой машины, открытие электричества и так далее. Но сам такой скачок происходит отнюдь не мгновенно, он тоже растянут во времени. Но, если плавная эволюция цивилизации может тянуться во времени от сотен до тысячи лет, то скачок сравнительно происходит гораздо быстрее – от года до пяти лет максимум. Данная повесть как раз и посвящена описанию одного из фрагментов (не больше!) истории такого скачка, связанного с зарождением и возникновением ядерной физики. Волей судьбы главный герой повести оказался в эпицентре этих событий. Масса исторических лиц встретились на его пути – это учёные, политики и военные. Как это происходило, и описано в повести.


1. Введение

Он шёл по аллее сада Ламберт Палас. Слева от него текла Темза, на той стороне которой виднелось величественное готическое здание парламента Великобритании, а за ним возвышалась башня Биг-Бена. В Лондоне стояла ранняя осень 1933 года. Листва в парке уже успела пожелтеть и мягко равномерно устилала землю. На пронзительно синем осеннем небе ярко светило солнце. Было тепло. Раздвигая опавшие листья носком ботинка, он с наслаждением вдыхал их прелый запах.
- «Совсем как на Родине», - подумал он.

 
Здание английского парламента

А думать ему было о чём. За последние два года события в его жизни мелькали как перелётные птицы одно за другим. Он не успевал к ним привыкнуть и осознать, как одно событие уже заменялось другим. В 1932 году он с отличием закончил физико-математический факультет Киевского университета и сразу же поступил в  аспирантуру  при  Ленинградском
 
 
Санкт-Петербургский физико-технический институт (современный вид)
 
Академик Абрам Фёдорович Иоффе

физико-техническом институте. Его научным руководителем стал сам директор института академик Абрам Фёдорович Иоффе.
Проучившись в аспирантуре год и показав себя с самой лучшей стороны, Абрам Фёдорович выхлопотал ему через Наркомпрос длительную командировку в Англию, в Кембриджский университет, в Кавендишскую лабораторию к самому метру ядерной физики – Эрнесту Резерфорду!

 
Лауреат Нобелевской премии Эрнест Резерфорд

Всё это было так стремительно и неожиданно, что от обилия происходящих событий голова шла кругом. Ещё вчера он был обыкновенным советским юношей, а сейчас он разгуливает по самому центру Лондона. Невероятно! От всего этого кружилась голова, и в самом своём теле он ощущал какой-то небывалый подъём и лёгкость. Хотелось работать, работать и работать! Он никак не мог привыкнуть к своему статусу и то, что он в Англии! А ему всего-то было 23 года. Звали его Вершинин Андрей Олегович.

 
Вершинин Андрей Олегович

Внешне он выглядел форменным красавчиком. Ростом он был выше среднего. Фигура его была стройной и подтянутой. Лицо Вершинина выражало одно и самое главное его качество – серьёзность. Оно было вытянутое с высоким чистым лбом, под густыми бровями были глубоко посажены карие глаза и классически прямой и тонкий нос. Волосы его были тёмные и гладко зачёсанные. Когда он на кого-то смотрел, то казалось, что он не видит собеседника, так как его взгляд был всегда обращён внутрь себя, как будто он в этот момент о чём-то сосредоточенно думал. И в большинстве случаев это было правдой. Он думал о физике, о тех её проблемах, которые его в данный момент волновали. Для него это было так же естественно, как дышать, как есть. Он был влюблён в физику. … Нет, – лицо его совершенно не было похоже на типичное лицо русского человека, скорее оно походило на лицо европейца. Однако, своей внешностью он не интересовался – какая есть, такая и есть. Для него это было так мелко по сравнению с теми проблемами, которые он обдумывал.
Он родился в 1910 году в Севастополе. Его отец и мать были преподавателями гимназии. Отец преподавал физику, а мать – английский язык. Он был единственным ребёнком в семье. Родители его очень любили, и он так же сильно любил своих родителей. Маленькая семья была очень дружной, в семье царила любовь и согласие. Отец привил ему любовь к физике, а мать – к английскому языку. По-английски он говорил свободно. Ещё в семье очень любили историю и много читали исторической литературы, потом всей семьёй её обсуждали. Оканчивал гимназию Вершинин уже при советской власти и сразу решил поступать на физико-математический факультет Киевского университета. Учился в университете он страстно и увлечённо. Ему очень хотелось открыть что-то новое в физике, быть первопроходцем, вторгнуться в неизвестное, ошеломить мир своими открытиями. Так ему мечталось. Мечты были очень сладкие, честолюбивые и, чтобы их реализовать, он учился, учился и учился. Единственное, что он позволял себе – это по выходным дням ходить на занятия в кружок бальных танцев. Ах, как ему нравилось двигаться под музыку, выражать своими движениями тот смысл, который был в ней заложен. В этот момент его голова отдыхала от физики, и в мыслях Вершинин уносился в какие-то не ясные ему самому романтические грёзы, где его ждало что-то необыкновенное и прекрасное. Вершинин мечтал об этом. Он был не чужд знакомствам с девушками. Но если они заговаривали с ним о комсомоле, о партии или развивали какой-либо коммунистический лозунг, то он сразу прекращал с ними всякое общение. В его понятии это было настолько не женственно, что Вершинин сразу терял к ним интерес. А других девушек в его окружении не было. Мысленно он уже влюбился в тургеневских девушек. Но пока он такую не встретил. Просто красивая девушка для него была вульгарна. Он ждал в них какой-то внутренней одухотворённости, душевного изящества, что обязательно должно было отражаться на их лицах. Да, такие лица Вершинин встречал до революции, когда он ещё был маленьким мальчиком, но где их взять теперь?
Там, на танцах, на пятом курсе, он познакомился и близко сошёлся со студентом Шпинелем Владимиром Семёновичем. Он тоже учился на физико-математическом факультете Киевского университета, но только на первом курсе. Шпинель так же был страстно влюблён в физику и уделял её изучению всё своё время. После окончания Вершининым университета их пути разошлись, но дружба осталась. Они изредка переписывались.
А сейчас он в Англии, в самом центре Лондона! Неужели всё это с ним наяву?! Неужели это ему не снится? … А в чьи руки он попал в Кембридже?! – К самому великому Резерфорду! – Не жизнь, а просто сказка!
Правда Резерфорд несколько удивился темой его исследований – разделение изотопов (изотопы, это когда у двух ядер одного и того же элемента одинаковое число положительно заряженных протонов, но разное число нейтрально заряженных нейтронов, что и обуславливает их разные физические и химические свойства – прим. автора). Но, мудрый Абрам Фёдорович, сразу  после  открытия  Джеймсом Чедвигом год назад

 
Лауреат Нобелевской премии Джеймс Чедвик
нейтронов, догадался, а вернее, своим научным чутьём предвидел, что скоро эта тема будет сверх актуальной.
Тем временем Вершинин уже успел познакомиться и с самим Чедвиком – учеником Резерфорда. Оба они стали лауреатами Нобелевской премии. Ещё в 1920 году Резерфорд высказал гипотезу о существовании в яде атомов нейтронов (нейтроны – это частицы ядра атома, не имеющие никакого электрического заряда, то есть они электрически нейтральны – прим. автора). И только через 12 лет, благодаря неимоверным усилиям и изобретательности, Чедвику наконец удалось экспериментально доказать их существование. А догадка Резерфорда по своей сути была очень проста – почему при одном и том же положительном заряде ядер атомов в виде протонов, у них разная атомная масса? И вывод о существовании нейтронов напрашивался сам собой.
Выглядел Чедвик как истинный англичанин. Он был высок, сух, носил очки, лицо его было типично европейское вытянутое и немного надменное. Сам он был несколько чопорен, но всё это отлетало от него, когда он увлекался какой-либо темой. Ему была интересна тема Вершинина, хотя он не видел в ней никакого практического смысла, но, тем не менее, очень обстоятельно помогал Вершинину советами. В разговоре Резерфорда с Чедвиком он как-то сказал ему:
- «Русские здесь что-то затевают, но что – пока сказать не могу».
- «Посмотрим», - сдержанно ответил ему Чедвик.
На этом пока и окончился их обмен мнениями, по поводу темы исследований Вершинина. А сам Вершинин хорошо помнил слова Иоффе:
- «Вы хотите стать первооткрывателем в науке?»
- «Да».
- «Вот и отлично. Берите эту тему. В мире ей пока ещё никто серьёзно не занимался. Вы будете первым. А дальше всё будет зависеть только от Вас. Максимум, чем я могу Вам помочь – это устроить вашу командировку в Англию к моему другу Резерфорду. Там у него в Кембридже сейчас мировой центр ядерной физики. Через несколько лет этой темой будут заниматься все физики мира. Вот увидите. Даю Вам шанс быть первым».
Так он и оказался в Англии. За прошедшие полгода пребывания в Англии, он уже успел многое сделать. Самое главное – он определил три пути – три принципиально разных метода, при помощи которых можно было разделить изотопы. Это электромагнитное разделение, газовая диффузия и газовое центрифугирование. Других методов он пока не видел, надо было разобраться с этими. Электромагнитное разделение обещает очень хорошую степень чистоты разделения, но очень малая производительность с очень большим энергопотреблением. Газовая диффузия гораздо проще – но где взять пористые мембраны на уровне атомов? Да – проблема! А способ газового центрифугирования всем хорош, но ожидается слишком малая степень чистоты разделения. Проблема заключалась в том, чтобы все эти способы описать математически, разработать схемы процессов, определить соотношения степеней чистоты разделения к затратам и, на основе этого научного анализа, – рекомендовать лучшее. Родина надеется на его работу, ждёт её. Иоффе доверил эту тему именно ему. – Какой груз ответственности! Вершинин помнил об этом каждую секунду, каждый миг.
Сегодня было воскресенье, и он решил сделать себе выходной. Рано утром в Кембридже Вершинин сел в поезд и через два часа уже был в Лондоне на вокзале Кингс-Кросс.

 
Лондон – железнодорожный вокзал Кингс-Кросс

Сразу по прибытии в Лондон он зашёл в посольство СССР, которое находится на улице Кенсингтон Пэлас Гарденс 13. Это был самый центр Лондона рядом с парком Кенсингтонские сады. Здание посольства представляло собой довольно большой двухэтажный особняк серого цвета с эркером посередине и с очень высокими потолками. В посольстве он отправил свои письма родителям на Родину и другу Шпинелю, который ещё учился в Киевском университете. Обратные письма от них он получал на свой кембриджский адрес. Так было дешевле. Здесь же в столовой посольства, он и пообедал. Это тоже было гораздо дешевле, чем обедать в Лондоне. А командировочные деньги у него были очень мизерные. Пообедав, он вышел из посольства и пошёл гулять по Лондону.  Ему оставалось пять часов до посадки на вечерний поезд, идущий в Кембридж.

 
Посольство Российской Федерации в Англии (современный вид)

Гуляя по Лондону, Вершинин не только любовался видами столицы Англии, не только думал о работе, но у него были и ещё две темы, о которых он думал. Одна из них была связана с тем, что в январе этого года в Германии к власти пришли фашисты во главе с Адольфом Гитлером, а это пахло войной.
 
Адольф Гитлер
Здесь в Англии это ещё не понимали и даже не обращали на это никакого внимания – так тогда казалось Вершинину. Но вскоре он понял, что это не так, что в Англии есть люди, которые уже сейчас видят угрозу миру и, по мере сил, борются с этим. Но это ещё будет у него впереди. Тогда Вершинин не мог себе даже и представить, что в Англии ему придётся заниматься не только наукой.
Но была у Вершинина и ещё одна тема помимо науки, о которой он не то чтобы думал, а, скорее, мечтал. Эта тема отвлекала его от работы, мешала сосредоточиться. Он её гнал от себя, – но всё было бесполезно. Она легко пробивала броню его воли и мощными раскатами взрывалась в его мозгу. В основном такие взрывы были с ним в обед и сбивали его с толку. Но, всё его существо хотело таких взрывов, ждало их, даже, можно сказать, жаждало их, как наркоман жаждет порцию наркотика и, тем не менее, он ничего не мог поделать с собой. Дело было в том, что ему понравилась одна девушка, которая так же, как и он, вела здесь, в Кавендишской лаборатории Кембриджского университета свои научные исследования. Он её часто видел во время обеда в столовой университета.

 
Столовая Кембриджского университета

Вершинин не знал, как её звать, чем она конкретно здесь занимается, и кто её научный руководитель. К ней за столик всегда подсаживались молодые люди, и между ними завязывался какой-то разговор. В принципе и Вершинин тоже мог подсесть к ней за столик, но он здесь никого не знал и очень стеснялся. К тому же все здесь знали, что он русский. А для англичан это было всё равно, что печать отверженного. Отверженного потому, что он был совершенно из другого абсолютно не понятного им мира. Мира, который, с одной стороны, был им интересен, с другой стороны – они инстинктивно боялись его. Для них он был дикий, даже не смотря на его типичную европейскую внешность. Вершинин мог только издали смотреть на неё и любоваться, изредка бросая свои взгляды.

 
Джейн Линдеманн

Робость его доходила до того, что он даже боялся встретиться с ней взглядами и быстро отворачивался, как только она поворачивала голову в его сторону. Когда она улыбалась своим соседям по столику и что-то им весело говорила – сердце у него ныло. Он страдал. После такого обеда ему было трудно сразу сосредоточиться на своих научных исследованиях.
А она была очень красива. Её красота просто завораживала Вершинина. В ней, в её печальном взгляде чувствовалась какая-то загадка в её глубоко интеллектуальной внутренней жизни. Эта загадка и была той изюминкой, тем мощным магнитом, который неудержимо притягивал его к ней. Особенно ему нравился излом её бровей, их разлёт. Ах, какая у них была изумительная линия! Именно с ней он мысленно связывал так высоко ценимую им внутреннюю одухотворённость. А под ними длинные ресницы, тёмные большие глаза и умный проницательный взгляд за которыми угадывалось душевное изящество. Нет, такой девушке было невозможно говорить неправду, она сразу это поймёт. А ещё ему нравился её великолепный высокий благородный лоб, над котором была уложена изумительной красоты причёска её чёрных густых волос. Прямой маленький нос, острый подбородок и манящая покатость женственных плеч – дополняли эту чарующую картину.
- «Какое это блаженство – смотреть на неё», - думал Вершинин.
Да, красивые девушки нравились ему, но изящные нравились гораздо больше. Если в девушке была одна только стандартная слащавая красота, то она казалась ему вульгарной. И только одухотворённость взгляда, изящество, нежность и скромность поведения по-настоящему привлекали его внимание.
Он не знал – радоваться ему этому чувству, или – нет. С одной стороны, оно ему мешало сосредоточиться на работе, с другой стороны, – он вообще не мог работать, если не увидит её. А это случалось. Не каждый раз за обедом ему удавалось увидеть её. Вершинин только узнал, что она ведёт свои исследования на химическом отделении Кавендишской лаборатории, так как она оттуда появлялась и туда уходила. И больше он не знал о ней ничего. Но на всё это тяжёлой плитой давила грусть. Грусть от безысходности. Он здесь временно, он иностранец, находящийся в командировке из коммунистической страны, а она подданная английского короля! Между ними пропасть. А если бы он с ней и познакомился, то о чём они могли бы говорить? У них ведь разные мировоззрения, разные взгляды на жизнь и идеалы, разная история жизни – что могло быть между ними общего?! И, тем не менее, несмотря ни на что, Вершинина неудержимо влекло к ней. Его природа не считалась ни с какими преградами, как невозможно погасить магнитное поле постоянного магнита никакими сверх убедительными доводами. …
Безумство юности – счастлив тот, кто его испытал.





2. Знакомство

За неделю до Нового 1934 года, перед зимней сессией в Кембриджском университете обычно устраивали бал. Бал проходил в столовой Кембриджского университета. Для этого оттуда предварительно были вынесены все столы и стулья.
Стоп! Стоп! Стоп! … В своём повествовании я увлёкся и слишком далеко забежал вперёд – надо хоть несколько слов сказать о том, что это такое – Кембриджский университет и что такое – Кавендишская лаборатория при этом университете.
Кембриджский университет был основан в 1209 году. Это одно из самых старинных учебных заведений мира и является очень привилегированным учебным заведением. Более сотни его выпускников стали лауреатами Нобелевской премии. Один из них наш соотечественник – Пётр Леонидович Капица. Более десяти выпускников стали премьер-министрами Великобритании. Сам университет структурно представляет собой конфедерацию из 31 колледжа по совершенно разным отраслям наук от общественных наук, философии, теологии, языкознания, до астрономии, физики, химии, медицины и так далее. Отдельно от колледжей в конфедерацию университета входит и Кавендишская лаборатория, находящаяся на территории университета. Она была образована в 1874 году как первая в мире учебно-научная лаборатория, где студенты и преподаватели совместно с сотрудниками университета проводили свои научные исследования в области физики. В тридцатых годах ;; века директором лаборатории был великий физик новозеландского происхождения, лауреат Нобелевской премии – Эрнест Резерфорд. Все здания университетского городка имели средневековую готическую архитектуру. Такую же красивую готическую внутреннюю отделку имело и помещение столовой Кембриджского университета. Это был огромный гигантский зал с очень высоким сводчатым потолком, продолговатые окна которого имели цветные витражи. По всем стенам были развешаны портреты знаменитых учёных, выпускников университета. … Вот, пожалуй, и хватит о самом университете. А теперь нам надо снова вернуться к нашему герою Андрею Вершинину.
Этого бала Вершинин ждал, причём ждал не просто, а с нетерпением, так как он твёрдо поставил себе задачу познакомиться на нём с этой девушкой. Почему-то он был уверен, что она на него придёт.
- «Не может такая красавица пропустить этот бал», - так думал Вершинин.
И действительно, он не ошибся – она пришла на него. … Но не тут-то было. Оказалось, что к ней невозможно было подступиться. Она пришла со своей компанией и юноши из этой компании наперебой приглашали её на танцы. … Вот уже прошёл один час бала, потом второй, третий, танцоры уже начали уставать, а к ней невозможно было пробиться.



 


 
Здания Кембриджского университета

- «О, Боже! У меня больше нет других шансов, а бал может скоро кончиться», - эта мысль придала Вершинину решительности и он, преодолевая свою робость, вошёл в группу её ухажёров и стал ждать момента, чтобы, опередив всех, первым пригласить её на следующий танец.
Так оно и случилось. Её многочисленные кавалеры уже немного устали и, поэтому, потеряли бдительность. И, как только окончился предыдущий танец, и её кавалер проводил девушку на прежнее место, Вершинин, опередив всех, пулей подлетел к ней:
- «Разрешите пригласить Вас на следующий танец», - чётко по-английски сказал ей Вершинин. Остальные её кавалеры в недоумении замерли. Немой удивлённый вопрос изобразили все их лица, – что этому русскому сейчас ответит их девушка?
- «Вы русский?»
- «Да», - твёрдо ответил ей Вершинин.
- «И Вы действительно умеете танцевать», - удивлённо с явным сомнением спросила его девушка, глядя прямо в его глаза.
- «Да», - так же твёрдо ответил ей Вершинин.
Девушка на мгновение задумалась.
- «Неужели сейчас откажет?» - мелькнула острая мысль в голове Вершинина, и он весь напрягся. Эта пауза, в течении которой он ждал её ответа показалась ему вечностью.
- «Хорошо, но, если Вы сказали мне неправду, то это будет последний танец, который я танцую с Вами», - и сразу на лицах её ухажёров как по команде появилась надменная улыбка.
- «Ну, разве может этот русский медведь танцевать столь изощрённые европейские танцы?» - примерно такая мысль промелькнула в головах у всех молодых джентльменов из её компании.
- «Спасибо», - коротко ответил ей Вершинин и, взяв её за руку, вывел на центр зала. Оркестр заиграл Венский вальс, и по залу полилась волшебная музыка короля вальсов Иоганна Штрауса. Музыка плавности ритмов пробудившейся от спячки природы всегда завораживала Вершинина. Ведь по натуре он был тонкий лирик, хотя и выбрал себе профессию физика.
Вершинин взял её правую ладонь в свою левую руку и вытянул её в сторону. Затем распрямил свою спину, откинул голову назад, поймал контакт своего торса с её торсом, свою правую руку завёл ей за спину и прикоснулся к её лопатке только ребром ладони, а не всей пятернёй, как это не профессионально делали английские юноши. От этого девушка удивлённо с интересом на него взглянула, но тут же потупила глаза. Вершинин быстро легко, точно в такт музыки, закружил её по залу. Когда на одном такте вальса он развернул свою партнёршу по часовой стрелке, а на следующем такте – против, что явно являлось признаком профессионального танцора, то девушка снова удивлённо взглянула на своего партнёра. Ей оставалось только держать контакт с ним своим торсом и следовать тому, как он её ведёт в танце и быстро перебирать ногами, чтобы поспеть за своим партнёром. Краем глаза Вершинин успел заметить, что за ними наблюдают. Самодовольство слетело с лиц её английских ухажёров. Они явно танцевали лучше всех в зале. Вскоре танец закончился.
- «Как быстро», - промелькнуло в голове Вершинина: «Это такое наслаждение – танцевать с ней!».
Он взял её правую руку в свою левую и повёл свою партнёршу к тому месту, где и пригласил её на танец. Кучка её английских кавалеров с интересом глядели на них:
- «Как этот русский с ней попрощается?» - было написано на их лицах, ведь он оказался таким отличным танцором. Вершинин всё это увидел, мгновенно оценил ситуацию и вдруг неожиданно сказал ей:
- «Разрешите пригласить Вас на следующий танец?»
- «Согласна», - тут же, не задумываясь, ответила ему девушка: «Вы отлично танцуете. Где Вы так научились танцевать?»
- «В России», - так же быстро ответил ей Вершинин, удивлённый её вопросом, и, не дойдя до кучки её кавалеров, он резко развернул её, и они снова пошли в центр зала. Опять краем глаза он успел заметить, как невольно вытянулись лица её кавалеров.
- «А этот русский нахал», - такая примерно мысль была написана на их лицах. Ведь он прямо из-под носа увёл у них симпатичную девушку.
Но больше времени для разговоров у них не было. Только они вернулись в центр зала, как оркестр заиграл аргентинское танго «Кумпарсито». Танец страсти и южного темперамента. Это был любимый танец Вершинина и его любимая музыка, и, ободренный столь успешным дебютом, он прекратил волноваться, левой рукой полностью обнял партнёршу, прижал её к себе, выпрямил спину, а правой рукой взял её левую руку и слегка согнул. Девушка, уверенная, что перед ней профессиональный танцор, не сопротивлялась. Оркестр заиграл музыку и Вершинин повёл её в танце. Весь фокус этого танца был в быстрой смене ритма: медленно, быстро и снова медленно. В процессе танца он положил ей на бедро свою правую руку и небольшими импульсами давал ей понять о резком повороте головы друг к другу прямо в лицо глаза в глаза, и, ещё сильнее прижимая её бедро, он подавал ей команду о резком наклоне её спины назад. И снова медленно, быстро, медленно, быстро. … Когда танец окончился, раздались хлопки – им стали аплодировать. Вершинин был на седьмом небе от счастья.
- «Сейчас я приглашу её ещё на один танец, а потом попрошу проводить её до дома», - так он думал, снова ведя её у тому месту зала, где он её и пригласил. Но неожиданно для себя он потерпел полное фиаско:
- «Разрешите ещё раз пригласить Вас на следующий танец?»
- «Нет, хватит. Я здесь не одна, а с компанией. Это уже будет неприлично».
- «Хорошо, тогда разрешите после бала проводить Вас до дома?»
- «Я это уже обещала другому кавалеру. Так что – извините».
В глазах у Вершинина всё заплясало и потемнело. Вот как! А он был так уверен в своём успехе! Так размечтался! … Он как в тумане довёл её до места, отпустил её руку, кивком головы поклонился, прошептал какие-то слова благодарности и отошёл прочь. Больше оставаться ему на бале было и не интересно, и очень мучительно. Он не смог бы смотреть, как она танцует с другими. Вершинин пошёл в гардероб, взял своё пальто и медленно пошёл в свой отель Роял-Кембридж на улице Трампингтон-роуд, где он снимал маленький одноместный номер третьего класса с дешёвой мебелью и общим санузлом.

 
Роял-Кембридж отель (современный вид)

Он вышел с территории университета. На улице было темно, промозгло холодно, дул ветер и нёс с собой мокрый снег.
- «А в Ленинграде сейчас морозы», - подумал Вершинин: «Наверно Абрам Фёдорович в актовом зале института тоже устроил новогоднюю ёлку с танцами».
Но эта мысль у него мелькнула и сразу улетучилась. И он снова стал думать о этой девушке.
- «А ведь я так и не узнал, как её имя», - с горечью подумал Вершинин. Потом он поймал себя на мысли, что уже стал и думать по-английски. Но этому он не удивился и не обрадовался. Ему это было всё равно. Горечь, обида и ревность терзали его душу. Он страдал.
- «Сейчас она, наверно танцует с теми, … из её компании. Смеётся, улыбается, а обо мне забыла», - думал он.
Но, через некоторое время, он начал рассуждать здраво:
- «А кто я для неё такой? … Иностранец, … да ещё и русский. Потанцевала два раза и забыла. … Как кавалер, я для неё полностью бесперспективен. … А что я? … Забыть её. Не замечать – я не смогу. … Говорят, что время лечит, … но я в это не верю. … Придётся проживать жизнь так, как она складывается. … Единственное, это то, что я смогу иногда на обедах её видеть, а на балах танцевать. … Командировка кончится и всё!».
С этими мыслями он подошёл к парадной двери своего отеля и по лестнице быстро поднялся на свой третий этаж. … В ту ночь ему не спалось. Уснул он только под утро. Сон его был тревожный с неприятными сновидениями.


3. Болезни и научные идеи

После наступления Нового 1934 года начались Рождественские каникулы. Студенты и постоянный состав Кавендишской лаборатории отдыхали. Столовая Кембриджского университета опустела. Но Вершинин всё равно ходил туда обедать, так как там было наиболее дешёвое питание. За это время ни самой девушки, ни её постоянных кавалеров Вершинин ни разу не видел. И отсутствие их ему было понятно.
- «Им есть куда поехать на каникулы», - думал он.
Позволить себе отдыхать Вершинин не мог, да и не хотел. Он прекрасно понимал исключительную уникальность своего положения.
- «Родина, устами Абрам Фёдоровича, сделала на меня ставку. Она надеется на результаты моей работы», - такой патетикой он подбадривал сам себя: «Я не имею права ничего не делать здесь в Англии, проедая народные деньги».
Но напрягать свою волю, чтобы заставить себя работать, ему было не надо, тема своих научных исследований его увлекла, и он подспудно всё время думал о ней, вникая в неё всё глубже и глубже. И первые результаты его то удивляли, то разочаровывали и снова удивляли. Самое главное, что он выяснил, это то, что для всех трёх способов разделения изотопов необходимо иметь сверхточные приборы измерения. А в России они были самые примитивные, это механические весы, для измерения массы, механические часы, для измерения времени и аналоговые амперметры, и вольтметры. Решить вопрос приборостроения можно было только с помощью применения микроэлектроники. Следовательно, необходимо было создавать новую отрасль промышленности – приборостроительную. А для этого сначала надо было создать специальные институты, как научно-исследовательские, так и учебные. В России этого тоже не было. Для способа центрифугирования (способ разделения изотопов, основанный на их разной центробежной силе, обусловленной их разной атомной массой – прим. автора) надо было создать электродвигатели практически не имеющие вибрации (так как вибрация «смажет» результат разделения изотопов – прим. автора). А это требовало создания такой новой отрасли промышленности как точное станкостроение. А в данный момент Россия закупала станки в Германии. Для способа диффузии необходимо было создать сверхтонкие плёнки с прочной кристаллической решёткой её атомов и молекул, которые были бы способны одни атомы изотопов пропускать, а другие отфильтровывать. А это требовало резкого развития химии. Причём развития химии как в научном плане, так и в промышленном.
Вершинин хватался за голову. Как ему оценить то, чего ещё просто нет?! И сколько потребуется лет и финансовых вложений, чтобы всё это осуществить?! … Вопросы, вопросы, вопросы.
- «Но меня и послали сюда, чтобы я раскопал эти вопросы и постарался на них ответить», - так думал Вершинин: «Да, как всё-таки мир тесно взаимосвязан. – Решение одной прорывной проблемы неотделимо влечёт за собой развитие смежных отраслей, как науки, так и промышленности», - продолжал он думать. Чтобы ответить на эти вопросы ему катастрофически не хватало знаний. Поэтому Вершинин целыми днями просиживал в библиотеке Кембриджского университета. Работа его увлекала, и время летело незаметно. Но это очень мало сказать – «увлекала». Работа его захватила всего и, приобретая одни знания, он ясно видел, какая это капля в море – его знания. И тут он вспомнил знаменитые слова Сократа: «Я знаю, что я ничего не знаю. Но другие и этого не знают». Он усмехнулся сам себе и продолжал работать. Работая, Вершинин не чувствовал усталости, но, добравшись до постели, тут же засыпал. Сон его был глубокий без сновидений. Отчёты о своей работе он отправлял по почте. Для этого ему надо было съездить в Лондон и зайти в Советское посольство. На бандероли он писал: СССР, Ленинград, Ленинградский физико-технический институт, ул. Политехническая, дом 26, директору А.Ф. Иоффе.
Так незаметно за работой пролетели рождественские каникулы и снова университет задышал. Его аудитории наполнились студентами, преподавателями и исследователями. Столовая университета снова заработала на полную мощность, наполнившись шумом её посетителей. И Вершинин во все глаза старался увидеть свою партнёршу по танцам. Но вот прошёл один день – её нет, второй – её нет, третий – её тоже нет. Он забеспокоился. Кстати, юноши из её компании были. Они совместно принимали пищу, весело о чём-то болтали, только не было её. Это было странно. Так прошла первая неделя после окончания рождественских каникул.
- «Может она переменила место работы, или заболела?» -  так думал Вершинин. Но подойти к юношам её компании и спросить, где она, не зная даже её имени, – он не мог. – Мучала ревность. Но, всё равно, надо было что-то делать. И, наконец, изволновавшись, в конце следующей недели он решился.
В пятницу сразу после обеда он зашёл в ту дверь, из которой выходила эта девушка. Это было отделение химии Кавендишской лаборатории. Войдя туда, он оказался в коридоре. Надо было спросить кого-то, кто сейчас окажется в этом коридоре, конечно, кроме тех юношей, которые её окружали. Вершинин страшно стеснялся, краснел, но старался побороть свою робость. Он понимал, что по-другому ничего не узнает. … Но вот ему повезло, и он увидел, как по коридору пошла какая-то девушка, небольшого роста, тоже черноволосая и в очках.
- «Мисс, можно Вас спросить?» - краснея и заикаясь, выговорил Вершинин.
- «Да, конечно».
- «Знаете, у вас здесь работает такая девушка … тоже как и Вы черноволосая, … но у неё такой излом бровей и такие длинные ресницы … . Последнее время она не появляется в столовой и … », - но девушка не дала ему договорить и перебила:
- «Я поняла, кого Вы имеете в виду – это Джейн Линдеманн. Она заболела двусторонним воспалением лёгких и сейчас лежит в больнице на улице Хилс-роуд, рядом её пересекает улица Ленсфиелд-роуд. Состояние её тяжёлое».
- «Спасибо Вам, мисс, за сведения. Всего Вам доброго. До свидания».
- «До свидания», - ответила ему девушка, и Вершинин вышел из этого коридора. Мысли его лихорадочно крутились:
- «О Боже! Она больна! Она больна и больна тяжело! … Надо скорее записать её имя – Джейн Линдеманн», - и он быстро пошёл на своё рабочее место, постоянно повторяя про себя: «Джейн Линдеманн, Джейн Линдеманн, … . А больница то, больница! О Боже, неужели забыл?! … Нет, нет – на пересечении улиц Хилс-роуд и Ленсфиелд-роуд. … Надо быстрее записать», - повторял он про себя, очень быстро идя в свой маленький рабочий кабинет. Вершинин почти бежал, не видя никого перед собой. И, придя в свой кабинет, он сразу записал все эти сведения на листе бумаги в своём рабочем блокноте. Только после этого успокоился и стал обдумывать свои дальнейшие действия:
- «Первое, – теперь есть повод её навестить, раз она больна. Второе, – надо что-то принести ей поесть. Но что?» - и он задумался: «Это должно быть что-то очень вкусное и полезное. … Но что?» - он опять задумался и через некоторое время ударил себя по лбу:
- «Ба! Да, конечно, лучший деревенский русский творог. Здесь в Англии вообще не знают такого продукта. А я его так любил в детстве и сейчас так по нему соскучился! Но купить его можно только в нашем посольстве. … Итак, решено, завтра в субботу еду в Лондон, иду в наше посольство, там в буфете покупаю творог и к нему обязательно банку мёда. Здесь в Англии мёд – большая редкость, считается лакомством и потому он очень дорог. А в воскресенье пойду навестить её в больнице. Думаю, в этот день там разрешают навещать больных. А по дороге куплю ей цветы. … О, я прекрасно помню, как на Родине девушки гордились, когда юноши им дарили цветы. Для них это был символ того, что их красота востребована и замечена. Я думаю, что англичанки, в этом смысле, не очень отличаются от русских девушек. … Женская природа ведь везде одинакова».
И, на следующий день, Вершинин планомерно стал осуществлять задуманное. Он встал рано утром, наскоро помылся и позавтракал в ресторане при отеле, затем сразу побежал на железнодорожный вокзал. Он как раз вовремя успел на утренний поезд, на Лондон. Через два часа он уже был в Лондоне на вокзале Кингс-Кросс. Не спеша, гуляя по городу, он дошёл до Кенсингтон Палас Гарденс 13 и зашёл в посольство СССР. Сначала он отправил по почте Иоффе в Ленинград очередной отчёт о своей проделанной работе и получил письмо от друга Шпинеля. Володя писал ему, что он уже на третьем курсе, что по-прежнему по выходным ходит на занятия секции бальных танцев и там о нём часто вспоминают как о хорошем танцоре – ставят всем в пример. Далее он писал, что по-хорошему завидует ему, а в будущем хочет посвятить себя физике нейтронов. Прочтя это, Вершинин внутренне улыбнулся себе:
- «Как редко в жизни мы встречаем единомышленников среди своих сверстников. … Какой он хороший товарищ, как жаль, что жизнь нас развела». Но вскоре его мысли снова переключились на Джейн. Он думал о ней:
- «Как она там? Ведь эта болезнь очень тяжёлая и опасная. Наверно завтра её будут многие навещать, и я затеряюсь в их толпе».
Он машинально пообедал в столовой посольства, в буфете купил целую крынку деревенского русского творога и банку с липовым мёдом. Потом вышел из посольства и медленно, через Кенсингтонские сады и Гайд-парк пошёл по направлению к железнодорожному вокзалу Кингс-Кросс. Сидя в поезде по пути в Кембридж, он смотрел в окно, ничего не видя перед собой, и глубоко задумался:
- «Да, я влюблён. … А вернее – это любовь. … Это надо твёрдо самому же себе осознать. Второй раз в жизни это уже не повторится никогда. Всё остальное – это может быть только жалкой подделкой. Сейчас – это серьёзно, это на всю жизнь. … Всю жизнь. … Всю жизнь», - он мысленно вдумывался в эти слова: «Любая человеческая деятельность должна иметь цель. Но цель надо достигать. Она лежит в будущем. … А какое будущее может быть у меня с Джейн? Даже если эта любовь будет взаимной», - и сам себе ответил: «Никакого будущего у меня с Джейн даже в принципе быть не может. Это исключено. – Мы для них дикие. А она росла и воспитывалась в монархической стране, ненавидящей красную Россию. … Так чего же я лезу в пропасть? … Да, вот вопрос. … Но я не могу заставить себя не лезть в эту пропасть! Вот в чём вопрос! … Не могу! Вот и всё!».
Вершинин невидящим взглядом всё смотрел в окно, прислонившись лбом к его стеклу. Голова его приятно охлаждалась, и ему было комфортно думать. Перед ним мелькали высоковольтные столбы, фермы, мелкие городки, но он ничего этого не видел, весь погружённый в собственные мысли.
- «А чего я ходил на секцию бальных танцев? … Я что, хотел быть профессиональным танцором? – Нет, не хотел. … Ну и зачем я туда ходил?» – и, подумав, опять сам себе ответил: «Я получал удовольствие, двигаясь под музыку, выражая её в своих движениях, в данный момент самого танца и не больше. Никакого танцевального будущего я за собой не видел. … А чем это отличается от моего сегодняшнего положения? … – Только по силе желания. Меня тянет к Джейн гораздо сильнее, чем тянуло на танцевальную площадку. А так, … тут тоже нет конечной цели. … Вот и дофилософствовался. … Оказывается, мы в жизни делаем не всё для достижения какой-то конечной цели, которая выше нашего личного – я. Многое делаем и для себя лично. Без этого не прожить. Такова логика жизни. Если я сейчас заставлю себя не общаться с Джейн, то просто сойду с ума. Я не смогу работать на благо Отечества. … Да, … одно взаимосвязано с другим. Работая на общество, я получаю удовлетворение от осознания недаром проживаемой жизни, а делая что-то для себя лично в своё удовольствие – я, тем самым, обеспечиваю условия для работы на общество. … Да, это необходимо. … Одно не может без другого. … Итак, решено – за Джейн я буду ухаживать, но только если она этого захочет. … А там видно будет. … Первая любовь – она, может быть, и самой последней. Но ничего лучше, ярче её уже никогда не будет – она не повторяется. Глупо мучать себя. Надо радоваться, что это случилось. Жизнь подарила мне этот кусочек счастья, хотя бы на несколько лет командировки». Вскоре, убаюканный равномерным покачиванием поезда, Вершинин задремал.
На следующий день он как следует выспался, умылся, позавтракал в ресторане при своём отеле и вышел на улицу. Термометр, на выходе из отеля показывал +5°С. Была переменчивая облачность, дул слабый восточный ветер, неся с собой сырость с Северного моря. На тот момент, когда Вершинин вышел на улицу, из-за туч на мгновение показалось солнце, осветив мокрый асфальт и лужи. Пахло сырой землёй, лениво каркали вороны. Людей на улице было мало. Воскресный готический Кембридж ещё спал. Больница, где лежала Джейн, находилась рядом с его отелем на соседней параллельной улице Хилс-роуд. Вершинин пошёл вперёд, свернул на Ленсфиелд-роуд и пошёл вдоль этой улицы. В руках он держал пакет с творогом и мёдом. Здесь, на этой улице, в цветочном киоске он купил три красные розы. Они были очень дорогие, но денег Вершинин на Джейн не жалел.
- «Я ведь в их понимании, – красный. Так пусть и мои розы тоже будут красными», - подумал Вершинин, внутренне улыбаясь своей шутке.
- «Но как там она? Ведь это очень тяжёлая болезнь. … Сейчас узнаю. … Но, наверно, там будет много желающих её навестить. … Ну, что ж, … надо вести себя скромнее. Сколько удастся с ней пообщаться, тому надо и радоваться», - с этими мыслями он свернул на Хилс-роуд. И здесь, на углу этих улиц и находилась больница, где лежала Джейн. В этот момент солнце зашло за тучи, стало пасмурно. Вершинин открыл дверь и вошёл в вестибюль больницы. Внутри всё было чисто и аккуратно, пахло карболкой. Медсёстры ходили в ослепительно белых халатах и косынках. Вершинин встал в очередь в справочное окно. Когда подошла его очередь, он спросил:
- «Добрый день, миссис. Я хочу навестить мисс Джейн Линдеманн. Скажите, куда к ней пройти?»
- «А кто Вы ей будете?»
- «Просто знакомый».
- «Вот как. … Но мы пускаем только родственников».
- «Сначала люди знакомятся, а потом становятся родственниками».
- «Вы её жених?»
- «Нет, просто знакомый», - медсестра задумалась. А потом сказала:
- «Знаете, она плоха и её никто не навещает. Пожалуй, сделаю для Вас исключение».
- «Спасибо, миссис», - поспешил ответить ей Вершинин.
- «Она лежит в седьмой палате пульмонологического отделения. Это на втором этаже. Вы снимите своё пальто, получите в гардеробе белый халат и бахилы и подойдите к сестринскому посту пульмонологического отделения. Сейчас там дежурит сестра миссис Габриэль Клиффорд. Представьтесь ей и с её разрешения Вы сможете навестить больную».
- «Большое спасибо миссис», - с горячим чувством благодарности в голосе сказал ей Вершинин.
Он всё так и сделал. После того как он надел на ноги бахилы и накинул на плечи белый халат, Вершинин поднялся на второй этаж, сразу нашёл там сестринский пункт, за которым сидела сестра и что-то писала в журнале. Вершинин спросил её:
- «Извините, Вы будете дежурной сестрой пульмонологического отделения миссис Габриэль Клиффорд?»
Сестра повернула к нему голову и просто ответила:
- «Да, это я».
Лицо её было классически правильное, строгое без всякой косметики и украшений – типичное европейское лицо англичанки средних лет. Её волос он видеть не мог, так как она была в косынке. В ней было что-то и надменное и, в то же время, доброжелательное одновременно.
- «Я пришёл навестить больную Джейн Линдеманн из седьмой палаты».
- «А кто Вы ей будете?»
- «Просто знакомый».
- «А как Ваше имя? Как мне ей о Вас доложить?»
- «Знаете», - замялся Вершинин: «Дело в том, что она не знает моего имени, так что говорить ей об этом бесполезно», – в голосе его было столько мольбы, столько деликатности, что сестра сразу сдалась:
- «Вот даже как?» - удивилась сестра и немножко понимающе улыбнулась: «Доложу ей, что к ней пришёл знакомый без имени. Но вряд ли она согласится Вас принять. Она ещё очень плоха, а Вы не являетесь её прямым родственником».
- «Спасибо и на этом, миссис», - с благодарностью в голосе ответил ей Вершинин.
Она ушла, но очень быстро вернулась:
- «Нет, она не может Вас принять. Ей сейчас элементарно плохо. Мерцающее сознание, и она, как женщина, сейчас не в виде. Так что лучше приходите на следующей неделе. Надеюсь, ей станет лучше, и она вас примет».
- «Да, миссис, очень жалко. Но что делать, раз так», - глаза Вершинина опустились, плечи обмякли, по всему было видно, что он очень расстроен: «Её жизни сейчас что-либо угрожает?» - с тревогой спросил её Вершинин.
- «Состояние её стабильно тяжёлое. Так определил врач», - ответила ему медсестра.
- «Понятно. … Да, передайте ей, пожалуйста, вот эту передачу», - и Вершинин протянул ей пакет с творогом и мёдом: «и цветы», - и отдал сестре букет красных роз.
- «Хорошо, я передам», - и сестра приняла у него пакет и букет.
- «Я обязательно навещу её на следующей неделе. Передайте ей. … И большое Вам спасибо за доброту и понимание».
- «Не стоит благодарности мистер».
- «До свидания миссис».
- «До свидания мистер».
Вершинин повернулся и пошёл на выход. Через некоторое время он уже был на улице. Накрапывал мелкий противный дождик. Было сыро и холодно.
- «Стабильно тяжёлое», - мысленно повторил Вершинин: «Да, конечно, ей сейчас не до меня. … Но странно – оказывается, её никто не навещает? Почему так? … Странно. … Очень странно. С виду она такая уверенная в себе и респектабельная. … Странно».
……………………………………………………………………………
- «Мисс Линдеманн – он ушёл и велел передать Вам вот этот пакет с какой-то едой и цветы», - с состраданием в голосе сказала дежурная сестра Габриэль Клиффорд.
- «Хорошо, сестра. … Положите, пожалуйста, продукты в холодильник, а цветы поставьте в вазочку на мою тумбочку, чтобы я могла их видеть», - слабым голосом отозвалась Джейн, не открывая глаз.
Её мутило. Она то проваливалась в какую-то яму, то снова выползала из неё. Слабость была такая, что трудно было пошевелиться. Аппетита совсем не было. Дыхание её было не глубокое поверхностное. При попытке глубокого вдоха, сразу больно резало в груди. Сейчас её ничего не интересовало, и ей было безразлично, кто её навестил. Ей постоянно делали капельницы и уколы. Есть, она себя заставляла.
Но на следующий день Джейн стало лучше. Голова совсем не болела. Сознание стало ясным и ей впервые захотелось есть. Она обратила внимание на три розочки, стоящие в вазочке у неё на тумбочке. Сразу у Джейн чуть, чуть поднялось настроение.
- «Интересно, кто это их принёс: Том, Вильям или Джек?» - подумала Джейн.
Отец к ней приехать не мог, так как в это время он находился в Германии в командировке по заданию своего патрона мистера Черчилля, а матери у неё не было. Хоть ей впервые и захотелось есть, но принесённую ей манную кашу она съела с трудом, так как её не любила. И тогда она решила попробовать те продукты, которые ей вчера кто-то принёс. Она сама встала с постели, шатаясь, подошла к холодильнику, который стоял у неё в отдельной палате, открыла его и нашла пакет. Потом она посмотрела, что находится в пакете и достала завёрнутую в бумагу какую-то не понятную ей белую массу, которая немного напоминала ей очень густую сметану. Эта масса вкусно пахла. Это Джейн сразу заинтриговало. Затем достала из пакета стеклянную банку и сразу поняла, что это мёд.
- «Боже мой, … какой дорогой продукт», - подумала Джейн: «Неужели они такие щедрые?»
На стеклянной банке была наклеена этикетка. Джейн с удивлением увидела, что этикетка написана на каком-то непонятном ей иностранном языке. Это её сильно озадачило.
- «Кто купил этот мёд и где его достал?» - эта мысль мелькнула у неё в голове. Но эта мысль у неё быстро прошла, так как ей захотелось поесть эту белую массу, предварительно полив её мёдом. Когда она вскрыла стеклянную банку, то душистый запах липового мёда ударил ей в нос.
- «Ах, какая прелесть! Надо быстрее попробовать».
И она взяла чистую тарелочку, которая была на столике в её палате для личных продуктов, отмерила себе треть этой странной белой массы, полила её мёдом, и стала осторожно есть. Было так вкусно, что за несколько минут она всё съела. Остальные две порции она решила оставить на потом, хотя есть эту вкуснейшую белую массу она хотела ещё. Остатки этой массы и мёд она убрала в холодильник и снова легла в постель.
- «Как хорошо!» - подумала Джейн: «Но кто это мог принести? Ведь это всё, наверно, стоит больших денег», - думала Джейн. Тогда она решила расспросить сестру, которая вчера принимала передачу.
- «Вчера с утра, после завтрака в нашем отделении заступила на дежурство сестра Габриэль Клиффорд. Сейчас после завтрака она придёт поставить мне капельницу, сделает укол и ингаляцию. Вот её я и расспрошу подробнее – кто это принёс?» - подумала Джейн.
Так всё и случилось. Вскоре пришла сестра Габриэль:
- «Доброе утро, мисс Линдеманн. Как Ваше здоровье?»
- «Спасибо миссис Клиффорд. Сегодня мне намного лучше. Я даже сама встала с постели и немного поела продукты из той передачи, которую Вы мне вчера принесли».
- «Я очень рада, мисс Линдеманн», - сестра Габриэль искренне улыбнулась. Она сострадала этой одинокой Джейн и даже была рада, что за третью неделю её болезни её хоть кто-то навестил.
- «Миссис Клиффорд, а кто меня вчера навестил? Никакой записки в передаче я не нашла».
- «Не знаю, мисс Линдеманн. Он постеснялся назвать себя, сказал, что Вы его всё равно не знаете».
- «Очень странно. Я знаю всех своих знакомых».
- «Но, тем не менее, он постеснялся себя назвать и, повторяю, сказал, что Вы его не знаете».
- «Ну хорошо, тогда хотя бы опишите, как он выглядел».
- «Хорошо, мисс. Он роста чуть выше среднего, волосы тёмные, прямые, лицо типичное английское, но только очень строгое», - это Джейн ничего не говорило.
- «А может Вы заметили в нём какие-либо особенности?»
- «Да нет», - неуверенно сказала сестра: «Вот только речь у него какая-то больно странная. Не то чтобы акцент, но только она у него очень правильная. А точнее – в его речи полностью отсутствуют типично английские сленги».
Смутное сомнение закралось в душу Джейн:
- «Нет, этого просто не может быть. Какая глупость может прийти мне в голову», - подумала она, а вслух сказала:
- «Знаете, миссис Клиффорд, он мне принёс какую-то странную белую массу, похожую на нашу очень густую сметану, но только гораздо вкуснее. Посмотрите, пожалуйста, в холодильнике и сами попробуйте. Может, Вы знаете, что это за продукт?»
- «Хорошо, мисс Линдеманн, только давайте сначала я Вам сделаю укол, ингаляцию, потом поставлю капельницу, и, пока Вы лежите под капельницей я попробую этот продукт».
Так она и сделала. Когда Джейн лежала под капельницей, она взяла чистую чайную ложку, открыла холодильник и попробовала эту странную белую массу.
- «Это русский национальный продукт – называется творог», - уверенно сказала сестра: «Кстати, Вам он сейчас очень полезен».
Джейн лежала с закрытыми глазами под капельницей без движения:
- «Боже мой! Это он!» - тот самый её русский партнёр по танцам на предновогоднем бале, о котором она даже и забыла и который всё время сверлил её взглядом во время обедов: «Вот это да! Никогда бы не подумала. … А как мастерски профессионально он танцевал! Редкие англичане так танцуют. … Да! … Чудеса!» - … .
- «Мисс Лидеманн, … мисс Линдеманн. Открывайте глаза», - трясла её за руку сестра Габриэль: «Процедура окончена. Я ухожу. Моя смена будет через два дня».
Джейн очнулась от своих дум:
- «О! Спасибо миссис Клиффорд. Отдыхайте. До свидания», - и сестра Габриэль ушла, а Джейн всё усиленно думала:
- «Нет, нет, надо дать ему понять, чтобы он за мной не ухаживал. Это всё равно ни к чему не приведёт, ведь он русский и красный. … Да, вот, кстати, и розы красные он мне подарил. … Это что – совпадение или какой-то вызов? … Интересно, он коммунист или – нет? … Хотя нет – слишком молод ещё. … Правда, у них там, в России, говорят, есть ещё какая-то молодёжная организация, из которой и принимают в коммунисты. … Он ещё, наверно и безбожник. … Хотя, … я-то что, разве серьёзно верю? … Так – обряд, да и только. А папа со своим патроном о Боге вообще не вспоминают. … Но какой он принёс мне вкусный продукт! Боже мой! А какой мёд! … Ах, был бы он англичанином … . Если мне к воскресенью станет лучше, то придётся его принять, а там видно будет. … Ох, скоро будет обход врачей».
Но от съеденного завтрака и творога с мёдом, от медицинских процедур и от мыслительных усилий, вызванных такой догадкой и последующих эмоций, силы у больной Джейн поубавились, и она сладко заснула.
……………………………………………………………………………...
В начале 1934 года сенсационная новость облетела весь мир физиков –  итальянский физик Энрике Ферми получил трансурановый элемент с порядковым номером 93! (трансурановый элемент, это элемент, в таблице Менделеева следующий за ураном, у которого порядковый номер 92 – прим. автора). Ферми облучал уран медленными или тепловыми нейтронами (при ударе нейтрона о ядро атома урана нужно какое-то время, чтобы произошла ядерная реакция, чем нейтрон движется медленнее, тем это время будет больше, следовательно, и вероятность производства ядерной реакции будет больше – прим. автора) и заявил, что он получил следующий трансурановый элемент с порядковым номером 93! – Чудо, да и только! Всю следующую неделю Вершинин обдумывал и обсуждал эту новость. Но что-то ему в ней не понравилось.
- «А так ли всё это?» - думал Вершинин: «Ведь Ферми просто сам решил, что он открыл 93-ий элемент, но этот факт он не доказал. Никакого тонкого масс-спектрометрического анализа он не делал. Да в Италии таких приборов то просто и нет (масс-спектрограф, – это физический прибор, в котором с помощью сильного магнитного поля разделяют движущиеся заряженные частицы по их удельным зарядам, а, заранее зная эти заряды у различных частиц, можно легко идентифицировать ту или иную частицу, полученную в результате той или иной ядерной реакции – прим. автора). Они есть только в Германии. А немцы почему-то молчат? Странно. … Странно. … Абрам Фёдорович всегда учил меня, что верить можно только бесспорным фактам, полученным из правильно поставленного опыта. А всё остальное – это гипотезы и не больше (гипотеза, – это предварительное не доказанное объяснение опыта или наблюдения – прим. автора). … Да и вообще, – а могут ли быть в принципе элементы с ещё большим порядковым номером? Ведь электростатические силы отталкивания большого числа протонов будут стараться разорвать ядро атома. … Да, … это вопрос!» - так мыслил Вершинин.


