Мир вокруг. Ф. Х. Масловский, Н. Е. Масловская

Повесть, рассказы, очерки
Комсомольск-на-Амуре, 2018 год

Набор текста:
А. С. Бушмелёв, В. А. Ионов, Е. С. Куличенко,

Фотографии из архива М. Ф. Масловского
Фотографии флоры и фауны: А. Л. Кухтина
Рисунки: А. Н. Антонов

М. Ф. Масловский благодарит за редактирование Г. Н. Зыкову, к.ф.н.,
В. П. Ионову, журналиста и члена РСП,
и А. Н. Кухтину, члена РСП, за составление и вёрстку книги.

© Ф. Х. Масловский, Н. Е. Масловская.  Мир вокруг… Повесть, рассказы, очерки.
© А. Л. Кухтина - фотографии флоры и фауны.
© А. Н. Антонов – рисунки.

  Фёдор Харитонович Масловский родился 26 февраля 1926 года в селе Грибское Там-бовского района Амурской области.               
 Действительный член Русского географического общества, писатель-натуралист, скульптор, таксидермист, журналист, краевед, учитель, отличник народного просвещения.
За время работы в школах Хабаровского края он создал три дипломированных музея, которые считались лучшими в Хабаровском крае – в селе Полётном,   в   посёлке   Агние-Афанасьевске,   в   средней   школе   № 20   города Комсомольска-на-Амуре. Он был инициа-тором создания школьного музея в районе имени Лазо. В государственный военный музей  ДВО города Хабаровска сдал около сотни экспонатов.
 В районе имени Лазо Фёдор Харитонович Масловский впервые организовал районные детские турслёты.
 Периодически создавал чучела для государственных музеев посёлка Переяславка и города Комсомольска-на-Амуре.
 Более двадцати лет читал лекции на международные темы в районе имени Лазо и в Ульчском районе.
Масловский Ф. Х.  написал научный труд «Географический словарь района имени Ла-зо», который хранится в Приморском филиале Географического общества СССР. Выступил с тезисом доклада «Село Халан» на Вторых чтениях имени Г.И. Невельского в сентябре 1990 г.
Фёдор Харитонович написал рукописную книгу в 3-х экземплярах о 80 участниках вой-ны «День Победы приближали, как могли» и сдал в государственный музей города Комсо-мольска-на-Амуре.  Им написаны книги о природе для детей: «Тайны муравьиного дома», «Белоплечик», «Уссурийский фазан».
 Он вместе с учащимися села Полётное изготовил два монументальных памятника участникам Гражданской и Великой Отечественной войн. На 3-м Всесоюзном съезде молодё-жи, который состоялся в Ленинграде, памятник участникам Гражданской войны отмечен среди работ самодеятельных художников и получил второе место, а школа села Полётное получила в качестве премии от ЦК ВЛКСМ пять палаток, диплом и грамоту ЦК ВЛКСМ.
 Фёдор Харитонович Масловский, вместе с учащимися, во дворе средней школы № 20 города Комсомольска-на-Амуре создал    музей    сказок:     120    скульптур    из железобето-на. В 1992 году художественный совет города Комсомольска-на-Амуре дал высокую оценку этой работе скульптора Ф. Х. Масловского и оценил его труд в 550 млн. рублей.
   
      
 Писательство – ещё один из талантов Масловского. В 1970 году в «Тихоокеанской звезде» был опубликован его первый рассказ о природе «Тухляк прилетел». Большая часть его сочинений – повести, рассказы о животных, сказки – была адресована детям.
 
 Первым и главным редактором, а также корректором всех его литературных работ бы-ла жена и соратница Нина Евгеньевна, учитель литературы и русского языка. Вместе они прожили пятьдесят трудных, но дружных лет. И все эти годы она была его союзником, едино-мышленником и помощником во всех начинаниях и увлечениях.


Произведения Масловского Ф. Х.


Тайны муравьиного дома. – г. Хабаровск: Кн. изд., 1989. – 64 с., рис. А. Н. Антонова.

Белоплечик: необыкновенная история обыкновенного воробья. – г. Комсомольск-на-Амуре: КнААПО, 1997. – 55 с., рис. автора. 

Уссурийский фазан: рассказы. – г. Комсомольск-на-Амуре: Красная власть, 1998. – 64 с., фото автора.

Джанго. Роман. г. Комсомольск-на-Амуре: Красная власть, 1999. – 410 с.

Встречи с подвигом: документальный очерк / Масловский Ф. Х., Масловская Н. Е. – Комсомольск-на-Амуре: Красная власть, 2000. – 120 с., ил.
      

      


 Сергей Акулич,
Комсомольск-на-Амуре.
«Тихоокеанская Звезда»,
2000 год, 29 февраля.

      Всех муравьёв Масловский расселил в собственном доме

 Талантов у Фёдора Харитоновича много, не про все он даже сам знает. За что ни возь-мется – потихоньку освоит. Старший брат давным-давно на хабаровском рынке гармонь ку-пил, привёз в дом, и всё семейство давай наяривать.

 Учителей в деревне не было, поэтому играли, кто во что горазд, ориентируясь на слух. Юный Фёдор тоже увлёкся новым инструментом. Самое сложное для него было – приспосо-бить под гармонь правую руку, ведь она с младенчества парализована, шевелятся только пальцы. Учился «карабкаться» по кнопкам туда-сюда, извлекая всё более сложные мелодии. Примерно так же он ещё ребенком овладел балалайкой, мандолиной, гитарой. А когда в 50-е годы работал в детском доме, освоил духовую трубу.
Родом из деревенского детства и другое увлечение Масловского. Началось с охоты. Отец подарил сыну одностволку, и стал Фёдор добытчиком. Как всегда, подошёл к делу творчески. Чтобы вернее подманивать дичину, сделал чучело утки, правда, как сам теперь признаётся, неважное. Откуда ему, 14-летнему подростку, было тогда знать, что изготовление чучел – это целая наука?! Таксидермия называется. Первые неудачи, однако, Фёдора не сму-тили. Повзрослев, он, где мог, доставал специальную литературу, и постепенно сработанные им птички и зверьки стали выглядеть точь-в-точь, как живые. Сначала делал для себя, школьных «уголков природы», потом экспонатами заинтересовались музеи краеведения и коллекционеры. Вершиной его творчества в этом направлении можно считать чучело тигра, которое он сделал для краеведческого музея в селе Богородском. К сожалению, тигра оттуда украли, что тоже является своеобразной оценкой труда таксидермиста Масловского.
 
 Видимо, работа над чучелами способствовала раскрытию в нём ещё одной неожидан-ной грани. Однажды в Фёдоре Харитоновиче прорезался талант скульптора. Первыми в этом убедились жители села Полётное, где много лет назад директор школы Масловский вместе со своими учениками соорудил... два монумента – в честь героев Гражданской и Великой Оте-чественной войн. Позже одной из скульптур присудили второе место на Всесоюзном слёте молодёжи в Ленинграде, автор работы был отмечен дипломом и грамотой ЦК ВЛКСМ.
 
 Но по-настоящему ваятельским делом Масловский увлёкся в 1983 году, когда вышел на пенсию. За 10 лет напряжённого труда он создал у школы № 20 Комсомольска-на-Амуре, где до того был директором, необыкновенный музей сказки. Под открытым небом здесь встретились 120 фольклорных персонажей, изготовленных из железобетона в почти нату-ральную величину. За эту работу, сметная стоимость которой составила 500 миллионов тогда ещё неденоминированных рублей, Фёдор Харитонович не получил ничего, если не считать за награду радость местной детворы и высокую оценку скульпторов-профессионалов.
Нынче рынок и маленькая пенсия не способствуют проявлению альтруизма, поэтому, когда пару лет назад власти Дальнереченска предложили Масловскому соорудить и в их дет-ском парке несколько сказочных композиций, то договор составили по всей форме. И скоро в приморском городке прописались Емеля с Бабой-Ягой и К0, а у скульптора Масловского по-явились деньги на издание собственных книг.
Писательством Фёдор Харитонович занялся лет тридцать назад совершенно неожи-данно для себя. «Виноват» в этом его друг Юрий Николаевич Старцев, живущий в Хабаров-ске. Как-то, разглядывая рисунки Масловского (ещё один талант!), Старцев предложил: раз умеешь рисовать, должен уметь и писать, попробуй, тем более, что есть о чём рассказать чи-тателям. Масловский попробовал. Отослал рукопись Старцеву на ревизию, а тот возьми да отнеси её в «Тихоокеанскую звезду». Так в году 70-м увидел свет первый рассказ Масловско-го о живой природе «Тухляк прилетел». Потом были другие публикации в краевой и районной прессе, выступления по радио.
Страстный натуралист, он иногда черпал сюжеты прямо из-под ног. Увлёкся, к примеру, лесными муравьями, долго изучал их повадки. В результате 11 лет назад появились «Тайны муравьиного дома» – первая детская книжка писателя Масловского, выпущенная Хабиздатом стотысячным тиражом. Как бы попутно он изобрёл особый домик, предназначенный для рас-селения этих самых муравьев. Затем вышел сборник рассказов «Белоплечик: необыкновен-ная история обыкновенного воробья». Книжка издана трехтысячным тиражом при содействии краевого комитета охраны природы. В 1998 году Фёдор Харитонович печатает сборник «Уссу-рийский фазан». На этот раз на свои средства. Иллюстрировать издание ему помогали внуки Максим и Наташа. И совсем недавно опубликован роман Масловского «Джанго»,  400 страниц в твердой обложке, тираж всего 100 экземпляров. Книга посвящается Георгию Кузьмину и Анатолию Масленникову – первым учителям хорских удэ района имени Лазо. Фёдор Харито-нович лично знал этих людей и всегда восхищался их подвижничеством. Считает: пусть те-перь узнают другие.
Масловского влекут характеры неординарные, яркие. Однажды прочитал о ленинград-ском безруком художнике Птицыне и был настолько потрясён его творчеством, жизненной стойкостью, что решил пригласить в Комсомольск. Списался, договорился через ЦК ВЛКСМ о финансировании творческой командировки мастера. Они встретились в середине 80-х годов. А сегодня Фёдор Харитонович и его супруга Нина Евгеньевна готовят к печати небольшую по-весть об этом удивительном человеке.
Про Масловского тоже, кстати, немало понаписано. Журналистов привлекают бурная энергия и творческая разносторонность Фёдора Харитоновича. Кроме всего прочего, он завзя-тый книголюб (тысячи томов в его библиотеке), коллекционер монет, открыток, значков. А ещё он бывалый краевед, создатель первых школьных музеев. Составленный им географический словарь района имени Лазо включён в научные фонды Хабаровского филиала Географиче-ского общества. Масловский действительный член этого общества. Стенды, ему посвящён-ные, есть в краеведческом музее Комсомольска, а также в музее Хабаровского института усовершенствования учителей. По образованию-то Масловский учитель географии. Почти со-рок лет отдал школе, детям.
Я не удержался и спросил у Федора Харитоновича, кем он себя все-таки считает: педа-гогом, писателем, таксидермистом, художником... К чему душа больше лежит? Он усмехнул-ся: а нет «главного» увлечения! Когда одно надоедает, берётся за другое. Вот сейчас осваи-вает изготовление чучел рыб, чеканку по меди. И в 74 года приятно делать открытия.


  Омельчук  О.,
Тихоокеанская звезда,
2005 год, 11 мая.

                Человек, сотворивший сказку

 Не знаю, как вы, а ничего особо примечательного ни в одном школьном дворе лично я никогда не видела. А вот у школы №20 Комсомольска-на-Амуре – целый сказочный городок. Уви-дела его и ахнула!
– Это бывший директор школы Фёдор Харитонович Масловский память о себе оставил, – пояснил случайный прохожий. – Делал все эти скульптуры вместе с учениками почти десять лет.

 Во дворе уживаются вместе Серый Волк, Змей Горыныч, Иван-царевич, Алёнушка с братцем Иванушкой, Кот в сапогах. Стоит избушка на курьих ножках с Бабой-ягой. Чудо-то какое! По словам нынешнего руководителя школы Ольги Файзулиной, идея выстроить ска-зочный городок появилась неспроста. Окна почти всех классных кабинетов «смотрят» на ту сторону двора, где почти всегда лежит тень. Долгое время унылую картину с несколькими старыми тополями и хилой травой пытались преобразить. Летом высаживали цветы, кусты вишни и сирени, но ничего так и не прижилось. Спортивный городок тоже невозможно было устроить – летние дожди превращали участок в болотце. А Фёдор Харитонович упёрся: «Ни-чего, и на этом гиблом месте «сказку» построим».
Изготовлением скульптур педагог увлёкся ещё в селе Полётном района имени Лазо, где он несколько лет преподавал географию. Как обычно, в преддверии Дня Победы пришла в сельскую школу «указаловка»: украсить здание и территорию соответственно торжеству. По-думал Масловский и решил вместе со своими учениками возвести возле крыльца учебного заведения два памятника – в честь героев Гражданской и Великой Отечественной войн. Сте-лы из железобетона оказались прочными, несколько лет простояли целёхонькими, без единой трещины.
Поэтому и для задуманного сказочного городка Федор Харитонович тоже решил ис-пользовать именно этот материал. Деньгами помогли шефы из совхоза «Индустриальный». Желающих научиться скульпторскому делу среди детворы – хоть отбавляй. Мальчишки и девчонки до позднего вечера придумывали, каких героев поселить на школьной лужайке, спо-рили до хрипоты, как должна выглядеть Баба-яга, рисовали эскизы. А уж когда началась ос-новная работа, помощникам Масловского приходилось выстраиваться в очередь.
Рождение сказочных персонажей начиналось со строительства остова. Делали его из металлических прутьев. Потом арматуру слой за слоем покрывали бетоном, и уже подсохшее изделие разукрашивали масляными красками. Творческий процесс затянулся на годы, ведь «оживала» стройка только после того, как у юных строителей заканчивались уроки, а ведь им ещё домашние задания надо было сделать. Зато никто из ребят не слонялся по округе без дела.
Без помощников Фёдору Харитоновичу было бы трудно. С самого детства у него была парализована правая рука, немного шевелились только пальцы. Родился ли он таким или увечье стало следствием беды, до сих пор не знает даже жена Масловского Нина Евгеньев-на, с которой они прожили пятьдесят лет.
– В повседневной жизни никто и не замечал, что у Феди что-то не в порядке с рукой. Он был всегда такой деятельный, заводной, своей энергией увлекал всех вокруг, – рассказывает она, – кажется, не было ремесла, которое он не смог бы освоить.
Взять хотя бы гармошку. Ещё старший брат Фёдора в тридцатые годы купил её на ха-баровском рынке и привёз в родное село Грибовское, что в Амурской области. Учителей в де-ревне не было, поэтому осваивать инструмент пришлось на слух. После гармошки были гита-ра, балалайка, мандолина.
Судя по всему, тогда у деревенского парня и стал проявляться редкий талант. Талант к учебе.
Нина Евгеньевна училась с будущим мужем в одной школе. Она говорит, что Маслов-ский был лучшим учеником не из-за какой-то особой усидчивости или прилежности в выпол-нении домашних заданий. Просто любая новая тема по любому из предметов увлекала его настолько, что он старался узнать о ней больше, чем давал учебник. Часами рылся в скудной сельской библиотеке, заказывал книги в городе.
Сельская школа давала только начальное образование. Восьмилетка была в другом селе, за 25 километров от Грибовского. Доучиваться там рискнули не многие одноклассники, потому что путь этот нужно было преодолевать пешком. Масловского отдаленность школы не испугала, уговорил продолжить учебу и Нину. Она до сих пор вспоминает эти долгие часовые походы по затерянной в тайге дороге, обмороженные щёки и руки, тот холодок страха, когда приходилось перебираться через некрепкий лед попутных озер.
 
 Ей оставалось ещё год учиться в школе, а Федор уже поступил в Николаевское пе-дучилище. Весточки о себе присылал часто, писал всё больше про учебу, новых товарищей, ни слова о любви. А потом вдруг взял да и сделал в конце одного из посланий приписку с предложением руки и сердца.
– Ни на минуту никогда не пожалела о том, что согласилась. – признается Нина Евге-ньевна. – Пятьдесят лет вместе с ним пролетели, как один день. Вместе и в школе, и дома, а надоесть друг другу не смогли…
– Меня многие спрашивают, какой он такой педагогический секрет знал, что дети его уважали и тянулись к нему, – смеется она, - но разве это секрет: хочешь остепенить хулигана или озорника – увлеки его интересным делом! Никакие угрозы, нотации и наказание всё равно не помогут. Лучше протяни ученику руку… Помнится, в одном из детских домов, где однажды Фёдору Харитоновичу пришлось работать, научил он мальчишек вышивать и вязать. Сам ко-гда-то научился этому делу у матери и сестры. И ведь увлеклись даже самые отъявленные сорванцы. Один из них, уже став взрослым, написал в письме, что научил вышиванию свою дочь.
Несмотря на то, что работа с детьми ему очень нравилась, по-настоящему Масловский мечтал о совсем другой профессии. Поэтому в 1947 году, подкопив денег на дорогу, он от-правляется в Саратовское художественное училище и поступает на скульпторское отделение. К сожалению, на этом фортуна отвернулась от Федора Харитоновича. Оказалось, что своего общежития в училище нет, да и стипендию первокурсникам не платили. Родители помочь деньгами тоже не могли, ведь кроме Федора, нужно было растить ещё четверых детей. И Масловский решает вернуться к детям. В 1963 году Федор Харитонович поступает в Комсо-мольский педагогический институт и заканчивает его с дипломом преподавателя географии.
Почти шестьдесят лет он работал вначале воспитателем, потом преподавателем и ди-ректором школ. Но в какой бы населенный пункт ни заносила его судьба, первым делом ста-рался увлечь своих подопечных краеведением.
Юных краеведов захватывал дух открытий, и они, как когда-то сам Масловский, сутка-ми сидели в библиотеках, вели активную переписку с людьми, способными сообщить что-то новое о родном городе, крае, значимых исторических событиях. Так создавался школьный музей.
Благодаря ученикам школы №20 в 1987 году в Комсомольск приезжал уникальный ле-нинградский художник Леонид Птицын. И событию этому предшествовала очень интересная история. На уроке литературы, которые вела Нина Евгеньевна, как раз изучали биографию летчика Маресьева.
Одна девочка рассказала, что нашла в библиотеке небольшую книжицу «Подвигу жить» – о другом героическом человеке – Леониде Птицыне,  во время войны он был подрост-ком. В 1944 году пришел в военкомат проситься на фронт. Не взяли.
– Там, за селом, фашисты поле заминировали, это и будет фронтом для таких, как ты, – сказал военком.
Научили мальчишек искать мины, фугасы и обезвреживать их. Однажды взрывчатка рванула у Лени в ладонях. Мальчишка лишился обеих рук. Но горе его не сломило. После войны он стал известным художником.
И решили тогда на уроке литературы дети разыскать отважного художника и пригла-сить его в Комсомольск-на-Амуре. Сами написали ему в Ленинград, а Масловские через то-гдашний комсомол «выбили» для него поездку в город юности. В восьмидесятых годах Л. Птицын стал Почетным гражданином Комсомольска, а Федор Харитонович написал о нём кни-гу «Встречи с подвигом».
Свои книги Масловский издавал на свои же деньги. А какие могут быть сбережения у семьи учителей с двумя детьми? Выкраивать из бюджета удавалось всего на 2-3 тысячи эк-земпляров.
Болезнь, как лавина, свалилась на Масловского чуть более двух лет назад. Именно свалилась, потому что он не из тех людей, которые могут тратить время на походы к врачам и сидение в коридорах поликлиник. Умер он в апреле прошлого года в возрасте 78 лет.
– Как будто чувствовал, что не выкарабкается, – Нина Евгеньевна ведёт меня в не-большую комнатку в квартире – мастерскую, где всё осталось, как и при жизни Фёдора Хари-тоновича. – Сами смотрите, что он тут творил…
Каждый сантиметр комнатного пространства занимают чучела птиц. Таксидермию Масловский освоил ещё в далёком детстве, когда отец подарил ему охотничье ружьё. При помощи самодельных чучел приманивал птиц. Потом это его умение пригодилось во время оформления кабинетов ботаники в школах.
На стенах вырезанные из дерева картины. Этому делу Федор Харитонович научился уже на пороге своей смерти. Большая коллекция значков, его газетных публикаций, сделан-ных им фотографий, а также картины, иллюстрации к детским книжкам, карикатуры. И всё это наследство, оставленное Масловским детям и внукам, намного дороже всех материальных благ. Потому что вместе с ним Федор Харитонович подарил своим наследникам силу характе-ра, терпеливость, доброту.
Из материального наследия остался сказочный городок, который постепенно разруша-ется. У школы нет денег на его ремонт. Городская администрация ещё пару лет назад выде-ляла средства на краску, цемент. Потом из муниципалитета приехали чиновники и предложи-ли перенести скульптуры в городской парк отдыха, за тридевять земель от района, где нахо-дится школа. У местных детишек на общественный транспорт денег нет, а пешком до парка идти полдня.
– Поэтому и не отдали мы городок, что в жизни наших детей праздников почти не быва-ет, – говорит директор школы О. Д. Файзулина. – И с тех пор деньги из администрации на ре-ставрацию городка давать нам перестали. Жалко. Ведь без материальной помощи наша сказ-ка через несколько лет совсем исчезнет.
А вот, к примеру, в Дальнереченске, где у Масловского живут дочь с зятем, выстроен такой же городок, и это едва ли не самое красивое место в городе. Его тоже сделал Федор Харитонович несколько лет назад, когда приезжал к своим в отпуск.
Там берегут эти скульптуры и деньги на это находят. Неужели руководители города юности ничем не смогут помочь школе с её сказочным двором?
Масловский много лет учительствовал в Комсомольске. В педагогическом университе-те изучают его биографию, в краеведческом музее есть экспонаты, рассказывающие о его творчестве, а в музее Краснознаменного Дальневосточного военного округа хранятся медали Петра Первого за победу при Гангуте, которые он отдал туда совершенно безвозмездно… Он всегда думал о других. Подумают ли теперь другие о нём?


  Таня Глухова,
интернет,
сервер «Стихи.ру»

                Про колдовство

Родители мои были сельскими учителями, не верили ни в бога, ни в колдовство.
Первой ушла мама, через два года отец. На похороны папы приехал  Масловский Фё-дор Харитонович со стареньким учителем из какой-то глухой деревеньки.
Помянули, сидели, разговаривали. Фёдор Харитонович рассказал, как он с женой и двумя детьми приехал в наше село, где стал работать директором школы. Решили держать свою корову. Сменили не одну, но молока от них так и не видели. Дойные коровы переставали давать молоко, а телята рождались мёртвыми. Пытались держать козу, та же история.
         Почему это происходило, они  узнали позже, когда собрались уезжать. Пришла соседка и попросила у них прощения. Она рассказала, что завидовала им, поэтому делала наговоры на воду и выливала её под двери их сарая. Я своему бывшему учителю верю.
 
  29 мая 2016 г.
Галина Сазонова

                Учителю — от благодарных учеников

Мемориальная доска в память о замечательном человеке и педагоге Ф. Х. Масловском установлена в Полётненской средней школе. Торжественная церемония по этому случаю про-шла здесь в конце мая, где собрались учителя и ученики, педагоги-ветераны и бывшие выпуск-ники, хорошо знавшие Фёдора Харитоновича. Почётными гостями были сын учителя – Михаил Федорович со своими детьми, приехавшие из Комсомольска-на-Амуре.
 
Светлой и трогательной стала эта встреча у порога школы, которой Ф. Х. Масловский отдал более десяти лет своей жизни. После заочного окончания географического факультета пединститута он директорствовал здесь, затем, оставив руководство, преподавал географию, черчение и рисование.
Коллеги и бывшие ученики помнят его мудрым наставником, человеком настойчивым и принципиальным. Работе отдавался без остатка, стремясь научить ребят всему тому, что сам знал и умел. Вместе с учителем труда В. А. Королевым и ребятами занимался сооруже-нием возле школы монумента-памятника героям Гражданской и Великой Отечественной войн, который стоит и поныне.
   

Фёдор Харитонович был инициатором создания школьного музея, положил начало сбо-ру исторических сведений о селе. Этот музей, как и другие, созданные им позже в школах Ульчского района и в Комсомольске-на-Амуре, называли лучшим в крае. Большое значение он придавал изучению природы родного края и патриотическому воспитанию ребят. Полёт-ненские ученики участвовали в районных и краевых слётах туризма, завоёвывали первые ме-ста, поощрялись поездками в Москву, Киев, Братск, Уфу и в другие города СССР.
Масловский был ещё и увлечённым человеком: занимался фотографией, чеканкой, резьбой по дереву, лепкой, рисованием, делал чучела птиц, животных, рыб, коллекциониро-вал значки и монеты. Поддерживал связь с музеями района и краевого центра. Его увлека-тельные статьи о дальневосточной природе публиковались в газете «Ленинец», в «Дальневосточном Комсомольске», в «Тихоокеанской звезде».
Действительный член Географического общества Ф. Х. Масловский написал научный труд «Географический словарь района имени Лазо». Он также автор книг «Тайны муравьиного дома», «Белоплечик», «Уссурийский фазан», «Джанго» — романа о первых удэгейских учите-лях Г. И. Кузьмине и А. Я. Масленникове.
Этот человек вошел в историю и как создатель уникального музея–сказки под откры-тым небом. Вместе с ребятами за десять лет он создал из железобетона около ста фигур ска-зочных героев на территории одной из школ Комсомольска, которые стали её украшением.
Его педагогические заслуги, труд, общественная работа были высоко оценены — ме-далями, знаками, грамотами. Но, пожалуй, главной наградой учителю стала любовь и признательность его учеников, которые сегодня, вспоминая о нём, называют Фёдора Хари-тоновича не иначе, как учителем от Бога.
Об этом на торжественной церемонии говорили директор Полётненской школы А.М. Ермолов, глава поселения Л. Т. Рубанцова, жители села.
За память к делам отца полётненцев поблагодарил сын Фёдора Харитоновича Михаил Фёдорович. Вместе с директором школы он и открыл мемориальную доску.
Затем всех пригласили в фойе второго этажа школы, где открыт школьный музей. Его стенды и экспонаты рассказывают об истории поселения и его жителях— воинах и тружениках тыла, о всех выпусках школы, которая всегда была центром общественной жиз-ни.
В 2016 году Полётное и Петровичи будут отмечать свой 110-летний юбилей. Установка мемориальной доски бывшему директору школы Ф. Х. Масловскому — это одно из важных событий, приуроченных к этой дате.

 

                Тайны муравьиного дома

                (повесть)
 
  Муравьи — надёжные помощники лесоводов. Их можно встретить в тайге, тундре, сте-пях. Муравьёв образно называют санитарами леса. Специалисты подсчитали: в день одна их колония уничтожает килограмм вредных насекомых, каждая семья защищает от вредителей четверть гектара лесных богатств. Издавна известно: там, где живут муравьи, лучше растут деревья и кустарники. Неутомимые труженики прокладывают многочисленные тоннели под землей, а это улучшает доступ воздуха и воды к корням, помогает создавать плодородный слой почвы, распространять семена растений.
Часто бывая в лесу, я, конечно же, не мог оставить без внимания удивительные созда-ния природы — рыжих муравьев.
Вначале меня удивляло только то, как они приспосабливаются к жизни. То вдруг встречу муравейник среди болота на высокой кочке, то просто на высокой рёлке на солнцепе-ке, то на открытой полянке прямо в земле, то в дупле сухостойного дерева, то под тяжелым недвижным камнем, а то и просто в трухлявой валежине. Один раз встретил холмик из глины, слепленный в виде богатырского шлема, как у белых муравьев. А однажды обнаружил семью муравьёв под старым ученическим портфелем. Это был готовый дом! Под его крышей дождь не достанет, а солнце чуть пригреет — сразу тепло.
Невольно ко мне пришло желание узнать поближе жизнь этих маленьких существ, без которых мир, окружающий нас, стал бы неполным. Я смастерил стеклянный ящик, перенёс туда муравейник с маткой. Её вы узнаете сразу – она в два, а то и в три раза больше самого крупного своего сородича. Муравьиный домик поставил на подоконник.
Я завел дневник, в который стал заносить всё, что мне удалось узнать о муравьях. За-писывал вопросы, возникшие у меня в процессе наблюдения, и их разгадки, которых станови-лось со временем все больше и больше. Удивительный это процесс — узнавание тайн слож-ной интересной жизни. Появились свои открытия, которые и послужили основой повести — «Тайны муравьиного дома».

* * *
Конец сентября. Ночью ударил первый мороз, а утром пригрело солнце. Я пересёк двор и едва вышел за калитку, как чуть не наступил на большого черного муравья-одиночку. Он только что выбрался из-под летней кухни и ковылял по ледяным кристалликам, покрыв-шим деревянный тротуар. Жалко мне стало его. Занёс его в избу, положил в стеклянную ба-ночку клок ваты и опустил туда муравья. А как только он согрелся, я дал ему сочную, засаха-ренную ягоду брусники. Муравей подошёл к ней и начал облизывать. Пять минут потребова-лось муравью для утоления голода. Поел и принялся за туалет: раздвинул челюсти, протянул через них переднюю правую лапку, очистил её язычком, потом ею погладил правый усик, про-тягивая от головы до конца. Подумал и опять принялся за еду. Ест да чистится...
Я посмотрел на него сверху, и он мне показался очень большим по сравнению с рыжим лесным муравьем — больше в три-четыре раза. И похож на три черненькие, слегка вытянутые бусинки: самая большая — брюшко, грудка раза в два меньше, а головка ещё меньше. От нее отходят на обе стороны два усика, концы их чуть выгнуты наружу. От грудки в противополож-ные стороны отходят три волосяные лапки. Кра¬сив муравей! Особенно на белом фоне.
Я заметил, что он, не сходя с места, перебирает ножками. Видно, сильно продрог. К зи-ме не приготовился, вот и пришлось страдать. Я обдал его тёплым дыханием. Муравей при-встал, поднял головку и задвигал ею. Снова дыхнул на него: на этот раз он своими усиками-антеннками задвигал. Значит, согрелся.
Я решил проверить его смелость и стал приближать авторучку к его голове. Когда её кончик оказался совсем рядом, муравей вздыбился, раздвинул челюсти и резко скакнул впе-рёд, норовя схватить угрожающий предмет. Чёрный муравей резко отличается воинственно-стью от рыжих лесных муравьев: не выбрасывает яд-кислоту, а надеется на свою силу. Сме-лый, сильный, неустрашимый — только за это станешь уважать его, нашего большого чёрно-го муравья-древоточца.
Солнечным теплым полднем следующего дня я выпустил скитальца в сад.

* * *
Суровая и продолжительная у нас зима. Насекомые с её приходом прячутся кто где. Одни готовят себе паутинный домик, другие забьются под кору деревьев, третьи залезут в трухлявый пень или дерево, четвертые зимуют в скрученном сухом листе.
А как же готовят себе жильё для зимовки муравьи? Наверняка, уходят в зимнюю спяч-ку.
В конце октября уже выпал снег. Мы с ребятами пошли в лес. Подошли к холмику и стали вскрывать его. Мы думали, что внутри холмика, в сухом месте, будет гнездо, где кучей залегли муравьи. Но как ни старались отыскать их в холмике — всё безрезультатно, муравь-ёв там не оказалось. Где же они? Ведь до поздней осени были здесь.
Вскрыли под холмиком верхний слой земли, просмотрели его, и снова неудача. Тогда я осторожно отвалил толстый пласт земли, и ребята закричали:
— Вот они, муравьи! Мы их возьмём с собой?
— Ни в коем случае! Смотрите внимательно и запоминайте, как они устроились на зи-мовку.
Зимняя муравьиная «квартира» выглядит так: небольшая пустота в земле размером с фасолину, а в ней как попало лежат окоченевшие мурашики.
Выкопанных муравьев мы тут же положили на место, аккуратно прикрыли землёй, со-брали в кучу строительный материал — тонкие палочки, сухую поблёкшую травку, побурев-шие хвоинки, кусочки древесной коры... А сверху насыпали побольше снега.

* * *
Тревога! Бедственное положение! Мы спешно закрыли крышку стеклянного домика и стали наблюдать за новосёлами, у которых началась непонятная муравьиная суета. Одни разбрелись по стенам, потолку, заглядывают во все углы, стремятся проникнуть в каждую щёлку. Это явно разведчики: передвигаются осторожно, ощупывают усиками все загадочные места: Им надо найти выход и спасти всех. Это их задача.
Другие срочно тянут строительный материал в затемнённый угол. Всё стаскивают в одно место и укладывают не как попало, а по своему, муравьиному правилу. Ведь домик надо сделать удобным и просторным, да ещё и прочным. Тянут всё подряд. Сформировали холмик, а на другой день из него начали вытаскивать на поверхность мелкий строительный материал и укладывать в углубления. Вот и получается муравейник сверху аккуратный и плотный, а в середине просторный и прочный. Жильцы его всё время надстраивают и вытаскивают изнутри мелочь. Расширяют себе жилье: семья-то быстро растёт. А чтобы домик сохранялся подоль-ше, муравьи пропитывают его кислотой. Поэтому муравейники не преют и стоят долго, деся-тилетиями. Заботливые няни бегают с коконами, спешат упрятать их в строящийся домик. Две-три минуты, и коконов уже не видать на поверхности.
Вдруг появился муравей, который тянул не кокон, а своего взрослого собрата. Тот был недвижим. Как потом выяснилось, с ним случилась какая-то неведомая нам беда, и он погиб. Муравей долго метался со своей печальной ношей. Устал, бросил, отдохнул, опять подхватил и долго-долго носился с ним, стремился унести как можно дальше от жилья. Кто знает, отчего погиб соплеменник? Или век свой прожил, или от какой-нибудь болезни? Муравей выбился из сил, убедился, что дальше нести некуда, и бросил ношу. Позже мы видели: погибших мура-вьев стаскивали в одно место. Ребята назвали это место муравьиным кладбищем.
Жильё муравьев ни на секунду не остаётся без охраны. Кажется, что часть муравьев бегает просто так. Но это не бездельники. Попробуй приблизить какой-либо предмет: муравей сразу встанет и замрёт, а брюшко подогнёт в сторону опасности, готовый брызнуть кислотой. А если вцепится челюстями, не оторвёшь: насмерть стоит за всех. Он из числа охраны, настоящий воин.
Так мы узнали, что муравьи занимаются каждый своим делом.

* * *
Залез муравей на марлевую сеточку, которой закрыли домик, уцепился ногой и повис вниз головой, как акробат. Мы подумали, что он просто отцепиться не может, барахтается. А он, оказывается, специально повис на одной ноге, чтобы почистить остальные, свободные.
Вот муравей двумя передними лапками, как руками, протер все ножки, протянул через рот, убедился, что они вычищены хорошо, и переменил ногу. Закончив свой туалет, побежал по марлевой сеточке и опустился вниз.

* * *
В крышку из-под консервной банки налили сладкий сироп, а сверху положили реечку и поставили муравьям. Муравей забежал на реечку и стал жадно пить. Пил, пил, отяжелел и свалился в сироп. Барахтаясь, он оказался под реечкой.
Засекаем время. Пять минут понадобилось ему, чтобы снова оказаться на реечке. Мокрый, с раздутым животиком, с большим трудом переставляя ноги, направился к жилью — там уж точно окажут помощь.

* * *
Полдень. На стенке муравьиного дома, прогреваемой солнечными лучами, сгрудились муравьи, и в их скоплении торчат палочки, словно копья древнего войска.
Как же они держатся? Любопытно. Пригляделся внимательнее и вижу: муравей, рас-ставив лапки, как башенный кран, цепко держит челюстями конец палочки, который ближе к стеклу. И застыл, словно изваяние, словно он и палочка — одно целое. Что это они придума-ли? Раньше я такого не замечал у них.
Я засёк время. Прошло десять, пятнадцать минут — никаких изменений. Всё те же недвижные позы, всё так же тверды и неколебимы палочки.
И тут появилось ещё несколько муравьев. Вышли из своего дома-холмика, постояли в раздумье и двинулись на ту же нагретую солнцем стенку. Один, особенно быстрый, тут же взобрался на ближнюю палочку, побежал на другой, свободно висевший её конец, крутнулся, как на перекладине раз-другой, быстро заперебирал лапками, вернулся назад, но, будто что-то вспомнив, снова оседлал палочку и снова повторил свои кувырки. Но меня удивила не его акробатика, а то, что палочка, которую, как копьё, держал муравей, так и не шелохнулась. Ка-кой же нужно обладать силой, чтобы удержать такой груз?! Нет, действительно, эти крохот-ные существа удивительно сильны.
Мне было пора идти на работу. Я ещё раз оглядел силачей, удерживающих шесты, и с сожалением подумал, что, когда вернусь, этого уже не увижу. Муравьи-силачи закончат свои состязания, и я не узнаю, как долго длилось оно, зачем было устроено. Мое предположение подтвердилось. Когда я вернулся и посмотрел в стеклянный ящик, в нём было всё как обыч-но. Муравьиный дом был тих. Обитатели его спали в своей комнате и, наверное, каждый ви-дел свой муравьиный сон.
С тех пор прошло много лет. Все эти годы муравьи, жители стеклянного дома, были перед моими глазами. Я внимательно наблюдал их каждодневную жизнь, многое сумел объ-яснить для себя, но то, что я наблюдал в тот день, так и не повторилось, так и осталось для меня тайной.