 
Лауреат Нобелевской премии Энрике Ферми

А по вечерам, ложась спать, он мечтал, что в воскресенье на этой неделе Джейн окрепнет и примет его. В субботу он, как и на той неделе, съездил в Лондон за творогом и мёдом, а в воскресенье снова пошёл в больницу к Джейн. И, как и на прошлой неделе, по пути купил ей три розы, но, только на этот раз – белые. В этот день по пульмонологическому отделению больницы дежурила другая медсестра. Сходив в палату к Джейн, она сообщила ему, что он может её навестить и что мисс Линдеманн стало гораздо лучше. От этой новости сердце Вершинина бешено заколотилось, и унять его он не мог. Ведь теперь менялся его статус – он уже не случайный кавалер по танцам, а ухажёр.
……………………………………………………………………………...
В этот день Джейн уже чувствовала себя гораздо лучше, чем неделю назад. Силы заметно прибавились, но делать глубокие вдохи она ещё пока боялась. С утра после завтрака и процедур Джейн быстро привела себя в порядок, причесалась, слегка применила косметику, села в постели и стала думать:
- «Отказать ему в ухаживании? – Не сейчас. Это было бы не тактично. … Ну, тогда о чём мне с ним говорить? – Он ведь человек с другой планеты – он красный! … Надо быть сдержанной. Поговорить только о самых банальных вещах, например, об искусстве. … А что он, русский медведь, понимает в искусстве? … Хотя нет, он ведь великолепный танцор. Он чувствует прекрасное в танце – это факт. Но не возможно чувствовать прекрасное в танцах и не видеть прекрасное в литературе, живописи … . Это раз. И ещё можно поговорить о родственниках. Это два. Но ни в коем разе не говорить с ним о политике! Это будет недопустимо.  Я не смогу слушать их красные бредни. А для него мы все буржуи», - но мысли Джейн резко прервались.
В этот момент к ней в палату вошла дежурная сестра и спросила её, согласна ли она принять посетителя?
- «Да, пусть войдёт», - тут же ответила ей Джейн, и сердце её тоже сильно заколотилось.
Через пол минуты дверь к ней в палату скрипнула. Джейн закрыла глаза. Когда она их открыла, то увидела его. Вершинин был в своём обычном костюме с галстуком, поверх которого был надет белый халат. В правой руке он держал букет белых роз, в левой – пакет с передачей.
- «Здравствуйте мисс Линдеманн», - волнуясь, краснея, с трудом выговаривая слова, сказал ей Вершинин, и, не дожидаясь её ответа, добавил: «Возможно, Вы забыли меня. Я с Вами танцевал два танца на университетском предновогоднем балу».
- «Нет, нет, я хорошо Вас помню. Вы прекрасный танцор. … Однако – здравствуйте и, пожалуйста, садитесь на стул возле моей кровати. Зачем же стоять», - с достоинством, но, вместе с тем очень просто нейтральным голосом ответила ему Джейн.
- «Спасибо мисс», - Вершинин подошёл к указанному ему стулу и сел. Теперь Джейн была совсем рядом с ним. Лицо её завораживало его своей красотой. Именно той красотой, которую он любил – строгой и одухотворённой. Он совсем оробел, но, тем не менее, слегка заикаясь от волнения, продолжил:
- «Это Вам, мисс Линдеманн», - и протянул ей букет с белыми розами.
- «О! Мистер … », - тут она споткнулась, но сразу и поправилась: «Я даже не знаю, как вас звать?»
От того, что Джейн говорила свободно и легко, Вершинин стал ещё больше смущаться:
- «Моё имя – Андрей, а фамилия моя – Вершинин. Я русский. Правда у нас в России есть ещё и отчество, но здесь у вас в Англии такое обращение не принято».
- «Мистер Вёрши», - правильно повторить русскую фамилию Джейн не могла, ей мешал устойчивый навык английской речи, требующий просовывать свой язык между кончиков передних зубов: «конечно спасибо за букет роз, поставьте их, пожалуйста, в вазочку, которая стоит на моей тумбочке. Но прошу Вас, не надо покупать мне цветы, сейчас зимой они ведь очень дорогие».
Цветы – розы! Ах! Этот столь редкий знак рыцарского отношения к женщине. Он так обрадовал её! И, в то же время, удивил – ведь это исходило от красного – русского хама, как писала о современных русских английская пресса, а не от утончённого английского джентльмена:
- «Неужели английская пресса пишет неправду?! – Но тогда именно это уже не по-джентельменски», - подумала Джейн. И опять она отметила: «Но он совсем не похож на русского».
Вершинин молча встал, взял указанную ему вазочку, налил из умывальника в неё воду, вставил в вазочку цветы и поставил её на тумбочку прямо перед глазами Джейн.
- «Почему он молчит? Я уже выдохлась, что сказать ему дальше. … Боже, но по строению его лица он настоящий англичанин. Никакой мужицкой грубости русских в нём нет», - успела подумать Джейн, и улыбнулась ему, глянув на белые розы.
- «Мисс Линдеманн, позвольте не следовать вашему замечанию. Для меня большая радость, что Вы принимаете мой подарок. Мне этого достаточно и на большее я и не рассчитываю», - медленно, чётко формулируя свои мысли, проговорил Вершинин и снова сел на указанный ему стул.
- «Боже мой! Откуда в нём столько светскости, столько такта? Ведь он русский хам. … А может он и не русский? … Хотя нет, у него слишком правильная речь и ни одного сленга. Англичане так не говорят», - снова подумала Джейн, уже с близкого расстояния разглядывая Вершинина, а вслух сказала:
- «Спасибо Вам, мистер Вёрши. Конечно, Вы вольны делать то, что считаете для себя правильным», - с чувством благодарности в голосе и уважения ответила ему Джейн, а про себя подумала: «Нет, нет, никаких вольностей, ни тени пренебрежения к нему я не должна себе позволить. … Но как он не похож на образ русских, что навязывает нам пресса! … Конечно, он истый джентльмен, это несомненно, это бесспорно», - но тут мысли её прервал голос Вершинина:
- «Мисс Линдеманн, а это Вам передача – русский деревенский творог и банка русского липового мёда».
- «О! Мистер Вёрши, я так благодарна Вам, так благодарна! Я впервые ела этот русский продукт и мне он очень понравился. А врачи мне сказали, что он мне ещё и очень полезен. Огромное Вам спасибо. … Положите свою передачу в холодильник».
Вершинин снова встал со стула, подошёл к холодильнику, и положил туда свою передачу, затем снова сел на стул возле Джейн.
- «Мистер Вёрши. А как Вы узнали, что я больна и нахожусь здесь в больнице?» - с улыбкой спросила его Джейн, прямо глядя ему в глаза.
Этот взгляд жёг сердце Вершинина. Она была так близко от него, улыбалась ему, и её разговор был посвящён только ему. Рядом никого не было. От ощущения счастья и блаженства у него слегка кружилась голова.
- «Я зашёл на отделение химии Кавендишской лаборатории. Там в коридоре встретил черноволосую девушку небольшого роста в очках. Я описал ей Вашу внешность, и она мне всё и рассказала. Вот я и здесь».
- «А, … понятно, это мисс Аннабель Смит – моя знакомая», – сказала Джейн, затем осторожно вздохнула. Ведь она тоже испытывала волнение, которому она ещё не могла дать объяснение самой себе:
- «Я представляю, каких это стоит денег, мистер Вёрши. Вы, наверно, очень богатый человек?» - не удержалась Джейн. Что делать, расчётливая природная англичанка так и лезла из неё.
- «Мисс Линдеманн, мне горько подумать, что Вы хотите обидеть меня. Ведь я это делаю от чистого сердца, и, кроме удовольствия побыть в Вашем обществе ещё чуть-чуть, на большее я и не рассчитываю».
- «Извините, мистер Вёрши. Я не думала, что эта невольно вырвавшаяся у меня фраза может Вас обидеть. Ещё раз, извините пожалуйста», - и сразу стала оправдываться: «Видите ли, англичане очень практичный народ и во всём мы видим материальную сторону. Так уж мы воспитаны. Я слышала о русской открытости, беспредельном гостеприимстве, но мы – англичане, не такие. Так что Вы привыкайте к нам и не обижайтесь», - примирительно сказала ему Джейн. А про себя подумала: «А ведь ещё несколько минут назад я хотела его прогнать! … Какая я дура! … Ах, все бы англичане были так симпатичны как он», - и опять Вершинин перебил её мысли:
- «Я очень рад, мисс Линдеманн, что Вам так понравился русский творог и мёд, да ещё, оказывается, Вам это так полезно сейчас. А теперь скажите, как Ваше здоровье?»
Но на то, как пойдёт разговор дальше, Вершинин не мог даже и рассчитывать:
- «Мистер Вёрши, мы с Вами люди примерно одного возраста, а говорим, как настоящие чопорные англичане», - тут она улыбнулась своей шутке, улыбнулся ей и Вершинин. Затем Джейн продолжила: «Предлагаю Вам обращаться ко мне просто – Джейн, а я к Вам, просто - Эндрю», - так на английский манер она переиначила его имя.
Когда Джейн непроизвольно, под влиянием момента сказала эти слова, то сразу спохватилась:
- «О Боже! Да что же я делаю, куда меня несёт?! Я перестала управлять собой. … Что со мной случилось?!» - и опять Вершинин прервал её мысли:
- «Хорошо, пусть будет так, Джейн, как ты хочешь. А теперь всё-таки ответь мне на вопрос: как твоё здоровье?» - голос Вершинина уже был уверенный, крепкий, исчезло его заикание от волнения. А про себя он подумал:
- «Поразительно! Я не мог даже и надеяться, что так повернётся разговор! … А я так плохо думал об англичанах. А они, оказывается, тоже люди … хотя и не такие как мы», - но тут его мысли уже прервала Джейн:
- «Эндрю, у меня было двухстороннее воспаление легких, и я была очень плоха. Но сейчас кризис уже прошел, и я уверенно пошла на поправку. Мне стало гораздо лучше. Но лечиться мне ещё долго».
- «Понятно, Джейн. Я очень рад, что ты пошла на поправку».
Джейн молчала. Вершинин немного подумал и спросил её:
- «Джейн, может я уже утомил тебя и мне лучше уйти?»
- «Эндрю, ты можешь уйти, когда тебе это захочется, но меня ты не утомил. Более того, я не скрываю, что рада твоему приходу», - эту фразу Джейн сказала сразу, не задумываясь, естественно, но внутри неё всё же сидела истинная англичанка и внутренний голос ей твердил: «О Боже! Куда меня несёт! … Я потеряла всякие нормы приличия! … Я просто навязываюсь ему».
- «Спасибо, Джейн. Я с удовольствием ещё посижу с тобой. Тогда у меня к тебе естественный вопрос: чем ты занимаешься в Кавендишской лаборатории?»
- «Вообще я окончила Кембриджский университет по специальности – физическая химия. А сейчас я занимаюсь тем, что пытаюсь математически описать цепные реакции в химии».
- «О! Это, наверно, очень интересно – быть первой, вторгнуться в неизвестное, открывать что-то новое».
- «Да, работа меня очень увлекает. Когда мне стало лучше, прошла дурнота и головные боли, я снова стала обдумывать свои дифференциальные уравнения».
- «А где это может найти практическое применение?»
- «В химии, при изучении каких-то химических процессов. Например, явление взрыва – это химическая реакция с очень большим коэффициентом реактивности».
- «А что такое коэффициент реактивности?»
- «Это отношение количества приращения радикалов в последующем поколении к их количеству в предыдущем».
- «Насколько я понимаю, радикал у вас – это атом или молекула, способная самостоятельно вызывать продолжение химической реакции, в результате которой тоже будут образовываться другие радикалы уже следующего поколения?»
- «Абсолютно правильно», - Джейн довольно улыбнулась ему и добавила: «Эндрю, ты наверно был отличником?»
- «Да».
- «Но я тебе ещё не всё рассказала».
- «Я с удовольствием тебя слушаю, Джейн».
- «О! Какая это радость, рассказывать о любимом деле, когда тебя с удовольствием слушают!»
Всё лицо её расплылось в улыбке. Причём улыбке не деланной, не ради вежливости, а настоящей естественной, исходящей из глубины души. Этот миг был прекрасен и Вершинин просто пил её красивое классическое лицо, которое теперь было так близко от него. А между тем Джейн, забыв свою чопорность с которой начала этот разговор с увлечением продолжала:
- «Моя задача, вычислять этот коэффициент реактивности у различных химических реакций. Это было бы не интересно и мне бы скоро наскучило делать одно и то же дело, но я обнаружила, что этот коэффициент у одной и той же реакции может меняться при различных условиях. А экспериментатор на эти условия может влиять и, тем самым, планово регулировать цепные реакции в химии. Это сразу расширило мою область исследований», - здесь Джейн тяжело задышала и прервалась – ей не хватило воздуха, она стала задыхаться и резко побледнела.
- «Я позову сестру!» - тревожно сказал Вершинин и уже встал со стула.
- «Не надо! Не надо!» - остановила его Джейн: «Сейчас пройдёт», - сказала она тихим голосом: «Я просто очень увлеклась разговором. А при разговоре мы потребляем больше воздуха. А я ещё не поправилась. … Я сейчас полежу в покое, а ты мне что-нибудь расскажешь о себе».
- «Хорошо, Джейн».
И он стал рассказывать о себе. О своём детстве, годах учёбы в университете, о занятиях бальными танцами, о своём друге – Шпинеле, о аспирантуре в Ленинграде и … . Но тут Джейн его прервала:
- «О себе ты до расскажешь потом. Я отдышалась, мне стало лучше. И мне хочется рассказать тебе самое главное, к каким мыслям я пришла перед самой болезнью».
- «Я слушаю тебя, Джейн, рассказывай. Я это говорю тебе искренне, это мне очень интересно как учёному».
Но тогда они ещё не могли знать, что очень скоро их области научных интересов соединятся, но, правда, отнюдь не в химии.
- «Мне в голову пришла очень интересная мысль, что все мои дифференциальные уравнения цепных реакций в химии применяются и в биологии».
Здесь Вершинин не выдержал и перебил её. Слушая Джейн, он, незаметно для себя тоже стал азартен в её области научных исследований и, услышав слово «биология», обо всём догадался сам:
- «То есть, ты хочешь сказать, что распространение заразных инфекций, распространение насекомых, бактерий – это те же цепные реакции?»
- «Совершенно верно, Эндрю!» - от удовольствия и радости Джейн аж захлопала в ладоши.
- «Джейн, чуть-чуть успокойся. А то тебе опять не хватит воздуха, и спокойно продолжай рассказывать дальше. Ты даже не представляешь себе, как мне интересно».
И Джейн реально увидела, что Вершинин не рисуется перед ней, не имитирует своё внимание, чтобы ей польстить, что и ему, как учёному, это интересно. И она начала увлечённо рассказывать. А Вершинин внимательно слушал её. … Это была идиллия. Так незаметно сошлись на земле два человека – абсолютно разные во всём, кроме одного – они оба страстно любили науку.
Через некоторое время дверь в палату открылась и вошла дежурная сестра:
- «Мисс Линдеманн, скоро обед, а я должна до обеда сделать Вам ряд процедур. Я всё ждала, когда Ваш посетитель уйдёт, но больше ждать я не могу».
- «О, Джейн, мы заболтались. Я должен срочно уйти», - сказал Вершинин вставая: «Мне было с тобой очень хорошо. Спасибо, что уделила мне столько внимания».
- «Приходи в следующее воскресенье, Эндрю».
- «Обязательно приду».
- «Буду ждать».
Они помахали друг другу руками, и Вершинин вышел из палаты. Душа у него пела:
- «Она выздоравливает, хотя ещё и очень больна. Это главное. А то, как мы с ней провели время – это невероятно, это фантастика, это радость, которую мне посчастливилось испытать! Наверно мало, кто в мире испытывал такие минуты. За что мне так повезло? Что я успел такого хорошего в жизни сделать? … А я, дурак, ещё сомневался».
- «Мистер, мистер», – услышал Вершинин голос вахтёра: «Вы забыли снять бахилы. Так и уйдёте на улицу в них».
- «Ах, извините, задумался», - Вершинин как будто упал с неба на землю. Эти слова его отрезвили. Он быстро сел на скамью в гардеробе, снял свои бахилы и кинул их в корзину, где было написано «Использованные бахилы». Затем он вышел на улицу и, мгновенно, снова улетел на небо:
- «… ещё сомневался, стоит ли мне поддерживать отношения, не имеющие естественного конца и смысла. … Стоит! Стоит! Стоит! Хотя бы ради этих волшебных минут, … нет – часов, которые мы сейчас провели вместе. Что, по сравнению с этим, всё остальное? – Мелкие страсти, тщеславие, ничтожные интересы, животные инстинкты! – Тьфу! … Вот ради таких мгновений и стоит жить. … Жить! … А что я в жизни сделал», - Вершинин на мгновение задумался: «Да ничего. Эти волшебные мгновения мне ещё надо отработать», - так за этими мыслями он дошёл до своего отеля. Вокруг он не замечал ничего, ни людей, ни погоду – ничего.
Вдруг он почувствовал, что очень голоден. Все имеемые у него на сегодня и на несколько дней вперёд командировочные деньги, он израсходовал на поездку в Лондон, на продуктовую передачу для Джейн и цветы. Но силы воли перетерпеть голод у него не хватило. Он пошёл в буфет при ресторане отеля и купил себе булочку и стакан молока.
……………………………………………………………………………...
- «Господи! Что он теперь обо мне думает? Наверно то, что я вешаюсь ему на шею. … Ведь когда он уходил, я вдогонку ему крикнула – Буду ждать! Вот дура! … Никогда не думала, что со мной может быть такое. Теперь он может подумать, что все англичанки такие. … И что на меня нашло, что я полностью потеряла контроль над собой?!» - потом Джейн опомнилась, мысли её резко перевернулись, и она уже стала мыслить по-другому: «Ведь это шаг в никуда! Об этом я просто забыла. Эти отношения не кончатся ничем. … Так зачем же они мне?» - это говорил в ней какой-то другой рассудочный голос англичанки, глубоко сидящий в её голове. А настоящая Джейн говорила совсем другое:
- «Ах! Как бы поскорей дождаться воскресенья, чтобы, наконец, снова увидеть его?! Если бы я работала, то это меня хоть как-то отвлекло. А так – лежать в одном помещении с одной мыслью дождаться воскресенья?! О! Как это мучительно!» - такие мысли проносились в возбуждённой голове Джейн, когда она лежала под капельницей.
……………………………………………………………………………...
Началась следующая рабочая неделя. И, как бы ни владел образ Джейн всеми мыслями Вершинина, но надо было работать. Самым главным для него сейчас было выяснить отношение Джеймса Чедвика и самого Эрнеста Резерфорда к открытию Энрике Ферми 93-го элемента. Но перед этим он решил проконсультироваться с ещё одним русским учёным, таким же, как и он командированным сюда из России Петром Леонидовичем Капицей.
Пётр Леонидович Капица приехал в Англию ещё в 1921 году вместе с группой советских учёных, в которую входили: величайший учёный-корабел Алексей Николаевич Крылов и известный физик Абрам Фёдорович Иоффе. Оба учёных были с мировым именем. Цель их визита в Англию – это помочь России восстановить разрушенную промышленность в результате Первой мировой войны, революции и Гражданской войны. Они должны были закупить соответствующее научное оборудование и литературу. В Кембридже Пётр Леонидович познакомился с великим Эрнестом Резерфордом. Он увидел его лабораторию и очень захотел там работать. Однако, Резерфорд не доверял русским – выходящим из Советской России. И это было совершенно не удивительно. Так как в то время между Англией и Советской Россией не было даже дипломатических отношений. Но, настойчивость Капицы, всё же взяла верх и ему удалось уговорить Резерфорда дать ему возможность поработать в Кавендишской лаборатории. Когда он уехал из России, то он потерял там свою первую жену и двух детей. И, хотя его работа в Кавендишской лаборатории у Резерфорда была очень успешной, но он страдал от одиночества и семейной неустроенности. Через пять лет он встретил в Париже дочь русского учёного-корабела А.Н. Крылова – Анну Алексеевну, которая жила там в эмиграции. Они поженились и, к тому времени, когда Вершинин работал в Кавендишской лаборатории, у них уже было двое детей – два сына: Сергей и Андрей. За свои заслуги в научных исследованиях Резерфорд представил Капицу английскому научному сообществу, и он был избран членом Лондонского королевского общества.

 
Лауреат Нобелевской премии Пётр Леонидович Капица в Англии
 
П.Л. Капица с молодой женой Анной Алексеевной в Англии

В Кавендишской лаборатории, в которой работал Капица, стоял самый первый в мире ускоритель. На нём впервые Резерфорд в 1911 году рассеивая ;-частицы (это ядра атома гелия, состоящие из двух протонов и двух нейтронов – прим. автора) доказал существование в атомах положительно заряженного ядра. Сам ускоритель занимал два этажа в лаборатории. Но в 1931 году Резерфорд выхлопотал у Английского правительства 15 тысяч фунтов стерлингов на постройку и оборудование специального здания для персональной лаборатории Капицы. В феврале 1933 года в Кембридже состоялось торжественное открытие этой лаборатории. На свои деньги Пётр Леонидович построил двухэтажный дом, который расположен на северо-западе Кембриджа на улице Харингтон-роуд. Это была старинная римская дорога, которая была проложена ещё тогда, когда Англия была частью Римской империи.
Вершинин часто приходил в гости к Петру Леонидовичу и его жене Анне Алексеевне. Они много беседовали и расспрашивали его о России. Сами они в Россию ездили только по отпускам. Анна Алексеевна была очень строгой женщиной, воспитывала двух сыновей и содержала дом в образцовом порядке. Она часто вспоминала Льва Давыдовича Ландау, который находился в Кембридже в Кавендишской лаборатории четыре месяца в 1930 году и, по её словам, вёл себя вызывающе – всё время старался их с мужем дразнить.
Когда Вершинин спросил Петра Леонидовича о том, как Резерфорд и Чедвик реагировали на то, как Ферми объяснил свой опыт, то ответил ему, что они считают это выдающимся открытием и, что элементы с порядковым номером больше 92, скорее всего имеются и в природе, но их очень мало, то есть они принадлежат к разряду редкоземельных. Вершинин принял это к сведению, но всё равно сомнения у него остались. Суть его сомнений состояла в следующем. В то время считалось, что силы электростатического отталкивания протонов уравновешиваются ядерными силами поверхностного натяжения, как в капле жидкости. Было ясно, что эти ядерные силы – короткодействующие. Поэтому вопрос стоял так: при каком порядковом номере элемента, то есть при каком числе протонов в ядре атома, короткодействующие ядерные силы притяжения уже не смогут удержать в одном ядре разрывающие его электростатические силы взаимного отталкивания положительно заряженных протонов? Иными словами, – при каком предельном числе протонов нарушится это равновесие? Но это была только его мысль. Он даже не выражал её на бумаге, а постоянно обдумывал её. А отсюда автоматически и возникала физика, поясняющая природу появления изотопов у различных элементов. При насыщении ядер элементов нейтронами, то есть образовании самих изотопов, не повышались разрывающие его ядро силы электростатического отталкивания.
- «Всё это понятно», - думал Вершинин: «Но почему, отправляя меня сюда в Англию, Абрам Фёдорович, поставив передо мной задачу, заняться разделением изотопов, на прощание сказал мне – что пройдёт ещё год-два, и все физики мира будут заниматься этой проблемой. … Что он имел в виду? … Что он видел или, вернее – предвидел, ставя мне такую задачу? … Непонятно». Потом, ещё немного подумав, пришёл к выводу: «Скорее всего, Иоффе и сам даже сейчас не знает, зачем он мне поставил такую задачу. Ведь я тоже сомневаюсь в результате эксперимента Ферми, но держу это при себе, так как даже сам себе не могу объяснить почему? Аналогично и Иоффе – чисто на своей научной интуиции предвидит, что это зачем-то в будущем будет надо. А когда в будущем? И в связи с чем? – Он и сам не знает. И спрашивать его об этом сейчас бесполезно. … Надо просто делать порученное мне дело», - и Вершинин, отбросив всякие сомнения, занялся дальнейшими научными изысканиями в области разделения изотопов.
Так за трудами и заботами Вершинина незаметно прошла ещё одна неделя января 1934 года. А дальше всё повторилось так же, как и неделю назад. В субботу Вершинин съездил в Лондон, где в буфете посольства снова купил для Джейн творог и банку мёда, а в долгожданное воскресенье нетерпеливо побежал в больницу к Джейн. И, конечно, в том же самом цветочном ларьке на улице Ленсфилд-роуд снова купил небольшой букет из трёх чайных роз. Дежурная медсестра по пульмонологическому отделению больницы сразу без предварительного доклада Джейн повела Вершинина в её палату, на ходу сказав ему, что мисс Линдеманн стало значительно лучше.
- «Значит, она меня ждала и предупредила сестру, чтобы меня сразу провели к ней. О! Джейн! Сейчас я увижу тебя!» - всё остальное из головы Вершинина вылетело. Он упивался своим счастьем, которое сейчас должно было произойти.
……………………………………………………………………………...
Всю эту неделю Джейн только и мечтала об утре воскресенья. Про себя она считала оставшиеся дни. А что ей ещё оставалось делать? Медленно и уверенно состояние её здоровья улучшалось. В который раз она по памяти перебирала их последнюю встречу. То она ругала себя за навязчивость, то, наоборот, корила себя за излишнюю холодность. Мысль о безысходности своего чувства к Эндрю она гнала от себя. Она не хотела на эту тему думать, её мозг отталкивал эту мысль. Там не было ей места. Все её девичьи мечты и грёзы, навеянные романами, воплотились в образе Эндрю. Только иногда неожиданно настойчиво пробивался вопрос, который больно бился в её мозгу:
- «Ну почему он не англичанин?! Ну почему он не англичанин?! … О! Как это не справедливо!»
И ещё она думала о папе, который в данное время был в командировке в Германии, собирая данные о её вооружении для своего патрона – мистера Черчилля. Она ничего не сообщала папе о своей болезни, чтобы его не беспокоить. Джейн надеялась справиться со своей болезнью сама. Матери у Джейн не было. Вернее, она, конечно, когда-то была у неё, но, когда ей был всего один год, она тоже заболела двухсторонним воспалением лёгких и умерла. Конечно, свою мать Джейн не помнила. Отец её, Фредерик Линдеманн, никогда не был женат. Джейн появилась на свет от его мимолётной связи – она была бастардом. Но отцом Фредерик Линдеманн оказался очень хорошим. Он не бросил свою незаконнорожденную дочь, а, наоборот, признал своё отцовство, удочерил её и исключительно нежно заботился о ней, несмотря, на свою очень большую занятость.
Родился Фредерик Линдеманн в 1886 году. В 11 лет родители отдали его в частную школу в Шотландии. Учился он превосходно. При этом Фредерик любил демонстрировать свою исключительность и выдающиеся способности. Такая нескромная черта сохранилась у него до конца жизни. Семья, где он родился, была зажиточной. Жили они в своём собственном особняке в графстве Девоншир, которое находится на юго-западе Англии. Его отец увлекался астрономией и устроил в своём особняке любительскую обсерваторию. Пристрастившись к астрономии, юный Фредерик страстно полюбил науку, и отец решил отправить его в Германию в Дармштадт, расположенный в южной части земли Гессен. Здесь он быстро освоил немецкий язык и довольно быстро преуспел в школе. Более того, Фредерик так великолепно освоил немецкий язык, что по-английски стал говорить с акцентом. По окончании школы он поступил в Берлинский университет и стал учеником Вальтера Нернста, возглавлявшего тамошний Физико-химический институт. Нернст занимался физикой низких температур. Под его руководством Фредерик защитил свою диссертацию в 1910 году. Занимаясь в Германии наукой, Линдеманн тесно лично общался с такими маститыми учёными как Альберт Эйнштейн, Питер Дебай, Макс Борн и многими другими. Особенно, что отличало Линдеманна от других учёных, это его исключительное умение кратко, точно и предельно понятно, даже для не посвящённых, излагать сложные научные проблемы. Эта его способность в будущем и сблизила его с Черчиллем, как раз нуждавшегося в таких людях. Но до знакомства с Черчиллем было ещё очень далеко.

 
Фредерик Линдеманн

Кроме увлечённого занятия наукой молодой Линдеманн увлёкся теннисом. И, при первой же возможности, убегал на корты и, вскоре, немало преуспел в этой игре. Он выиграл открытое первенство Швеции и занял первое место на турнире в Германии. Но свой кубок Линдеманн получить не успел, так как началась Первая мировая война и ему надо было срочно вернуться в Англию чтобы не быть интернированным в Германии.
Вернувшись в Англию, он сразу был призван в британскую армию и оказался на авиационной базе в Фарнборо, в подразделении учёных и инженеров, решавших задачи, которые было непонятно кому поручить. Например, немало пилотов в те годы погибало, свалившись в штопор, поэтому предстояло изучить это явление. Линдеманн взялся за решение этой проблемы и теоретически рассчитал силы, действующие на самолёт во время штопора, и методы выхода из него. Не желая рисковать жизнями других пилотов, он добился разрешения пройти обучение на пилота и стал проверять свои выводы самостоятельно. Оказалось, что его метод работает, и Линдеманн не только научился сам выходить из штопора, но и разработал систему подготовки других пилотов по выходу из штопора. Это был его большой личный вклад в укрепление обороноспособности Англии во время войны. Кстати, в этом же подразделении служил и Френсис Астон, получивший в 1922 году Нобелевскую премию по химии «За открытие изотопов нерадиоактивных элементов» с помощью изобретённого им самим же масс-спектрографа.

 
Лауреат Нобелевской премии Френсис Астон
Одну из работ о методах разделения изотопов он написал в соавторстве с Линдеманном. Астон тоже отлично играл в теннис и выигрывал открытые чемпионаты Уэльса и Ирландии.
По окончании войны, в 1919 году, при поддержке Резерфорда Линдеманн был избран профессором физики в Оксфорде. В те времена это был университет гуманитариев. Его единственная физическая лаборатория Кларендон находилась в плачевном состоянии. Эту лабораторию Линдеманн превратил в одну из самых современных, начав там ряд работ по физике низких температур и, продолжая исследования, начатые ещё под руководством Нернста в Германии. По совокупности своих научных заслуг Линдеманн в 1920 году был избран членом Лондонского королевского общества.
С Уинстоном Черчиллем Линдеманн познакомился в 1921 году на благотворительном теннисном матче, где оказался в паре с его женой – Клементиной. Интуитивно, чувствуя большое политическое будущее за Черчиллем, Линдеманн прикипел к нему душой и на всю жизнь. Черчилль тоже проникся доверием к Фредерику и сначала стал неформально пользоваться его услугами как личного советника по научным вопросам, а, придя к власти, дал ему официальную должность – министра без портфеля.
По своему мировоззрению Линдеманн был воинствующим аристократом, хотя не был даже и дворянином. Он ненавидел чернокожих, был законченным снобом, ни капли не верил во всеобщее равенство и яростно защищал сословные привилегии аристократии. Линдеманн считал, что миром должен править небольшой круг интеллектуалов и аристократов, результатом чего должно стать мирное и стабильное общество, «возглавляемое сверхлюдьми и обслуживающими их илотами» (илоты – категория зависимого населения в древней Греции – прим. автора).
Линдеманн был лично близко знаком с Эйнштейном и, даже, познакомил его с Черчиллем у него на загородной вилле – Чартвелл. В то время Черчилль был практически никем. Он не занимал никаких правительственных постов и много времени посвящал своим мемуарам и написанию литературных произведений. Тем не менее, он оставался публичным английским политиком, часто выступал по радио и в печати. Особенно его беспокоила уязвимость Великобритании к воздушным бомбардировкам и опасность, исходившая от немецких подводных лодок. Линдеманн как раз в то время находился в Германии, собирая сведения для своего патрона. Черчилль уже тогда, в самом начале 1934 года, почувствовал, что с приходом к власти в Германии год назад Адольфа Гитлера мир неуклонно будет катиться к следующей мировой войне. Особенно его интересовала информация по немецкой авиации и подводным лодкам.  Кроме того, Линдеманн развил бурную деятельность в Германии, способствующую эмиграции в Англию ряда немецких физиков еврейской национальности и физиков, подвергавшимся в Германии гонениям за свои левые взгляды.
 
Уинстон Черчилль
 
Клементина Черчилль
……………………………………………………………………………...
Джейн уже предвидела, что рано или поздно, но отец узнает о её связи с Эндрю. Для него это будет шок, всё равно, что льва познакомить с дельфином – они никогда не поймут друг друга. А как тогда быть ей? – Вопрос ответа не имел.
В этот момент в дверь её палаты постучали.
- «Да, да, войдите», - Джейн прекрасно понимала, кто сейчас войдёт. Она попыталась придать своему лицу строгое и безразличное выражение, но у неё ничего не получилось – залившая её лицо краска выдала её с головой.
- «Здравствуй Джейн», - мягко сказал ей Вершинин, войдя в палату.
- «Здравствуй Эндрю», - так же ровно ответила ему Джейн: «О! Как Эндрю красив! Лицом он гораздо больше похож на англичанина, чем сами англичане. … Но почему он так бледен, так исхудал?» - подумала Джейн, а вслух сказала:
- «Садись ко мне рядом на стул».
Вершинин покорно сел на стул и восхищённо молча уставился на Джейн. Образовалась пауза. В правой руке он держал букет роз, а в левой – пакет с передачей.
- «Ну, что ты молчишь? … Наверно, ты хочешь подарить мне букет роз и передачу?» - помогла ему Джейн.
- «О! Да! … Извини. Засмотрелся на тебя. … А ты выглядишь гораздо лучше. Цвет лица розовый и исчезла та устрашающая худоба твоего лица, когда у тебя были запавшие тёмные глаза и запавшие виски».
Джейн специально прихорашивалась к его приходу и сейчас сидела на постели, подложив подушку под спину.
- «Да, Эндрю, мне стало гораздо лучше, наверно, скоро меня выпишут. А вот почему ты так похудел?»
- «Не знаю, Джейн, наверно много работал».
- «Ты мне в тот раз ничего не рассказывал о своей работе. Расскажи сейчас. Только сначала поставь розы в вазочку, а свою передачу положи в холодильник».
- «Ах, да, совсем забыл».
Вершинин быстро встал и сделал то, о чём Джейн напомнила ему и снова сел на стул у её кровати.
- «Спасибо тебе за розы. Они теперь чайные. Я буду на них смотреть всю неделю и волей-неволей вспоминать тебя. … А твой русский творог – это просто лакомство. Спасибо тебе. Насколько я понимаю, ты опять принёс его?»
- «Да».
- «О! Какой ты хороший. … Ну а теперь рассказывай всё о твоей работе».
Да, Джейн сразу заметила появившуюся бледность и худобу Вершинина. Но связь между его изменившимся внешним видом и приносимыми им передачами она не заметила. Как-то не работали у неё мысли в этом направлении. Ей казалось, что все люди, её окружающие – равно благополучны, как и она.
Вершинин начал рассказывать ей о теме своих исследований, но сразу сказал, что пока не видит область их практического применения. Джейн внимательно его слушала, не перебивая и, конечно, всё понимала с лёту. Когда он окончил ей рассказывать, она ему сразу сказала:
- «Ты знаешь, а ведь мой папа совместно с сэром Френсисом Астоном – лауреатом Нобелевской премии в соавторстве написал работу по разделению изотопов ещё в 1922 году».
- «Да?! Точно?! Я прекрасно знаю эту работу! Там действительно два автора: Астон и Линдеманн. Но мне даже в голову не приходило, что это может быть твой отец. … А работа очень хорошая. Я многое от неё познал. Но сейчас уже современная наука и промышленность имеют другие возможности в этой области. А тогда кроме электромагнитного способа разделения изотопов ничего известно не было. Этот способ имеет свои преимущества и недостатки. Чистота разделения изотопов у него самая лучшая, но он слишком энергозатратен на единицу выхода разделённых изотопов. Для решения этой проблемы ещё очень многое надо сделать в смежных областях», - и он стал ей с увлечением объяснять, то, к каким выводам пришёл сам. Потом неожиданно спросил её:
- «А где сейчас твой папа?»
- «Сейчас он в командировке в Германии, собирает данные для своего патрона – мистера Черчилля».
- «Не знаю такого».
- «И я его тоже не знаю, но папа о нём очень высокого мнения. А так мой папа профессор и заведует физической лабораторией в Оксфорде».
- «А … а», - протянул Вершинин и тут же добавил: «Джейн, в тот раз ты подробно рассказала мне о своей работе, а о себе ты так ничего мне и не сообщила. Я ведь ничего о тебе не знаю».
- «О! Этот рассказ короткий и не интересный».
Джейн печально вздохнула. Вершинин сразу заметил, что глубокий вздох не вызвал у неё боли в груди. Неделю назад её дыхание было очень поверхностным.
- «Она явно идёт на поправку», - с удовольствием подумал Вершинин, непрерывно смотря на Джейн.
Он уже давно перестал анализировать их взаимоотношения и портить своё настроение неотступно висящей над ним роковой мыслью о их обречённости и бесперспективности. Вершинин просто плыл по попутному течению своих чувств, не думая, куда оно его занесёт. И это было правильно, так как он, несмотря на свою молодость, прекрасно понимал, что то, что с ним сейчас происходит уже никогда не повториться – такое бывает только один раз в жизни. Второй раз эта нежная чистота и хрустальная прозрачность чувств не будет никогда. Всё остальное будет только жалкой подделкой.
- «Я незаконнорождённая, а мой отец – женоненавистник. На свет я появилась случайно, благодаря мимолётной связи моего папы и мамы. Через год после моего рождения, мама умерла. Она также заболела двухсторонним воспалением лёгких, как и я. Тогда ещё не умели так лечить эту болезнь, как сейчас, поэтому всё так печально и кончилось. Но отец меня не бросил, не сдал в воспитательный дом. Наоборот, он признал своё отцовство и удочерил меня. С одной стороны – он меня нежно любит, но, с другой стороны, у него редко, когда бывает свободное время для меня. Однако, я ни в чём не нуждаюсь. До пяти лет я жила в родовом особняке Линдеманнов в Девоншире в семьях двух братьев отца. Когда мне исполнилось пять лет, то отец отдал меня на полный рацион в школу при Колледже Королевы Этельбурги, где я и проучилась до девятнадцати лет. Потом поступила в Кембриджский университет на отделение физической химии, то есть пошла по стопам отца. Два года назад закончила его и вот сейчас, ты уже знаешь – работаю на химическом отделении Кавендишской лаборатории, занимаюсь математическим описанием цепных реакций в химии. Вот и всё».
Джейн окончила говорить, и они замолчали. Но они не испытывали от этого никакого неудобства. Им просто хорошо было вдвоём рядом. В палате и коридоре стояла тишина, слегка пахло карболкой. Первым нарушил молчание Вершинин. Он осторожно, очень деликатно спросил её:
- «Джейн, … у меня есть некоторое непонимание ситуации вокруг тебя и, чтобы мне разобраться, я хотел бы задать тебе один вопрос», – при этом Вершинин весь мялся и прятал глаза в пол.
- «Пожалуйста, Эндрю, задавай», - тут же удивлённо, но простым голосом ответила ему Джейн, а про себя подумала: «Что ему может быть непонятно? Ведь я ему всё рассказала».
- «Джейн, … мой вопрос может показаться тебе нескромным. … Ты уж тогда извини меня и не отвечай на него».
- «Не бойся, Эндрю, задавай свой вопрос».
- «Джейн, … ты уж извини меня, что я наблюдал за тобой в столовой и на балу. Я заметил вокруг тебя компанию молодых людей. Поэтому, когда я первый раз навещал тебя, я думал, что ты уделишь мне совсем мало внимания, так как предполагал, что тебя будут навещать эти молодые джентльмены. Но этого не оказалось уже второй раз. Почему так?»
- «О! Эндрю, Эндрю … », - печально ответила ему Джейн. Она сразу погрустнела, глаза её опустились. На мгновение Джейн замолчала, потом также печально продолжила:
- «У вас в России жил такой замечательный драматург Островский».
- «Да, я его прекрасно знаю. Его пьесу «Бесприданница» мы проходили в школе на уроке литературы».
- «Очень хорошо. Я наслышана о вашей прекрасной системе образования. … Так вот – для них я и есть бесприданница, так как официально являюсь незаконнорожденной и, поэтому, никаких прав на фамильный особняк в Девошире не имею. А живу я только на свою зарплату и те деньги, которые мне периодически присылает отец. Эти молодые люди прекрасно знают об этом, поэтому и относятся ко мне исключительно поверхностно. Дальше лёгкого флирта их отношения ко мне не заходят. … Что делать? – Они англичане, и у нас это не писанная норма поведения. Каждый из них ищет себе богатую невесту».

 
Русский драматург Александр Николаевич Островский.

- «А как же любовь?»
- «О! Любовь! Для них она бывает только в романах, да в кино. В реальной жизни у большинства английских юношей сплошной цинизм. А любовь у них только к деньгам».
- «Но это же плохо!»
- «Да, … плохо, но это так».
И снова они замолчали, только периодически поглядывали друг на друга. С снова Вершинин прервал молчание:
- «Сейчас в России этого нет. У нас все равномерно бедные. Но мы надеемся, что также все вместе со временем будем жить лучше. Теперь нам не надо кормить буржуев и аристократию».
- «Я бы очень хотела, чтобы у вас в стране это получилось. Тогда вы подадите всему миру очень хороший пример. … Но я не верю, что это у вас получится».
- «Почему?»
- «Точно сказать тебе не могу. Но мне кажется, что вам помешает суть глубинной природы человека».
- «А это как понять?»
- «Человеку самой его природой предназначено сначала думать о своём благополучие, о своём здоровье, о своём тщеславие. А чтобы осуществить ваш замысел, то есть, как вы говорите – построить коммунизм, вам сначала надо изменить саму глубинную суть природы человека. Я не думаю, что вам это удастся. Пройдёт время, и ваше общество неизбежно постепенно начнёт расслаиваться на сословия. Как это у вас уже раньше и было, как это существует у нас сейчас в Англии».
- «Нет, Джейн, ты не видела какой у нас сейчас в стране энтузиазм. Вся наша молодёжь сейчас стремится на стройки, в аудитории, на самолёты. Каждый гордится тем, что он сделал для страны».
- «Эндрю, … я буду очень рада, если я ошиблась. Давай не будем об этом. Это бесполезный разговор».
- «Да, Джейн, ты права. История нас рассудит. Давай не будем об этом. У вас в стране существует мнение, что мы хотим насильственно сделать у вас революцию, но это не правда. Мы считаем, что ваше общество должно до этого само созреть».
- «Эндрю, я ведь просила тебя не говорить о политике».
- «Извини, Джейн. Я просто хотел разъяснить тебе нашу позицию. … Лучше расскажи, как ты себя чувствуешь, как здоровье?»
- «Мне сейчас стало гораздо лучше. Я уже могу делать глубокие вдохи. Думаю, что на следующей неделе меня и выпишут».
- «Отлично, Джейн. Я это и так вижу по твоему внешнему виду. Если это случится, то я приглашаю тебя в субботу вместе пойти в кино».
- «А что там идёт?»
- «Какая разница. … Главное мы будем вместе».
- «Эндрю, я, конечно, согласна. Но только если папа вернётся из своей командировки, то я хочу сначала навестить его в Лондоне».
- «Конечно, Джейн, это главное. … Насколько я понял, ты ему ничего не сообщила о своей болезни?»
- «Да».
- «Правильно, Джейн. Зачем его расстраивать. Ты справилась сама с болезнью».
- «Немножко и с твоей помощью».
- «Это ты имеешь в виду творог и мёд?»
- «Нет, – это твои розы. Мне сейчас одиноко и когда я, лёжа смотрю на них, то чувствую, что я ещё кому-то не безразлична, кроме папы. А это и придаёт силы бороться с болезнью».
- «О! Джейн! … Главное это врачи, лекарства, процедуры и сам твой организм. … Но не будем больше об этом, а то я о себе буду очень хорошо думать. А я обычный».
- «Нет, Эндрю, это тебе так кажется».
- «Джейн, давай договоримся так – если до пятницы я ни разу не увижу тебя на обеде в столовой, значит, ты всё ещё лежишь в больнице, и тогда я, как обычно, в воскресенье тебя навещу. А если мы с тобой встретимся в столовой. То тогда и решим, в какое кино сходить и где встретиться. Ты согласна?»
- «Да».
- «Вот и отлично».
В этот момент раздался стук в дверь.
- «Джейн. Я понял, что обозначает этот стук. Мне надо уходить. Это сестра сейчас будет напоминать мне, что пора и уходить, так как тебе надо делать процедуры».
Вошла дежурная медсестра и сразу сказала Джейн:
- «Мисс Линдеманн, пора делать процедуры».
- «Хорошо, миссис Кадоган. Я готова. А мой посетитель сейчас уйдёт».
И сестра сразу ушла на свой пост за капельницей, шприцем и лекарствами. Вершинин встал.
- «Всего доброго, Эндрю. Большое тебе спасибо, что ты меня навестил».
- «До встречи, Джейн», - они пожали друг другу руку.
Вершинин развернулся и вышел из палаты. Они дотронулись друг до друга. Вершинин сразу вспомнил, как они на уроке литературы проходили повесть М.Ю. Лермонтова «Княжна Мери», где Лермонтов, словами Печорина говорит: «И, всё-таки первое прикосновение решает всё». Но это «всё» он уже решил для себя давно. А вот прикоснулся к ней только сейчас. … Но через мгновение он даже ударил себя по лбу:
- «Ба! Да я же с ней танцевал! … Ну, надо же, совсем забыл об этом», - но он знал, что это «всё» случилось с ним ещё задолго до танцев.
……………………………………………………………………………...
Джейн выписали из больницы в четверг вечером. В пятницу на обеде в столовой Кембриджского университета она не увидела Эндрю, хотя и ждала его ещё некоторое время после обеда. Но он так и не пришёл.
- «Наверно его вызвали в Лондон в Советское посольство по каким-то делам», - другого объяснения Джейн не могла и придумать.
Но так повторилось в понедельник, вторник, среду и четверг. Его всё не было, Эндрю куда-то исчез. Джейн не на шутку заволновалась. Она слышала о невиданных репрессиях ГПУ в России и вообразила, что это могло коснуться и Эндрю. И тогда, преодолевая острое чувство стыда, она решила в пятницу после работы пойти на дом к любимому ученику Резерфорда – русскому учёному Капице, кому Резерфорд недавно выхлопотал у правительства деньги на строительство его личной лаборатории. По её мнению – Капица наверняка что-то должен знать о причине отсутствия Эндрю.
Когда она подошла к его двухэтажному дому на улице Харингтон-роуд, то было уже совсем темно. Это были первые числа февраля 1934 года. Зимний снег уже давно весь растаял, а почки на деревьях ещё даже и не набухли. Деревья стояли голые без снега и листьев. Идти было далеко и Джейн, ещё сама окончательно не окрепшая после болезни, устала. Она сразу нажала на звонок, расположенный справа от входной двери и стала ждать.
Джейн очень волновалась, и всё это было написано на её лице. Эндрю стал ей очень дорог. Она ловила себя на мысли, что постоянно подспудно думает о нём, вспоминает все подробности их встреч, его мягкий трогательный голос, стеснительность, деликатность ни на что не претендующего человека. Джейн уже давно поняла, что он более джентльмен, чем большинство английских юношей. Мысль о неизбежной разлуке она гнала от себя прочь, стараясь об этом ужасном, что её ждёт, даже и не думать. Но мысль эта всё равно жила в ней, от неё было не уйти, не спрятаться. Это придавало окраску особой печальной трогательности и остроты её чувству.
- «Сколько это счастье ещё продлится? Год? Два? – Но это будет моё время. Я его никому не отдам. А там будь, что будет», - дальнейшая жизнь её уже не интересовала. Она понимала, что такого ощущения счастья, как у неё – редко кому выпадает.
- «Но где же он?!!!» - постоянно спрашивала она себя. А газетные статьи о зверствах русского ГПУ только подогревали её воображение.
Вскоре за дверью послышались шаги и дверь открылась. Перед ней стояла темноволосая довольно молодая высокая женщина со строгим, но типично славянским лицом.
- «Это его жена», - догадалась Джейн, а вслух сказала:
- «Добрый вечер».
- «Добрый вечер. Слушаю Вас», - доброжелательным приятным голосом ответила ей женщина.
- «Извините, что я Вас побеспокоила. Я ищу русского командированного в Кавендишскую лабораторию молодого учёного Эндрю Вёрши. Он куда-то пропал».
- «А … а», – понимающе протянула женщина: «Теперь я понимаю, кто Вы такая. … Проходите в дом, раздевайтесь, я напою Вас чаем и всё расскажу».
По тону голоса хозяйки Джейн сразу догадалась, что ничего ужасного с её Эндрю не случилось. Это её несколько успокоило. Ей не терпелось узнать всё и сразу, но она, подчиняясь светским условностям и явно доброжелательному голосу хозяйки, не стала её торопить и послушно вошла в дом. В прихожей она сняла своё пальто и беретик, затем хозяйка пригласила её пройти на кухню, которая у них располагалась на первом этаже. Они обе сели за стол.
- «Я жена Петра Леонидовича Капицы, звать меня Анна Алексеевна. А как зовут Вас?»
- «Джейн Линдеманн».
- «Вы любите чай с молоком или без?»
- «Извините, миссис Кэпицэ», - на английский манер произнесла она её фамилию: «Я очень волнуюсь – где Эндрю? Почему он пропал?»
- «Это Вы извините меня. Мне стоило об этом Вам сказать сразу. Я прекрасно вижу Ваше волнение и то, что Вы ещё не совсем поправились», - потом Анна Алексеевна сделала паузу и продолжила: «Насколько я догадываюсь, Вы та самая девушка, которая заболела двухсторонним воспалением лёгких, и которую Андрей Вершинин навещал в больнице?».
- «Да», - твёрдо не стесняясь, ответила Джейн. Её уже стала раздражать медлительность жены Капицы.
-«Так вот», - продолжала Анна Алексеевна: «навещая Вас, он покупал Вам передачи в Русском посольстве в Лондоне. А поездка в Лондон не дешёвая, продукты, которые он Вам покупал, тоже не дешёвые и, я догадываюсь, он, наверно, приносил Вам цветы?»
- «Да - розы».
- «Ого!» - не удержалась Анна Алексеевна и тут же продолжила: «Но они сейчас зимой очень дорого стоят. А его командировочные деньги рассчитаны только-только на то, чтобы оплатить самое дешёвое жильё и питаться самой простой пищей. Принося Вам такие передачи, он вынужденно стал экономить на своём питании и, поэтому, стал очень мало есть. В результате он сильно ослабел».
Здесь Джейн сразу вспомнила его бледность и худобу на его лице, которая бросилась ей в глаза в процессе последней их встречи. А Анна Алексеевна всё продолжала:
- «А сейчас началась сезонная эпидемия гриппа, и он сразу заболел гриппом».
- «Ах!» - вскрикнула Джейн и невольно прикрыла рот рукой. Но, с другой стороны, её подсознание сразу отмело гораздо более страшную причину – репрессии ГПУ, для которых, как уверяла английская пресса, у русских границ не существует.
- «Где он сейчас?»
- «Он лежит в своём номере третьего класса в отеле Роял-Кембридж на улице Трампингтон-роуд».
- «Я знаю, где находится этот отель. В каком номере он лежит?»
- «В 311 на третьем этаже».
- «Спасибо. Я сейчас же пойду к нему», - и Джейн решительно встала.
- «Я только что от него. … Я напоила его чаем, сменила компресс на лбу и заставила его выпить все лекарства. Сейчас он спит. И не надо его будить. Сон для него – это тоже лекарство. Когда я уходила от него, то температура у Андрея была 38,5°С. Поэтому лучше навестите его уже завтра. Желательно, чтобы он хоть что-то поел. Но сейчас у него нет никакого аппетита. И имейте в виду – эта болезнь заразная. Обязательно надевайте марлевую повязку на лицо».
- «Спасибо Вам миссис Кэпицэ. Спасибо. Теперь я буду ходить к нему, а Вы отдыхайте», - с чувством благодарности проговорила Джейн и снова встала, чтобы уйти, но в сердцах сказала: «Мне так неловко, что причиной его болезни явилась я».
- «Сядьте, Джейн. Я так и не напоила Вас чаем, как обещала», - уже ласково сказала ей Анна Алексеевна и Джейн второй раз послушно села: «Сейчас навещать его не надо, это бесполезно, поэтому спокойно сядьте и попейте чаю. Кстати, Вы мне так и не ответили, – Вам его с молоком или – без?».
- «С молоком».
- «Хорошо», - и Анна Алексеевна засуетилась у плиты: «А перед чаем вот, угощайтесь и она поставила перед Джейн блюдце с творогом и обильно полила его мёдом».
- «Но это же русский творог!» - невольно вскрикнула Джейн.
- «А Вы это откуда знаете?»
- «Мне его приносил Эндрю в больницу», – простодушно ответила ей Джейн и тут же добавила: «Мне он очень понравился, а врачи мне ещё говорили, что он для меня очень полезен».
- «Теперь мне всё трижды понятно, почему заболел Андрей».
Джейн посмотрела на Анну Алексеевну непонимающим взглядом, а та продолжала:
- «Он и в нашем посольстве очень дорогой, а в Англии его просто нет. … Теперь-то я прекрасно представляю, как он жестоко голодал».
- «О! Мне стыдно! Стыдно, миссис Кэпица!» - Джейн закрыла лицо руками.
- «Нечего Вам стыдиться, Джейн, просто у нас, у русских, есть такая пословица: «Сам погибай, а товарища выручай». Жаль, что по-английски она не звучит в рифму. … А Вы ешьте, ешьте. Я люблю, когда у меня на кухне кто-то ест. Вот скоро придёт с работы муж, буду кормить его. Для меня это радость».
Джейн с аппетитом съела предложенный ей творог, политый мёдом, потом попила чай с молоком и вкусными пирожками с яблочным вареньем, поблагодарила хозяйку за гостеприимство и хотела уже уходить, но хозяйка её ещё задержала:
- «Джейн, … я не хочу лезть Вам в душу. Но я со стороны прекрасно вижу ваши с Андреем взаимоотношения. … Скажите прямо: Вы осознаёте, что они не имеют будущего?» - при этом лицо у Анны Алексеевны было очень серьёзно, а голосе слышалась тревога.
- «Да».
- «И Вы к этому готовы?»
- «Да».
Анна Алексеевна на мгновение замолчала. Было хорошо видно, что эти два категорических однозначных ответа её поразили. Лицо её как-то сразу потеплело, и она одним махом на выдохе сказала:
- «Знаете, Джейн, я плохо думала об английских женщинах. Теперь вижу, что ошибалась. И я рада этому», - женщины помолчали и потом Анна Алексеевна добавила: «Ведь Ваша жизнь после Андрея ещё будет очень длинной. А Вы такая молодая и красивая».
- «Миссис Кэпицэ – я для себя уже всё решила», – дальше Джейн не стала комментировать свои слова.
- «Извините, Джейн. Вы мужественная и верная женщина. Да поможет Вам Бог».
- «Вы же из Советской России и при этом верите в Бога?»
- «Я из белой эмиграции. Мы познакомились с Петром Леонидовичем в 1926 году в Париже. И с тех пор мы вместе. Я стала советской гражданкой».
- «Вот видите, у Вас всё получилось».
- «Но Вы, Джейн, совсем другое дело. … Мне помог мой отец. Он знаменитый академик-корабел и честно работает на большевиков» (отец Анны Алексеевны – академик Крылов Алексей Николаевич – прим. автора).
- «В России Вас ждёт неминуемый арест и тюрьма, и то – в лучшем случае. Там Вас тут же объявят английской шпионкой. У ГПУ есть план по поимке тех или иных шпионов. Для них Вы будете лакомой находкой, и они Вас тут же возьмут в разработку. Улики они придумают, это у них быстро. А потом ещё и под пытками заставят Вас признаться в своей шпионской деятельности – стандартная ситуация. … Вам нельзя появляться в России», - мрачно закончила Анна Алексеевна.
- «А что такое ГПУ, миссис Кэпица?» - спросила её Джейн.
- «А это, то же самое что и ЧК, только по-другому называется».
В этот момент в двери раздался звонок.
- «Ой, извините, это муж», - обрадовано сказала Анна Алексеевна.
 Джейн поняла, что ей надо уходить. В дверях она встретилась с Петром Леонидовичем. Анна Алексеевна представила её как подругу Андрея Вершинина.
- «О, Боже мой! Андрюша выбрал себе самую симпатичную англичанку, можно сказать увёл из-под носа у джентльменов. … А Вы в курсе, что он болен?» - всё в одной фразе смешал Капица и комплимент и новость.
- «В курсе, в курсе, Пётр. Раздевайся, мой руки и проходи на кухню ужинать», - нетерпеливо сказала Анна Алексеевна мужу.
- «Так, может мисс Линдеманн и со мной поужинает?»
- «Большое спасибо, мистер Кэпицэ. Ваша жена меня только что накормила. Не буду вам мешать. До свидания».
Джейн решительно стала одеваться. А Пётр Леонидович, как галантный кавалер, помог ей надеть пальто. Затем она пожала супругам руки и ушла.
- «Слава Богу! Он здесь, в Англии и только болен, а не в лапах этого страшного русского ГПУ», - думала Джейн, идя к себе домой: «Я сделаю всё, чтобы он как можно быстрее поправился. … Всё! Всё! Всё!» - в исступлении про себя твердила Джейн: «А какие они все русские оказывается славные, гостеприимные, совсем не такие, как о них пишет пресса. … А какая у них оказывается есть чудная пословица – «Сам погибай, а товарища выручай». … Интересно, как она звучит по-русски?»
……………………………………………………………………………...
Джейн снимала небольшую однокомнатную меблированную квартиру на Харвей-роуд. Её квартира находилась на втором этаже и состояла из спальни, небольшой кухоньки, ванной комнаты и прихожей. Джейн проснулась. Привела себя в порядок, наскоро перекусила сэндвичем с чашечкой кофе, оделась и вышла на улицу. Было утро субботы. Солнце ещё не встало. Прохожих на улицах Кембриджа почти не было. Кембридж ещё спал.
Джейн почувствовала холод и ускорила свой шаг, чтобы согреться. Она шла в отель к Вершинину старинными средневековыми улочками Кембриджа и думала:

 
Старинные средневековые улочки Кембриджа

- «Как он там? … Один в чужой стране и болеет. … Хорошо, что эта славная женщина миссис Кэпицэ за ним ухаживала. … А ведь он это из-за меня, … из-за меня! … А кто я ему? … Ох, эти русские! … Вот, почему их боится весь мир. … Они если любят, то забывают себя, а если ненавидят – то горе врагам».


Буря чувств владела ей. Она восхищалась самоотверженностью Эндрю, его скромностью, мысленно сравнивала его со сверстниками – англичанами, корила себя за нечуткость к нему, что позволила делать ей такие дорогие передачи, радовалась, что её опасения насчёт русского ГПУ оказались ложными, огорчалась, что он болен. И, конечно, волновалась:
- «Как он меня примет? … Обрадуется ли? … Как мне себя с ним держать? … Но я его увижу! … Мы будем вместе! … Ну, конечно обрадуется!».
Так за раздумьями она прошла Хилс-роуд, Ленсфиелд-роуд и уже шла по Трампингтон-роуд, приближаясь к отелю Роял-Кембридж.
……………………………………………………………………………...
Вершинин проснулся. С утра ему было легче. Температура спала, и ему немного захотелось есть. Но самому ему было трудно встать. Сразу кружилась голова, чувствовалась сильная слабость.
- «Придётся дожидаться вечера, когда придёт Анна Алексеевна», - подумал он и снова закрыл глаза. И перед его мысленным взором поплыли видения: то предновогодний бал, где он с Джейн танцевал, то отдельные фрагменты его разговоров с ней, когда он её навещал в больнице, то просто одно её лицо.
- «Как хорошо, что я её встретил. … Что бы это была за жизнь без неё, не познав такого».
Сейчас ему мечталось только о хорошем. О неизбежности расставания он, не думал. В этот момент раздался стук в дверь.
- «Да, … войдите», - сказал он слабым голосом, открыл глаза и лениво подумал: «Ну, кому я могу быть нужен здесь?»
Дверь открылась и вошла Джейн.
- «Ты???!!!» - голова Вершинина инстинктивно поднялась с подушки.
Нет, он не бредил, он был в полном сознании, и он это ясно осознавал. Без сомнения, это была она – Джейн! Голова его снова упала на подушку, и всё тело забилось в конвульсиях от обильно хлынувших слёз. И никакая сила воли была не в состоянии унять этот порыв. Заплакала и Джейн. … Через минуту, когда он обрёл дар речи, весь заплаканный, но с бесконечно счастливым лицом, он слабо выговорил:
- «Джейн, … ты ли это?»
- «Я, Эндрю, … я», - через слёзы с трудом выговорила Джейн.
И она тут же, не раздеваясь, подошла к нему. Но как раз в этот момент Вершинин овладел собой:
- «Джейн, не надо! Не подходи ко мне! Моя болезнь заразная».
Но было уже поздно. Джейн села на стул, стоящий возле его кровати, взяла его правую руку в свои руки и стала её нежно гладить. Слёзы её хлынули с новой силой.
- «Джейн, … Джейн, как хорошо, что ты пришла. Теперь я быстро поправлюсь», - слабым больным голосом проговорил Вершинин и всё небритое его лицо, залитое слезами, светилось неимоверным счастьем. Джейн просто плакала и была не в силах унять свои слёзы. … Через минуту слёзы кончились и у неё. Счастливые, они смотрели друг на друга и молчали. … Только сейчас Джейн заметила, как осунулось его лицо, как густо оно заросло недельной щетиной, как провалились его глаза, как спутались его волосы.
- «Эндрю», - вымолвила Джейн.
- «Джейн», - тихо сказал Вершинин.
А она всё гладила и гладила его правую руку.
- «Я очень быстро поправлюсь», - опять вымолвил Вершинин.
- «Да, Эндрю».
Но вот прошла ещё одна минута и Джейн, наконец, взяла себя в руки. Она встала со стула, сняла своё пальто, повесила его на вешалку, вытерла носовым платком слёзы и сказала:
- «Эндрю, теперь я буду ухаживать за тобой. Вчера вечером я была дома у профессора Кэпицэ и познакомилась с его женой – миссис Кэпицэ, и она мне всё рассказала. А сейчас давай померим твою температуру и примем все положенные тебе лекарства. Где всё это у тебя лежит?»
- «На тумбочке, Джейн».
Джейн подошла к тумбочке. Там действительно на тарелочке лежали прописанные Эндрю таблетки, градусник, рецепт врача, а также стоял графин с водой и стакан. И всё. Джейн быстро сбила градусник и дала его Вершинину, а он вставил его себе под мышку.
- «Эндрю, пока ты меряешь себе температуру. Я приберусь у тебя в номере. Здесь всё в пыли».
Жильцы третьего класса были обязаны убирать свой номер сами.
- «Джейн, тряпка для протирки пыли находится на батарее, а смочить её ты можешь только в общем умывальнике. Он находится в конце коридора направо».
- «Хорошо», - и Джейн быстро сходила в умывальник, промыла тряпку и стала везде в его комнате протирать пыль. Прошло ещё десять минут, пыль везде была протёрта, так как комнатка была очень маленькая. Джейн снова сходила в умывальник, промыла тряпку и вернулась в номер. Затем взяла у Вершинина градусник и посмотрела на него:
- «Температура у тебя нормальная».
- «К вечеру она снова повысится», – ответил ей Вершинин.
- «А сейчас, согласно рецепта врача, я дам тебе таблетки».
Джейн разобралась с рецептом и небольшими пакетиками с таблетками. Выбрала две таблетки и подала их Вершинину. Затем налила в стакан воды из графина и тоже подала его Вершинину. Вершинин положил таблетки в рот, запил водой, а стакан передал Джейн.
- «Вот и отлично, Эндрю. А теперь я тебя покормлю. Ты наверно хочешь есть?»
- «Да, сейчас немного хочу, но к вечеру, когда снова поднимется температура, аппетит полностью пропадает».
- «Что ты хочешь поесть?»
- «Мне всё равно. … Посмотри, там, в коридоре, стоит общий холодильник. Там Анна Алексеевна мне всегда что-то оставляла на завтрак. Пакет должен быть подписан моим именем».
- «Хорошо, Эндрю, пойду, посмотрю».
Меньше чем через минуту Джейн вернулась с этим пакетом.
- «Эндрю, но там одни яблоки. Я думаю, этого тебе мало?»
- «В предыдущие дни у меня была температура и утром, поэтому и яблоки я ел с трудом».
- «Ладно. Я всё поняла. Сейчас схожу в ресторан при отеле и что-либо на свой вкус закажу тебе прямо в номер на завтрак».
- «Спасибо, Джейн. Только много не заказывай».
Джейн ушла, но минут через десять вернулась.
- «Всё, я тебе заказала традиционный английский завтрак. Сейчас тебе принесут его в номер».
- «Джейн, ты, наверно, потратила на меня большие деньги, мне …».
Тут Джейн его решительно перебила:
- «Эндрю», - жёстко сказала она: «Чтобы я последний раз слышала от тебя разговор о деньгах. Я прекрасно знаю, почему ты заболел».
Ответить Вершинину ей было нечем. Он понял, что Джейн знает всё:
- «Наверно ей всё рассказала Анна Алексеевна. А я-то с дуру был с ней так откровенен», - подумал Вершинин, а вслух сказал:
- «Джейн, то, что сейчас здесь происходит – это сказка. Мне кажется, что сейчас я закрою глаза и всё это исчезнет. Так в жизни не бывает».
В ответ Джейн улыбнулась и ответила ему:
- «А я боялась, что тебя забрала ГПУ. Они это делают даже и за границей».
- «А за что им меня забирать?»
- «Не знаю, но их все боятся».
- «Глупость, какая. Они борются с врагами Советской власти у нас стране и всё».
- «Но у нас, о вашем ГПУ, пишут совсем другое».
В этот момент в дверь постучались.
- «Да, да, войдите», - громко сказала Джейн.
Вошла официантка и на подносе принесла заказанный Джейн завтрак.
- «Поставьте, пожалуйста, поднос на стол», - официантка поставила поднос и Джейн её поблагодарила.
- «Приятного аппетита», - сказала она и сразу ушла.
Джейн полностью вошла в роль хозяйки и свободно распоряжалась, как у себя дома. О том, что она ещё недавно плакала, увидев, Эндрю, – не осталось и следа.
- «Ты можешь сесть за стол?»
- «Наверно смогу», - и Вершинин, откинув одеяло, как был в пижаме, так и сел за стол.
Перед ним стояла яичница с беконом, хлеб, три стакана с чаем и вазочка с малиновым вареньем. И Вершинин, взяв вилку и ножик, стал медленно есть. Он с трудом съел яичницу, больше ему не хотелось.
- «А это чай с малиновым вареньем. Тебе сейчас надо больше пить. Это наш английский народный рецепт от гриппа».
- «А у нас говорят, что это русский рецепт».
Джейн ему ничего не ответила. Вершинин с трудом осилил три стакана чая с малиновым вареньем и, уже хотел было лечь в постель, но Джейн дала ему ещё яблоко. Он съел и его, после чего сразу лёг в постель. Джейн прекрасно видела, как ему тяжело, как он ослаб.
- «Теперь полежи немного, отдохни, а я приготовлюсь тебя побрить».
- «О! Джейн, это уже слишком».
- «Ничего не слишком. Где у тебя бритвенные принадлежности?»
- «В тумбочке. А тазик с водой надо взять в умывальнике».
Джейн быстро принесла тазик с водой, закрыла шею и грудь Вершинина полотенцем, намылила его помазком и быстро аккуратно побрила его. Потом полотенцем вытерла ему лицо и шею.
- «Вот так», - довольным голосом сказала Джейн, промывая бритвенные принадлежности Вершинина.
От волнения, связанного с приходом Джейн, от еды, от вставания с постели, Вершинин явно устал.
- «Джейн, я засыпаю. Дай мне твою руку».
Джейн тут же дала ему свою рук. Она уже была горячей.
- «Наверно у него стала повышаться температура», - подумала Джейн, а вслух сказала: «Спи, Эндрю, тебе сейчас это очень полезно. Когда ты заснёшь, я уйду, но приду к тебе второй раз вечером. Завтра в воскресенье я тоже приду к тебе два раза. Но когда начнётся рабочая неделя, то я буду приходить к тебе только по вечерам».
Вскоре Вершинин заснул. Хоть он и был болен, но лицо его выглядело счастливым и умиротворённым. Джейн высвободила свою руку, тихо прибралась в комнате, вынесла в общий умывальник тазик, положила оставшиеся яблоки в холодильник, ещё раз взглянула на Эндрю, надела своё пальто и, тихо прикрыв за собой дверь, ушла.
Она шла по улицам Кембриджа к себе домой и не видела ничего вокруг, полностью погрузившись в свои мысли. На душе у неё было спокойно. Джейн поняла, что он поправится. Теперь всю ситуацию она держала в своих руках.
Когда она пришла к нему второй раз вечером, то ситуация была уже иная. Он лежал с закрытыми глазами, его явно знобило, лоб был горячий. Не открывая глаз, он спросил слабым голосом:
- «Это ты, Джейн?»
- «Да, Эндрю, это я».
Она поставила ему градусник. Температура была 38,0°С.
- «Вчера, со слов миссис Кэпицэ, у него вечером было 38,5°С. Сейчас 38,0°С. Вроде прогресс, но позже она ещё может подняться у него. … Ох, как он болен!» - думала Джейн и сверху на одеяло накинула ему его пальто. Потом смочила в умывальнике его полотенце холодной водой, слегка выжала его и положила ему на лоб, чтобы таким компрессом хоть как-то облегчить его страдания. Вершинин слабым голосом сказал ей:
- «Спасибо».
Потом Джейн приготовила ему положенные таблетки, налила стакан воды и заставила Вершинина их принять. Далее она спросила его:
- «Эндрю, ты хочешь есть?»
- «Нет, Джейн, совсем не хочется, даже неприятно думать о еде».
- «Но тебе надо много пить, Эндрю. Я спущусь в ресторан и закажу тебе в номер ещё только три стакана чая с малиновым вареньем. А потом порежу тебе яблоко на дольки и покормлю тебя ими. … Ведь тебе хоть что-то надо есть».
- «Хорошо, Джейн», - так же еле слышно ответил ей Вершинин.
Так Джейн и сделала. Она напоила его чаем с малиновым вареньем и по долькам скормила ему яблоко. Потом взяла его горячую руку в свою и сидела с ним рядом. Не открывая глаз, Вершинин улыбнулся ей. Так молча они и сидели. Через час Вершинин опять уснул. Джейн ещё раз сменила ему компресс, посмотрела на него, надела пальто и тихо вышла в коридор. И только идя по улице к себе домой вспомнила. Что ей надо было бы иметь марлевую повязку, как и предупреждала её миссис Кэпицэ.
- «Ах, будь, что будет», - отмахнулась от этой мысли Джейн.
Воскресенье прошло точно так же, как и суббота. Никаких заметных улучшений его здоровья видно не было. Наступила рабочая неделя. По завершению каждого рабочего дня Джейн спешила в отель Роял-Кембридж и ухаживала за Вершинином. Во второй половине недели его вечерняя температура стала заметно падать.
- «Слава Богу! Дело пошло на поправку», – отметила про себя Джейн.
Но Вершинин ещё проболел всю эту и последующую недели. И только после трёхнедельного отсутствия, он, наконец, вышел на работу. К счастью, Джейн не заразилась. В своей деятельности он замыкался на Чедвика – он здесь считался его научным руководителем. Вершинин сообщил ему о своём выздоровлении, а также и своему соотечественнику – профессору Капице.


4. Джейн

Наконец они встретились на обеде в столовой Кембриджского университета.
- «Привет, Джейн».
- «Привет, Эндрю».
- «Давай пообедаем вдвоём?» - предложил ей Вершинин.
- «Согласна», - весело ответила ему Джейн.
- «А как твои обычные ухажёры?»
- «Я думаю, что им лучше найти себе девушек с приданным. Буду надеяться, что они ещё и симпатичные».
Джейн и Вершинин дружно рассмеялись. Когда они уже ели за обеденным столом, Вершинин спросил её:
- «Помнишь, когда я последний раз навещал тебя в больнице, то сказал тебе, что как только ты поправишься. То я сразу приглашаю тебя в ближайший выходной в кино?»
- «Да, помню».
- «Вот я и приглашаю».
- «Только с большой задержкой по времени», - шутя ответила ему Джейн.
И они снова рассмеялись. Им было весело. Они оба здоровы и были вместе. Что им ещё было надо? О неизбежной разлуке они старались не думать. Каждый из них по отдельности давно понял для себя простую истину – это у них уже не повторится никогда в жизни и надо беречь и наслаждаться каждым вместе проведённым днём, все другие возможные привязанности будут не настоящие, искусственные и кроме разочарования и стыда не принесут ничего. И они жадно использовали каждое мгновение, каждую секунду, каждую минуту, – чтобы быть вместе.
- «Эндрю, а что если я тебе предложу пойти в музей Кембриджского университета?»
- «С большим удовольствием. А то я скоро как год в Кембридже, а в его музее ни разу не был. … Только при условии – ты будешь моим гидом».
- «С удовольствием».
- «Где и во сколько нам лучше встретиться?» - переспросил её Вершинин, допивая свой компот.
- «Я думаю у входа в музей, часов в двенадцать в субботу».
- «Отлично, мы сумеем выспаться и не спеша позавтракать».
Где находится этот музей, Вершинин прекрасно знал. Он находился на той же улице Трампингтон-роуд, где и отель Роял-Кембридж, в котором жил Вершинин. Идя на работу и возвращаясь с работы. Вершинин всё время проходил мимо него. Официально музей носил имя своего основателя Ричарда Фицуильяма. Музей был гордостью жителей Кембриджа, студентов и преподавателей университета.
Вершинин давно хотел его посетить. Но всё как-то не находилось времени: то поездки в Лондон в Советское посольство, то болезнь Джейн, а затем и его болезнь. Парадный фасад музея был очень красив в классических античных пропорциях, и в какой-то мере напоминал Вершинину фасад Исаакиевского собора в Ленинграде. Те же величественные мраморные колонны, тот же фронтон, только с барельефами на другие темы. Это была классическая античная архитектура.

 
Фасад музея Фицуильяма в Кембридже

Теперь надо было только дождаться субботы. Вершинин по-прежнему встречался с Джейн за обедом. Они садились за отдельный столик, совместно обедали и наслаждались обществом друг друга. Затем расходились по своим рабочим местам. Вершинин исследовал различные способы разделения изотопов. А Джейн занималась своими цепными реакциями.
Настала суббота. Без десяти минут до двенадцати Вершинин уже стоял у главного входа в музей. Погода была сырая, всё небо было в тучах, но дождя не было. Кругом ворковали городские голуби, изредка проезжали автомобили. Вдруг он увидел Джейн. Она шла прямо на него. Джейн была одета в модное пальто бежевого цвета, отороченного мехом, на голове была небольшая элегантная шляпка с полями, в руке она держала маленькую кожаную дамскую сумочку. Увидев её, Вершинин сразу весело замахал ей рукой, и Джейн тоже помахала ему рукой. Оба они одновременно радостно улыбнулись друг другу.
- «Здравствуй, Джейн».
- «Здравствуй, Эндрю».
Они взглянули друг на друга, пожали руки друг другу и снова улыбнулись друг другу. Сегодня Джейн была особенно хороша. Она выглядела явно не для работы – накрашенные губы, подведённые глаза.
- «Ах! Если б можно было её обнять, прижать к себе, поцеловать! Какое это было бы блаженство!» - но другой голос в его сознании сразу бил тревогу: «А что дальше? … Я могу пообещать ей только разлуку …».
- «Эндрю, что ты так смотришь на меня, это же не прилично. Ты разглядываешь меня как какую-то картину».
- «Таких картин не бывает – они имеются только наяву».
Джейн отлично понимала контекст его слов. Это ей льстило как женщине, удовлетворяло её самолюбие, но развивать тему, заходить слишком далеко, она не хотела – тогда неизбежный разрыв будет более мучителен. А жить рядом с Эндрю и насильно не видеться с ним – было бы мучительно уже сейчас. …
- «Ох, … что за жизнь мне досталась», - вздохнула Джейн про себя, а вслух сказала:
- «Эндрю, возьми меня под руку и пошли в музей».

 
Внутренняя парадная лестница музея Фицуильяма

Вершинин взял её под руку, ощутил её локоть, а вместе с ним и всё её тело, и ему стало так хорошо! Они стали медленно подниматься по каменным ступеням величественной внешней парадной лестницы музея. В гардеробе он помог ей раздеться. На ней было тёмно-синее облегающее платье, чуть ниже колен, манжеты и ворот были белые, с прошитым узором серебряной нитью, на шее – жемчужные бусы.
- «Какой изыск! Какой вкус! Какое сочетание цветов! И всё это ради меня! … А что я могу ей дать взамен?» - опять подумал Вершинин: «Нет, это какая-то сказка наяву», - он с обожанием смотрел на Джейн.
- «О Боже! Он сейчас начнёт признаваться мне в любви. … Но я же этого сама хочу, … очень хочу! … Но, … но, – лучше до этого не доводить», - говорил ей какой-то второй внутренний рассудочный голос, пока Джейн поправляла свою причёску, стоя напротив зеркала.
Музей был бесплатный, и они вошли в его первые залы. Сразу поразила бьющая в глаза роскошь его внутренней парадной лестницы с мраморными балясинами, колоннами и античными статуями в специальных нишах. В основном в залах были портреты и бюсты великих английских учёных выпускников и преподавателей Кембриджского университета, но, также было и много художественных произведений и исторических экспонатов. И Джейн начала свой рассказ. Сначала она рассказывала о истории самого университета, а потом и о истории создания самого музея. Здесь кратко передадим суть её рассказа.
Университет был образован в 1209 году. Он государственный и никогда частным не был. По своему возрасту он второй в Англии после Оксфордского университета и четвёртый в мире.  В 1318 году Римский папа Иоанн ;;;; присвоил Кембриджу статус официального университета католической церкви. На протяжении большей части своей истории он
 являлся, в первую очередь, религиозным учебным заведением. Члены университетского совета были обязаны принимать духовный сан, вплоть до 1871 года.
В настоящее время административно Кембриджский университет представляет собой конфедерацию колледжей. У каждого колледжа своя недвижимость, библиотека, общежитие для студентов, англиканская церковь с обязательным хором и органом (Англиканская церковь – это по сути протестантская церковь, возникшая в ;V; веке, отказавшаяся от папской власти в 1534 году, когда английскому королю Генриху V;;; не удалось добиться аннулирования папой Римским своего брака с Екатериной Арагонской. Возглавляет англиканскую церковь, – английский монарх – прим. автора). Каждый колледж учит студентов по определённой специальности, это: архитектура, история, археология, право, лингвистика, социология, математика, физика, астрономия, химия, биология, медицина, ботаника, психология, теология и так далее.
Сам музей университета был основан в 1816 году по завещанию виконта Ричарда Фицуильяма. Он включает в себя одну из лучших коллекций древностей и современного искусства в Западной Европе. В музее исследуется история искусства, начиная от древности и до настоящего времени.  Сокровища музея включают произведения таких живописцев как: Клод Моне, Писсаро, Рубенса, Винсента Ван Гога, Рембрандта, Сезанна, Ван Дейка, Каналетто и многих других.
Джейн и Вершинин бродили по залам музея часа четыре и оба устали. Особенно устала Джейн, всё время что-то рассказывая. Они решили пообедать в кафе при музее. А потом Вершинин должен был проводить Джейн до дома. Так они и сделали. Когда, пообедав, они вышли на улицу, то Вершинин сразу взял её под руку.


 



 
Залы музея Фицуильяма в Кембридже

- «Итак, где твой дом?»
- «Я снимаю небольшую меблированную квартиру на улице Харвей-роуд. … Пойдём, я тебя поведу. Это не так далеко, рядом с больницей, где я лежала».
И они пошли от музея по Трампингтон-роуд до пересечения её с Ленсфиелд-роуд.
- «Знаешь, Джейн», - начал Вершинин: «Меня волнует один научный вопрос, который я бы хотел с тобой обсудить».
- «Я не против, если, конечно, в нём разбираюсь».
- «Понимаешь, итальянский физик Энрике Ферми стал облучать уран нейтронами и, в результате этого опыта, объявил на весь мир, что он искусственно смоделировал 93-ий элемент».
- «Ну и что? Я слышала об этом».
- «А то – с чего он это взял? Ведь никакого химического анализа полученного элемента на масс-спектрографе он не делал. Он просто взял и объявил на недоказанном опыте этот результат».
- «А как к этому отнёсся Резерфорд и Чедвик?»
- «Вот тут-то и вся загвоздка – они приняли этот результат так, как и объявил его Ферми».
- «Я не понимаю, Эндрю, почему это тебя беспокоит? Ферми известный физик. Он получил результат. Такие светила науки как Резерфорд и Чедвик ничего в этом странного и удивительного не нашли – а тебя это беспокоит».
- «Видишь ли, Джейн, меня беспокоит нарушение элементарной логики в его выводе. И это беспокойство усиливает бездоказательность самого вывода из опыта».
- «Эндрю, не понимаю, где тут нарушена логика?»
- «Давай рассуждать логически, Джейн. Ядро всех атомов состоит из протонов и нейтронов. Так?»
- «Да, так».
- «При этом положительный электростатический заряд протонов должен разрывать ядро атома. Так?»
- «Вроде так», - неуверенно сказала Джейн.
Они уже подошли к пересечению Трампингтон-роуд с Ленсфиелд-роуд и свернули на неё.
- «А короткодействующие ядерные силы, подобно плёнке поверхностного натяжения в капле жидкости, наоборот скрепляют все нуклоны ядра атома (нуклон – это обобщённый термин, под которым подразумевают как протоны, так и нейтроны, входящие в состав ядра любого атома – прим. автора)».
- «Ну да, это так».
- «А вот теперь смотри, Джейн, если мы постепенно будем увеличивать число протонов в ядре атома, то мы, рассуждая чисто теоретически, можем предположить, что когда-то наступит тот предел, когда общая сумма электростатических сил отталкивания положительно заряженных протонов превысит силу этих самых короткодействующих ядерных сил притяжения нуклонов. И тогда ядро такого атома должно неизбежно разорваться».
- «Ах, вот куда ты хватил!» - невольно сказала Джейн, чётко уловив логику мышления Эндрю.
Потом она помолчала. Молчал и Вершинин, ему было интересно, как Джейн отнесётся к его логике. … Наконец Джейн сказала:
- «Но, это же не мыслимо – разрушение ядра! Оно создано самой Природой. Возможно, мы ещё не всё в физике знаем, а ты уже поторопился с таким выводом».
- «Может быть, … но и моя логика – тоже может быть».
- «Ты очень умный, Эндрю, и бездумно не веришь научным авторитетам. Для многих учёных мнение авторитета – это табу, за которое они не смеют переступить. А ты не такой. … Теперь я начинаю понимать, почему ваше руководство послала именно тебя к нам».
Они замолчали, каждый обдумывая что-то своё. Вскоре старинная узкая улица Ленсфиелд-роуд с причудливыми средневековыми небольшими домами из красного кирпича кончилась, и они свернули на Хилс-роуд, прошли мимо больницы, где лежала Джейн и, затем свернули на такую же узкую средневековую улицу Харвей-роуд, в одном из домов которой Джейн и снимала свою квартирку.
- «Если б это было в России, в Ленинграде, а Джейн была бы советской! … Так хочется её обнять, поцеловать! … Ах! Какое б это было блаженство! … Обычные юноши при этом признаются в любви, делают девушке предложение и строят планы на будущее. … А что я? Что я могу ей предложить, кроме неизбежной разлуки?» - так в тот момент думал Вершинин. Всё его тело, каждая клеточка его организма стремились соединиться с Джейн. Усилием воли он еле сдерживал себя.
- «О! Как я хочу, чтобы он меня обнял, прижал к себе! Как я хочу впиться в его губы своими губами! Что может быть на свете прекраснее поцелуя с любимым?! … Но, … но, он этого не сделает. Он слишком порядочен для этого и прекрасно понимает, что он только может брать меня, ничего не предлагая взамен. … Он никогда на это не пойдёт. … А может зря я его встретила в жизни? Может, лучше мне было бы его и не знать? Ведь это такое страдание! … Не! Нет! Нет! … Только не это. Я познала то, о чём мечтает каждая женщина! … Надо беречь те мгновения, в которые мы ещё будем вместе …», - в этот момент Джейн очнулась от своих мыслей – прямо перед собой она увидела дом, в котором снимала квартиру.
- «Вот мой дом, Эндрю».
Они остановились и повернулись друг к другу лицом. Вершинин взял ее руки в свои.
- «Наверно сейчас поцелует!» - острая мысль мелькнула у Джейн в голове.
- «Спасибо тебе, Джейн, за прекрасную экскурсию и за то, что ты потратила свой выходной день на меня. Поверь, я очень этим тронут».
- «О! У него и мысли нет, меня поцеловать», - с разочарованием подумала Джейн: «Но какая деликатность! … Откуда, из красной мужицкой России мог взяться такой человек?!»
- «Джейн, смею ли я надеяться, что ты и завтра уделишь мне время, и мы куда-то сходим с тобой?»
- «Конечно …», - она уже хотела сказать слово «милый», но, еле удержалась: «я согласна», - тихо проговорила Джейн и опустила глаза, а про себя горько подумала: «О, Эндрю, Эндрю! Ну почему ты не такой как все?»
- «Я не знаю Кембриджа, поэтому предлагаю сходить в кино, а потом погуляем по городу».
- «Согласна, Эндрю», - глаза Джейн горели, всё тело её трепетало: «Неужели не поцелует?!»
- «Давай я завтра подойду к твоему дому к двенадцати часам. А там и решим, в какое кино пойти».
- «Хорошо, Эндрю … . До свидания», - и она подала ему руку: «Только бы не броситься ему на шею! … Только бы дойти до двери в парадную! … Только бы …», - дверь парадной за ней с шумом захлопнулась: «А я заметила, как он хотел это сделать! … Какая порядочность! Какая выдержка! Какая деликатность! Любые бы сто английских джентльменов стали бы от меня в такой момент что-то требовать, поцелуя или даже … . А он?! … Почему у нас так не любят русских? … Наверно потому, что мы сами не такие».
Вечером, когда Джейн уже легла в постель, она стала перебирать в памяти всю их встречу:
- «О Боже! В такой момент он ещё может говорить о науке! … Что за удивительный человек … . Но, …», - подумала Джейн: «А ведь его сомнения действительно имеют место. … Почему у метров физики этих сомнений нет?» - с этими мыслями счастливая и озадаченная Джейн уснула.
Когда Вершинин шёл домой, проводив Джейн, он думал:
- «Завтра я не выдержу! … Не смогу! … Силы воли не хватит. … А что я ей скажу потом? Что смогу пообещать?» - сразу же какой-то другой холодный рассудочный голос задавал ему этот вопрос: «Да, … надо держаться. … Но это же пытка?! … Нет! Нет! Нет! … Тысячу раз нет! … И всё-таки это счастье, что я испытал такое! Как была бы бедна моя жизнь без Джейн! … Я пройду свой путь с Джейн до конца. Сколько бы мне ещё с ней осталось! … У меня выбора нет!»
……………………………………………………………………………
На следующий день в воскресенье в одиннадцать часов пятьдесят минут Вершинин уже стоял у заветного подъезда. Погода была на редкость солнечной. Но в узкой средневековой улице солнца не было, зато в волю ворковали голуби. Жители сонного Кембриджа постепенно стали выходить из своих домов.
 
Одна из улиц Кембриджа (современный вид)

Ровно в двенадцать часов вышла Джейн. … Как она была хороша! Узкое строгое лицо, упоительный разлёт широких бровей, элегантная причёска чёрных волос, длинные ресницы. … Ах! Именно такой она ему снилась сегодня ночью, именно такой он увидел её сейчас … .
- «Может я и не в Кембридже, а в какой-то волшебной сказке? … Нет! Это слишком много счастья для меня одного!» - а вслух он сказал:
- «Здравствуй, Джейн».
- «Здравствуй, Эндрю».
- «Джейн, веди меня в самый лучший кинотеатр Кембриджа», - он, как и вчера, взял её под руку и, в этот момент поймал её взгляд:
- «Она что-то хочет спросить у меня, или на что-то надеется? … Нет – это мне кажется, просто я ей не безразличен», - подумал Вершинин.
- «Пойдём в «Кембридж Арт Пикчес Хаус», - предложила Джейн.
- «Веди», - по пути они ещё несколько раз кидали друг на друга взгляды и в смущении сразу отворачивались.
Кембридж – городок небольшой. В основном, его жители – это преподаватели и служащие университета и студенты. Поэтому, не спеша, идя под руку, они скоро дошли до кинотеатра. Он располагался внутри квартала между Сент-Эндрю-стрит и Даунинг-плейс.
Им было всё равно, какое кино смотреть, лишь бы быть вместе. А там шёл один из первых звуковых фильмов «Божественная леди».

 
Афиша кинофильма «Божественная леди» 1934 год

Это был фильм о национальном герое англичан – адмирале Горацио Нельсоне. А назван он был так в честь его любовницы – Эммы Гамильтон – жены посла Англии в Неаполе. Леди Гамильтон играла известная голливудская актриса Карина Гриффит. В фойе кинотеатра они съели по мороженному, а потом вошли в зал.

 
Зрительный зал кинотеатра «Кембридж Арт Пикчес Хаус»
Зал был очень красивый старинный. Стены его были обиты малиновым шёлком с красивым узором. По бокам были барельефы с античными красавицами, держащими в руках шандалы с лампочками, потолок отделан красным деревом, а кресла для зрителей обиты жёлтым бархатом.
- «Да, какая древняя культура у англичан», - подумал Вершинин, вспоминая вчерашнее посещение музея.
Фильм пролетел как одна минута. Когда они вышли на улицу, день уже был в разгаре, светило солнце, было тепло. Середина февраля Кембриджа, напоминала Вершинину конец апреля в Ленинграде.
- «Если ты не возражаешь, Эндрю, я проведу тебя по парковой части Кембриджа», - сказала ему Джейн.
- «Спасибо, я буду очень рад», - просто ответил ей Вершинин и снова взял её под руку. Они быстро пересекли Сент-Эндрю-стрит, прошли мимо пруда Чапманс Гарден и вошли в парк Кристс Писес. Идя по его дорожкам, первой заговорила Джейн:
- «Эндрю, вчера я тоже стала размышлять над опытами Ферми и пришла к выводу, что твои сомнения не беспочвенны. В них действительно, есть логика. И меня только удивляет, почему метры физики её не видят?»
- «Я это и сам не понимаю, Джейн. … Я думаю, тут надо подождать. Сейчас ответ на этот вопрос могут дать только немцы. Этот опыт надо повторить и исследовать его продукты при помощи масс-спектрографа. Только тогда мы получим истинное знание».
- «А почему только немцы могут на него ответить?»
- «Да потому, что на данное время только у них есть наиболее точный масс-спектрограф».
- «Ну, что ж. … По-другому твоё сомнение, по-видимому, и разрешить невозможно».
Через некоторое время они вышли из парка Кристи Писес, перешли улицу Мейдс Козуэй и вышли на старинный луг Мидсаммер Коммон. Этот великолепный луг простирался вдоль речки Кам.
- «Теперь мы пойдём по дорожке вдоль речки. Здесь очень живописные виды. Я часто люблю здесь гулять. Этот луг тянется вплоть до самого университета».
- «Да, действительно, очень живописно», - оглядев луг сказал Вершинин: «Но знаешь, я сегодня приготовил тебе ещё две загадки науки, которые хотел бы с тобой обсудить».
- «О, я люблю такие загадки. Давай загадывай», - Джейн чуть прижалась к нему, и Вершинин сразу посмотрел на неё, их взгляды встретились.
- «Нет, сегодня я не выдержу. На него надежды нет. Ему некуда деваться, и он очень благороден», - острая мысль промелькнула в голове Джейн: «О! Как тяжело его слушать, когда в голове совсем другое! … Ах! Если б он был адмирал Нельсон, а я его леди Гамильтон!»


 
Луг Мидсаммер Коммон в Кембридже

Такие девичьи мечты роились в голове Джейн, а между тем Вершинин начал:
- «В том году в Германии вышла очень интересная статья Фрица Цвике. Он исследовал радиальные скорости вращения галактик и пришёл к выводу, что, если учитывать только видимую массу звёзд галактик, то галактики должны непременно рассыпаться, так как известной нам силой гравитации видимой или имеемой материи их невозможно удержать. А они, почему-то не разлетаются! Вот парадокс! Отсюда Цвике сделал неожиданный вывод: в мире ещё есть какая-то не видимая нами материя, которая не фиксируется ни одним физическим прибором, и которая создаёт эту дополнительную силу гравитации, которая и удерживает звёзды галактик вместе.

 
Немецкий астрофизик Фриц Цвике

Цвике даже ориентировочно прикинул, какова должна быть по объёму эта масса. И он вывел, что для устойчивого скопления звёзд в галактике, масса невидимой материи должна примерно в 400 раз превышать массу видимой материи. … Ты представляешь! … Такую материю он назвал – тёмной материей. У этой материи нет никакого электромагнитного взаимодействия. Как её определить – непонятно».
- «Знаешь, Эндрю, из того, что ты сказал, для меня является новостью только сама статья Фрица Цвике. Я её обязательно прочту. Да, конечно поражает его оценка самой массы тёмной материи, но впервые о тёмной материи догадался великий французский физик и математик Анри Пуанкаре, развивая сообщения лорда Кельвина относительно оценки массы звёзд галактик, исходя из распределения их радиальных скоростей. Если мне память не изменяет, это было в 1906 году. Это я ещё проходила по курсу космологии, будучи студенткой».
- «Да, у вас прекрасное образование, что и говорить! Наверно поэтому меня и послали к вам в Кембридж. … Но меня поражает другое – как оказывается, мы мало знаем об окружающем нас мире! А может рядом с нами в одном пространстве одновременно существует и какой-то другой параллельный нам невидимый мир, который мы не можем даже и зафиксировать. И там может, есть свои планеты, свои люди со своей историей и наукой. Более того, что самое удивительное – эта моя гипотеза – не пустая фантастика,  а это действительно то, что может быть, или, даже,  вер-
 
Французский учёный Анри Пуанкаре
 
Лорд Кельвин
нее будет сказать, – уже существует вокруг нас!»
- «О! Эндрю, как ты красиво строишь свои гипотезы! Тебя одно удовольствие слушать».
- «Неужели тебя не воодушевляет эта новость?!»
- «Эта новость только для тебя. Я ж тебе говорила, что, еще, будучи студенткой, нам её преподавали. К этой информации я просто привыкла. Но твоя гипотеза о параллельном тёмном и невидимом нами мире да, действительно, меня воодушевляет. Я такой вывод для себя не сделала».
- «И ты представляешь себе, – этого невидимого нами тёмного мира оказывается ориентировочно в 400 раз больше, чем нашего, который мы можем видеть и измерить! Это же непостижимо! Ум в это не может поверить! Но, что поразительно, – возможно это так и есть!» - потом, помолчав, он добавил: «А может быть в данный момент для планет и людей этого другого тёмного мира мы, и наш мир, является тёмной материей уже для них! А!»
- «Браво, Эндрю! Ты просто великолепен в своих гипотезах», - Джейн высвободила свою руку и зааплодировала Вершинину.
В этот момент глаза её блестели лучистым огнём, она божественно загадочно улыбалась – от неё невозможно было оторвать взгляда. Если в мире реальном или тёмном и есть красота – то вот она! И Вершинина неудержимо повлекло к ней. Но в последний момент какое-то его второе «я» сказало:
- «Нет! … Не смей! … Ты же только напрасно вскружишь голову девушке, но ничего ей не дашь взамен!», - и он отступил.
Джейн всё это прекрасно заметила:
- «Он еле сдерживает себя! … Ах! Бедный! … Ему, наверно, тяжелее чем мне», - подумала Джейн.
В это время, идя по аллее вдоль речки Кам, они подошли к Виктория-авеню. Перешли её и очутились в парке Джесус Грин. Это уже был не луг, а красивый ландшафтный парк с дубовыми аллеями, плакучими ивами вдоль берега реки Кам с лужайками и небольшими ухоженными дорожками между цветочных клумб.
Они молчали, любуясь красотами парка, неожиданно Джейн спросила Вершинина:
- «Эндрю, ты сказал мне, что приготовил две загадки, а сказал только про одну».
- «Но я боюсь, что ты и её знаешь».
- «Может быть, но всё равно интересно, что за загадка?»
- «Хорошо, слушай. В 1929 году американский астроном Эдвин Хаббл, изучая спектр свечений от различных галактик, заметил, что все они смещены в красную зону, то есть, идёт увеличение длинны волны их свечения всего излучаемого ими спектра света. И, чем та или иная галактика дальше от нас, тем это смещение больше. Отсюда он сделал самоочевидный вывод, что галактики не стоят на месте,  а разбегаются от нас с очень


 

 
Виды парка Джесус Грин

большой скоростью. Причём они разбегаются от нас не равномерно, а с ускорением».
- «Эндрю, это я тоже изучала, будучи студенткой. Тогда только-только появились первые данные по наблюдениям Хаббла. Но, кроме этого, я больше ничего не знаю. И, если ты знаешь больше, то мне это будет интересно. Рассказывай и извини, что перебила».