* * *
Три часа дня. Солнце свернуло за угол дома, отбросив тень от него на муравьиное жи-лище. Муравьи засуетились, разбежались по всему домику. У «столовой» их собралось мно-го, но не заметно, чтобы пили сироп. Пожалуй, больше всех забот сейчас у блюстителей по-рядка. Они следят за тем, чтобы все собратья отправились в муравейник. Ударят несколько раз усиками по встречному, и нарушитель на спине. Блюститель порядка хватает его челю-стями и тянет к жилью. За десять минут наблюдаем более двадцати подобных случаев. Несут большие маленьких, большие – больших, средние – средних, маленькие – маленьких и даже маленькие –  больших. Спешат всех отправить в муравейник, а то ведь рабочим надо успеть закрыть все ходы и выходы до вечера, до наступления полной темноты.
Уже в темноте мы взяли фонарик и осветили «квартиры», где увидели массу муравьев. Многие были без движения. За пять часов зимнего дня набегались вдоволь и уже, должно быть, видят сладкие сны. Некоторые ещё слабо пошевеливаются, ласкают друг друга усика-ми и засыпают. Одного неугомонного муравьишку старший тут же схватил за челюсть и унёс в глубь муравейника. Скоро на поверхности осталось всего лишь с десяток муравьев. Они за-муровывали выходы из жилья. Видно, большие мастера своего дела. Но вот работа сделана, мастера остановились, замерли, слушают, нет ли ещё нарушителей. Всё тихо, и мастера направляются на покой. Но не все, один остался. Ребята назвали его «комендантом муравьи-ного рая».

* * *
Десять часов утра. За окном двадцать градусов. Солнечно. Муравейник проснулся, жильцы засуетились, забегали. Мы первый раз решили дать им пресной воды, налив её прямо на дно домика. Оказавшиеся рядом муравьи сразу стали пить воду и, напившись, побежали к жилью. Наверное, сообщить своим, что пошёл «дождь» и можно досыта напиться. Через одну-две минуты муравьи плотным кольцом окружили воду. Некоторые даже забежали на середину лужицы. Пили до тех пор, пока не раздулось до предела полосатое брюшко. Оно способно увеличиваться в два раза. Напившись, муравьи медленно двигаются к жилью. Навстречу бе-гут другие, постукивают встречных усиками, как бы спрашивают: «Где вы пили воду и как ту-да пройти?» Иные при встрече выделяют маленькую капельку воды. Встречный муравей сра-зу прилипает своим ртом ко рту товарища и жадно впитывает в себя влагу. Так они стоят друг против друга одну-две минуты. Встречный, выпрашивая добавки, начинает крутить головой, изворачиваться. Но всю воду отдать одному нельзя, и попечитель ни на какие уговоры не поддаётся, спешит в муравейник.

* * *
«Сам погибай, а товарища выручай» – по такому принципу живут муравьи.
На крышечке с сиропом лежала реечка. Неосторожный муравей забежал на неё и сва-лился в сироп. Досыта напился, отяжелел, барахтается, а выбраться на реечку не может. Ослабел, голова в сироп погружается. Он стал тонуть.
Рядом оказался другой муравей. Он схватил утопающего за брюшко и быстро вытащил на реечку. Спасённый не шевелился. Спаситель, пятясь, продолжал тащить его, но не рассчи-тал сил и оступился, упал в сироп, увлекая за собой спасенного. Спаситель снова попытался вытащить товарища, но безрезультатно. Сам с трудом вылез на реечку, но силы его уже бы-ли, видимо, на исходе, и он снова свалился в сироп. У места бедствия появился ещё один му-равей. Заметив незадачливых пловцов, он бросился им на выручку, вытащил и отнёс в без-опасное место. Постоял около них, убедился, что спасённые живы, и пустился по своим де-лам. С трудом передвигая ноги, пострадавшие заковыляли друг за дружкой к жилью.

* * *
Такое гладкое стекло, а муравей свободно бежит по вертикальной стене, да ещё с гру-зом. Юннатов заинтересовало это:
– Как же у него устроены лапки, что не соскальзывают?
– А смогут ли муравьи бегать по ниточке, как это делают канатоходцы в цирке?
А что? Проверим! Натянем тонкую проволочку и посмотрим, смогут ли они бегать по ней. Вскоре всё было устроено. Мы уселись поудобнее в ожидании «циркового» представле-ния, но сколько ни сидели, муравьи так и не побежали по проволочке. Мы разошлись по до-мам.
Следующий день был удачнее. Муравей, очевидно, только-только подошёл к прово-лочному канату. Стоит и проверяет, ударяя усиками, прочно ли он натянут и можно ли по нему идти. Только встал передними лапками на проволочку, как мигом оказался на весу, но не рас-терялся, а, неуклюже цепляясь, стал передвигаться в висячем положении. Медленно, но успешно преодолел «канатоходец» дёсятисантиметровый маршрут. Потом мы не раз видели, как муравьи перебирались по проволочке, но было ясно, что она не стала для них чем-то не-обходимым в жизни.

* * *
С января по апрель мы ни разу не видели больших коконов в муравьином доме и дума-ли: размножаются муравьи или нет? Растёт ли их семья? Присмотрелись и легко обнаружили маленьких муравьев. Значит, всё в порядке – семья растёт.
Порадовал нас март. На пригретой теплом батареи стенке увидели только что появив-шиеся муравьиные яйца, каждое не больше игольного ушка. Муравьи часто выносили такие яйца. И нас это обеспокоило: не застужены ли они?
Вскоре видим два больших кокона, принесённых к стеклу (здесь домик лучше прогре-вался). Коконы размером с доброе пшеничное зерно, и плёнка у них не блестящая, а матовая. По всему видно, из них скоро выйдут мурашики.
Не задержались муравьи и с новым сюрпризом – вынесли личинку. Она ещё не кокон, но большая, со спичечную головку, и согнута серпом, а концы заострены. Личинка блестит, заметны кольца по всей её длине. Через несколько секунд муравьи вынесли личинки по-меньше, но потолще.
Сегодня у нас очень удачный день. Сразу, в течение получаса, увидели яйца четырёх размеров и в разных стадиях развития. Очень редкое наблюдение. Ребята рады.

* * *
В начале мая вышел за посёлок, присел у излюбленного места, где с юннатами вёл по-стоянно наблюдения за муравьями. Всматриваюсь, вслушиваюсь в природу. Солнце – за пол-день, а тепла так и не прибавилось. Эта весна теплом не балует, но время берёт своё: просы-пается от зимней спячки природа. Проклюнулись зелёные стрелы саранки, распустил белые лепестки весенник звёздчатый, поднялся, скидывая с себя прошлогодний лист, папоротник-орляк.
Тихо. И вдруг рванул холодный ветерок, тряхнул деревья, и полетели с дубков скрю-ченные листья. Ими усыпан весь бугорок. А сами дубки голые, их черные, корявые ветки чет-ко смотрятся на фоне стройного березняка. На некоторых ветках набухли крепкие, ядрёные почки. А верба уже цветёт. Её пушистая крона кажется жёлтым воздушным шаром. Верба – первый весенний медонос, и её уже успели навестить домашние пчелы.
Белый ствол берёзы порозовел, словно принял весенний загар. От мощного притока молодой крови берёза уже успела по всей кроне развесить длинные сережки и распушить по стволу бересту. На ветру береста издает нежную мелодию какой-то старой, полузабытой пес-ни.
Сухая осока на кочкарном болоте, покачиваясь, напоминает зыбь мутной воды. А на выжженных местах по кочкам уже пробилась изумрудная зелень. Пестрота майских красок природы похожа на сентябрьскую, только выглядит нежнее, и не совсем чётко вырисовыва-ются тона.
Муравьи поправляют свое жилье. «Охотники» в поисках пищи уже отбежали на не-сколько метров от холмика. Некоторые даже наведались на ближний дубок, вероятно, при-помнили, как в прошлом году «доили» здесь тлю. Но тли пока никакой нет, и поиск не увен-чался успехом.
Весной муравьи выглядят красочнее, чем в любое другое время года: голова тёмная, грудка рыжая, круглое бархатное брюшко пепельного цвета опоясано узкими чёрными полос-ками с металлическим блеском.
Близится вечер, а муравьев на вершине холмика всё больше и больше. У входов они уже образовали кучу малу в три-четыре слоя. Обитатели соседнего муравейника тоже прини-мают вечерние солнечные ванны. Всем хочется погреться перед долгой прохладной ночью.
Я пожелал муравьям спокойной ночи и пошёл домой, радуясь, что самое страшное для них – зима – уже позади. Впереди тепло и летние заботы, большие и сложные, но приятные и радостные.

* * *
Как-то пришли на опытную полянку понаблюдать за муравьями, чтобы узнать, много ли они приносят насекомых. И что же? Под ногами кишат рыжие и чёрные муравьи. На первый взгляд, непонятная сутолока. Стали изучать обстановку. Рыжие хватают чёрных и несут их к входу в жилье. Другие же, наоборот, относят их дальше от муравейника. К чему бы это? По-добную картину мы наблюдали зимой в домике, когда муравьи уносили товарищей в муравей-ник перед сном. А ещё рыжие выносят коконы. Впечатление такое, будто они разоряют чёр-ных. Неужели это так?
Обошли муравейник кругом и наткнулись на «трассу», по которой муравьи бежали навстречу друг другу. Некоторые были с коконами. Стало ясно, что они несут их в одну сто-рону.
Идём рядом с «трассой» и посматриваем: далеко ли они коконы понесут? Следить удобно: коконы белые и на темном фоне земли хорошо заметны. Проходим десять-пятнадцать шагов и видим другое жильё муравьёв. Это бугорок, напоминающий место боль-шой срубленной кочки. Он весь переплетён корнями и облеплен муравьями. Поведение их спокойное. Прибежавшие с коконами муравьи сразу же скрываются в отверстиях. Другие вы-бегают из них и тотчас отправляются по «трассе». Здесь же бегают и черные муравьи, их ни-кто не трогает. Как заботливые хозяйки, величаво пробежали по бугорку две молодые матки. Отдельные мурашики суетились вблизи входа, делая короткие перебежки то в одну, то в дру-гую сторону. Можно подумать, что они приветствуют пришельцев, одобряя их действия.
Скоро мы совершенно точно знали, что действительно идёт муравьиное переселение. Жильё здесь благоустроено: бугорок не промокает от дождя, как это было на ровном месте. Нужда заставила переселиться – проливной дождь шёл три дня подряд. А то, что рыжие му-раши хватали черных, так это они, должно быть, хотели объяснить им, что они тоже должны идти с ними в более благоустроенный домик. Мы облегченно вздохнули, радуясь тому, что здесь шло не разорение, а настоящее переселение, и, уже успокоившись, оставили муравей-ник.
Неделю спустя, наведались сюда снова и окончательно убедились в том, что действия муравьев нами определены правильно. Старый муравейник был безжизненным, а кочкообраз-ный бугорок — шумным и оживлённым.

* * *
Идём по распадку в поисках новых муравейников. Тяжело муравьям в это лето. Дожди идут почти каждый день, землю промочило так, что в лес без резиновых сапог не заглядывай. Сегодня выдался первый солнечный день за долгую неделю ненастья.
Подошли к ручью, напились холодной воды и поднялись по крутому склону вверх. Только вышли из зарослей – наткнулись на муравьиный холмик. На вершине холмика уложе-ны белые коконы. Я придержал ребят, попросил их не шуметь и близко не подходить к мура-вейнику, чтобы не вспугнуть его обитателей. Из опыта прошлых наблюдений знал, что му-равьи тотчас же унесут коконы в свой дом, и тогда не узнать нам, зачем они их вынесли.
Время – одиннадцать. Солнечные лучи, с трудом вырвавшиеся из-за туч на некоторое время, осветили муравейник. «Так вот оно что! – вдруг осенило меня.— Сыро, тепла не хвата-ет для нормального развития потомства, вот няни и вынесли коконы погреть». Муравьи чётко определяют разницу температур, и здесь, на воздухе, коконы лежали в ямке, хорошо защи-щённой от холодного ветра. Всё правильно сделали муравьи.

* * *
Взрослый муравей, упираясь, как богатырь, задним ходом тянет прутик в десять раз больше себя. Показал свою удаль и маленький мурашик. Бежит на вершину холмика с торча-щей во рту соломинкой, словно с дубинкой. Соломинка в три раза длиннее его, а он легко держит её за конец. Муравьи, если дружно возьмутся, могут перетаскивать огромные тяжести. Положили около муравейника погибшую змею для корма, так они её за пять дней подтянули к жилью. А однажды мы видели «волшебную» гнилушку. Строят холмик муравьи. Вдруг перед нашими глазами чудо: гнилушка сама катится по крутому склону к вершине. Никого не видно, а она катится в нашу сторону. Остановилась, и с обратной стороны влез на неё муравей. Это он сделал гнилушку «волшебной». А как ухитрялся катить её вверх, мы так и не поняли.
Как всё-таки мало знаем мы о природе, окружающей нас. О тех же муравьях, об их жиз-ни! Сейчас, заканчивая свои записи, я особенно остро это почувствовал, увидел, как мало продвинулся вперёд в своём познании этих удивительных существ! И обидно, и радостно мне. Обидно, что узнал так немного, а радуюсь тому, сколько предстоит ещё узнать. Сколько уди-вительных встреч ждет человека, если он смотрит на мир внимательными, добрыми глазами.

        И ещё о муравьях. Микромуравей-бродяга

 Вернулся из долгой поездки домой. Сел за пишущую машинку. Заложил чистый лист бумаги в каретку и только начал печатать, как по чистому полю задвигалось какое-то микро-скопическое существо, да так быстро, что у меня, неравнодушного к миру насекомых, рука так и потянулась к нему. Надо же узнать: кто это? Взял лупу, навёл на резкость, и что же? К мое-му удивлению, под лупой бежал прозрачный, как из пластмассы, светло-коричневый муравей.
– Нашёл! – выпалил я на всю квартиру. – Нашёл! Скорей ко мне!
– Что нашёл? Чур, на двоих! – закричали в ответ домочадцы.
– Муравья нашёл! Не делится!
– Помешался на муравьях. Давно знаем, – услышал в ответ.
– Такого от роду не видал!
Первым ко мне подбежал внучек.
– Правда, муравей, – согласился Максимчик, – а почему он такой маленький-маленький?
Я поторопился к насекомому приткнуть линейку.
– Два миллиметра! Микромуравей! Иначе и не назовешь.
– Деда, дай я посмотрю.
–Максимчик, потерпи чуть-чуть. Должен же я его рассмотреть.
Через пять минут после моего знакомства с муравьём на подоконнике я обнаружил быстро снующих таких же мурашиков. Эти крохи бегали по подоконнику и забегали в одну из щёлок. Не сомневаюсь – это была квартира незваных гостей. С этого дня я стал встречать своих новосёлов по всей квартире. Чаще всего их видел на кухне. Особенно там, где стояло варенье, либо просто вода. Темноты не боятся. Бегают и ночью. Я стал спрашивать у жителей нашего многоэтажного дома:
– Есть ли у вас муравьи-малютки?
Они отвечали: кто – да, кто – нет.
Как-то поехал я на рынок, чтобы купить грецких орехов. Иду и спрашиваю у продавцов:
– Откуда орешки?
– Из Тбилиси.
– А ваши с каких мест?
– Кавказ.
– А вы откуда привезли?
– Из Средней Азии.
Дай, думаю, куплю среднеазиатских. Этих я ещё не пробовал. И купил. Принёс домой и говорю внуку:
– Максимчик, орешки будем кушать?
– Будем, будем, деда, я сейчас, – а сам уже побежал за молотком.
Разбиваю один орех, другой, третий. Четвертый попал с лопнувшей скорлупой и пока-зался легковат. «Ну – думаю, – этот наверняка пустой». Ударил молотком. Орех развалился, и из него побежали в разные стороны точно такие, как в моей квартире, муравьи.
Оказывается, микромуравьи живут в нашей стране повсюду. Они просто не попадались мне на глаза. Я стал просматривать справочники, определители, книги о насекомых и журнал «Юный натуралист» за прошлые годы. Не сразу, но всё же ответ нашёл. Оказалось, что свет-ло-коричневая кроха известна человеку уже два века.
...Микромуравей – южанин по происхождению, исконный обитатель тропических стран. Точно его Родина неизвестна, возможно, это Зондские острова. Оказавшись квартирантом че-ловека, он нашёл в доме тепло и обильную пищу. Вкусы его совпадают с нашими, он так же всеяден. Обожает сладости: сахар, варенье, мёд, фрукты, конфеты. Смелый и напористый, этот забияка забирается и в пчелиные ульи. Небезразличен он и к остаткам пищи, в том чис-ле, гниющим.
Азиатскую часть нашей страны муравей начал атаковать как с Тихоокеанского побере-жья, так и со стороны Европы. Теперь он может считаться коренным сибиряком, осваивает и города Казахстана...




                Белоплечик:

     необыкновенная
           история
          обыкновенного
                воробья
                и
                других
                пернатых
                и хвостатых





 
                Воробей за окном

 В городе мы жили десятый год, а меня всё тянуло в деревню, ведь в деревне прошло моё детство. И жена моя, Нина Евгеньевна, выросла в таёжной глуши, в рабочем посёлке Ха-лан, что на нижнем Амуре. Так что мне не трудно было уговорить её перебраться жить в де-ревню. Благо, и предложение нам подвернулось лестное: учительствовать в селе Полётное, что на юге Хабаровского края.
Село нам понравилось, и работа нас устраивала. Нина Евгеньевна стала преподавать в школе русский язык и литературу, а я – географию и рисование. Дети наши подросли. Зоя училась в шестом классе, а Миша – в восьмом.
С наступлением учебного года я организовал юннатский кружок. Вскоре была объяв-лена Всероссийская операция «Муравей» по охране и расселению рыжих лесных санитаров. Мы сразу же включились в неё и стали вести наблюдение за муравьями.
Незаметно подбирались осенние холода. Наши друзья-муравьи готовились к зимней спячке.  А чтобы продолжить наблюдения за муравьями в зимнее время, юннаты, по моему совету, поселили муравьёв в террариумах. Свой террариум мы поставили на подоконнике с солнечной стороны. Муравьи были в тепле, сыты и не собирались ложиться в зимнюю спячку.
С Мишей и Зоей я договорился, что в свободное время они будут вести наблюдения. Завели дневник. И почти каждый день в нём стали появляться записи.
Однажды воскресным декабрьским утром в комнату заглянул солнечный снежный свет. На полу, на занавесках, на шкафу – везде был блеск утра. Я подошёл к окну, а там на подоконнике сидит Мурка. Сидит, словно в маскировочном халате из трёх цветов: чёрного, белого и коричневого. Поглядывает то в окно, то на муравьёв в террариуме. Я ей говорю:
– Что, Мурка, тоже ведёшь наблюдения?
– Муррм, – отвечает кошка.
– Давай, давай. Хорошо бы тебя ещё научить писать, а то нам некогда дневник вести.
– Папа, что тебе Мурка говорит? – прибирая постель, спросила Зоя.
– Говорит, что увидела воробышка. И не просто воробышка, а настоящего воробья.
А воробей за стеклом окна, видно, замёрз, весь взъерошился, раздулся, ему так теп-лее. И не боится ни кошки, ни меня. Птаха, а соображает, что находится в безопасности. Си-дит на оконном сливе и нет-нет, да и стукнет клювом по стеклу. Подошла Зоя.
– Бедняжка, есть захотел, – пожалела Зоя, – и не знаешь ты, что противная Мурка тебя самого не прочь съесть. Миша, иди-ка скорее сюда! Иди, а то улетит.
– Пусть летит, что я воробья не видел? – отмахнулся Миша.
– Видел, не спорю, но, то был городской домовый воробей, а это – сельский, – говорю я.
–  А не всё ли равно, что городской, что сельский? – упрямился Миша.
–  Всё равно, да не совсем. Конечно, внешне их не различишь, а вот характером-то раз-ные. Ты посмотри только на него, какой он спокойный и смелый. Даже кошки не побоялся.
–  Что он – дурак, что ли? Наверное, соображает, что стеклом отгорожен. 
– Вот видишь, стало быть, умён и храбр. Вы посмотрите на него: ну, детская пуховая игрушка, да и только! – радовалась Зоя.
– Обратите внимание, какая модная, пёстрая шубка у него и тёмный бант на груди. Го-лову принарядил светло-серой шапочкой с коричневыми тесёмками. Короткий тускло-серый клюв торчит, как заноза. А на плечах полоски, словно белые погоны. Это самец в зимней одежде.
– Папа, давай его будем Белоплечиком звать. А то всё воробей, да воробей… – пред-ложила Зоя.
– А что? Это ты здорово придумала.
– Мама, как ты, согласна?
– Согласна. Да мне всё равно. Как ни зови – воробьём останется.
– Отныне все зовите его Белоплечиком! Белоплечик! Белоплечик!  – прыгая возле окна, твердила Зоя.
– Белоплечик-то Белоплечик, а ведь этому Белоплечику ух, как есть хочется!  – гово-рит Нина Евгеньевна.
– Кормушку надо, сегодня же будет, – заверил Миша, – сделаю и повешу в летней бе-седке. Пусть беседка будет столовой для всех: летом – для нас, зимой – для птиц.
– Теперь вам надо и на Белоплечика заводить дневник, – сказала Нина Евгеньевна.
– Что нам стоит, и на Белоплечика заведём, – отозвалась Зоя.


                Кормушка-ловушка

 К вечеру Миша смастерил кормушку и повесил в беседке. Пригласил меня на улицу и сказал:
– Ну как, пойдет?
Я подошел поближе и посмотрел. Толстая квадратная доска – стол будет устойчив. Ветром не вдруг раскачает.
– Правильно придумал. Молодец, ничего не скажешь, – рассудил я вслух. Бортик по краю тоже хорошо. Корм ветром не будет сдувать. На проволоку повесил и того лучше. Такая кормушка и ворону выдержит. Ну, что ж, думаю, что понравится не только Белоплечику, но и другим птицам. Теперь главное, чтоб на ней всегда был корм. А посетители найдутся. С пер-вым заданием ты справился хорошо, можно сказать отлично... А теперь подумай, как поймать Белоплечика, да так чтоб не повредить его.
– Зачем?!
– Как зачем? Ты же сам говоришь, что воробьи все схожи. А как мы будем узнавать своего?
– Надо пометить... А как будем метить? – спросил Миша.
– Сначала надо поймать. А чем и как метить, я потом покажу. Всё уже подготовлено, дело за воробьём.
В понедельник, перед уходом в школу, я в кормушку насыпал овсяной сечки. А вече-ром, за ужином, спросил:
– Кто-нибудь видел воробьев у кормушки?
Все молчали. «Может, не нравится им этот корм?» – подумал я и подсыпал пшенички.
На другой день опять на кормушке никого не заметили. На третий положил хлебных крошек и кусочек несолёного сала. А сам думаю: «Неужели они сыты? А мы стараемся...».
К обеду четвёртого дня в кормушке не оказалось хлеба. Значит, кто-то был. Я Мишу спросил:
– Как, ловушка готова?
– Готова. Сейчас покажу.
Принёс и говорит:
– Пойдёт?
– Пойдёт. Всё как надо. Молодец, – похвалил я Мишу.
А ловушка была совсем проста. Квадратная площадка сбита из нестроганых дощечек. По площадке забито десяток маленьких гвоздиков. К гвоздикам привязаны петельки. Петель-ки из тонкой жилки и мало заметны на линялых дощечках.
– В воскресенье будем смотреть, как она сработает. А пока убери в летнюю кухню. Пусть полежит.
В пятницу и субботу я уже и сам видел, как на кормушке клевали зерно то два, то три воробья.
В выходной день я проснулся рано. Мы на ночь никогда не выключаем радио, и оно нас будит. Приучили себя спать под музыку. Проснулся, и мысли мои сразу о воробье. Меня бес-покоило, как бы не вывихнул воробей лапку, когда попадёт в петельку. Стыдно будет, если ни за что накажем ни в чём не повинную птаху. В это утро я почему-то немного торопился. Мне хотелось, чтобы побыстрее светало, чтобы побыстрее варился завтрак (я чаще обычного за-глядывал в печку, подкладывая полешко за полешком). Тормошил ребятишек:
– Уже восемь часов, и пора вставать.
Я сочувствовал им: очень хочется дольше поспать и понежиться в постели, ведь такое бывает раз в неделю, и они ждут со дня на день зимних каникул, чтобы отоспаться, но я всё же будил их. Мне так хотелось, чтобы и завтрак наш прошёл пораньше. У меня было такое состояние, как будто бы я готовился к операции по захвату фашистского «языка», как это и было на войне. Переживаю, тороплюсь, а время идет так медленно, что в своих мыслях стал обижаться на очень короткий декабрьский день и длинную ночь. Ведь не зря в народе говорят: «Декабрьский денёк – с воробьиный скок». Тут же припомнилось, как моя мать, Пелагея Мои-сеевна, в декабрьский солнцеворот говаривала: «Варвары» ночи убывают, а день прибыва-ет». Это означало, что с двадцать шестого декабря на христианский праздник «Варвары» но-чи убывают, а день прибывает на одну минуту. Поэтому люди и стали говорить: «После солн-цеворота хоть на воробьиный скок да прибудет денёк».
Чтобы как-то заполнить время ожидания, я сел у кухонного окна так, чтобы было хоро-шо видно беседку. И тут мои мысли о воробье прервала Нина Евгеньевна.
– Что ты путаешься под ногами? Иди мышек ловить... Ещё себе не сварила, а тебя уже корми...
– Мурка, ко мне. Нечего болтаться под ногами. Иди лучше поболтаем с тобой.
Мурка запрыгнула мне на колени и запела свою бесконечную песенку.
– Послушай, Мурка, сегодня после завтрака Белоплечика ловить будем.
– Зачем?.. Что вам делать нечего. Воробья вздумали мучить! – возмутилась Нина Ев-геньевна. – Ты что его кошке отдать хочешь?
– А что? Воробьи жирные, – пошучиваю я.
– Так я и позволю вам, – Нина Евгеньевна топнула ногой и крикнула: – Брысь!
Мурка мигом убежала из кухни.
После завтрака, убрав посуду со стола, мы начали пристраивать ловушку для Бело-плечика. В стакан я насыпал пшена и Мишу послал за ловушкой. Ловушку положили на пти-чий столик. Раздвинули петельки. В середину ловушки насыпали пшена. Проверили: всё вро-де бы нормально. И что-то я вспомнил про хлеб. Говорю:
– Неси-ка кусочек хлеба. Пусть будет еда на любителя: кому – крупа, а кому – хлеб.
Разломил кусочек на четыре части и положил по углам ловушки.
Когда мы готовили ловушку, Марс скулил, порывался поучаствовать с нами в таком важном деле, но не мог, так как сидел на цепи. Он всё время прыгал то на завалинку, то с неё. Очень любопытный у нас пёс. Приготовив ловушку, я взглянул на Марса и увидел на лбу над левым глазом в рыжей шерсти большой блескучий шрам. Это ему отметку сделал копытом дикий кабан, когда Марс преследовал его на охоте.
Беседка недалеко от окна, и ловушка нам хорошо видна. Я начал было уже инструкти-ровать Мишу, что делать, когда в петельку попадётся воробей, как вдруг видим: к беседке подлетела синичка и уселась на веточку сливы.
– Внимание! Появилась синица!
– Пап, не хочу, чтобы она попалась в петельку, – сказала Зоя.
– Не волнуйся. Посмотрим, на что она способна.
– Хоть бы не попалась, – продолжала тревожиться Зоя.
Синичка осмотрелась, перепорхнула с веточки на веточку и – раз на ловушку.
– Ой! – вскрикнула Зоя и закрыла ладонью глаза.
– Что ойкаешь?
Зоя открыла глаза, а синички на ловушке уже нет. Она сидит на веточке ясеня и из-под правой лапки долбит кусочек хлеба. Синичка склевала хлеб, о веточку почистила клювик и опять села на кормушку. Зоя и ойкнуть не успела, как синица унесла второй кусочек хлеба на тот же ясень. Уселась на ту же веточку и из-под той же лапки опять стала клевать хлеб.
– Пап, почему не прилетают воробьи?
– Прилетят, не торопись. А вы заметили, что синица второй раз берёт кусочек хлеба правой лапкой?
– Нет.
– Какие же вы наблюдатели, смотреть зорче надо.
– Не так-то просто её поймать, – вступил в разговор Миша. – Ты бы лучше сказал, по-чему она берёт хлеб правой лапкой? Вот загадка.
– Люди тоже больше работают правой рукой.
– Неужели все птицы больше работают правыми лапками? – озадачилась Зоя.
– Не только птицы, может, и животные, – добавил я. – А что? Неплохо было бы обра-тить внимание на нашу домовую живность. Как вы на это смотрите?
– Некогда мне сидеть и ждать,  когда Марс заработает правой лапой, – попытался сострить Миша.
– А ты не жди. Подойди и скажи: «Марсик, дай лапу». И увидишь, какую он подаст... правую или левую?..
– Ну вот... Наконец-то, дождались, — глядя в окно, сказал Миша.
– Воробьи, – шёпотом сказала Зоя. – Смотрите, на сливу сели.  Один, два, три, четы-ре... Ещё прилетели...
– Осторожничают. Сразу заметили, что на кормушке сегодня что-то не так, как было вчера.
– Я слышала, как дедушка Королёв внучонку  сказал:  «Глуп, как  воробей». А что, во-робей действительно глуп?
– Чепуха. Не знают птицу и говорят. Был бы глуп, давно бы залез в петельку. А то смотри, как внимательно изучают новую обстановку. Сидят и не двигаются, только головками крутят туда-сюда. С виду, как будто им и дела нет до ловушки, а сами себе на уме. С ловушки глаз не спускают, – говорю Зое, – а ты, Миша, как только на ловушке хоть один воробей кры-льями замашет, то пулей к нему и придержи. Ясно?
– Будь сделано! — отчеканил Миша и тихо вышел в сенцы. Мы смотрим и смотрим на воробьёв, а они сидят и сидят, от напряжения даже глаза устали.
– Вот долгодумы, – буркнула Зоя и поправила очки.
Вдруг один воробей, что сидел выше всех, вытянул шею в сторону ловушки, вспорхнул и присел на уголок.
– Сел. Скажу Мише, – поторопилась Зоя к двери.
– Смотри, не хлопни дверью, а то вспугнёшь.
Чуть приоткрыла дверь и шепотом:
– Воробей сел.
– Вижу, – ответил Миша, – дай шапку.
Зоя вернулась к окну, забросила косичку  на  плечо  и  давай  теребить  бантик.
– Не переживай. Всё будет нормально.
Воробей приподнялся на лапках, вытянул шею, крутнул головой и стал клевать хлеб. Тут, почти разом, на ловушку прилетели все воробьи и стали клевать. Торопятся. Только и видно, как мелькают головки: вниз-вверх, вниз-вверх. Вдруг один как клюнет соседа в спину! Тот, как порхнет — и забился на месте!
– Беги! – крикнул я.
– Скорей! – крикнула Зоя.
Мы рванули к выходу и застряли в дверях. Пока разбирались, кому уступить, Миша с гордостью крикнул:
– Два!
– Хотели одного, а попалось два. Как же хорошо!
Мы довольны, а воробьям страшно. Вырываясь из Мишиных рук, воробьи пищат, клю-ются, глазёнками сверкают.
– Спокойно, воробышки, спокойно, – говорю им. – Глупенькие, никто вас и не собирает-ся обижать.
– Сам говорил, что воробьи не глупые, а сейчас говоришь, что глупенькие, – посмеива-ется Миша.
– Не дёргайтесь, мы только пометим вас и  отпустим, – успокаивала пленников Зоя. –  Марсик, хватит гавкать. Наши крохотульки и  так напугались, а ты «гав» да «гав».
Зоя быстро освободила лапки, и мы пошли в избу.
– Мурку отправь на улицу, – говорю Зое, – а то натворит беды.


                Пернатый «лейтенант»

 Выдворив кошку на улицу, мы прошли в кухню и стали знакомиться с пойманными во-робьями.
– Зоя, возьми одного, Мише неудобно двоих держать.  Да смотри не упусти, а то с испу-гу полетит, ударится об окно или стену и убьётся.
Зоя начала брать воробья, и я увидел, что на груди у него нет тёмного пятна и говорю:
– Вот досада, воробей, да не тот, что надо.
– Как не тот?
– А вот так. Самочка.
– У-у-у, – загудела Зоя.
Миша быстро разглядел своего воробья и говорит:
– А у меня не такой.
– Вот такого, как у тебя, нам и надо. Это и есть Белоплечик. А у тебя? – я посмотрел на Зою.
– Белоплечиха, – пошутила Зоя.
– А у тебя воробей-самочка. Смотри, в каком скромном она наряде. Буровато-серая шубка с белыми пестринками на спине. Вот и весь её наряд. А у Белоплечика совсем другое: кроме серой шубки, тёмный бант на груди и на плечах белые погоны.
– Настоящий франт, — сказал Миша.
– Это же сельский стиляга, – хихикнула Зоя.
– Хватит смеяться над птахой. Назвали Белоплечиком, пусть и живёт с этим именем.
– Самочку можно отпустить? – спросила Зоя.
– Да, конечно.
Зоя вернулась с улицы и радостно говорит:
– Разжала руки, она – фыр! – и за дом. Ещё в тайгу улетит?
– Не улетит. Это же домовая птаха. Жизнь её связана с домом, с человеком, с домаш-ними животными: коровами, лошадьми, собаками, и...
– ...и курами, – шутливо продолжала Зоя.
– ...и курами, – соглашаюсь. – Так что эта птичка от дома ни-ни-ни... Иной жизни эти во-робьи и знать не хотят. Поэтому и прозвали птаху домовым воробьём.
Рассказываю, сам готовлю анилиновые краски, подбираю одинакового размера два алюминиевых колечка.
– Теперь давайте мне Белоплечика, я буду держать, а вы  наряжайте  его.
– Да он и так красивый, – говорит Зоя.
– Красивый да не совсем. Миша назвал его франтом. Надо и нарядить так, чтоб он стал настоящим франтом. Сейчас  ты, Зоя, придержи одну лапку, а ты, Миша, бери колечко и наде-вай на другую, только осторожно.
– Не слетит оно? – спросил Миша.
– Наденешь, немного подожмёшь, не слетит.
– Больно не будет? – спросила Зоя.
– Не будет. Проверено.
Миша надел колечко, покрутил его и отпустил лапку.
– Теперь второе таким же способом надевай.
Миша и второе надел.
– Белоплечик в красных сапожках! – воскликнула Зоя.
– Это уже настоящий франт, – сказал я.
– Такого франта воробьи не признают, будут шарахаться, – озабоченно сказал Миша.
– Наоборот, будут завидовать. Чем не сапожки? А?
Не выпуская воробья из рук, я поставил его на стол. Воробей – раз! и сделал отметку. Мы дружно захохотали. Зоя быстро взяла тряпочку и убрала помёт.
– Вы что птичку обижаете? – из рабочего кабинета послышался голос Нины Евгеньев-ны.
– Мамуля, мы не обижаем, а наряжаем, – посмеиваясь,  говорит  Зоя.
– Посмотри, какие у него модные красные сапожки.
Нина Евгеньевна зашла на кухню, взглянув, выпалила:
– Не Белоплечик, а гусар в красных штанах!
– Не гусар, а Белоплечик в штанах, – поддержал игру Миша.
– Как вам не стыдно! Надо же, мучают воробья, – возмутилась Нина Евгеньевна.
– Мы экспериментик проводим, — защищается Миша.
– Сама же говорила, что на него надо дневник вести, а как мы его на улице опознаем? Вот и наряжаем, – оправдывалась Зоя.
– Хватит болтать. Надо быстрее кончать, а то и впрямь замучаем воробья. – Я взял ки-сточку.
– Дай я, – попросил Миша.
– Одну минуточку. Сначала посмотри. Видишь, в какую сторону перышки направлены. В таком направлении и кисточку надо вести. Вот так...
– Понял, давай я.
– А я Белоплечика подержу.
Зоя взяла у меня воробья. Миша нарисовал второй погон и ставит на него красную точ-ку.
– Это зачем? — попытался остановить я.
– Наш Белоплечик будет офицером. А у офицеров на погонах есть звёздочки. Я и по-ставил... Это будет мой дворовый лейтенант. Пусть командует воробьиным войском, – Миша утвердил воробью новую кличку и сразу же присвоил ему звание младшего лейтенанта.
– Одному воробью, а сколько кличек надавали. Вы посчитайте только: Белоплечик – раз, франт – два...
– Лейтенант – три, – сказал Миша.
– Гусар – четыре, – продолжила Зоя.
– Уж не много ли одному воробью? – говорю я.
– Пусть будет много кличек. Это так интересно! Я буду звать его Белоплечиком. Миша –  лейтенантом, мама – гусаром, а ты, папа, – франтом, – заключила Зоя.
– Нет, я его буду звать только Белоплечиком. Мне эта кличка нравится, она ему так подходит.
– Можно отпускать? – спросила Зоя.
– Обожди, на второй-то погон забыли поставить звёздочку. – Миша быстро поставил красную точку. Мы вышли на улицу.
– Марсик, смотри, как наш ряженый полетит, – сказала Зоя.
– Отпускай, пусть на радость людям живёт, – тороплю я. Зоя медлит.
– Ну, давай, чего держишь! – сердится Миша.
– Расставаться жалко, – вздыхает Зоя и целует воробья в голову.
– Поставь его на кормушку и быстро убери руки, – приказываю.
– Ага! А он опять поймается в петельку.
Миша убрал ловушку. Зоя поставила Белоплечика на кормушку и разжала ладони. Во-робей взмахнул крыльями и полетел. Марс гавкнул. Белоплечик свернул в сторону ясеня, сел на веточку, отряхнулся и стал озабоченно клевать колечки.
– Он не снимет их? – заволновалась Зоя.
– Не так-то просто их снять.
– А больно ему не будет?
– Они легкие, на лапках держатся свободно. День-два и привыкнет.
– Пап, как думаешь, он от нас не улетит?
– Думаю, что нет. Это же наш, домовый...
– Лейтенант, – поспешил сказать Миша.
– Надо только, чтобы на кормушке всегда был корм... До скорой встречи, Белоплечик!
– До свидания! – помахала рукой Зоя.
На исходе был декабрь. Мы так увлеклись подготовкой к Новому году, что позабыли о Белоплечике. Я как-то за ужином своих спросил:
– Белоплечика не видели?
– Сутками дома не бываем, есть когда за воробьями смотреть, – недовольно прогово-рила Нина Евгеньевна.
– И то верно, однако, где же он?..
Все молчали.
Закончилась вторая четверть учебного года. Ребята, отпраздновав Новый год, пришли домой, кто-то из них принёс куклу – симпатичного  негритёнка – и поставил на письменный стол. Я невольно ею залюбовался и спросил:
– Откуда взялся негритёнок?
– Я принёс, – сказал Миша.
– Где взял?
– За первое место, – с гордостью сообщил сияющий Миша. – Мы с Ивановым Витей были гусарами, вот и заработал...
– Молодцы. Значит, хорошо потрудились. Игрушку береги, школьной жизни память бу-дет... Говоришь, гусаром был? А красные штаны у тебя были?
– Не было таких штанов, – с сожалением ответил Миша.
– Тебе надо было у Белоплечика на время попросить, – подковырнула шутливо Зоя.
– Не будем... Ты-то что заработала?
– Я-то... по-гре-муш-ку.
– У-у-у! – загудел Миша. – Спрячь и никому не показывай.

 


                Где живут воробьи?

  Как-то расчищал дорожки от снега в садике. Слышу, стучат в окно. Я обернулся и уви-дел Зою. Она беззвучно пошевелила губами, а что, не пойму. Я указал на своё ухо и махнул рукой – «не слышу». Очистив дорожку до самой беседки, пошёл в дом. Зашёл, стал разде-ваться. Зоя мне и говорит:
– Папа, можно ведь зёрна для птичек прямо на землю насыпать, верно?
– Конечно, можно. Это ты хорошо придумала. Возьми крупы, хлеба и посыпь возле бе-седки.
Под вечер я вышел покормить Марса и увидел на штакетной изгороди, около новой зимней столовой, трёх воробьёв. Но Белоплечика среди них не было. Я остановился. Марс, требуя ужин, нетерпеливо гавкнул, воробьи тут же вспорхнули. Мне осталось одно: поставить миску возле Марса и поругать его за несдержанность.
На другой день я ещё не успел отправиться в школу, как Нина Евгеньевна, сходив на летнюю кухню, оповестила:
– Идите на улицу, воробьи на дорожке клюют. Может, и Белоплечик там?
Мы с Зоей, накинув на себя одежду, тихо вышли на улицу. Следом за нами – Миша. Каждый определил себе наблюдательный пункт. Среди десятка воробьёв я сразу увидел по-гон Белоплечика. Вдруг слышу немного басистый, но тихий голос Миши:
– Лейтенант здесь.
Как бы тихо Миша не сказал, Марс всё же услышал и, гремя цепью, стал вылезать из конуры. Воробьи с шумом взлетели и уселись на штакетную изгородь.
– Папа, смотри, наш Белоплечик! – с восторгом произнесла Зоя, –  Он с моей стороны!
–  Всё в порядке, Белоплечик жив-здоров, – говорю ребятам, – не надо их пугать. Пусть клюют пшеничку, а то не выдержат мороза. Сегодня по радио передавали: температура минус двадцать восемь. При таком холоде на западе дети в школу не ходят. А птицам каково? Взгляните вон на того, что в середине. Какой он чумазый.
– Как трубочист, – вставила Зоя.
– Будешь трубочистом, когда не знаешь, куда деваться от такого холода. Представь себе, мы на ночь печи натопим да ещё под ватное одеяло спрячемся, а ему где укрыться? Кто знает, где эта отважная птаха ночует? На чердаке или за карнизом какого-нибудь окна, или в печной трубе.
На другой день Нина Евгеньевна сказала, что опять видела Белоплечика.
–  Говорил же я, что он далеко от нас не улетит, – оживился я. – Воробей не боится ни собак, ни машин, ни ловушек. Он не боится даже ружейных выстрелов. Как только люди не уничтожали этих доверчивых птиц! А наши домовые Белоплечики всё равно живут и в городе, и в деревне, у скотных дворов и у шумных мастерских, на вокзалах и у магазинов. Домовый воробей у нас везде. Вот только на Новой Земле, на Таймыре, на Чукотке и на Камчатке не живёт отважный, удивительно живучий, Белоплечик.


                Голубая сорока

  Однажды, проходя по улице, увидел на помойке голубую сороку, которая вместе с во-робьями добывала себе корм. «Такая чистоплотная красавица и вдруг на помойке, – подумал я. – Значит, голод заставил. Не зря говорят в народе: «Голод – не тётка».
Осенью голубые сороки кочуют по перелескам и поймам рек. Человека на ружейный выстрел не подпустят. Зимой же подошёл метров на пять. И до чего же она окраской красива. Никто и никогда её не спутает с белобокой сорокой. Хвост длинный, ступенчатый, верх голо-вы чёрный, спина и надхвостье буро-серые, кончик хвоста, горло, щёки, грудь и брюшко с бу-роватым налётом, крылья и хвост – голубые. Величиной раза в два меньше, чем сорока-белобока.
   

Такую трещотку, как белобокая сорока, люди почти по всей стране знают, а вот голу-бую можно встретить только на юге Хабаровского края, в Амурской области, в Приморском  крае и на далёком от нас Пиренейском полуострове, в Испании. Больше на земном шаре её нигде нет. Boт интересно-то!
Наблюдая за сорокой, я подумал: «А что если и для голубой сороки устроить отдель-ную столовую».
Вдруг с трескотнёй на помойку опустилась  белобокая  сорока.  Воробьёв и голубую сороку как ветром сдуло. Я опять вспомнил родную мать.  Бывало она, как увидит сороку-белобоку (голубых она никогда не видела), сразу пропоёт:
– Ты, сорока-белобока, научи меня летать...
Иду, мысленно изобретаю новую столовую и посмеиваюсь над собой. Узнает Нина Ев-геньевна про мою идею, сразу скажет: «Помешался ты на столовых. У тебя что, других дел нет? Пусть твои юннаты этим занимаются». И решил о новой задумке пока не говорить.
На другой день в ведро для мойки полов я налил воды, взял веник и вышел на улицу. Возле куста чёрной смородины, макая веник в воду, обрызгал сугробик. Потом положил в миску варёного картофеля, кусочки хлеба, кашу и отнёс на обледенелый бугорок. А чтобы корм не сдуло ветром, обрызнул водой. Белоплечику насыпал пшенички.
Вскоре я заметил, как на дереве вблизи ледяного бугорка восседала ворона. Я не со-мневался, что она уже отведала моё угощение. Меня немного огорчило: «Старался для голу-бой сороки, а тут нежданный гость – ворона». Зоя тоже обратила внимание на появление во-рон и спросила:
– Папа, не знаешь, почему на деревьях сидят вороны? Как ни посмотрю в сторону са-дика, они всё сидят и сидят, раньше их не было.
– Раньше не было, а сейчас сидят, говоришь? Это только мне известно, почему наш садик начала посещать Карповна.
– Я тебе про ворону, а ты мне про какую-то Карповну, – обидчиво сказала Зоя.
– Какую-то? Ты не читала на днях в отрывном календаре стихотворение «Красавица»?
– Нет.
– А я читал. Оно мне так понравилось, что я его даже выучил. Там ecть такие строки: «Как тебя зовут, ворона? – Карр-повна!..»
– Теперь буду знать, кто такая Карповна, – Зоя отложила учебник, взяла календарь, нашла стих и стала читать.


                Марс – коллекционер

   Ежедневно вечером я добавлял на ледяной бугорок немного съестного. Каждый раз, к вечеру другого дня, его уже не оказывалось. Иногда я видел, как вкусную пищу склёвывали Карповны. До восхода солнца на ледяном бугорке завтракали также воробьи. На всех, конеч-но, корма не хватало, и поэтому между ними случались и потасовки. Съев корм, вороны долго не покидали высоких деревьев. Лишь незадолго до захода солнца Карповны улетали на ноч-лег.
Как-то февральским днём я задержался в школе и торопился домой. Приблизился к скверу и вдруг слышу громкое «чиииль». Сердце екнуло, и я остановился. Постоял, туда-сюда посмотрел, повторного «чиииль» не услышал. «Голубая сорока объявилась или мне ка-жется?». Чуть приподнял меховую шапку и уже ясно слышу разноголосое стайное чириканье. Подхожу ко двору и вижу возбуждённых воробьёв, облепивших черёмуху. Остановился, слу-шаю первый зимний воробьиный хор и размышляю: «Это ведь только домовые воробьи могут дать такой замечательный концерт в февральскую стужу. К чему бы? Не торжественную ли встречу организовал мне Белоплечик за то, что их постоянно кормлю? А концерт хоть на маг-нитную ленту записывай».
Только помыслил, воробьи замолчали. Я стал глазами искать Белоплечика, да где уж разглядеть, когда в стае не меньше полсотни непрерывно меняющих место птиц. Марс увидел меня, вскочил на завалинку и заперебирал лапами, потом умоляюще заскулил.
– Обожди, сейчас отпущу. Успеешь набегаться, — глажу пса по голове. Он лизнул ру-ку, норовит лизнуть лицо.
–  Фу ты! Да отпущу я тебя. Сейчас разомнёшься, – успокаиваю Марса и расстёгиваю ошейник. Марс почувствовал, что ошейник ослаб, рванулся, лапой толкнул калитку и выско-чил со двора. Калитка хлопнула, воробьиная стая улетела. Я смотрю на опустевшую черему-ху и удивляюсь: «Надо же, сколько их было?! Словно со всей деревни собрались. Может быть, лейтенант собрал своё войско. Вечером надо рассказать об этом нашим...»
Стою, Марса поджидаю. Обратил внимание на тёмную, нависшую над горизонтом с се-верной стороны тучу. С юга подувает ветер, и небо обложила хмарь... Вспомнил примету по-годы. Если облака идут против ветра, зимой жди снега, а летом – дождя. Поэтому и расчири-кались воробьи. Забеспокоились перед снегом. Какой же чувствительный народишко –  эти воробьи.
В долгом ожидании у меня стали подмерзать ноги, а Марса все нет. «Опять, – думаю, – какой-нибудь экспонат выискивает. Я коллекционирую значки, монеты, а мой четвероногий друг – отслужившие человеку вещи быта». Первым его экспонатом были ржавые плоскогуб-цы, потерянные электромонтёром. Потом Марс приволок порядочный кусок старой овчины. Так и взял он привычку: как прогулка, так новый экспонат. Находки Марса мы складывали в ящик, а потом решили представить их для просмотра обитателям нашего дома. Над конурой Миша прибил лист фанеры и углём на нём написал: «Редкие находки Марса». К фанере при-крепил овчину, плоскогубцы, кофейник без ручки, дырявую миску, помятую пластмассовую куклу...
Наконец-то, бежит Марс и в зубах что-то несет. Подбежал к калитке, вижу в пасти за-сохшую в краске кисть.
– Глупый, – треплю загривок собаки. – Думаешь, что и это сгодится в хозяйстве?.. Раз-ве только для твоего музея...
Марс разжал пасть, забежал во двор и запрыгнул на завалинку. Я подобрал кисть и прикрепил новую находку.


                Мурка – синоптик

  Поднявшись с постели, я вышел на улицу. Шёл пушистый снег. Прошёл к беседке. Кормушка для птиц, облепленная снегом, покачивалась на ветру и напоминала маленький ко-вёр-самолёт. Взглянул на кухонное окно, из него чуть брезжит свет. Вернулся и объявляю:
– Друзья! Готовьте валенки!
– Снегу много?
– Без малого по колено.
Миша нахлобучил шапку и первым выбежал на улицу. Вскоре вернулся и хлопает увлажнёнными глазами.
– Ну, как?
– Холодно. Бррр.
– Белоплечика не видел? – спросила Зоя.
– Смеёшься. Ты только выйди.
– И выйду, думаешь, снега боюсь. Где сейчас наш?
– Где-нибудь забился в щель и вспоминает, как лакомился зерном, – сказал я.
– Хватит рассуждать. Давайте будем завтракать да пойдём в школу, а то опоздаем на уроки, – сказала Нина Евгеньевна.
Пришёл пообедать, разделся и решил посмотреть, чем занимаются дети. Заглянул в зал, а там Мурка лежит на спине посреди комнаты, подогнула лапки и перекатывается с боку на бок.
– Ребята, скорее ко мне!
– Что случилось? – отозвалась Зоя.
– Гляньте, что наша красавица выделывает.
А Мурка валяется и хвостом машет.
– Подметает, чтобы не запылиться.
Зоя с Мишей засмеялись.
Мурка повернула голову в нашу сторону и снова перевернулась.
– Предсказывает сильный ветер, – говорю я.
– Белоплечик тоже может предсказывать погоду? – поинтересовалась Зоя.
В нашей семье, по предложению Зои, самца воробья мы называли Белоплечик, а са-мочку – Белобровка.
– И он может. Я же вчера вам рассказывал, как мне воробьи предсказали снег. Как ви-дите, не ошиблись. Некоторые животные предчувствуют даже такое страшное явление при-роды, как землетрясение. За минуту — две перед землетрясением коровы мычат, собаки во-ют, рыбы в аквариумах мечутся. Так что наша Мурка тоже не зря кувыркается. Ждите вьюгу.
К вечеру ветер усилился, запуржило. Ночью проснулся, слышу: гремит гром. Прислу-шался и сообразил, что это не гром, а сорванная с крыши старая жесть громыхает. Сон про-пал, и полезли в голову разные мысли о птицах, об их бедственном положении в такую пого-ду. Как же им нужна помощь в такое время! И стал успокаивать себя тем, что пурга здесь дол-го не продлится – это ведь не север, и больших бед не принесёт... Опять завыло, загрохота-ло…




                Как прогнали Карповну

  Утром мне стало видно: снежная метель разыгралась надолго. Около дома и вдоль за-бора уже выросли рыхлые сугробики.
До обеда метель не утихла, небо не прояснилось. Снег швыряло, за углами школы и домов вихрило. На улицу выходить не хотелось. К вечеру засветлело, я решил покормить Марса. Приготовил еду и подошел к месту его домика, а домика нет. Замело так, что и не по-думаешь, что здесь, под снегом обитает жилец. Говорю:
– Марсик, кушать.
Зашевелился снежный бугорок. Высунулась шелковистая жёлтой шерсти голова. Марс увидел миску и вылез из снежного заноса, как медведь из берлоги, схватил кусок хлеба и спрятался.
– Что, не по нраву погодка? – поставил миску и поспешил в дом. Снял куртку, шапку и говорю: – Вьюги, да метели в феврале прилетели.
– Кому говоришь? – спросила Зоя.
– Вам, кому же ещё. Как уроки?
– Нормально, – сказал Миша.
– Письменные сделала, читаю, – сказала Зоя.
– Что читаешь?
– Есенина. Елена Михайловна нам даёт задание к каждому уроку литературы что-нибудь выучить.
– Этим она прививает вам любовь к стихам, – сказала Нина Ев¬геньевна.
– И развивает вашу память, – добавил я.
– Люблю короткие стихи учить.
– Подыщешь, прочитай мне.
– Обязательно.
Я прошел к своему столу и занялся подготовкой к завтрашним урокам. Поработал не-много. Слышу:
– Пап, нашла про воробьев, слушай.
– Читай, слушаю.

– Поет зима, аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,
Но больно холодна.
Воробышки игривые,
Как дети сиротливые,
Прижались у окна.
Озябли пташки малые,
Голодные, усталые,
И жмутся поплотней.
А вьюга с ревом бешеным
Стучит по ставням свешенным
И злится все сильней.

– Хороший стих. Обязательно выучи.
– Есенин плохих не писал, – сострил Миша.
Утром снег не шёл, лишь временами рывком подувал слабый ветер. Я приступил к расчистке подходов до летней кухни, беседки и к стайке – так у нас в Приамурье называют обыкновенный сарай для скота. Снег прилипал к лопате, я нервничал. Потом подумал: «Ведь из такого снега можно вылепить снежную бабу. Надо порадовать детей». Чищу и с тревогой подумываю о школе: «Сегодня надо пораньше пойти, а то мальчишки обязательно затеют войну. В этом-то у меня сомнений не было. И девочек снежками закидают, и стекла могут по-бить».
Вернулся из школы и сразу к кормушке. Повернул её на бок, а снег не падает, прилип. Пришлось перочинным ножиком поскоблить. Принёс зерна, насыпал в кормушку, глянул на ледяной бугорок, а там, на снегу, с распластанными крыльями лежат два воробья. У меня сердце так и стукнуло: «Наверно, погибли?» И только шагнул к ним, как один вспорхнул и тут же с вытянутыми крылышками припал на снег. «Вот оно что! – осенила догадка. – Лапки в мягком снегу проваливаются. По¬этому и опирается на крылья, чтобы не утонуть в снегу. До чего же смекалист! И помнит, садится точно над ледяным бугорком, где раньше питался вкусными зернышками».
Пока я стоял и обдумывал увиденное, появились ещё воробьи, тоже, словно подранки, плюхнулись на снег. У одного из них я сразу заметил на крыльях белую полоску, которая бы-ла ярче и шире, чем у других. Я не сдержался и на весь двор закричал:
— Жив! Белоплечик жив!
И побежал за лопатой. Марс обеспокоенно загремел цепью. Я ему:
– Без тебя обойдется. В этом деле ты мне не помощник. Сиди тихо и не пугай наших пернатых друзей.
Освободил от снега бугорок, слегка подолбил лед, чтобы в ямочках задерживалась крупа. Принес кусочков хлеба, янтарного пшена, посыпал и ушёл на крылечко. Было давно уже за полдень, а мне и есть не хотелось, интересно понаблюдать, как будут кормиться про-голодавшиеся птицы.
Воробьев долго не пришлось ждать. Они, конечно, видели, как я крошил хлеб и сыпал пшено. Догадливые воробьи слетелись со всех сторон на ледяной бугорок и стали дружно клевать зерно. Потом прилетели две Карповны и уселись на ясень. Я забеспокоился: «Поме-шают воробышкам есть». Вдруг из-за стайки вылетела ворона, да как спикирует на воробыш-ков. Тут же взлетает – слышу тревожный писк. Воробьи не бросились наутёк, напротив, сразу атаковали Карповну, клюют, и вижу: перья полетели. Из лап Карповны выпал комочек и шлеп-нулся в снег. Писка не стало. Воробьи полетели в разные стороны. «Не Белоплечик ли?» – мелькнуло в голове. Я побежал к упавшему воробышку. А он очухался и в двух шагах передо мной взлетел.
Иду к дому, а у самого перед глазами так и стоит картина боя. Драчуны воробьи, а как дружно заступились за своего собрата. Да так сразу, словно по команде, вступились все за одного. И вспомнилась пословица «Семеро – не один, в обиду не дадим».
После меня первым из школы пришел Миша. Я не удержался и поспешил рассказать о птичьем сражении. А когда я сказал: «... словно по команде, вступились все за одного…», Миша с гордостью заметил:
– Так это же скомандовал мой лейтенант. Не зря же ему присвоено офицерское звание.
– Всё может быть, — согласился я, — Известно, что у стайных птиц всегда есть свои вожаки. Для этой роли Белоплечик вполне подходит.


                Пернатые артисты

  Февральские морозы еще продолжали рисовать на окнах сказочные папоротники, а во-робьи уже по-весеннему заватажились. В солнечные дни, после полудня, весёлая гурьба во-робьёв усеивает наше, хорошо освещённое, черёмуховое дерево и устраивает хоровое чири-канье. «В январе сидели нахохлённые, а сейчас оживились, – подумал я. – Теперь поджидай весеннюю капель».
В одно прекрасное раннее утро Нина Евгеньевна вернулась с улицы и ласково загово-рила:
– Юннаты, хватит спать. Ваш Белоплечик песни поёт, а вы всё храпака задаёте.
– Подъём! – крикнула Зоя. – Кто со мной на концерт Белоплечика?
– Я с тобой. А Миша чего лежит?
– Не выспался, – буркнул любитель сна и повернулся на другой бок. Мы с Зоей выхо-дим на улицу. На крыльце остановились. Чириканье послышалось с крыши. На цыпочках прошли в летнюю кухню и стали слушать через открытую дверь.
– Папа, смотри, где он, – показывая пальцем на крышу, шепчет Зоя. – Видишь?
– Вижу, вижу, в сторонку встань, спрячься.
А воробей своей  чиви-чирикающей неуёмной песней так увлёкся, что, как мне показа-лось, нас и не замечает.
– Белоплечик это или другой воробей? Как ты думаешь? – обратился я к Зое.
– Наверно, наш,
– Смотри, как частушки поёт, поёт и приплясывает. И погон не увидишь.
– Конечно, если бы днём посмотреть или чуть-чуть посидел бы спокойно, а то ишь разошёлся.
– Глянь к Ивановым на крышу.
– Ой! И там воробей поёт!
Из-за леса брызнули лучи солнца, осветили крыши домов. Воробьи запели веселей. Поют, то по очереди, то враз.
– Почему они так распелись? Я никогда не думала, что воробьи могут петь.
– Это самцы заняли сторожевые посты у своих будущих «семейных очагов» и поют, привлекая самочек.
– Как у «семейных очагов»?
– У нас семейный очаг – это дом, квартира, а у птиц –  гнездо. Ясно?
– Теперь ясно, – сказала Зоя.
– Тогда пошли.
В деревне по воскресеньям любимым моим занятием была колка дров. Однажды мар-товским морозным утром работа у меня шла полным ходом. Стоило колунчику дотронуться до чурки, как от неё со звоном отлетало полешко. Колю и колю. Усталости, вроде, и не чувствую, а все ж к полудню рубаха стала прилипать к спине. Передохнул раз, другой, дрова колоть всё труднее и труднее. Древесина размякла, тягучая стала. Конечно, оно так и должно быть. Ведь солнышко припекло, хоть куртку снимай. Расколешь чурку, а хвойный запах и обдаст тебя. Вдохнёшь раз- другой и будто у тебя сил прибавилось. Ведь не зря живицу хвойных деревьев считают лекарственной.
Увлёкся работой и слышу: льётся звонкая песня. Не глядя, определяю: воробей поёт. «Кто же это нас радует? А ну, посмотрим». Солиста долго не пришлось искать. Он сидел на коньке крыши и увлечённо пел. Слышу, сосед кричит:
– Харитоныч, смотри, как усердствует, – и добавил: – Рано пта¬шечка запела, как бы кошечка не съела.
– Всю зиму, должно быть, сочинял. Уж больно хорошо поёт, – говорю ему.
А воробей перья распушил, крыльями хлопает по бокам, головой вертит и пританцовы-вает. Чирикает разноголосо, с переливами. Талант, да и только.
– Уж не наш ли Белоплечик так старается?
– Какой еще Белоплечик? – удивился сосед.
– Это мы так назвали одного воробья.
– Чудак ты, как дитя малое, – усмехнулся сосед.
– Все мы – дети общей матери-природы.
– И то, правда.
Я сходил за биноклем, зашёл в беседку и стал наводить окуляры на резкость. Гляжу, Мурка стоит на задних лапах и когти точит о ствол черемухи. Потом не спеша полезла на нее.
Впервые вижу Мурку за охотой. Кошка устремила свой взгляд на воробья, прижалась к ветке и замерла. Потом, не спуская с него взгляда, стала передвигаться. Ползёт по ветке, как огромная мохнатая гусеница. Передвинулась на полметра и опять замерла. А когда воробей скрылся из её поля зрения, Мурка прыгнула на крышу. Подбежала к карнизу и стала осторож-но высовывать из-за него свою мордашку. Воробей замолчал. Прошла секунда, а может и две. Воробей махнул крылышками и был таков. Я хищнице и говорю:
– Мурка, старого воробья не проведешь. Слезай-ка.
Огорченная Мурка стала спускаться по лестнице. Я ей:
– На крышу – так по веточкам, а с крыши – по лестнице. Отвлекла только меня. И во-робья не поймала, и мне помешала разглядеть его.


                Оляпка

  Первый день весенних каникул совпал с воскресеньем. У Нины Ев¬геньевны принято по выходным дням печь пирожки. Пирожки с капус¬той, с картофелем, с повидлом, а зимой — мясные с ливером. Пирожки очень любила наша семья, да и гости хвалили мастерицу. Вот и на этот раз она подготовила тесто, необходимые начинки и говорит:
– Кто пирожки любит?
– Я, я, я, – послышалось из разных комнат.
– Тогда кыш с насиженных мест, руки мыть и ко мне.
Я уселся поудобнее и говорю:
– Я буду тесто раскатывать.
– Не возражаю, – говорит Нина Евгеньевна.
– Я лепить, – сказала Зоя.
– А я кушать, – потирая руки, говорит Миша. – Люблю с грушевым повидлом и только… ам, ам – и нету!
– Мои с капустой, – говорю я.
– А нам с мамой только с картошкой? Ишь, какие!
– Не спорьте, всем хватит, теста много. Вы лучше аккуратнее делайте, – и показала, как надо.
– Вы знаете, я вчера слышал от бабы Нюры, нашей соседки, что сегодня старинный праздник, – сказал Миша.
– Пирожки на столе – значит, праздник, – сказала Зоя.
– Пирожки пирожками, а праздник праздником.
– Каникулы, – пыталась угадать Зоя.
– Каникулы – это для школьников праздник. А то для всего народа. Понимаешь? На-ро-да, – подчеркнул Миша.
Нина Евгеньевна согласно кивает головой, говорит:
– А название праздника от слова «масло».
– Масловский! – вскрикнула Зоя.
Мы все захохотали. А Миша пальцем правой руки тычет на Зою, ле¬вой держится за жи-вот, хохочет и ногами притоптывает. Потом через силу произносит:
– Вспомнила свою фамилию. Мас-ле-ни-ца, вот какой праздник!
– Я таких праздников не знаю, — кривит губы Зоя.
– В этом-то и беда наша, что о народных праздниках забыли. Мы с мамой хоть по рас-сказам родителей знаем, – заметил я и предложил: – Я вам об этом празднике расскажу.
Ещё у наших пра-пра-прадедов и пра-пра-прабабушек уже был пра¬здник «масленица». Масленица — праздник проводов зимы. У древних славян год распадался на две половины — зимнюю и летнюю — и начи¬нался с первого весеннего месяца марта, Именно с этой поры при-рода пробуждается от зимнего сна. Народ этот праздник связал с жизнью солнца. Отсюда традиция печь на масленицу блины: горячие, круглые, золотистые, они представляют собой как бы маленькие изображения солнца.
– Давайте и мы испечем блинов, – оживилась Зоя.
– Блины в другой раз, на сегодня и пирожков хватит, – возразила Нина Евгеньевна.
– Опоздали, – говорю я. – К масленице люди заранее готовились. Народ устраивал зимние забавы: катались на тройках, играли в снежки.
– Покажи им картину В. Сурикова «Взятие снежного городка», – предложила Нина Евге-ньевна. – На ней видно, как люди отмечали этот праздник.
– А перед праздником, – продолжил  я, – хозяйки выпекали из теста самое разнообраз-ное обрядовое печенье. Больше выпекали хорошо знакомых весенних птичек – куличков, скворцов, жаворонков, а ещё? Как вы думаете?
– Лейтенантиков! – выпалил Миша.
– Может, Белоплечиков? – сказала Зоя.
– Так, да не так. Угадали и не угадали.
– Он и сам не знает, – подшучивает Нина Евгеньевна.
– Ладно, сдаюсь. В старину славяне выпекали чувиликов. Так наши древние предки называли домашних воробьев.
– Мама, дай теста, я вылеплю чувилика, – просит Зоя.
– Бери, пожалуйста, ты же у нас художница.
– Лепи, а я его съем, – пошутил Миша.
После завтрака натянул болотные сапоги, в карман положил карандаш с блокнотом, на шею – фотоаппарат и бинокль.
– Ты куда? – спросил Миша.
– На охоту.
– Охота уже запрещена.
– Я фотоаппаратом буду «картинки стрелять», «трофеи» – в альбом.
На этот раз решил ознакомиться с весенней  Кией. Кия – горная река, она впадает в Ус-сури. На левом берегу Кии и стоит наше село Полётное. Летом я не раз видел, как через Кию по перекату проезжали грузовые машины и трактора, переходили грибники и ягодники, пасту-хи на пастбища перегоняли скот.
Сейчас же Кия закована ледяным панцирем, прикрыта полуметровой толщей снега. И определить трудно, где на реке перекаты, а где плёсы. Пошёл по берегу и в русле реки уви-дел посиневший снег. Спустился на лёд и в снежном месиве зачавкали мои сапоги. «Вот и примета под ногами, – отмечаю про себя, – вода пробивается на поверхность льда – жди большого потепления». По реке дальше идти было опасно, и я вернулся. Вдоль реки отшагал километра два. В пути встретил наших постоянно зимующих птиц – сороку-белобоку и бурую оляпку, которая сидела на кромке льда одной промоины. Интересная эта птичка – оляпка. На зиму не улетает от нас, себе пищу достает только из воды. А вода-то зимой, сами знаете, от наших дальневосточных морозов прячется под метровую, а то и более этого, толщу льда. По-этому у оляпки есть пос¬тоянная забота искать участки рек, не покрытых льдом. А такие участки чаще всего можно встретить на горных реках там, где быстрое течение, где перекаты и роднички. Оляпка сама вроде бы и не велика, размером со скворца и окраской похожа на него, но до чего ж смелая, рискованная! Мне не раз приходилось видеть, как она нырнёт под лёд, а потом через минуту вынырнет: если с рыбкой, то тут же заглотит, если с ручейником (маленький моллюск такой, внешне похож на шуруп), подолбит его на льду и проглотит.
Меня всегда удивляет, как такая птичка, не приспособленная для плавания – с лапками без перепонок – нырнёт в воду, за короткое время успеет найти что-то съедобное, одолеет со-противление быстрого течения и, не задохнувшись, вынырнет на лёд, как ни в чём не бывало, сухая и бодрая. Я тут же вспоминаю пингвинов, которые ведут почти такой же образ жизни, как и наша оляпка. Мало кто знает, что оляпка в воде не плавает, а бегает по дну... Вот бы взглянуть на неё в этот момент!
Вернулся в село. Слышу воробьиный шум. Присмотрелся: воробьи облепили старую грушу и кричат, да так громко и возбуждённо, что хоть уши затыкай. Я подошёл поближе к ним и громко приказным тоном сказал:
– Чувилики! Вы что на базаре? Молчать!
Воробьи враз выполнили мою команду, смолкли и замерли.
– Вот так-то лучше будет, – говорю им, – моя голова толком еще не отдохнула от школьного шума, а тут вы...
Воробьи молчат и висят на ветках, как груши. Я остановился и любуюсь ими. Слышу со двора голос Владимира Николаевича, нашего учителя ма¬тематики:
– Федору Харитоновичу большой поклон.
– Здравствуй, мил человек! Глянь на свою грушу. Наверное, забыл урожай собрать?
– Ох, и надоели мне эти воробьи. Лучше б их не было.
– Это чего же так?
– Осенью все подсолнухи обшелушили, а сейчас отдохнуть не дают. Орут, хоть из пушки по ним стреляй.
– По воробьям из пушек не стреляют. Ты с этого дерева сколько мешков собрал груш, не мерял?
– Да сколько? Мешка три-четыре. Пристарела, мало стала давать.
– Вот видишь, дичка, да ещё старая, а груш даёт много. И это благодаря этим же воро-бышкам. В огороде навредили, а в саду помогли... уничтожить вредителей. Так что не обижай-ся на них. Скоро сядут по гнёздам, будет тихо.
— Скорей бы, — сказал Владимир Николаевич.
Я пришёл домой, а Миша мне сразу в упор:
– Что подстрелил, показывай?
– Так... Пусто. Всего лишь один раз в бинокль посмотрел на оляпку.


                Скворцы прилетят...