 
Американский астроном Эдвин Хаббл

- «Ничего. Слушай дальше. Из элементарного курса физики нам известно, что тело может двигаться с ускорением только в том случае, если к нему прикладывается какая-то сила, вызванная наличием энергии. Следовательно, по факту, существует какая-то энергия, разбрасывающая все галактики друг от друга, что, по сути, является не чем иным, как расширением Вселенной. Причём это расширение Вселенной идёт не из одной точки или одного центра, а расширение идёт в любой точке пространства. Поэтому, чем астрономический объект расположен от нас дальше, тем его скорость удаления от нас больше. В пределе мы можем определить такие расстояния от нас, что скорость удаления этих галактик станет больше скорости света. Такие галактики мы никогда не сможем увидеть, какой бы мощный телескоп на Земле не построили. Иными словами, мы можем наблюдать с Земли только очень малую часть Вселенной, астрономы называют её – метагалактикой».
- «Получается, что, если какая-то галактика, удалённая от Земли, со временем пересечёт сферу метагалактики, то мы её уже никогда не сможем увидеть?» - спросила Джейн.
- «Совершенно правильно. Только понять это мы сможем через много тысяч лет, так как всё это время мы будем наблюдать её свет, когда она ещё была внутри сферы метагалактики, хотя, в данный момент времени, она уже давно вышла из этой сферы».
- «Очень интересно, Эндрю. Продолжай», - с жаром сказала Джейн.
- «Здесь, Джейн, я хочу обратить твоё внимание, на то, что силы гравитации могу быть как положительные, так и отрицательные. На небольших расстояниях – размера галактик, они положительные и притягивают материю друг к другу, даже если эта материя и тёмная. А вот на очень больших межгалактических расстояниях они, наоборот, становятся отрицательными и отталкивают галактики от себя в разные стороны. … А теперь, Джейн, давай рассуждать наоборот …», - они уже давно вышли за территорию Джесус Грин парка и просто шли по тропинке вдоль берега реки Кам, приближаясь к зданиям университета: «будем не увеличивать время и расстояния вперёд, а, наоборот, уменьшать их в прошлое».
- «Очень интересно. … Ну а какие ты выводы сделал?» - опять же с жаром проговорила Джейн. Но это уже был жар познания, жар профессионального учёного.
- «Всё, что я тебе буду говорить дальше, это уже только мои личные мысли. Я их даже нигде не записал. И мне будет очень интересно твоё мнение. … Итак, слушай … . Если идти мысленно наоборот в прошлое, то Вселенная начнёт только уменьшаться. И в пределе за какое-то время должна превратиться в точку. Я верю, что когда-то это время вычислят и это и будет время существования нашей Вселенной (сейчас современная наука вычислила это время и оно приблизительно равно 13,8 миллиардов лет – прим. автора)».
- «Эндрю, а что было во времени во Вселенной до этого? До этой точки по времени? Ведь что-то наверно всё же было?»
- «Не знаю. Могу только догадываться и строить гипотезы».
- «И какова твоя гипотеза?»
- «Была другая Вселенная, с другими галактиками, звёздами и планетами. Возможно там, в той Вселенной тоже существовала какая-то планета где жили похожие на нас люди. Они так же рождались, любили и умирали. У них была какая-то своя история, культура, политика, искусство. Но всё это исчезло, не оставив нам никаких следов. … Вот так, Джейн. Вот в этом моя гипотеза».
- «Значит и наша Вселенная со всеми своими миллиардами галактик когда-то прекратит своё существование?»
- «Да, Джейн».
- «И будет новая Вселенная со своими новыми галактиками, звёздами и планетами?»
- «Совершенно верно, Джейн».
- «И все те знания, которые наработала наша цивилизация за всю свою историю – исчезнут?»
- «Да, это так, Джейн».
- «Но это же ужасно, Эндрю?!» - испуганно воскликнула Джейн.
- «Но это же только моя гипотеза, Джейн! Иными словами – это моё бездоказательное утверждение. Ведь я могу быть и неправ».
- «Нет, Эндрю, я боюсь, что ты, всё-таки прав», - хмуро отметила Джейн.
- «Но эта моя гипотеза основана уже не на физике, а на философии диалектики Гегеля. Всё течёт, всё изменяется по циклу».

 
Великий немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель

- «Да, в университете, когда я была студенткой, мы проходили философию Гегеля, как и другие философские системы. … Но, вы – красные, изменили и её?»
- «Да, Джейн, мы поставили её с головы на ноги».
- «Это как понять?»
- «Философия Гегеля идеалистическая. У него развивался только дух. Маркс же, её приняв в целом, добавил к ней то, что вместе с духом развивается и материя. Причём материя первична, а дух – вторичен. А так все законы Гегеля он считал правильными. Хотя и Гегель не с нуля придумал диалектику. Она ещё стихийно неосознанно зародилась и развивалась в античном мире, это: Гераклит, Аристотель, Сократ».
- «О! Эндрю! Какой ты умный! мне так с тобой интересно!»
- «Джейн, не надо так. Ведь то, что я тебе рассказал – это всего лишь элементарная логика рассуждений, правда, основанная на знаниях и не больше. Любой думающий человек, обязательно должен к ней прийти».
- «О, Эндрю, как ты не прав! Ты даже этого себе не представляешь. Ты просто резко отличаешься от всех. Я не знаю русских, но от всех англичан ты точно резко отличаешься. С нашими джентльменами моего круга общения, можно говорить о чём угодно: о театре, кино, музыке, литературе, науке и так далее, но, в конечном счёте, все их разговоры сводятся к одному – деньгам, потреблению, положению в обществе. А науку, литературу и так далее они мерят одним мерилом – как на этом им можно заработать. … Вот так примитивно. Но это так. … Поэтому их не интересую я, а они не интересуют меня. … Ты для них будешь не просто красный большевик – а человек с совершенно другой планеты».
- «Да, Джейн, я представляю себе, как тебе с ними скучно. … Но, наверно, не все в Англии такие. У вас ведь есть такие как лорд Кельвин, лауреаты Нобелевской премии: Томсон, Резерфорд, Чедвик».
- «О, эти единицы и составляют гордость Англии. … Но это всего лишь – единицы».
Устав от этого разговора, они продолжали идти молча. Солнце уже зашло за крыши домов Кембриджа. На небосводе показалась Луна. Начали сгущаться сумерки. Становилось прохладно. Вершинин и Джейн почувствовали голод.
- «Смотри, Эндрю, мы уже подошли к часовне Королевского колледжа (King's College)».
- «Да, Джейн. Я вижу».
- «Эндрю, не пора ли нам пообедать?»
- «Пора. Это уже будет ужин», - уточнил Вершинин: «Я предлагаю поужинать в ресторане при моём отеле».
- «Согласна. Та мы с тобой и расстанемся».
- «Нет, нет. После я провожу тебя до дома. От моего отеля до тебя всего двадцать минут хода».
- «Хорошо».
Итак, дойдя вдоль берега реки Кам до часовни Королевского колледжа, они прошли через все здания университета, потом прошли мимо здания музея Фицуильяма и очень скоро, идя по Трампингтон-роуд, дошли до отеля Роял-Кембридж, где и жил Вершинин. Когда подошли к отелю, было уже совсем темно. Оба устали и проголодались. Как Джейн не упрашивала, Вершинин заплатил за обед обоих. Затем, одевшись в гардеробе, они снова вышли на улицу. Им предстояло последовательно пройти по четырём улицам: Трампингтон-роуд, Ленсфиелд-роуд, Хилс-роуд и, наконец, – Харвей-роуд. И опять, чувствуя, что сейчас им предстоит расстаться, а расстаться им так не хотелось (!) – у них началась внутренняя борьба. Борьба между желанием «хочу» и обстоятельством «нельзя».


 
Часовня Королевского колледжа в Кембридже

- «А может плюнуть на всё! … Ведь больше невозможно так себя насиловать! … Сил нет, быть рядом, видеть её, вдыхать аромат её волос и не сметь до неё дотронуться», - так говорило всё его тело, каждая клеточка его организма. Но другой Вершинин, сидящий в его душе, строгий, холодный и рассудочный, говорил совсем другое: «Если ты сделаешь это, то затем не удержишься и от близости. Она станет беременной. Ты сломаешь Джейн жизнь, сделаешь её несчастной – матерью-одиночкой. Как тебе потом жить с такой совестью?! Для тебя это обернётся скандалом, так как это невозможно будет скрыть. Об этом узнают в посольстве, затем и твоё руководство – чем ты здесь занимаешься. А это неминуемый отзыв на Родину и обвинение во вредительстве – потратил без пользы государственные деньги».
И опять брал верх Вершинин физический:
- «А может я напрасно сгущаю краски? И всё будет не так?»
Но Вершинин рассудочный тут же парировал этот выпад:
- «Не оправдывай себя. Тебя же заест совесть от того, что ты сделал с Джейн! Потом снисхождения к тебе не будет. Пока не поздно – держи себя в руках!».
- «Больно!» - уже просто орало всё его тело: «Не могу больше терпеть!» - вслед добавляло оно.
Но, перед физической болью, рассудок был бессилен, и достучаться до Вершинина физического он уже не мог. Примерно тоже самое происходило и в душе Джейн:
- «Боже мой, какой он человек! … Я именно о нём мечтала всю жизнь, именно его я всё время ждала. И вот он нашёлся, он рядом! … Как мелки теперь мне кажутся все мои предыдущие кавалеры. … Да и кавалеры ли они были? … А если он и сейчас не пожелает меня обнять? … А ведь это так и будет. Он слишком порядочен. … Ах! Ну почему он не англичанин!» - кричала и рвалась её душа: «За что так наказывает меня жизнь! У меня ведь не было матери, а отец так мало уделял мне времени! А теперь и Эндрю когда-то отзовут назад на Родину. Ну, за что меня так!!! … Нет, нет – надо ухватить у жизни хоть этот маленький кусочек счастья. … Я должна! Я обязана!» - билась в душе Джейн женщина. Но в ней сидела и холодная рассудочная кровь её отца – умного учёного, политика, но прожжённого циника и сноба – Фредерика Линдеманна: «Ты что, с ума сошла! Он ведь красный большевик, а ты подданная английского короля! Ты что, забыла кто ты, а кто он? Он просто использует тебя, сделает матерью-одиночкой и уедет к своим медведям в Россию. Он сломает тебе жизнь. Кому ты тогда будешь нужна?! Опомнись – пока не поздно!»
Так незаметно, думая каждый о своём они подошли к парадной, где жила Джейн. Они шли под руку. У самой парадной Джейн остановилась, повернулась к Вершинину, взяла его руки в свои, взглянула ему прямо в глаза, … приблизила своё лицо к его лицу … : «Нет! Не смей!» - закричал сидящий в ней отец, но … :
- «Эндрю, … поцелуй меня», - нежно шёпотом сказала Джейн.
Она ещё не успела до конца сказать эту фразу, как сильные руки крепко прижали её к себе и с неистовой страстью его губы впились в её губы и сразу Вершинин почувствовал всю неистовую силу ответной страсти … Сознание их отключилось, его заменила одна страсть. Страсть – доведённая своим ожиданием до последнего мыслимого предела, до последней степени накала, которую они пытались хоть как-то удовлетворить. Долго сдерживаемая плотина не выдержала и лопнула. Лопнула с треском и водопад страсти с гигантской силой обрушился на них. Они уже не понимали – где они находятся – в Англии ли или на Марсе? Им не до чего не было дела. Они нашли друг друга и это поняли сами. Поняли и то, что ничего подобного в их жизни уже никогда с ними не повторится. Такое в жизни бывает только один раз – одно мгновение. Но оно было настолько прекрасно, настолько вдохновенно, что ради него одного стоило жить! Именно это и была первопричина всего смысла жизни женщины и мужчины. Это, конечно ещё было не всё, но именно это и было главное – начальное. По сравнению с этим всё остальное в жизни виделось только как неизбежное логическое последствие. И какие же они были глупые, доведя себя до этого исступления!
Наконец они оторвали свои губы. Им надо было отдышаться. Они стояли крепко обнявшись. Джейн закрыла глаза и спрятала своё лицо у него на груди. Вершинин опустил своё лицо в её волосы. Ах! Какой это был родной опьяняющий запах! Они были счастливы. Но, в тот момент, они даже и не задумывались об этом, они это ощущали всем своим телом, своим сознанием, которое медленно возвращалось к ним.
- «Я люблю тебя», - тихо, тихо в самое ухо прошептал ей Вершинин те волшебные слова, услышать которые мечтает каждая девушка.
- «Я это знаю», - не открывая глаз, в ответ так же тихо умиротворённо прошептала ему Джейн. Затем она подняла своё лицо, открыла глаза и, глядя прямо в его глаза, уверенно сказала:
- «Ты мой. … Ты мой единственный на всю жизнь! … Ты слышишь это?!»
- «Да, любимая», - а затем тихо повторил: «На всю жизнь, … какая бы она у нас ни была. … На всю жизнь».
Но тогда никто из них ещё не знал, какая она у них будет. Потом они ещё целовались и, наконец, договорились завтра встретиться в столовой Кембриджского университета на обеде.
……………………………………………………………………………...
- «Он не захотел меня. … Но скорее всего у него даже и такой мысли не было. … Другие на его месте уже бы раз десять пытались получить меня. … А он – нет. … Какой культ благородства!» - пронеслось в голове Джейн, когда она по лестнице поднималась в свою квартиру. Думала она об этом, то ли с сожалением, то ли с восхищением, – она сама точно не могла себе ответить.
Зайдя в квартиру, Джейн быстро сняла пальто, скинула с ног туфли и, не включая свет и не раздеваясь, упала на кровать. Она лежала в темноте с открытыми глазами и пыталась разобраться с бурей нахлынувших на неё чувств. Они настолько сильно взволновали её, что ей было трудно сосредоточиться, выделить главное, сделать выводы.
Они открылись друг другу – великолепно! Но дальше, что, же дальше, … что?!!! Каждый нерв её тела хотел, жаждал и кричал – он хотел естественного продолжения – хотел близости, но (!) … всё её воспитание, весь тот образ мыслей, который ей внушался, все те английские традиции, идущие от викторианской Англии, говорили ей об одном – что не может быть близости между мужчиной и женщиной вне брака. Для неё это было свято. А он слишком благороден, если даже не решился первым поцеловать её. Как быть?! … Как быть?! … Уехать из Англии в красную Россию?! – Нет! Нет! И ещё раз – нет! Это было бы всё равно, что добровольно переселиться жить в пещеру среди племени кровожадных дикарей, где ещё недавно семью считали пережитком прошлого, а всех женщин – общими. Где дикари попеременно пожирали друг друга, объявляя иностранными шпионами?! А с ней ГПУ просто не церемонилось бы. … А он? – Она прекрасно чувствовала его душу – он никогда не изменит своей Родине. … О! … Как быть?! Как быть?! … Да, она действительно глубоко чисто женской интуицией познала его душу. Говорят, что любовь слепа, – но это не верно. Как раз всё наоборот. Только действительно любящий человек может до самого дна познать душу своего любимого. Нет идеализации любимого человека – это выдумка. Только настоящая любовь может понять и предсказать, как твой избранник поведёт себя в будущем при тех или иных обстоятельствах. Итак, не ответив себе ни на один из этих вопросов, она незаметно уснула. …
Среди ночи Джейн проснулась, быстро разделась и легла уже спать под одеяло. Ей снилось, что она бредёт в каком-то прекрасном саду в солнечную погоду и что между деревьев свисают какие-то золотые нити, и они так ярко сверкают на солнце. Все звери и птицы ласково смотрят на неё, а она их гладит и разговаривает с ними. Наконец она проснулась. На душе у неё было очень хорошо. Спросонья она не могла понять – почему ей так хорошо? Но окончательно проснувшись, Джейн поняла – сегодня на обеде она снова увидит его! А когда взглянула на часы, то увидела, что через час ей уже надо было быть в Кавендишской лаборатории. И она быстро встала с постели.


5. Фредерик Линдеманн

Всю следующую неделю они, как и прежде, продолжали встречаться на обеде в столовой Кембриджского университета. Но только выражение их лиц изменилось. Если раньше они были любезны и приветливы, то теперь, когда они открылись друг другу – их лица светились счастьем, глаза сверкали, взгляды их были полны восхищения друг другом. От окружающих это невозможно было скрыть. Но плохо у них было с самым главным – они не знали, что им делать дальше со своими чувствами, со своей любовью? Вершинин не мог изменить Отечеству, а Джейн – ехать в Советскую Россию. Для неё это было крайне опасно из-за репрессий ГПУ. Там, на пустом месте, людей далёких от разведки объявляли то английскими, то польскими, то японскими шпионами. А с ней ГПУ просто не церемонилось бы. Им оставалось только одно – работать и жить в настоящем, не думая о будущем. Нет, конечно, и здесь было исключение из правила – подданная английского короля Айви Лоуд сменила гражданство и стала гражданкой СССР. Правда, её муж – Максим Максимович Литвинов был Народным комиссаром иностранных дел.
Всю неделю они мечтали о том, как совместно проведут выходные, обсуждали разные варианты. Но вот настала пятница и от той новости, которую принесла Джейн, их планам суждено было разрушиться.
- «Эндрю», - как-то виновато сказала Джейн, опустив глаза: «В Лондон вернулся мой отец из командировки в Германию. Мы давно с ним не виделись».
- «Ну что ж, поезжай на выходные в Лондон, повидайся с отцом», - Вершинин сказал эти слова как бы спокойно, но тон его голоса и всё выражение лица выдавало его с головой – он очень расстроился.
- «Ты меня простишь, Эндрю?» - при этом Джейн положила свою руку на его руку и взглянула ему прямо в глаза.
- «Конечно, Джейн, я рассчитывал провести выходные вместе, предвкушал это. Но раз так случилось, то тебе надо ехать в Лондон, ведь у тебя кроме отца никого нет».
- «Но у меня ещё есть ты и я хочу, чтобы отец об этом знал».
- «Поезжай, Джейн, и не кори себя».
Выходные Вершинин провёл один. Он прогулялся по тому маршруту, по которому они с Джейн прошли в то воскресенье. Его память чётко воспроизводила – на каком месте маршрута и о чём они беседовали. Внутренне он улыбался, о будущем старался не думать. Ему было хорошо.
В понедельник они с Джейн снова встретились в столовой университета. Джейн была немного взвинчена.
- «О, Эндрю! Ты не представляешь, что было с отцом, когда он узнал, что у меня есть ты! Но, правда, потом он согласился с тобой встретиться».
- «Да ты успокойся, ешь и рассказывай», – спокойно сказал ей Вершинин.
- «Сначала он пришёл в ужас, сказал, что это гораздо хуже, чем завести себе в доме тигра-людоеда. В этот момент ему что-то доказывать было бесполезно. Потом он сказал мне, что ты большевистский шпион, и что это точно, так как все члены коммунистического интернационала – шпионят на красную Россию, и что, если я этого не понимаю, то он этим очень расстроен. Потом я пыталась его как-то смягчить, рассказав, как ты ухаживал за мной, когда я болела. Но от этого стало ещё хуже. Услышав это, он сказал, что большевистская разведка наконец-то поумнела и стала работать тоньше, и что он очень расстроен, что я – его дочь, это не понимаю».
Тут Вершинин усмехнулся.
- «О! Тебе смешно, а каково было мне?! … Ну, слушай дальше. … А потом случилось то, что я никак не могла предположить. Защищая тебя, я стала ему рассказывать о твоём сомнении насчёт официального объяснения опытов Ферми. Отец их прекрасно знает, так как он сам является профессором физики из Оксфордского университета. Он там заведует кафедрой. Отец сразу прекратил меня критиковать и стал внимательно слушать. Потом я стала рассказывать ему про твои гипотезы по поводу тёмной материи и тёмной энергии. Услышав это, он пришёл в восторг и сказал, что да, на шпиона ты не похож – слишком умный, у красных таких не бывает. И тут он выразил желание с тобой встретиться и поговорить. Я очень обрадовалась. Он просил тебе передать, что ждёт тебя в гости, конечно вместе со мной, на следующие выходные. Папа купил себе на Пикадили (одна из самых фешенебельных улиц Лондона, где преимущественно проживает высшая английская аристократия – прим. автора) апартаменты в одном из домов, там мы и остановимся».
- «Хорошо, Джейн. Договорились. А смена реакций твоего папы мне понятна. Наверно, он увлечённый физик и ему интересно со мной поговорить».
- «А под конец он спросил меня, чем ты здесь занимаешься? Я ответила ему, что ты изучаешь способы разделения изотопов. На что он небрежно бросил, что ты в этом всё равно ничего не понимаешь».
- «Вполне возможно, что он лучше меня разбирается в этом вопросе, и мне тоже было бы интересно с ним поговорить», - спокойно ответил ей Вершинин.
- «Но сейчас папа больше занимается политикой, чем физикой. Он связался с мистером Черчиллем и работает на него».
- «Да, ты мне уже это говорила».
- «Ой! Сразу тебе скажу, что мой папа большой сноб. Он даже сам никогда не бреется, его бреет камердинер. И на общественном транспорте он ни разу не ездил – у него есть своя машина и личный шофёр. Он мнит себя видным аристократом, хотя никакого титула у него нет и он, даже, не дворянин. Папа считает, что только аристократы должны управлять миром».
- «А у меня на Родине как раз всё считают по-другому».
- «Не будем об этом, Эндрю».
- «Да, … не будем».
Так они и решили. В субботу рано утром Вершинин зашёл за Джейн на Харвей-роуд и они вместе пошли на железнодорожный вокзал. Взяли билеты на Лондон и сели в вагон. В вагоне они тесно прижались друг к другу, и так обнявшись, изредка мимолётно целуясь, через два часа доехали до Лондона. В пути они ощущали дыхание друг друга, им было очень хорошо вдвоём. Они старались ни о чём не думать. Они жадно ловили те моменты жизни, которые им выпали. Каждый из них всё равно подспудно всё время помнил, что будущего у них нет, поэтому они так ценили эти чудные мгновения, когда они были вместе, рядом и могли чувствовать тепло друг друга.
От вокзала Кингс-Кросс они дошли до улицы Пикадили пешком. Путь был небольшой. По Саутхэмптон-роуд они дошли до Площади Пикадили, оттуда и начиналась эта улица. Ещё через пять минут они уже были дома у отца Джейн. На их звонок дверь открыл пожилой камердинер отца:
- «Здравствуй, Джим», - сказала ему Джейн.
- «Добрый день, леди», - степенно сказал камердинер и затем добавил: «Проходите, сэр ждёт вас в гостиной».
Они тщательно вытерли свою обувь о коврик, затем Вершинин помог снять пальто Джейн и разделся сам. Трудно было определить, сколько было в квартире комнат, но сама квартира выглядела величественно. Весь её интерьер был выполнен под стиль феодального средневекового английского замка: высокие потолки и узкие окна, древняя кирпичная кладка стен и полумрак от маленьких лампочек создавали атмосферу таинственной старины жилища богатого вельможи.
- «Это уже не квартир, но ещё пока и не музей», - успел подумать Вершинин.
Гостиная была отделана в том же интерьерном стиле, что и вся квартира. Внутри неё был расположен высокий камин. На нём стояли два подсвечника, а над ними к стене был прикреплён красиво выполненный из красного дерева барельеф какого-то старинного английского дворянского герба. В центре гостиной напротив камина был расположен невысокий ломберный столик, вокруг которого стояли кожаные кресла.

 
Гостиная в лондонском доме сэра Фредерика Линдеманна

Камин горел. Хозяин сидел в одном из кожаных кресел и задумчиво смотрел на языки пламени в камине. Отсветы огня играли на его лице. Он что-то обдумывал. Но обдумывал он не предстоящую встречу с дочкой и её необычным приятелем, это его мало интересовало, так как он уже ясно видел конец её увлечению – так ему казалось. Он обдумывал сложившуюся ситуацию в высокой политике, которую он ясно видел, вернувшись из Германии. С приходом Гитлера к власти ситуация в Европе начинала складываться крайне опасной. Германия до предела напряглась, вооружая себя. А что такое немцы с их работоспособностью и любви к порядку, Линдеманн знал не понаслышке, ведь до войны он учился и работал в Германии.
- «Да, Америка заняла позицию нейтралитета, официально провозгласив, что дела Европы её не касаются. Наше правительство и правительство Франции смотрят на это спустя рукава, надеясь, что Гитлер направит всю свою экспансию на восток и, поэтому, успокоились. … Эх! Дурачьё! Начитались его «Майн камфа». … А Гитлер не так-то и прост, как им кажется, и он всех их переиграет. … Вот тогда-то и вспомнят о моём патроне. … Англии тогда просто некуда будет деться», - так в тот момент думал, смотря на языки пламени в камине Фредерик Линдеманн, готовясь к завтрашнему визиту к своему патрону – Черчиллю в его загородное поместье Чартвелл. Он должен был доложить ему обстановку в Германии и свои соображения в связи с этим.
В этот момент его раздумья были прерваны:
- «Сэр, юная леди со своим приятелем прибыли».
- «Пусть войдут, Джим», - спокойно, как бы очнувшись от своих мыслей, сказал Линдеманн.
- «Слушаюсь, сэр».
Камердинер отворил дверь в коридор и церемонно сказал, обращаясь к Джейн и её спутнику:
- «Прошу, … входите, леди и Вы, джентльмен», - сказав это, он тут же удалился, как и положено хорошо вышколенному слуге.
Когда они вошли в гостиную, сэр Линдеманн встал им навстречу. Вершинин впервые увидел его. Это был довольно высокий мужчина приблизительно пятидесятилетнего возраста. Светлые волосы его росли уже только по бокам головы. Сразу поражал его высокий лоб, глубоко сидящие чёрные глаза и тонкие в ниточку губы, свидетельствующие о его внутренней жёсткости. Своим проницательным взглядом он, как бы сразу гипнотизировал собеседника, заставляя его принимать все высказанное им за истину. Всё остальное в его облике – было обычным: прямой нос и короткие прижатые уши. Над верхней губой он носил короткие светлые усики. Но, даже находясь в домашней обстановке, он был одет в костюм с галстуком и белой рубашкой.
- «Здравствуй, папа».
- «Здравствуй дочка», - они обнялись.
- «Добрый день, юный джентльмен», - обратился Линдеманн к Вершинину и протянул ему свою руку.
- «Добрый день, сэр», - и Вершинин пожал протянутую ему руку.
- «Папа, дай я тебе представлю своего коллегу по Кавендишской лаборатории», - она повернулась к Вершинину: «Это мистер Эндрю Вёрши. Он русский и сейчас стажируется на отделении физики Кавендишской лаборатории».
- «В те выходные дочь мне много о Вас рассказывала. Но русских я себе представлял не такими как Вы. … Вы больше похожи на типичного англичанина».
- «Да, мне здесь уже многие об этом говорят».
- «Что ж, прошу, садитесь, поговорим», - и сэр Линдеманн указал рукой на рядом стоящие кожаные кресла. … Все расселись и сразу обратили свои взоры на постоянно меняющиеся очертания языков пламени. От созерцания языков пламени и от созерцания волн морского прибоя, трудно оторвать свой взгляд. Постоянно меняющиеся их очертания притягивают зрение, настраивают на мыслительную деятельность, на обдумывание чего-то важного, значительного. … Следующая фраза сэра Линдеманна хлестнула Вершинина как плетью:
- «Мистер Вёрши, Вы, почему хотите сделать мою дочь несчастной?»
Вершинин растерялся, он не ожидал такого начала разговора и быстро стал обдумывать, как тактично, и, в то же время, жёстко ответить ему. Но в этот момент Джейн первая нашлась, что ответить отцу и, опередила Вершинина:
- «На этот вопрос, папа, ответь сам себе. Как ты вступил в близкие отношения с моей мамой, не будучи женатым на ней?»
Такого ответа на свой вопрос от дочки сэр Линдеманн никак не ожидал. Теперь уже растерялся он. Все ждали, что он ответит … .
- «Да, дочка, … это удар ниже пояса».
- «Вот по этой же самой причине, что и ты был с моей мамой, теперь мы с Эндрю рядом. А несчастной я была бы, если б мы были порознь».
- «Вы отдаёте себе отчёт в том, что счастье ваше скоро закончится, а впереди вас ожидает ещё целая жизнь?»
- «Да, папа», - сразу не задумываясь, ответила ему Джейн: «После Эндрю я уже ни с кем не смогу сойтись, так же, как и ты ни с кем не сошёлся после смерти моей мамы».
- «Ты уверена в этом?»
- «Да, папа, потому что Эндрю настоящий».
- «А что же мы все другие, значит не настоящие?»
И тут Джейн ему сказала то, что ещё недавно говорила Эндрю:
- «Видишь ли папа, … с молодыми английскими джентльменами, можно говорить о многом, например, о политике, науке, живописи, литературе и так далее. Своим интеллектом они могут поддержать любую тему разговора. Но, например, говоря с ними о науке или о литературе, их, прежде всего, интересует не наука и литература как таковые, а то, как на этом можно сделать деньги. А вот Эндрю не такой. Его интересует сама наука как таковая, ради того, чтобы принести пользу обществу. И именно поэтому я и называю его настоящим».
- «Странно», - сказал сэр Линдерманн, обращаясь к Вершинину: «Мистер Вёрши, разговор идёт о Вас в Вашем присутствии, а вы молчите?»
- «Джейн очень точно сказала о моих целях в жизни. Мне нечего добавить».
После этой фразы Вершинина в гостиной воцарилось молчание, только было слышно потрескивание горящих в камине поленьев. Приятное тепло обволакивало сидящих в гостиной людей.
Атака сэра Линдеманн была отбита. Причём так отбита, что он не ожидал и сам. Он привык доминировать в споре, доказывать и настаивать, а тут потерпел полное фиаско. … Да, дочь незаметно для него, выросла. И она уже не та полностью послушная девочка, какой была раньше. Он не смог заменить ей матери, всё время слишком занятый своими делами и теперь удивился, получив такой отпор. Но это его и порадовало – он внутренне уважал людей, имеющих своё мнение и активно отстаивающих его, даже если это мнение не совпадало с его мнением. И вообще – он уважал противника, оказывающего ему сопротивление. Тут ему на память пришёл один из любимых афоризмов своего патрона: «У тебя есть враги? Хорошо. Значит, ты в своей жизни сделал что-то значимое и полезное». Он усмехнулся про себя, … пауза затянулась, её надо было чем-то заполнить. Но чем – он не знал и, чтобы немного подумать он решил взять кофе-тайм.
- «Молодые люди, предлагаю выпить по чашечке кофе. Вы не против этого?»
- «Да, папа, мы не против», - за двоих ответила Джейн.
Сэр Линдеманн позвонил в колокольчик, лежащий у него под рукой на ломберном столике. Сразу бесшумно вошёл Джим:
- «Слушаю Вас, сэр», - степенно с чувством собственного достоинства и глубокого уважения к хозяину сказал его старый камердинер.
- «Джим, принеси нам, пожалуйста, кофе».
- «Слушаюсь, сэр», - Джим тут же молча, вышел из гостиной.
- «Мистер Вёрши», - каким-то неопределённым голосом обратился к Вершинину сэр Линдеманн. И было непонятно – что, это его очередная атака или – нет? Вершинин сразу насторожился, внутренне собрался, а между тем сэр Линдеманн продолжал: «в прошлые выходные Джейн мне много рассказывала о Вас. Сразу признаюсь, её выбор меня крайне удивил и расстроил. Ведь Вы из красной большевистской России, а она – подданная короля Англии. Вы люди из разных миров, и я не понимал, что Вас может объединять? Но когда Джейн мне стала рассказывать о Вашем толковании известных физических открытий последнего времени, о Ваших смелых гипотезах, позволяющих с неожиданных позиций взглянуть на окружающий нас мир – я был в восторге. И честно скажу, я стал сторонник Ваших гипотез. … Я сейчас несколько отошёл от физики, так как больше переключился на политику и, в связи с этим, новейшие открытия, как в физике, так и в космологии воспринимаю как факт, не развивая их глубинного физического смысла. Поэтому, Ваши смелые гипотезы относительно сомнений в толковании опытов Ферми, в наличии параллельного нам мира из тёмной материи и в бесконечной цикличности возникновения и гибели Вселенных исходя из факта наличия тёмной энергии – меня поразили. Англичане, которые, как говорит Джейн, – делают деньги на науке, – до этого никогда не додумаются. И, поэтому, я стал понимать Джейн, понимать, почему она сделала такой свой выбор».
Сэр Линдеманн замолчал. Молчал и Вершинин, так как, как такового вопроса к нему не было. Опять в гостиной повисло молчание. Но тут сэр Линдеманн неожиданно слегка встряхнулся, как бы что-то вспомнив и, повернувшись к Джейн, спросил её:
- «Джейн, мне очень интересно, скажи откровенно, ты выбрала мистера Вёрши до того, как узнала его гипотезы или – после?»
И, не дожидаясь ответа, Джейн он сразу поправился:
- «Мистер Вёрши, это Вас не оскорбит, что я говорю о Вас в Вашем присутствии в третьем лице?»
- «Нет, нет, мистер Линдеманн. Всё нормально. Я Вас понимаю, как отца. А мне ведь деваться некуда».
И тут Джейн ответила отцу сразу, не задумываясь:
- «До того, папа. Я просто интуитивно почувствовала, что Эндрю очень необычный ни на кого не похожий человек, но чем он необычен – я и сама не знала. Узнала это уже потом».
Сэр Линдеманн хотел что-то ответить дочери, но тут дверь открылась, и Джим вкатил поднос на роликах с кофе и горкой великолепных свежих яблочных штрудельков лежащих в большом хрустальном блюде. Здесь же на подносе в маленькой фарфоровой вазочке были и сливки. Джим, как обычно, хотел поухаживать за хозяином, но сэр Линдеманн его вежливо остановил:
- «Спасибо тебе, Джим, мы уж сами за собой поухаживаем», - Джим сразу тихо и молча, вышел из гостиной.
Всё это было так необычно для Вершинина, так резало ему глаза, что он не знал, что и подумать. Такие тёплые обоюдно уважительные отношения между хозяином и его слугой – это хорошо, или – плохо? В России ему постоянно на всех комсомольских собраниях твердили, что это плохо, это эксплуатация и так далее. Но вот сейчас, находясь здесь в Англии, в доме на самой престижной улице Лондона, в гостиного сэра Линдеманна, – он никак не мог назвать это плохим. Сознание его раздваивалось. В мозгу возникал естественный вопрос: «Кто прав? Где истина?»
Они молча пили кофе со сливками, закусывая штрудельками. Вершинин оглядывался вокруг. Удобные кожаные кресла, великолепный под старину камин, блики огня на стенах, ароматный кофе, изысканная вежливость – весь этот пласт культуры – это же явно хорошо! Но если даже маленькую толику этой культуры сейчас применить в России, то на тебя сразу наклеят массу ярлыков: буржуй, нэпман, кулак, потеря политической бдительности и, как итог всего этого, тебя объявят английским шпионом. Ну не бред ли?!
- «Мистер Вёрши, Джейн мне сказала, что Вы сейчас занимаетесь разделением изотопов. Я тоже занимался этой темой под руководством Френсиса Астона. Он изобрёл масс-спектрограф и, при его помощи, произвёл первое разделение изотопов. За это в 1922 году он получил Нобелевскую премию по химии. Одна из его работ была написана в соавторстве со мной. Поэтому у меня к Вам естественный вопрос, как дальше Вы продвинулись в своих научных исследованиях в этом направлении?»
Выслушав вопрос, Вершинин поставил свою чашечку с кофе на поднос, вытер носовым платком губы и начал:
- «Мистер Линдеманн, ответ будет не короткий, так как в двух словах всё это не расскажешь».
- «А я Вас и не тороплю. Я готов Вас слушать».
- «Хорошо. В своей статье Вы предлагаете только электромагнитное разделение изотопов, на основе которого Френсис Астон и придумал масс-спектрограф. Если смотреть только на такой показатель как степень чистоты обогащения при разделении изотопов – то лучше этого способа ничего и не придумать», - при этих словах Вершинина сэр Линдеманн удовлетворённо кивнул головой, а Вершинин продолжал: «Но, с промышленной точки зрения – он бесперспективен», - и сразу удивление выразилось на лице сэра Линдеманна и он перебил Вершинина:
- «А не слишком ли Вы смелые выводы делаете, мистер Вёрши?»
- «Нет», - тут же уверенно ответил ему Вершинин.
- «Браво, браво! … Я люблю смелых противников. Но если за их правдой стоят обоснованные научные расчёты, а непустые лозунги. Как говорит мой патрон, сэр Уинстон Черчилль: «Смелость – первое из человеческих качеств, ибо она делает возможным все остальное». Извините, что перебил, продолжайте, мистер Вёрши».
- «Нет – из-за слишком малой эффективности этого метода. Так как у него слишком малый выход разделённых изотопов по отношению к очень большим энергозатратам, обусловленным созданием сильнейших магнитных полей. Сами подумайте, там же идёт разделение изотопов на уровне у отдельных атомов. А это никогда не даст требуемого промышленного эффекта. Этот метод хорош только для самих масс-спектрографов как очень точных приборов, позволяющих произвести тонкий химический анализ выхода от того или иного опыта. Именно в этом видится сфера его применения.
Для промышленного разделения изотопов есть два других метода. Это: газовая диффузия и газовое центрифугирование».
- «Очень интересно, расскажите подробнее», - нетерпеливо перебил его сэр Линдеманн.
- «Сначала разберём газовую диффузию. Это самый простой метод. Его идея – надо создать такую пористую мембрану, причём её поры должны быть на уровне атомов, пропуская через которую газовую смесь изотопов, она одни изотопы будет пропускать, а другие – задерживать. Вот и вся идея».
- «А где Вы возьмёте такие мембраны?»
- «А вот в этом то и заключается вся проблема этого метода. Чтобы ответить на этот естественный вопрос, надо провести глубокие исследования в химии, досконально изучить кристаллическое строение веществ. А чтобы такие исследования производить, нужны сверхточные приборы, которые способны мерить межатомные расстояния в кристаллах. Следовательно, надо резко начать развивать приборостроительную отрасль промышленности. А для основы развития приборостроительной отрасли надо сначала развить саму теоретическую физику и электронику. Так как межатомные расстояния можно мерить только спектроскопом, который основан на взаимодействии электромагнитной волны с веществом. При некоторых условиях, вещество выступает как дифракционная решётка, а параметры решётки могут быть вычислены.
Поэтому, как видите, мистер Линдеманн, одна проблема цепляет за собой другую проблему. И, чтобы их разрешить, надо параллельно развивать смежные науки и производства. Основная ценность моей работы и заключается в том, что я нахожу эти цепочки взаимосвязанных проблем, их формулирую и ставлю задачи на направления дальнейших исследований, а также делаю ориентировочные оценки затрат на эти исследования. Но затрат не в общем, а конкретно: затраты финансовые, людские и материальные для решения всех цепочек взаимосвязанных проблем, для достижения конечной цели – разделения изотопов».
- «Блестяще, блестяще, мистер Вёрши! У Вас всё?»
- «Нет, не всё. Ещё есть третий способ разделения изотопов – это газовое центрифугирование. Его идея предельно проста: газовая смесь изотопов раскручивается с большой скоростью на специальной центрифуге. В результате более тяжёлые изотопы под действием центробежной силы, отлетают ближе к её краям, а более лёгкие остаются в её центре. Сама то идея проста, но для её осуществления требуется построить электродвигатели с очень большой скоростью вращения и без всякой вибрации. А для этого требуется принципиально новое сверхточное станкостроение. А для такого станкостроения необходимо развить оптику и электронику. То есть мы опять приходим к цепочке взаимосвязанных проблем, которые надо решать. Свои отчёты о проделанной работе я пересылаю на Родину в свой институт своему научному руководителю. Там я и обосновываю все сопутствующие проблемы, формулирую цели и направления дальнейших научных исследований и, как я Вам уже и говорил, ориентировочно оцениваю необходимые затраты. Также я очень приближённо оцениваю требуемое время для их решения, если, конечно, будут вложены все затребованные мною средства.
А теперь, мистер Линдеманн, я Вам скажу самый общий итог моих исследований здесь у вас в Англии. Этот итог я ещё даже не оформлял на бумаге, он пока у меня ещё только в голове. Я его ещё обдумываю».
- «Мистер Вёрши, Вы меня заинтриговали. Что за итог?» - теперь сэр Линдеманн был естественный увлечённый физик. А не надменный напыщенный сноб, считающий себя аристократом.
- «По всем мною вскрытым проблемам наиболее близко к проблеме разделения изотопов сейчас подошла Германия».
- «Ах!!! … Это более чем сенсация! Это меня удручает! Я сам только что вернулся из командировки в Германию и воочию видел, с какими гигантскими темпами они наращивают и развивают свою авиацию, военно-морской флот и бронетехнику. Сейчас там усиленно обсуждается проект закона о введении всеобщей воинской повинности. … Если он будет принят, то это будет уже катастрофа! А теперь и Ваш вывод! … Это уже слишком! … Завтра мы всей компанией едем в Чартвелл к моему патрону сэру Уинстону Черчиллю. Мне надо доложить ему итоги своей командировки в Германию, а заодно и Ваш вывод. Поедем к нему на моей машине. В пути у Вас будет возможность полюбоваться красотами Англии».
- «А кто такой Черчилль, мистер Линдеманн? Я часто слышал от Джейн, что он Ваш патрон, но кто он такой – не знаю», - спросил Вершинин.
- «Если коротко – то это будущий премьер-министр Англии».
- «Вот как? А почему?» - снова спросил его Вершинин.
- «Это наш национальный политик очень большого масштаба с опытом и популярностью. Сейчас он не у дел и находится в оппозиции к правительству Макдональда (политический деятель Англии (1866;1937), был

 
Ремси Макдональд – премьер-министр Англии
премьер-министром два срока: первый срок с 22.01.1924 г. по 04.11.1924 г., второй срок с 05.06. 1929 г. по 07.06.1935 г. – прим. автора). Это правительство не видит угрозы Англии, исходящей от Германии и направляет политику Гитлера на восток, то есть на вашу страну. Но я и сэр Черчилль уверены, что Англии новой войны с Германией не избежать. На этом утверждении Черчилль и строит свою внутреннюю политику. Как только его утверждение или прогноз станет самоочевидным фактом, так сразу он и будет назначен премьер-министром. У Англии просто не будет другого выбора. Вот так, мистер Вёрши. … Я ответил на Ваш вопрос?»
- «Да, спасибо, мистер Линдеманн, мне будет интересно познакомиться с таким человеком».
- «О! Это очень умный человек и видит всех людей насквозь. А Вас, мистер Вёрши, Черчилль забросает вопросами, как только узнает, что Вы русский. Я в этом уверен. Вот увидите. … А теперь, мистер Вёрши, у меня к Вам предложение – не смогли бы Вы все свои научные разработки по разделению изотопов продать мне? Дам очень хорошую сумму».
- «О! Папа! Это было бы отлично. Эндрю так нуждается в деньгах», - и она начала рассказывать ему, как Вершинин приносил ей в больницу очень дефицитные дорогие русские продукты и о том, как они ей помогли и что, покупая эти продукты, он экономил на своём питании. В результате чего ослабел и заболел гриппом. В процессе этого рассказа Вершинину стало неловко, и он несколько раз просил Джейн не рассказывать папе эти подробности. Но Джейн его не слушалась. Когда она окончила свой рассказ, то сэр Линдеманн с нескрываемым любопытством и восхищением во взоре посмотрел на Вершинина:
- «Ого! Вот, оказывается, какой Вы благородный человек! … А Ваша скромность меня просто поражает. Редкий англичанин пойдёт на такое самоограничение. … Теперь я ещё больше стал понимать выбор своей дочери».
- «Мистер Линдеманн, мне, право, как-то неловко. … Джейн так меня расхвалила. … Но она забыла Вам рассказать, как она потом за мной ухаживала, когда я заболел гриппом».
- «О, да у вас, я смотрю, уже целая история», - потом сэр Линдерманн немного помолчал, давая этим понять, что это всё лирика и снова обратился к Вершинину:
- «Ну, так как, мистер Вёрши, согласны ли Вы продать мне Ваши научные разработки?»
- «Соглашайся, Эндрю, соглашайся!» - резко вступила в разговор Джейн.
- «Видите ли, мистер Линдеманн, я это сделаю с удовольствием и бесплатно, но только при одном маленьком условии – если получу от своего руководства официальное разрешение передать Вам их копию».
- «О, Эндрю, какие вы все красные не практичные! Если б на твоём месте был англичанин!»
- «Но я русский, Джейн и, причём тут красный?»
- «Нет, нет, я Вас хорошо понял, мистер Вёрши. Вы, по большому счёту, – правы. Я организую официальный запрос от правительства Англии на передачу по договору копии Ваших научных разработок и сдам его в ваше посольство. Я думаю, что мне это будет сделать не трудно, так как я берусь сам профинансировать этот договор».
- «Папа, только обязательно укажи в договоре пункт, чтобы и Эндрю досталась хоть часть этих денег, как поощрение».
- «Обязательно», - ответил ей отец, а, затем, обернувшись к Вершинину, спросил его:
- «Так Вас устроит, мистер Вёрши?»
- «Конечно. Спасибо, мистер Линдеманн».
- «Ну, что ж, такую договорённость надо отметить. Я предлагаю по рюмочке коньяка».
- «О, мистер Линдеманн, большое спасибо, но я совсем не пью».
- «Странно, … Вы действительно, совсем не похожи на русского».
- «Папа, дай нам с Эндрю по бокалу Дайкири (старинный слабоалкогольный кубинский коктейль на основе белого рома – прим. автора)».
- «Хорошо, дочка. Так и сделаем».
Сэр Линдеманн снова взял в руки колокольчик и слегка позвенел в него. Тут же бесшумно в гостиную вошёл Джим.
- «Слушаю Вас, сэр».
- «Джим, убери, пожалуйста, кофе и принеси нам одну рюмку Курвуазье и два бокала Дайкири».
- «Слушаюсь, сэр», - с лёгким поклоном сказал Джим и так же бесшумно укатил свою тележку с подносом.
Не прошло и трёх минут, как он уже снова тихо вкатил эту тележку, на которой стояла хрустальная рюмка с любимым французским коньяком сэра Линдеманна и два бокала с кубинским коктейлем Дайкири. Поставив тележку пред Линдеманном и его гостями, он подкинул в камин несколько поленьев дров, аккуратно лежавших в специальной железной корзине, и так же бесшумно вышел.
Все взяли заказанные напитки:
- «За наше будущее сотрудничество, мистер Вёрши», - сказал свой тост мистер Линдеманн, одновременно чокнувшись с Вершининым и дочерью.
- «Согласен, … за сотрудничество», - скромно с улыбкой ответил ему Вершинин и осторожно пригубил свой коктейль. До этого времени Вершинин никогда не пил спиртного. Правда, он несколько раз пытался его выпить, но его организм был так устроен, что он тут же инстинктивно его выплёвывал. Сейчас, сделав маленький глоточек, ничего подобного с ним не произошло. Наоборот, ему очень понравился вкус этого коктейля. От небольшой его крепости слегка приятно пощипывал язык, а во рту разлился удивительно освежающий аромат какого-то неизвестного ему фрукта (лайм – прим. автора). Две дольки льда плавали в его бокале.
Пока все пили свои напитки, Линдеманн обдумывал план дальнейшего разговора:
- «Безусловно, этот русский талантливый учёный. … Правда, другого учёного они бы к нам и не прислали. … Очень жаль, что он служит такой варварской стране как большевистская Россия. … Да и дочка в него явно влюблена без меры. … Правда, он этого стоит. … Но как сделать так, чтобы он был наш, не оскорбив, не унизив его? … Надо думать! … Надо думать!» - он поставил свою пустую рюмку на поднос и машинально постучал пальцами правой руки по подлокотнику кресла, на котором он сидел. Взгляд его был погружён в себя.
- «Папа что-то обдумывает», - сразу мелькнула мысль в голове у Джейн: «Наверно это связано с Эндрю».
Неожиданно Линдерманн очнулся от задумчивости, лицо его прояснилось, и он начал:
- «Мистер Вёрши, Вы, надеюсь, слышали о таком русском писателе как Иван Буунинн?» - с трудом выговаривая русскую фамилию, сказал Линдеманн.
- «Непонятно», - услышав это, сразу подумала Джейн: «с чего это папа вдруг вспомнил такого писателя? … Видно что-то задумал. … Но что? … Как это связано с Эндрю? … А ведь как-то, наверно, связано. … Надо внимательно наблюдать. … Папа ничего не делает просто так даром».
Но тут раздался голос Вершинина и мысли Джейн сразу оборвались:
- «Да, у моих родителей есть несколько томиков его рассказов, изданных ещё до революции. Я их читал, и они мне очень понравились. Но сейчас у меня на Родине он объявлен запрещённым автором и его произведения у нас не издаются».
- «Отлично, мистер Вёрши, отлично! … А Вы знаете, что в прошлом году он получил Нобелевскую премию по литературе?»
- «Нет, не знаю. Но очень рад такой новости. Он действительно заслуживает такой награды и признания».
- «Отлично, отлично, мистер Вёрши», - глаза Линдеманна заблестели, и он от удовольствия даже потёр свои ладони: «А как Вы тогда объясните мне позицию ваших властей, запрещающих печатать в вашей стране произведения такого писателя? … И я добавлю, находясь в эмиграции и в оппозиции своему правительству, он, тем не менее, – делает честь и славу России – её великой классической литературе?»
Вершинин явно «попался». Он даже не ожидал, с каким умным, начитанным и изощрённым человеком ему придётся иметь дело. Двумя ловкими «ударами» он поставил его в оппозицию к своему Правительству. Из ситуации надо было выпутываться. Но как? … Джейн ему тут явно не поможет. Она ловко отразила нападение на него – как на объект, который может сделать её несчастной. Но тут? … Тут ему надо было выкручиваться самому. Он понимал, что любую его хитрость, Линдеманн тут же вывернет ему на изнанку и опять поставит его в трудное положение. Надо было действовать принципиально, последовательно и, … и открыто. И он ответил:
- «Видите ли, мистер Линдеманн, всё действительно прекрасное в искусстве уже по одной своей логике нашей жизни всё равно, несмотря ни на что, ни на какие запреты, пробьёт себе дорогу. Поэтому я уверен, что и произведения Бунина будут печатать в России большими тиражами на всех языках народов моей Родины (в СССР произведения И.А. Бунина начали печатать, начиная с 1955 года – прим. автора).