– Ты знаешь, –  нетерпеливо рассказывает Миша, – совсем не¬давно мастерю себе электрогитару. Смотрю: на заборе сидят воробьи. Офицерика среди них нет. Я пилю и по-сматриваю на них. Вдруг один как плюхнется в снежный сугроб. Пойдем, покажу, где это бы-ло.  Упал, затрепыхал крылышками, да так сильно. Я подумал: «Конец воробью». Потом смотрю, а он улёгся на бочок, вытянул ножку, прикрыл её крылышком и крутит головой. Нет, думаю, тут что-то не так. Буду сидеть тихо. Я чуть было не побежал к нему. Сдержался: «Что же будет с ним дальше?». А воробей опрокинулся на другой бочок и повторил прежнюю позу. После чего улёгся на брюшко и замахал крыльями, да так быстро, что всё тело затряслось и полетели от, него в разные стороны сверкающие снежинки. Потом фыр! – и полетел. За ним и все улетели. Он сначала меня напугал, а потом обрадовал. Может он в снегу купался? Блохи что ли его заели?
– Может от чердачной пыли освобождался, – размышляю вслух. – Всё может быть. Зима-то вон какая долгая, и того и другого могут набраться... Ну, как с гитарой дело идёт?
– Посмотри.
– Скоро прилетят скворцы, надо домиков наделать.
– Давай чертёж, будут и домики, досок хватит.
В ближайшие дни для скворцов Миша изготовил три домика, а ды¬рочек не сделал. Я ему и говорю:
– А дырочки где?
– В чертеже ты не указал, на какой высоте их сделать, поэтому и нет.
–  Давай намечу. Надо,  чтобы дырочки были поближе к потолку. Тог¬да гнездо будет поглубже. А то кошка, как наша Мурка, доберётся и ла¬пой вытащит птенцов. Дырочки делай разных размеров: большие — для большого серого скворца, маленькие — для малого даль-невосточного скворца. Малый скворец мельче серого, но красивее, особенно самец. Он весь светло-серый, спина, хвост, крылья и пятно на затылке чёрные с металлическим фиолетовым блеском, а на плечах широкая белая полоса.
–  Как у офицерика?
– Похоже.
– А если домики займут воробьи?
– Ничего страшного. Если займут, то лишь на некоторое время. Как только прилетят скворцы, они их сразу выселят. Скворцы сильнее.
– Сила есть – ума не надо, – сострил Миша.
– Почему же. Скворцы ничуть не глупее воробьев. Ты только понаблюдай за ними. Скворцы-то у нас будут жить, в этом я не сомневаюсь. А вот где будет жить наш Белоплечик? Это вопрос. Чердак закупорен так, что оса не подлезет, где уж там воробью. Ты вспомни, где у нашего деда постоянно жили воробьи?
– За наличником.
– Точно. А у нашего дома наличников нет.
– Давай сделаем. И окна украсим, и воробьям где будет жить. Дос¬ки есть.
– Я тоже такого мнения. Меня удивляет: смотришь на иной доброт¬ный кирпичный дом, а вида у него нет. А почему?
– Резных наличников нет.
– Правильно. Пристрой ему наличники с узорами и будет любо пос¬мотреть. Но не в этом ещё главное.
– В чём же?
– А в том, что когда строят дом, то думают только о людях. Хорошо ещё, что не забудут сделать сарайку для поросят и кур. А где жить воробьям? Ты своим голубям сделал домик и кормишь их каждый день. А воробьям кто специально корм даст? Разве какой-нибудь люби-тель птиц, как ты. А остальные... сам знаешь. И обзывают его: то «вор-воробей», то просто воришка. Некоторые мальчишки даже из рогаток по ним стреляют. Как не вступиться за них? А польза от них большая. Знали бы люди о том, что мохнатых гусениц поедают только воро-бьи да кукушки. А много ли у нас кукушек? Какие есть и те в лесу обитают, а воробьи рядом с нами. И сколько за лето они уничтожат таких гусениц? Никто не считал и никогда не подсчи-тает.
Люди птичек – канареек, попугайчиков в клетках держат да ещё покупают их за боль-шие деньги. Ты за сколько рублей купил себе двух голубей?
– За десять.
– Вот видишь. А воробья покупать не надо. Он всегда с нами.
Каких только воробьев на свете нет: монгольский земляной, камен¬ный, коротколапый, черногрудый, саксаульный, пустынный, рыжий по¬левой и наш – домовый воробей. У нас в стране самые распространённые воробьи — это полевые и домовые.
Как-то я отдыхал в санатории под Владивостоком. В комнату ко мне подселили това-рища из Камчатки. Гляжу, стоит у окна и на что-то смотрит, смотрит.
– Что затосковал по Камчатке? – спрашиваю.
– Да нет, птичками любуюсь.
– Какими? А ну посмотрим... Да это же воробьи!
– Воробьи?! У нас на Камчатке их нет.
Нам воробьи вроде бы надоели, а иному человеку в диковинку.
Был бы я архитектором, так обязательно в индивидуальных домах проектировал рез-ные наличники. Наличники приделывать надо с наклоном, так они приятнее смотрятся, и за ними всегда найдётся место для наших друзей. Ты только обрати внимание на кирпичные, многоэтажные дома. Где, думаешь, воробьи строят себе гнезда?
– Не знаю.
– На балконах. Если на балконе кто-нибудь сделает деревянный настил на полу, а под ним будет такая щель, что можно воробью про¬лезть. Либо в стенных дырочках, через которые зимой с улицы поступает воздух в подоконный шкафчик-холодильничек. Люди думают: «По-чему зимой холодильничек продукты плохо остужает?» И недоумевают, что дырочку с улицы заслонил своим гнездом воробей. А где же ему ещё устроить гнездо, как не в дырочке, да под плохо устроенным железным оконным сливом. Сейчас стали делать бетонные дома, так там под окна¬ми дырочек совсем нет.
– Давай хоть один наличник сделаем.
– Я – за, – согласился Миша.
Я замерял длину и ширину окна. Отпилил дощечки. Затесал углы. В кирпичной стене Миша выдолбил ямки, забил в них деревянные пробки, чтобы хорошо держались гвозди. При-крепил верхнюю дощечку и говорит:
– Такой щели воробью хватит?
– Засунь руку, если поместится, то достаточно, если нет – оттяни немного.
– Может, сюда положим травки?
– Не надо. Воробьи сами любят строить гнезда, как скворцы. Кто скворцами занимает-ся, тот знает, что скворечники ежегодно надо очищать от старого мусора. Скворцы занимают в первую очередь очищенные домики. Каждая птичка строит себе гнездо по своему вкусу.
Мы убрали инструменты. Отошли в сторонку и любуемся своим мастерством. Миша и говорит:
– Надо б узорчиков... Лучше б смотрелся.
– Ничего, и так сойдет. Воробью не до жиру, быть бы живу. Ты завтра не забудь нарвать травки и разбросать по двору.
– Зачем завтра, я сейчас, – и побежал в сад. Я зашёл в дом, Нина Евгеньевна спраши-вает:
– Вы что там стучали?
– К окну наличник пристраивали. Красиво и воробьям будет где жить.
– Выдумывают всякую чепуху, лучше бы ящички для рассады сделали, – сказала мне Нина Евгеньевна.
– Согласен. И то, и другое вовремя надо делать.
– Ящички Миша сделает завтра, – послышался голос Зои.


                Песня любви

...В апреле я почти каждый день слышал воробьиные песни любви. Песни эти и радо-вали, и огорчали меня. Я уже больше месяца не встречал Белоплечика. И мне очень хоте-лось, чтобы он свил своё гнездо за нашим наличником. Я часто спрашивал ребят:
– Кто-нибудь поселился за наличником?
– Пустует, — отвечали дети.
– Завтра курочек начну кормить во дворе, – сказала Зоя. (Это входило в её обязанно-сти).
– Не рано ли? – спросила Нина Евгеньевна.
– Рано не рано, а кормить буду во дворе. Глядишь, и воробышки с курами полакомятся.
– Вот оно что, – смекнула Нина Евгеньевна, – а я-то думаю, почему дочка так рано вздумала кормить кур во дворе. А она из-за воробышков. Они, наверное, вам и ночью снятся.
Мы с Зоей переглянулись.
Наступила пора гнездования. Я чаще стал просматривать литературу о птицах. Одна-жды читаю рассказ «Скворцы» А. И. Куприна, в котором он пишет: «Лучше всего наблюдать скворцов рано утром, до восхода солнца, а для этого надо вставать пораньше...» И приводит старинную поговорку: «Кто рано встал, тот не потерял...». В этот же вечер я завёл будильник, положил под подушку.
Но проснулся далеко до назначенного времени. Неслышно собрался, взял бинокль и, стараясь не шуметь, вышел на улицу. Забрякала цепь  – Марс вылез из конуры, потягивает-ся. Подхожу к нему и шепчу: «Марсик, тихо». Он попытался лизнуть меня в лицо, нюхает би-нокль, даёт лапу. Я взял его лапу, трясу и говорю:
– Друг мой, пойми, я сегодня никуда не иду. Буду сидеть в беседке, а ты не гавкай и веди себя спокойно. Ясно?
Сам глажу его по широкому лбу и приказываю:
– Сидеть! Дома я, дома.
Я прошёл в беседку. Сел так, чтобы хорошо было видно одновременно и скворечники, и окно с наличником. Марс успокоился, улёгся возле будки.
Солнце еще не поднялось, но восток посветлел, и неплохо просматривались все пред-меты вокруг меня. Было тихо. Вскоре издалека послышался запоздалый петушиный голос. Вдруг прорвал тишину резкий  лай соседской собаки. Марс запрыгнул на завалинку и, не видя нарушителя утренней тишины, гавкнул в ответ. Гавкнул так неуверенно, что тут же устыдился своего беспричинного «гав», спрыгнул с завалинки и, гремя цепью, полез в конуру.
Утро выдалось тихое, свежее, бодрящее, я не заметил, как отсидел около часа. Вдруг брызнул в глаза первый луч восходящего солнца. Приятно всегда наблюдать рождение утра. Лучи солнца осветили крыши домов и замешкались в синевато-серых клубах дыма, выходя-щего из печных труб.
Село стало оживать. Послышалось хлопанье дверей и фырканье заводящихся  трак-торных моторов. Я уже собрался покинуть свой пост, как вдруг с крыши нашего дома послы-шался чирикающий писк. У меня дрогнуло сердце, и я вышел из беседки. Схватился за би-нокль: уж не Белоплечик ли там. И увидел, как на фоне розового неба взлетели, нещадно клюя друг друга, драчуны. Пищат, царапаются и падают на крышу. Вскочили. Головы втянуты в плечи. Клювы скрестили, как шпаги, и с резко-трескучим, как у сороки, криком схватились снова. Дерутся, ну как петухи. Перья летят во все стороны. Миг и, словно ястребы, расправив крылья, вспорхнули. Один стал удирать, а другой с распущенным хвостом стал догонять и ухитрился выдернуть из хвоста соперника перо. Зашел в дом, Нина Евгеньевна спрашивает:
– Где был?
– На улице.
– За воробьями наблюдал?
– Угадала.
– Уже и сна лишился. Бегает за воробьями, как мальчишка.
Следующие две утренние зорьки я скучал. В одно утро пошел снежок, а в другое — хмарило. Воробьи не появлялись. О своих неудачах я рассказал Зое и Мише. Зоя сказала:
– Так они, может быть, уже живут в скворечниках? Поэтому и не видать.
– Не надо было рано вывешивать домики, – сказал Миша.
– От этих маленьких нахалов всё можно ожидать. Не хотят строить себе гнездо, вот и занимают пустые, то скворечники, то ласточкины гнёзда. А потом получают от хозяев гнёзд синяки и шишки.
В тот же день, после обеда, слышу, Миша кричит:
– Скворцы! Смотрите – скворцы!
Я сразу к окну, а он машет рукой и торопит выйти на улицу.
– Скворцы прилетели. Посмотри.
Я взял бинокль и вышел на улицу.
Да, это были дальневосточные большие скворцы! Сидят спокойно, вероятно устали, и, как мне показалось, домики не привлекают их вни¬мания.
– Пап, а в скворечнике воробышек.
– Вот разбойник.
– Посмотри, высунет голову и вертит шеей.
– Ну и наглец же! Занял чужой домик и помалкивает. А мы тут глаза проглядели. Пого-ди, скворцы тебе зададут жару, будешь самовольничать.
На следующее утро я снова занял сторожевой пост. Взглянул на домик, на нём сидит скворец. Другой – на  веточке рядом. Навел бинокль и думаю: «Сегодня-то уже точно увижу, как из своих домиков скворцы выгоняют наглецов». И что же? Вижу: воробей выскочил из до-мика и метнулся в мою сторону. Я с трудом проследил его путь. Он сел на покатую крышу летней кухни. Я рядом, в трех метрах от него, но воробью не до меня. Взъерошился. Скок-поскок  и давай орать:
– Чир-чирр, чир-чирр!
 Вспорхнул и ринулся к скворечнику, но тут же вернулся и опустился на прежнее место. Скачет то в одну сторону, то в другую. Озорные чёрные глазенки блестят. Видно, что хочет подраться, да силёнок маловато. Вторично взлетел и подался в садик.
Перед завтраком я рассказал о своих наблюдениях. Зоя сразу спросила:
– Не заметил, то был Белоплечик?
– Не разглядел.
– Ты же с биноклем был?
– Если б вы видели. Забияка до того разошелся...
«За эти дни новоселы к нам за наличник так и не пожаловали», – сделал я очередную запись в дневнике.
Выходной. С утра долго бродил в окрестностях села. Вернулся до¬мой, подошёл к сен-цам и медленно высовываю голову из-за угла. Миша увидел (он продолжал делать гитару) и говорит:
– Напрасно крадёшься. Никого нет. Ты, как только ушёл, и они тут как тут.
– Кто тут как тут? Говоришь как-то непонятно.
– Кто? Воробьи. По-моему и офицерик там был. Танцами занимался.
– Надо же! Лучше б никуда не ходил. Уже второе воскресенье тебе везёт, а мне нет.
– А ты сиди вот здесь, за верстаком, делай что-нибудь и тебе повезёт.
– Ладно. В другой раз повезёт, сейчас рассказывай, что там за танцы были. Только по-дробно.
– Шкуркой чищу гитару. Слышу, голуби воркуют. Я взглянул на крышу, там мои кра-савцы. Павлин хвост распушил веером. Ходит вокруг Гули, воркует. А над ними, на антенне телевизора, воробьи.
–  Много?
– Ни много и ни мало. Взмылись два. Я хотел за биноклем бежать, да вспомнил, что ты его забрал. Тогда я положил гитару и, не спуская глаз, стал смотреть на них. Мне очень хоте-лось узнать:  лейтенантик там или другой воробей? Далеко, плохо видно было. Павлин разо-шёлся, как горячий самовар: буль да буль, остановиться не может, хоть кричи на него, а во-робьи головенки опустили и смотрят на них.
Вдруг Павлин замолчал, воробей начал выступать. Ты не представляешь, как интерес-но было. Крылья развесил, голову высунул вперед, хвостик поднял, как парус, и давай ска-кать, и давай чирикать. А сам то к самочке, то от нее скачет. Да так всё быстро, быстро, как заводная игрушка. Потом замолчал. Воробей замолчал, голубь начал. Побулькал, побулькал и умолк. Голубь замолчал — воробей начал. Да так чудно. Крылья немного поднимет, пома-шет, помашет, потом опустит, клюв к небу тянет и шею гнёт, как змея. А как чирикал! Ты бы только послушал! На разные голоса да с переливчиками, поёт и вприсядку пританцовывает.
– Соревнование, говоришь, птицы устроили. Интересно.
– Плохо, что не было бинокля, так и не узнал – наш был воробей или нет.



                Воробьиная перина

  Мы с нетерпением ждали того дня, когда у нас за наличником поселятся воробьи. И всем очень хотелось, чтобы гнездо построил Белоплечик. Как-то я с Зоей и Мишей иду на обед. Нина Евгеньевна нас встречает у калитки и говорит:
– Как успехи? Следует ли вас кормить?
– По истории пять! – отрапортовала Зоя.
– А у тебя, папа?
– Как у тебя, так и у меня.
– У меня отлично.
– Что-нибудь вкусненькое на второе?
– Нет.
Миша тем временем подошел к Марсу.
– Марсик, лапу. Правую, правую.
– Тише. Ко мне все идите. Я недавно видела, как воробей за наличник травинку унес.
– Ой! — вскрикнула Зоя.
– Спокойно. Пошли обедать, – говорю я. – Пусть фундамент закладывает.
– Кто там? Вот бы Белоплечик, – сказала Зоя.
– Не разглядывала. Боялась встревожить.
Мы отправились на обед. Я заметил: лица у всех светились радостью. Мне показа-лось, что все думают о Белоплечике.
После обеда мы с Мишей вышли на улицу. Прошли к верстаку. Присели так, чтобы обозревался дворик и нами устроенный наличник. Заговорили о скворцах, потом о гитаре, ко-торую заканчивал делать Миша.
–  Приготовь бинокль, – говорю ему.
Миша стал наводить бинокль на резкость, и у нас разом вырвалось: «Смотри!»
– Прилетел от Королёвых, – сказал Миша.
– Что в клюве видел?
– Прутик.
– Не сено, а прутик. Крепкий фундамент закладывает. Наверное, собирается здесь долго жить.
– Гнездо делает, как сорока, из прутиков.
– Погоны разглядел?
– По-моему,  лейтенантик. Непоседа какой-то. Суетится туда-сюда. Полоски плохо видно.
– Может, замазались, а может, поизносились кончики перьев. Вре¬мени-то сколько про-шло, посчитай-ка. Может, это самочка?
Воробей уложил прутик. Вскочил на кромку наличника.
– Присмотрись. У самца сейчас ярко-черное пятно на грудке и чёр¬но-блестящий клю-вик.
– Да-да. Так оно и есть.
Воробей фыркнул и снова подался в соседний двор. Вскоре вернулся с травинкой. Си-дит на краю наличника и вертит головой по сторонам.
– Как таракан усами шевелит.
Миша хихикнул:
–  Это же самочка.
– Ещё лучше. Значит, с подругой строит семейный очаг. Как тут не порадоваться за них. Мужчина носит, что потяжелее, а женщина –  что полегче.
– Что-то долго нет самца, – забеспокоился Миша. – Уж не за бревном ли подался? Хоть на подмогу иди.
– Твою травку почему-то бракуют. Ты понаблюдай, а я, пока светло, пойду за зерном и покормлю кур. Пусть на сон грядущий и новосёлы покушают.
– Скажи Зое, что мы покормим кур.
– Обязательно.
С руки сыплю пшеничку и кричу:
– Цыпа-цыпа-цыпа!
Прибежали куры. Клюют пшеничку у моих ног. Вдруг слышу:
– Уходи. Воробьи прилетели.
Остатки зерна я сыпанул подальше от кур и поспешил к наблюдательному пункту.
– Теперь не упусти момента. Когда воробей будет приземляться, то выпустит «шасси», как это делает самолет. Если «шасси» будут красные, значит Белоплечик.
Воробьи особого приглашения не ждали. Стоило мне отойти, они опустились на землю.
– Ну как, увидел?
– Нет. Куры помешали. Вон та черная... Стоит, как вкопанная. Хоть бы шаг в сторону сделала.
– Что такое «не везёт»...
– И как с ним бороться, – шепчет Миша. – Что, если я пойду к Марсу и от него посмот-рю.
– Не надо этого делать. Пусть привыкают с курами кушать, раз¬глядеть воробья мы всегда успеем.
Набив зобы, куры стали расходиться. Вдруг белая курица на лапках приподнялась, да как махнет крыльями. От неё и полетело перышко. Воробей хвать его! – и полетел. Я как крикну:
– Смотри! В лапке держит!
– Ура-а! Наш Белоплечик! – Миша соскочил с места, поднял бинокль и давай прыгать. – Возьми бинокль. Он мне не нужен.
–  Говоришь, видел.
– Клянусь! – Миша ногтём большого пальца зацепил верхний зуб и резко дернул руку.
– Будешь часто давать такие клятвы – без зубов останешься.
– Не останусь, – подпрыгнул и побежал.
– Ты куда?
– Нашим скажу.
На другой день, под впечатлением вчерашних наблюдений за воробьями, я возвращал-ся домой в хорошем настроении. Но стоило переступить порог, как Миша мне:
– Ты знаешь, что ваш Белоплечик...
– А твой офицерик...
– Хитрец да ещё наглец.
– Не знаю. За что же ты его так оскорбляешь?
– Ты только послушай, что он выкинул.
– Слушаю, говори.
– Сегодня я поторопился в школу,  дежурный был и забыл выпустить голубей. Пришёл из школы. Открыл голубятню. Павлин с Гулей сразу поднялись и давай кружить. Сегодня они долго летали.
– Засиделись.
– Потом опустились на крышу. На антенне в это время сидел воробей. Голуби только присели, а воробей, как ястреб, набросился на Гулю и драпать от неё. А в клюве перо. Шмыг за наличник.
– Надо же. Чувствует, что плохо поступил. А помнишь, как он вчера перо подхватил. Гнездо утепляют, а перьев нет. Пуховички им нужны.
– Гуля долго поправляла перья на спине. Наверно, ей больно стало.
– Как вижу, ничего страшного и не случилось... Ты говоришь, что Белоплечик хитрец и нахал.  А ты не подумал о том, какой он храбрый и смелый. Не зря народ шутит: «Не робей, воробей, дерись с вороной». Вспомни, как зимой воробьи поддали Карповне. А ещё он наход-чивый. Сейчас на улице где найдёшь пуховичков? Куры-то всю зиму в сарайках были. Он и сообразил, как добыть пуховичок.
– Я сейчас пойду в сарайку и принесу им пуховичков.
– Это другое дело.
– Куда их положить?
– Брось на землю. Подберут, когда им надо будет.
Миша набрал полную горсть пуховичков, подошёл ко мне и говорит:
– Хватит?
– Думаю, что хватит. А что если эксперимент проведём?
– Давай. Говори, что делать.
– Попроси у мамы цветных лоскутков, повесим на изгородь и узнаем, тряпочки будет брать или нет?
– Если ниток цветных повесить. Их у мамы целая сумка. Во как гнездо укрепит! – и по-казал большой палец.
– Вот ниток-то и нельзя. Воробьи и другие мелкие птички в строи¬тельстве гнёзд часто используют конский волос. В нём иногда запу¬тываются лапками, головкой, крылышками и по-гибают.
Миша пошёл к маме и стал просить лоскутки.
– Уж не куклам ли собрались платья шить?   
– Да нет. Экспериментик надо провести.
– Папа опять что-то выдумал. Некогда мне. Видишь, какая стопка тетрадей. Кто за меня проверит? Тряпочки не валяются. Их ещё надо искать. Закончу тетради проверять, тогда по-ищу.
С вечера Миша выложил на штакетную изгородь лоскутки пяти цве¬тов: красный, синий, зелёный, жёлтый и чёрный. А утром до подъёма ребят я проверил. Двух не оказалось. Захожу в дом и говорю:
– Ребятишки, подъём, торопись.
– Это куда ещё? – забеспокоилась Нина Евгеньевна.
– Сейчас будем разыгрывать лотерею.
– Какую? – поинтересовалась Зоя.
– Встанете, тогда скажу.
– Я готова, – подбежала ко мне Зоя. – Показывай, что разыгрываешь.
– Дождёмся всех, тогда... Вы все знаете, что Миша вчера выложил на забор цветные лоскутки.
– Знаем. Говори быстрее, – заторопила Нина Евгеньевна.
– Вчера было пять лоскутков, а сегодня осталось три. Угадайте, каких два цвета за-коллекционировал себе Белоплечик? Идём по солнцу. Зоя первая, говори.
– Красный, чёрный.
– Синий, зелёный, – сказал Миша.
– Красный, зелёный, – сказала Нина Евгеньевна.
– Мама выиграла.
– Да. Пока мы спали, ты ей сказал, – усомнилась Зоя.
– Не говорил. Честно. Мама, скажи нам, почему ты назвала эти цвета? Это и мне инте-ресно.
– Как только ты задал вопрос, я представила себе дорожный светофор. Главные цвета там какие? Красный и зелёный. Это для людей. Я и подумала: птицы, наверное, тоже быстрее реагируют на эти цвета. Поэтому я их и назвала.
– Какая же ты у нас...
– Умница, – добавила Зоя. – Какой подарок маме, показывай.
– Лучший подарок человеку – доброе слово... Ты его уже подарила.
Исчезновение красного и зелёного лоскутков меня настолько заинтриговало, что я сра-зу решил: «Сегодня после школы, во чтобы то ни стало, часок понаблюдаю за воробьями».
Когда мы уходили в школу, потягивал ветерок.  Поэтому, вернувшись с работы, я сразу проследовал к лоскуткам. Два висели на заборе, один валялся на земле. Я приподнял его и посмотрел на наличник. Воробьёв не было. Пообедав, я взял бинокль и говорю:
– Пошёл охотиться на Белоплечика.
– Ни пуха, ни пера, – пожелал Миша.
– Пошёл к черту.
– Иди, иди, хоть ты за меня свежим воздухом подыши. Счастливчик, а мне опять за тетради надо садиться, – сказала Нина Евгеньевна.
Наблюдательную позицию я выбрал у верстака, под навесом, так как из беседки не просматривалась земляная часть нашего дворика. Взглянул на бинокль. Установил окуляры на плюс два и посмотрел на наличник, а там кончик красного лоскутика торчит. Значит, я не ошибся, что разыграл лотерею. Пуховичков на земле не обнаружил. И подумал: «Может ветер разнес?».
Поставил на верстак самодельную скамеечку, сам сел на чурку. Положил на скамеечку бинокль, чтобы руки не уставали его держать. Позиция оказалась очень удобной. Теперь можно и по воробьям «стрелять».
Понаблюдал немного и сразу сюрприз: из-за наличника вылетел пуховичок. Его под-хватило ветерком и закружило по двору. Тут же на кромку наличника вскочил воробей. Видно, что самочка. Вся серенькая, без темного нагрудничка. Я подумал: «Белоплечик за наличник натаскал столько пуховичков, что подруга не успевает их укладывать». Слежу за пуховичком и не заметил, откуда появился другой воробей. На лету схватил пуховичок, опустился около маленькой лужицы, ткнул пуховичок в воду и полетел с ним к наличнику. Мне сразу пришла мысль: «Завтра задам ребятам вопрос: зачем воробей намочил пуховичок? Пусть помоз¬гуют».


                Белобровка

  После школьного вечера, проведённого в честь  Первого мая, ребята нашей улицы в хорошем настроении шли домой. На всю улицу был слышен звонкий смех девочек, из общего шума иногда вырывался ломающийся голос мальчишек.
Дошли до своего двора. Я открываю калитку, а Нина Евгеньевна говорит:
–  Мальчишки-девчонки! По домам! Пора спать!
–  Ой, Нина Евгеньевна, так рано! –  звонко прорезала вечернюю тишину Зоина подруга Щур Оля.
–  Завтра праздник! Выспимся! –  наперебой закричали мальчишки.
–  Мы немного поболтаем и придём. Только на кухне свет не выключайте, –  сказала Зоя.
–  Хорошо. Разрешаю немного поболтать, а я пойду, тесто на пирожки поставлю.
Утром проснулся –  за окном чирикают воробьи. Лежу, слушаю и запоминаю их звуко-вые различия. А тут и Нина Евгеньевна заворочалась.
–  Думаешь вставать? –  говорю ей. –  Поспи ещё немного. Пусть голова отдохнет.
–  С вашими воробьями поспишь. Говорила, мешать будут. Так оно и есть. У вас только и думка о воробьях, а о матери заботы нет.
–  Тихо, –  послышался голос Миши. –  Идёт.
–  Кто идёт? –  сонным голосом спросила Зоя.
–  По крыше воробей.
–  У-у-у, –  загудела Зоя, –  и, возмутившись, сказала: –  Обманщик.
–  Спите. Дайте послушать, как они чирикают.
Вечером, перед сном, Миша поставил на подоконник магнитофон, к приоткрытой фор-точке прикрепил микрофон и говорит:
–  Всем! Всем! Всем! Форточку не закрывать! Магнитофон не трогать. Утром буду запи-сывать наших чувиликов.
–  Зачем? –  спросила Нина Евгеньевна.
–  На память. Папа записал «концерт лягушек», а я запишу «семейный разговор» воро-бьёв.
Несколько дней подряд под окном повторялся воробьиный звонкий шум. Миша записал его на магнитофонную ленту. А неделю спустя после  Первого мая, под окном наступила аб-солютная тишина. Зоя это заметила и спрашивает:
–  Папа, почему не стало слышно воробьиного шума?
–  Так это можно догадаться.
–  Как?
–  Ты подумай. Какая у них была главная забота, когда мы наблюдали за Белоплечи-ком?
–  Делать гнездо.
–  Правильно. А зачем они построили гнездо?
–  Чтобы в него снести яйца.
–  Всё верно. Самочка, наверное, нанесла яиц, сидит и греет их. Поэтому и тишина. Так какое второе –  очень важное дело у самочки?
–  Высидеть птенцов. А ты угадай, о чём я думаю?
–  Откуда мне знать.
–  Я хочу самочке имя дать.
–  Это идея. И как мы раньше об этом не подумали? Только не имя надо дать, а кличку. Имя дается при рождении людям, а кличка –  до¬машним животным, птицам.
–  Пусть кличку.
–  Самца мы назвали Белоплечиком, а как назовём самочку?
–  Белоплечиха.
–  Не пойдёт. Ты же знаешь, что она буровато-серая.
–  Бурёнка! — выпалила Зоя.
Я засмеялся. Зоя недоумённо смотрит:
–  Чего смеешься?
–  Бурёнкой-то кличут коров, –  говорю ей. –  Вон у наших соседей Бурёнка.
–  Не смейся, давай придумывать кличку.
–  Давай возьмём определитель и посмотрим. Видишь, самочка  домового воробья от-личается от других воробьёв широкой белой полоской над глазом... У нас выше глаз что?
–  Бровь, –  сказала Зоя.
–  Белобровка! –  крикнул Миша.
–  Вот это да! Лучше не придумать. Белоплечик и Белобровка. Вот здорово у нас полу-чилось!
–  Белоплечик –  Белобровка,  Белоплечик –  Белобровка, –  затвердил Миша. –  Стоп. Так это они как бы одной фамилии. Беловы, –  и, подняв указательный палец, сказал: –  Во! Какую я им фамилию придумал.
–  У птиц фамилий не бывает. Не умничай. Правда, пап? Мишин будет Белоплечик...
–  Не Белоплечик, а лейтенантик.
–  А моя – Белобровка.
–  Что-то долго мамы нет, –  забеспокоился я.
–  Мама придёт, я ей расскажу, как мы для подруги Белоплечика изобретали кличку.
Смотрю, Миша уселся за письменный стол. Открыл дневник и задержал на нём взгляд. Потом открыл тумбочку и начал на стол выкладывать нужные учебники.
–  Занимайтесь уроками, –  говорю им, –  а я пошёл к «первому»
–  К кому-кому? — насторожилась Зоя.
–  К «пер-во-му».
–  К Петру Первому. Ты что не знаешь? Возьми книгу и почитай, –  включился в разго-вор Миша.
–  Да нет же. То был царь Пётр Первый. Он давным-давно умер. А это настоящий, жи-вой «первый». Вы что не знаете «первого»? Живёте рядом и не знаете, кто «первый».
–  Он шутит, –  сказал Миша.
–  Серьёзно. Сказать вам кто «первый»?
–  Скажи-скажи, –  не отходила от меня Зоя, –  а то и уроки на ум не пойдут.
–  И правда, надо сказать, а то из-за «первого» и уроков не приготовите. А потом в шко-ле красней за вас. Так и быть. Слушайте.
–  Кто первый открывал морозное зимнее утро, когда вы боялись высунуть нос на ули-цу?
–  Дед Мороз, –  поспешил с ответом Миша.
–  Вот и не Дедушка Мороз, а... во-ро...
–  ...бей, –  разом сказали мои собеседники.
Миша почесал затылок и говорит:
–  Я хотел сказать «Воробей»...
–  Хотел, да не сказал. А кто первым объявил о начале весны?
–  Воробей, –  наперебой сказали оба.
–  Верно. Кто на крыше затевал первую весеннюю драку?
–  Воробей.
–  Кто первый песню любви пел?
–  Воробей.
–  Кто первым у нас над окном устроил гнездо?
–  Воробей.
–  Теперь вам ясно, кто «первый»?
–  Ясно-ясно, можешь идти, –  сказала Зоя.
–  Иди скорей, а то с тобой и уроков не подготовишь, –  сказал Миша.
Напильником точу лопаты, тяпки. Вдруг подбегает ко мне Зоя и го¬ворит:
–  Письменные уже сделала. Не видал тут Белобровки?
–  Белобровки не видал, а Белоплечик, по-моему, шмыгал туда-сюда. Такой шустрый, что не вдруг-то и уследишь за ним.
–  Белобровка, наверное, греет яйца? Интересно. Сколько она снесла яичек? Папа, ты не знаешь?
–  Четыре-пять, а может и шесть. Белобровка об этом мне не докладывала.
–  Так хочется заглянуть в гнездо, –  говорит Зоя.
–  Зачем?
–  Посмотреть, какие яйца снесла Белобровка.
–  Ты дерево дуб знаешь?
–  Знаю. Дубы растут около Кии.
–  У дуба бывают желуди.
–  Видела. Осенью из желудей Миша делал игрушечных человечков.
–  Так вот знай: яички Белобровки не больше жёлудя.
–  Такие маленькие?! С напёрсток...
–  Я и не подумал. Вы же с мамой мастера по вышивке. У вас свои сравнения. Яички Белобровки серовато-беловатые, с бурыми крапинками и лёг¬кой голубизной.
–  Интересно. Сколько дней она будет сидеть на яйцах?
–  Маленькие птахи высиживают птенчиков всего дней за одиннадцать-двенадцать.
–  Спасибо. Я побежала в магазин.
–  Вот почемучка... Все ей надо знать.
Я вспомнил замечательного детского писателя Виталия Бианки, который был неустан-ным первооткрывателем прекрасного. Он говорил: «Весь огромный мир кругом меня, надо мной, подо мной полон неиз¬вестных тайн. И я буду открывать всю жизнь, потому что это са-мое ин¬тересное, самое увлекательное в мире».


                Жизнь за наличником

  Середина мая. Утренние лучи солнца заглянули в окна нашего дома. Я распахнул окно в сад: слышу сзади рокот цепочки настенных часов с кукушкой. Семь раз прокуковала кукуш-ка. От цепочки, которую тянула вниз тяжёлая металлическая, похожая на еловую шишку, гиря, вдруг произошёл дребезжащий гырк, и рокот прекратился. Оконце, откуда раз за разом высо-вывалась чёрная птичка, захлопнулось.
Пора кормить наше невеликое хозяйство: поросёнка, десяток кур с петухом, Марса и, конечно же, красавицу  Мурку. Мурку можно покормить и во время завтрака. Ей много не надо, а вот остальным надо приготовить и поднести каждому к месту.
Взял миску с едой для собаки и вышел из дома. Подхожу к Марсу, а он стоит с подня-той левой лапой, смотрит мне в глаза и машет ей. Я ему, так серьезно, говорю:
– Что, «левша», поздороваться хочешь? Давай, давай пожелаем друг другу доброго здоровья.
Взял лапу левой рукой, и у нас получилось крепкое, дружеское лапо-рукопожатие.
– Теперь кушай и никого не слушай, а я постою около тебя и послушаю, – говорю ему, – да чтоб миску вылизал, а то ужина не получишь.
Марс принялся за еду, а я слушаю: не отзовётся ли кто из-за наличника? На улице теп-ло, приятно стоять. Безоблачное небо слегка зашторено розовой дымкой. Ветерок тихо-тихо, как мышь, копошится в кронах садовых деревьев и нежно ласкает сухостойную траву около забора. Воздух, наполненный терпким запахом смородины, приятно кружит голову. Взглянул на кусты смородины, а они стоят, как шары салатного цвета. Вдруг слышу «фиуить-фиуить». Я встрепенулся. Кто просвистел? Откуда? Глаза мои забегали, обшаривая ветки деревьев и кусты смородины. Опять послышалось «фиуить— фиуить», потом защёлкало на разные го-лоса. Кто же это? Я сделал два шага в сторону садика — из куста смородины выпорхнула птаха, села на безлистую сливу и на тебе! нарисовалась: горло –  блестяще-красное, грудь, бока – серые, спина, крылья, хвост– буровато-оливковые. Так это же соловей-красношейка прилетел. Стою заворожённый огненным пятнышком соловья и невольно говорю:
– Радость моя. Откуда ты?
А он вроде бы понял меня, отвечает:
– Фиуить-фиуить, – да ещё и с переливчиком. Потом слышу негромкое, но долгождан-ное «чив». У меня сразу сердце – ёк! «Вылупился», — подумал я и подошёл поближе к окну. Постоял немного, опять послышалось писклявое «чив». Я схватил начисто вылизанную Мар-сом миску и бегом в дом. Переступил порог и кричу на всю квартиру:
– Внимание! Слушайте все! В нашем хозяйстве прибыло!
– Да ты что? – удивилась Зоя.
– Воробышек вылупился? – догадалась Нина Евгеньевна.
– Так точно! Запомните день рождения чувилика! – схватил ведро с кормом для поро-сёнка, ковшик с зерном для кур и помчался...
За завтраком мы с Зоей договорились: как только она приготовит письменные задания, так сразу пойдём слушать родившихся чувиликов.
Пообедав, мы разошлись по комнатам и занялись каждый своим де¬лом. В четыре часа я напомнил:
– Зоя, не забыла?
– Помню, помню. Сейчас допишу и я готова.
– Не торопись, время ещё есть.
Когда мы уходили на улицу, я Мишу спросил:
– С нами пойдёшь?
– Зачем? Я и так услышу. Форточку открою и подслушаю, как будут плакать чувилята.
– Как знаешь, а мы пошли.
Увидев нас, Марс запрыгнул на завалинку. По нашей просьбе он вежливо Зое и мне подал левую лапу.
– Ты знаешь, – говорю Зое, – я его сегодня назвал «левшой», а почему? Как думаешь?
– Наверное, потому что, когда попросишь лапу, он сразу даёт левую. Он подражает те-бе. Ты же всё делаешь левой рукой,  даже пишешь левой и здороваешься левой. Он и привык подавать тебе левую лапу. Так что не обижайся, сам виноват.
– Правильно рассудила. Давай его отпустим, чтоб не мешал нам.
Зоя отстегнула ошейник. Марс прыгнул с завалинки и побежал, лапой ударил по калит-ке и выскочил со двора. Я ему вслед:
– Не забудь экспонат принести!
Мы присели на завалинку под окном. Миша увидел нас, постучал карандашом в окно и махнул: уходите, мол, а то пугать будете. Мы отошли в сторонку. Зоя говорит:
– Давай я принесу зерна. Курочек покормим. Воробышки поклюют, а заодно и покормят птенчиков.
– Согласен. Белоплечик-то поклюёт зернышки. Может, отнесет и Белобровке, а вот птенчикам-то пшенички он не даст.
– Почему?
– Потому что пшеница грубая. Желудочки у них сейчас слабые. Им бы личинок, куко-лок, гусениц да мух. Вырастут, тогда можно и пшеничку.
Зоя принесла зерна и, рассыпая, позвала кур. Куры стали клевать, а я предложил:
– Ты, Зоя, пойди в садик, присядь и через штакетник поглядывай на кур и на наличник, а я пойду под навес. Будем слушать чувиликов.
– Семью Беловых, — с улыбочкой уточняет Зоя.
– Точно, семью Беловых.
Сижу, поглядываю на кур, на наличник, задумался… Вдруг слышу негромкий Зоин го-лос:
– Папа, папа, смотри.
Я взглянул на Зою, а она тычет пальцем на кур. Я сразу понял, что там, где-то среди кур,  воробей. Смотрю на кур, не вижу. А Зоя тычет и тычет пальцем в сторону кур. В это вре-мя из-за кур выпорхнул воробей, перемахнул через забор и опустился в садик. Прошло не-сколько секунд. Воробей уже летит из садика и сходу шмыгнул за наличник. Я сразу услышал громкое «чив», а следом повторилось писклявое «чив». «Всё ясно, их там уже несколько»,— подумал я, и вышел из-под навеса.
Зоя приподнялась и говорит:
– Интересно так было. Петух клюёт зерно, а сам всё ближе и ближе к воробью. Воро-бей бочком от него скок да скок. Сам зёрнышки клюёт и клюёт. Потом петух только замахнул-ся на него, а воробья, как не было, в садик полетел.
– И что же он в садике делал?
– Он только сел и сразу испарился. Куда? Я аж напугалась. Смотрю, старые листья шевелятся. Думаю, мышь копошится. А из листьев — раз! и вынырнула голова воробья. Я чуть не крикнула. А он – нырь! и пропал. Так всё быстро-быстро у него получилось. Потом – фырк! Я встала.
– Он за наличник спрятался. Это Белоплечик был. Он в прошлогодних листьях птенчи-кам куколок искал.
На следующее утро Миша собрался поросёнка кормить. Взял ведро с приготовленной пищей и торопливой походкой вышел из дома. Вскоре вернулся и говорит:
– Вы бы чувиликов покормили. Они, наверное, уже умерли с голоду. За всё утро ни ра-зу ни пискнули.
– Чем кормить? Зерно давать нельзя, гусениц нет, козявок не так просто найти. Ты бы только посмотрел, как вчера Белоплечик козявок искал, – говорит Зоя.
– Что предлагаешь? – говорю ему.
– Варить кашу, картошку, мочить хлеб. Я сейчас видел, как Белобровка в корыте остатки пищи клевала. Увидела меня, схватила хлебную крошку и за наличник.
– А что, это идея. Такой корм для чувиликов само то... Зоя, тебе даём задание: для чу-виликов будешь обеды готовить.
– В птичьи ясли тебя назначаем поваром, – пошутил Миша.
– Согласна. Если надо, буду готовить, – сказала Зоя.
– А тебе, Миша, надо восстановить столовую, только поближе к окну. Придёшь из шко-лы, сделай кол и забей в землю против окна. На кол прикрепи кормушку ту, что зимой вешали в беседке.
– Может на черёмухе повесить?
– Не надо. Мурка будет беспокоить. На кормушку будем класть всё, что приготовит ку-харка...
– Беловых, – добавил Миша и с хитрецой подмигнул.
– Кормушку установи на высоте больше метра, и так, чтобы нам хорошо была видна из окон. Птенцов первого выводка обязательно надо подкармливать. Для малышей нужна диета. Насекомых еще мало. Зелени почти нет. Поэтому птичьей детворы и гибнет так много, осо-бенно в городе, от белкового голодания.
– Ты говоришь, у них сейчас «белковое голодание», – включилась в разговор Зоя, — может, им сварить куриное яйцо и дать белок?
– Можно, можно, – заметила Нина Евгеньевна. – Мы же цыпушек, утят и гусят в домаш-них условиях только и выхаживаем яичным белком да молочком.
– Надо птичьего молока попросить у моих голубей, – подшучивает Миша.
На обед мы с Зоей пришли из школы вместе. Зашли во двор и сразу к Марсу. Миша увидел нас, вышел на улицу и говорит:
– Посмотрите, как я сделал.
Я взглянул на кормушку, одобрил. А Зоя говорит:
– Папа, ты говорил кол забить, а он трубу забил.
– Так это ещё лучше. Мурка когтями не зацепится. Смотри, как гладко и твердо. Разум-но. Ничего не скажешь.
– Кто придумал! – Миша гордо пальцем ткнул себе в грудь.
Зоя сварила гречневой каши и одно яйцо. Желток съела, а белок по¬резала мелко-мелко и вынесла на кормушку, вернулась, говорит:
– Господам чувиликам кушанье подано. Пусть едят на здоровье да побыстрее растут.
– Если будешь каждый день подкармливать такой пищей, то крохотульки за неделю в пять-шесть раз больше станут.
– Так быстро растут? – удивилась Зоя.
– Расти будут не по дням, а по часам, как на дрожжах. Ты видела, как у мамы на дрож-жах тесто быстро поднимается.
– Видела.
– При хорошем корме птенчики через 20-26 дней станут почти взрослыми.
– Пойду на гитаре поиграю, а то скучновато стало. Воробышки не поют. Только и слышно: куд-кудах, куд-куда яйца складывать?
– В корзиночку, в корзиночку, – весело сказала Зоя.
– Воробьям теперь не до песен. У них сейчас третья главная забота – выкормить птен-цов. Обрати внимание, кормят с утра до вечера. У них сейчас, считай, двадцать часов непре-рывного труда.
– Ладно, я пошёл, – сказал Миша.
– Когда же они спят? – спросила Зоя.
– Есть такая пословица «Пришла весна, тут уже не до сна», – напомнила Нина Евгень-евна. – Такая уж у птиц семейная доля.
– Пора и нам засучивать рукава, – говорю я.
– Подраться хочешь? — спросила Зоя.
– Комары появились.
– Это хорошо. Дополнительный корм чувиликам будет.
– Чувилики чувиликами, а нам пора картофель сажать. Вы думаете, что я просто так сказал. В этом есть крестьянский смысл:  «Комары появились — конец холодам». Земле-дельцы не зря придумали пословицу «Увидел комара — сеять пора».
– Надо и нам спешить. Ты тяпки приготовил? – спросила Нина Евгеньевна.
– Инвентарь готов. Сегодня надо из подполья достать картофель, пусть согреется, а в воскресенье, если не помешает дождь, с утра на посадку. Мне в память хорошо врезался ро-дительский наказ: «Весенний день год кормит». Так что с посадкой опаздывать нельзя.
Шли последние дни мая. Зоя не прекращала подкладывать в кормушку свежую пищу. Ежедневно мы замечали, как Белоплечик и Белобровка посещали её. Ненасытные птенчики чирикали весь световой день. Миша иногда стал высказывать  недовольство в адрес шумли-вого семейства Белоплечика.
– Нечего на них обижаться, – сказала Нина Евгеньевна, – сами приветили.
– Хорошо, что шумят. Сейчас самое время, когда наши друзья приносят неоценимую пользу.
– Какая неоценимая польза от них? — поинтересовалась Нина Евгеньевна.
– Не знаешь? Зоя, расскажи маме.
– Мама, слушай. О пользе воробья я тебе сейчас целую лекцию прочитаю... Обожди... Так... С чего начать. Ну, вот так. Самые полезные птицы для нашего двора – это скворцы и воробьи. Разных волосатых гусениц поедают только воробьи да кукушки. Ещё что сказать. Папа, я вчера видела на черёмухе маленьких гусениц. Это же самая вкусная еда для птенчи-ков... Так... Так... Вот и вся лекция.
– Маловато, – сказала Нина Евгеньевна.
– Ещё маме надо сказать, что одна такая семья, как у Белоплечика, пока выкормит птенчиков, уничтожает до двух килограммов насекомых.
– Так они съедают и полезных насекомых, –  говорит Нина Ев¬геньевна.
– Да, конечно, они, как и муравьи, без разбора уничтожают насекомых, – говорю я, – а получается, что они больше уничтожают вредителей.
В США, в городе Батоне, поставлен памятник воробью за спасение полей и садов от гусениц. Конечно, бывает и так, когда у домовых воробьев птенцы вырастут, то они вредят посевам зерновых, конопле и подсолнечнику. Наши совхозы в районе имени Лазо из зерновых сеют в основном сою, а сою воробьи не едят. Значит, они у нас и в других местах, где не сеют зерно, особенно в городах, приносят только пользу. А сколько они уничтожают семян сорных трав, вы бы только знали. Однажды в зобу одного погибшего воробья было обнаружено 289 семян сорных трав. А в Китае в шестидесятых годах нашего столетия, подсчитав, сколько ри-са и пшеницы съедают воробьи, их почти целиком уничтожили. И вскоре недавних «врагов» пришлось закупать в Монголии и выпускать там, где истребили. Без воробьёв катастрофиче-ски расплодились насекомые-вредители. Убытки от них намного превысили стоимость зерна, съеденного птицами.


                Слётки

  С учениками я занимался ремонтом школы. Пришла Зоя и говорит:
– Отойдём в сторонку.
– Что-нибудь случилось?
– Ничего страшного. У нас сегодня приятная новость.
– Птенчиков видела?
– Как ты угадал?
– Зачем гадать. Можно подсчитать. Сегодня шестое июня. Сколько дней прошло с че-тырнадцатого мая? Помнишь, я говорил: «Запомните день рождения птенчиков».
– Помню.
– Посчитай. Сколько дней прошло.
– Двадцать два.
– Я говорил, что через 20-26 дней птенчики станут взрослыми и будут покидать гнездо. Вот и весь расчет. Ты теперь больше будь во дворе, да смотри, чтоб  Мурка к ним не подо-бралась. Где она сейчас?
– Не знаю.
– Вот видишь. Птенчик слетит на землю, и будет ему конец. Ты Мурку в доме придер-жи.
Я подтолкнул Зою в плечо и сказал вдогонку:
– Торопись! Чтоб одна нога здесь – другая дома!
В этот день, возвращаясь с работы, я шагал крупно и быстро. Ещё не успел за собой закрыть калитку, как Марс запрыгнул на завалинку и замахал лапой. Из-за угла вышла Зоя и зовет к себе.
– Смотри, он давно уже там. Родители его кормят часто-часто.
– Ух, ты! Какой большой! Совсем, как взрослый, только крылышки да хвост чуть поко-роче, чем у папы с мамой. Это уже «слёток».
– Он что уже летать может? – спросила Зоя.
– Только вниз да немного в сторону, но если опустится на землю, то сегодня на гнездо уже не взлетит. Силёнок не хватит. Поэтому он и называется «слёток». Иногда их ещё назы-вают «поршками». Порхают на один-два метра, а далеко лететь не могут. У них в жизни сей-час самое опасное время. Особенно много гибнет городских слётышей. Спустится со второго, пятого этажа, а, подняться не может и спрятаться негде. Весь на виду. Если кошки не сцапа-ют, то дети поймают и забавляются им, предлагая разную пищу. Думают, что спасают, на са-мом деде не спасают, а губят. А когда начинается погоня за слётком, то вспугивают других птенцов и в суматохе их часто давят.
– Смотри, прилетел, – говорит Зоя.
Воробей подсел к слётку и в широко открытый клюв положил насекомое. В этот миг из-за наличника высунулись желторотые головки. Орут, как будто все разом попали в пасть злому коту.
– Это Белоплечик. Отец семейства. Твоей кашей уже не кормит. Летает за насекомыми.
– Из садика прилетел.
Белоплечик опять полетел в садик. Желторотики замолчали и головки спрятали за наличник.
– Жди сейчас Белобровку, – говорю я.
И действительно, вскоре появилась она. Слёток с открытым клювом затряс крылыш-ками. Опять показались головки желторотиков. Мама отдала пищу одному из них.
– Заметила. Слёток понимает, что у мамы ничего нет. Перестал махать.
– И рот закрыл, – добавила Зоя.
Слёток клюнул маму в плечо.
– Козявку, наверное, от неё требует, – говорит Зоя.
– Может, посылает за жучком.
– Давай его как-нибудь назовём.
– Зови, как хочешь, только их сейчас не различишь: девочка это или мальчик. У маль-чика на грудке тёмного пятна ещё нет. Малыши сейчас больше похожи на маму, чем на папу.
Белобровка снялась и полетела в огород.
– Ты заметила, что слёток намного светлее мамы. Как будто она его только что...
– Искупала, – сказала Зоя.
– Я тоже это хотел сказать. Он сейчас очень похож, знаешь на какую птичку?
– Какую?
– На пуночку.
– Не знаю такой птички.
– Есть рассказ «Белый воробей». В нём говорится, как Саша Дорофеев мальчиком при-ехал на север, увидел пуночку и принял её за белого воробья. Он представлял, что на севере все животные и все птицы белые. И подумал, что воробьи там тоже белые. А того не знал, что на севере воробьи не живут. Поэтому и назвал пуночку белым воробьем. Почитай. Интерес-ный рассказ.
Пока мы разговаривали, на наличник вскочил второй слётыш.
– Второй, – сказала Зоя. – Сколько же их там? Вот бы взглянуть. Какие хорошенькие. Не зря им кашу варила.
– Схожи, как две капли воды.
– Как близнецы, – поправила Зоя. Птенчики поглядывают в разные стороны. Наконец-то по-настоящему увидели белый свет. Вдруг первый слёток сорвался с наличника, пролетел метров пять и присел на штакетник. Качнулся, но удержался. И тут как тут кто-то из родите-лей. Слёток с открытым ртом помахал крылышками и получил какую-то козявку. Долго загла-тывал, по всей вероятности насекомое было большим. В это время родитель усмотрел летя-щего жука. Порхнул и схватил его. Опустился на землю. Подолбил жука, подлетел к слётышу и в жёлтый рот положил новую порцию.
– Давай уйдем, – говорю Зое, – не будем их отвлекать от важного дела. Родители ста-раются их чаще кормить, чтобы окрепли быстрее и могли перелетать хотя бы с ветки на вет-ку.
Следующим утром Миша попросил меня вынести поросёнку.
– А я курочек покормлю, – сказала Нина Евгеньевна, – пусть доча ещё полежит.
Пищу я вылил в корыто и открыл сарайку. Поросёнок подбежал, забулькал, зачавкал. Засидевшиеся куры полетели, побежали во двор. Вдруг слышу:
– Харитоныч, иди сюда, скорее.
– Что случилось?
– Воробышек.
– Где?
Нина Евгеньевна пальцем показала на воробья.
– Вижу.
– Кормит птенчика, – почти шепотом говорит Нина Евгеньевна.
Смотрю, куры столпились, клюют пшеничку. Белобровка чуть в сторонке от кур, а в метре от неё на одном месте стоит слётыш. Трясёт крылышками, да так смешно, словно от холода дрожит. Белобровка хвать! зернышко, скок-скок к слётышу, а у него уже клюв открыт. Мама положила зернышко в рот и обратно скок-скок к пшеничке. Хвать! зернышко, скок-скок к птенцу, а он и не переставал крылышками трясти и держит клюв открытым.
– Какой баловень, – сказала Нина Евгеньевна.
– Ещё не понимает, что надо самому клевать.
Белобровка положила зёрнышко перед поршком. Стук-стук его клювом, но не сглотну-ла, дала понять, что надо самому так делать. Птенец голову опустил, потом хвать зернышко и проглотил. Мама опять принесла зёрнышко. Слётыш повторно склюнул его.
– Видишь, как быстро научила самостоятельности. Теперь с голоду не пропадёт, – го-ворю Нине Евгеньевне. – После этого урока у птенчика пойдёт самостоятельная жизнь. Пой-дём.
Зашли в дом. Я сразу говорю:
– Ребятишки, спите? Слушайте утреннее сообщение.
– Какое? – отозвалась Зоя.
– Сейчас мы с мамой видели, как Белобровка своего малыша учила питаться.
– Хватит чувиликам сидеть на шее у родителей. Пора и честь знать, – сказала Нина Ев-геньевна.
Прихожу с работы, Зоя сидит в беседке, кого-то шлепает, приговаривая:
– На. На тебе. Ты что не знаешь, что этого делать нельзя. Знай, знай.
– Кого там наказываешь?
– Папа, она воробышка задавила. Вот он. Смотри, что сделала, – и со слезами: – Мне так жалко...
– Одного уже нет, – говорю я, а у самого сердце так защемило...
– Я её в подпол закрою, пусть посидит там. И кормить не буду. Будет знать, как воро-бышков ловить.
– Не возражаю. Пусть мышей ловит... Мурка, как же это ты опозорилась? А? И не стыдно тебе? – и только руку протянул к её голове, как она уши поджала, глаза закрыла. – Что боишься? Отвечай за свой поступок, – взял её ухо и легонько потрепал. – Отпусти её. Она больше не будет.
– Ага, она ещё поймает.
– Не убивать же её. Мышей и крыс кто выловил?.. Мурка.
– Пошли в летнюю кухню. Там будешь отбывать наказание, – ска¬зала Зоя и закрыла кошку. Потом взяла в ладошки воробышка, приложила к уху, и, сникшим голосом выдавила из себя: – Не дышит. Пойду, закопаю.
Я тоже не меньше, чем Зоя, разволновался. И чтобы как-то отвлечь себя от грустных мыслей, я Зою спросил:
– Миша дома?
– Пошёл для кошки гольянов ловить. В обед ушёл и Марса с собой взял. Получит она у меня гольянов.
Я подошёл к калитке и стал выглядывать Мишу. Смотрю, по улице идёт ватага маль-чишек. У самого маленького футбольный мяч. Подходят ближе, и я их всех узнаю. Впереди идёт Колька Сомов. Грудь нараспашку. На животе концами рубашки узел завязан. От вечер-него солнца золотоволосая голова блестит. Широкие штанины болтаются, пыль поднимают. В правой руке, прижатой к груди, что-то держит. Поравнялись со мной. Колька первый привет-ствует:
– Фертоныч, здрасьте!
– Здравствуйте! Здравствуйте! – наперебой здоровались маль¬чишки.
– Коля, что несешь? Если не секрет, покажи, – обратился я к капитану футбольной ко-манды. – Уж не приз ли за победу?
– Птенчика, – застенчиво ответил Колька.
– Это интересно. А ну покажи.
Мальчишки, один другого меньше, поглядывают то на Кольку, то на меня. Следят за нашим каждым движением, словом. У Кольки из кармана рогатка торчит.
– Вы что из рогаток в птичек стреляете?
– У нас рогаток нет, – из-за спины Кольки послышался робкий го¬лос. Колька повернул-ся ко мне боком, так чтобы я рогатку не видел.
– Дай мне подержать, а то я маленьких птенчиков так близко не видел.
Колька птенчика отдал мне.
– Воробышек, слётыш, – говорю я. – Обидели тебя. Как же вы его поймали? Расскажи-те. Наверное, трудно поймать. Он ведь уже летает.
Мальчишки задвигались. Я вижу, что они хотят рассказать, но ждут Колькиного согла-сия.
– Секрета уже нет. Воробышек пойман. Чего стесняться... Леша, ты хороший рассказ-чик, давай говори, а то мне надо идти.
– Расскажи, – буркнул Колька.
– Поиграли мы в футбол около школы, – начал рассказ Леша, – и через садик пошли, домой. Колька шёл впереди. Шёл, шёл, потом остановился. Пацаны закричали:
– Братва, воробей!
А воробей лежит на тропинке и хлопает крылом. Ну, как подбитый. Лететь не может. Пацаны кричат:
– Лови его!
– Обожди! Я с рогатки! – остановил пацанов Колька (Колька незаметно рукой толкнул Лешу).
– Зачем с рогат¬ки? Так лови! Видишь, он – раненый! – кричим мы.
Колька побежал к воробью, а он поднялся и полетел. Пролетел немного и упал на тро-пинку. Лежит на боку, крылом бьется.
– Подранок, да и только, – добавил я. – Извини, что прервал рас¬сказ. Продолжай.
–  Пацаны опять как закричат: «Лови! Колька, лови!» Колька только к воробью, уже руку вытянул, а он фыр! – и полетел. Колька не остановился, бежит с протянутой рукой. (Я вижу, что Кольке неудобно, отвернулся от меня). Пацаны стали по-разному кричать:
– Стой! Куда бежишь!
– Балда! Не видишь, что обманывает тебя!
Колька остановился. Пацаны стали ему доказывать:
– Он притворяется.
– Дурит тебя. Это я уже точно знаю. И никакой он не подранок.
– Коля, ловко же он тебя, – говорю я.
Мальчишки засмеялись, улыбнулся и я.
– Ну, а как же вы этого птенчика поймали? Ты так и не рассказал.
– Это Васятка поймал.
– Как ты его увидел? – спрашиваю Васю.
– Иду за пацанами, воробей около меня пырх из травы и сразу упал. Я бросил мяч, хвать его. Так и поймал.
– Интересно. А вы знаете, что птенчиков ловить нельзя, а то они могут погибнуть.
Одни мальчишки сказали, что знают, другие — нет.
– Что же надо сделать, чтобы этот птенчик не погиб?
– Надо отнести к воробьям, – сказал Леша.
– Правильно. И отпустить его в то место, где его мама была, которую Коля хотел пой-мать, да она его обманула.
 Ребята посмотрели на Кольку.
– Можно я его отнесу? – сказал Леша.
– Можно, только с Васяткой. Он знает то место, где ловил. Туда и надо пустить. Мама там ждёт его. А рогатки сегодня же выбросьте в печь.
Коля опустил голову.
– Спасибо за интересный рассказ, – на прощанье говорю им.
Мальчишки разделились на две группы и пошли в разные стороны.
Справившись с хозяйственными делами, я решил поработать за письменным столом. Только собрался с мыслями, как слышу за окном громкое чириканье. Посмотрел в окно, уви-дел: на черёмуховой ветке притаилась Мурка. Немного выше сидит воробышек, а ещё выше Белобровка тревогу бьёт:
– Чир! Чир! Чир!
Я заинтересовался: «Как же Белобровка будет спасать его?». Отложив дело, стал наблюдать. Сразу же моё внимание привлекла Белобровка. Она, как заводная, неуёмно кри-чала:
– Чис! Чис! Чис!
Порхает с ветки на ветку и поднимается всё выше и выше, «Приглашает подняться на верхушку дерева, там безопасно», – разгадал я замысел Белобровки. Но несмышлёныш того не понимал, что говорила ему мама, и продолжал сидеть на одном месте. Мурка, тем време-нем, подобрав под себя лапы, подбирается к птенчику всё ближе и ближе. Белобровка порх-нула и села на ту ветку, по которой подкрадывалась Мурка. И села на самый её конец. Веточ-ка закачалась, Белобровка замахала крылышками, Мурка тут же изменила направление и стала подкрадываться к ней. Ветка под кошкой становилась всё тоньше и тоньше. Мурка дальше двигаться не рискнула, посмотрела на птенчика. Вдруг Белобровка падает на землю, да так, как будто у неё поломаны оба крыла. (Она ими машет, но лететь не может). Упала на бок и продолжает махать. Мурка соблазнилась готовой поживой и прыгнула на Белобровку. Приземлилась, а птахи нет. «Куда же она исчезла?» Глядит по сторонам. А Белобровка, как ни в чем не бывало, уже сидит около малыша и поглядывает на Мурку.
Мурка вернулась к стволу черёмухи и стала точить когти. Я постучал в окно. Мурка увидела меня и бросилась наутек.
– Бессовестная. Только наказывали, А она опять за своё, – говорю вслух.
– Папа, кого ругаешь? – спросила Зоя.
– Кого? Виновницу. Сейчас только хотела сцапать воробышка, да не вышло. Мама во-робышка оказалась хитрее Мурки.
– Так ей и надо, – сказала Зоя.


                Воробьиный курорт

  Июнь стоял без дождей. На дорогах за машинами тянулись клубы пыли. Мы ежедневно занимались поливкой помидор и огурцов. Воду надо было носить далеко. Поэтому на это время у всех членов семьи определились свои обязанности. Я качаю воду, Зоя с Мишей ве-дёрками носят её на огород, а мама поливает. Однажды закончили работу, Зоя и говорит:
– Я пошла к Оле.
Но не дошла до калитки, бежит обратно.
– Пойдем, воробей там.
– Ну и что ж.
– Ты посмотри, что он делает.
Мы подошли к калитке.
– Видишь, – говорит Зоя, – он там, в кругу, где мы играем в мяч.
– Сейчас вижу. Ишь, закопался, хитрец, не сразу и приметишь.
Воробей лежит без движения. Хвост распущен, крылья к земле прижал. Вдруг как за-машет крыльями – и полетела пыль во все стороны.
– Купается, – шепчу Зое.
– Кто же купается в пыли?
– Птицы, как видишь.
А воробей с боку на бок ворочается. Лапками землю гребёт, машет то одним крылом, то другим, и теряется в облачке пыли.
– Птицы купаются и в воде, и в песке, и даже в муравейниках.
Воробей встал, вытряхнул из себя пыль, опять в луночку лег. И всё начал, как и преж-де. Лежит на боку, крыльями машет, сильно поддает ногами, грудью толкает бортик купалки-луночки, как будто хочет сдвинуть его.
– Я раньше видел эти луночки, но думал, что это их специально выдолбили для игры в мяч.
– А я не видела.
– Не обращала внимание. Лунок много. Он, наверное, не один здесь купается.
– Зачем они в пыли купаются?
– Обожди. Потом. Давай ещё понаблюдаем.
Подлетел второй воробей и тоже погрузился в землю. Хозяин первой лунки вскочил, поставил крылья, как у реактивного самолета, голову в плечи втянул, клюв направил, как пи-ку, и скок-скок к соседу по лунке. Сосед вскочил, и завязалась драка. Клюют друг друга. Пи-щат. Крыльями машут. Потом взлетели. В воздухе барахтаются и падают на землю. Миг, и один лежит на спине, выставил ножки и пищит. Другой  вскочил на него,  вытянулся солдати-ком, лапками уперся в грудь, а на лапках – красные колечки.
– Белоплечик! – обрадовалась Зоя.
– Тихо. Пусть заявит о себе до конца, что он хозяин нашего двора.
Белоплечик два раза клюнул лежачего воробья и полетел в наш садик.
– Сейчас расскажешь, зачем они купаются в пыли? – напомнила Зоя.
– Освобождаются от амбарных клещей и других насекомых, кото¬рые являются возбу-дителями разных болезней.
– Ясно. Пошла.
Как-то Нина Евгеньевна подошла ко мне и показывает стебелёк травы.
– Что за трава, знаешь?
– Полынь. Лечебная трава. О ней написано в книге «Лекарственные растения Дальнего Востока». В полыни много эфирного масла. Чувст¬вуешь, как сильно пахнет. Горький, дурма-нящий её запах не особенно приятен. В народе издавна ею лечатся. Полынью лечатся живот-ные и птицы.
–  Я сейчас видела, как воробей сидел на этом стебельке. Отрывал листочки и загла-тывал. Потом оторвал листочек и полетел к нашему дому. Я оторвала стебелек, на котором он сидел, и тебе принесла, чтобы ты знал, какую траву едят воробьи. Она на меже огорода растет.
– Большое тебе спасибо за важную информацию. Никогда не видел, чтобы воробей ел полынь. Надо же! Сам полечился и, должно быть, Белобровке понес. Ей сейчас некогда, яйца греет. А может он полынь натаскивает в гнездо, чтобы у птенчиков в пере не заводились насекомые-паразиты. Полынь ведь своим запахом отпугивает их. В гнездо полынь приносят и скворцы, и воробьи. Это я уж точно знаю.
– Скажи, пожалуйста, кто их этому учит? – говорит Нина Ев¬геньевна.
– Кто? Сама природа. Кто же ещё? Айболита у них нет. Вот и приходится им заниматься самолечением.
В конце июня за наличником закричали чувилики второго выводка.  Я подозвал Зою и говорю:
– Ну, как? У кухарки к своей профессии интерес ещё не пропал? Слышишь над окном какой шум. Будем подкармливать?
– Зачем? – ответила Зоя. – Вкусненького для них и так хоть от¬бавляй. Смотри, сколько кругом жуков, мух, гусениц, бабочек. На десять выводков хватит. Сам видишь, как у черёмухи листья погрызли.
– Правильно говоришь. Очень даже правильно. На другой год к весне мы приготовимся во всеоружии. Ох! И наделаем же домиков для наших друзей! Штук десять!
– Где вы их будете вешать? – из летней кухни послышался голос Нины Евгеньевны.
– Где? Поставим жёрдушки в садике, у сарайки, на них домики повесим. На западе так устраивают домики для скворцов, и они живут. Уж если у нас воробьи за наличником живут, то в домиках и подавно будут жить. Не кричать же нам: «Караул! Черёмуху спасайте!».
– Если будем сидеть, сложа руки, то насекомые не только у черёмухи листья съедят, но и уши нам отгрызут, – сказал Миша.
– Делайте сколько хотите. Всем корма хватит, – заверила Нина Евгеньевна.
В июле мы всей семьей отдыхали в Комсомольске. За хозяйством согласились при-смотреть наши соседи. А когда вернулись домой, была середина августа. Все сразу замети-ли, как за наличником пищали чувилики третьего выводка. Этому выводку и подавно не надо было оказывать помощь. Ведь шёл «месяц урожая», и воробьи в это время очень богаты. Вскоре Миша заметил, что некоторые подсолнухи кто-то шелушит прямо на корню. Он срезал одну кружадку, принёс и показывает. Я посмотрел и подивился:
– И зёрнышки-то спелые выбрал! Пустые не тронул. Те, что на семена оставим, надо обвязать марлей. Пусть на корню дозревают, а остальные можно срезать и разложить на крыше летней кухни. Они и так дозреют.
– Всё равно узнаю, кто шелушит, — сказал Миша.
На другой, день Зоя увидела незнакомых птичек и зовет меня.
– Папа, иди, посмотри, что за птички? Какие красивые.
– Где?
– Вот на дереве. Косточки черёмухи раскалывают и мусорят на крылечко. Потом за них подметай тут.
– Ох, ты! Да это же дубоносики. Смотри, какие у них клювы мощные. Таким птичкам па-лец в рот не клади...
Дубоносики сидят на веточках. Одну за другой ягодки срывают, косточки раздавлива-ют, ядрышки съедают, а шелуху бросают.
– Они, наверное, вместе с воробьями и наши подсолнухи шелушат? Об этом надо Ми-ше сказать.
Вечером мы рассказали Мише про дубоносиков.
– Завтра срежу подсолнухи. Пусть питаются черёмухой, рябиной, бояркой, а семечки я и сам полузгаю.
Спустя два дня я находился на летней кухне. Слышу:
– Мишка! Мишка!
Я вышел и говорю:
– Его дома нет. Зачем он тебе?
– Фертоныч, гляньте. На крыше у вас вор.
– Что за вор? А ну поглядим.
– Вор – воробей, – серьезно сказал Колька.
– Коля, ты ещё и шутник. Это мне нравится. А здороваться кто будет?
– Здрасьте!
– Здравствуй, шутник.
Колька улыбнулся и дальше пошел.
Миша пришел домой, я ему и говорю:
– Подсолнуховые головки так не кладут, как ты их разложил.
– А как?
– Надо класть семечками вниз, так они лучше дозревают. А как ты положил, то птички их ошелушат. Зачем им на огород летать, когда они рядом лежат.
– Я им на огороде оставил пять штук. Пусть летают туда, эти я сейчас переверну.
Миша подставил лесенку и полез на крышу переворачивать головки подсолнухов.
Начался учебный год, и у нас стало забот,  хоть отбавляй. До обеда школьные занятия у всех. После обеда помощь совхозу в уборке урожая, да ещё со своего огорода вовремя всё надо убрать. Уставший, я в беседке присел отдохнуть. Подошла Зоя.
– О чём задумался? – спросила она, – Не Беловых ли вспоминаешь, как мы их тут кор-мили, ловили?
– Сейчас не до них, скорей бы выкопать картофель, а то дожди могут пойти. О воробь-ях что думать, у них сейчас курортное время. Ни забот, ни хлопот. Отдыхают.
– А ты знаешь, около школы я видела воробья такого некрасивого. Жуть. Потрёпанный весь. Как будто его кто пощипал. Всё забываю тебе сказать.
– Правильно ты подметила. А знаешь, почему он так плохо выглядел?
– Нет.
– Воробьи осенью линяют. Ты же знаешь, что у нас линяет и Мурка.
– И Марс, и куры...
– Стоп. Знаешь, знаешь. А ты знаешь, кто летом серый, а...
– Зимой – белый. С детского сада знаю. Заяц.
С наступлением осенних заморозков и Миша мне напомнил о воробьях:
– Второй раз встречаю воробьёв с перьями в клювах. Уж не думают ли они в такой хо-лод птенчиков выводить?
– Гнёзда утепляют. И не случайно. Поджидают большой холод. Мы в зиму окна, дома утепляем, воробьи – гнезда.
На осенних школьных каникулах Зоя просматривала мою библиотеку. Взяла книгу «Птицы СССР». Просмотрела цветные картинки, полистала и говорит:
– Папа, как этой книгой пользоваться?
Я рассказал и показал, как пользоваться определителем птиц. Она прочитала про до-мового воробья и говорит:
– Почему не написано, сколько лет живет Белоплечик?
– Не знаю, почему авторы книги не написали. Это у них надо спросить. Может, не зна-ют.
– А ты знаешь?
– Знаю. В природе воробьи редко живут более двух лет.
– Так мало?
– Так мало. А в неволе доживают и до тринадцати лет.
– Так много?
– Так много. Проверено. Это не выдумка.
– Может, наш Белоплечик уже погиб. Я его что-то не встречаю.
– Я тоже не вижу.
– Хорошо было бы, если б в определителе писали, сколько лет птицы живут.
Зоя помолчала. Закрыла книгу и опять заговорила:
– Папа, давай купим клетку для птиц.
– Зачем?
– Хочу проверить, сколько лет проживут в клетке воробьи.
– Клетку покупать не надо. Она у нас есть. Миша её убрал в кладовую. Можешь взять.
Зоя принесла клетку. Налила в тазик воды и стала её мыть. Зашёл Миша.
– Тебе кто разрешил клетку взять?
– Папа.
– Что с ней думаешь делать?
– Проверим, сколько лет проживут наши полётнинские воробьи. Ты почитай определи-тель. В нём про это не написано, а я хочу знать.
– Видишь, чего захотела. А ты подумала, каково в клетке будет воробью?
– Я его кормить буду.
– Чем бы ты его ни кормила. А если тебя посадить в клетку? Пон¬равится?
– Тоже... сравнил. То воробей, а то я – человек...
– Свобода всем нужна. Неужели ты этого не понимаешь?
– Понимаю, думаешь, что я уже того...
Зоя насухо вытерла клетку и отнесла её в кладовую.


                Небывалый случай

  На шестом участке с южной стороны сопочки мы построили дом. К дому приделали сенцы с кладовой, а с солнечной стороны – веранду. Из-за косогора веранда получилась вы-сокой и светлой. В летнее время на ней мы любили отдыхать. Веранда пришлась по душе не только нам, но и пернатым. В первую же весну под стрехами поселились горихвостки и домо-вые воробьи. Таким поселенцам я был очень рад, так как к этому времени в защиту воробья задумал книгу писать. Мне часто приходилось думать: «Как безобидную птаху защитить? А то нерадивые мальчишки из рогаток в неё стреляют, напридумывали нелестных кличек: вор-воробей, драчун, нахал. А о полезности воробья мало кто знает – только воробей да кукушка поедают мохнатых гусениц». Поэтому гнезду воробышков я уделил особое внимание.
Пришло время – из гнезда стали выглядывать два оперившихся малыша. В это время, как никогда, воробьи сновали то к гнезду, то в садик. Я подумал: «Первый выводок торопятся на крыло поставить. Ведь им за лето надо ещё два выводка сделать. Иначе, из-за большой потери слётышей, воробьиное племя может совсем исчезнуть».
Через два дня смотрю: воробьи с двух сторон зажали желторотого слётыша и старают-ся с гнезда столкнуть. «Хватит на нас надеяться, пора самому пищу добывать», – уверен: они рассудили только так.
Желторотый потоптался на месте, крылышки расправил и полетел. К забору приткнул-ся, качнулся и тут же открыл рот. Родители его поступок одобрили – тотчас доставили ему корм, сами поспешили к гнезду.
Второй слётыш широко открыл клюв, но вместо пищи получил такой боковой натиск, что пришлось на спины родителей вскочить. По взаимному согласию папа с мамой сразу же расправили крылья и трусиху плавно опустили на землю.
– Вот это да! – от восторга закричал я. – Небывалый случай!
Это меня так удивило, что я сразу же поспешил в дом и об увиденном стал всем рас-сказывать.


                Сознательно ли действовал?

  Воробей поднялся с земли, сел на забор, держа в лапке пуховичок. Пуховичок – это мягкий и нежный волосок под перьями птиц.
– Зацепился или специально поднял? – подумал я. Воробей осмотрелся, подлетел к окну, спрятался за наличник, а пуховичка так и не выпустил.
– Случайно прилип? Освободился бы от него. Нет – взял специально. Ведь началась пора гнездовья, – рассуждаю про себя. – И как придумал здорово: в полёте пуховичок крыль-ям махать не мешает. А культурно-то как? Ведь кто его знает, чем он мог запачкаться? А ты его клювом бери.
Пока я был занят рассуждением, воробей таким же способом за наличник отправил второй пуховичок. Значит, всё верно. Всё продумано, и нет случайности в том, как воробей нёс пуховичок.