 
Лауреат Нобелевской премии по литературе – Иван Алексеевич Бунин

Что-то примерно аналогичное этому в моей стране уже было. Так, например, сразу после Октябрьской революции у нас объявили танцы буржуазным лже-искусством. Но прошла Гражданская война и ваша интервенция», - здесь Вершинин слегка «пнул» Линдеманна: «настала мирная жизнь и глупость такого клейма была забыта. Сразу по всей стране образовались общества любителей танцев при школах, институтах, университетах, при заводах и так далее. Я сам увлекался танцами и даже ходил на их занятия при университете, в котором учился. У нас это приняло такой массовый характер, что я смело могу сказать, – Советская Россия – самая танцующая страна в мире. Я был у вас на предновогоднем бале Кембриджского университета. И, должен Вам сказать, что техника танца у английских юношей очень далека от средней нормы. Джентльмены даже не умеют как следует вести свою даму. Так же сразу после революции у нас запретили все постановки классических русских пьес на сцене театров. Теперь и этот запрет тоже отменён. То же самое будет и с произведениями Бунина. Я объясняю это последствиями ожесточения классов по не равному доступу к сокровищам культуры дворян, буржуазии и простых русских рабочих и крестьян. Аналогичная картина наблюдалась и у вас в Англии, когда свершилась ваша Великая Английская революция 1641 года и во Франции с её Великой Французской революцией 1789 года. Потом всё постепенно встало на свои места.
А сегодня я могу с гордостью за свою страну сказать – хотя сейчас мы строим принципиально новую пролетарскую культуру, но, тем не менее, основу нашего школьного курса по литературе составляют произведения дворян и писавших их для дворян. Это такие наши классики как: Пушки, Лермонтов, Толстой, Тургенев, Фет, Некрасов. Поэтому я и уверен, что дойдёт очередь и до дворянина Бунина».
- «Браво, мистер Вёрши! Браво! … Прекрасный ответ», - воскликнул сэр Линдеманн, а про себя подумал: «Ишь – мальчишка! А как ловко вывернулся, и меня пытался на место поставить. … А он не так прост, начитан и умён. Да – умён! … Ох, как я всё больше и больше начинаю понимать Джейн. … Придётся с ним серьёзно повозиться», - а вслух сказал:
- «Мистер Вёрши, я хотел бы Вам рассказать о некоторых фактах, которые Вы, скорее всего, не знаете. А потом, на их основе, задать Вам вопрос. Вы не против меня послушать?»
- «Конечно, конечно, мистер Линдеманн. Я же у Вас в гостях. О чём речь?» - а про себя подумал: «Надо быть настороже. Сейчас опять будет меня на чём-либо ловить».
- «Отец явно что-то задумал. Наверно будет строить ему какую-то ловушку. … Интересно, удастся ли Эндрю на этот раз так же блестяще из неё вывернуться? … Хватит ли у него интеллекта и знаний помимо физики?», - мгновенно подумала Джейн, с восхищением слушая их пикировку. А тем временем Линдеманн продолжил:
- «Хорошо, тогда слушайте. … Я не спрашиваю Вас, читали ли Вы или нет вашу белоэмигрантскую прессу из Парижа. Конечно, не читали. Так вот, недавно в Париж приезжал ваш официальный не плохой писатель Алекс Тоулстофф (Алексей Толстой – прим. автора). Он бывший дворянин и даже имел титул графа, но сейчас верно служит большевикам».
- «Да, я его знаю. Хороший писатель», - вставил свою реплику Вершинин.
- «Отлично», - сказал сэр Линдеманн и, несколько секунд помолчав и собравшись с мыслями, продолжил: «Мистер Вёрши, мне очень трудно сосредоточиться и выстроить логику своих мыслей. Если Вам не трудно, не перебивайте меня, пожалуйста».
- «Извините, мистер Линдеманн. Больше не буду. Продолжайте».

 
Русский – советский писатель – Алексей Николаевич Толстой

- «Так вот, ваше правительство послало его в Париж, чтобы он уговорил вернуться назад в Россию таких ваших известных писателей как: Марк Алданофф, Александр Купри и Иван Буунинн (Марк Алданов, Александр Куприн и Иван Бунин соответственно – прим. автора). Уговорил Толстофф вернуться назад только одного Александра Купри. Но, самое интересное, что при этом ответил ему Иван Буунинн. А он сказал ему вот что. … В России сейчас развязан жуткий террор против всех инакомыслящих. А у любого человека есть право мыслить так, как он хочет. По своим масштабам ваши репрессии уже давно превысили репрессии против аристократии французских якобинцев во времена Великой Французской революции. Вы уже давно перебили всю свою аристократию и стали пожирать сами себя. Это ваши бесконечные расстрельные судебные процессы над различными уклонистами, троцкистами,  кулаками,  вредителя-

 
Марк Александрович Алданов – русский писатель
 
Александр Иванович Куприн – русский писатель
ми и так далее.  Но и этого большевикам стало мало.  И сейчас, посреди просвещённого ;; века они снова ввели крепостное право. … Да, да, не удивляйтесь. Повторяю – крепостное право. Ваши крестьяне не имеют паспорта, как все цивилизованные люди мира. А без паспорта они никуда не могут уйти из деревни, так как их нигде в городе не примут на работу. Председатель любого вашего колхоза только по своему желанию может выдать им справку, на основании которой крестьянин в городе может получить паспорт. Таким образом, ваш председатель колхоза стал настоящим помещиком времён императорской России до отмены крепостного права. Только власти у него над крестьянами стало гораздо больше. Поэтому Буунинн и отказался вернуться в большевистскую Россию, так как он родился и вырос в свободной русской деревне. Последними его словами были: «Я остаюсь русским, и ничто не мешает мне служить России своими произведениями, находясь здесь во Франции в эмиграции».
А победили большевики в вашей Гражданской войне только благодаря обману крестьян. Сразу после вашего Октябрьского переворота они выкинули лозунг «Вся земля крестьянам!». И крестьяне сразу пошли за ними. А это и есть основная масса населения России. Именно, благодаря крестьянам большевики и победили. А уже потом, после победы они «забыли» свой лозунг и стали загонять всех крестьян в так называемые колхозы. Это был великий обман вашего крестьянства. Все последующие выступления крестьян они жесточайше подавили. Отсюда я делаю вывод – большевики захватили власть обманом и всё у них держится на лжи. Но править страной на основе лжи в истории не получалось ни у кого. Это всё равно, что построить здание без фундамента. Грунтовые воды его подмоют, и оно рухнет. Точно так же рухнет и ваша нынешняя власть. Это неизбежно. Вопрос только в том – когда это произойдёт?».
При этих словах Вершинин непроизвольно сделал движение, чтобы что-то сказать, возразить Линдеманну, но, вовремя вспомнил, что дал ему слово не перебивать его. А Линдеманн всё продолжал и продолжал, увлёкшись своей системой доказательств:
- «Да, да, я вижу, что Вы уже хотите мне что-то сказать, но подождите, пожалуйста, я ещё не всё Вам сказал», - Линдеманн умолк, кашлянул в кулак, прочистив горло, собрался с мыслями и продолжил:
- «Неделю назад я вернулся из Германии, где, кроме анализа их внутриполитического положения, помог многим видным германским учёным, не согласным с режимом Гитлера, иммигрировать в Англию. В Германии их ждали концентрационные лагеря и смерть. Кого по причине еврейской национальности, кого – по симпатиям к красным. Я горжусь тем, что вернул этих учёных миру. Это такие известные имена как: Альберт Эйнштейн, Макс Борн, Лиза Мейтнер, Джеймс Франк, Ганс Бёте, Эрвин Шредингер, Отто Майерхоф, Рудольф Пайелс и Клаус Фукс (в будущем он станет известен всему миру как самый результативный атомный шпион, добровольно выдававший внешней разведке СССР все секреты,  связанные с разработкой в США первых атомных бомб – прим.  авто-
 
Лауреат Нобелевской премии – Альберт Эйнштейн


 
Макс Борн

 
Джеймс Франк
 
Ганс Бёте
 
Эрвин Шрёдингер
 
Отто Майерхоф
 
Рудольф Пайелс
 
Клаус Фукс
ра)», – Линдеманн, увлёкшись своим рассказом, и, перечисляя имена этих учёных, загибал пальцы и с жаром продолжал:
- «Это же имена первой величины в науке! И всем им я приводил знаменитую цитату известного австрийского писателя Стефана Цвейга. … Надеюсь, слышали про такого?» - Вершинин утвердительно кивнул головой и Линдеманн продолжил: «Эта цитата взята мной из его цикла коротких повестей, которые он назвал «Звёздные часы человечества». Я её уже выучил наизусть, так как очень часто применял, агитируя этих учёных покинуть нацистскую Германию. Эта цитата касается и Вас напрямую».

 
Австрийский писатель – Стефан Цвейг

- «Ага, значит, и меня он сейчас будет агитировать за эмиграцию в Англию. … Так, так. … Надо быть настороже», - промелькнула в голове Вершинина мысль, а Линдеманн между тем продолжил:
- «Слушайте её: «Но творческая личность подчиняется иному, более высокому закону, чем закон простого долга. Для того, кто призван совершить великое деяние, осуществить открытие или подвиг, двигающий вперёд всё человечество, для того подлинной Родиной является уже не его Отечество, а его деяние. Он ощущает себя ответственным в конечном счёте только перед одной инстанцией – перед той задачей, которую ему предназначено решить, и он скорее позволит себе презреть государственные и временные интересы, чем то внутреннее обязательство, которое наложила на него его особая судьба, особое дарование (Стефан Цвейг, собрание сочинений в 7 томах, том 3 «Звёздные часы человечества», М, Правда. 1963 – прим. автора)», - окончив декламировать эту действительно сильную цитату, и, не давая Вершинину времени опомниться, Линдеманн в лоб задал ему вопрос:
- «Мистер Вёрши, я не спрашиваю Вас, как Вы относитесь к тем репрессиям в большевистской России, которые перечислил Буунинн. Это бесполезно. Они отвратительны и это правда. Тут спрашивать Ваше мнение и спорить с Вами бесполезно. Я задаю Вам другой вопрос: Вы согласны послужить миру и, в том числе и России, оставшись в Англии, как это сделали все те, кого я перечислил, начиная от Буунинна и до Фукса?»
В гостиной сразу воцарилось молчание, только треск горящих поленьев в камине нарушал его. Джейн напряжённо впилась своими глазами в глаза Вершинина, как будто там хотела прочесть его ответ раньше, чем он его скажет. Всеми тонкими струнами своей души она уже давно поняла суть его личности.
- «Нет, на измену своей Родины он не пойдёт», - чётко говорило ей её сознание. Но эгоистическая часть её души всё же надеялась: «А вдруг я ошиблась, и он согласится?! Тогда он будет мой до конца жизни! О! Какое это будет блаженство! Я буду самой счастливой женщиной в Англии!»
Все ждали, что Вершинин сейчас ответит. Для Джейн это была её судьба. Как она сейчас повернётся?! Суждено ли ей быть счастливой?! – Ещё мгновение и она всё узнает! Но как медленно длится это мгновение?!
Вершинин ответил сразу, не раздумывая. Свой ответ он продумал ещё в процессе монолога Линдеманна. Он просто вежливо ждал, когда Линдеманн закончит, так как уже заранее понял, куда он клонит и какой сейчас задаст ему вопрос. Говорил он чётко и размеренно. И было отчётливо видно, что каждое слово он глубоко продумал:
- «Мистер Линдеманн, я благодарю Вас за искреннее участие в моей судьбе. Своё предложение Вы подкрепили цитатой Стефана Цвейга, тогда и я подкреплю свой ответ Вам тоже цитатой. Впервые её произнёс в 1816 году американский общественный деятель Стивен Декатюр, вот она:
«Право оно или нет – но это моё Отечество», - и я ему буду верно служить», - добавил Вершинин уже от себя.
Услышав этот ответ, Джейн вскрикнула и закрыла лицо руками. А Вершинин между тем продолжал:
- «Но, мистер Линдеманн, я не хочу так тупо, ничего не объясняя прикрыться известной цитатой. Своё решение я хочу обосновать, если Вам это будет интересно?»
- «Да, мистер Вёрши, мне это будет интересно, продолжайте», - внешне спокойным, но ледяным голосом ответил ему Линдеманн, а про себя подумал: «Неужели он будет первый человеком, кого я не сломал? … Да нет, конечно, этого не будет. Просто с ним придётся повозиться подольше, … хотя бы ради Джейн. Пусть высказывается, а я буду внимательно следить за его логикой – где его можно будет зацепить».

 
Стивен Декатюр – в форме офицера ВМС США

И Вершинин начал:
- «Вы упрекаете мою страну в том, что в ней возродилось крепостное право в отношении крестьян, тем самым косвенно намекая мне, что в Англии этого нет. Согласен. Да, я не одобряю это. Я это так же отношу к последствиям инерции ожесточения классовой борьбы. И я верю, что придёт время и это будет у нас отменено (крестьянам в СССР стали выдавать паспорта с 1974 года – прим. автора). Но! Вы мне предлагаете служить миру, находясь в Англии, или, иными словами, иметь в Англии вид на жительство. … А не задавались ли Вы, мистер Линдеманн вопросом – а так ли уж Англия всегда была безупречна по отношению к России, а, следовательно, и к россиянам, чтобы я так сразу и принял Ваше предложение?» - вопрос был чисто риторический, Линдеманн это сразу понял, и не стал перебивать монолог Вершинина. А он, между тем продолжил:
- «Давайте вспомним историю. … Наша императрица – Екатерина Великая, была мудрой женщиной, и не стала вмешиваться в дела Европы конца ;V;;; века, когда там революционная Франция вела свои бесконеч-

 
Русская императрица – Екатерина ;; – Великая
 
Русский император Павел ;
ные войны против всех монархий Европы. Но вот она умерла и на русский престол взошёл её сын – император Павел ;.
Чтобы воспользоваться русской кровью против революционной Франции, Англия соблазнила его, пообещав Павлу ; отдать Мальту. То ест, завоевать Мальту у французов русские должны были сами. А англичане обещали не мешать нам. Это для Павла ; было логично, так как он был избран мальтийскими рыцарями Великим магистром Мальтийского рыцарского ордена. Павел ; поверил англичанам и послал фельдмаршала Суворова с армией в Италию громить французов. После того как при помощи русской крови Италия была очищена от революционных французов Суворовым, а русский флот под командованием адмирала Ушакова очистил от них Ионические острова, англичане «забыли» своё честное слово, данное Павлу ; и английский флот под командованием адмирала Нельсона сам осадил Мальту, на которой укрепились французы. Естественно, брать Мальту для русских англичане не собирались. Такое вероломство было сделано не в частном порядке, а на высоком государственном уровне!   И это неоспоримый исторический факт, подтверждённый массой документов и мемуаров. … Как я могу верить такой стране, которая с такой лёгкостью отказывается от своего слова, после того как получила своё?!  Но если крепостное право по отношению к крестьянам в Советской России – это наше внутреннее дело, то здесь уже речь идёт о межгосударственных отношениях. Могу ли я, всё это осознав, поверить, что Англия будет церемониться со мной и не сдаст меня кому угодно, сразу, как только она получит от меня своё?!»
Вопрос опять не был чисто риторический и Линдеманн сразу засуетился в своём кресле. Но чем-то возразить он не мог, так как это было исторической правдой. А Вершинин всё продолжал и продолжал:
- «Обидевшись на Англию за её вероломство, император Павел ; решил её наказать, завоевав вашу самую главную колонию – Индию. Правда, завоевать её он решил уже в союзе с французскими войсками, во главе которых стоял Наполеон Бонапарт.
Это, вам – англичанам не понравилось, и вы решили не больше – не меньше как убить русского императора! И, через своего посла в России Чарльза Уитворта, вы профинансировали заговор гвардейцев против Павла ;. И здесь тоже масса исторических документов и мемуаров, неоспоримо доказывающих, что вы это сделали.
А каким иным юридическим эпитетом, кроме как межгосударственный терроризм — это можно назвать?! Это грубое вмешательство во внутренние дела другой суверенной страны с целью убийства её лидера. … И, если вы так легко расправились с самим русским императором, то, что тогда говорить обо мне? Как мне иначе отнестись к Вашему предложению, понимая, на что вы – англичане, можете пойти?! Какой иной ответ Вы от меня ожидали?»

 
Фельдмаршал Александр Васильевич Суворов
 
Адмирал Фёдор Фёдорович Ушаков
 
Адмирал Горацио Нельсон

 
Наполеон Бонапарт
 
Английский посол в России Чарльз Уитворт
Лицо Фредерика Линдеманна замерло. Возразить, сказать Вершинину что-либо в ответ, ему было нечего – это была правда. Да и элементарные соображения вежливости не позволяли ему это сделать. Ведь он сам просил Вершинина не перебивать его. Он был вынужден выслушивать всё молча. А Вершинин, в свою очередь, увлёкшись, всё продолжал и продолжал:
- «Когда в 1814 году, опять же при помощи русской крови, была освобождена вся Европа от Наполеона, то, убоявшись неслыханного усиления России, Англия тут же организовала тайный союз против России уже с монархической королевской Францией и Австрией. И, когда в 1815 году Наполеону снова удалось захватить власть во Франции на сто дней, то он обнаружил этот документ и с удовольствием переслал его копию русскому императору Александру ;, чтобы он знал, какие у него «союзники» в борьбе против него.

 
Русский император Александр ;

Я могу только представить себе, как тогда выглядела Англия в глазах русского императора! И опять же я задаю вопрос: можно ли Англии или людям, выступающим от её имени верить?! … А если я, несмотря ни на что, всё-таки поверю англичанам, то, при этом, не обману ли я сам себя? … Ведь их коварство и вероломство следовало одно за другим. … И Вы думаете, что этим делом всё и кончилось? – Нет, этим всё только начиналось. Англия продолжала богатеть и дальше, ведя подобную политику».
Линдеманн продолжал тупо смотреть на языки пламени в камине. Ох! Как бы он хотел сейчас возразить Вершинину! Но только возразить было нечем. Каждый приводимый им факт действительно имел место в истории. Вершинин как бы срывал вуаль с внешне красивого и привлекательного парадного лица Англии. Джейн как загипнотизированная слушала его. Она даже и не подозревала, глубину познаний Вершинина в истории. С таких позиций она никогда не изучала историю Англии, а, по сути, и не знала её теневой стороны. … А Вершинин продолжал «добивать» сэра Линдеманна:
- «В качестве приманки для вступления России в Мировую войну на стороне Антанты, Англия и Франция устно пообещали императору Николаю ;;, что они будут не против, если Россия сама отвоюет у Турции черноморские проливы Босфор и Дарданеллы, через которые проходит до 50% экспорта русского зерна в Европу.

 
Русский император Николай ;;

Русский император Николай ;; «клюнул» на это неофициальное обещание и вступил в войну против Германии, Австрии и Турции. И уже только в ходе самой войны в марте 1915 года — это устное соглашение было оформлено официально. Но, несмотря на это соглашение, Англия тут же высадила мощный десант в Галиполи с целью самой захватить черноморские проливы. Естественно, захватить эти проливы она хотела не для русских. Но сориться с англичанами из-за этого уже было поздно – Россия вступила в войну, и назад ей уже хода не было. Однако, турки сбросили англичан в море. И тогда, в начале февраля 1917 года Николай ;;, поняв в очередной раз вероломство англичан, приказал командующему Черноморским флотом адмиралу Колчаку подготовить десантную операцию по захвату этих проливов.

 
Вице-адмирал Александр Васильевич Колчак

Если бы эта операция произошла и имела успех, то это резко усилило бы международное положение России. А зачем это надо Англичанам? Но, как всем известно, этого не произошло. И, надо же какое совпадение (!) – как раз сразу после этого разговора Николая ;; с адмиралом Колчаком в конце февраля 1917 года и произошла известная Февральская революция. Монархия пала, а вслед за ней пошёл и развал русской армии. Не выдержав всего этого, адмирал Колчак добровольно отказался от своей должности. Подобная операция по захвату черноморских проливов стала невозможной. И тут прослеживается английский след. Здесь прямых документов нет, есть только «странные» совпадения. … Да, … это так, но есть свидетельские показания, что будущие руководители Временного правительства такие как: князь Львов, Милюков, Родзянко, Маклаков, Гучков и другие, зачастили в то время к английскому послу Джорджу Бьюкенену.
А что произошло дальше – Вы знаете», - Вершинин, наконец, замолчал.

 
Посол Англии в России Джордж Бьюкенен

- «Ну, скажем, последний Ваш довод не доказан», - сразу, воспользовавшись молчанием Вершинина, парировал ему сэр Линдеманн.
- «Но и других, доказанных доводов вполне достаточно, чтобы сравнить, что хуже – крепостное право на русских крестьян, или ложь, вероломство, коварство и государственный терроризм англичан? Вы – англичане, должны иметь моральное право делать мне такое предложение. А его у вас нет. Поэтому, если бы я принял Ваше предложение, мистер Линдеманн, я бы стал служить не миру, как Вы говорите, а Англии. И, хорошая по своему смыслу цитата Стефана Цвейга, которой Вы так красиво маскировали свои истинные намерения – здесь неуместна. Это элементарная подмена понятий – одно выдаётся за другое, надеюсь Вам знаком такой термин из логики», - и Вершинин снова умолк.
Каждый из собеседников собирался с мыслями. Только Джейн не отрывала взгляда от Вершинина. В своей полемике с отцом он был красив. Джейн внутренне восхищалась им. А про себя сделала вывод:
- «Боже, как он резко отличается от всех нас? Какой у него оказывается изощрённый ум (!), какие знания (!) – не только в физике. Нет, нет, он у меня первый, он же и последний. Как мелко и дёшево смотрятся все его сверстники по сравнению с ним!»
Но, неожиданно, разговор продолжил Вершинин, при этом от жёсткого, гневного и безапелляционного тона его голоса не осталось и следа. Наоборот, тон его голоса стал доброжелательный и мирный:
- «Я глубоко восхищаюсь вашей культурой, наукой, образованием, вашей красивой готической старинной архитектурой и чистотой, царящей везде. Это очень хорошо во многих аспектах. Меня так же восхищают Ваши взаимоотношения с камердинером. Сколько я вижу здесь взаимного уважения друг к другу. Какая это культура! По всем этим аспектам нам ещё очень далеко до вас. Но я же и ясно вижу обратную сторону вашей респектабельности. А здесь, наоборот, вам очень далеко до нас».
Сэр Линдеманн глубоко задумался:
- «Да, он красный фанатик. … Но начитан отменно и очень умён – это сразу чувствуется. … Но ничего, слова-словами, а жизнь всё сама расставит по своим местам», - а вслух сказал:
- «Я слышал Ваш ответ, мистер Вёрши, он красив. Если Вы действительно будете его придерживаться, то я почти со стопроцентной уверенностью могу предсказать Вам ваше будущее. На всякий случай послушайте, вот оно. Вернувшись из Германии, я понял, что война неизбежно будет. Немцы готовятся воевать со всем миром. И с нами, и с вами. Но, в первую очередь с вами, потому, что вы красные, потому что у вас слишком много территории и потому, что, по их мнению, у вас слишком много евреев. И не важно, кто раньше вступит с немцами в войну, мы или вы. Но, как только она начнётся, то Вас сразу отзовут на Родину. Правда, Вы для русских будете ценным учёным, и они дадут Вам бронь – на фронт не пошлют. Но, будучи человеком честным и совестливым, Вы будете упрашивать своё руководство, чтобы с Вас эту бронь сняли, и, в конце концов – добьётесь своего. Бронь с Вас снимут и пошлют воевать. А война – есть война, на ней бывают и убитые. Там – как повезёт. … В этой ситуации мне жаль Джейн».
Разговор был очень тяжёлый, нервный, принципиальный и откровенный. Сэр Линдеманн и Вершинин предельно ясно высказали свои позиции. В гостиной снова повисла тишина. Камин уже догорел, и дрова перестали трещать. От них остались только красные угли, по которым перемещались тёмные блики. Тишину нарушил сэр Линдеманн:
- «Жизнь так устроена, мистер Вёрши, что в ней всё течёт, всё изменяется. Изменяется внешняя ситуация, изменяемся мы, изменяется наше мнение. И, если Вы, мистер Вёрши, измените своё мнение, то, сразу дайте мне знать через Джейн. Я тут же приму нужные меры. Влияния моего вполне хватит».
На эту реплику Линдемана Вершинин ничего не ответил. Потом Линдеманн обратил внимание на старинные бронзовые часы, висевшие на стене, и сказал:
- «Уже прошло время обеда, скоро ужин. Приглашаю вас, молодые люди, отужинать со мной в моём любимом ресторане Рулес, расположенном на Мейден-лэйн. Я всегда посещаю его, когда останавливаюсь в Лондоне».
В ответ Вершинин молча пожал плечами, давая этим понять, что ему всё равно, так как он здесь гость. Увидев этот жест, Джейн, упавшим голосом сказала за двоих:
- «Мы согласны, папа».
Она была очень расстроена. В процессе разговора у неё внезапно появилась надежда, что Эндрю останется с ней в Англии. Надежда была так близка и сладостна! Но, уже в самом начале разговора этой надежды не стало. Чисто по-женски ей бы этого очень хотелось. Но другой голос – голос ума и холодного рассудка, сидящий в ней, говорил совсем другое: «А ты бы любила человека, изменившему своему Отечеству?». Всё это было очень печально, но другого юношу на месте Эндрю о котором она столько мечтала, она не представляла себе. Печально было и предсказание папы насчёт судьбы Эндрю. Но она успокаивала себя той мыслью, что это всего лишь его мнение, его предсказание. А как будет на самом деле – никто не знает. Хорошего было только одно – возможно, Эндрю получит большие деньги, и больше никогда не будет голодать. Конечно, если отцу удастся заключить договор с Советами о покупке научных наработок Эндрю. Но то, что отцу это удастся – она не сомневалась. Ему всё в жизни удавалось, кроме одного – он не смог создать семью. Он был однолюб и не видел никого на месте своей Эммы – так звали мать Джейн. Она ясно увидела, что в своей личной жизни повторяет жизнь отца.


6. Уинстон Черчилль

Сэр Фредерик Линдеманн взял колокольчик, лежащий перед ним на ломберном столике и слегка позвонил им. Почти сразу дверь в гостиную открылась, вошёл его камердинер и с почтительным поклоном произнёс:
- «Слушаю Вас, сэр».
- «Джим, передай, пожалуйста, Тони, чтобы готовил машину к выезду. Мы сейчас всей компанией поедем в ресторан ужинать. А ты позвони в Рулес и закажи нам столик».
- «Слушаюсь, сэр», - опять с лёгким поклоном ответил Джим и бесшумно вышел из гостиной.
Вообще, этот старинный аристократический ресторан находился недалеко от дома Линдеманна, и можно было бы прогуляться до него по Пикадили пешком. Но чтобы сэр Линдеманн шёл пешком, как это делают все обычные простые люди – это он себе даже не мог и представить. Еще, будучи на военной службе в период Мировой войны, служа в авиационном подразделении, он неизменно появлялся на базе в котелке и с зонтиком. В таком виде он и залезал в аэроплан. Снобизм Линдеманна просто зашкаливал, хотя он, в то время, не был даже и дворянином (только в 1941 году Черчилль, ходатайствуя перед королём Георгом V;, повысил его до титула пэра Англии, а в 1956 году он стал виконтом Черуэллом, но этот титул ему уже присвоила королева Англии Елизавета ;; – прим. автора).
 
Король Англии Георг V;
 
Королева Англии Елизавета ;;
Когда они всей компанией прибыли в ресторан и сели за свой столик, Вершинин огляделся. Это был действительно старинный аристократический ресторан. Его внутренний интерьер был строг, величественен и никакого намёка на обычную ресторанную фривольность. На стенах тесно висели картины, фотографии, в нишах стояли копии античных статуй и бюсты известных людей Англии. К ним сразу подошёл официант и исключительно вежливым голосом обратился к Линдерманну:
- «Сэр …», - и тут же перед каждым посетителем положил меню в толстой обложке.
Все выбрали себе блюда и сделали заказ. Пить решили только шампанское, его Вершинин переносил легко. Линдеманн оказался полным вегетарианцем и ничего мясного себе не заказывал. Когда принесли закуски и официант, взяв бутылку шампанского из серебряного ведёрка со льдом, разлил его по бокалам, сэр Линдеманн произнёс свой первый тост:
- «За знакомство с Вами, мистер Вёрши. Вы произвели на меня самое благоприятное впечатление. Ваша научная эрудиция и гипотезы меня просто поразили, а Ваши глубокие исторические познания, сознаюсь – меня просто добили», - при этой фразе все невольно улыбнулись, а Джейн

 
Лондонский ресторан Рулес (современный вид)

с нескрываемым обожанием посмотрела на Вершинина. В этот момент Линдеманн закончил свой тост:
- «За Ваше здоровье, мистер Вёрши».
На его напыщенный тост Вершинин ответил очень скромно:
- «Спасибо, мистер Линдеманн».
Они чокнулись, пригубили своё шампанское и стали есть свои закуски. Второй тост перед первым блюдом опять произнёс Линдеманн:
- «За наше с Вами будущее деловое сотрудничество, мистер Вёрши».
И опять Вершинин ответил ему скромно и просто:
- «Спасибо», - после чего все принялись за первое блюдо.
Еда у англичан была добротная, вкусная, однако без французского или итальянского изыска. Но этого Вершинин не мог заметить. Ели англичане мало. А вот то, как они легко и мастерски владели ножом и вилкой – всегда вызывала у Вершинина к ним чувство уважения и восхищения. Надо прямо сказать – ели англичане красиво, русским было чему у них поучиться. Когда они съели своё первое блюдо, но ещё официант не успел принести им второе блюдо между сэром Линдеманном и Вершинином опять завязался разговор. Разговор пошёл на ту тему, которая в данный момент владела всеми мыслями и целями Линдеманна. Сейчас он отошёл от физики и плотно занялся политикой. Он сделал ставку на Черчилля. Расчёт его был трезв, продуман и глубоко обоснован, а потому – перспективен. Черчилль в то время был уже крупным и популярным английским политиком. В период Мировой войны он занимал ответственный пост Первого лорда Адмиралтейства (аналогичный в России главнокомандующему ВМФ – прим. автора), но был снят с этого поста из-за провала Галиполийской десантной операции. Но, самая главная его уникальность как политика была в том, что он единственный из крупных известных английских политиков выступал за отпор Гитлеру, а не за соглашения с ним. Побывав в Германии и ознакомившись там, на месте, с царящей у них внутренней ситуацией, Линдеманн понял – насколько Черчилль был прав. И, обладая даром тонкого аналитического предвидения и аппроксимируя нынешнюю мировую обстановку в будущее, он понял и другое, что скоро придёт время и Англия вспомнит о Черчилле. У Англии просто не будет другого выбора. Линдеманн ставил наверняка, как в игре в преферанс, когда пришли все козыри и к ним два туза в прикупе. Завтра он будет докладывать Черчиллю о итогах своей командировки в Германию, а Вершинина он привезёт с собой в качестве языка – как на фронте называли захваченных разведкой вражеских солдат и офицеров, могущих дать показания. По мнению Линдеманна, Черчиллю будет любопытно узнать свежее мнение об отношении русских к Гитлеру от первоисточника. Исходя из этих соображений, Линдеманн задал Вершинину следующий вопрос:
- «Мистер Вёрши, как я Вам уже говорил, я сейчас несколько отошёл от физики и, в основном занимаюсь политикой. Я сделал ставку на мистера Черчилля. Это наш известный английский политик, единственный кто призывает Англию вооружаться против Гитлера, а не идти с ним на соглашения. Я только-что прибыл из Германии и лично убедился насколько Черчилль прав. Когда мировые события примут трагический оборот, Англия вспомнит о нём, возможно, он тогда станет Премьер-министром. Завтра я доложу ему о результатах своей командировки. А Вы, можете быть ему интересны, как первоисточник отношения русских к Гитлеру. В связи с этим у меня к Вам вопрос, мистер Вёрши: что Вы можете ответить Черчиллю, если он, в свою очередь, задаст Вам такой вопрос?».
- «Во-первых, я должен буду сказать, что вот уже больше года я не был на Родине. Но, правда, наши советские газеты регулярно получаю, когда наезжаю в наше посольство. Это, как принято в математике говорить, – начальные условия», - услышав это, Линдеманн понимающе кивнул, а Вершинин продолжал: «А во-вторых, ответ мой прост: в СССР германский фашизм рассматривают как крайнюю правую степень империализма. … Что мы понимаем под империализмом Вы, надеюсь, знаете», - Линдеманн опять понимающе кивнул и Вершинин продолжил: «Мы его осуждаем и готовимся с ним сражаться. Однако, наше руководство страной надеется здесь на международную пролетарскую солидарность. Это предполагает то, что мы надеемся распропагандировать немецких солдат, которые, в основном, набираются из пролетариата и крестьянства и убедить их повернуть свои штыки против их правительства. В 1918 году в Германии уже такая попытка была сделана, но потерпела неудачу. … Вот официальная позиция моего правительства и всех советских людей».
- «Ну, что ж, спасибо за ответ, мистер Вёрши», - потом, немного подумав, добавил: «Только я боюсь, что с пропагандой у вас ничего не получится, как это было в 1918 году. Надеяться на это наивно. С пропагандой вы уже опоздали. В Германии победила другая пропаганда – пропаганда крайнего национализма. А ваша наивность обернётся вам большими потерями. Вот увидите».
- «Не буду с Вами спорить, мистер Линдеманн. Предполагаю, что ситуацию в Германии Вы знаете лучше меня», - ответил ему Вершинин.
Тут официант принёс им заказанные вторые блюда. Они их съели, запили свежевыжатым апельсиновым соком, Линдеманн рассчитался с официантом, и они всей компанией покинули ресторан. Выйдя на улицу, они с удовольствием вдохнули свежий холодный воздух Лондона, и подошли к машине. Тони их ждал, сидя за рулём.
- «Предлагаю покататься по вечернему Лондону. Я так редко стал здесь бывать, что для меня это будет большое удовольствие. А для мистера Вёрши – и говорить нечего».
- «Конечно, папа, поехали», - ответила ему Джейн.
И они втроём забрались в машину, Линдеманн рядом с шофером на переднем сидении, а Джейн с Вершининым – на заднем и шикарный хромированный Бентли тронулся с места. Вечерний Лондон оживает по-новому: на высоких зданиях зажглись миллионы ярких лампочек и разноцветных огоньков, вдоль скверов включились яркие фонари. У южного берега Темзы они вышли из машины и прошлись по набережной. На противоположном берегу прямо как из воды оригинально подсвеченное выросло красивое готическое здание парламента и впечатляющей доминантой над всем этим великолепием горели огни Биг Бена.

 
Вечерний Лондон (современны вид)

Огромное количество огней ресторанов и пабов, открывших свои двери, манили прохожих. Ночная жизнь столицы Великобритании била ключом. Погуляв по южному берегу Темзы, полюбовавшись открывшимися им видами, все трое снова сели в машину и поехали домой к сэру Линдеманну. Дома на ночь они попили баттермилк (английский аналог русского кефира – прим. автора). Каждому гостю сэр Линдеманн выделил свою отдельную комнату и, объявив всем, что завтра ранний подъём в семь часов для длительного переезда в графство Кент в Чартвелл – поместье сэра Черчилля и предложил всем спать. Сам он пошёл спать первым. Наконец, оставшись вдвоем, наедине, Вершинин и Джейн бросились в объятия друг к другу. Губы их соединились в упоительный поцелуй. Зубы скользили по зубам. Языки переплелись. В этот момент для них всё отлетело на задний план, и тяжёлый прошедший разговор, и завтрашний визит, и даже то страшное, что неотвратимо их ждало в будущем. Они забылись, полностью растворившись друг в друге. Сейчас для них существовало только настоящее – он и она и больше никого. Оторвавшись от губ Вершинина, Джейн слегка блаженно застонала.
- «Любимая …», - прошептал ей на ухо Вершинин. В ответ она только ещё крепче прижалась лицом к его груди.
- «Неужели этот мужской запах Эндрю когда-то исчезнет?!» - мелькнула у Джейн мысль: «Нет! Нет! Нет!» - закричала её душа: «Это неправда! Этого никогда не может быть! …».
Через пол часа они оторвались друг от друга и каждый пошёл спать в свою комнату. Приличия надо было не нарушать. А они были слишком порядочны.
Наутро Джим разбудил всех ровно в семь часов. Когда сэр Линдеманн, Джейн и Вершинин умылись и привели себя в порядок, он пригласил всех в столовую, где каждому подал чашечку кофе и сэндвич. Наскоро перекусив, все спустились вниз и сели в машину. Тони, сидя за рулём, уже ждал своих пассажиров.
- «Доброе утро, Тони», - поприветствовал его Линдеманн.
- «Доброе утро, сэр», - и у Тони тоже в его голосе чувствовалось глубокое уважение к хозяину.
- «Чартвелл», - коротко сказал сэр Линдеманн.
Это была всего лишь команда к началу движения. Тони уже вчера знал, куда они поедут утром.
- «Слушаюсь, сэр», - и шикарный сверкающий намытым никелем Бентли плавно тронулся с места.
Им предстояла длительная двухчасовая поездка через всю юго-восточную Англию в графство Кент. Джейн и Вершинин сидели рядом на заднем сидении, взявшись за руки. Они смотрели в окно и изредка бросали взгляды друг на друга. А за окном медленно растворялся сумрак ночного Лондона конца зимы. Все уличные фонари уже давно были погашены, но огни в окнах домов ещё не зажигались. Англичане ещё крепко спали в то воскресное утро. Им ещё снились мирные сны. Англичанам казалось, что теперь-то, после ужасов и жертв прошедшей Мировой войны, мир в Англии будет вечен. … Но это им только казалось. И всего два человека во всей Англии трезво предвидели, думали и принимали меры от того страшного, что постепенно и неуклонно надвигалось на Англию – это были Уинстон Черчилль и Фредерик Линдеманн.
Проезжая административный центр графства Кент – город Мейдстон, Линдеманн велел шоферу остановить машину у цветочного магазина. Там он вышел из машины и купил шикарный букет алых роз.
- «Это для жены Черчилля - Клементины», - успела шепнуть на ухо Вершинину Джейн и тут же быстро подытожила:
- «Папа с самим Черчиллем познакомился через Клементину, так как играл с ней в паре в теннис».
- «А … а», - успел вымолвить Вершинин и в этот момент сэр Линдеманн снова залез в машину.
Через два часа их автомобиль, шурша шинами по мелкому гравию, плавно остановился на специальной стоянке для автомобилей Чартвелла. Черчилль с Клементиной их уже ждали.
Увидев подъехавшую машину, они приветливо замахали руками. Вершинин впервые увидел этого загадочного английского политика, о котором ему так много говорила Джейн и, особенно много – мистер Линдеманн. Он был откровенно полный, лицо доброе с крупным носом и хитрыми глазами. Одет он был в чёрное пальто, на голове его была обыкновенная чёрная шляпа с полями. Из разреза пальто на шее выглядывал маленький галстук-бабочка в мелкий горошек. Вот и всё. Ничего необычного выдающегося, выделяющего его из всех людей – у него не было. Правда его тонкие плотно сжатые губы выдавали в нём человека жёсткого, твёрдого и решительного. А жена его Клементина всей своей позой и лицом светилась добротой и приветливостью. Она была одета в шубу из светлого меха, на голове был тюрбан. Особенно бросался в глаза её классический прямой античный нос и высокий открытый лоб. Но, по всему чувствовалось, что эта дама уже была в возрасте. Черчилль и Клементина вместе смотрелись очень гармонично, дополняя друг друга. Они были одного роста. Явно это был союз двух умных людей – единомышленников.

 
Черчилль и Клементина

Сэр Линдеманн легко как юноша выскочил из машины и, держа в правой руке свой шикарный букет алых роз, тут же подбежал к Клементине, что-то ей приятное сказал, отчего вся Клементина зарделась, и вручил ей букет роз, затем церемонно поцеловал ей руку. Клементина была просто счастлива и на радостях она обнялась с Линдеманном. Сам Черчилль, улыбаясь, смотрел на эту сцену. Вершинин и Джейн вышли из машины. Затем Линдеманн обнялся с Черчиллем.
- «Какая дружба, какая искренность!» - подумал Вершинин: «Нет, зря я так вчера раскритиковал англичан. Нам есть чему у них поучиться».
- «Ты уже больше недели, как вернулся в Англию, а ко мне всё не заезжаешь. А я жду», - дружески упрекнул Линдеманна Черчилль.
- «Но мне надо было закрыть свою командировку в Оксфорде. Я ж оттуда её оформлял. Плюс, мне надо было проследить, как устроились немецкие учёные, которых я сагитировал эмигрировать в Англию».
- «Ладно, ладно, понял. … А это что за молодые люди приехали с тобой?»
- «Это моя дочь - Джейн».
- «А … помню, помню».
- «А это – её молодой человек. Он русский и не так давно из России».
- «О! Ну это ты мне привёз чудесный подарок, Фред, спасибо тебе за это», - и Черчилль искренне и с чувством пожал руку Линдеманну за этот «подарок»: «Я с удовольствием побеседую с ним. … А теперь представь их мне».
Линдеманн вернулся к своей машине и подвёл Джейн и Вершинина к чете Черчилль.
- «Это моя дочь - Джейн».
Джейн скромно потупила глаза и по очереди подала свою руку мистеру Черчиллю и его жене – Клементине.
- «А я Вас помню совсем ещё крошкой в Девоншире», - сказал ей Черчилль, пожимая руку Джейн. Джейн в ответ ничего не сказала, а Черчилль продолжил, обращаясь к Линдеманну: «Фред, твоя дочь просто красавица, что ты раньше мне её не показывал?»
- «Дела, дорогой патрон, дела».
- «Весь смысл наших дел, дорогой Фред, заключается в улучшении жизни англичан. … А мы с тобой кто? … У нас ведь тоже есть личная жизнь, и про неё не стоит забывать».
- «А это друг Джейн – мистер Вёрши. Он русский и не так давно из России. Он с моей Джейн вместе работает в Кавендишской лаборатории Кембриджского университета. Фамилия мистера Вёрши по-русски звучит несколько иначе, но нам с Джейн её трудно выговорить».
Вершинин по очереди подал руку сначала Черчиллю, а затем Клементине и сказал, обращаясь к Черчиллю:
- «Я рад с Вами познакомиться, мистер Черчилль. Много хорошего слышал о Вас от Джейн и мистера Линдеманна. А по-русски моя фамилия звучит так», - и Вершинин произнёс её по слогам: «Вер-ши-нин», - а потом добавил: «Но я совершенно не обижаюсь, когда Вы её произносите на английский лад».
Черчилль с явным интересом разглядывал Вершинина:
- «Молодой человек, Вы совершенно не похожи на русского. У Вас лицо типичного европейца – англичанина».
- «Да, мне уже об этом не раз здесь говорят».
- «Знаете, мистер Вёрши, мне бы очень хотелось с Вами поговорить о России, о её внутреннем положении, о отношении населения России к мировым событиям. Вы не смогли бы уделить мне немного времени?»
- «О чём речь, мистер Черчилль. Я Ваш гость. Располагайте мной, когда Вам будет угодно».
- «Отлично, мистер Вёрши. Сейчас мы с Фредом уединимся в моём кабинете. Он мне расскажет о итогах своей поездки в Германию. Затем будет обед. На обеде Вы мне всё и расскажите. Мне очень важны Ваши личные впечатления, а официальную позицию нынешних русских властей я итак знаю».
- «Хорошо, мистер Черчилль, но вчера я всё это уже рассказал мистеру Линдеманну. Он Вам всё может передать. Добавить мне будет нечего».
- «Нет, нет, … мне всё это интересно услышать от первоисточника».
- «Хорошо, мистер Черчилль».
- «Клемми», - обратился Черчилль к жене: «Займи молодых людей, а мы с Фредом побеседуем у меня в кабинете».
Потом, обращаясь уже к одному Линдеманну, на пути к дому он проворчал:
- «Ты молодец, Фред, что послал дочку в университет. Университет – это казна, где хранятся будущие сокровища нации», - Черчилль любил говорить афоризмами.
Его нисколько не удивило знакомство англичанки Джейн с советским гражданином. Он даже не задумывался о бесперспективности их взаимоотношений.  Его это не интересовало.  Его интересовал Вершинин только как русский, не так давно приехавший из России.  Также Черчилля интересовал общий расклад политических сил в мире и, поэтому, ему было важно, что скажет Вершинин, как ответит на его вопросы.


 
Чартвелл – дом в поместье четы Черчиллей (современный вид)

Два часа Клементина водила Джейн и Вершинина по поместью. Она показала им пруды с золотыми рыбками, сады, парк и свой любимый розарий. Она рассказала им об истории самого дома. Оказывается, впервые на этом месте был построен дом ещё в ;V; веке и назывался он Веллстрит.
С этим домом была связана великосветская романтическая история. Здесь останавливался английский король Генрих V;;;, когда ухаживал за Анной Болейн, которая жила в соседнем замке (Позже Генрих V;;; женился на Анне Болейн по любви, и она стала королевой Англии. Однако, скоро король её разлюбил и, чтобы от неё избавиться, объявил её в супружеской измене. По закону того времени за такое «преступление» её должны были сжечь на костре. Но король изволил милосердие и заменил ей казнь на отсечение головы мечом – прим. автора).

 
Король Англии Генрих V;;; и Анна Болейн

Два часа пролетели незаметно. Все проголодались, устали и замёрзли, так как погода стояла пасмурная. Клементина пригласила молодых людей в дом и стала распоряжаться к накрытию стола в гостиной для обеда.

 
Гостиная в Чартвелле (современный вид)

Гостиная дома Черчиллей была большая и светлая. Окна в ней были и справа и слева, посередине дальней стены стоял камин. Правда, камин был не такой шикарный как в лондонском доме Линдеманна. Над камином красовалась огромная картина с сельским пейзажем. Камин горел, и поэтому в гостиной было уютное тепло. Джейн и Вершинин с удовольствием отогревались, подставляя свои ноги и ладони ближе к огню. Постепенно слуги накрыли обеденный стол, а вскоре из кабинета пришли в гостиную и Черчилль с Линдеманном. Лицо Черчилля было очень озабоченно. Он, как будто, не замечал ничего вокруг, все его мысли были в высокой политике. Всё, что у него происходило перед глазами, как бы не интересовало его – слишком это всё было мелко, по сравнению с масштабом тех политических проблем, которые волновали его мозг. А проблемы были не шуточные. Постепенно и неуклонно надвигалась Вторая мировая война. Это было, с одной стороны. С другой стороны, английское правительство Ремси Макдональда этого не замечало и, естественно, никаких мер не предпринимало. Над Англией нависла реальная угроза. А стержневой хребет внешней политики США президента Рузвельта – это невмешательство в дела Европы.
С этим лозунгом он и пришёл к власти. Франция и прочие европейские страны – не в счёт. Достойного сопротивления немцам они всё равно оказать не смогут. Реальной силой в Европе, способной противостоять угрозе германского фашизма, оставалась только Советская Россия, так не любимая Черчиллем. Но, в данной ситуации, его личные симпатии уже не играли никакой роли. У него хватило сил перешагнуть через это – через своё я.  В этом смысле приезд  Вершинина к нему  был как  нельзя кстати.
 