                Домашний воробей

– Папа, на кухню воробей залетел! Что делать? – спросила Зоя.
– На окне задвинь шторки и посмотри, нет ли в доме Мурлыки, а то быстро расправится с ним.
Я зашёл на кухню. Воробей понял, что попал в западню, заметался.
– Давай выйдем, пусть успокоится.
– Я ему в блюдечке пшена дам.
– Не возражаю, только блюдце поставь на подоконник.
Я вернулся к рабочему столу, а Зоя в приоткрытую дверь стала наблюдать за воробь-ем.
– Папа, воробей сел на стол, подлетел к блюдцу, клюет, торопится.
– Проголодался. Закрой дверь и занимайся своим делом.
Через десять минут мы вернулись на кухню. Воробей сидел на шторке и поглядывал в окно.
– Здравствуй, воробышек!
Воробей чирикнул.
– Папа, он поздоровался с тобой. Какой смышлёный, – обрадовалась дочь.
– Был бы глупый – не залетел бы в помещение. Понимает, где можно согреться. Ви-дишь, какой чумазый. Видно, что не одну ночь провел у печной трубы.
Я стал приближаться к воробью. Воробей перелетел на косяк входной двери.
–Осторожный, не доверяется, – сказала Зоя.
– Выбрал удобную позицию, чтобы выпорхнуть на улицу. Подкрепился, согрелся, те-перь можно и на мороз.
Открывается дверь, заскакивает Мурлыка, и заходит Миша. Мы смотрим на воробья.
– Что случилось? – спросил Миша.
– Глянь, – сказала Зоя.
– Сейчас залетел? Выпустить?
– Не надо, – возразила Зоя. – Пусть поживёт.
– Понравится, пусть живёт. Только надо от кота уберечь.
– Мы сейчас потолкуем с ним, – сказал Миша. – Держите кота, я поймаю воробья, – принёс одеяло, закрыл окно и снял воробья. – Открывайте.
Мы с Мишей даём возможность Мурлыке обнюхать воробья, а Зоя внушает:
– Смотри, птичку не кушай, а то будем бить. Ясно?
– Можешь быть спокойна.
– Почему так думаешь?
– Потому что агрессивности не проявил.
– Бабка надвое вещала, – сказал Миша.
Через три дня, к нашему удивлению, Мурлыка с воробьем питались вместе из одной плошки. Зоя даже приятельниц зазвала посмотреть необычную дружбу кота и воробья.
– Ой! Как интересно! – воскликнула Оля.
– Домашний воробей, да и только! – удивилась Люба.
– Правильно говоришь. Домовый – это и есть домашний воробей.
Воробей у нас прожил две недели и стал докучать. Мы решили его выпустить. Миша взял воробья, вынес на улицу, подбросил. Воробей вспорхнул, крутнулся и – в сени. А когда мы стали заходить в дом, то воробей опять залетел в помещение.
На семейном совете решили: воробья в доме оставить до спада морозов.


                Заставила думать

  Выпал снег. Ударили морозы. Птицы потянулись к жилью. Я смастерил кормушку и под шатром беседки повесил. Зоя насыпала семечек, крупы, размяла кусочек хлеба и говорит:
– Пусть кушают, кому что понравится.
– Обед из трёх блюд, – говорю я. – Думаю, что понравится всем, кто посетит птичью столовую. А сейчас давай спрячемся.
Зашли в сенцы, прислонились к дверному косяку и наблюдаем.
– Папа, как думаешь: кто первый прилетит?
– Думаю, что воробьи. Они же наши постояльцы.
– А вот и не угадал, – чуть ли не закричала Зоя. – Голубая сорока!
– Тише. Она ещё далеко. Кормушку, может, и не видит. Ну вот, без неё-то нигде не об-ходится.
– Про кого ты?
– Про сороку-белобоку, кого же ещё. Видишь?
– Сейчас вижу.
Белобокая расхорохорилась: затрещала, запрыгала с ветки на ветку, хвостом покачи-вает.
– Размахалась хвостом, – говорю Зое.
– Сердится. С голубой не желает дружить. Смотри! На яблоньку синичка села!
– Эта уже, наверняка, первая на кормушке побывает. Синичка повертелась, пискнула, прилетела вторая.
– Сейчас не шевелись, – шепчу Зое.
– Я и так не двигаюсь, – сама сняла очки и протерла их. Синички заговорили, запрыга-ли. На кормушку не летят, хотя до неё рукой подать.
Вдруг одна голову повернула в сторону беседки и слетела на кормушку. Осмотрелась, схватила кусочек хлеба – и на яблоньку. Прижала его лапкой к веточке и принялась долбить. Склевала и снова на кормушку. Вновь схватила хлеб – и опять на прежнюю веточку. Клюет, торопится.
– Пап, почему вторая не летит на кормушку?
– Несмелая, а может, и не голодная.
Синичка унесла третий кусочек и так же спешно расправляется с ним.
– Зоя, ты заметила?
– Что?
– Что синичка все кусочки хлеба прижимает к веточке правой лапкой.
– Неужели! И ты это заметил?
– Точно. А ты знаешь, о чем я сейчас думаю?
– О чем?
– Думаю: синичка случайно придерживает кусочки хлеба правой лапкой, или это дей-ствует природный инстинкт? Вот загадка!
– Человек тоже работает больше правой рукой. – Зоя помолчала и добавила: – Навер-но, инстинкт. Может, всё живое на земле работает больше правыми конечностями? Кто знает?
– Думаю, что этой проблемой ещё ни один ученый мира не занимался.
Тремя кусочками хлеба синичка, вероятно, наполнила свой зобик и вспорхнула. Вторая – за ней, так и не попробовала нашего угощения.


                Уссурийский фазан

  Приехал я в село Полётное. Принял школу и сразу же приступил к созданию школьно-сельского краеведческого музея. Организовал кружок по изготовлению чучел, и в нашем му-зее появились редкие экспонаты: серый волк, белогрудый медведь, полярная сова, ворон с белым перышком на груди. А вот фазана у нас не было, так как на его отстрел требовалась лицензия.
Заполучив такой документ, я решил самолично реализовать его. Идёт уже второй сезон охоты, а я ещё не отстрелял золотисто-оранжевой птицы с красными щёчками и сине-зелёной шеей, которую опоясал белый шарфик.
Однажды, в середине зимы, я был на охоте. Вижу: фазан бежит к остожью. Остожье – это основание стога после убранного сена.
Сердце взволновалось, мысли взыграли: этот, наверняка, будет стоять в музее.
Фазан добежал до остожья и скрылся. Я, не спуская глаз с остожья, с ружьём наизго-товку, иду к остожью и думаю: «Сейчас взлетит». Но, увы! Я уже топчусь по засыпанным сне-гом веткам, остаткам сена, а фазан не взлетает. Остановился и думаю: «Куда он исчез?.. Уж не придавил ли его?..» Постоял минут пять и уже собрался уходить, вдруг вижу: в десяти метрах от меня из-под снега высунулась голова фазана. «Вот это да! Вот это мудрец!» Пока я восхищался, фазан, удаляясь, выглянул ещё два раза. «Такой должен жить», – решил я, раз-рядил ружьё и пошёл домой.
Наступил октябрь. За фазаном я отправился на соевые поля и сразу добыл птицу.
А когда мы занялись изготовлением чучела, я попросил ребят вскрыть зоб и посмот-реть, чем питается фазан?
– Фёдор Харитонович, смотрите, в зобу мышонок! – вскрикнул Коля.
Мы окружили Колю, внимательно осмотрели содержимое зоба. И что же? Кроме мы-шонка, в зобу были только зерна сои.
– А я думал, что фазан зерноядная птица, – сказал Лёня.
– Я тоже так думал. Он же как наша курица, – согласился с ним Коля.
– Ребята, много думать не будем. Сейчас обратимся к «Атласу охотничьих и промыс-ловых птиц СССР». Миша, сбегай домой и принеси эту книгу.
…Читаем:
–Нетребователен и до известной степени всеяден. Летом пища фазана состоит в ос-новном из насекомых и зелёных частей растений. Неразборчив, ловит кобылок, цикадок, жу-ков, муравьев, гусениц, мокриц, пауков, даже полёвок, ящериц и змей.
– Вот это фазан! – удивились ребята. – Теперь будем знать, что фазан всеяден.
На другой день отдел природы нашего музея украсил новый экспонат – чучело уссу-рийского фазана.


                Увидел скворца – весна у крыльца

  Понравился нам брошенный участок земли.  А чем? Да тем, что на нём когда-то около дома ребята посадили берёзу и сосенку. Деревца выросли, а устаревший дом сломали. Мы очистили, огородили территорию, между деревьями построили домик, и получилась дачка.
К весне на деревьях я вывесил два скворечника. Сосед по даче, как только увидел до-мики, тут же спросил:
– Харитоныч, зачем скворечники повесил?
– Как зачем? Для скворцов.
– А что, они сюда прилетают?
– Конечно.
А третьего мая сосед мне говорит:
– Ты бы только посмотрел, как вчера твои скворцы работали весь день. И что только они не носили в свои домики. Люблю, когда птички поют.
… Конец марта. Снег ещё не освободил поля, а уже появляется первый вестник весны – большой скворец. Он в праздничном наряде: туловище серое, верх, бока головы и брюшко белые, шея и затылок чёрные. Клюв у основания ярко-жёлтый, на конце бурый. Летают скворцы стайками по падям и полям, разыскивают благополучно перезимовавших куколок и личинок разных насекомых.
В начале апреля начинают они наведываться в обжитые человеком места. Проверяют, сохранились ли прошлогодние домики и появились ли новые. Радуются, когда скворечник освобождён от прошлогоднего строительного материала, любят сооружать гнездо по-своему. У каждого свой вкус и свой подход к убранству «квартиры». И любят, чтобы домик был при-крыт кроной дерева: меньше заметен – спокойнее жизнь. Скажешь, пугливы? Нет, осторожны.
Домиков, как правило, для всех желающих не хватает, поэтому часто устраиваются по-тасовки. Займут скворцы облюбованный домик и терпеливо отсиживаются. А многие, рождён-ные в дуплах, сразу отыскивают жильё в перелесках.   
С появлением зелёных листочков на деревьях прилетает малый скворец – светло-серый, в чёрном фраке, отливающий фиолетовым блеском, с белой вставкой на плечах.  Что-бы малые скворцы не остались без квартир, я всегда с ребятами вывешивал для них домики с меньшим отверстием, чем для больших.
В конце мая и начале июня у больших скворцов появляются птенцы. Это самое напря-жённое время для родителей. Через две-три минуты родители попеременно приносят насеко-мых и всегда при отлёте крикнут громким трескучим голосом:
– Сидеть тихо! Не выдавать себя!
И, снижаясь, быстро летят за кормом. К гнезду подлетают без предупреждения. Ну, а если заметят поблизости кошку, то, рискуя своей жизнью, вступают в единоборство. Пикиру-ют с протяжно-трескучим криком, норовя всадить в спину острый клюв. Кошка не выдержива-ет такой атаки и нехотя уходит в укрытие.
Спустя две недели после рождения скворчат, птицы все вместе покидают жильё. Се-редина июня – время сбора больших скворцов в колонии.
В конце августа начинают готовиться к отлёту. Но улетают не сразу. Они возвращают-ся проститься со своими домиками. У давно опустевших скворечников опять слышна песня, только нет в ней былой удали, зато так много ноток грусти…
Многие жители нашего города жалуются: не стало у нас птиц. А почему? Да потому, что лес мы вырубили, а гнездовий для птиц не делаем. Вот они и не задерживаются у нас.
Приходится птицам приспосабливаться. Каждое лето я замечаю, как скворцы на бе-тонной опоре Комсомольского шоссе устраивают себе гнездо и выводят птенцов. А у нас, на шестом участке, на водонапорной башне торчат концы металлических труб для ёмкости опо-ры. Так и они тоже послужили гнездовьем для наших скворцов.
 

                А подумали – мышь

  Как-то в июне месяце во время обеда у нас произошёл такой случай.
– Тихо! Что-то шуршит в печке, – сказала Зоя.
Прислушались: точно. В печке, давно не топленной, снова раздался шорох, будто кто-то осторожно сминал газетный лист.
– Мышь, кому больше, – сказал я. – Гнездо делает. Мурлыка совсем перестал службу нести.
Зоя побежала за котом. Вернулась, передала мне:
– Я боюсь.
– Пойдём мышь ловить, – и взял ленивого Мурлыку. Открыл дверку печки, подставил морду кота к топке. Он тут же напрягся и прыгнул в сумрак печи. Мгновение – и выносит в зу-бах чёрного, как смоль, скворца. Придержав кота, мы шлепками потребовали отпустить птен-ца.
– Как же ты оказался в печке? – держа в ладонях перепачканного, взъерошенного скво-рушку, спросила Зоя. – Вот дурашка!
– Молодой. Не удержался на трубе и свалился. А так бы… – Я не стал договаривать, что было бы со скворчонком, упади он в настоящую, со сложным дымоходом печь.
Вышли на крыльцо. Зоя подбросила скворца. Он быстро-быстро затрепыхал крылыш-ками и завис в воздухе.
– Ура!
Удержится? Полетит? Время, кажется, остановилось. Ну! Ну же! Полетел неуверенно, суматошно махая крылышками, но полетел. А навстречу ему с высоты с тревожно-радостными криками – родители. Узнали своего перемазанного сажей, чёрного трубочиста.
– Скажи, папа, а Мурлыка всё же молодец, ведь с его помощью мы спасли скворушку, – сказала Зоя, и мы вернулись к столу.


                Сорока

  Однажды мартовским полуднем я шёл по улице Бункерной. Вдруг слышу, птаха поёт.
 Интересно: кто же это пионером весны объявился? А ну, посмотрим. Посмотрел, а там, на дощатом заборе сорока сидит и длинным чёрным хвостом подёргивает. Ни дать, ни взять – постовой милиционер, да и только, сигнал мне подаёт: остановись. Послушался, остановился.
– Неужто, это ты, трещотка, так славно пела? Других не вижу. А если пела ты, то по-втори. Мне надо убедиться, – чуть слышно ей я говорю.
Она в ответ застрекотала так, как будто с треском хворост стал ломаться. Потом на миг остановилась, голову и хвост чуть-чуть приподняла и с хрипотой запела.
– Так, значит, ты так лестно пела?
Да так, чтоб слышала она, я громко ей сказал:
– И подражать умеешь. Только вот кого ты вздумала дразнить, хоть знаешь? Я что-то не разобрался в музыке твоей и, если б не увидел, кто пропел, то, наверняка, подумал на скворца. Ведь в конце марта их часто вижу.
Я тут же обернулся и поспешил домой. Иду, себя поругиваю за то, что диктофон не по-ложил в карман. Присел к столу и радуюсь: как здорово! Сорока не стрекотала, а песню пела. «И как не любить такую птицу! – вертелось в голове. – Ведь человек издревле полюбил соро-ку. И обижать не думает даже за то, что белобока где-нибудь проявит шалость».
Мне кажется, что люди сороку полюбили за то, что с детства раннего крепко запали в душу бабушкины песенки да сказки: «Сорока-белобока кашку варила, малых деток корми-ла...».
Вот если бы так с младенчества да с любовью ко всем пернатым люди относились, то и жизнь бы их была иной.


                Поползень

  Приехал я в село Полётное, чтобы поздравить ребят с началом учебного года, и оста-новился у Королёва Андрея Ивановича. В шестидесятые годы мы вместе работали в школе.
С восходом солнца вышел на улицу, а там по двору поползень разгуливает и кормится тем, что от завтрака куры оставили. Вдруг слышу голос Андрея Ивановича:
– Лесной птахой любуешься?
– Не любуюсь, а удивляюсь: знаю только домовых воробьев, а тут поползень домовый.
– Он здесь больше года живет.
– Откуда знаешь?
– Постоянно кормится у нас и ночует в нашем скворечнике.
А поползень снует туда – сюда по дощатому настилу и выхватывает из щелей прова-лившееся зерно.
– Это дикая, но и доверчивая птаха, – говорит Андрей Иванович, – может даже с рук человека брать корм.
– Знаю, знаю. Однажды и у меня был подобный случай.
– Забавная птичка, не правда ли?
– И красивая, – добавляю я. – Смотри, как природа его нарядила: на спину набросила голубовато-серую накидку, к груди прикрепила рыжевато-белую манишку. Сразу видно, что чистюля. А тонкая чёрная бровь, протянувшаяся до уха, вместе с клювом напоминает копьё грозного воина. Поползень мне очень нравится, когда по стволу дерева бегает вниз головой. Таких способностей у других птиц я что-то не знаю.
– Я тоже, – согласился Андрей Иванович.
– А ты знаешь: он ещё и большой мастер строительства гнёзд.
Из мягкой травы и листьев на веточке смастерит подвешенную рукавичку – безопасно, уютно и тепло. А если встретится ему подходящее дупло, то он и его не упустит. Позовет са-мочку и скажет:
– Строй, пожалуйста, гнездо.
Я рассказываю, а Андрей Иванович улыбается.
– Почему улыбаешься? Говорю не то?
– Нет, нет. Говори, говори, потом расскажу.
– Самочка быстро обследует дупло. Изнутри облицует глиной. Дырочку залепит так, чтобы только она могла пролазить. Устелет мягкой травкой, пуховичками – гнездо готово. По-том, с утра пораньше, звучно просвистит: «Тцит-тцит, – хозяева мы тут». – Я замолчал.
– Всё рассказал? – спросил Андрей Иванович.
– Что знаю, то и рассказал. Теперь ты рассказывай, только без прикрас, всё, как есть. Знаток природы писатель Михаил Пришвин предупреждал: «Когда пишешь о природе, о лю-дях – нельзя выдумывать».
– А мне нечего выдумывать. Расскажу всё, как было. Этот поползень облюбовал наш скворечник и проводил в нём долгие зимние ночи. Улетать и не собирался – корм рядом, что ещё надо? В конце марта прилетели скворцы. И вот однажды Дениска кричит:
– Деда, скорей! Драка полным ходом идет!
Я выскакиваю с летней кухни.
– Где драка?
– Скворцы с поползнем дерутся, кричат, как угорелые.
Скворцы пошумели, пошумели и улетели.
Я стал чаще поглядывать на скворечник и через некоторое время смотрю, а поползень в скворечнике дырочку залепляет и к вечеру полностью замуровал. «Ни мне, ни вам», – так, наверное, решила птаха. Я тут же внука послал посмотреть: чем же он залепил? Дениска за-лез на березу и кричит:
– Деда, он глиной залепил!
– Не трогай! Раз залепил, значит, так надо!
Через два дня прилетели скворцы, раздолбили глину и заняли домик. А поползень до сих пор так и навещает наш двор.
– Надо было и поползню сделать домик, только с дырочкой поменьше, чем у сквореч-ника.
– Надо было, – сожалея, сказал Андрей Иванович.


                Игла погубила

  Однажды любитель природы принёс мне тушку птицы и говорит:
– Фёдор Харитонович, интересная птица, можно из неё чучело сделать?
– Конечно, можно. А знаешь, что это за птица?
– Нет.
– Это дальневосточный красавец кроншнеп. Он из рода куликов. Смотри, какой у него длинный, слегка изогнутый книзу, клюв, окраска серо-бурая, почти как у рябчика. Замечаешь, он крупнее вороны.
– Ещё бы.
– А кормится у воды, иногда на сухом месте. Как ты его добыл? Следов крови не вижу.
– Без выстрела. Видно, болен был.
Товарищ ушел. Я стал поглаживать тушку, и мою ладонь что-то укололо. Это меня за-интересовало, и я сразу же приступил к обработке тушки. Снял перовую шкуру до груди и ви-жу: из неё торчит острый, с дырочкой, кончик стальной иглы.
– Шприцевая игла! – догадка удивила меня.
Взял плоскогубцы и потянул за конец. Игла свободно вышла, и я держу в руке тонкую-тонкую, в четыре сантиметра длиной, шприцевую иглу. Игла без крепёжной головки. У осно-вания обломана.
– Не иначе как наркоман выбросил! – со злостью выпалил я.
Но меня взволновало не только то, где мог кроншнеп подобрать блестящий, смертель-но опасный предмет, который, на моё удивление, прошёл пищевод, зоб и дошёл до желудка, а еще то, что люди разбросали по миру столько шприцевых игл, что их даже дикая живность находит.
Озёрная чайка

Копаем с Ниной Евгеньевной землю под ранний картофель. Вдруг стали попадаться красные, жирные дождевые черви, к ним в детстве я неравнодушен был. Мне сразу предста-вилась картина, как мы, сельские пацаны, после школьных занятий в Лагерном озере на удоч-ки ловили серебристых карасей. Тут я не сдержался, сразу сказал:
– Завтра иду на рыбалку. Вот баночка, крупных червей кладём в неё.
– Ничего не говорил, вдруг засобирался.
– Каждую весну, как увижу червя, так вспоминаю: в детстве до восхода солнца с удоч-ками по обильной росе бежали к Лагерному озеру. Вот и сейчас, в двухтысячном, на восьмом десятке, надо вспомнить детское занятие. Откладывать больше не стану – годы.
– Не возражаю. Когда пойдёшь?
– Погода позволит – завтра.
Поднялся с восходом солнца. На улице ни дождя, ни ветра. Значит, можно будет душу отвести. Взял удочку, с червями баночку, садок и зашагал. Обогнул разрушенную территорию бывшего кирпичного завода и направился на мысок. Иду, любуюсь восходящим солнцем, слушаю пение птиц. Вдруг взлетает парочка уток и устремляется в сторону просторного во-доёма. Остановился. Вижу: у края мыска порхают чайки. «Где чайки, там рыба», – подумал и ускорил шаг. Вдруг совсем неожиданно надо мной с тревожным криком закружили обеспоко-енные чайки. «К чему бы?» – подумал, но не остановился. Чайки одна за другой с резким, трескучим "кьярр" стали пикировать надо мной. Я не выдержал такого натиска, остановился, отмахиваюсь удилищем, сам думаю: «Неспроста запрещают дальше идти. Наверное, непода-лёку гнездо». Стал пристально осматривать окрестность. Всё ясно! В пятнадцати метрах от меня на крошечном островке сидит чайка. Ну, и пусть сидит. Я же её не трогаю. Чего волно-ваться? Я вновь зашагал.
Но тут же в крике "кьярр" на мою голову  чайки посылают одну за другой вспрыскива-ющие струи. По мне пробежала брезгливая дрожь, и я повернул обратно. Немного прошёл. Чайки отстали. Снял кепи, улыбнулся, подумал: «Приедут внуки. Расскажу им, как озёрные чайки меня атаковали, пусть посмеются». И вспомнил: «Надо им рассказать, что таким дей-ственным оружием владеют ещё и цапли, и удоды. А первопоселенцы Приамурья из Белорус-сии за вспрыскивание вонючей жидкости удода даже тухляком прозвали».
Ну, а я, конечно же, для рыбалки пошёл другое место выбирать.


                Как в сказке

  У берегов Татарского пролива белоплечий орлан, самый крупный из наших дальнево-сточных орлов, проголодался и решил порыбачить. Подлетел к полынье, определился на краю льда и стал неподвижно сидеть. Лесорубы шли с работы, увидели орлана и заговорили:
– Смотри: орлан с самого утра на одном месте сидит.
– Они подолгу сидят. Это я точно знаю. Вот у кого надо учиться терпению. Волка ноги кормят, а орлана – терпение.
На утро другого дня орлан опять привлёк внимание лесорубов.
– Он что, окочурился?
– Может, примёрз?
– Мёрзни, мёрзни, волчий хвост.
– Не волчий, а птичий.
– Это, как в сказке.
– Наверно, много рыбы поймал – подняться не может, – и бросил камень в сторону ор-лана.
Орлан крыльями взмахнул, но не поднялся.
– Точно – хвост примерз! Надо же!
– Может, на выручку ледокол послать.
– Хватит насмехаться – работа ждёт, – сказал бригадир, и лесорубы пошли.
Так белоплечий орлан на одном месте просидел трое суток.
На четвертые сутки подул сильный ветер, лёд поломало, и орлан улетел.


                Горихвостка

  Люблю село, особенно летом. Стоило приехать к родным, как посыпались новости:
– У нас какая-то птичка свила гнездо в сарайке, и уже большие птенчики, – сообщил свояк.
– И у меня в сарайке на полочке живёт птичка. С осени оставила старенький веник, так она на нём устроила гнездо. Дверь в сарайку так и держу открытой. И кошки не боится, – ска-зала тёща.
– А у нас гнездо в консервной банке! – козырнула свояченица.
– Как в банке?
– Приходи, посмотришь. Я наблюдала, как птичка кормит птенчиков. И, знаешь, приле-тит, даст корм и сидит, чего-то ждет. Потом птенчик с помощью отрыжки выбросит белый ко-мочек. Она его возьмёт и улетит.
– Такого не может быть, – возразил я, – приняв пищу, сразу возвращает.
– Возвращает! Я не одна такое видела! – заспорила свояченица.
Я усомнился: может, больной какой из них, что пищу не принимает? И утром поспешил раскрыть загадку. В помощь взял бинокль.
Самодельный старенький шкафчик, без дверок, висит на метровой высоте от земли у окна летней кухни. Верхнюю полочку шкафчика занял закопчённый чайник. Рядом литровая ржавая банка. На банке гнездо из картофельной ботвы, травы, перьев, волоса. В гнезде пять темно-бурых, со светлыми пестринками, птенцов. Отошёл немного. Выбрал удобную пози-цию. Навёл бинокль на резкость, и стал родителей поджидать.
«Цинь-цинь, цок-цок-цок», – прорезало ухо. Птенцы зашевелились и сразу открыли большие, цвета охры, рты.
– Значит, кто-то из родителей появился, – насторожился я. – Ишь ты! Не просят громко: «Дай мне!» Выходит, у них действует инстинкт самосохранения.
А вот и самец горихвостки. Весь в ярких красках. Осмотрелся, приближается к гнезду осторожно, сигналит:
– Цинь-цинь! Цок-цок-цок! Цинь-цинь! Цок-цок-цок!
У самого в клюве белый червяк. Убедился, что опасности нет, подлетел к гнезду. От-дал корм и беспокойно чего-то ждёт. Вдруг один птенец зашевелился и, задрав хвост, озарил охристым подхвостьем. От него отделился белый комочек. Родитель взял его и полетел.
Так вон оно что! Охристая окраска открытого рта и подхвостья ввела в заблуждение невнимательного наблюдателя.
Всё в порядке. Больных нет. Загадка отгадана. Бинокль пошёл по рукам. Родители продолжали нести белых червей и с каждым разом уносили помёт.
Стемнело. Гнездо осветили фонариком. Птенцы ночевали с матерью. Отца не было.
На другой день горихвостки по-прежнему исполняли свой родительский долг.


                Как горихвостка проучила кукушку

  Иду с внуком на дачу. Максимка мне и говорит:
– Деда, когда идёшь и внимательно смотришь, то обязательно что-нибудь интересное увидишь.
– Правильно. А вон и бабочка-павлиноглазка. Красива?
– Очень.
– Обрати внимание на бархатные крылышки. Расправила, не шевелит ими, греется.
– Давай постоим, посмотрим на неё, – просит Максимка.
– Может, поймаем?
– Не надо. Пусть живёт.
– Согласен. Она ведь украшает природу.
– Деда! – встрепенулся внук. – Смотри, что с птицей делается! – и указал рукой.
– Это обыкновенная кукушка-пеструшка. Вот это да! Смотри. У неё, на спине какая-то птичка сидит! – удивился я.
– И в спину клюет.
– Перо, перо полетело! Видишь?
– Ага.
Кукушка подлетела к одной сарайке и на электрический провод села. Птичка вспорхну-ла с её спины и поблизости села. Кукушка не трогает её. Вертит головой, видимо, принимает какое-то решение, может, и отдыхает. Кукушка взлетела, птичка – ей на спину.
– Катается, как наездница. Ей бы ещё саблю дать, – шутит внук.
Кукушка дала круг и присела на прежнее место. Птичка покинула её спину и опять ря-дом села.
– Максимка, ты знаешь, что это за птичка?
– Нет.
– Это горихвостка. У неё где-то в сарайке гнездо. Она любит гнездиться около челове-ческого жилья. Кукушка обнаружила гнездо горихвостки и решила ей подложить своё яйцо. Поэтому горихвостка и гонит её. А она – виновница, на горихвостку и не сердится. Ты знаешь, что кукушка гнёзд не вьёт?
– Читал. Горихвостка правильно делает, что кукушку долбит.
– Пусть не суёт свой нос, куда не следует.
Кукушка повременила, опять взлетела. Горихвостка снова укрепилась на кукушкиной спине и продолжила своё мщение. Явно решила проучить нахалку. Прокатилась метров сто, поняла, что кукушка к гнезду не возвращается, отступилась, вернулась к сарайке и нырнула под крышу.
– Я каждую весну у этой сарайки вижу горихвосток.
– Деда, а где вторая была в это время?
– Вторая, наверно, сидела на гнезде, грела яйца, может, малых птенчиков оберегала от кукушки.
– Молодец горихвостка, сумела за себя постоять, – сказал Максимка.
– И на удивление храбрая, – говорю я.
Мы похвалили горихвостку и продолжили путь.


                Вороны

  С приездом в Агние-Афанасьевск я увидел много ворон. Осенью и зимой они были при-вычны, как и воробьи. На них как-то не обращал внимания. Лишь при встрече иногда вспоми-нал, как бывало, плывём с другом на лодке. Николай увидит ворону и сымитирует «кар». Во-рона тут же ответит своим «кар», снимется с ветки и улетит. Кроме «кар», я других голосов от ворон никогда не слышал, и у меня создалось впечатление: вороны могут только каркать, и что они вообще – бездарные птицы.
Как-то мартовским днём иду по посёлку и слышу с высоты звук: «Кы-ы-ык!» Глядь, а ворона делает мертвую петлю и кы-ыкает снова.
– Вот это ворона! – ахнул я. Выполнила акробатический трюк да ещё произнесла новый для меня звук. Остановился и думаю «Этим звуком она, вероятно, хотела к себе привлечь моё внимание. Мол, смотрите, на что я способна!». И пришлось посмотреть.
Постоял и пошёл дальше. Иду, на ворону поглядываю, а она поднимается всё выше и выше.
– Опять, – думаю, – решила повторить свой трюк. Остановился. Ворона не заставила меня долго ждать. Только на этот раз сделала винтообразный вираж.
– Не думал, что на такое ты способна, – говорю в её адрес. – Опровергаешь свою без-дарность. Молодец! Рад за тебя!
Пришло большое потепление. Вороны оживились. Замельтешили. Где бы ни шёл, куда бы ни посмотрел – обязательно увижу ворон. И вспомнил: «У меня ведь для них есть лакомая пища. Пусть позавтракают». С вечера на помойку положил вороний завтрак и до восхода солнца вышел на улицу. Ещё не зажглась зорька, как из-за восточной сопки (летают туда на ночлег) широким фронтом вороны полетели в посёлок. Летят по выбранным маршрутам, торо-пятся. Одна свернула и в мою сторону. Летит невысоко, плавно, голова вертится: то одним глазом посмотрит вниз, то – другим. Пролетела над помойкой и на столбик села. Приспустила хвост, голову, крылья подняла, затрясла ими и прокричала: «Ка-а-а! Ка-а-а!»
–Ишь ты! Зовёт да ещё и в ладоши хлопает, – говорю вслух.
Подлетели вороны, на забор сели. Заметив съестное, одна ворона слетела к нему и стала клевать. За ней – вторая, третья, и уже образовалась толкучка. Вдруг две вороны, что куры, разодрались. Другие их стали в спины клевать. Драчуньи не унимались. Большая воро-на встала между ними, крыльями замахала, и драчуньи разошлись. Восстановился мир. Воро-ны склевали лакомую пищу и разлетелись.
Однажды слышу в посёлке: «Кря-кря! Кря-кря!» – «Неужели на улицу уже уток выпу-стили?» – подумал я и спросил: «Скажите, пожалуйста, кто здесь уток держит?»
– Уток в посёлке вообще нет, – ответила женщина. Осмотрелся – на деревьях сидели вороны.
В апреле вороны оживились, парами стали летать. Играют в полёте, перекликаются:
– Ка-ка-ка! – мягко кричит самочка.
– Как! Как! Как! – громко кричит самец.
–Кра-кра-кра! – отозвалась подруга.
– Цок-цок-цок! – позвал её друг.
В мае вышел на лесную дорогу и услышал барабанную дробь. Я поспешил увидеть дятла. Не успел сделать и двух шагов, как с той же стороны донеслось: «Вава! Вава!»
– Уж не болен ли кто, может, Айболита надо звать? –  и ускорил шаг. Слышу: «Ка-ка-ка! Вава! Вава! Кук-кук! Куку!» И следом – «кар». Вижу: взлетает ворона.
Достал блокнот, записываю и сожалею, что проявил неосторожность. Мог бы, наверня-ка, от этой певуньи услышать и другие голоса.


                Вороньи сюрпризы

   Прогуливаясь по поселку, я увидел на гравийном отвале скопище ворон. Они подскаки-вали, взлетали, тут же садились, негромко бормотали. Я подхожу всё ближе и ближе, а они и не собираются улетать, хотя чем-то заметно обеспокоены. Вдруг одна подскочила, взмахнула крылом и шлёпнулась наземь. Встала на ноги и поскакала, как воробей, быстро-быстро. Во-роны скопом ринулись за ней, гортанно поскрипывают, будто говорят: «Давай! Давай! Собе-рись с силой. Взмахни ещё раз... Может, полетишь».
Надо же! Хотят помочь попавшей в беду подруге. А тем временем, ворона-подранок сделала несколько скачков, взмахнула крыльями, взлетела неловко и тут же упала на зем-лю...
С тех пор я стал внимательнее к чёрным воронам. И скоро заметил большеклювую во-рону. Она была крупнее остальных, с белым пёрышком на груди.
Ворона Белое Перо – так сразу окрестил я незнакомку. Я стал подкармливать ворон, чтобы чаще видеть Белое Перо.
С восходом солнца летят вороны на посёлок из-за сопок широким фронтом. Летят мол-ча. Торопятся. Одна летит в мою сторону: невысоко, плавно, а у самой голова так и вертится. Пролетела над двором, крутнулась и опустилась на столб.
– Белое Перо!
Она приспустила хвост, крылья вытянула вверх, затрясла ими и прокричала изо всей силы:
– Ка-а-а! Ка-а-а!
– Ишь ты! Оказывается, и птицы могут от радости в ладоши хлопать. Не ошиблась, ес-ли уверенно зовёшь друзей на завтрак.
Тут же вороны стали подлетать и рассаживаться по забору. Заметив съестное, одна отважилась, слетела и стала клевать. За ней вторая, третья... И уже – толкучка. Вдруг две во-роны вскинулись, клюют друг друга, остальные кинулись их разнимать, клевать в спину. Дра-чуньи не усмирились. Белое Перо, заметив ссору, встала между ними, и сразу воцарился мир.
Как-то мартовским солнечным днём проходил я по мостику ключа Бори, а там, в сто-ронке, ворона стоит в воде и гладит клювом спину. Оправив спинку, бока, присела и, как утка на воде, изогнулась, встряхнулась, веером разбросав мелкие брызги вокруг, взмахнула кры-льями и выпорхнула из ручья на лёд. Опять встряхнулась и трётся, трётся о шершавый лед боками, грудкой, шеей, головой да так забавно, ловко, необычно. Я улыбнулся. К чему бы? А следующий день ненастным был. Значит, купалась не зря – к ненастью.


                Воздушный бой

  Пурга притихла, и замельтешило вороньё до сих пор прятавшееся где-то от непогоды. В посёлке только и слышен разноголосый крик: «Кар! Кык! Ка! Как! Крр!». Шныряют по дворам – проголодались. А я вспомнил Белое Перо. Жива ли? Куда метель загнала? И осенило: что, если обед сготовить ей? И приготовил... А только отошёл – воробышки как тут и были. А Бе-лого Пера нет. Вдруг слышу: «Каррр!» Сидит на берёзе, ярко светится на грудке белое перо. Перемогла, выходит, моя знакомая и эту непогоду.
Воробышки клюют, дерутся, шумно у них. Белое Перо смотрела-смотрела на этот пир да вдруг как ухнет вниз, на этот клубок, и тотчас взмыла вверх, держа что-то тонко пописки-вающее в когтистых лапах. А воробьи поднялись ей вдогонку, клюют с налету, да так, что по-летели перья с моей знакомки. А они все налетают – отважно, дерзко – и с яростью бьют.
Не ожидала Белое Перо от слабеньких малюток такого боя, разжала когти. Воробьи тотчас же отстали от неё.
Я долго стоял, удивлённый только что произошедшим на моих глазах. Как отважно, дружно вступились за своего собрата воробьи, эти шумные драчуны! И ведь никто не остался в стороне  – все до единого поднялись! Все!


                Знает, что делать

  Мартовским утром я вышел на улицу. Гляжу: от соседнего двора перья летят. «Напер-ник вытряхивают, что ли? Но тогда хлопки бы были», – подумал я и не сдержался, полюбо-пытствовал. Прошёл за угол – и наяву необычная картина: на сарайке ворона щиплет замерз-шую курицу.
–Откуда знает, что перо в желудке не переваривается, а, употребив его, можно попла-титься жизнью?
Не случайно белые медведи после первого посещения птичьего базара, наевшись птиц, сильно болеют и больше не посещают таких мест.