Президент США – Франклин Делано Рузвельт

Черчилль намеревался серьёзно побеседовать с ним.
Когда все уселись за стол, Черчилль первый тост оставил за собой как за хозяином дома. Он степенно встал и серьёзным голосом произнёс шутливый тост:
- «Господа, я объявляю первый тост за здоровье моего друга сэра Фредерика Линдеманна. Он не только научил играть в теннис мою Клемми, но ещё умудрился найти время чтобы послужить Англии».
Контраст его серьёзного вида с явной шуткой сразу развеселил всю компанию. Черчилль пил своё любимое бренди, Линдеманн – коньяк, а леди Черчилль и Джейн с Вершининым – шампанское. Выбор спиртных напитков у четы Черчиллей был великолепный. Выпив свои напитки, все принялись за классический английский салат. При этом сэру Линдеманну слуги специально сделали порцию этого салата без ростбифа, так как леди Черчилль строго предупредила их, что он вегетарианец.
Второй тост произнёс сэр Линдеманн. Он решил поддержать общий шутливый тон, заданный хозяином дома и произнёс:
- «Второй тост я объявляю за здоровье леди Черчилль, которая своими успехами в теннисе вдохновила мужа заниматься политикой».
Это уже вызвало всеобщий хохот, так как всё было совсем не так. Да, когда-то в юности это у них и было. Но сейчас всем было за пятьдесят и им уже было не до тенниса. Вторым блюдом был говяжий барон – жаренная на вертеле говяжья туша, а Линдеманну подали Йоркширский пуддинг.
Официальная парадная часть обеда этими двумя тостами была завершена, и Черчилль начал разговор с Вершининым. Да, от Линдеманна он уже знал, что ему сказал Вершинин по поводу отношения русских к германскому фашизму, и знал мнение Линдеманна по поводу шапкозакидательских лозунгов официального советского руководства:
- «Мистер Вёрши», - обратился к нему Черчилль.
- «Слушаю Вас, мистер Черчилль».
- «Сэр Линдеманн мне подробно рассказал с Ваших слов внутриполитическое отношение вашего правительства и граждан России к германскому фашизму, а также сказал и своё мнение на надежды вашего правительства на классовую солидарность с немецким пролетариатом. Мне интересно знать, а как Вы сами относитесь к этой солидарности?» - при этом слово «солидарность» он выделил особым ударением, а тонкие губы его скривились в саркастической улыбке.
Конечно, мнение самого Вершинина как такового, его абсолютно не интересовало. Но он понимал другое – мнение Вершинина могло отражать мнение всей интеллигентной России. А с этим мнением надо было считаться, ибо люди, подобные Вершинину, но старше его занимают все ключевые посты в СССР.
- «Я не согласен с тем, что мы можем победить немцев на одной классовой солидарности. То, что произошло в Германии в 1918 году – уже не повторится. Сами немцы сейчас другие. Они хотят взять реванш за проигрыш в Мировой войне и рвутся в бой, опьянённые фашистской пропагандой, что они «нация господ». Я это узнаю из английских газет и газет советских, которые я получаю из нашего посольства. Гитлер просто ловко воспользовался унижением немцев и одурманил их безумными целями».
- «Браво, мистер Вёрши!» - хитрые глаза Черчилля радостно заблестели.
- «А как Вы думаете, кто-либо на Вашей Родине думает так же, или Вы один?»
- «Я надеюсь, что так думает у нас всякий мало-мальски образованный человек. А среднее образование советская власть дала каждому жителю моей страны. Оно у нас теперь обязательное».
- «Да, мистер Вёрши», - как бы раздумывая, негромко сказал Черчилль и, как будто для себя продолжил: «Вы абсолютно правы. … Безумство победителей – вот главная причина нынешнего положения дел в политике».
- «Извините, мистер Черчилль, я не понимаю, к чему здесь безумство победителей?» - простодушно спросил его Вершинин.
- «Патрон, разрешите, я за Вас отвечу мистеру Вёрши», - вклинился в разговор Линдеманн.
- «Да, Фреди».
- «Под безумством победителей мистер Черчилль имеет в виду то, что по итогам Мировой войны немцев чрезмерно наказали и унизили. А это очень гордые люди, и их опустили в жуткую нищету. А дальше, как Вы сами правильно сказали, Гитлер этим ловко воспользовался».
- «Спасибо. Предельно понятно».
И снова слово взял Черчилль:
- «Мне жаль русских. Вам придётся выдержать очень сильный удар. Но мне не жаль немцев, поверивших Гитлеру. Им остаётся только молиться, что встали у вас на пути», - все замолчали, даже перестали есть. Молчал и Черчилль, в этот момент он был очень серьёзен. Потом Черчилль произнёс:
- «Как поведёт себя Россия, я предсказать не берусь. Это всегда загадка, больше того – головоломка, … нет, это тайна за семью печатями. … А, впрочем, … у этой загадки может есть и отгадка – это русские национальные интересы».
В общем-то Черчилль выяснил всё, что хотел о отношении русских к германскому фашизму. Дальше разговоры и тосты пошли на бытовые темы. К концу обеда Клементина неожиданно спросила:
- «Фреди, после обеда, как мой накурится, сыграй нам что-нибудь?»
- «С удовольствием миссис».
Фредерик Линдеманн был очень разносторонней личностью. Кроме того, что он был незаурядным физиком и в молодости отличным теннисистом, он ещё и виртуозно играл на рояле, и чета Черчиллей это прекрасно знала. Когда после обеда, как следует накурившись, Черчилль пришёл в музыкальную комнату, где стоял рояль, то там уже собралась вся компания, ждали только его и он сразу плюхнулся в кресло.
- «Что Вам сыграть, патрон?» - спросил его Линдеманн.
- «Мы сегодня много говорили о русских. Эта нация родила много великих композиторов. Кроме того, у нас русский гость», - при этом Черчилль повернул голову в сторону Вершинина и улыбнулся ему: «Поэтому я предпочитаю что-либо из русской классики».
- «Фреди, сыграй нам, пожалуйста, партию фортепьяно из второго концерта Рахманинова для фортепьяно с оркестром», - вмешалась в разговор Клементина.
- «Пожалуй», - сказал Линдеманн: «Только жаль оркестра не будет».
- «О! Эта чарующая музыка, навевающая такие мысли о смысле жизни, о преодолении трудностей, о вечной борьбе …», - добавила Клементина.
Линдеманн потёр виски, закрыл глаза, как бы сосредотачиваясь, потом вскинул руки и нежно коснулся клавишей. Играл он по памяти без нот. У него была идеальная музыкальная память. Это вызывало всеобщее восхищение. Вершинин внутренне любовался им. Ах! Как он был красив, в этот момент. Поймав восхищённый взгляд Джейн, он понимающе кивнул ей головой и слегка пожал ей руку.
И полилась суровая и грозная музыка, музыка раздумий и переживаний, музыка, зовущая на борьбу и преодоление трудностей, музыка, описывающая настоящую жизнь – жизнь, протекающую в вечной борьбе. Здесь, в этой мелодии удар по каждой клавише имел свой глубокий смысл. Этот смысл превращался в мысли и будоражил воображение. Слушая эту музыку, человек как бы отлетал от земли и смотрел на свою жизнь свысока, оценивая, чего она стоит. О! Как не хватало оркестра, но и без оркестра музыка Рахманинова захватывала и очаровывала. Все сидели не шелохнувшись, уйдя в себя, в свои мысли, в своё понимание смысла нахождения в этом мире. … Но вот музыка кончилась, и никто не пошевелился, все как сидели, так и продолжали сидеть. Эмоционально трудно было так сразу из мира волшебных грёз, навеваемых этой чарующей музыкой, переключиться в мир действительности – мир настоящий. Первой зааплодировала Клементина. Потом – все остальные.
Не вставая с места, Линдеманн вежливо всем поклонился, потом взглянул на часы и сказал, обращаясь к чете Черчиллей:
- «Спасибо хозяевам за тёплый приём, за вкусный обед, за общение, но нам пора ехать. Два часа мы будем ехать до Лондона, потом мне надо Джейн и мистера Вёрши доставить на вокзал Кинг-Кросс. А потом они ещё два часа должны будут ехать в поезде до Кембриджа. … Представляю, во сколько они сегодня лягут спать».
Речь сэра Линдеманна была более чем убедительна, и гости стали собираться. Чета Черчиллей вышла их провожать. Тони уже сидел в машине за рулём и только ждал своих пассажиров. Хозяева своевременно распорядились, чтобы его хорошо накормили на кухне. Прощание было коротким, но тёплым: объятия, рукопожатия и вот уже машина тронулась. Две одинокие пожилые фигуры остались позади. Они всё махали и махали им рукой, пока машина не скрылась из вида.
В то время сэру Уинстону Черчиллю уже было 59 лет. Но самое главное в его жизни случится потом, в будущем – ему предстоит колоссальное по масштабу и трудности дело – создать антигитлеровскую коалицию и привести её к победе. Знал ли он в то время об этом? – Не знаю, но, наверно, догадывался и уже тогда готовил себя к этой роли.


7. Разведка

О своей встрече с Линдеманном и Черчиллем Вершинин, как и положено, письменно доложил в посольстве. Дальше жизнь потекла своим чередом. Джейн с Вершинином были неразлучны. В рабочие дни они работали каждый в своих отделениях Кавендишской лаборатории, а все выходные проводили вместе. Поцелуям не было конца, но запретную черту они не переступали. Они наслаждались обществом друг друга. О будущем они старались не говорить. Да, будущее и настоящее любой влюблённой пары всегда тесно взаимосвязано. Живя сейчас, они строят планы на будущее. А мечты о будущем делают жизнь сейчас ещё ярче и полнее. Но, если у пары будущего нет, то, как неизбежное следствие, у них болезненно обостряется настоящее. Они невероятно цепко ценят каждый миг, каждую минуту, каждый час, каждый день, проведённый вместе. Так бывает у моряков, когда они встречаются со своей любимой после дальнего и длительного плавания и когда им снова надо уходить в море. Это драма. Но, к сожалению, она не редка. Большинство романов Ремарка описывают жизнь влюблённой пары без будущего, это: «Три товарища», «Жизнь взаймы», «Триумфальная арка», «Ночь в Лиссабоне», «Время жить и время умирать» и многие другие. Только драма всем интересна. Кто вспоминает о жизни Левина и Китти в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина»? – Никто, так как у них нормальная гармоничная жизнь. А вот жизнью Анны Карениной и Вронского интересуются все, так как это уже драма – у них нет будущего. Можно сказать, и более уверенно, – драма не редкость у людей: это любовь на фронте, любовь к смертельно больному человеку, безответная любовь и так далее. Только драма волнует воображение людей, заставляет их строить фантазии, думать. В этом её притягательная сила.
Со стороны Вершинина переступать черту этой платонической любви – было непорядочно, так как он ничего не мог ей дать взамен, а Джейн не решалась.
В июне 1934 года Вершинин съездил в отпуск в СССР. Сначала он приехал в Ленинград, где встретился со своим научным руководителем Абрамом Фёдоровичем Иоффе. Он подробно рассказал ему о проделанной работе и передал свой последний отчёт. О предложении Линдеманна купить его научные разработки, ничего Иоффе не рассказал, так как считал их не серьёзными. Абрам Фёдорович полностью одобрил его работу. Именно такие материалы он и ждал от него. Вершинина он рассматривал как первого разведчика в будущей громадной отрасли экономики, которая, по его мнению, обязательно будет. Он разведывал научную проблему по разделению изотопов, чтобы быть во всеоружии и подготовленным, когда пробьёт звёздный час этой темы. А Иоффе интуитивно чувствовал каждой клеточкой своего тела, что скоро, очень скоро в физике произойдут громадные открытия и все физики мира бросятся заниматься этой темой. А его Физтех, к тому времени, уже будет готов к её практической реализации. Вот почему он так тщательно отбирал кандидатуру, кому поручить эту тему. Он выбрал Вершинина и послал его стажироваться в мировой центр современной ядерной физики – в Англию в Кавендишскую лабораторию Кембриджского университета к таким светилам науки как Томсон, Резерфорд и Чедвик.
Абрам Фёдорович пожелал Вершинину как следует отдохнуть в Севастополе у родителей и с новыми силами возвратиться в Англию. Доложив всё Иоффе, Вершинин уехал в Севастополь к родителям. Радости их не было предела – увидеть своего единственного сына живым, здоровым и успешным учёным. Вершинин много купался в Чёрном море, загорал и постоянно думал о Джейн. Здесь же в Севастополе он встретился со своим университетским другом – Володей Шпинелем. Им двоим было не наговориться. Он только что окончил третий курс Киевского университета и перешёл на четвёртый. Конечно, Шпинель завалил его вопросами о современной ядерной физике, о проблеме разделения изотопов, о таких личностях как Резерфорд, Чедвик и Капица. Ему всё было интересно. Во всём чувствовалось, что это будущий физик от Бога. Но скоро отпуск Вершинина кончился, и он снова вернулся в Англию.
Однако Вершинин недооценил Линдеманна. А он всё же оформил официальное обращение Правительства Великобритании к Правительству СССР о приобретении ими научных разработок стажёра Андрея Олеговича Вершинина. Это обращение он, как и положено официально, передал секретарю Советского посольства в Лондоне. Но советское руководство отреагировало на это обращение совсем не так, как рассчитывал Линдеманн. Поплутав по дипломатическим кабинетам в Москве, и не поняв его суть, это обращение было направлено в НКВД (10 июля 1934 года ГПУ было переименовано в НКВД – Народный комиссариат внутренних дел – прим. автора). Там его передали в Главное управление государственной безопасности. А уже оттуда оно попало в Иностранный отдел НКВД (ИНО НКВД – прим. автора). В то время этот отдел возглавлял корпусной комиссар Артур Христианович Артузов.

 
Корпусной комиссар Артур Христианович Артузов
Он был один из основателей советской разведки и контрразведки, мастер головокружительных разведывательных операций. Им была взращена целая плеяда великих советских нелегалов. Артузов был высоким блондином с крупной головой, небольшими усиками и клинообразной бородкой по моде интеллигенции конца ;;; века. Его умный проницательный взгляд был решительный смелый и пронизывающий.
Вникнув в суть обращения, его, прежде всего, заинтересовала личность Вершинина. Кто он и почему оказался в Англии? Артузов поручил сделать соответствующие запросы в Ленинградский физико-технический институт и в резидентуру Англии, которой негласно руководил посол СССР Иван Михайлович Майский. Когда к нему пришли все материалы его запросов, Артузов их самым внимательным образом изучил и пришёл не просто в расстройство, а в ярость.

 
Посол СССР в Англии Иван Михайлович Майский

Оказывается, никому не известный наш стажёр лично встречается с лидером оппозиции Англии с самим Черчиллем (!) и его ближайшим помощником Линдеманном! Эти личности были хорошо известны в ИНО. Но как к ним подобраться? – Пока наша английская резидентура ничего сделать не смогла. А тут, на тебе! Какой-то никому не известный в ИНО стажёр запросто общается с ними, ночует у Линдеманна, а сам Черчилль принимает его в своём поместье!!! О чём они его спрашивали?! Что он им отвечал?! – Никто ничего не знал. А в Лондоне ему никто таких вопросов даже и не задавал – так, доложил о встрече и всё. И, не придав никакого значения этому эпизоду, они положили его рапорт под сукно.
- «Идиоты!!!» - кричал про себя Артузов: «Мне здесь в Москве ясно видно то, что у Майского в Лондоне творится под ногами! … Ну и идиоты!!! А Майский там откровенно спит! … Боже мой! Что за люди! Что за люди!» - не уставал он в запале ярости повторять про себя.
Потом первое возмущение прошло, и Артур Христианович начал успокаиваться:
- «Как исправить ситуацию?» - думал он: «Раз они прозевали такой источник (на сленге разведчиков это означает – источник информации – прим. автора), значит, никакой им веры нет. Придётся послать специального агента, которому я доверяю. … Но кого?» - Артузов стал думать. Потом, через некоторое время, хлопнул себя ладонью по лбу: «Ну, конечно же, Марка! Как я раньше об этом не догадался. Ведь он недавно вернулся из скандинавской спец-командировки. К тому же – английский это его родной язык. … А я как раз хотел послать его в Кембридж, ломать этого зазнавшегося учёного Капицу».
Артузов тут же по внутреннему телефону позвонил в Английское отделение ИНО и велел срочно вызвать к нему агента Марка (Марк – оперативный псевдоним будущего легендарного советского разведчика – нашего резидента нелегальной разведки в США Вильяма Генриховича Фишера, который после Второй мировой войны стал известен всему миру как «полковник Абель» - прим. автора).
Через некоторое время дежурный адъютант доложил ему, что Марк прибыл и ждёт в приёмной.
- «Пусть войдёт», - сердитым голосом ответил Артузов. Он ещё полностью не отошёл от охватившего его возмущения.
Вошёл молодой человек лет тридцати, с открытым лицом явно честного человека, с высоким лбом и умными внимательными глазами.
- «Товарищ корпусной комиссар, агент Марк по вашему приказанию прибыл», - чётко по-уставному представился ему агент.
- «Вот что, Вильям Генрихович, оформляйте себе спец-командировку в Англию, в Кембридж. Там у вас будет два задания. До сегодняшнего дня я планировал Вам там одно задание и не спешил с ним. Но сейчас обстановка резко поменялась, …», - тут он резко прервался, хлопнул ладонью по столу и сказал: «Извините, забыл предложить Вам сесть. … Садитесь. … Просто глупость английской резидентуры вывела меня из себя. Сейчас всё расскажу».
 

 
Фотография майора госбезопасности Вильяма Генриховича Фишера времён Великой отечественной войны

 
Полковник госбезопасности Вильям Генрихович Фишер – фото в момент ареста в США («полковник Абель»)
Агент Марк послушно тихо сел, а Артузов продолжил:
- «Первое плановое задание, с которым я намерен послать Вас в Кембридж, я не спешил. Решил дать Вам время отдохнуть после возвращения. Суть его в следующем. Живёт в Кембридже наш советский учёный Пётр Леонидович Капица. В 1921 году он устроился там стажёром в Кавендишской лаборатории у лауреата Нобелевской премии Резерфорда. В Кембридже он себя очень хорошо зарекомендовал, его даже приняли в члены Лондонского королевского общества учёных, построили ему двухэтажный коттедж и персональную лабораторию. Там он привык к этой сытой и интересной жизни и, по данным нашей резидентуры, не хочет возвращаться назад. Наше правительство обещает ему здесь на Родине целый институт в его распоряжение, а он всё равно не хочет возвращаться. Ваша задача, Вильям Генрихович, уговорить его вернуться назад добровольно. Уговаривать сначала пряником, а не поможет – кнутом».
- «Если, находясь в Англии, я буду уговаривать его вернуться назад кнутом, то это ещё больше укрепит его желание не возвращаться. Этого делать нельзя», - уверенно сказал ему агент.
- «Согласен. Это я так, в сердцах … разогнался. … Сейчас узнаете от чего».
- «В этом состоит первое задание?»
- «Да».
- «Понял. А в чём – второе?»
И тут Артузов рассказал ему всю историю со стажёром Вершининым. Кончил он её рассказывать следующими словами:
- «Это же наш ценнейший источник! Мы много лет пытались подобраться к Черчиллю и Линдеманну, но всё никак не получалось. А тут такая удача нам сама попала в руки. … Этот Вершинин кровь из носу – но должен быть нашим агентом. Всю оперативную информацию, касающуюся связи, Вы расскажите ему на месте. О прошедших контактах с Линдеманном и Черчиллем пусть составит подробный отчёт, что его спрашивали, что он им отвечал и так далее. Так же писать ему донесения и о всех последующих контактах с ними. И пусть помнит, что то, что он наш агент – это государственная тайна, а то ещё по наивности всем разболтает. Кто их – учёных знает. Они ведь живут какой-то своей непонятной нам жизнью».
- «Я не думаю, что он настолько наивен, раз его послали в Англию».
Артузов пропустил мимо ушей эту фразу и подытожил:
- «И сидеть ему в Англии до морковкиных заговен. Как минимум – пока будут сохраняться эти контакты».
- «Как мне их там найти?»
- «Спросите в Английском отделении ИНО их адреса».
- «Есть, понял. … Будут ли ещё какие-либо указания?»
- «Указание одно – я жду успеха от вашей миссии по этим двум делам. С Вершининым, я думаю, Вы легко справитесь. А вот с Капицей – … помните, там наверху», - и он выразительно поднял указательный палец вверх: «ждут Ваших результатов. А они должны быть только положительными».
- «Мне всё понятно», - и Фишер встал со стула: «Разрешите выполнять?»
- «Желаю удачи», - Артузов тоже встал и с чувством пожал ему руку.
……………………………………………………………………………...
Сегодня у него состоялся очень тяжёлый разговор с Капицей прямо на работе у него в лаборатории. Да, он явно не хотел возвращаться в Союз. Фишер, от имени правительства, обещал ему целый институт, но Капица только отмахивался рукой. Он не верил. Правда была и маленькая зацепка – Капица решительно не хотел отказываться от советского гражданства. А это уже было немало. Это давало повод его поймать. Поймать, как ловят бабочек марлевым совком. В дальнейшем всё так и произошло. Его тесть – академик-кораблестроитель А.Н. Крылов писал ему, чтобы он не ездил в отпуск на Родину. Но Капица был настолько уверен в неприкасаемости своей личности, что не послушался тестя и в конце лета 1934 года он приехал в Россию в отпуск. И всё – совок, со свистом рассекая воздух, накрыл его с головой и плотно прижал к земле. Всё, попался! … Назад в Англию Капицу уже не выпустили.
Но это ещё только будет в будущем, а сейчас Фишер, усталый от тяжёлого разговора с Капицей, подходил к отелю «Роял-Кембридж». Войдя в холл отеля, он с наслаждением плюхнулся на кожаный диван, потом посмотрел на часы. До расчётного времени прихода Вершинина в отель оставалось ещё пол часа. Изучая распорядок дня Вершинина, он точно рассчитал это время.
- «Сейчас он только что довёл Джейн до её дома. Конечно, был затяжной поцелуй, и только теперь он начал двигаться к отелю от Харвей-роуд. На этот путь у него уйдёт около получаса», - так цинично всё рассчитал Фишер. Он ещё раз продумал всю тактику вербовочной беседы с Вершининым. А тактика его была предельно проста, ибо в успехе он не сомневался. Сначала надо было войти в доверие. А потом сделать прямое предложение, и магические сочетания букв НКВД, в которое недавно было переименовано ГПУ, автоматически сделают своё дело: «Он комсомолец, а партия его просит. Что ему ещё надо?!» - окончил думать Фишер.
Вскоре наружная дверь отеля открылась, и в холл вошёл Вершинин. Фишер его сразу узнал по фотографии. Он быстро встал с дивана и лёгкой походкой подошёл к Вершинину:
- «Добрый вечер, товарищ Вершинин», - сказал он ему по-русски, улыбнулся и сразу протянул руку.
От неожиданности и удивления Вершинин вытаращил глаза. Здесь в центре Англии, вечером, и чтобы кто-то к нему обратился по-русски?! …
- «Ну, конечно, это из посольства», - первая мысль, которая сразу мелькнула у него в голове. Он автоматически нерешительно пожал ему руку и растерянно тоже промолвил по-русски:
- «Добрый вечер».
Но тут же, Вершинина что-то насторожило – по-русски то незнакомец говорил с явным галлицизмом – акцентом, выдававшим в нём англичанина.
- «Значит он не русский и не из посольства», - мелькнула следующая мысль в растерянной голове Вершинина: «Но почему он тогда стал говорить со мной по-русски? … Непонятно».
В этот момент незнакомец спросил его:
- «Товарищ Верщинин, не уделите ли Вы мне немного времени?» - и опять по-русски, и опять с галлицизмом в произношении.
- «Хорошо, товарищ …», - растерянно ответил ему Вершинин по-русски.
Они вышли на улицу, и пошли по тротуару Трампингтон-роуд. Вечер был тёплый, безветренный, но всё небо было в тучах, поэтому Луна не светила и звёзд на небе не было видно. Светили уличные фонари. Незнакомец начал:
- «Я к Вам из Москвы. Я агент Иностранного отдела НКВД. Мой оперативный псевдоним – Марк. Вы понимаете, истинного своего имени по вполне понятным причинам я Вам сказать не могу. По этим же самым причинам не могу и показать Вам свои документы. Однако, чтобы Вы верили мне на слово я начну рассказывать Вам Вашу же биографию. Как только Вы поймёте, что только специально подготовленный человек может так подробно её знать, то дадите мне знак, и я начну говорить о деле, с которым к Вам приехал».
- «Хорошо, начинайте».
И Фишер стал крайне детально подробно рассказывать ему его же биографию. Он назвал ему фамилию, отчество и имя отца и матери. Причём назвал даже девичью фамилию матери. Потом стал рассказывать в каких школах он учился, какие у него были оценки, какая была обстановка в семье и так далее. Когда он перешёл на рассказ о его студенческих годах, Вершинин его прервал:
- «Остановитесь. Хорошо, я Вам верю, что Вы агент Иностранного отдела НКВД. Но меня смущает Ваш акцент. Истинно русские люди так по-русски не говорят».
- «Я Вас понял, Андрей Олегович. Сейчас объясню. По происхождению я русский и родители мои русские. Но они были вынуждены по политическим мотивам ещё до революции эмигрировать в Англию из России, спасаясь от царской охранки. Мой отец даже был близко знаком с сами Лениным. Там в Англии я и родился, и жил до 18 лет. После революции мои родители вернулись на Родину в Россию. И только в таком возрасте я и стал учить русский язык, и, даже, успел отслужить в армии срочную службу. Но акцент у меня всё равно остался».
- «Хорошо, слушаю Вас, зачем я понадобился Иностранному отделу НКВД?»
- «Всё очень просто и логично. Сэр Уинстон Черчилль и Фредерик Линдеманн очень заметные люди в английской политике, особенно Черчилль. Советское руководство видит в нём перспективу. Как нам стало известно из Вашего же рапорта, Вы с ними встречались».
- «Да, встречался».
- «Так вот, советскому руководству очень важно знать всё в подробностях о Ваших с ними контактах сейчас и в будущем».
- «Ясно. … Что я должен делать?»
- «Сначала Вы напишите полный и подробный отчёт о уже состоявшихся контактах. Нас будут особо интересовать, какие вопросы они Вам задавали и что Вы им отвечали, о чём они Вам рассказывали? Отчёты будете оформлять в письменном виде, и сдавать на руки военному атташе посольства или, одному из его заместителей. Никому другому свои донесения не отдавать. За эту работу Вы будете получать двойную зарплату, начиная со следующего месяца».
- «О, это мне очень кстати. А то живу я очень скудно».
- «Подписывать все свои донесения будете оперативным псевдонимом «Соколик». С этого момента Вы наш секретный агент. Само-собой, разумеется, что это секретно, и никто об этом знать не должен».
- «Ясно. … Об этом не беспокойтесь».
- «Теперь давайте присядем на лавочку, и Вы подпишите ряд документов, о том, что Вы добровольно согласились быть нашим агентом, обязуетесь хранить государственную тайну, и предупреждены о своей ответственности».
Далее они сели на первую же попавшуюся им лавочку, Фишер достал из портфеля нужные им документы и указал Вершинину, где он должен расписаться.
- «Подписывайтесь только своим оперативным псевдонимом».
- «Ага, понял».
Вершинин всё подписал. Они встали и пошли назад к отелю. По дороге Фишер инструктировал Вершинина дальше:
- «В ближайшую субботу военный атташе будет ждать от Вас пакет с донесением о прошедших встречах».
- «Всё сделаю, не волнуйтесь».
- «А я и не волнуюсь, и не сомневаюсь, так как вижу, что Вы настоящий советский гражданин – комсомолец».
- «Как интересно», - подумал Вершинин: «А Джейн даже понятия не имеет, кто такой комсомолец».
У входной двери отеля они остановились.
- «До свидания, товарищ Соколик. Помните, мы ждём от Вас хорошей работы».
- «До свидания, товарищ Марк. Не беспокойтесь, буду служить своему Отечеству и на этом поприще».
Они искренне крепко пожали друг другу руки, одновременно смотря друг другу в глаза, и расстались.
……………………………………………………………………………...
В 1934 году Франция первая почувствовала для себя опасность от прихода к власти в 1933 году в Германии Гитлера. И, хотя в 1932 году между Францией и СССР и был заключён предварительный договор о ненападении, французам этого показалось мало. Они чувствовали зыбкость границ восточной Европы и понимали, что как только Германия и Польша окрепнут после окончания Мировой войны, они будут стремиться их изменить. А это неизбежно приведёт к новой мировой войне. Чтобы предотвратить новую мировую войну, Министр иностранных дел Франции Луи Барту выдвинул идею «Восточного пакта». Кратко его суть сводилась к гарантиям неизменности границ в восточной Европе. О своей готовности присоединиться к  «Восточному пакту» заявили:  Чехословакия,

 
Министр иностранных дел Франции Луи Барту
 
Министр иностранных дел Германии Константин фон Нейрат
 
Народный комиссар иностранных дел СССР
Максим Максимович Литвинов

Латвия, Эстония и Литва. При этом Германия и Польша надавливают на позиции Латвии и Эстонии в отношении заключения «Восточного пакта». В результате этого и Латвия, и Эстония согласовали свои позиции и выдвинули условия, что они только тогда присоединятся к этому пакту, когда в него будут включены Германия и Польша. А это уже делало саму идею пакта невозможной. Подлила масла в огонь и Великобритания. Она, хотя формально и одобрила идею Барту о «Восточном пакте», но обусловила свою поддержку этого пакта обязательным включением в него Германии. Официально причину своего нежелания участвовать в этом пакте Министр иностранных дел Германии Константин фон Нейрат объяснил в своей беседе 13 июня 1934 года Народному комиссару иностранных дел СССР Максиму Максимовичу Литвинову тем, что Германия фактически разрушена и не имеет достаточных сил для собственной обороны, а, тем более, для защиты других государств. 9 октября 1934 года в Марселе, в результате террористического акта, совершённого нацистом, был убит Луи Барту. Чтобы, в связи с этими событиями выработать единую позицию по отношению к «Восточному пакту», Сталин назначил у себя в кремлёвском кабинете совещание, на которое пригласил Народного комиссара иностранных дел М.М. Литвинова и начальника Иностранного отдела НКВД А.Х. Артузова.

 
Фотография одного из совещаний в кабинете И.В. Сталина
с М.М. Литвиновым и В.М. Молотовым

- «Что теперь будет с «Восточным пактом», товарищ Литвинов?» - неторопливо и негромко в своей обычной манере и с явным грузинским акцентом спросил его Сталин.
- «А его теперь не будет», - сразу уверенно ответил ему Литвинов. В его уверенности чувствовалось, что этот вывод он заранее глубоко продумал.
- «Почему Вы так считаете?»
- «Если судить поверхностно, только по видимым причинам, то его торпедировали немцы, а если приподнять завесу из видимых фактов и взглянуть в глубинную суть событий, то сразу станет видно, что на самом деле его торпедировали англичане».
- «Это почему же?» - не понял Сталин.
- «Как говорится «а ларчик просто открывался». Всё дело в том, товарищ Сталин, что больше всего этот пакт не хотела Англия. Внешне, она как бы поддерживала саму идею Барту о таком пакте. Но, заранее зная, что он направлен на защиту от Германии, англичане преднамеренно пытались включить туда Германию, чтобы его развалить. А потом, как бы наивно развести руки и сказать: «А мы то тут причём? Мы были за пакт».
- «А зачем это им надо?»
- «Тоже очень просто», - мгновенно ответил Литвинов: «чтобы направить все реваншистские устремления Германии на восток, то есть на нас, как и сказано у Гитлера в его четырнадцатой главе «Майн камфа».
- «Вот значит, как …», - в раздумьях неторопливо сказал Сталин: «ну и англичане, ну и лицемеры».
Литвинов мастерски взламывал все хитросплетения западной дипломатии, выворачивая их наизнанку, и, в препарированном виде, подносил их Сталину.
Сталин медленно раскурил свою трубку, что-то обдумывая. Литвинов и Артузов молчали. Сделав несколько затяжек, Сталин продолжил:
- «Значит, у нас вся надежда на Черчилля. Если он придёт к власти, то Англия свою позицию поменяет …», - и снова Сталин в раздумье замолчал. Литвинов и Артузов тоже продолжали молчать. Наконец, подумав, Сталин сказал:
- «Ситуация в Европе должна будет обостриться до предела, тогда они позовут на помощь старого и опытного политика».
- «Товарищ Сталин», - прервал его монолог Литвинов: «помните, когда летом  1931 года нас посетила леди Астор  (леди Астор – член Палаты

 
Член Палаты общин от Плимута в Английском парламенте – леди Астор

общин от Плимута в Английском парламенте – прим. автора) вместе с их писателем Бернардом Шоу, то она сказала Вам, что Черчилль – это уже отработанный материал».
- «А вот разведка говорит иное», - и Сталин указал своей трубкой на Артузова: «Расскажите, товарищ Артузов, данные разведки».
- «По данным разведки», - уверенно начал Артузов: «Черчилль трезво осознаёт, что в случае обострения обстановки в Европе, его могут призвать к власти. Он к этому готовится, активно в английской прессе излагает свою позицию. Целый ряд крупных английских газет его поддерживают», - так же уверенно закончил Артузов.
- «Откуда у Вас такая уверенность, товарищ Артузов?» - довольным голосом спросил его Сталин.
- «Нам удалось внедрить своего агента в ближайшее окружение Черчилля и его главного помощника Линдеманна».
- «Вот это разведка!» - непроизвольно радостно воскликнул Сталин. Для него это была приятная неожиданность. Но, он тут же переспросил Артузова:
- А что, этот Линдеманн, это тот самый, который разъезжает по Германии и переманивает всех немецких учёных в Англию?
- «Да, товарищ Сталин, но только он их не переманивает, они сами просятся в Англию».
- «Они что, евреи?» - спросил Сталин и при этом брезгливо поморщился.
- «Да, товарищ Сталин – в основном, но и не только. Часть из них замечена в сочувствии к коммунистам», - окончил свои пояснения Артузов.
- «Вот видите, товарищ Литвинов», - раздражённо сказал Сталин: «нельзя мнению женщины доверять в политике, они на весь мир смотрят по-другому», – окончил Сталин.
Все в окружении Сталина давно знали, что он одновременно ценит Литвинова за его политическую проницательность и явный дипломатический талант, но, в то же время, и недолюбливает его за еврейскую национальность.
Однако, тем не менее, прогноз Литвинова чуть более чем через четыре месяца подтвердился полностью. 18 февраля 1935 года группенфюрер СС Шауб (Юлиус Шауб – обергруппенфюрер СС шеф-адъютант Гитлера – прим. автора) на конференции руководителей полит-организаций и командования СС заявил открыто:

 
Юлиус Шауб – обергруппенфюрер СС шеф-адъютант Гитлера
- «Наш отказ от подписи под «Восточным пактом» остаётся твёрдым и неизменным. Фюрер скорее отрубит себе руку, чем подпишет акт, ограничивающий справедливые исторические законные притязания Германии в Прибалтике и пойдёт на отказ германской нации от её исторической миссии на Востоке».


8. Ида Ноддак

Была суббота конца октября 1934 года. Вершинин вместе с Джейн под руку с вышли из кино и пошли гулять своим обычным излюбленным маршрутом через все парки Кембриджа. Сейчас они находились в парке Крист Писес. Погода была прекрасная, солнечная, безветренная – настоящая золотая осень. Листва на части деревьев была уже жёлтой, на другой – бардовой, а на некоторых деревьях ещё была зелёной. Красота! Небо по-осеннему было ярко синее, воздух чист и прохладен. Усидеть дома было невозможно, и все парки были полны народу. Люди радовались погоде, тишине и миру.
Неожиданно Джейн сказала:
- «Эндрю, помнишь твои сомнения насчёт правильности трактовки опытов Ферми?»
- «Да, а что есть какие-либо новости?»
- «Да, Эндрю, похоже, ты был прав в своих сомнениях. Вчера я прочла в немецком журнале «Прикладная химия» за сентябрь статью некой Иды Ноддак. Статья называется «О 93-м элементе».
- «Ого! Очень интересно, рассказывай» - нетерпеливо перебил её Вершинин.
- «Так вот, эта Ида Ноддак так же, как и ты сомневается в правильности выводов, сделанных Ферми, и прямо говорит, что здесь произошла ядерная реакция деления ядра атома урана!»
- «Джейн! Так это же сенсация! Раз так мыслю я и она, значит, можно предположить, что так мыслят и другие физики!»
- «Может так они и мыслят, но сенсацией это назвать рано. Статья ничего не доказывает. Она просто ставит под сомнение выводы Ферми и выдвигает свою гипотезу, что при помощи облучения нейтронами ядра урана могут делиться на элементы средней части таблицы Менделеева. Это только ничем не доказанная гипотеза и не больше. Здесь нужен серьёзный эксперимент с очень мощным и точным масс-спектрографом. А он есть только в Берлине в институте Кайзера Вильгельма».
- «А эта Ноддак откуда?»
- «Она из Института физической химии Фрайбургского университета. Наше отделение Кавендишской лаборатории выписывает этот журнал».
- «Даш почитать?»

 
Ида Ноддак

- «Он на немецком языке. Я свободно читаю химическую литературу на немецком. Статья не очень большая. Я могу её перевести для тебя на английский».
- «Спасибо, обязательно это сделай. Мне это очень интересно».
- «Хорошо, милый. За понедельник я её переведу и во вторник на обеде передам тебе».
- «Спасибо. Какая ты у меня умница», - Вершинин нежно поцеловал её в губы.
Джейн теснее прижалась к нему. Они уже прошли, не замечая парк Крист Писес, перешли дорогу Мейде-Козуэй и вышли на луг Мидсаммер Коммон. Но осенней красоты открывшегося перед ним ландшафта Вершинин уже не замечал. Он был весь захвачен этой новостью. В голове у него уже ясно проступали образы этой ядерной реакции, и он усиленно с наслаждением стал думать:
- «Так, значит из 238 нуклонов в перемешке это 92 протона и 146 нейтронов (92+146=238 – атомная масса изотопа урана-238 – прим. автора). Если туда влетит нейтрон, а он влетит туда свободно, так как он электрически нейтрален, то всё ядро атома урана придёт в возбуждение. Это как в бильярде, когда первым ударом внешнего шара разбивают плотно стоящие шары и начинается хаотическое движение всех нуклонов. При этом, положительные протоны будут стремиться своими электростатическими силами отталкивания разорвать ядро, а короткодействующие силы взаимного притяжения нуклонов, наоборот, будут стараться сохранить целостность ядра. Но, если в ядре от хаотичного движения возбуждённых нуклонов случайно на короткое время образуется два полюса, где будут группироваться протоны, то они своими электростатическими силами отталкивания могут превысить короткодействующие ядерные силы притяжения нуклонов. И тогда форма ядра атома урана из шара превратится в форму гантели с тонким перешейком. На этом перешейке ещё будут действовать короткодействующие ядерные силы взаимного притяжения нуклонов. Но из-за образовавшихся двух полюсов с положительно заряженными протонами их взаимное электростатическое отталкивание будет делать этот перешеек всё тоньше и тоньше. И, наконец, эти два полюса с протонами превысят короткодействующие ядерные силы притяжения нуклонов на тонком перешейке и разорвут ядро атома урана! Вот оно, я это ясно вижу! Ура! Ура! Ура!»
- «Эндрю, ты почему обо мне забыл? Такое впечатление, что ты гуляешь один, а не со мной», - обиженно сказала Джейн.
- «О, Джейн, извини, извини! Я просто сейчас в своей голове ясно представил себе механизм деления ядра урана. Это было великолепно! Давай я тебе расскажу».
- «Только давай сейчас внимательно перейдём Виктория-авеню, зайдём в парк Джесус Грин, и там ты мне всё расскажешь, что тебе привиделось».
Так они и сделали. Вершинин с трудом вытерпел переход этой улицы. Ему нетерпелось быстрее рассказать Джейн о своей догадке (догадка – первоначальная форма гипотезы – прим. автора), своей гипотезы. И, перейдя Виктория-авеню, он тут же всё ей рассказал на одном дыхании. Джейн была поражена. Когда она прочла эту статью Ноддак, то у неё была только одна мысль, что Эндрю был прав, и не больше. Дальше она свои мысли не развивала. А тут?!!!
- «Эндрю, … ты велик!» - с восхищением сказала Джейн.
- «Брось, Джейн. Это же так просто, ясно и понятно. Ничего другого здесь быть не может», - весело ответил ей Вершинин.
- «Просто это для тебя. Уже почти месяц этот журнал у нас. Всё наше отделение его уже прочитало и никакой восторженной реакции на эту статью ни у кого нет».
- «И здесь всё просто и объяснимо».
- «Не понимаю, что просто?»
- «Вы – химики, а это статья для физиков. Поэтому твои сотрудники и не обратили на неё никакого внимания. Вы просто мыслите другими химическими категориями, и, поэтому, ничего не поняли. Эта фрау Ноддак ошиблась тем, что поместила эту статью в химический журнал, хотя она по своему смыслу и содержанию предназначена для физиков. И даже для физиков она остаётся не больно то и замеченной, так как это только её, ничем не доказанная гипотеза. Здесь нужен очень точный эксперимент».
- «А я тебе ещё в самом начале разговора сказала, что пока это не подтверждено экспериментально – это даже не сенсация. А просто частное мнение немецкой учёной и не больше. Это я тебе сказала, еще, когда мы были в парке Кристс Писес».
- «Ты меня так оглушила этой новостью, что я иду просто автоматически, не замечая парков».
- «Может, ты и меня не замечаешь?»
- «Что ты! Что ты! Джейн! Как ты можешь так говорить! … Ты же у меня одна и на всю жизнь! На твоём месте никогда … ! Слышишь?! Никогда не будет ни какая другая женщина!»
Но они понимали и старались об этом лишний раз не говорить, что их впереди ждёт разлука на ту самую всю жизнь. Мысль эта была страшна. И сейчас они о ней нечаянно вспомнили. И у обоих как по команде навернулись слёзы и бесшумно полились из глаз. Инстинктивно они бросились в объятия друг друга и крепко всем телом прижались друг к другу. Их поцелуи были солёные, так как обильные слёзы заливали их губы. … Их языки переплелись и нежно тёрлись друг о друга, зубы стучали по зубам. … Какая там физика! В этот миг они вообще забыли, что находятся на Земле. … Потом они сели на ближайшую лавочку под сенью бурых листьев осеннего клёна и сидели на ней, обнявшись. Джейн уткнулась лицом Вершинину в грудь, а он – в её волосы. Аромат её волос перемешивался с запахом опавшей прелой осенней листвы. Так молча, обнявшись, ловя только текущий момент, им было так хорошо. … Казалось, что так будет всегда. Но, к сожалению, так только казалось. Скоро им стало холодно. Они встали и пошли дальше по парку, по дороге, идущей вдоль реки Кам.
Но вскоре этот приступ любви, который за последнее время стал повторяться у них всё чаще и чаще, прошёл и в Вершинине опять заговорил учёный:
- «Джейн».
- «Да, милый».
- «Знаешь, какая мысль мне сейчас пришла в голову?»
- «Нет, … рассказывай», - уже спокойно ответила ему Джейн.
- «Ведь в тяжёлых элементах, таких как уран, их атомная масса растёт в основном за счёт увеличения числа нейтронов в их ядре, так как протоны в большом числе своим электростатическим отталкиванием будут делать их не стабильными и стараться разорвать их ядро. Например, в уране-238, 146 нейтронов на 92 протона (146+92=238 – прим. автора)».
- «Ты к чему это говоришь, милый?»
- «А теперь следи за логикой моих мыслей», - Вершинин сделал небольшую паузу и продолжил: «Если права фрау Ноддак, и атом урана разделяется, то образуется два осколка деления из элементов средней части таблицы Менделеева. … Согласна?»
- «Да», - нерешительно ответила Джейн. Она ещё не поняла логику мысли Вершинина. Поэтому и ответ её был хоть и скорым, но не решительным. А Вершинин продолжал:
- «Но ядрам этих осколков деления по их внутренней природе не надо такой большой избыток нейтронов, который был первоначально в ядре урана. Следовательно, они будут вынуждены избавляться от излишних нейтронов, а эти нейтроны, в свою очередь …», - но Джейн не дала ему договорить, на лету поймав его, не досказанную мысль, которую ей не терпелось закончить самой:
- «Эти нейтроны, которые я назову вторичные, сами спровоцируют деление следующих ядер урана уже второго поколения. Я права?!»
- «Да, Джейн, да! Я именно так и хотел закончить свою мысль! Ты просто читаешь мои мысли!»
- «Глупый. Я же тебя люблю».
И они снова стали целоваться, но уже без слёз, от радости своих научных догадок. Они жили одной душой, одними мыслями, одними целями, но по сути, по воспитанию и своему мировоззрению, были очень разные. …
Нацеловавшись, Джейн задумчиво сказала:
- «Но ведь это и есть те самые цепные реакции, которыми я и занимаюсь в химии, только теперь они появились в ядерной физике!» - и от удовольствия от такой мысли, Джейн зааплодировала себе в ладоши. Но Вершинин несколько её остудил:
- «Пока, Джейн, в физике они ещё не появились. Это только наши с тобой догадки – гипотезы. Но тут вопрос в другом – сколько вторичных нейтронов появится на один акт деления ядра урана? Если их в среднем будет больше одного, то тогда цепная реакция пойдёт, а если меньше – то нет. А ответ на этот вопрос может дать только эксперимент».
- «Это как раз и есть то, что я, математически описывая цепные реакции, называю коэффициентом реактивности», - уточнила Джейн.
- «Вот видишь, а я этого и не знал. Оказывается, у вас в химии уже всё это учтено и математически описано. … Значит нам, физикам, будет легче», - с улыбкой добавил Вершинин.
- «Так что же нам теперь делать, милый?»
- «Ждать, Джейн, пока физики дорастут до наших с тобой мыслей. Ведь даже догадку фрау Иды Ноддак, официально опубликованную, никто из физиков не заметил».
- «Слушай, Эндрю, у меня появилась идея. … А что, если наши с тобой гипотезы рассказать моему папе. Он ведь заведует кафедрой физики в Оксфорде и у него есть своя лаборатория. Для эксперимента ведь надо всего две вещи: это мощный ускоритель элементарных частиц и сверх точный масс-спектрограф, не хуже того, который есть в Берлине в институте Кайзера Вильгельма».
- «Джейн, но ведь это очень дорого. Удастся ли твоему отцу получить такие деньги на эксперимент?»
- «Не знаю, Эндрю. Мы ведь можем ему только рассказать о своих гипотезах. И, если он загорится идеей, то, наверно, постарается достать деньги. Но, зная целеустремлённость отца, я думаю, что ему это удастся».
- «Ну что ж, Джейн, давай попробуем».
- «Хорошо, Эндрю, я ему на неделе позвоню в Оксфорд и договорюсь о встрече. Уверена, он не откажет. Хоть он сейчас и уделяет больше времени политике, но по своей главной сути он всё-таки остаётся физиком».
Так за разговорами они не заметили, как вышли из парка Джесус Грин и, идя по дороге вдоль речки Кам, подошли к мосту Кающейся Магдалины.