                Досадный случай

  Мы, только сойдя с тропки, наткнулись на семейку сырых груздей и тут же услышали знакомую дробь дятла.
– Хотите посмотреть дятла? – спрашиваю ребят.
– Конечно! А как? Надо подкрадываться к нему?
– А мы пригласим его к себе, – говорю я.
– Да ну! Он не послушается. Это же дикая птица, – засомневались ребята.
– А ну, посмотрим, где тут рядом сухостойное дерево. Ваша задача – стоять тихо и внимательно смотреть на ближние деревья.
Я взял крепкую палочку и подошёл к сухому дереву, ударил несколько раз по стволу, подражая дятлу. Постук дятла почти тотчас же прекратился.
– Слышите? – спросил я. – Он признал меня за дятла. Смотрите в оба! – и опять про-стучал мелкой дробью.
Не прошло и двух минут, как все задвигались, заулыбались, посматривая на меня и тыча пальцами на старую ольху. Малый пёстрый дятел прыгал спирально по стволу, грозил невидимому соседу обрывистым, резким писком и затем плавно перелетел на другое дерево, подальше от нас.
– Почему он так быстро улетел от нас? Кто скажет? – спросил я ребят.
– Наверное, не нашёл жуков, – первым ответил Миша.
– А вы заметили, как он из-за ствола несколько раз высовывал голову?
– Он в прятки с нами играл, – предположил Миша. – Высунется и снова спрячется.
– А почему он так делал? – Мне хотелось, чтобы ребята сами попытались объяснить загадочное поведение дятла. – Кто скажет?
И пошли споры. Кто говорил, что дятел прилетел потому, что захотел увидеть своего товарища, кто – что он сильно голоден, вот и перелетает быстро от дерева к дереву. Миша снова уверенно повторил, что дятлу просто захотелось поиграть с нами.
– Кое в чём вы правы, но главное не в этом, – остановил я спор детей. – Дятел не лю-бит, когда на его территории объявляется другой родич. Поэтому и летит на стук, чтобы про-гнать недоброжелательного собрата. Вы видели, как дятел выглядывал из-за дерева? Опять неспроста! Он сразу заметил нас и принял за врагов, поэтому прятался за дерево и, выгляды-вая, проверял – не ушли ли мы. И в прятки он с нами не играл. Не до пряток ему было.
Миша всё больше хмурился, слушая меня, и вдруг сказал:
– Не надо было дразнить его. Зачем мы дразнили? А ты ещё стучал, – укорил он меня и отвернулся. По спине его видел я, что он едва сдерживает слезы.
Чувствуя свою вину за какой-то досадный промах, я поспешил увести ребят от злопо-лучного места. И скоро за нашими спинами просыпал первую дробь ударов успокоившийся дятел. Я видел, как просияло Мишино лицо.


                Наказали

  Ласточки, я давно это заметил, любят устраивать свои гнёзда в людных местах. По-толки гаража и ремонтных мастерских посёлка залеплены причудливыми глиняными домика-ми.
Однажды с приходом майского тепла наш постоянный житель – воробей – облюбовал один из таких домиков. Вскоре прилетели хозяева «квартир». Одни заняли уцелевшие гнезда, другие приступили к ремонту, а молодым пришлось строить новые. Работа кропотливая, дол-гая. А тут ещё непрошеный гость занял одну «квартиру», и сколько ни предлагали ему убраться, он всё отшучивался: «Чирик-чирик!» Вторые сутки сидит и ни разу не вылетел из гнезда. Нельзя: ласточки сразу займут домик. И воробей решил перенести муки голода. «По-терплю ещё немного, может, отстанут. Что им стоит построить новый домик. Ведь они – ма-стера-строители», – наверное, так рассуждал про себя упрямец.
А ласточки то и дело подлетали к нему одна за другой и грозились. Рассердился воро-бей да как крикнет во все горло:
– Чик-чирик! Не вылезу и – баста!
Ласточки расселись на проводах и стали совещаться. А потом снова подлетели к гнез-ду, и... закипела работа. Птицы стали залеплять глиной вход в домик. Прилепят комочек, уле-тят за следующим. Отверстие стало меньше пятикопеечной монеты, а глупый воробей и не думал покидать гнезда.
Шли мимо мастерских ребята и, увидев эту картину, прибежали ко мне. Мы поспешили воробью на помощь. Вход в гнездо был полностью замурован. Осторожно убрали ещё не за-сохшую глину – из гнезда вывалился воробей.
– Эх, не успели...
Вот так жестоко ласточки наказали упрямого и глупого воробья.


                Весна пришла

  Накануне выпал снег, наверное, последний в эту зиму. Выпал ночью, а утром небо бы-ло уже чистым, голубым, высоким. И солнце выплыло из-за сопки яркое, радостное. Дома не усидишь! Без телогрейки, в одном свитере, я взялся колоть дрова! Увлекся работой и слышу: льётся звонкая песня. Воробей поет. Сидит на краешке конька крыши, освободившейся от снега, и поёт. Пёрышки распушил, крылышки слегка оттопырил и машет ими часто-часто, го-ловой вертит, задрав клюв, и пританцовывает вприсядку. Чирикает разноголосо, с перелива-ми. Талант, да и только!
– Ясно, ясно, почему так хорошо поёшь! Хочешь сказать, что сегодня начало весны. Молодец! Весну открываешь, – похвалил я его.
Серенький Пушок в белых носочках тоже заметил бойкую птаху и на авось стал под-крадываться из-за карниза. Но не тут-то было... Воробей перепорхнул на дерево, осмотрелся и опять за песню...
Любопытно, а как же в лесу? Рекс увидел, что я с биноклем, и сразу запрыгал, понял, куда я собрался. Идем по дороге, пробитой бульдозером. Рекс впереди – бодрый, подтяну-тый, уши чутко насторожены, шаг неслышный. Щедрая нынче была зима. Снегу отвалила сполна. Рекс всё время бежит впереди, обнюхивает снежные глыбы по обочинам дороги. А я не спешу – всматриваюсь, вслушиваюсь...
Снег под ногами не скрипит, к валенкам не липнет. Воздух нежный, мягкий, даже дыха-ния не ощущаешь. Полное безмолвие. Ясно. Взглянул на небо, а там два слившихся цвета: тёмно-голубой и бледно-зелёный. Под ними парят вороны, да так высоко, словно орлы... А на стволе старой берёзы трепещет белый берестяной лоскуток – флаг капитуляции зимы!


                Удод

– Фёдор Харитонович, тухляк, тухляк прилетел! – закричали ребята.
– Что за тухляк? Я такой птицы не знаю.
– Да она чуть меньше голубя, пёстрая и на голове большой хохолок, – старались объ-яснить мне ребята. – А когда летит, словно плывёт по волнам. То вверх, то вниз.
– Так это, друзья мои, удод.
Удод – птица пугливая. Но несмотря на это часто гнездится вблизи человеческого жи-лья. Клюв у него тонкий, длинный, слегка изогнутый вниз, на голове большой веерообразный хохол, который постоянно в движении. Крылья, хвост и полоса на хохле чёрные, у основания хвоста и на крыльях широкие белые полосы, брюшко беловатое, остальное оперение рыже-ватое, яркое на груди и хохле. Молодые удоды при встрече с врагом выбрасывают в его сто-рону вонючую жидкость. Это – действенное оружие. И не зря деды и прадеды прозвали удода тухляком.


                Эти забавные животные

  Моя мать, Пелагея Моисеевна, намолола мяса для пельменей и вынесла на мороз в кладовую. Поставила миску на стол и для лучшей сохранности фарш прикрыла перевёрнутым тазом.
Прошла неделя. Мать собралась делать пельмени, пошла в кладовую, чтобы взять фарш и удивилась. Зашла в избу и говорит:
– Фёдор, пойди, посмотри, что натворила крыса.
– Где?
– В кладовой, на столе.
Я вошёл в кладовую и ахнул!
На столе лежал чётко вырезанный круг из клеёнки по размеру таза.
– Ничего себе! Работала, словно по заказу, – восхитился я. – И каких только чудес не натворят эти забавные животные!


                Рыжий полосатик

  Потребовался шиповник для поправки здоровья. Вот и отправился за село. Я давно знал, что у ключа Бори, на гравийных отвалах, растёт шиповник особенный: низкорослый, плоды длинные, жёлтые.
Вышел за огороды и упёрся в заросли шиповника. Сорвал плод – он был твёрдый, но уже спелый. Самый раз на лекарство. Бросил его в котелок. Котелок динькнул. Слышу: бу-рундук свистнул. Поискал взглядом и – на тебе: бурундук совсем рядом, метрах в пяти, сидит на валежине и что-то ест. Интересно: чем же он питается? Я замер. Бурундучишка подвигал челюстями, изо рта выложил какой-то предмет на валежину и скрылся. Не надо гадать, явно вижу: положил плод шиповника. Как же так? Грыз, грыз, а положил целый – вот загадка. Не прошло и минуты, бурундук на той же валежине опять появился. Уселся и – вновь задвигал челюстями. Нижняя челюсть двигается часто-часто, как заводная. И передние лапки при де-ле: удерживают плод. Погрыз, погрыз – опять положил.
Я сделал неосторожное движение, и рыжий полосатик мигом исчез. Подошёл к месту, где только что был бурундук. И что же: на валежине в один ряд уложены плоды шиповника. Возле – кучечка белых семян. Поднял один плод, а у него с одной стороны дырочка, и внутри – пусто. Просмотрел каждый плод – они были без семян.
– Не иначе, как заготавливает на трудное время, – удаляясь, делаю вывод.
Через трое суток я опять наведался на это место: семена лежали, а плодов не оказа-лось.


                Зачем мышке длинный хвост?

  На даче в жаркий летний день от солнцепёка я укрылся в сарайке. Сижу, планирую, что еще сделать. Вдруг вижу: по стене поднимается мышь, да так быстро. «Такое еще никогда не видел», – подумал я и замер.
Мышь добралась до потолочной балки, остановилась и стала головой вертеть. «Сме-кает», – думаю.
В десяти сантиметрах от неё с потолка свисает обрезанный кусок электрического про-вода. Мышь одной лапкой стала тянуться к нему. Машет, машет, а достать не может. Замер-ла. Мгновение – и опять задвигалась. «Так ей необходим этот провод!» – делаю догадку.
Мышь развернулась, хвостом мотнула, зацепила провод, как это делают обезьянки, подтянула его к себе и повисла на нем. Еще мгновение – мышь у потолка, а рядом висит су-мочка с прошлогодними семенами. Я приподнялся. Мышь прыгнула на пол и скрылась. Ну и мышь! А я иногда думал: зачем мышке длинный хвост? Я снял сумочку и положил в надежное место.


                Мудрая мышь

  К сентябрю у нас на даче наросли овощи, и мы стали часто варить борщ. Однажды мы с Ниной Евгеньевной с дачи собрались идти домой. Нина Евгеньевна говорит:
– Пока ты моешь руки, я наберу немного овощей, и завтра сварим борщ, не возража-ешь?
– Никак нет.
– Вот и хорошо, – и пошла. Вскоре слышу:
– Федя, иди-ка сюда!
– Что случилось?
– Посмотри: мудрая мышь поселилась на даче.
– Это интересно, – и подошёл.
Нина Евгеньевна в руке держит пучок морковной ботвы с зелёными верхушками морко-ви.
– Где же морковь? – спросил я.
– Где. Мышка съела. Видишь норку в земле.
– Вот это да! – подивился я. – Такое впервые встречаю. Действительно мудрая. Свёклу грызёт сверху, а морковь – снизу, из-под земли, чтобы не заметили, какой она наносит вред. Ничего, Нина Евгеньевна, завтра она будет в клетке сидеть и за своё деяние ответ держать.
Колбасой заправил мышеловку, поставил у самой норки. Вход в норку присыпал зем-лёй, чтобы узнать: появилась ли мышь в наше отсутствие.
На другой день пришли на дачу. Я сразу к мышеловке. Мышеловка не захлопнута, нор-ка открыта, значит, наведывалась.
– Ну, что, попалась? – спросила Нина Евгеньевна.
– Нет. Чует опасность.
Мышеловка простояла трое суток, мышь не тронула колбасы.
– Нина Евгеньевна, правильно ты сказала: мудрая мышь. Понимает, что ей опасность грозит.
– Что ты! Сейчас и мыши стали грамотные, не вдруг-то обманешь.
– Осторожна, понимает, чем может обернуться лакомство колбасой, – сказал я и убрал мышеловку.


                Воришка

  Как-то я зашёл к тёще. Поздоровались. Смотрю: у неё лицо встревожено.
– Анна Николаевна, что случилось? – обратился к тёще.
– Ничего страшного, но случилось... И никогда бы не подумала...
– Интересно. Может, расскажешь?
– Обязательно расскажу. Секрета нет.
– Тогда рассказывай. Готов послушать.
– У меня начала поспевать клубничка. И я подумала: первенькой порадую внуков. Хо-тела вчера собрать, да пошёл дождь. Решила – сегодня. Взяла котелок и направилась в ого-род. Подошла к грядке и ахнула. Клубника-то вся помята. Я в догадки: кто же мог сотворить такую пакость? Дети. Не иначе, как дознались соседские дети, уверила себя. Бывало, залезут на поленницу и заглядывают в огород. Я так и решила, что дело их рук.
Походила, позаглядывала, никаких следов не обнаружила, стала собирать спелые ягодки. Нагнулась, а у самой слёзы навертываются, обидно-то как. Выпрямилась смахнуть слезу, и на тебе – сквозь щель забора пробирается соседский Тузик. «Зачем?» – думаю. «А ну, посмотрим», – и спряталась за куст смородины.
Тузик забежал на грядку и давай клубникой лакомиться. Я к нему:
– Попался, воришка!
А он упал на спину, пригнул лапки и смотрит мне в глаза, да так мило.
– Прощения просишь! – говорю ему. – Думаешь, что лежачего бить не буду. Ничего не выйдет. И только подняла руку, Тузик как вскочит – и в щель.
Тёща немного помолчала и добавила:
– Сама ещё не пробовала...
– Не огорчайся, Анна Николаевна. Клубника ещё нарастет. Клубника у тебя всегда урожайной была. Об этом и соседи знают.
– Даже собаки, – добавила тёща. Взглянула мне в лицо и улыбнулась.
 


                Загадочный камень

  Андрей Иванович Королёв, любитель-охотник, как-то зашёл в школьный музей и гово-рит:
– Краеведы, посмотрите, что я принёс. Если отгадаете, то вашему музею подарю, – разжал руку, и посыпались отгадки.
– Яйцо!
– Яйцо голубя!
– Сороки!
– Нет, нет и нет. Не у-га-да-но.
Ребята опешили, а некоторые даже почесали затылки.
– Можно пощупать, а то я своим глазам не верю?
– Конечно.
– А если взять?
– Пожалуйста, только не урони.
И загадочный предмет яйцевидной формы, серо-зелёного цвета, размером немного больше голубиного яйца пошёл по рукам.
– Мишка, как ты думаешь, что это?
– Чего спрашиваешь, сам соображай, геологом собираешься стать.
– Думаю, что этот камень с Кии или Хора, – твёрдо сказал Лёня.
– Правильно. Камень, но только не с реки.
– Андрей Иванович, скажите, где взяли? – стали канючить девочки.
– В тайге, – глядя на меня, улыбчиво ответил владелец предмета.
– Если это почечный камень, так очень большой.
– Держи, Фёдор Харитонович. Хоть и не совсем, но угадал. Пусть будет музейным экс-понатом.
– Почему не совсем?
– На охоте свежевали секача (дикого кабана), неосторожно обошлись с мочевым пузы-рём, этот камень и вывалился. А образовался он от того, что секач в летнее время устраивал себе грязевые ванны и пил мутную воду. Вот так за десяток лет и сформировался в мочевом пузыре этот камень.
Ребята подивились и сразу определили камню место.


                Орлик

  Устроился дядя Ваня рабочим на сельский склад. И под его ответственность – конь Орлик. Проработал дядя Ваня неделю и не сдержался – выпил. В хорошем настроении по надобности стал запрягать коня. С большим трудом поднял хомут и тычет в морду Орлика. Конь голову дерет.
– Орлик, ниже, ниже голову.
Орлик дядю Ваню схватил за фуфайку, трепанул и ну! копытить. Подбежали сельчане.
– Э-э-э! Дядя Ваня, да ты изрядно пьян!
– Наш Орлик смолоду не любит пьяных. Ты
им наказан третьим будешь.
Подняли дядю Ваню и повели в медпункт.


                Кошки
 
  Кошки бывают длинношерстные и короткошерстные, разнообразны они и по окраске: есть белые и чёрные, рыжие и серые, трёх- и четырёхцветные.
В северных районах кошки крупнее, и шерсть гуще. Кошки, живущие в южных районах, мельче, шерсть у них короче и реже. Есть кошки совершенно безволосые.
У всех кошек торчащие уши. И лишь у одной породы уши висят. Она так и называется – вислоухая.
Есть кошки короткохвостые и бесхвостые. Они любят воду, способны у берега ловить рыбу. И есть кошки, которые с удовольствием плавают и ныряют за рыбой.
Известно, что рыбу любят кошки все, а воду не все переносят. Сырые места стараются обойти или перепрыгнуть. Многие, наверное, видели, как кошка, случайно ступив в лужу, как-то брезгливо поднимает и отряхивает лапу.
У кошек большие торчащие усы, зрачки на свету суживаются, а в темноте расширяют-ся.
Кошка – удивительная чистюля, любит умываться. Вылизывает себя тщательно, будто хочет вылизать каждый волосок. И мордочку умоет, и лапки полижет, и причешется. А свои жизненно необходимые отправления она тщательно скроет, засыплет песком или землёй.
 Кошка – подстерегающее животное, у неё втягивающиеся коготки. Она не имеет права стучать коготками – мыши или крысы услышат и убегут или спрячутся.
У кошки сильный запах издаёт её моча, а сама кошка запаха не имеет. Добыча кошки не должна её ни слышать, ни обонять. Отсюда исключительная чистоплотность кошек: ника-кого запаха!
Чистоплотность кошек вошла в «плоть и кровь». Если собаку некоторое время надо настойчиво приучать проситься при необходимости на улицу, кошка, либо сама поймёт, что надо делать, либо усвоит это после первых же уроков.
Любопытный и показательный случай описывал дед великого английского учёного биолога, Чарльза Дарвина.
«…На пол около камина плеснули ложку воды. Маленький котёнок (едва начинающий ходить!) увидав эту лужицу, немедленно среагировал, достал из холодного камина пепел и тут же засыпал воду, видимо, посчитал, что «согрешил» он сам. А такой «грех» требуется не-медленно скрыть!...»
Запах, точнее, собственный запах – враг кошки. И природа так «распорядилась», что потовые железы у кошек расположены на лапах.
Глаза кошки – это глаза ночного животного. Она охотится в темноте. И будущая добы-ча кошки не должна её не только слышать и обонять, но и видеть. А вот сам охотник должен хорошо видеть.
Кошка послушна. Это люди знали давно. Ещё у великого итальянского поэта Данте Алигьери была пара котов, которые по приказу хозяина приносили ему различные мелкие предметы и переворачивали страницы книги.
Ну, а уж какие они могут быть артисты, известно по выступлениям их в Уголке имени В.Л. Дурова, в Театре зверей под руководством Н.Ю. Дуровой, по выступлениям в цирке вме-сте с известным клоуном Юрием Куклачёвым.
Кошки очень привязчивы к человеку, радуются приходу хозяев, сопровождают их на прогулках.
Кошки иногда совершают подвиги. Были случаи, когда кошки, защищая маленьких де-тей, вступали в единоборство с ядовитыми змеями.
Однажды в австрийском городе Вене произошёл небывалый случай. Разъярённая ов-чарка неожиданно напала на трёхлетнюю девочку. Девочка закричала, на её крик откуда-то выскочила кошка по имени Микка и молниеносно ринулась на овчарку. Вцепилась в морду ов-чарки, повисла на ней и не разжала когтей, даже тогда, когда собака начала её рвать.
Девочка была спасена. Микку вылечили ветеринарные врачи.
Кошки своим поведением иногда доставляют людям неприятности – то напроказят, то в чулане сметану съедят, то ненароком что-нибудь разобьют, а то сойдутся весной на какой-нибудь крыше да такой концерт закатят, что вся округа не сомкнёт глаз всю ночь. Но человек терпит. А почему? Да, потому, что то, что делают кошки, люди делать не способны. Читатель вправе спросить: что умеет кошка? А кошка умеет только ловить мышей – и всё! Вот именно: умеет ловить мышей. А человек этого не умеет. Пытается, конечно, обойтись без кошки. Но, ни мышеловки, ни разного рода ловушки, ни яды не помогают полностью уничтожить мышей. Мы и сами убеждаемся в этом. А поэтому и держим кошек.
Истребителям грызунов – кошкам, надо ставить памятники. Не для самих кошек – они и без памятника добросовестно делают своё дело. Памятники кошкам нужны для того, чтобы напоминать людям, как часто – очень даже часто! – они несправедливы и жестоки к этим жи-вотным! Особенно в городе.



     1.     Не зря молоко пьёт

  На зимнее хранение картофель мы отвозим в совхозное овощехранилище, а потом, ко-гда надо, берём. Однажды я пришёл за картофелем, а хозяйка хранилища Нина Павлова мне говорит:
– Фёдор Харитонович, хочу похвастаться нашей кошкой. Такая умница! Такая умница!
– Ну-ну, расскажите о ней.
– Зачем рассказывать, пойдёмте – покажу.
Я последовал за Ниной.
– Полюбуйтесь.
– Чем? Блюдцем?
– Да, нет. Мышек видите?
– Сейчас вижу.
Я каждое утро в это блюдце наливаю кошке молока, а она каждую ночь к этому блюдцу приносит одну-две мышки.
– Ай да, кошка! – подивился я. – Не зря молоко пьёт.
Нина взяла лопату, мышек и понесла на улицу.


  2.           Марта

  Как-то Гайнеев Альберт зашёл ко мне и предложил проехать к нему на дачу, чтобы я посмотрел, как он благоустроил её. Я согласился, и на его машине мы поехали.
Подъезжаем к даче, Альберт говорит:
– Смотри, Фёдор Харитонович, около калитки кошки сидят. Это они меня ждут.
– Молодцы. Любят хозяина.
Альберт улыбнулся, остановил машину.
– О-о-о! Да, они у тебя разной породы!
– Пушистая – это сибирячка Сима, рядом – Марта сиамской породы. Мартой моя дочь назвала, так как рождена в марте. Завели кошку, а долго держать не стали – Марта привычку взяла – открывать все нижние дверки, какие только есть у шкафов и мебельной стенки. Хозя-ева уходят на работу – все дверки закрыты, вернутся – все дверки открыты. Закроют – откро-ет. И так заладила портить мебель. Выгнать – жалко. Они и привезли её ко мне на дачу.
Сидим в машине, разговариваем. Вдруг Марта особым кошачьим галопом как кинется через дорогу и встала на пути собаки, идущей на поводке с хозяином. Круто изогнув спину и вздыбив шерсть, Марта поднялась на вытянутых ногах и открыла пасть.
Мы выскочили из машины. Марта прыгает, грудно урчит, шипит и вот-вот вцепится в морду собаки. Мужчина придерживает собаку, топает, кричит. Альберт подбегает к разыграв-шейся сцене, хватает Марту и уносит.
– Вот это кошка! Вот это домашний зверь – произнёс я.
Альберт пустил Марту во двор, прогнал Симу и говорит:
– Марта больше меня напугала, чем собаку. Что с ней стряслось? Собака её не трога-ла, и на тебе! – кошачий фокус.
– А знаешь, почему Марта, увидев близко собаку, так себя повела? – спросил я.
– Откуда мне знать. Чужая душа – потёмки, а кошачья – тем более. Пошли, Фёдор Ха-ритонович.
– Пойдём. А машину?
– Пусть стоит, потом вас отвезу. Давай, выкладывай, что знаешь про кошек. Мне это тоже интересно знать.
– Раз ты кошачий хозяин, то тебе надо обязательно знать, что жизнь кошек протекает в определённых зонах.
ПЕРВАЯ зона – дом, квартира, где она живёт, ест, спит и чувствует себя в полной без-опасности.
ВТОРАЯ зона – двор, сад, огородный участок при доме. Это – тоже «собственность» кошки, и её она тоже охраняет от чужаков.
ТРЕТЬЯ зона – охотничья, и т. д.
Кошки всегда защищают свою территорию отважно, идут в бой прямо, открыто.
– Откуда знаешь? Кошек держишь?
– В деревне – держал, сейчас – нет. Вёл наблюдения, узнавал от тех, кто кошек имел, в литературе читал.
– Ясно, – сказал Альберт и повёл меня показывать свою дачу.


   3.         Мурлыка – связист

  Купил я комплект действующего детского телефона. Один аппарат установил у сосе-дей за стенкой, другой – на окне, около своего рабочего стола. Зоя стала разговаривать с по-дружкой  Любой.
Однажды она позвонила, ответа не последовало.
– Папа, телефон не работает, посмотри, пожалуйста.
Я стал проверять и увидел: в одном месте проводок сильно помят. «Значит, здесь нарушена связь, – подумал я. – Кто же это мог сделать? Маленьких детей нет».
Прошло несколько дней. Работаю за столом. Мурлыка запрыгнул мне на колени, мор-дашкой потёрся о руки, поднялся на стол и – к аппарату. Проводок взял в пасть и давай ку-сать. Проводок скользит между зубами. Мурлыка прижал его лапой.
– Так вот кто нарушил телефонную связь! Тоже мне, связист нашёлся. А ну, марш!
Об этом я рассказал членам семьи, и мы кота стали звать Связистом.


   4.     Джон – терапевт

  Однажды я приехал к дочери в Дальнереченск и увидел у них величественного, в бе-лых тапочках, пушистого кота. И только хотел спросить: «Где вы такого красавца взяли?», как Зоя сказала:
– Папа, садись, рассказывай, как там мама? Что нового? – и присела.
Кот направился к Зое, запрыгнул на колени. Зоя стала гладить его. Кот дружелюбно посмотрел ей в лицо, замурлыкал, улёгся.
– Это наш Джон, – сказала Зоя.
– Джон?!
– Я зову Джоник, – вмешалась в наш разговор трёхлетняя внучка Нина.
– А что, звучит, – согласился я.
– Он у нас умница: мышей, крыс ловит, и меня лечит, правда, Нинуля?
– Маму лечит, – подтвердила малышка.
– Это интересно. Как же он лечит?
– У меня как что-нибудь заболит, так я сразу ложусь. Джон без приглашения идёт ко мне и пристраивается на больном месте. Вскоре боль утихает.
– Если так, как оно есть, то вашего кота можно звать Джон-терапевт.
– Хорошо сказано, – согласилась Зоя.
– Берегите такого кота.
– Мы его любим, – сказала Ниночка.
– Вот и хорошо, что животных любите. Дольше будете жить, – говорю им. – Так где же вы такого кота взяли?
– Деда, он на дереве был и сильно плакал, – сочувственно сказала внучка.
– По весне я вышла на улицу, – стала рассказывать Зоя, – слышу, Занда лает. Я туда. А она на тополь загнала котика и лает на него. Мы закрыли Занду, принесли лестницу и сняли с дерева маленького чумазого бродягу.
Зоя рассказывает, а я смотрю на Нинульку. Она слушает и радостно улыбается.
– Потом мы его помыли, молочком напоили, и он стал у нас жить.
– Какие же вы молодцы, что так сделали. Джон оценил заботу о нём и рассчитывается с вами добром. А за то, что он тебе помогает избавляться от недугов, я бы его называл Джон-терапевт.


    5.            Бывает и так

  Приехал я к Геннадию Николаевичу рассказать о поездке в США. И только закрыл за собой дверь, мои уши заполонил кошачий рёв. От неожиданности я вздрогнул и, глядя под но-ги, затоптался. Геннадий Николаевич включил свет, улыбается. Я не прохожу. Кот, с огнен-ным взглядом, душераздирающе продолжает орать. Геннадий Николаевич прикрикнул. Кот не замолчал. Я пришёл в себя, говорю:
– Так меня ещё нигде не встречали.
– Не обращай внимания, Фёдор Харитонович, проходи, раздевайся, – и стал помогать мне снимать пальто.
– А если набросится, – подумал я, – такой и глаза может выдрать.
В прихожую вошла Валентина Павловна, поздоровалась, в руке веник, кот замолчал и удалился.
– Он у нас веника боится, – с застенчивой улыбкой сказал Геннадий Николаевич.
Валентина Павловна ушла. Я подошёл к вешалке – опять раздался оглушающий рёв.
– Ты всех так встречаешь? – обращаюсь к коту.
– Всех, кто редко бывает или совсем ему незнаком, – сказал Геннадий Николаевич.
Валентина Павловна опять появилась, взяла «агрессора» на руки и унесла.
Геннадий Николаевич предложил пройти в комнату. Мы сели в кресла, и я стал расска-зывать. Вдруг кто-то зацарапал дверь, Я повернул голову.
– Это кот, сам открывает двери, будет царапать, пока не откроет.
– Имея такого кота, и собаки не надо держать.
– А мы и не держим.
Дверь вскоре открылась. Заходит большой белый кот и, не спуская с меня взгляда, проходит мимо. Заглянул под стол, диван, скрылся. Заходит Валентина Павловна, отыскивает кота и уходит с ним, плотно закрыв за собой дверь.
Прошло минуты две. Кот, поцарапав, опять открывает дверь и молча проходит к стулу, обнюхал, запрыгнул на него, улёгся, голову положил на лапу и стал смотреть в нашу сторону.
Я закончил рассказ. Геннадий Николаевич подвёл итог:
– Значит, у нас всё не так, как у них.
– У них и котов таких не встречал, хотя в одной семье пришлось увидеть десять кошек.
Геннадий Николаевич усмехнулся и сказал:
– Да, такой, как у нас, пожалуй, единственный.
Когда я уходил, то кот с рёвом меня уже не провожал.


                Встречи с медведем


  1.              Забавная картина

  Летним временем я поехал проведать сестру Наташу. Она работала поваром в оздоро-вительном детском лагере «Дельфин», что находится на берегу Шаргольской протоки вблизи города Комсомольска-на-Амуре. Погостил и заночевал. А ранним утром меня разбудил стук по стеклу. Я с постели соскочил и распахнул окно.
– Что случилось?
– Смотри: медведи убегают.
И впрямь: медведица с медвежонком улепётывали с детской игровой площадки.
– Я, как вышла на улицу, – взволнованно заговорила Наташа, – глядь!... а медвежонок сидит вон на той качели, видишь – она ещё качается, а его мама доску толкнула – малыш и закачался. Я как крикну:
– Федя, посмотри! – и к окну. Постучала и опять на качели смотрю. В это время медве-дица как даст шлепок малышу под зад. Медвежонок спрыгнул, и они побежали. Мне не надо было кричать, а потихоньку тебя разбудить. И почему крикнула?! Сама не знаю, а сейчас жа-лею, что ты не посмотрел, как медведица качала своего малыша.
– Обидно, конечно, что медвежонку помешали вдоволь покачаться на качели, но ничего не поделаешь. Хорошо хоть ты посмотрела забавную картину, – стал успокаивать сестру. – Не огорчайся, наоборот, тебе повезло, что ты и только ты, смогла увидеть необычайную жи-вую картину. Так что гордись этим. Тебе всегда будет, что рассказать людям.


   2.                Хитрость медведя

  С большим волнением я ожидал первого снега, имея разрешение на отстрел медведя для школьного музея. И вот долгожданный день пришёл – выпал первый снег. Обычно, как утверждают опытные охотники, по такому снегу медвежий след ведёт к берлоге.
– Надо спешить, а то за день-два снег может растаять, и косолапого не найти, – разъ-яснял нам накануне Степан Кузьмич Рубанцов.
К исходу дня нам повезло: зимний волок пересёк след медведя и запетлял по смешан-ному лесу. Вскоре следов стало столько, что, казалось, медведь здесь не один  хаживал.
Решили сделать замкнутый круг: обойти следы и проверить, не ушёл ли он с этого ме-ста. Степан Кузьмич, как опытный охотник, пошёл в одну сторону, а мы – в другую. След нас привёл к старому кедру. Постучали, глухо отзывается. Должно быть, дупло в середине, да и вершина обломана. Значит, есть выход. Но мы в недоумении: след идёт от дерева.
– Ушёл, должно быть.
– Неужели спугнули?
– Всё может быть.
Уставшие, присели на валежину в ожидании дяди Стефана (как с детства все его зва-ли).
– А вот и медвежатник, – доброжелательно сказал Андрей.
– Так где же медведь, хлопцы?
– То ли спугнули, то ли сам ушёл.
Но дядя Стефан сказал:
– Пошли брать медведя.
– Не медведя, а дупло, – сострил Леонид. – медведь-то ушёл. Не наследил же это за-яц.
– Пошли, пошли живее, – поторапливал нас дядя Стефан, – потом расскажу о его хит-ростях, а то мигом в темноте уйдёт.
И, действительно, надо было спешить: наступали сумерки. Вернулись к дереву. Кузь-мич резкими ударами постучал по кедру, но признаков присутствия медведя не обнаружива-лось. Решили спилить дерево. Не прошло и пятнадцати минут, как дряблый кедр, сделав по-следний выдох, грохнул на землю.
– Стреляй! Уйдёт!
Но выстрел так и не последовал. Медведь вместе с трухой стремительно взмыл высо-ко в воздух, упал и опрометью бросился наутёк.
– Теперь ушёл наверняка! – выпалил дядя Стефан. – Дупло сгубили напрасно.
Тут же, будто забыв о неудаче, поведал он о медвежьих хитростях:
– Знайте, медведица с медвежатами всегда старается залечь до выпадения снега. Этим самым она сохраняет потомство. А вот самцы-медведи, часто случается, что залегают с выпадением первого снега. Выпадет снег, и медведь уже направляется к ранее облюбован-ному дуплу. Но, не доходя до него метров десять, разворачивается и задом движется к нему. По следу можно подумать, что он покинул берлогу. Вот так он вас и обманул.
Помолчав немного, Степан Кузьмич добавил:
– Такое может сделать уже немолодой медведь.
– Ну и мудрец, – заметил Андрей.
– Да ещё и хитёр, – добавил Леонид.
– Вот-вот, хитростей ему не занимать, – согласился дядя Стефан.


   3.               Напроказничал

   Полкуев Константин Михайлович попросил меня помочь съездить за сеном. Я согла-сился, и мы поехали. Едем в хорошем настроении. За разговором время быстро идёт, да и расстояние, кажется, сокращается.
– Ещё минута, и сено в наших руках, – шутил Константин Михайлович.
Въехали на поляну.
– Как так? Где сено? – удивился Константин Михайлович и остановил трактор. – Не по-нимаю. Увезли, что ли? Так след бы был…
– А не мог ли медведь шутку устроить? – наугад сказал я.
– Всё может быть. Шатун непредсказуем.
Подъехали ближе. Остановились. Сено разбросано. В одном месте оно сложено акку-ратным бугорком.
– Константин Михайлович, не под тем ли бугорком проказник спит? Жми на него. При-давим – мясо будет.
Трактор ринулся на холмик. Остановился. Прислушались. Медвежьего рёва не слыш-но. Константин Михайлович крутнул машину и приглушил мотор. И на этот раз «сигналов бед-ствия» не слышно. Спрыгнули.
– Точно, работа Михаила Ивановича.
–Ого-го – какие следы!
– Землю даже рыхлил. Видать, мышей искал.
– Не лень же было заниматься пустым делом.
– Голод не тётка.
– Что ж, Федор Харитонович, едем за вилами да будем сено собирать.


   4.          Необычный случай

С наступлением летних каникул Валентин Семёнович Панарин предложил мне поехать с группой юных природолюбов на Петропавловское озеро. В тех местах я не бывал и сразу согласился.
По прибытии на место Валентин Семёнович с девочками стали устанавливать палатки, а нетерпеливые мальчишки с удочками побежали к озеру. Не прошло и часа, как мальчики с карасями в руках обратно бегут, кричат:
– Валентин Семёнович, рыба гибнет! Надо срочно спасать! Суша отгородила часть озера, а рыбы там очень много!
– Значит, отшнуровало, вовремя приехали, – не отрываясь от дела, сказал Валентин Семёнович.
К вечеру сюда же на полевую практику приехала группа студентов Хабаровского пед-института.
Руководитель студенческой группы Щербаков, узнав о гибельном положении рыбы в отшнурованном водоёме, сказал:
– Обязательно поможем. Мы же биологи. И это наш долг.
На другой день большая группа спасателей трудилась до изнеможения. А вечером у студентов состоялся рыбный ужин: рыба жарена, рыба варена.
Поужинали – послышалась песня, а когда улеглись, Коли не оказалось.
Забеспокоились:
– Где Коля? Пора спать, а его всё нет.
– Может, подругу забавляет?
– А, может, в кустах сидит. Я уже два раза сбегал.
– Это повара виноваты. Не зря говорят: мясо не довари, а рыбу перевари.
– Сырую воду пил?
– Пил.
– Вот и результат.
О долгом отсутствии Николая сообщили преподавателю. Он сразу же организовал по-иск. Ночное время, как назло, оказалось пасмурным, накрапывал мелкий дождь. Поиск Нико-лая оказался безрезультатным.
Ранним утром Валентин Семёнович услышал разговор, и мы вышли из палатки.
Щербаков увидел нас, сказал:
– Идите сюда, пропажа нашлась.
– Где же он был?
– Небывалый случай, – заговорил незнакомый человек. – Я здесь рядом живу, работаю лесником. Утром вышел из дома, глянул в базок – свиньи нет. По знакомой тропинке на поиск пошёл. Глядь: неподвижно медведь лежит, рядом – парень. Я к нему – дышит. Толкнул – он глаза открыл. И вот: он – здесь, а медведь – там.
Ты что, медведя заколол? – спросил я.
– Какой там. Помню одно: когда в животе забурлило, я по тропке в кусты побежал. Только присел – передо мной медведь стоит. Я как крикну во всё горло – дальше ничего не помню. Очнулся, рукой пошевелил, шерсть чувствую. Опять потерял сознание. Очнусь, в руке шерсть. Снова ничего не помню. Сколько раз терял сознание – не знаю.
Студенты сбежались, заговорили, заахали, в адрес Николая посыпались слова муже-ства. Одни побежали медведя смотреть, другие – в посёлок за фельдшером. Вскрыли, а у медведя разрыв сердца.