 
Мост Кающейся Магдалины – Кембридж (современный вид)

Солнце уже начало клониться к западу и его косые лучи как-то загадочно освещали островерхие черепичные крыши старых готических домов и соборов Кембриджа. Вершинину всё это казалось какой-то сказкой, так не похожей на Россию.
Но научные мысли, которые у него родились в связи со статьёй Иды Ноддак, и которые разогнала в нём Джейн, взволновали его голову и подспудно, помимо его воли, продолжали работать в его мозгу, и он стал рассуждать вслух:
- «Джейн, теперь поставим вопрос так: у нас есть два изотопа урана-235 и урана-238. Спрашивается, ядра, какого из этих изотопов, будут делиться нейтронами: 235-го, 238-го или и тот и другой одинаково?»
- «Сразу тебе могу сказать своё мнение, Эндрю: так как у них разное число нейтронов в их ядрах (в ядре урана-238 на 3 нейтрона больше, чем в ядре урана-235 – прим. автора) то одинаково они делиться уж точно не будут».
- «Тогда ставлю вопрос по-другому, Джейн: ядра какого изотопа урана будут делиться нейтронами лучше: 238-го или 235-го?»
- «Хорошо, Эндрю, давай рассуждать вместе. У них одинаковое число протонов – 92. Но протоны в ядре изотопа урана-238 в среднем будут отстоять друг от друга на чуть большем расстоянии, чем у изотопа урана-235, так как у изотопа урана-238 на 3 нейтрона больше …».
- «Джейн! Джейн! Я догадался! Я догадался!» - восторженно и нетерпеливо закричал Вершинин.
- «Нет уж, Эндрю, и я тоже догадалась, дай уж мне закончить свою мысль!»
- «Ну хорошо, только давай быстрей!»
- «Не спеши, Эндрю, и внимательно слушай», - Вершинин невольно поджал губы и замолчал, нетерпеливо приготовившись слушать то, что уже сам прекрасно понял. Нетерпение его мучило, но безграничное уважение к Джейн заставило его молчать. А Джейн подробно, методично и медленно стала развивать свои мысли:
- «Чем положительно заряженные протоны дальше отстоят друг от друга, тем сила их взаимного электростатического отталкивания будет меньше, и наоборот – чем протоны стоят друг к другу ближе, тем эта сила будет больше. А ядро урана как раз и разрывается этой силой. Следовательно, раз в ядре изотопа урана-235 протоны стоят ближе друг к другу, чем в ядре изотопа урана-238, то электростатическая сила разрывающая ядро изотопа урана-235 будет больше, и, следовательно, этот изотоп и будет делиться гораздо лучше, чем изотоп урана-238».
- «Браво Джейн! Браво! Я именно это и хотел сказать! Ты просто опередила меня на пол шага».
- «Эндрю, но этот чисто логически выведенный вывод очень легко доказывается», - уверенно сказала Джейн, но тут же и добавила: «Правда доказывается косвенно, а не на прямую».
- «Как?! Джейн! … Не томи, говори!»
Тут уж мысли Джейн явно забежали вперёд мыслей Вершинина. Ей это было приятно осознавать – ведь и она тоже что-то стоит в науке! В этот момент они подошли к великолепному по красоте мосту Вздохов, и Джейн ясно и чётко выразила свою мысль вопросом:

 
Мост Вздохов – Кембридж (современный вид)

- «Эндрю, если посмотреть в справочник, то в чистом природном уране только 0,7% процента содержится изотопа урана-235, остальное – изотоп урана-238. Тебе это ничего не говорит?»
Услышав это, Вершинин эмоционально ударил себя ладонью по лбу:
- «Дурак я – дурак! Как же я сам сразу не догадался! Конечно, это может быть только так, так как изотоп урана-235 просто спонтанно (спонтанно – научный термин, заменяющий слово «самопроизвольно» - прим. автора) распадается, и быть его в природе в большем количестве просто физически не реально. Следовательно, наша с тобой гипотеза, о том, что в основном делится изотоп урана-235 – верна! Ты абсолютно правильно объяснила факт столь низкой концентрации этого изотопа в природе», - и они сразу восхищённо посмотрели друг на друга.
Те научные истины, о которых они сейчас, рассуждая чисто логически, спонтанно догадались, были, по своему значению, гораздо выше их любви. По сравнению с ними их любовь была мелка и незначительна, но именно она родила эти великие гипотезы! Для них их любовь была так же велика, как и эти гипотезы. Но они это осознавали подспудно, не отдавая в этом себе отчёта. Они просто радовались рождению этих гипотез, они украшали их любовь, делали её какой-то особой, выдающейся, не имеющей аналогов в истории науки.
Мост Вздохов остался позади. Они уже приближались к кухонному мосту, за которым начинался университетский городок. Солнце уже скрылось и сразу похолодало. Стали наступать сумерки.
Неожиданно Вершинин опять ударил себя ладонью по лбу от тех эмоций, которые его неожиданно охватили. Он, даже, застонал и слабым голосом промолвил:
- «Джейн, Джейн – мой научный руководитель гений!»
- «Я не понимаю тебя, Эндрю. Поясни. Что случилось?»
Но, чтобы прийти в себя, Вершинину требовалось какое-то время. Он не мог так сразу всё объяснить. Джейн всё это видела и не торопила его. Наконец Вершинин взял себя в руки и сказал:
- «Только сейчас я понял, почему мой научный руководитель в Ленинграде поручил мне заниматься темой разделения изотопов».
- «Как его звать?» - заинтересованно спросила его Джейн.
- «Иоффе Абрам Фёдорович».
- «Не знаю такого», - и тут же добавила: «А почему ты считаешь его гениальным?»
- «Как же, ведь в то время ещё не было статьи фрау Иды Ноддак и у него не было даже материала, чтобы догадаться до чего мы с тобой сейчас додумались. И, не зная всего этого, он уже тогда на чистой научной интуиции поставил мне эту задачу. Эту великую интуицию я и называю – гениальность! … Но, понимаю это только я», - потом он глубоко вздохнул, задумался и уже спокойно добавил: «Отделять из природного урана его изотоп-235 от изотопа-238. … Колоссально! … Так далеко предвидеть! … Теперь я понимаю весь глубокий смысл моей работы …».
- «Да уж, действительно», - понимающе согласилась Джейн.
- «Он мне тогда сказал», – продолжал Вершинин: «что пройдёт год – два и все физики мира будут заниматься этой темой. … Как далеко он уже тогда видел!»
Дальше случилось непредвиденное, хотя и очень логичное. Вершинин даже побледнел. Ему стало страшно.
- «Что с тобой, милый?» - испугавшись, спросила его Джейн.
- «Джейн, я сейчас попытался пофантазировать, и мне сразу стало страшно».
- «В чём дело? Не интригуй меня. Рассказывай».
- «Я только на мгновение представил себе, что, если мы разделим изотопы урана и выделим в чистом виде изотоп урана-235 и облучим его, хотя бы одним нейтроном. При этом, если предположить, что твой коэффициент реактивности, как ты его называешь, будет больше единицы!!!»
- «Ах! Эндрю! … Я всё поняла!».
Глаза Джейн мгновенно округлились, она инстинктивно прикрыла рот рукой. Молчал и Вершинин. Они оба одновременно догадались, что тогда вся масса изотопа урана-235 мгновенно прореагирует и распадётся на осколки деления средней части таблицы Менделеева. А это неизбежно приведёт к взрыву колоссальной разрушительной силы. Сам механизм взрыва они даже не обсуждали. Он им был и так ясен. Разлетающиеся осколки деления изотопа урана-235 под действием электростатических сил отталкивания положительно заряженных протонов, будут иметь колоссальную кинетическую энергию. Стукаясь о стенки сосуда или о другие ядра, эти осколки замедлятся, и тогда их огромная кинетическая энергия мгновенно превратится в потенциальную энергию мощнейшего теплового электромагнитного излучения. Причём скорость ядерного взрыва будет гораздо больше обычного взрыва химических взрывчатых веществ.
Они не заметили, как прошли уже вдоль набережной речки Кам весь университетский городок и приблизились к Математическому мосту.

 
Математический мост – Кембридж (современный вид)

В Кембридже стало совсем темно. На улицах зажглись фонари. Желудки Вершинина и Джейн уже требовали еды и посылали им соответствующие сигналы в мозг. Но они оба даже не обратили внимания на чувство голода, перед той страшной истиной, которая им сейчас открылась. Они шли молча, и эта истина всё яснее и яснее откладывалась в их мозгу. Да, это была обычная инерция понимания. Но понимания чего!!! … Понимания неслыханного, что неизбежно скоро перевернёт жизнь всех людей планеты, что коренным образом изменит всю мировую политику, … что поставит мир на грань угрозы его исчезновения! … Колоссально!!!
- «Эндрю», - жалобно позвала его Джейн: «может коэффициент реактивности всё же будет меньше единицы?»
- «Не думаю, Джейн», - мрачно ответил ей Вершинин: «Повторяю, здесь нужен эксперимент».
- «Так что же будем делать, Эндрю?»
Вершинин задумался, потом сказал:
- «Во вторник, Джейн, ты принеси мне не только перевод статьи Иды Ноддак на английском языке, но и сам журнал. Я его дам почитать Чедвику и попрошу его, потом дать почитать самому Резерфорду. Сам я к нему прямого доступа не имею. Насколько я знаю, они владеют немецким языком. Потом у Чедвика спрошу их мнение. А ты, не мешкая, звони отцу. Нам надо с ним встретиться и всё ему рассказать. Может ему при его кафедре в Оксфорде удастся поставить этот эксперимент. Тогда многое станет ясным», - потом, ещё раз подумав, добавил: «Джейн, ты хоть осознаёшь, что сейчас мы решаем проблемы мирового масштаба?!!!»
- «Да, милый, только очень есть хочется», - всё-таки чувство голода у Джейн заглушило осознание ею масштаба обсуждаемых проблем.
С Математического моста они свернули на Силвер-роуд, потом на Трампингтон-роуд и, как всегда поужинали в ресторане при отеле, где жил Вершинин. Он заказал роскошный ужин с шампанским, икрой, креветками и устрицами. Вершинин очень хотел угостить Джейн чем-нибудь вкусным.
- «Эндрю, ты заказал слишком роскошный ужин. А потом опять будешь голодать».
- «Не волнуйся, милая. Мне увеличили командировочные деньги в два раза».
- «Это наверно из-за запроса отца на твои научные наработки?»
- «Не знаю, Джейн. Но пока мне никто из моего начальства не давал команду передать ему мои наработки».
Вершинин лукавил, так как прекрасно знал, за что ему так резко увеличили командировочные деньги. Но говорить об этом Джейн было нельзя.
Когда они стояли у подъезда её дома на Харвей-роуд и целовались перед расставанием на ночь, сильнейшее желание проснулось во всём теле Вершинина. Он не хотел расставаться с Джейн на ночь. Каждая клеточка его организма просила его об этом, кричала: «Я хочу её!!!»
- «Может Джейн намекнуть?» - подумал кто-то лукавый, сидящий в его сознании, и тут же стал добивать другого порядочного и совестливого Вершинина: «Она же этого сама хочет, посмотри в её глаза. Ну, не бойся, намекни! … И она не устоит, впустит тебя к себе на квартиру. … Смелее, тебя же ждёт ночь неслыханных наслаждений, давай!».
Но другой совестливый голос его сознания говорил другое:
- «А что ты ей можешь предложить взамен этого? Ведь тебя могут в любой момент отозвать из Англии. А она останется одна с ребёнком без мужа. – Нет, нет и нет. … Если она сама этого не хочет – то нет. Как ты тогда-сам-то будешь жить со своей совестью, зная, что в угоду своему личному эгоистическому удовольствию, сделал несчастной её, а ребёнка обрёк на безотцовство!»
А искушение, тем не менее, всё нарастало и нарастало, и лукавый голос шептал ему на ухо:
- «Если очень хочется, то – можно. Ну, … решайся! Она этого ждёт. Что, сам не видишь!»
И, как воскресший великан, из глубин его совести донеслось:
- «Нет! Нет! Нет!» - а вслух он сказал: «До свидания, Джейн. До завтра. Спокойной ночи».
- «Спокойной ночи, милый», - и, как будто, всё же нотки разочарования он различил в её голосе.
……………………………………………………………………………
Начиная с понедельника, они действовали, так, как и наметили. Во вторник на обеде Джейн передала Вершинину в рукописи перевод статьи Иды Ноддак «О 93-м элементе» и сам журнал «Прикладная химия» за сентябрь 1934 года, где она была напечатана. Вершинин внимательно прочёл эту статью в переводе, а сам журнал дал на прочтение Джеймсу Чедвику, указав ему на эту статью.
- «Мистер Чедвик, меня заинтересовала статья немецкого химика Иды Ноддак «О 93-м элементе». Здесь она критикует выводы, которые сделал Энрико Ферми, облучив уран нейтронами, которые Вы открыли. Мне очень интересно Ваше мнение, а, так же и мнение сэра Эрнеста Резерфорда. Я надеюсь, Вы дадите и ему почитать эту статью».
- «Кто она такая, чтобы оспаривать мнение человека, которого хотят номинировать на Нобелевскую премию? … Но всё равно, мистер Вёрши, статью прочту, дам почитать её своему патрону (то есть Резерфорду – прим. автора) и скажу Вам наше общее мнение».
На следующий день он вернул Вершинину журнал со словами:
- «Наше с патроном мнение одно – ядра атомов, данные природой, неделимы. Этой даме не следует лезть туда, в чём она не разбирается», - и всё!!!
Вот так! Вот и светилы науки! Вершинин с трудом воздержался от возражений человеку, которого, уже было ясно, собирались номинировать на Нобелевскую премию в следующем году. Кто он такой против самого Чедвика?!
- «Ладно», - подумал Вершинин: «осталось ещё спросить мнение сэра Линдеманна. А оно не менее ценное. Это человек очень большого и трезвого ума».
В пятницу на обеде Джейн сказала Вершинину, что поговорила по телефону с отцом и что он ждёт их в субботу утром у себя дома на Пикадили в Лондоне. Статью Ноддак он тоже читал и у него уже есть своё мнение.
- «Отлично», - сказал ей Вершинин, и в субботу утром они вместе с Джейн сели на лондонский поезд.
Линдеман, как и в тот раз, принял их в гостиной у горящего камина. Это было очень кстати, так как уже было начало ноября и в Англии уже было достаточно холодно. Поздоровавшись с гостями и рассевшись в свои кожаные кресла напротив камина, сэр Линдеманн начал издалека:
- «На языки пламени, как и на волны прибоя можно смотреть долго. Вечно изменяющаяся картина и естественные природные звуки не утомляют зрения и слуха. Глядя на это бесконечное естественное движение, отметается всё мелкое напускное, сиюминутное. И невольно человек начинает думать о вечном», - глубокомысленно сказав это, он немного помолчал, продолжая задумчиво смотреть на языки пламени, затем продолжил: «А, тем временем постепенно и неуклонно, день за днём, жизнь проходит, и невольно задаёшься вопросом: пламя и прибой будут существовать вечно. Они были до тебя, будут и после. А что ты полезное сделал в этот краткий миг, отпущенный тебе жизни? И когда оглянешься вокруг, то видишь, как масса людей прожигают свою единственную неповторимую жизнь в погоне за мелкими личными удовольствиями, так и не поняв, что самое большое удовольствие в жизни – это осознание того, что ты что-то полезное сделал для общества и оставил после себя», – потом сэр Линдеманн замолчал и уже молча продолжал смотреть на огонь. Было ясно, что сейчас с ним надо говорить только о больших крупных проблемах. Мелочи, суета повседневной жизни, были для него в данный момент где-то там, далеко внизу, куда он даже не хотел смотреть.
- «Неужели такое настроение у него вызвала статья Ноддак?» - подумал Вершинин: «Неужели мы мыслим одинаково? Неужели и он осознал, к какому порогу сейчас подошло человечество? Как резко сейчас поменяется ход истории?»
Джейн любила своего отца и, поэтому, хорошо знала все его настроения. Начать разговор надо было именно с высоты его мышления. Своим монологом сэр Линдеманн как бы косвенно намекнул на это.
- «Может быть, именно обдумывание статьи Иды Ноддак и вызвало у папы такой философский настрой мыслей? Ведь дух захватывает от тех гипотез, которые мы с Эндрю насочиняли, обсуждая её», - подумала Джейн.
Она мысленно подбирала слова, чтобы именно с этой высоты начать с ним разговаривать, тем более, что тема разговора того стоила. В прошлую субботу она с Эндрю ясно увидела первые слабые лучики нового атомного мира. Очень хотелось получить поддержку своим догадкам. Правильно ли они с Эндрю рассуждали, правильно ли строили свои гипотезы? Но пока Джейн продумывала начало разговора, сэр Линдеманн задал вопрос Вершинину:
- «Мистер Вёрши, Вы человек из абсолютно другого мира. Как у вас принято думать о назначении жизни человека?»
- «Да, наверно, так же, как и у вас, как Вы сейчас сказали, только говорим мы это другими словами».
- «Интересно какими?»
- «Сразу так и не сказать. … Дайте сосредоточиться», - и Вершинин стал смотреть на огонь, не видя его и, даже, потёр свои виски, как бы стимулируя свой мозг. Он думал. Он сосредотачивался. Перед ним был очень умный человек и задал ему очень глубокий вопрос. Надо было ответить ему на его уровне. Но никакие красивые эффектные мысли на ум не приходили и тогда он ответил ему очень просто:
- «Мистер Линдеманн, я недавно купил у нас в посольстве новую книгу нашего советского автора. Вы её, конечно не знаете. Она только-только вышла у нас и на английский язык ещё не переведена. Её автор – Николай Островский и называется она «Как закалялась сталь». … Так вот, … Я согласен с автором этой книги, который прямо отвечает на Ваш вопрос. Эту цитату буду говорить по памяти, могу и ошибиться, … хотя … вряд ли – она маленькая, компактная и очень логичная. В ней нет ни одного лишнего слова. А звучит она так: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы умирая, смог сказать: вся жизнь, и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за счастье человечества». Здесь Вершинин преднамеренно изменил цитату. У Островского звучит «… за освобождение человечества». Но это бы вызвало ненужный спор с сэром Линдеманном. Это бы его завело. А зачем это сейчас надо?
- «Великолепная цитата, мистер Вёрши. Это очень хорошо, что у вас пишут такие книги. … Я вообще очень высокого мнения о русской литературе», - и он стал перечислять русских авторов. Сразу стало ясно, что он человек начитанный. А между тем Линдеманн продолжал: «Это, прежде всего Толстой, Тургенев, Достоевский, Чехов. Да, особенно Тургенев. Наш английский классик Генри Джеймс даже считает его своим учителем. … А какие у Тургенева глубокие женские образы! О! …»
В этот момент Джейн, обдумав, как начать разговор, с которым они приехали, сказала:
- «Папа, мы приехали к тебе не обсуждать русскую классическую литературу. … Ты понимаешь, папа, что Ида Ноддак, не понимая сама, услышала первые самые слабые звуки новой эры! Эры атома! Ведь не только изменится весь взгляд на науку, но и кардинально поменяется вся политика в мире! Папа, сейчас не до литературы! Я прошу тебя, пожалуйста, выслушай все наши догадки, гипотезы, которые мы с Эндрю вместе обсудили. После прочтения статьи Иды Ноддак. Папа! … Это же колоссально! Пройдёт ещё несколько лет, и мы не узнаем мир. Мы в преддверии новой эры!»
- «Успокойся, дочка», - прервал её отец: «начинай рассказывать всё по порядку. А я буду тебя внимательно слушать. Посмотрим, насколько наши мнения совпадут. Я ещё месяц назад прочёл эту статью, обдумал её и уже начал действовать. И именно эта статья и вызвала у меня мысли о вечном. Судя по твоим эмоциям, Джейн – мы будем единомышленники. Это меня радует. … Ну, ладно, давай рассказывай».
И Джейн начала рассказывать все те гипотезы, которые они вместе с Эндрю составили на основе чисто логических рассуждений. Сначала она обосновала сам механизм деления ядра урана, потом объяснила логику неизбежного появления вторичных нейтронов. Затем так же логично обосновала возможность цепной ядерной реакции деления ядер урана-235. В этом месте рассказа она сделала упор на необходимость постановки эксперимента, чтобы из опыта выяснить значение коэффициента реактивности. Здесь она особо подчеркнула, что, если этот коэффициент будет больше единицы, то это неизбежно приведёт к взрыву колоссальной невиданной ещё на Земле силы. А так как они с Эндрю предполагают, что эксперимент покажет, что коэффициент реактивности обязательно будет больше единицы, – то появления такого чудовищного смертоносного оружия не избежать. А это ужасно, если у человечества появится такое оружие. Это коренным образом изменит не только всю политику во всём мире, но и изменит весь дальнейший ход всемирной истории. Окончила она свой рассказ тем, что логически обосновала наибольшую вероятность того, что основным делящимся материалом будет изотоп урана-235, а не урана-238. При этом она даже привела косвенное доказательство этого тем фактом, что в природном уране содержится всего 0,7% изотопа урана-235, остальное – уран-238. Последними её словами был восторг того, что теперь ей придётся заниматься цепными реакциями в ядерной физике, а значение научной темы Эндрю вообще взлетело до небес.
Пока Джейн говорила, сэр Линдеманн, сидя в кресле и подперев голову рукой, внимательно её слушал, изредка кивая головой в знак одобрения и улыбаясь при этом. А когда Джейн окончила говорить, он удовлетворённо вытянулся в кресле и, ни слова не говоря, позвенел в колокольчик. Дверь в гостиную бесшумно отворилась, и в неё вошёл Джим. Линдеманн слегка махнул ему рукой, Джим понимающе кивнул ему в ответ головой и через минуту он уже вкатил в гостиную свой поднос на колёсиках, полностью заставленный различными сэндвичами и пирожками. В руке он держал дымящийся кофейник. Вершинина восхитила эта сцена без слов – насколько хозяин и его слуга понимают друг друга.
- «Формально у нас бы сказали, что они классовые враги», - подумал Вершинин: «А на самом деле почти родные люди. Ах! Если бы у нас все подчинённые с таким уважением и почтением относились к своим начальникам!» - потом ещё подумал и окончил свою мысль: «Но и начальники должны этого стоить».
Лицо Линдемана сияло улыбкой:
- «Джейн, я горжусь тобой!»
- «Спасибо, папа, но это наше совместное мнение с Эндрю».
- «Хорошо, я горжусь вами обоими».
- «Папа, а как твоё мнение?»
- «Дети, давайте перекусите, а потом я вам расскажу своё мнение и то, что я уже в этом направлении делал».
- «Вы нас интригуете, мистер Линдеманн. Скажите хотя бы главное: Вы одобряете наши гипотезы или нет?» - нетерпеливо спросил его Вершинин, откусывая сэндвич с беконом и сыром.
Сэр Линдеманн не стал напускать на себя важность, набивая себе дешёвые очки своей паузой и глубокомысленным молчанием, а сказал сразу и просто:
- «Вы полностью по всем позициям разделяете мою точку зрения. Размышляя над статьёй фрау Ноддак, я пришёл к тем же самым гипотезам, что и вы. Это меня и восхитило», - потом, откусив кусочек яблочного штруделя и запив его глотком кофе, он ещё раз, как бы сосредоточенно посмотрел на языки пламени камина. Но, на самом деле, он их не видел, а смотрел глубоко внутрь себя, туда, в сердцевину своего сознания, где и рождались его самые заветные мысли, и тихо и задумчиво сказал:
- «Осознание величия тех научных открытий, в преддверии которых мы сейчас стоим, и последующее неизбежное коренное изменение всей промышленности, на основе которой принципиально изменится вся мировая политика, окрыляет душу человека, понимающего всю глубинную суть предстоящих событий, и наполняют его жизнь глубоким смыслом. Всё остальное, по сравнению с этим, видится мелким, суетным, ничтожным. Вот почему меня, после размышления над этой статьёй и потянуло на высокую философию о смысле человеческой жизни. Вот почему я так часто исполняю партию фортепьяно во втором концерте Рахманинова для фортепьяно с оркестром. Нам выпало жить в великое время. И та страна, которая раньше вступит на путь создания атомной промышленности, получит колоссальное военное и политическое преимущество. И здесь огромную роль сыграет мудрость их лидеров», - Линдеманн облегчённо вздохнул, почувствовав удовлетворение от того, что он сформулировал и высказал свои неясно витавшие у него в голове мысли, затем, уже весёлым, добродушным голосом закончил: «А теперь, дети, как следует позавтракайте и я дальше вам расскажу, что я уже сделал в этом направлении и что собираюсь делать».
- «Папа, этими странами должны быть Англия и Россия», - довольным голосом сказала Джейн, добавляя себе сливки в кофе.
- «Кушайте, … кушайте», - так же добродушно и доброжелательно сказал Линдеманн и ласково потрепал Джейн по руке.
Как Джейн любила эти очень редкие ласки отца! Других она раньше и не знала. Теперь появились ласки Эндрю. Каждая из них была так сладостна, но, в то же время, и острой болью её мозг разрезала мысль, что в скором времени они могут прекратиться навсегда. И от этой горечи они становились ещё слаще, так, как это бывает в первый раз. Но никто и никогда не займёт в её душе место Эндрю! …
Постепенно все утолили свой утренний голод и разговор продолжился. Начал его Линдеманн:
- «Я подготовил обращение ректора Оксфордского университета в Департамент образования и науки. И, через попечительский совет университета, мы его туда переслали. В обращении я просил выделить финансирование для оснащения лаборатории моей кафедры. Я запросил строительство мощного ускорителя и сверхточного масс-спектрографа, для того чтобы повторить опыты Ферми, но не с голословным утверждением, а с точнейшим химическим анализом полученных результатов. Конечно, это довольно крупное финансирование, так как они предполагают строительство под них специального здания. Я, как следует обосновал крайнюю нужность этого проекта. Учёный совет университета меня поддержал, но – Правительство всё отклонило. Оно сослалось на то, что только недавно потратили 15 000 фунтов стерлингов на оснащение лаборатории для русского учёного Кэпицэ (Капицы – прим. автора) за которого просил сам великий Резерфорд. Под действием его авторитета и мировой известности Правительство пошло ему навстречу», - тут сэр Линдеманн прервал свой монолог и обратился уже к одному Вершинину:
- «Надеюсь, Вы его знаете?»
- «Конечно».
И тут сэр Линдеманн продолжил дальше:
- «Но русские меня всегда восхищали. При очередной поездке Кэпицэ в отпуск на Родину, они его заперли и больше из страны не выпускают. Но, самое интересное, – как к этому отнёсся сам Резерфорд?»
О том, что Капица «попался» Вершинин и Джейн знали и так, но им было интересно, как к этому отнёсся Резерфорд. Этого они не знали и с интересом слушали Линдеманна. А он продолжал:
- «А Резерфорд добился разрешения переслать всё оснащение этой лаборатории для Кэпицэ ему в Москву! … А, каково?! … Каковы русские! … Ими можно только восхищаться. Так просто заполучить такую лабораторию! … Бесконечно прав мой патрон (то есть Черчилль – прим. автора), когда говорит, что русские всегда действуют исходя из своих национальных интересов».
- «Но позвольте, мистер Линдеманн», - перебил его Вершинин: «Здесь дело не в моём Правительстве, а в позиции Резерфорда. Не захоти он передавать оснащение лаборатории Капицы, английское Правительство его бы в этом только поддержало».
- «Да, это так. Но Резерфорд никогда не был политиком, да, и по большому счёту – англичанином. Он как был новозеландцем, так им и остался. Политические интересы Англии ему чужды».
- «Не согласен с Вами, мистер Линдеманн», - твёрдо вставил Вершинин: «Сэр Резерфорд истинный учёный до мозга костей. А наука – она интернациональна. Она принадлежит всему миру».
- «Только ваше Правительство, мистер Вёрши, почему-то не разделяет Вашу точку зрения. И, если вы – русские, первые сделаете свою атомную бомбу, то вряд ли поделитесь этим секретом со всем миром. Об этом я могу спорить с кем угодно и на что угодно, так как заранее знаю, что наверняка этот спор выиграю. … К сожалению, большие учёные никогда не были политиками, и в этом их большая детская наивность».
- «Папа, Эндрю – прекратите», - Джейн пыталась унять этот спор, который, по её мнению, ничем хорошим не мог кончиться: «Лучше расскажи, что ответило Правительство на твоё обращение?»
- «Наше Правительство отклонило это обращение, сославшись на то, что и так зря потратило большие деньги по просьбе Резерфорда на лабораторию для Кэпицэ. … Вот так!»
- «Что же теперь делать, папа?!» - раздосадовано непроизвольно вскрикнула Джейн: «Ведь это так важно!»
Сэр Линдеманн печально усмехнулся. Было видно, что он и это продумал. Сейчас он впервые назвал атомную бомбу своим именем, то, что Вершинин и Джейн боялись даже произнести. Так что же он скажет сейчас?
- «Наше нынешнее Правительство Рэмси Макдональда смотрит на науку как на один из мелких атрибутов государства, типа того, как обычные люди смотрят на музыку, литературу, живопись и так далее, … а тут ещё к ним и наука. Ждать от такого Правительства можно только одного – как быстро оно покинет свои посты».
- «Какой кошмар!» - тихо, но жёстко промолвила Джейн и закрыла своё лицо руками. А Линдеманн, не обращая внимания на реплику дочки, продолжил:
- «Сейчас как воздух нужна новая политическая власть. Я её связываю с патроном. Но весь парадокс ситуации заключается в том, что для того чтобы ему прийти к власти, ситуация в мире должна накалится до предела. Только тогда всем англичанам станет ясно, что Правительство надо срочно менять. И только тогда королю ничего не останется делать, как утвердить на этот пост Черчилля. Поэтому, как это ни странно звучит – чем хуже, тем лучше. А уж патрон меня будет слушать, я в этом не сомневаюсь. И только тогда всё сразу встанет на своё место» (В будущем, всё так и случилось. Когда 10 мая 1940 года Черчилль стал премьер-министром Англии, а Фредерик Линдеманн – министром без портфеля, то под влиянием Линдеманна, Черчилль первым в мире сразу начал английский атомный проект под кодовым названием «Трубный сплав», целью которого было получение атомной бомбы. Но, по ряду причин, этот проект не удался, о чём подробно будет сказано в эпилоге – прим. автора).
Дальше разговор между Линдеманном, Вершининым и Джейн был уже не интересен. Вершинин и Джейн поняли позицию сэра Линдеманна на статью Иды Ноддак и узнали для себя много нового. Затем всё произошло также, как и в прошлый их приезд. Чуть позже они всей компанией поехали ужинать в ресторан Рулес, потом гуляли по набережной Темзы в вечернем Лондоне. На следующий день они посетили Британский музей.
После успешного разговора с сэром Линдеманном, когда выяснилось полное совпадение всех мнений и гипотез, вызванных анализом статьи Иды Ноддак, Вершинин и Джейн пребывали в состоянии душевной приподнятости, что обострило их впечатлительность от осмотра историко-археологических экспонатов Британского музея. Эти экспонаты навевали им одну мысль – как логично плавно развивалась цивилизация, начиная ещё с до античных времён.  И как ярко на этом плавном фоне вспыхивали


 
Британский музей снаружи (современный вид)


 
Британский музей внутри (современный вид)

отдельные вспышки великих скачков тех научных открытий, которые выводили цивилизацию на качественно новый уровень. И невольно эту, увиденную ими, логику развития цивилизации они переносили на день сегодняшний. Обменявшись парой фраз, они поняли, что мыслят одинаково. Но сейчас плавное развитие цивилизации было ещё только в преддверии того великого научного скачка, который они вместе с сэром Линдеманном ясно увидели. Им оставалось только ждать естественного развития событий. Где и когда это возникнет, они не могли знать. Но то, что до этого сачка время уже начало отсчитывать последние годы – им было абсолютно ясно. Такова была общая вечная генеральная логика развития всей цивилизации во все времена во всех странах. И Британский музей это наглядно демонстрировал.
А вечером Вершинин и Джейн сели на поезд и убыли в Кембридж.
……………………………………………………………………………
Когда Артузову утром принесли пакет с донесениями из различных резидентур, он начал их быстро просматривать, чтобы определить приоритет, с какого начать чтение. Но когда он наткнулся на донесение агента Соколика из английской резидентуры, на котором уже стоял штамп с грифом секретности, он прекратил свой просмотр, сразу вскрыл этот пакет и углубился в чтение. И чем он больше читал его, тем всё большее и большее недоумение выражалось на его умном лице. Но он всё же заставил себя дочитать его до конца, надеясь, что может под конец Соколик всё же что-то интересующее его напишет. Но этого не случилось. Он тихо ругнулся и позвонил в английское отделение внешней разведки НКВД:
- «Передайте агенту Соколику, чтобы он подобные донесения писал своему научному руководителю. И ещё раз напомните ему, что разведку интересуют прежде всего политические новости и новейшие военно-технические направления развития вооружённых сил Англии».
- «Слушаюсь, товарищ корпусной комиссар», - услышал он в ответ.
Было ясно, что столь умный человек с блестящим инженерным образованием (с отличием окончил металлургическое отделение Петроградского политехнического института в 1917 году – прим. автора) не понял ничего.


9.  Год науки

С тех пор прошло чуть более четырёх лет. Стоял декабрь 1938 года. Год назад в октябре 1937 года умер Эрнест Резерфорд. Отношения между Вершининым и Джейн всё время оставались на одном уровне. Они были неразлучны, но и только. Заметных продвижений вперёд, резких рывков в ядерной физике не наблюдалось. По-прежнему большинство физиков считало, что ядро атома, данное природой – неделимо. Статья Иды Ноддак подавляющим большинством физиков осталась не замеченной. Казалось, что наступило какое-то научное затишье. Но так только казалось. Наука – ядерная физика была беременна гигантскими открытиями. Вся внутренняя природа науки требовала родов. И они, наконец, произошли.
17 декабря 1938 года немецкий радиохимик Отто Ган вместе со своим ассистентом Фрицем Штрассманом в Берлине в Химическом институте имени кайзера Вильгельма повторили опыт 1934 года Энрико Ферми по облучению урана нейтронами.

 
Лауреат Нобелевской премии Отто Ган
 
Фриц Штрассман
Но, в отличие от Ферми они уже располагали сверхточным по тому времени масс-спектрографом. В результате опыта они обнаружили радиоактивный барий. Вывод из опыта стал слишком самоочевиден. Как сказал сам Отто Ган: «Ядро урана «лопается», расщепляясь на более лёгкие элементы». Так официально было открыто расщепление ядра. 6 января 1939 года Отто Ган в журнале «Naturwissenschaften» опубликовал статью «О доказательстве возникновения щелочноземельных металлов при облучении урана нейтронами и их свойствах». Отто Ган ещё сомневался в результатах этого опыта и решил посоветоваться со своим другом и соратником Лизой Мейтнер, которая в то время эмигрировала в Швецию, спасаясь от нацистского преследования (по национальности она была еврейкой – прим. автора). Он написал ей письмо в Стокгольм.

 
Лиза Мейтнер

Лиза Мейтнер получила это письмо, находясь в пригороде Стокгольма вместе со своим племянником Отто Фришем – тоже физиком, работавшем в Копенгагене в Институте теоретической физики, возглавляемым Нильсом Бором. Когда Лиза Мейтнер прочла это письмо в присутствии своего племянника, она тут же поняла, что произошло деление ядра урана. О чём она тут же написала письмо Отто Гану. А вернувшийся в Копенгаген её племянник Отто Фриш сразу всё рассказал Нильсу Бору. Услышав всё это, Нильс Бор воскликнул:
- «Как же мы до этого раньше не додумались!»
В этом же 1939 году знаменитый французский физик лауреат Нобелевской премии Фредерик Жолио Кюри в Париже в Колледж де Франц экспериментально  доказал,  что  число  вторичных  нейтронов,  получаю-
 
Отто Фриш
 
Лауреат Нобелевской премии Нильс Бор
 
Лауреат Нобелевской премии Фредерик Жолио Кюри
щихся от распада ядра урана больше одного (тогда он определил это число как 3,7 сейчас оно уточнено как 2,43 – прим. автора). Всё!!! Научный путь к производству атомных бомб был официально открыт и доказан! Как говорится, – всё остальное было только делом техники. То, о чём ещё в 1934 году чисто логически, анализируя статью Иды Ноддак, догадались Вершинин с Джейн, и, независимо от них – сэр Линдеманн, – стало официально подтверждено на основе реальных экспериментов. Но в этот год открытия в ядерной физике посыпались как из рога изобилия.
В этом же 1939 году три физика Р. Роберте, Р. Мейер и П. Ванг экспериментально доказали, что и сами осколки деления ядер урана так переполнены нейтронами, что через некоторое время (от нескольких миллисекунд до нескольких минут – прим. автора) так же испускают запаздывающие нейтроны. Это открытие имело колоссальное практическое значение, так как этим теоретически была обоснована возможность реального практического построения ядерных реакторов. Потому что только за это реальное ощутимое время запаздывания можно было технически организовать управляемую цепную реакцию деления ядер урана.


10. Прощание

Но вся ирония судьбы заключалась как раз в том, что именно в год таких великих открытий в науке и началась Вторая мировая война. 1 сентября Германия напала на Польшу, а уже 3 сентября Англия, связанная договором с Польшей, объявила войну Германии. Стало ясно, что Советское правительство не оставит своих стажёров в воюющей стране. Вершинин и Джейн это сразу прекрасно поняли. Время их идиллии кончалось. Та угроза разлуки, постоянно висевшая над ними, отравлявшая им жизнь, вот-вот должна была осуществиться. Они, как приговорённые к казни, у которых был не ясен срок исполнения приговора, привыкли к такому положению и временами даже забывали о приговоре. Но теперь они поняли, что скоро, очень скоро им объявят этот срок.
В субботу 9 сентября, они, как всегда, гуляли по паркам Кембриджа своим любимым маршрутом. Они упивались впечатлениями окрестностей Кембриджа со всею силой впечатлительности утончённых натур. Они жались друг к другу и почти не разговаривали. Им было не до разговоров. Итак, всё было ясно. Оставалось ценить каждый день, каждый час, каждую минуту, когда они ещё могли быть вдвоём. Они часто в укромных местах останавливались, крепко обнявшись в упор смотрели друг на другу в глаза, плакали и целовались, стараясь удержать в памяти эти последние мгновения, когда они ещё были вместе. Их поцелуи были солёные. А потом Джейн прятала своё лицо у него на груди и снова плакала. А Вершинин, при этом, крепко прижимал её к себе, нежно гладил рукой её волосы, вдыхал их аромат и тоже плакал. Эти последние дни казались им обоим ещё более прекрасными ещё и потому, что грозно и невидимо приближался конец их отношениям. Избежать этого конца они не могли. Когда они подошли к подъезду её дома на Харвей-роуд, то Джейн, схватившись двумя руками за обшлага пиджака Вершинина и глянув своими заплаканными глазами прямо в глубину его карих глаз, чётко и уверенно сказала:
- «Эндрю, я не хочу расставаться с тобой на ночь. Теперь ночуй у меня».
Вершинин уже предполагал, что эта прогулка именно так и закончится. Но сделать самому этот шаг он не мог. Его глубокая порядочность не давала ему это сделать. И, даже сейчас, услышав такое, и не мысля себя, как он теперь проведёт ночь без Джейн, он хотел сказать ей, что от этой минутной слабости она может испортить себе всю жизнь, что потом, возможно, она будет сожалеть об этом, так как он ничего не может ей предложить взамен кроме разлуки. Он успел сказать только одно первое слово:
- «Джейн …», - но она его тут же перебила, приложив свою ладонь к его устам:
- «Нет! Нет! Нет! … Молчи! Я знаю, что ты хочешь мне сказать», - и она почти слово в слово сказала ему то, о чём сейчас только что подумал Вершинин. Она просто читала его мысли.
- «Пойми, глупый, … я сама этого хочу и никогда …», - и тут она опять зарыдала, уткнув своё лицо ему в грудь, но потом сразу отняла его и сама, справившись с резко нахлынувшей на неё эмоцией, глядя ему в глаза, докончила свою фразу: «Ты слышишь меня?! … Никогда, никогда я об этом не пожалею! … В моей жизни уже никто и никогда не будет на твоём месте. Ты тот, о ком я мечтала девушкой, … о ком грезила по ночам. Им ты и останешься на всю оставшуюся мою жизнь. Я хочу рядом с собой иметь кого-то родного только от тебя. Так ты всегда будешь со мной».
Вершинин молчал, стоя и прижимая её к себе.
- «Пошли», - решительно сказала Джейн и взяла Вершинина за руку.
Они любили друг друга всю ночь, блаженно расслабляясь после очередного акта любви. Они покрывали тела друг друга поцелуями и засыпали обнявшись. Потом просыпались и снова любили друг друга, и так до полного изнеможения. Говорили мало и только ждали следующей ночи. Понимание своей обречённости только усиливало остроту их короткого блаженства. Яркость их счастья на короткое время вспыхивала ослепительным огнём, после чего наступало холодное осознание той бездны, куда неумолимо их сбрасывала жизнь.
Так прошла неделя. На следующей неделе в пятницу 15 сентября Вершинин получил роковую повестку из посольства, где ему сообщалось, что, в связи с резко обострившейся международной обстановкой, его стажировка в Англии прекращается, и что ему надлежит в следующую субботу 23 сентября в 13.00 быть в посольстве с вещами для отправки на Родину. Неделя ему даётся для завершения всех дел. … Итак, у них с Джейн оставалась ещё одна неделя. Последняя неделя и всё! Дальше для них уже жизни не было. … Дальше была пустота. Но, самое страшное было в том, что и эту неделю надо было как-то прожить, каждый прожитый день которой приближал конец. Это была жестокая пытка. Только по ночам, в самые острые моменты любви, они на короткое время забывались – и снова пытка! Они так крепко прижимались друг к другу, как будто только крепость этих объятий может спасти их от разлуки.
Но вот, наконец, настал и этот роковой день. Он был такой же хмурый и пасмурный как их настроение. Наскоро позавтракав, они отправились на вокзал и сели в поезд, идущий в Лондон. Лондон уже немцы бомбили, но эту опасность они просто не могли заметить и как-то учесть. Им было не до этого. Они крепко обнялись и тесно прижались головами друг к другу. Время стало неумолимо отсчитывать их последние часы. За окном поезда всё время что-то мелькало, сменялись виды, но они ничего этого не видели. Они думали только о себе, о своей молодой жизни, которая пойдёт совсем не так, как им хотелось, как хочет, нет – как кричит каждая клеточка их тел. Иногда, измучившись переживаниями, им начинало казаться, что это просто дурной сон, что сейчас они проснутся и всё будет хорошо и они никогда, никогда не расстанутся! … Но нет, сна не было. Реальная жестокая судьба через несколько часов должна будет разъединить их навсегда.
В Лондоне на вокзале Кинг-Кросс они взяли такси, которое доставило их к Советскому посольству на Палас авеню напротив Кенсингтонских садов. Прибыв в посольство, Вершинин предъявил своё предписание. Чиновник поставил галочку напротив его фамилии в длинном списке отъезжающих и сказал, что автобус на Бристоль с отъезжающими и провожающими отойдёт через пол часа, а пока он может погулять в Кенсингтонских садах или перекусить в столовой посольства. Но в рот ничего не лезло, и они решили просто посидеть на лавочке напротив посольства. Через пол часа аккуратно по расписанию был подан автобус, и служащие посольства без суеты рассадили в них всех и отъезжающих, и провожающих. Как только все были рассажены, автобус тронулся. В пути им предстояло провести около четырёх часов. В порту Бристоля их ждал советский теплоход «Старый большевик» (в будущем этот легендарный теплоход прославился своим героическим участием в Арктических конвоях – прим. автора). По прибытии в порт Бристоля их сразу должны были доставить к пирсу, где их уже ждал этот теплоход. Когда они довольно далеко отъехали от Лондона, то до них донеслись звуки взрывов. Это был очередной налёт немецкой бомбардировочной авиации на Лондон. Странно было, что такой мирный город, который они знали всего в огнях, музыке вечерних ресторанов и праздно гуляющих прохожих, теперь бомбили нацисты. Весь путь до Бристоля они так же молча сидели крепко обнявшись, тесно прижав свои головы друг к другу. От длительного мучительного ожидания того жуткого, что ждало их через несколько часов, они впали в какой-то ступор и ничего не замечали вокруг, даже бомбёжку

 
Теплоход «Старый большевик»
 
Лондона. Собственное горе так затмило их разум, что они не реагировали ни на что. Когда их автобус подъехал к пирсу, где стоял пришвартованным «Старый большевик», и все отъезжающие, выйдя из автобуса, встали в очередь на посадку по трапу на борт теплохода, то Вершинин занял очередь самым последним. Очередь медленно двигалась и Вершинин с Джейн всё ближе и ближе подходили к трапу, где они и должны были разлучиться. Два матроса и чиновник посольства проверяли у проходящих на борт пассажиров документы, при этом чиновник ставил очередную галочку напротив фамилии отъезжающего. Когда до входа на трап Вершинина перед ним осталось три человека, Джейн застонала. Застонала с такой болью, что все невольно обратили на неё внимание. Этот стон переворачивал всем души. Трагедия разыгрывалась у всех на виду, и скрыть её было невозможно. Слёзы, которые она все выплакала, почему-то опять потекли из её прекрасных глаз. Она вцепилась своими руками в Вершинина. Он её обнял в последнем прощальном поцелуе.
- «Гражданин, ваш паспорт», - бесстрастно сказал ему матрос.
Вершинин достал свой паспорт и отдал его матросу, а сам был не в силах оторваться от Джейн. Чиновник посольства, поставив последнюю галочку в списке отъезжающих и, тем самым, выполнив свою миссию, пошёл к автобусу. А два матроса, понимая ситуацию, ждали. Наконец старший из них не выдержал:
- «Гражданин, Вы задерживаете отправление теплохода!»
Джейн не знала русский язык, но поняла всё, что сказал матрос Вершинину.
- «Эндрю, попроси матроса ещё одну последнюю минутку. Всё – самую последнюю», - для неё сейчас кончалась жизнь, и она попросила так мало – ещё всего лишь одну минутку пожить! Матрос плохо знал английский язык, но всё равно понял всё. Вершинину не пришлось переводить ему на русский язык эту маленькую просьбу Джейн. Матрос, молча, махнул Вершинину рукой, поднял вверх один указательный палец и так же молча, указал им на свои ручные часы. Вершинин так же молча, понимающе кивнул ему головой. И они бросились в последние объятия, в последний в их жизни поцелуй. Губы их тёрлись друг о друга, языки переплелись. Они крепко в последний раз сжали друг друга. … В этот момент над ними раздался гудок теплохода. Матрос слегка похлопал по плечу Вершинина, как бы напоминая, что всё время вышло. Вершинин отпустил объятия:
- «Джейн, мне пора», - тихо проговорил он, затем нагнулся, взял в руки свой чемодан и ступил на первую ступеньку трапа. … Всё! Их уже ничего не соединяло.
- «Эндрю! … Я люблю тебя!» - успела крикнуть ему вслед Джейн, вытирая платком обильные слёзы. Тут раздался второй длинный гудок. Теплоход давал сигнал, что он сейчас выходит на рейд. Когда сигнал кончился, Вершинин уже был на борту теплохода, а матросы убирали трап. Теперь они могли друг друга только видеть и махать руками. Судно стало медленно отходить от пирса. Джейн подбежала к самому краю пирса и всё махала и махала Вершинину платочком, которым тут же вытирала слёзы. Вершинин, стоя на шкафуте теплохода, неотрывно смотрел на Джейн и так же махал ей рукой. Они ещё могли видеть друг друга, и это было то последнее, что ещё было у них обоих общее. … Только видеть! Слова уже не долетали до них. … Через пол часа теплоход вышел на середину рейда, развернулся и полным ходом пошёл на выход из бухты. Маленькая фигурка Джейн всё таяла и таяла вдали. А сама Джейн уже не могла различить фигуры Эндрю на борту теплохода. Она только видела сам теплоход, который постепенно всё таял и таял в предвечернем мареве Бристольской бухты. Наконец, вдали растаял и сам теплоход. Джейн охватило отчаяние. Только что здесь рядом с ней стоял её Эндрю, а теперь его нет, нет навсегда! Разум отказывался это понять! Она села на ближайший к ней кнехт и горькие рыдания стали сотрясать всё её тело.
……………………………………………………………………………
Через три недели плавания теплоход «Старый большевик» благополучно отшвартовался в порту города Мурманск. В Норвежском и Баренцевом морях их сильно штормило, многих пассажиров укачало. Вершинин перенёс качку сравнительно легко. Укачивало его только тогда, когда он находился в душных помещениях теплохода, находясь же на свежем воздухе и держась за поручни и леера – качка на него совсем не действовала. Он мог так часами смотреть в морскую даль, вспоминая слова сэра Линдеманна о притягательности вечно изменяющейся картины морского прибоя и языков пламени в камине. Когда Вершинин смотрел в морскую даль, то думал только о Джейн, о своей несчастной любви, о возможном будущем ребёнке, который будет расти без отца.
В тот момент ему вспомнилась знаменитая цитата А.И. Куприна из его повести «Гранатовый браслет», которую он помнил наизусть, часто перечитывая эту чудную повесть: «Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчёты и компромиссы не должны её касаться».
- «Да, … наверно легко было Александру Ивановичу так писать, когда у него самого всё в жизни было нормально. А вот как мне переживать эту трагедию?!!!» - думал Вершинин: «Нет, неправ был Куприн – любовь должна приносить людям только счастье, быть цементом семьи. … А что у меня? – От понятия «счастья» у меня остались только одни воспоминания. … Но как это мало (!) – жить одними воспоминаниями! … Хотя, … хотя – у многих людей нет даже и этого».
О том, чтобы Джейн приняла советское гражданство – даже не могло быть и речи. Вершинин прекрасно знал о тех жутких репрессиях 37 года, когда совершенно невинных людей назначали иностранными шпионами и расстреливали. Так, в 37 году «за шпионаж» был расстрелян и Артузов, а Нарком иностранных дел М.М. Литвинов, женатый на англичанке, – был снят с должности (после смерти Литвинова его вдова вернулась в Англию и занялась переводами русской классической литературы и антисоветской деятельностью – прим. автора). А с Джейн НКВД просто не церемонилось бы – у неё тогда вообще не было бы никаких шансов. … Как дальше жить без неё?!!! – Оставалась только одна переписка. И ещё была любимая работа. Она хоть как-то отвлекала и превратилась в какой-то наркотик, приняв который, на время можно было забыться от горькой действительности.
Прибыв в Мурманск, Вершинин тут же на местном автобусе переехал на железнодорожный вокзал, взял билет до Ленинграда и в этот же вечер сел на поезд. Два дня он ехал до Ленинграда. Он смотрел в окно или лежал на своей полке, но ничего и никого вокруг не видел – он думал только о Джейн. Нет, не он разбил ей жизнь и сделал несчастными её, себя и, возможно – ребёнка. Виной всему существующий порядок вещей, основанный на непримиримости государственных идеологий, а страдают при этом простые люди. Ведь любовь юноши и девушки так естественна! Именно она и образует первоисточник жизни. Её надо лелеять и оберегать. А вместо этого её так грубо растащили на части, втоптали в грязь, раздавили как червяка! Что за жизнь себе придумали сами люди?! Ведь это всё искусственные барьеры, в Природе их нет. Вопросы, вопросы, вопросы – на которые у Вершинина не было ответов.


11.  Шпинель и Маслов

Прибыв в Ленинград во второй половине октября, Вершинин сразу с вокзала поехал на улицу Политехническую в Физтех к Абраму Фёдоровичу Иоффе. Абрам Фёдорович его очень хорошо принял, подробно расспросил о его работе, которая теперь уже всеми физиками мира была признана как особо актуальная. Потом он расспросил его о внутриполитическом положении Англии. Его интересовал вопрос – будет ли Англия сражаться с немцами до конца или – нет? Ведь СССР только в августе заключил с Германией договор о ненападении, так как Англия и Франция отказались вступить в военный союз с СССР. Здесь Вершинин сказал мнение Линдеманна, что войны СССР с Германией не избежать. Услышав это, Иоффе печально покачал головой, но спорить не стал.
- «Андрей Олегович, я выхлопотал для Вас койку в общежитии института. Правда, койка в общей комнате на двадцать человек. Как только освободится отдельная комната, так я Вас сразу туда и переселю. Работать Вы будете в группе профессора Курчатова Игоря Васильевича.

 
А.Ф. Иоффе, А.И. Алиханов, И.В. Курчатов в лаборатории Физтеха

Это молодой перспективный учёный, занимается нейтронами. Приказ по институту об этом я уже сделал. … Но начнёте Вы свою работу с другого», - здесь Иоффе сделал паузу, давая этим понять, что сейчас скажет ему нечто особо важное. При этом он как-то хитро и внимательно посмотрел на Вершинина, словно оценивая, справится ли он с тем заданием, которое сейчас собирается ему дать. Ведь Иоффе ещё не работал с Вершининым напрямую и не знал его деловых качеств.
- «Ко мне официально обратился директор Украинского физико-технического института Шпетный Александр Иосифович с просьбой проконсультировать двух его командированных специалистов по вопросу возможности разделения изотопов урана, или, точнее – отделения изотопа урана-235 от изотопа урана-238. Лучше Вас этой темой никто не владеет. В этом смысле Вы прибыли на Родину как раз вовремя. Самый лучший их специалист Лев Ландау – бывший наш сотрудник, оказался врагом народа. Он арестован. Сейчас по его делу ведётся следствие (только вмешательство П.Л. Капицы – его обращение к В.М. Молотову – взять его на поруки на свою ответственность и спасло Ландау – прим. автора)».

 
Лауреат Нобелевской премии Лев Давидович Ландау в застенках НКВД и во время работы в Украинском физико-техническом институте
   
- «А могу ли я узнать, Абрам Фёдорович, фамилии этих двух командированных. Может, я их знаю?»
- «Сейчас посмотрю».
Иоффе открыл ящик у своего письменного стола, достал оттуда толстую папку с входящей корреспонденцией, полистал в ней, вынул нужный документ и стал читать:
- «Вот, нашёл», - обрадованно сказал Иоффе: «Это некий Шпинель и Маслов».
- «Шпинель, … Вы сказали?»
- «Да, Шпинель Владимир Семёнович», - спокойно уточнил Иоффе.
- «Отлично! Я его хорошо знаю. Мы с ним вместе учились в Киевском университете. Это мой младший товарищ. А познакомились мы с ним в обществе любителей бальных танцев».
- «Ну, вот и отлично, теперь будете танцевать с ним в обществе любителей физики», - шутливо сказал Иоффе и тут же уже серьёзно добавил: «Сейчас идите в общежитие и устраивайтесь. А завтра с утра – к Курчатову, представитесь ему. Он определит Вам рабочее место, и Вы сразу начнёте работать со Шпинелем и Масловым. Они уже два дня как в Ленинграде, а толку пока никакого».
Попрощавшись с Иоффе, Вершинин вышел из его кабинета. Жизнь завертелась на новом месте. Что ж – надо было жить. Он радовался, что завтра встретится со Шпинелем. Хотя они виделись друг с другом не так давно – в августе этого года в Севастополе, когда Вершинин приезжал на Родину в отпуск к родителям. Он знал, что Володя после окончания университета был направлен в недавно открытый по инициативе Иоффе Украинский физико-технический институт.
……………………………………………………………………………
На следующий день в 09.00 Вершинин предстал перед начальником лаборатории по изучению атомного ядра Игорем Васильевичем Курчатовым. Это был высокий плечистый мужчина средних лет (на то время ему было 36 лет – прим. автора) с классически правильным приветливым лицом, отличительной доминантой которого являлся высокий открытый лоб, как неотъемлемый атрибут настоящего учёного. Они поздоровались. Вершинин представился ему, и Курчатов указал ему на его рабочее место. Это был обыкновенный письменный стол с настольной лампой и стулом. В этой комнате было девять таких столов.
- «Вот Ваш стол, Андрей Олегович, располагайтесь. А в десять часов к Вам подойдут двое командированных из Украинского физтеха. С ними и начнёте свою работу. Я в курсе того задания, которое Вам дал Абрам Фёдорович», - очень доброжелательно сказал ему Курчатов и сразу куда-то ушёл.
В 10.00 в комнату, где сидел Вершинин, постучались и в неё вошли двое молодых людей.
- «О! … Приветствую тебя, Андрей!» - сказал первый вошедший молодой человек. При этом лицо его расплылось в улыбке, и он тут же обнял Вершинина. Это был Владимир Шпинель. У него было простое открытое лицо с правильными чертами и тоже высоким лбом, как и у Курчатова. Только голова его была не такая вытянутая, как у Курчатова.
- «Что случилось? Почему ты вернулся?» - тут же от нетерпения спросил Шпинель.
- «Володя, сначала познакомь меня с твоим товарищем», - высвобождаясь от его объятий, сказал Вершинин.

 
Владимир Семёнович Шпинель в молодости
 
Виктор Алексеевич Маслов
 
Герой социалистического труда академик Александр Ильич Лейпунский
- «А … а. Правильно ты сказал», - ответил ему Шпинель и тут же представил: «Виктор Алексеевич Маслов – инженер лаборатории радиоактивных измерений».
- «Очень приятно», - сказал Вершинин, пожимая протянутую ему руку. А Шпинель всё продолжал:
- «Виктор окончил Харьковский механико-машиностроительный институт в 1936 году и сразу пришёл работать к нам в Украинский физтех. Он аспирант самого Лейпунского (Лейпунский Александр Ильич – крупнейший советский физик – академик, директор Украинского физико-технического института. В 1937 году «за пособничество врагам народа» он был исключён из партии и снят с должности директора. Позже в 1938 году Лейпунский был арестован. Но, через два месяца он был выпущен. В 1963 году Лейпунскому было присвоено звание Героя социалистического труда – прим. автора)».
Лейпунского Вершинин знал ещё по Кембриджу. Он год был стажёром в лаборатории Резерфорда и работал у него вместе с Капицей. Маслов на вид был очень скромен, стеснителен, лицо откровенно смуглое, выдававшего в нём типичного южанина. Его волосы и брови были чёрные, а над верхней губой была тоненькая полоска изящных чёрных усиков. Вдобавок к своей стеснительности, он постоянно улыбался. При этом открывал ряд здоровых белоснежных зубов.
Вершинин взял свободные стулья и посадил гостей за свой стол.
- «Итак, насколько Абрам Фёдорович поставил мне задачу, вас надо проконсультировать по вопросу отделения изотопа урана-235 из урана-238. Я правильно понял свою задачу?» - спросил их Вершинин.
- «Андрей, сначала ответь мне на вопрос: почему окончилась твоя стажировка в Англии?» - снова спросил его Шпинель.
- «Очень просто. Там сейчас идёт война. Немцы бомбят Лондон. Наше правительство приняло решение все командировки в Англии закончить. Вот я и здесь».
- «Понятно», - протянул Шпинель и что-то хотел ещё его спросить. Но Вершинин его опередил:
- «Насколько я догадываюсь, по данному мне заданию, вы там у себя в Харькове (в то время Украинский физико-технический институт располагался в Харькове – прим. автора) решили строить или атомную бомбу, или ядерный реактор?»
- «Да, на меньшее мы и не размениваемся», - шутливо ответил ему Шпинель, но тут вмешался в разговор Маслов:
- «Атомную бомбу, Андрей Олегович. Но, конечно, не строить, а только подать заявку на изобретение. Мы надеемся, что, получив такую заявку, в Правительстве обратят внимание на ту военную мощь, которую она в себе несет, и примут меры к созданию у нас в стране атомной промышленности. Для этой цели мы хотим уяснить себе, во что выльется проблема выделения изотопа урана-235 из природного урана-238. Нам сказали, что лучшего специалиста по этому вопросу, чем Вы, в Ленинградском физтехе нет. Вот мы и здесь. Уже третий день ждём Вашего возвращения из заграничной стажировки».
- «Понятно», - задумчиво сказал Вершинин: «Даже очень понятно. … А вы молодцы, что так поставили себе задачу. … Это очень правильно – обратить внимание Правительства. Ну что ж, пожалуй, … начнём».
Вершинин не мог знать, что на тот момент времени уже было сделано два обращения учёных в правительство о практических перспективах изучения атомного ядра, это:
1. Письмо ряда научных сотрудников председателю СНК СССР В.М. Молотову от 5 марта 1938 года. Письмо подписали: А.Ф. Иоффе, И.В. Курчатов и другие.
2. 17 июня 1938 года в Ленинградском физтехе на заседании комиссии по проекту циклотрона принимается решение «Признать совершенно необходимым для развития работ по физике атомного ядра сооружение в СССР мощного циклотрона для получения частиц с большой энергией». Доклад делал профессор П.Л. Капица. Это решение тоже было послано в правительство.
Однако, Правительство молчало. По счёту это была уже третья попытка «достучаться» до него.
И, не зная ничего этого, в свой первый рабочий день после возвращения в СССР, Вершинин начал подробно рассказывать Шпинелю и Маслову обо всех трёх на тот момент известных метода разделения изотопов. Он рассказывал им об их плюсах и минусах, об ориентировочной цене затрат и, главное – о том, какие сопутствующие отрасли науки и промышленности потребуют своего развития. Масштаб его знаний и эрудиции просто завораживал. Правда Шпинель и Маслов ещё в 1937 году предлагали разделять изотопы методом центрифугирования. Но они просто предложили саму идею метода без всякого её обоснования, расчётов затрат и сопоставления с другими методами. Сейчас же перед их взором Вершинин описал потребные колоссальные затраты на невиданный масштаб работ и сопутствующих научных исследований. Но, самым убийственным был его главный вопрос: а где взять сами промышленные месторождения урана?! Теория хороша, красива, но в Правительстве сразу об этом спросят. – Ответа не было. Далее, ещё хуже – геологоразведочных мощностей в стране для поиска этих месторождений тоже не было. Не говоря уже о том, что не было циклотронов, масс-спектрографов и самих специалистов в нужном количестве. Кругом только одно слово – нет, нет и нет!
- «Где мы можем ознакомиться со всеми этими материалами, Андрей Олегович», - спросил его Маслов.
- «В научном фонде библиотеки института должны лежать все мои отчёты о проделанной работе в Англии. Сделайте заявку на снятие с них ксерокопии. Правда, заявку имеет право подписать только сам наш директор».
- «Спасибо, Андрей Олегович, мы так и сделаем», - ответил за двоих Маслов.
……………………………………………………………………………
Прошёл год и 17 октября 1940 года в Бюро изобретений НКО СССР (НГКО – народный комиссариат обороны – прим. автора) поступила заявка на изобретение «Об использовании урана в качестве взрывчатого и отравляющего вещества». Её авторами были Владимир Семёнович Шпинель и Виктор Алексеевич Маслов. К тому времени они оба уже стали кандидатами физико-математических наук. Вот отрывок из этой заявки:
«Как известно, согласно последним данным физики, в достаточно больших количествах урана (именно в том случае, когда размеры уранового блока значительно больше свободного пробега в нём нейтронов) может произойти взрыв колоссальной разрушительной силы. Это связано с чрезвычайно большой скоростью развития в уране цепной реакции распада его ядер и с громадным количеством выделяющейся при этом энергии (она в миллионы раз больше энергии, выделяющейся при химических реакциях обычных взрывов) …».
В этой заявке авторы изобретения довольно точно предугадывают разрушающие последствия такого взрыва:
«В отношении уранового взрыва, помимо его колоссальной разрушительной силы (построение урановой бомбы достаточной для разрушения таких городов как Лондон или Берлин, очевидно, не является проблемой), необходимо отметить ещё одну чрезвычайно важную особенность. Продуктами взрыва урановой бомбы являются радиоактивные вещества. Последние обладают отравляющими свойствами в тысячу раз более сильной степени, чем самые сильные яды (а потому – и обычные ОВ). Поэтому, принимая во внимание, что они некоторое время после взрыва существуют в газообразном состоянии и разлетятся на колоссальную площадь, сохраняя свои свойства в течение сравнительно долгого времени (порядка часов, а некоторые из них даже и дней, и недель), трудно сказать, какая из особенностей (колоссальная разрушающая сила или же отравляющие свойства) урановых взрывов наиболее привлекательна в военном отношении».
И на эту заявку авторы получают отказ! На изучение этой заявки НКО СССР пригласил известного учёного-радиохимика. Профессора академика Виталия Григорьевича Хлопина.
Вот что он написал относительно разрушающей силы взрыва: «… следует относительно первой заявки сказать, что она в настоящее время не имеет под собой реального основания. Кроме того, и по существу в ней очень много фантастического». А ровно через пять лет этот учёный приложит все свои силы для создания первой советской атомной бомбы. Вот так! То, что Хлопин в 1940 году назвал «фантастикой», то это же самое в 1945 году он уже сам будет делать своими руками! А теперь, уважаемый читатель,  по данным фактам  предлагаю  Вам самому сделать

 
Академик Виталий Григорьевич Хлопин
 
Маршал Советского Союза Семён Константинович Тимошенко
вывод: кто же действительно настоящий учёный: Шпинель с Масловым или академик Хлопин? Делайте свой вывод, а я подожду.
Но Маслов не сдаётся. Он не соглашается с мнением Хлопина и пишет письмо непосредственно Наркому обороны маршалу Тимошенко.
На этом письме Тимошенко написал: «Не подтверждается экспериментальными данными». И всё – вопрос был окончательно закрыт! Вот как советское Правительство отнеслось к изобретению такого масштаба и уровня! А если бы это изобретение было своевременно внедрено, то, возможно, и всемирная история развивалась бы совсем по другому сценарию. Но это, всего лишь – «если бы»! И только убедительные данные разведки, наконец, доказали Сталину, что атомную бомбу надо делать. А разведка чётко доложила, что в США, начиная с сентября 1942 года, начались крупномасштабные работы в рамках Манхэттенского проекта по созданию первой в мире атомной бомбы. Но для этого надо было иметь знания, ум и прозорливость Линдеманна, ум Черчилля, сумевшего приблизить к себе такого помощника и ум президента США Рузвельта, понявшему, что Черчиллю нужно доверять. Увы – везде требовался ум! … А что же у нас? … Ответьте на этот вопрос себе сами, уважаемый читатель. А мне ничего говорить не надо – я свой вывод уже давно сделал.


12.  Л-2

Как только Вершинин узнал свой адрес проживания в общежитии Ленинградского физтеха на Лесном проспекте, он сразу написал письмо в Англию Джейн. И у них завязалась переписка. Переписка была очень тяжёлая, драматичная, так как у них не было никакой надежды на встречу. Но и жить без этой переписки они уже не могли. И вся их последующая совместная жизнь им тогда виделась только через переписку. Только невероятное чувство взаимной любви было в состоянии это выдержать. Они ждали эти письма, а получив, – плакали над ними. Они целовали те милые листки бумаги, которые ещё несколько недель назад держали пальцы горячо любимого человека. Письма перечитывались ими по многу, многу раз. Невольно они выучивали их наизусть и мысленно проговаривали про себя, таким образом создавая иллюзию взаимного общения. Это было и больно и сладко одновременно. Но что им ещё оставалось делать? Никто другой им в этом мире не был нужен. В первом же своём письме, Джейн сообщила ему, что она беременна. Дальше она сообщала, что если у неё родится дочка, то она назовёт её Эммой в честь своей матери, которую она даже и не помнит. А если родится мальчик, то, конечно, она назовёт его Эндрю:
- «… чтобы он всё время напоминал мне о тебе, мой любимый, мой единственный», - так писала ему Джейн. Конечно, они всё время обменивались фотографиями и без конца зацеловывали их и … плакали над ними. Говорят, что любовь требует постоянной подпитки и гаснет при долгой разлуке (М.Ю. Лермонтов – «Княжна Мери» – прим. автора). Но это неправда, уважаемый читатель, не верьте тем, кто так говорит. Любят даже и мёртвых и, порой, ещё сильнее, чем живых. А они были живы и через письма и фотографии ощущали присутствие друг друга. Любовь – это то, что и движет всем миром, развивает его, постоянно обновляет и пытается сделать людей счастливыми. Но, порой, какие разные причудливые формы она принимает! … Даже такие, как у Джейн и Вершинина. Это не просто обычная типовая любовь, это любовь – подвиг! Если бы за такую любовь людям давали ордена или медали, ставили бы им памятники, то без сомнения – они были бы этого достойны.
Но продолжение их любви не было исключением. Ни Вершинин, ни Джейн ещё не могли знать, что в конце ;;; века в России уже была подобная любовь – любовь вопреки всем обстоятельствам, любовь только по переписке. Хотя, сами адресаты не считали себя любовниками и даже никогда не видели друг друга, но через свои письма они тонко чувствовали душу друг друга и любили только её. Но как любили! О! … Это были: очень богатая вдова Надежда Филаретовна фон Мекк и гений музыки Пётр Ильич Чайковский. Их переписка длилась почти пятнадцать лет! … Отдадим должное этим исключительно утончённым людям, а нам пора возвращаться в грозный ;; век.
А как события развивались дальше? – А очень просто и логично. Всё произошло именно так, как и предсказывал Фредерик Линдеманн. Он говорил, что Советскому Союзу не избежать войны с Германией – так оно и случилось. Он говорил, что Вершинин, как особо ценный научный работник получит бронь – так оно и случилось. Он говорил, что Вершинин не приемлет брони и будет стремиться на фронт – так оно и случилось. Но добиться этого Вершинину было очень и очень нелегко. Бронь на него наложил сам Иоффе. Он ни за что не хотел отпускать Вершинина в армию. Своё решение он объяснил ему чётко, ясно и понятно:
- «Андрей Олегович, сама логика развития науки и жизни такова, что хотим мы того или не хотим, но нам всё равно придётся заниматься атомной бомбой. Мы подошли к тому пределу, когда всё уже зависит только от воли Правительства. Кто начнёт заниматься этим первый (?) – я не знаю. Но как только до нашего Правительства дойдёт, что уже кто-то этим занимается, то, будьте уверены – мы сразу получим команду заниматься атомной бомбой. И все ресурсы государства будут предоставлены в наше распоряжение. Я хорошо знаю наше Правительство и уверен, что так оно и будет. Это может случиться завтра, послезавтра, через месяц, или, максимум – через год. Где я тогда возьму специалиста по разделению изотопов? А в Вас страна вложила такие деньги и надежды только для того, чтобы, когда грянет гром – Вы были на месте. А Вы ведёте себя так безответственно! … Вы меня удивляете, Андрей Олегович. Я думал, что Вы мудрее».
- «Уважаемый Абрам Фёдорович, конечно, мне лестно слышать от Вас о своей ценности. Но я просто жить не могу, находясь в такое время в тылу вне армии. Я больше не выдержу и сам убегу на фронт, буду рыть окопы, подносить снаряды, что угодно! Но сидеть в такое время в тылу – не могу! Делайте со мной что хотите, но если Вы меня не отпустите, то тогда я самостоятельно убегу туда. Однако, если Вы меня отпустите, Абрам Фёдорович, то я уже узнавал в райвоенкомате, что меня тогда возьмут во флот в инженерные части. Я буду заниматься ремонтом кораблей. И как только грянет гром, как Вы говорите, Вы тогда меня сразу отзовёте из армии, и я с удовольствием займусь практической реализацией проблемы разделения изотопов урана. Даю слово! На фронт, в окопы меня не собираются послать. … Абрам Фёдорович, Курчатова то Вы отпустили во флот? А ведь он мой непосредственный начальник, так почему же тогда Вы не хотите отпустить меня? У Вас какая-то двойная логика. Я Вас не понимаю».
- «Успокоились?»
- «Да».
- «Теперь слушайте. Я Курчатова никуда не отпускал. Он не военнослужащий. Он, как лицо гражданское, занимается размагничиванием кораблей. Мне просто сверху приказали создать такую бригаду. Вот Вам и всё объяснение. … И всё, всё, всё, Андрей Олегович, идите. У меня от Вашего напора заболело сердце».
И действительно, Иоффе стал потирать правой рукой грудь в области сердца и при этом болезненно скривился. Вершинин испугался и быстро вызвал дежурную медсестру из медпункта института. Укол не понадобился. Она накапала ему валерианки, заставила её выпить и тут же уложила на кушетку в его кабинете. Вершинину стало стыдно. Через неделю он сделал второй заход – опять безрезультатно. На десятый раз Иоффе сдался:
- «Вы, Андрей Олегович, страшнее немецкой авиабомбы. От неё хоть можно укрыться в бомбоубежище, от Вас – нет. … Ладно, идите, … завтра получите в канцелярии бумагу о снятии с Вас брони. Но помните! Как только – так сразу!»
Это был август 1941 года. В это время уже шли тяжёлые бои на Лужском оборонительном рубеже. Блокадное кольцо вокруг Ленинграда ещё не сомкнулось, но угроза блокады неуклонно нарастала.
- «Спасибо, Абрам Фёдорович, спасибо! … Конечно, как только, … то я сразу. Не волнуйтесь», - они понимали дуг друга полунамёками. И довольный Вершинин выбежал из его кабинета.
Вершинин не обманул папу-Иоффе, как его все за глаза называли в институте. Он действительно был призван во флот и на инженерную должность, … вот только был маленький нюанс – вместо ремонта кораблей его направили в плавсостав командиром моторной группы на подводную лодку Л-2 «Сталинец». Это был довольно грозный военный корабль по тем временам класса – подводный минный заградитель. Он был вооружён двумя пушками, имел шесть торпедных аппаратов, двенадцать запасных торпед и мог поставить двадцать морских мин.
Вершинин успешно прошёл медкомиссию и был признан годным к службе на подводной лодке. Ему было присвоено воинское звание «инженер-лейтенант» и выдано с вещевого склада новое обмундирование. Переодевшись в военную форму, он тут же сфотографировался, написал очередное письмо Джейн и вложил туда эту фотографию: «Любовь моя! Единственная, дорогая, милая Джейн! Спешу сообщить тебе, как я счастлив! Наконец-то мне удалось убедить своего начальника снять с меня бронь. До того мне было бесконечно стыдно показываться в штацком на улицах Ленинграда, когда все мужчины моего возраста уже на фронте. Мне было стыдно смотреть людям в глаза. Как бы я тогда мог жить после победы! Моей обязанностью было следить за сохранностью имущества лаборатории и дежурить на крыше института, чтобы вовремя гасить зажигательные бомбы немцев. Вот и всё. Мне было очень стыдно. Теперь всё не так. Я призван во флот, мне присвоено воинское звание «инженер-лейтенант»  и направлен  служить на  подводную  лодку.  Но ты бы знала,

 
Подводная лодка Л-2 «Сталинец»

как оказывается мне много предстоит познать, чтобы, наконец, стать настоящим офицером-подводником! Сейчас я изучаю общевоинские уставы и Корабельный устав. Потом мне надо изучить организацию службы на корабле, различные корабельные расписания, а потом полностью отдаться изучению устройства подводной лодки и материальной части своего заведования. Но меня это не пугает, я с увлечением с утра до поздней ночи занимаюсь и, как и все подводники нашего экипажа, рвусь в боевой поход. Сейчас мой корабль находится на ремонте, стоит в доке. Моя задача – как можно быстрее всё освоить, чтобы после ремонта пойти в боевой поход полноправным членом экипажа. А если бы ты могла знать, какие замечательные ребята меня окружают, это и офицеры, и мичмана, и простые матросы. Я особенно подружился с лейтенантом Алексеем Лебедевым – он наш штурман, точнее – командир рулевой группы в штурманской боевой части. Мы живём с ним вдвоём в нашем береговом кубрике. Он очень замечательный человек и отличный товарищ. И ещё, – оказывается, он поэт. И не просто поэт-любитель, а высокий профессионал в этом деле. Он пишет великолепные стихи и активно печатается. Все его стихи очень лиричны. Они о море, о романтике морской службы, о разлуках и встречах с любимыми, которые ждут своих моряков на берегу, о своём родном училище, которое он закончил, об истории русского флота. Как жаль, что ты не знаешь русского языка. А то бы я их тебе переслал. Но на английском языке они звучать не будут, и потеряют всю свою прелесть. И ещё, от других офицеров нашей подводной лодки я узнал, что, оказывается, наше командование, ценя талант Алексея Лебедева, решило уберечь его от опасности подводной службы и предложило ему должность на берегу при штабе. Лейтенант Лебедев отказался от этого предложения, сказав: «Я штурман, и если я пойду в штаб, то и стихов писать не смогу. Моё место на боевом корабле». Вот такой у меня товарищ!
Бесконечно люблю вас обоих. Целуй от меня мою маленькую крошку Эндрю (к тому времени Джейн благополучно родила мальчика, которого, как и планировала, назвала Эндрю – прим. автора). Постоянно думаю о вас, смотрю на вашу фотографию и нежно, нежно целую вас. Твой муж – Эндрю» (в письмах Вершинина и Джейн они уже давно называли себя мужем и женой – прим. автора).
В ответ на это письмо Джейн ему написала: «Моя любовь! С одной стороны, я очень рада за тебя, что кончились твои моральные переживания, что ты, наконец, почувствовал себя настоящим защитником своей Родины. Но, с другой стороны, теперь я буду страшно беспокоиться за тебя. Что такое служба на подводной лодке – мы, англичане, прекрасно это знаем – это почти смертники. Но, с другой стороны сейчас идёт война не на жизнь, а на смерть. Только не щадя себя можно победить врага. Теперь я с гордостью буду всем говорить, что мой муж – русский подводник! Я горжусь тобой, мой Эндрю.
Много английских солдат погибло, когда немцы сбросили в море наш экспедиционный корпус во Франции. А сейчас каждый день в небе гибнут десятки наших английских лётчиков. Они мужественно защищают наше небо от бесконечных налётов немецкой авиации. Как сказал наш премьер-министр Черчилль (ты, надеюсь, помнишь, как мы с тобой были у него в гостях в его поместье – Чартвелл) – сейчас идёт воздушная битва за Англию. Наш могучий флот надёжно не даёт немцам высадиться на наше побережье. Тогда они решили завоевать нас с воздуха. Но и это им не удастся. Здесь я выпишу тебе слова из недавней речи Черчилля, которая напечатана у нас во всех газетах: «Несмотря на то что большие куски Европы и много старых и славных держав пало или могут пасть под иго Гестапо и всего ненавистного аппарата нацисткой власти, мы не ослабнем и не сдадимся. Мы продолжим сражаться до конца. Мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с крепчающей уверенностью и крепчающей силой в воздухе, мы отстоим наш остров, чего бы это не стоило. Мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на вражеских плацдармах, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться в холмах; мы никогда не сдадимся, и даже если (хотя я в это ни на минуту не верю) наш остров или большая часть его будет порабощён и охвачен голодом, тогда наша Империя за морями, вооружённая и охраняемая Британским Флотом, продолжит борьбу до тех пор, пока, с Божьей помощью, Новый мир со всей своей силой и мощью не придёт к спасению и освобождению старого».
А мы с маленьким Эндрю живём вдвоём по-прежнему в Кембридже. В этом милом маленьком человечке я вижу тебя, он радует и согревает мне сердце. С отцом я совсем не вижусь. Он теперь стал министром и постоянно находится то в Лондоне, то в различных служебных поездках. Мы с маленьким Эндрю живём очень дружно. Он такой славный и очень похож на тебя. По утрам, когда он проснётся, он любит играть в погремушки. Он бьёт по ним ручкой. Они гремят, и это вызывает его смех. Но сразу после такой утренней игры у меня много забот. Во-первых, его надо срочно подмыть, во-вторых – накормить и, в-третьих – сменить ему пелёнки. Потом я с ним немного поиграю. Он любит схватиться за мой палец, а я пытаюсь высвободить его, а он не даёт, и эта игра его тоже очень веселит. Потом он засыпает. А однажды я показала ему твою фотографию, где ты стоишь в морской форме и пилотке и сказала: «Смотри, Эндрю, это твой папа». А он схватил фотографию своими ручонками и стал очень внимательно её разглядывать. Потом перевернул её на другую сторону и стал так же внимательно её разглядывать. Это было так умилительно – он ещё ничего не понимает – совсем крошка.
Эндрю, тебе так идёт морская форма, ты в ней такой красавец! Иногда я фантазирую, что после трудного боевого похода твоя подводная лодка приплывёт к нам в Англию на отдых и ремонт, например, в Плимут или в Портсмут. И тогда мы с тобой хоть на какое-то время увидимся. О! Какое это было бы не земное счастье!!! У меня нет сейчас никакого другого желания – только бы увидеть тебя, хотя бы одним глазком, хотя бы ненадолго, но, только чтобы увидеть! … Но вот просыпается наш с тобой маленький Эндрю, пора его кормить. До свидания – твоя жена – Джейн».

……………………………………………………………………………
13 ноября 1941 года подводный минный заградитель Л-2 «Сталинец» вышел из Кронштадта в море в боевой поход. Конкретной задачей Л-2 ставилось установка мин в Данцигской бухте. В ночь с 13 на 14 ноября, находясь в надводном положении, лодка подорвалась на мине. Но она не затонула, а потеряла ход. Экипаж мужественно боролся за его живучесть и начал устранять повреждения. Дул сильный ветер, и обездвиженная лодка легла в дрейф. Вскоре её снесло ещё на одну мину. Раздался второй взрыв, лодка стала тонуть. Подошедший эсминец «Суровый» успел снять с неё трёх матросов. После чего лодка затонула со всем экипажем. Лейтенанты Вершинин и Лебедев – погибли. Предсказание Линдеманна полностью сбылось. Предчувствуя свою скорую гибель, перед самым походом Алексей Лебедев написал проникновенное по своему лиризму прощальное стихотворение своей жене, которое так и назвал «Тебе»:

«Мы попрощаемся в Кронштадте
 У зыбких сходен, а потом
 Рванётся к рейду серый катер,
 Раскалывая рябь винтом.
 Под облаков косою тенью
 Луна подёрнулась слегка,
 И затерялась в отдаленье
 Твоя простёртая рука.
 Опять шуметь над морем флагу,
 И снова, и суров и скуп,
 Балтийский ветер сушит влагу
 Твоих похолодевших губ
 А дальше – врозь путей кривые,
Мы говорим «Прощай!» стране.
В компа'сы смотрят рулевые,
И ты горюешь обо мне.
… И если пенные объятия
 Нас не отпустят ни на час
 И ты в конверте за печатью
 Получишь весточку от нас, –
 Не плачь, мы жили жизнью смелой,
 Умели храбро умирать, –
 Ты на штабной бумаге белой
 Об этом сможешь прочитать.
 Переживи внезапный холод,
 Пол года замуж не спеши,
 А я останусь вечно молод,
 Там, в тайниках твоей души.
 А если сын родится вскоре,
 Ему одна стезя и цель,
 Ему одна дорога – море,
 Моя могила и купель». [1]

 
Лейтенант Алексей Алексеевич Лебедев


13. Эпилог

Когда 10 мая 1940 года, после разгрома немцами англо-французских войск во Франции, Черчилль пришёл к власти и стал премьер-министром Англии, то он сразу назначил Фредерика Линдеманна министром. Причём министром без министерства, или, как говорят – без портфеля. В основном Черчилль использовал его как своего доверенного советника в области науки, техники и вооружения. Получив реальную власть и безграничное влияние на Черчилля, Линдеманн сразу, не мешкая способствовал разработке программы под кодовым названием «Трубные сплавы» (Tube Alloys – англ.). Программа была предназначена для разработки
 
 
Фредерик Линдеман на переднем плане с тросточкой и в котелке (на верхнем фото в костюме, на нижнем – в пальто) и Уинстон Черчилль на испытаниях военной техники
атомной бомбы. В сопроводительной записке к программе говорилось, что «… если есть хоть малейший шанс, что усилия по созданию атомной бомбы могут создать оружие такой мощности, то следует приложить все усилия, чтобы Великобритания не отстала». Однако, очень скоро выяснилось, что по двум причинам Англия не сможет во время войны осуществить эту программу. Первая причина – у Англии просто не хватало денег для создания атомной промышленности.
Требовалось построить заводы по обогащению урана, разделению его изотопов, завод по производству тяжёлой воды, ядерные реакторы для наработки оружейного плутония (вскоре выяснилось, что, при облучении нейтронами природного урана-238, который не поддерживает цепную ядерную реакцию деления, получается новый искусственный элемент плутоний-239 у которого можно вызвать такую реакцию – прим. автора) и
так далее. А то, что у Англии на тот момент времени не было и самой ураносодержащей руды – так это просто мелочь по сравнению со строительством массы новых заводов.
Вторая причина – это то, что вся территория Англии находилась в радиусе действия немецкой бомбардировочной авиации. Поэтому существовала реальная опасность, что все построенные на территории Англии заводы могут быть разрушены немецкой авиацией. Осознав всё это, и проконсультировавшись с Линдеманном, Черчилль обратился к своему другу – президенту США Рузвельту и предложил ему на своей территории строить заводы атомной промышленности с целью создания атомной бомбы. Это обращение увенчалось успехом, так как к тому времени Рузвельт уже был подготовлен к такому решению. Дело в том, что эмигрировавший из Германии физик Лео Сциллард – по национальности венгерский еврей, ещё в сентябре 1939 года, находясь в США, обратился с просьбой к Энштейну, как к всемирно известному учёному, чтобы он, опираясь на свой международный авторитет, подписал письмо президенту США Рузвельту.
В этом письме говорилось, как о разрушительной силе атомной бомбы, так и о том, что в фашистской Германии есть все условия для её создания, а именно: первоклассные немецкие физики, современная лабораторная база, мощная промышленность и запасы чешской урановой руды. В письме предлагалось незамедлительно начать работы по созданию в США атомной промышленности с целью построения атомной бомбы, чтобы опередить немцев. В противном случае, если Гитлер первым получит в свои руки атомную бомбу, то он может уничтожить любые неугодные ему страны. Мировой авторитет Эйнштейна подействовал на Рузвельта, и он дал команду проработать этот вопрос. А уж после обращения к нему самого Черчилля, Рузвельт решился окончательно. И в сентябре 1942 года в США начались крупномасштабные работы по созданию атомной бомбы под кодовым названием «Манхэттенский проект». При этом Черчилль, в помощь американцам, передал им и  всех своих  учёных,

 
Альберт Эйнштейн и Лео Сциллард обсуждают текст письма Рузвельту

занимавшихся созданием атомной бомбы в Англии. Таким образом, в США в Лос-Аламос (центр – где велись научные и конструкторские разработки атомной бомбы – прим. автора) попал и Клаус Фукс – немецкий физик, эмигрировавший в Англию и добровольно предложивший свои услуги советской внешней разведке.
В самой Германии все работы по физике ядра так и остались на уровне теоретических и экспериментальных исследований. Нацистское руководство Германии было глухо к мнению учёных. А сами великие немецкие физики сидели тихо, ибо, будучи внутренне в оппозиции к нацистскому режиму, боялись просветить руководство фашистской Германии – что такое атомная бомба. Они боялись, что если их руководство услышит и всё поймёт, то это может привести к непредсказуемому дальнейшему ходу всей мировой истории. Широко известна фраза Гитлера, сказанная им имперскому министру вооружения Альберту Шпееру:
- «Я буду финансировать только те научные разработки, которые дадут моментальный военный результат, максимум – через пол года».
В СССР дела обстояли иначе. Советское руководство вообще такой проблемы не видело и не понимало её сути, сколько бы свои учёные не обращались с этим проектом в Правительство. Игнорировалось всё. Поэтому так решительно и была отклонена заявка на изобретение атомной бомбы Шпинелем и Масловым.
Официально считается, что существовало три причины, повлиявшие на советское руководство заняться строительством  атомной  промышлен-
 
Имперский министр вооружения Германии Альберт Шпеер
 
Академик Флёров Георгий Николаевич

ности с целью построения атомной бомбы. Во-первых, это письма молодого физика Георгия Флёрова лично Сталину. В них Флёров обращал его внимание, на то, что в зарубежной научно-технической литературе резко исчезли все статьи, посвящённые физике ядра. Отсюда он делает вывод, что эти работы на западе засекречены и, следовательно, начались работы по созданию атомной бомбы. Во-вторых, это исследование планшета убитого в Крыму немецкого инженер-майора. В его планшете нашли конспект по ядерной физике. Отсюда сделали вывод, что немцы на оккупированной у нас территории ищут урановую руду. В-третьих, это данные разведки из английской резидентуры о том, что в Англии идут работы по строительству атомной бомбы. Об этом ещё в марте 1942 года Берия доложил Сталину.
Однако, в то время, Сталину было не до этого – разваливался весь фронт. Немцы рвались к Сталинграду и к кавказской нефти. Но, на самом деле, только убедительные перепроверенные данные разведки заставили Сталина прислушаться к докладу Берии. И 28 сентября 1942 года на своей ближней даче в Кунцеве он собирает совещание по атомной проблеме.

 
Нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия

На совещание были приглашены академики: А.Ф. Иоффе, В.И. Вернадский и другие. Выслушав всех, Сталин принял решение «Будем строить». В этот же день им было подписано решение ГКО (государственный комитет обороны – высший орган руководства страной во время войны – прим. автора) за номером 2352сс «Об организации работ по урану». Но, в тот исторический момент, страна истекала кровью, трещал весь фронт. Поэтому, максимум, что тогда удалось сделать, это только отозвать всех учёных физиков с фронтов, кто на то время ещё уцелел. Всех этих физиков посадили в одно место в Москве в Пыжёвском переулке и обязали заниматься теоретическими исследованиями в этом направлении и самыми примитивными опытами. Для того времени и это было много, ибо страна напрягала все свои силы на борьбу с германским фашизмом. И только в августе 1945 года, когда на весь мир прогремел гигантский политический эффект от боевого применения США атомных бомб против Японии (6 августа – Хиросима, 9 августа – Нагасаки – прим. автора) Правительство СССР в срочном порядке бросило все свои ресурсы государства на создание атомной бомбы.
Начиная с 1940 года, только четыре страны по своим ресурсам могли начать строительство атомной бомбы, это: Германия, СССР, Англия и США. Но оно началось только в Англии. Почему? Мой ответ как автора такой: да просто потому, что из четырёх глав государств: Гитлера, Сталина, Черчилля и Рузвельта соответственно, умнее всех в этом вопросе оказался Черчилль. Теперь поставим вопрос так: в чём же его ум, если он никогда сам не был учёным? И вот мой ответ – он сумел вовремя выбрать и окружить себя умными, талантливыми и работоспособными людьми. И окружил он себя ими не просто для красивого фона, а для того, чтобы прислушиваться к их мнению, им доверять и действовать. Одним из таких людей и был Фредерик Линдеманн.
Теперь осталось только проследить за частными судьбами героев этой повести.
В мае 1942 года, волнуясь, что от Эндрю уже пол года нет писем, Джейн трезво предположила, что скорее всего он погиб. Но, чтобы официально убедиться в этом, она сделала соответствующий запрос в Советское посольство и, через некоторое время, ей официально сообщили эту печальную весть. Замуж Джейн так и не вышла. Она не могла никого представить себе на месте её Эндрю. Джейн прекрасно понимала, что в этом случае она бы обманывала и себя и того мужчину. А любой обман долго скрывать невозможно и семьи бы всё равно не получилось. Да и кто бы мог близко сравниться с её Эндрю?! Такого благородства, скромности, исключительной порядочности и несомненного таланта физика, который по незначительно мелким, на первый взгляд незаметным фактам, мог так глубоко предугадывать дальнейший глобальный ход развития ядерной физики. Для неё все остальные мужчины были слишком мелки, по сравнению с её Эндрю:
- «Какая у меня была короткая, печальная, но и вместе с тем прекрасная любовь!» - так часто она говорила сама себе, вспоминая Эндрю.
Она часто вспоминала его ласки, как нежно и трогательно он её всю зацеловывал, как она трепала его волосы, как прижимала его голову к своей груди. Какие это были восхитительные минуты страсти! … Но путь с самого начала был безнадёжен – она это знала и добровольно встала на него. Совместный их путь кончился. Но у неё осталась крошка – её маленький Эндрю, который никогда не будет знать отцовской ласки, никогда не посидит на коленях у своего отца. В его нежных детских чертах лица Джейн ясно узнавала того, своего единственного легендарного Эндрю, образ которого покоился в её душе. Эту память у неё не отнимет никто. Она часто мысленно с ним разговаривает, советуется с ним, рассказывает о первых успехах их маленького Эндрю, чтобы и он порадовался где-то там … .
Играя со своими сверстниками, маленький Эндрю скоро заметил, что у всех его приятелей есть папы, а у него нет. Ему стало обидно. Его губки обиженно надувались, а карие глазки смотрели из-под длинных ресниц грустно, серьёзно и укоризненно. Своим детским умом он решил, что папу себе надо назначить и когда его дедушка Фредерик Линдеманн приехал в Кембридж навестить свою дочку и внука, то маленький Эндрю, запрыгнув к нему на колени, сказал:
- «Дедушка, пусть ты будешь моим папой».
И невозмутимый гордый сноб Линдеманн – пэр Англии – заплакал. Наверно, это у него было первый раз в жизни. И его слёзы так сильно лились, что никаким усилием воли он не в силах был их остановить. Линдеманн нежно прижал к себе это крошечное тельце, поцеловал его в макушку, погладил его по головке и, тихо сквозь слёзы сказал:
- «А разве ты не знал, Эндрю, – ведь я и есть твой папа».
Маленький Эндрю ничего ему не ответил, а только обнял своими маленькими детскими ручонками его за шею и крепко прижался к его щеке – теперь и у него появился свой папа.
Однажды, уже после войны, в одном антикварном магазине, Джейн увидела картину известного французского художника Дельфина Анжольра' «Письмо». Этот художник совсем недавно умер и сразу на все его картины поднялась цена. Но эта картина так выразительно напоминала Джейн то её состояние глубоко внутри переживаемого горя после получения официального известия о гибели Эндрю, что она не задумываясь купила её и повесила в своей спальне. На картине изображена молодая девушка. Её скорбное отрешённое лицо, не замечающее ничего вокруг было поражено каким-то роковым печальным известием. Она как бы смотрит внутрь себя. Её левая рука, держащая письмо, которое дальше читать уже было бесполезно, – безвольно опущена.
Всё это в точности соответствовало тому моменту в её жизни, когда она прочла официальный ответ посольства СССР в Англии, что лейтенант Андрей Олегович Вершинин геройски погиб 14 ноября 1941 года при выполнении боевого задания. … Тогда жизнь её вмиг перевернулась. … Теперь ей оставалось жить только памятью. Для неё хранить верность его памяти уже было не мало. Она в этом видела большой смысл, тем более, что рядом с ней рос её маленький Эндрю. Сохранять в чистоте свою душу, лелеять то святое,  чем наградила её жизнь и,  тем самым,  подавать

 
Дельфин Анжольра' «Письмо»


пример её маленькому Эндрю. Всё остальное, любая её слабость на мелкие удовольствия и удобства жизни перечеркнёт всё то святое, что жило в её душе, сделает её жизнь постыдной, мучительной, полной презрения к самой себе. Нет, об этом Джейн даже не могла и думать. Это было бы хуже смерти – пытка презрением к себе. Она поставила себе цель стать символом для маленького Эндрю. Символом душевной чистоты, святости и бесконечной верности. А образ папы для маленького Эндрю должен быть образом избранного святого. Он должен быть достоин памяти своего отца. И сделает это Джейн для маленького Эндрю только примером своей жизни, ничего ему не навязывая, и, конечно, она часто будет рассказывать ему, каким замечательным человеком был его папа.
Эта картина «Письмо» прошла с ней через всю её дальнейшую жизнь. Ложась спать, она смотрела на неё и каждый раз с неиссякаемым благоговением вспоминала свою столь краткую, но и столь пронзительно яркую романтическую любовь. О такой любви мечтают все женщины, все её ждут, все надеются на неё, а она выпала ей одной. Поэтому и так сильно было её горе, которое время не лечит.
Маленький Эндрю вырос и стал так же, как и его мать, отец, которого он не знал и дедушка – физиком. Зная слабость Линдеманна к аристократизму, Черчилль, в конце 1941 года ходатайствовал перед королём Англии Георгом V; о присвоении ему титула пэра Англии. В 1956 году, когда Черчилль второй раз пришёл к власти, он уже ходатайствовал перед новой королевой Елизаветой ;; о присвоении ему титула виконта Черуэлла Оксфордского. Правда эти титулы были личными – не наследуемыми. Снобизм его был полностью удовлетворён. Но Черчилль никогда не позволял себе ни малейшей шутки в адрес его слабости – слишком велики были заслуги Линдеманна перед Англией, а Черчилль это прекрасно видел и знал.
После окончания войны, когда Черчилль на некоторое время отошёл от власти, Линдеманн вернулся в Оксфорд, где вновь занял свою старую должность – заведующего кафедрой физики. Теперь он уже занимался атомной энергией и управляемым термоядерным синтезом. Во второй приход Черчилля к власти с 1951 по 1955 годы Линдеманн опять при нём занял должность министра без портфеля. Сам Линдеманн тихо умер во сне 3 июля 1957 года.
Виктор Алексеевич Маслов, так же, как и Вершинин имел бронь. К началу войны он уже был кандидатом физико-математических наук. Так же, как и Вершинину ему с трудом удалось снять эту бронь. После снятия брони он был направлен на курсы воентехников при Артиллерийской академии РККА имени Дзержинского в Москве. С ноября 1941 года – он на фронте в зенитно-артиллерийских частях действующей армии. 13 декабря 1942 года В.А. Маслов умер в госпитале города Баку от ран, полученных на фронте.
Владимир Семёнович Шпинель в годы войны был эвакуирован вместе с Украинским физико-техническим институтом в город Алма-Ата.

 
Владимир Семёнович Шпинель в пожилом возрасте

Там он выполнял ряд работ для цветной металлургии Казахстана и, по совместительству, работал доцентом Казахского университета, читая лекции по физике ядра. В последующие годы В.С. Шпинель работал на различных преподавательских и научных должностях, стал доктором физико-математических наук, профессором, заслуженным деятелем науки Российской Федерации.
16 декабря 1946 года он, с опозданием на шесть лет, наконец, получил свидетельство патента на изобретение №6252сс «Об использовании урана как взрывчатого или ядовитого вещества». В то время в Советском Союзе уже на полную мощность был запущен Атомный проект по созданию отечественной атомной бомбы. Как жаль, что до этого момента, когда наконец восторжествовала справедливость, не дожил Виктор Маслов. Умер Владимир Семёнович Шпинель 24 июня 2011 года, не дожив до своего столетнего юбилея всего несколько месяцев.
На печальном примере Шпинеля и Маслова мы можем лишний раз убедиться в истинности библейской притчи «Нет пророка в своём отечестве». Эту фразу принято применять к успешному человеку, талант которого отказываются признавать его знакомые, близкие и начальники. Либо его достижения не воспринимают всерьёз на родине. А способности чужих людей, напротив, вызывают, как правило, восхищение и должное практическое внимание тех же начальников. Другими словами, это ситуация, когда чужое воспринимается всегда лучше своего. Действует эта притча на полную силу и сейчас в современной России Русские люди очень талантливы, а вот их начальники и правители не всегда были достойны своих подчинённых, за небольшим исключением, это императоры Пётр ;, Александр ;;; и императрица Екатерина ;;.
Умные правители всегда окружают себя людьми так же умными – себе подобными. То же самое можно сказать и о посредственностях. Посредственные правители окружают себя посредственными людьми. Ибо интуитивно, неосознанно боятся умных, дабы самому не выглядеть блекло на их фоне. А отсюда сразу становится понятно, почему Англия первая приступила к комплексу мероприятий по строительству атомной бомбы, а в России до сих пор во всю царствует эта библейская притча.
Не будем судить другие страны – действует ли в них эта библейская притча или – нет. Но в России она точно действует и сейчас. А отсюда возникает естественный вопрос – почему? При ответе на этот вопрос может быть много мнений, исходя из личного жизненного опыта каждого человека. И я, как автор этой повести тоже имею право сказать здесь своё мнение, тем более, что я пострадал на этой почве (см. роман автора в двух частях «Математический удар» – прим. автора). Моё мнение очень простое – главная причина этого – страшная коррупция, которая есть сейчас в современной России. И тогда сразу возникает другой вопрос – откуда у нас взялась эта коррупция? И опять я дам свой вариант ответа – это наследие социализма. Дело в том, что в СССР фактически существовало два типа сведений: официальные гласные и неофициальные не гласные. И люди к этому привыкли, это стало как бы повседневной нормой жизни любого советского человека. При этом все прекрасно понимали, что всё официальное гласное – это неправда, это ложь. И наоборот – правдой было всё неофициальное не гласное. Это развращало людей. Любить Родину, заботиться о её благе – это официально и гласно, следовательно – это всеми подспудно считалось неправдой. Правдой была забота о личном благополучии. Сейчас социализма в России уже нет, но разврат им народа остался. Поэтому любой чиновник, на любую громкую значимую инновацию (уровня предложения Шпинеля и Маслова) смотрит так – а что я лично с этого буду иметь? И если при этом это «иметь» будет только Родина, то почти любой чиновник сразу найдёт тысячу формальных причин отклонить, не заметить эту инновацию. А теперь, уважаемый читатель, подававший инновации такого уровня, я задам Вам вопрос: а в чём я не прав?   

3 мая 2023 года   


Список использованной литературы

1. Лебедев А.А., Стихи, Лениздат, 1977.



Содержание

ВВЕДЕНИЕ ОТ АВТОРА 3
1. ВВЕДЕНИЕ 4
2. ЗНАКОМСТВО 16
3. БОЛЕЗНИ И НАУЧНЫЕ ИДЕИ 21
4. ДЖЕЙН 62
5. ФРЕДЕРИК ЛИНДЕМАНН 86
6. УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ 120
7. РАЗВЕДКА 135
8. ИДА НОДДАК 150
9.  ГОД НАУКИ 169
10. ПРОЩАНИЕ 173
11.  ШПИНЕЛЬ И МАСЛОВ 179
12.  Л-2 187
13. ЭПИЛОГ 194
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 206
СОДЕРЖАНИЕ 206