   5.                Шишкование

  Октябрьским днём мы с другом отправились за кедровыми орешками. Поднялись на сопку и, как на ладони, увидели своё село Полётное, соевые поля, старицу речки Кии, озеро, где водятся золотистые караси. Полюбовались и дальше пошли.
Перевалили хребет сопки, и перед нами сплошной стеной встал темно-зелёный кедрач. Ещё не успели подойти к деревьям, вытаращили глаза на вершину ближнего кедра.
– Что-то не видно шишек, – удивился я.
– Кто-то говорил, что на орехи неурожайный год, – сказал друг.
– Э-э-э! Да тут кто-то безобразничал!
– Точно.
Под деревом со свежим изломом в руку толщиной лежала вершина кедра. Вокруг дере-ва валялся лапник с ошелушенными шишками.
– Не Мишутка ли занимался сбором орехов?
– Похоже. Смотри: на дереве следы когтей оставил.
Я поднял одну, другую шишку – они были помяты и пусты. Мы подивились шишкова-нию медведя и пошли дальше.


   6.                Лакомка
 
  Лесник Николай Рубанцов пригласил меня прогуляться в лес.
– А заодно, – сказал он, – и посмотрим на урожай кедровых орехов. Я согласился. Вы-брав погожий день, мы с восходом солнца отправились в лес. Поднялись на сопку. Посмот-рели на сёла: наше – Полётное, соседнее – Петровичи, и полюбовались простором киинской долины.
Прошлись по восточному склону сопки, позадирали головы на вершины тёмно-зелёного кедрача. Сделали оценку урожая и стали выходить из таёжной глуши.
– Смотри! Медведь! – с опаской сказал Николай.
– Где?
– На дереве... Тихо... Похоже, тис ломает.
Белогрудый, увлекшись своим делом, не заметил нас. Мы присели. Медведь ломает ветки и спускает вниз. Падающий лапник задерживается на устойчивой ветке. Образовался массивный навал. Ветка не выдержала – сломалась, и вся свалка с шумом рухнула на землю. Медведь посмотрел вниз и, придерживаясь за оголённый ствол остроконечного тиса, мешком спустился на землю.
Хозяйской походкой прошёлся вокруг дерева, захватил в охапку кучу лапника, отошёл в сторонку, бросил. После чего на месте лежавших веток принялся что-то сгребать. Нагрёб кучку, присел, содержимое захватил передними лапами, как в пригоршню, и стал, шевеля гу-бами, что-то съедобное выбирать.
– Что он ест? – спросил я.
– Ягоды тиса. Они в августе созревают и становятся сладкими. Он ими и лакомится.
Минут через пять медведь привстал на задние лапы, огляделся и пошёл к зарослям кустарника. Я почувствовал: мои руки стали крепче держать ружьё. Ничего удивительного. Так можно встретиться носом к носу с хозяином тайги.
Медведь скрылся. Николай потянул меня за рукав и шёпотом:
– Не бойся. Охотники говорят: медведь пьянеет от этих ягод и отходит в сторону отле-жаться. Отдохнёт и опять примется выбирать ягоды.
Во избежание неприятной встречи мы стали осторожно удаляться.


   7.                Мурка взбесилась

  Встретился я с Евгением Козыренко. Он мне говорит:
– Фёдор Харитонович, у тебя пёс молодой. На медведя не ходил. Возьми у меня мед-вежью голову, дай ему понюхать.
– Обязательно возьму, заодно и чучело сделаю, – согласился я.
Дождался выходного дня. Зашёл к Евгению. Поздоровались. Зинаида Николаевна за-нималась на кухне. Евгений предложил раздеться и поговорить. Я снял пальто, шапку, взял табурет, присел и стал расспрашивать, как и с кем он убил медведя.
В это время Зинаида Николаевна вышла в сенцы, занесла кусок мяса и занялась своим делом. С обогревателя, где сушились валенки, спрыгнула кошка и побежала на кухню.
Евгений бойким говором улыбчиво стал рассказывать, как они обнаружили берлогу.
– Мя, – о себе дала знать кошка.
– Обождёшь, – отозвалась хозяйка, – дам. Обязательно дам, только не путайся под но-гами.
– Мурка, не мешайся там, иди сюда, – сказал Евгений. Мурка замолчала. Через некото-рое время появилась у моих ног, обнюхала и отправилась на прежнее место.
Мы увлеклись беседой. Вдруг, как резанёт:
– Мяу-у-у!
Я вздрогнул и бросил взгляд на кошку. Мурка преобразилась: спина горбом, хвост ер-шом, глаза горят. Опять заорала:
– Мяу-у-у!
Из кухни выглянула Зинаида Николаевна. Евгений улыбается. Я с кошки глаз не спус-каю. Кошка вздрогнула, прыгнула на пол и снова как закричит:
– Мяу-у-у!
Маханула на шифоньер:
– Мяу-у-у!
С шифоньера:
– Мяу-у-у!
Мы ринулись ловить кошку и замельтешили по квартире. Кошка – в кухню. Загремела посуда.
– Не пускай к ребёнку! К Натке! К Натке не пускай! Перепугает! – кричит Зинаида Нико-лаевна.
– Открывай дверь! Мурка взбесилась! – подал команду Евгений.
Я открыл дверь.
– Гони на улицу! Скорей же! – торопил хозяин дома.
Кошка словно поняла, что от неё требуют, выскочила в сени, Я захлопнул дверь.
– Фу! – выдохнула Зинаида Николаевна, свалилась в кресло и поинтересовалась:
– Серёжа, ты где?
– Натку стерегу.
– Правильно делаешь.
– С чего это она так? – удивился Евгений.
– Не знаю. Я ей только что дала мёрзлой медвежатины.
– Так это она от медвежатины горячку получила. Садись, Фёдор Харитонович. Вы знае-те: некоторые собаки медвежьего мяса не едят, даже запах не переносят, наверное, и кошки так же.
– Теперь буду знать, – сказала Зинаида Николаевна и наказала: – Мурку до вечера не пускать. Серёжа, слышишь?
– Слышу, мама.


  8.                Рекс

  Евгений дал мне медвежью голову и в придачу – лапу. Я вернулся домой, голову спря-тал, а лапу решил показать псу. Он ещё молодой, на охоте не был. Интересно, как будет реа-гировать на незнакомый ему запах медведя.
Подозвал Рекса, к его морде подношу черную, как смоль, с загнутыми когтищами, уве-систую лапу. Рекс попытался схватить её. Я не позволил.
–  Нюхать, Рексик, только нюхать.
Рекс не движется. Смотрит на лапу. Я опять лапу приблизил к его морде. Рекс как прыгнет в сторону. Чихнул раз, другой, отвернул голову, косится оледенелым глазом. Я с ла-пой к нему. Он – от меня и оскалил зубы.
– Любопытно, как будешь себя вести, когда встретишь медведя? – Отбросил лапу, подхожу к Рексу.
Рекс обнюхивает меня.
– Успокойся, дорогой, таким и надо быть. А вот, если бы ты понимал мою речь, то я б тебе рассказал, как от медвежатинки Мурка по квартире сигала и своим душераздирающим «мяу» нас напугала. У меня по голове даже мурашки бегали.
Я подобрал лапу и Рексу её больше не показывал.

                Рыбацкие истории

  1.            Рыба тоже смекает

  В детстве мы жили в окружении озёрных и проточных вод. У нас, деревенских мальчи-шек, летом основным занятием была рыбалка. Ловили мы рыбу удочками, закидушками и на перемёты.
Однажды из города отец привёз мне разных блёсен. К длинному удилищу из тальника на прочную леску я привязал металлическую блесну и отправился к озеру. Закинул блесну и с удилищем в руках пошёл по берегу. Иду, на леску посматриваю, сбавляю и прибавляю шаг, чтобы блесна из воды не выскакивала и за дно не цеплялась. Прошёл метров пять, десять – поймал щуку. Мне понравилось. Проходил с часок – пять щук поймал. Но, кроме радости, бы-ло и огорчение, мои ручонки сильно устали. Я подумал: «А что, если с лодки блесной ловить, ведь гораздо легче будет?»
На другой день сел на оморочку, в воду пустил блесну и поплыл. Плыву по-над бере-гом, объезжаю кувшинки и посматриваю на леску, она слегка дрожит, значит, блесна работа-ет.
Вдруг удилище качнулось, из воды с открытой пастью выскакивает щука, и звенит блесна. Я схватил удилище, потянул, блесна выскочила из воды.
– Ушла! Смекнула же, что надо только в воздухе с открытой пастью головой трясти. Ай да, щука! Ай да, умница! Смотри, больше не обманись, а то на котлеты пойдёшь! – блесну  бросил в воду, дальше поплыл.
С того времени мы, как на лодке плывём по озеру за дровами или по ягоды, так блесну берём. Пока плывём туда-сюда и рыбы поймаем. Иногда и сомы попадались.
И редкий случай бывал, чтоб, схватив блесну, щука не выскочила из воды, а бывало, и по два раза выпрыгивала, и почти всегда добивалась своего – освобождалась от блесны.
Так что, товарищ, знай: рыба тоже смекает!


   2.                Забавный случай

   С наступлением прочного ледостава на Амуре Баданин Серёжа, любитель-рыболов с большим стажем подлёдного лова, уговорил меня поучаствовать в ловле сигов.
– А почему бы не съездить, – подумал я. – На легковой туда и обратно. Замёрзнешь, в машине можно погреться. И согласился.
Приехали, а там рыбаки короткими удилишками уже подёргивают. Я понял: «оживляют» металлическую рыбку.
– Фёдор Харитонович, я и на вас махалку взял, – сказал Серёжа и принялся долбить лунку.
Тем временем, я походил, позаглядывал, посмотрел на серьёзных, тепло одетых, за-ядлых рыбаков и обратил внимание на то, что лунки-проруби слишком густо надолблены.
– Видимо, это место когда-то было удачливым для каждого из них, – сделал вывод и мысленно сказал: «Каждому удачи, а я пошёл к своему наставнику».
– Фёдор Харитонович, рыбачить будешь?
– Пока – нет. Меня больше интересует, как на морозе рыбак душу отводит.
– Не возражаю – наблюдай, – и с усилием потянул из лунки леску.
Вдруг из воды, словно ракета, выскакивает приличного размера рыба, пролетает над его головой и шлёпается в лунку соседа.
Секунда – рыба повторно выпрыгивает из лунки соседа и падает на лёд. Мы от неожи-данности сперва оторопели, потом на радостях давай кричать:
– Щука!
– Щука фокус выкинула!
Я посмотрел на соседа. Сосед рукавицей вытирает лицо и говорит:
– Спросите её, может, волшебное слово знает.
Серёжа поднял щуку, она оказалась без блесны.


   3.                Закинула

  Началась война. Отца, братьев, Гришу и Серёжу, и сестру Веру мобилизовали в ар-мию, я ушёл учиться в другое село. Дома осталась мать и сестра Наташа с двумя детьми – Валентином и Лидой (отец детей, Григорий, ушёл на фронт).
В стране для населения установили строгое распределение продуктов – на каждого выдали карточки. Тех продуктов, что выдавали по карточкам, было явно недостаточно. Мать стала часто поговаривать:
– Были бы ребята дома, мы бы всегда с рыбой были.
Была осень. Пришла с работы Наташа, мать ей говорит:
– Не придумаю, что на ужин сварить. Ты бы сходила на речку да рыбы поймала.
– Как я поймаю, если никогда не рыбачила, да и удочек не вижу.
– А ты возьми ребячью закидушку, наживи червями и закинь.
Наташа задумалась: придётся идти, детей чем-то надо кормить, и решилась.
Накопала червей, взяла закидушку и пошла. На берегу подобрала удобное место, ак-куратно уложила леску, крючки наживила червями, посмотрела на подготовленную снасть и подумала: «Как же её закинуть?» Взяла леску около первого крючка, помотала с опаской, что-бы не зацепить себя, и бросила. Грузило полетело, за ним – крючки, за крючками – длинный конец лески, всё плюхнуло и утонуло.
– Что же это я ни к чему не привязала закидушку!?… – стала бранить себя рыбачка. Постояла, пожалковала, горько улыбнулась и пошла домой.
– Закинула? – спросила мать.
– Закинула, – сказала Наташа и неловко засмеялась.
– С тобой ничего не случилось?
– Да, нет.
– Чего смеёшься?
– Закидушку закинула, не привязала и закинула, – со слезой, смеясь, сказала Наташа.
– Не посылайте больше рыбачить.
– Теперь уже не пошлю. Закидушек больше нет, – сказала мать и задумалась.


   4.       За двумя погнался – ни одной не поймал

 В голодные годы начала тридцатых мы жили на Нижнем Амуре на берегу протоки Ава-ли. В летнее время наша семья в основном питалась свежей рыбой, которую мы, дети, почти каждый день ловили на удочки и закидушки.
Старший брат, Гриша, всегда старался поймать рыбу покрупнее, а поэтому наживкой на крючок всегда были гольяны и чебаки.
Однажды мы пришли проверить поставленные закидушки. Смотрим, а у одной леска вытянута вдоль берега. Гриша сразу сказал: «Есть!» И стал медленно подтягивать леску.
Как только на первом крючке показалась нажива, Гриша негромко произнёс:
– Федя, посмотри, какая рыбина попалась. Такая и тебя сможет проглотить! Я с опаской приблизился к воде, увидел большую щуку.
– Держи леску и не шевелись, – сказал Гриша, – а я подыщу палку.
Гриша побежал к тальникам, а я, не спуская глаз со щуки, думаю: «Как так? У щуки две головы: одна очень большая, другая – поменьше!»
С палкой подошёл Гриша.
– Не удрала? – спросил он.
– Нет. А почему у неё две головы?
– Потом. Держи крепко леску и беги по берегу! – приказал брат.
Леску я закинул на плечо и побежал. Слышу: бах, бах по воде. Я понял: брат хочет оглушить щуку.
– Ушла, – с обидой сказал брат, сам поспешил к закидушке. – Тьфу ты, и эта ушла! – выпалил он.
– Их что, две было?
– Две. Понимаешь: одна щука заглотила чебака, а другая, намного больше – её, да так, что голова только торчит. Я как только по большой щуке ударил, она тут же срыгнула мень-шую щуку и стала удирать, а пока я бегал за большой, малая выбросила чебака и тоже ушла.
– А я подумал, что у щуки две головы.
– Я тоже подумал, что сразу две щуки поймаем, а вышло: ни одной. Расскажи кому-либо – не поверят, – с огорчением сказал Гриша и принялся обновлять наживку.


   5.                Сон в руку

  Под утро мне приснился сон. Как будто я пошёл на реку ловить рыбу. Берег обрывист и высок, у самой воды кромка берега пологая и мелководная. Течение воды быстрое.
С обрывистого берега спуститься было опасно, вот я и закинул удочку с крутого бере-га. Поплавок поплыл по течению и на вытянутой леске задержался. Я стою и наблюдаю за по-плавком. Вдруг поплавок заколебался, от него стали расходиться маленькие волнообразные круги. Потом стерженёк поплавка поднялся. Секунда, две и, разрезая воду, поплавок двинул-ся против течения. «Карась!» – подумал я. «Надо тянуть», – и потянул. Леска напряглась, из воды выглянула огромная, с ведро, голова сома, за ней показалась чёрная, метра в четыре, спина.
Я бросил удилище, схватил леску, и мысли мои заметались: «Как же мне его вытя-нуть? Ведь такую громадину крючок не выдержит?» Сом, на моё удивление, был спокоен. И в тот момент, когда я переживал, как мне его вытянуть на берег, я проснулся. Успокоил себя тем, что это происходило не наяву, а во сне. Постарался запомнить виденную картинку сна, открыл глаза и по замеченному на стене солнечному зайчику определил: уже шесть часов. Пора вставать.
– Нина, ты спишь?
– А что?
– Хочу сон рассказать.
– Страшный?
– Да, нет. Волнующий.
– Рассказывай.
Я во всех подробностях пересказал сон и говорю:
– К чему бы?
– Собираешься на рыбалку сходить, поэтому и приснилось такое.
– Возможно.
Позавтракав, мы с Ниной Евгеньевной отправились на свою дачу. Нина Евгеньевна за-нялась пересадкой рассады, а я из ближней канавы стал подносить воду. Я ведёрком ношу воду, а по высокому бережку канавы ходит мальчик и поглядывает в воду. Я ему говорю:
– Почему рыбу не ловишь?
– Не хочу.
– А знаешь, что здесь вчера на удочку карасиков ловили?
– Знаю... Смотрите! Смотрите! Сом плавает! – взволновался малыш.
– Где?
– Да, вон, – и указал рукой.
 Я поставил ведро и – туда.
– Правда, сом, только маленький, – говорю вслух.
А сомик заплыл в сточную канаву, кислорода в воде не хватает, он, то перевернётся вверх брюшком и жаберные крышки широко откроет, то соберётся с силами, примет нормаль-ное положение и проплывет немного.
– Надо спасать! – говорю я. – У вас дома сачок есть?
– Есть.
– Канава глубокая, берег крутой, без сачка нам его не выловить, а рыбу надо спасать. Беги за сачком.
Мальчик принёс сачок. Сомика выловили, поместили в ведро с водой, и малыш понёс его в ближний водоём, где водится рыба.
Довольный такой рыбалкой, я вернулся на дачу.
– Кого вы там ловили? – спросила Нина Евгеньевна.
– Сомика спасали.
– Не забыл своего сна? Вот тебе и сон в руку.
Я стал удивляться тому, что во сне ловил сома, и наяву пришлось сома ловить. Неужели человек во сне может предугадывать то, что случится наперёд?
– Как видишь: случилось. Природа человеком ещё плохо изучена, а сам человек – тем более, – сказала Нина. Евгеньевна.
– Особенно Фёдор Харитонович.
Мы враз засмеялись.
Продолжая огородное занятие, я думал о случившемся весь день.


   6.                Бронзовая щука

  Однажды на оморочке я водил блесну, и попалась такая щука, что оморочку тянула. Я боялся её выдернуть из воды, оморочку могла опрокинуть. Степаненко Паша, друг детства, увидел меня и удивился: я не гребу, а оморочка движется с приличной скоростью. Он и закри-чал:
– Федь, тебя что, водяной катает?!
– На помощь давай! Щука большая!
– Сейчас!
Щука выбилась из сил. Я тихо-тихо на вёслах завёл её в заливчик, вышел на берег и крючком выдернул из воды.
Смотрю на щуку, и самому не верится, что такую рыбину поймал – с меня ростом.
У щуки бока бронзовые, спина чёрная, мхом покрыта. Попробовал поднять – не тут-то было…
Подбежал Паша.
– Ого! Метра полтора будет! А почему она бронзовая, золотом отливает?
– Видишь, какая в озере вода, что густо заваренный чай. Долго жила в такой воде и бронзовой стала.
– Федь, а что с ней будете делать? Она ведь очень старая, и мясо, наверное, невкус-ное.
– Ничего, мать котлет наделает. Придёшь кушать?
– Приду, если позовёшь.
Мы с большой осторожностью из зубастой пасти вынули блесну, затянули щуку в омо-рочку, и я поплыл домой.


   7.                Аномалия рака

  В Приморском крае, в горном распадке, есть довольно приличное искусственное Суха-новское озеро. В нём водится рыба: карась, головёшка-ротан, гольян и другая мелочь. А так-же в большом количестве присутствует всеместный представитель наших водоёмов – деся-тиногий речной рак, первая пара ног которого – клешни.
С моим появлением на этом озере любитель-рыболов Володя вдруг преподносит мне рака с деформированной клешнёй и говорит:
– Смотри, Федор Харитонович, что природа творит.
– Вот это да! Вот это сюрприз! Такого, уверен, ещё никто не видел, кроме нас. Этот рак достоин известности людям. В природе бывает много разных аномалий.
А что такое аномалия? – спросил Володя.
– Аномалия – это отклонение от нормы, от общей закономерности, какая-либо непра-вильность. Людям давно известно, что если рак потеряет клешню, то вырастает другая, толь-ко она меньше предыдущей и менее развита, но клешня сильно похожа на предыдущую, а у этого рака клешня необычная – с пятью пальцами, если так можно выразиться. Это уникаль-ный случай. Ох, как я тебе благодарен за такой сюрприз! Впредь будешь мордушу проверять, будь внимателен к ракам. Они заслуживают большого уважения.
– Постараюсь, – сказал Володя.



 

Фото автора


                Насекомые

   1.                Чёртова игла

  Как-то в сентябре я отправился к глухому озеру, чтобы на вечерней зорьке по перна-той дичи произвести выстрел. Среди высоких кочек замаскировался и поджидаю уток. Не прошло и минуты, как около меня появились комары и стали надоедать. «Этого ещё мне не хватало», – подумал я и, отмахиваясь от комаров, устремил свой взгляд на розовую гладь ве-чернего заката солнца. Вдруг вижу: над водой клубом вьются комары. Я сразу вспомнил народную примету: «Если комары толкутся в воздухе, то это к хорошей погоде». И тут совсем неожиданно вблизи комариного клубка зависает большая чёрная стрекоза. Мгновение – стре-коза прокалывает комариный клубок. Проходит две – три секунды – стрекоза снова пронзает его.
– Так их! Лови! Дави! Чёртова игла! – вырвалось у меня. – Кому-кому, а мне до самой смерти не забыть, когда мы жили среди болот, озёр, то комары с мошкой летом постоянно вы-качивали из меня детскую кровь. И тут же подумал: «Завтра на уроке географии надо выкро-ить пять минут и рассказать ребятам о полезности стрекозы, которую я нелестно назвал: «чёртова игла». И ещё: ребята должны знать, что личинка стрекозы является грозой для мел-кой твари, живущей в пресных водоёмах. А когда личинка выползет из воды, освободится от жёсткого панциря, расправит крылья, поднимется на воздух – тут уж держись, летающая тварь! Пощады никому не будет!
Да, не забыть бы сказать детворе, чтобы стрекоз не ловили и не обижали.


   2.               И вовсе не крапивница

  Июньским солнечным днём мы с Ниной Евгеньевной на даче окучиваем картофель и поражаемся увиденному: на крапиве чёрные гусеницы кучами облепили полуголые стебли и копошатся в поиске свежих листочков. Нина Евгеньевна говорит:
– Надо их как-то вынести с огорода, а то переползут на смородину, и ягод не попробу-ем.
– Всё может быть.
– Интересно: гусеницы какой бабочки, не знаешь?
– Раз гусеницы развиваются на крапиве, значит, должны вывестись крапивницы. Я как-то в журнале «Юный натуралист» читал статейку учёного человека про крапивницу. Он гово-рил, что только крапивница откладывает яйца на листьях крапивы, и гусеницы потом лако-мятся жгучими листьями всеми нелюбимого растения. На крапиве я и бабочек никогда не встречал.
– А ты убеждён, что это гусеницы крапивницы?
– Как сказать: убеждён – не убеждён, учёный пишет, значит, надо верить.
– А ты проверь, ведь про бабочек тоже пишешь.
– Идея.
Собрался домой, взял баночку, подошёл к крапиве, и только дотронулся до стебля, как гусеницы посыпались наземь.
– Поразительная бдительность, – пришлось сказать.
Кое-как в баночку загнал пять гусениц. Выкопал свежий стебель крапивы, посадил в железную баночку, принёс домой, поместил в террариум, выпустил гусениц, сеточкой при-крыл. Гусеницы быстро освоились и стали грызть листья, да так аккуратно, что пришлось только подивиться такому бережному отношению к пище. Начинают грызть с одной стороны листа и, откусывая частички его, быстро передвигают головки к другой стороне, Потом голов-ки опять закидывают на прежний край, и повторяется то же самое. Так бесконечно идёт об-жорство лохматых, с обилием жемчужного цвета, чёрных гусениц. Гусеницы грызут и грызут листья. На дно террариума падают и падают шарики чёрного цвета. «Живая соковыжималка да и только!» – делаю вывод. Через сутки на стеблях листьев не оказалось. На следующий день я увидел необычную картину – все гусеницы в разных местах висели вниз головами и не двигались. Я даже подумал: «Уж не погибли ли они по какой-нибудь причине?» Ещё через сутки, на моё удивление, вместо гусениц висели светло-жёлтые куколки, а головные панцири с частями лохматой одежды лежали под ними. «О загадочных превращениях читал только в сказках, а тут наяву вижу живое превращение», – думаю.
Прошла неделя. По привычке встал рано и сразу заметил: в террариуме летает бабоч-ка. Дождался дневного света и к террариуму – там бабочки с расправленными крылышками. У меня вырвалось: «И вовсе не крапивница!»
– Что случилось? – спросила Нина Евгеньевна.
– Чудо случилось! Иди, посмотри. Вывелись не крапивницы, а павлиноглазки.
– Да ты что?! – и подошла. – Правда, павлиноглазки. А ты убеждал: учёный человек пишет, значит, надо верить.
Так то, вероятно, писалось про западную крапивницу, а у нас на Дальнем Востоке, вы-ходит, и павлиноглазки уважают крапиву.
– Возможно и так, – согласилась Нина Евгеньевна. – Что собираешься с ними делать?
– Выпущу. Пусть ласкают глаза человека. Павлиноглазка совершенно безвредная ба-бочка. Скорее всего, полезна. Ранней весной, когда в природе мало ярких красок, она, словно цветок, обязательно украсит скучный пейзаж и заставит улыбнуться человека.
Своей красотой радует она человека, особенно на Дальнем Востоке, весной, летом и осенью, в городе и в деревне, в поле и в лесу.
А у меня к читателю большая просьба: не уничтожайте на крапиве чёрных гусениц.


   3.                Приморские солисты

  В августе, после отдыха на море, внуки в первый же день нас известили о своём воз-вращении, и не обошлось без интересного сообщения:
– Мы привезли приморских кузнечиков, – сказала Наташа, – поют день и ночь, только спать не дают, – все разом засмеялись.
– В каком же дворце они у вас живут, что им так радостно? – спросил я.
– В бутылке из-под напитка, – застенчиво сказала Наташа.
– Раз так, то я вам дарю террариум, только помните: замечательный детский писатель-натуралист Виталий Бианки говорил: «Природу любит тот, кто её знает». Так что, если любите природу, то познавайте её.
Через три дня я навестил внуков и заночевал. В зале на диване Максим подготовил мне постель и говорит:
– Деда, кузнечиков придётся вынести на кухню, а то они тебе спать не дадут.
– Не может быть.
– Может, может, – послышался голос Наташи, – В первую ночь, как мы привезли их, папа кузнечиков поместил в мою комнату, так я не заснула до тех пор, пока не вынесла их в зал.
«Интересно, – подумал я, – жизнь прожил, а ночных песен от насекомых ещё не прихо-дилось слушать. Любопытно: как же они меня будут убаюкивать?» – и поспешил в постель. Террариум в двух метрах от меня. Максим пожелал мне спокойной ночи и спросил:
– Телевизор, свет выключать?
– Выключай, быстрее засну, – сам ещё не улегся, как следует, а уши уже так навост-рил, что ни один звук не пролетит мимо меня.
Было уже поздно. Все готовили себе добрые сны и разошлись по своим комнатам. В квартире стало тихо. Лишь зал по-прежнему остался шумным – из террариума неслись режу-щие ухо звуки: цы, цы, цы-цы-цы, цы-цы, цы, цы, цы-цы-цы, цы-цы. Звуки мне показались до того необычными, что я их ни с каким звуком не могу сравнить.
Я стал вслушиваться, запоминать песню кузнечиков и пришёл к выводу: насекомые произносят одни и те же звуки, только в хаотичном порядке. Несколько раз я повторил их ме-лодию, убедился, что неплохо запомнил, расслабился и под успокаивающее «цы-цы» заснул. Ночью проснулся, знакомая песня продолжается. С восходом солнца пение также не прекра-щалось.
Заходит в зал Максим. Кузнечики поют.
– Как спалось, деда? Я же тебе говорил, что не дадут спать.
– Спать-то я спал и выспался, а вот такие ночные песни слушал первый раз. Надо только уточнить: кто такие – ваши кузнечики? Ведь семейство кузнечиков насчитывает более пятидесяти родов.
Мы сразу прильнули к террариуму.
– Да это, оказывается, сверчки, а не кузнечики! – с восторгом произнёс я. – Они просто похожи на кузнечиков. Обрати внимание: у них на задних ногах сильно утолщены бедра, и ро-товой аппарат направлен вниз. Это их и отличает от кузнечиков.
– Было три – стало два, – заговорил внук, – где же третий? Убежать не мог.
– Третьего они съели. Смотри: ножка валяется.
– Неужели съели? Ведь папа им корма в достатке дал, и воды в капроновую крышку налили.
Максим, эти солисты, оказывается, ещё и ревнивы. Соревновались до того, что один из них оказался жертвой ночной трапезы.
Максим посмотрел на меня и засмеялся.


   4.                Обыкновенный шершень

  Как-то в начале октября я подобрал полуразрушенное ячеистое гнездо. Осмотрел: ячейки запечатаны. Меня это заинтриговало, и я решил узнать, кому принадлежит гнездо?
Дома гнездо поместил в стеклянный аквариум, сеточкой плотно прикрыл. В крышечку от банки налил сахарного сиропа и поставил на дно аквариума. Аквариум поставил на под-оконник у своего рабочего стола и повёл наблюдения.
На другой день выпуклая верхушка одной ячейки лопнула, и в ней зашевелилось зага-дочное существо, мощные челюсти которого стали грызть тонкую и хрупкую бумагоподобную сероватую плёнку.
Лишь через три часа насекомое прогрызло дырочку и высунулся черного цвета ус. Вскоре высунулся второй ус. Усы приобрели положение распростёртых крыльев птицы. Че-рез минуту высовывается голова и приостанавливается выход. Насекомое возвращается на прежнее место и продолжает расширять отверстие. Ещё попытка выхода – появилась и грудь, следом выскользнуло брюшко.
Я взял справочник-определитель и пришёл к выводу: на свет появился обыкновенный шершень с размером туловища 25 — 30 миллиметров.
Шершень, ударяя усиками по предметам, быстро задвигался. Вскоре остановился. Жидким беловатым веществом опростался. Лапками себя почистил, как это делают мухи. Побегал, крылышками подвигал, попил сахарного сиропа, опять побегал. Нашёл своё родное гнёздышко и залез в него, но полностью не поместился.
В два последующих дня в аквариуме стало более десятка насекомых. Шершни летают, бегают, пьют сироп. Вдруг замечаю: среди всех – один без крыльев. Собратья отгрызли? Не может быть. Вот загадка! Во что бы то ни стало надо исследовать.
Дождался вечера. Шершни перестали летать, присмирели. Я взял пинцет, поднял се-точку, выхватил таинственного шершня, поместил в баночку, прикрыл лупой, и всё стало яс-но: крылья есть, но они настолько малы, что даже с близкого расстояния на тёмной спинке простым глазом незаметны. Торчат мизерными серпиками. Значит, никто не отгрызал, а оби-дела его сама природа. «Вот хлеб для учёных-генетиков, которые занимаются изучением раз-вития организмов, наследственностью и её изменчивостью!» – подумал я и на душе немного отлегло. Но такое быстро не забывается. «Значит, аномалия бывает у всего живого, что есть на Земле», – делаю вывод для себя.
Работаю за столом, бросил взгляд на аквариум – шершень висит. Случайно повис или спортом занимается? Присмотрелся – шершень туалетом занят: средними и задними лапками держится за сеточку, передние попеременно протягивает между раздвинутыми челюстями и, пригибая сверху усики, поглаживает их. Почистил усики, стал умываться: лапку лижет, голов-ку ею гладит. Умывается ну, прямо, как кошка.
Помыв голову, передними лапками ухватился за сеточку – заработала средняя пара лапок. Они стали чистить спинку, крылья, брюшко. Лапки обтекаемо прилегают к нужной ча-сти тела и медленно протягиваются. После чего лапку о лапку потирает и опять гладит тело. И тут я проявил смекалку: средние лапки потирает друг о дружку, потому, что они не могут дотянуться до рта.
С наступлением ночи одни шершни скучились у сотового гнезда, другие залезли в род-ные ячейки. Только и видно, как полосатые кончики брюшек ритмично подёргиваются – шерш-ни дышат.
На другой день, после выхода из ячеек, молодые шершни к дальнейшей жизни начина-ют готовить летательный аппарат: бегают, останавливаются, крыльями машут, опять бегают, опять машут, потом взлетают. Проделывают всё так, как готовятся самолёты к взлёту.
Крылья шершня эластичны, не то, что у мухи или других насекомых, сидит: крылья – две узких полоски; летит: крылья – две сильно расширенных винтовых лопасти.
Не ускользнуло от моего внимания и то, как встретились два шершня, они поударяли друг друга усиками – «поговорили» и сразу поняли друг друга: один изо рта выделил капельку сахарного сиропа, другой её вобрал в себя.
Однажды обратил внимание на непонятное для меня действие шершня: он возился с трупом такого же шершня. Бойкий шершень лапками мнёт, мнёт, челюстями давит, давит не-подвижное тело то в одном направлении, то – в другом. Я сперва подумал, что он пытается труп есть, но потом догадался: он приводит его в чувство – окоченевшему делает искусствен-ное дыхание. Помнёт, помнёт, отойдёт, вернётся, опять примется за массирование. Убедился, что не в силах его оживить – затянул погибшего под сотовое гнездо и отправился по своим делам.
И я подумал: «Неплохо бы всем людям знать то, что муравьи и шершни обладают за-мечательными качествами: чувством дружбы, взаимовыручки и доброты – наглядный пример тому, как надо жить в обществе».


   5.             Мраморная бронзовка

  В мае месяце мы семьёй на даче сажали картофель. Сын Михаил с внуком Максимкой копали землю, я набивал лунки, внучка Наташа с перепревшей кучи компоста к лункам подно-сила перегной, невестка Надя с Ниной Евгеньевной в лунки клали перегной, перемешивали его с землёй, ростками вверх клали картофель и загребали. И совсем неожиданно наш рабо-чий ритм обрывает звучный голос Наташи:
– Ой! Червяк! Да жирный!
– В баночку, карасиков ловить будем!
– Деда, боюсь! Он как гусеница!
– Ничего страшного, – и подошёл. – Это не червяк, а личинка какого-то жука. Хочешь узнать?
– Хочу.
– Тогда положим в баночку.
За время работы в баночку мы положили пять белых, похожих на гусеницу, с коричне-вой головкой, личинок.
Я взял литровую железную банку, в дне гвоздём набил дырочек, наполнил её перегно-ем, пустил в неё личинок. Они мигом скрылись. Банку надёжно накрыл мелкой металлической сеткой, поставил её за домик так, чтобы она была на свету, и мог мочить дождик. Всем нака-зал: банку не трогать, с Наташей проводим эксперимент.
– А ты, Наташа, как будешь посещать дачу, так проверяй: если в банке заметишь ка-кие-либо изменения – сразу ставь в известность меня, договорились?
– Согласна. Только, как я узнаю, ведь через железо не могу видеть.
– А ты содержимое банки вывали, посмотри и опять сложи в банку. Если перегной ока-жется сухим, то немного смочи.
– Теперь ясно.
– Вот и договорились.
При посещении дачи Наташа не забывала просматривать содержимое банки.
Прошёл июнь – изменений не наблюдалось. Лишь в середине июля в банке личинок не оказалось, зато появилось пять ярко выраженных перегнойных шарика, размер которых был с мою конечную фалангу большого пальца руки. А первого августа мы всей семьёй держали в руках пять довольно крупных, чёрных, с белыми крапинками по спине, жуков мраморной брон-зовки.
Я тут же решил расширить знания членов семьи о данном жуке:
– Личинка этого жука развивается не только в перегное, её можно встретить в рыхлой почве, в трухлявой древесине, даже в дуплах деревьев и в муравейниках.
И ещё хочу добавить: в природе встречается три вида бронзовок – мохнатая, золоти-стая и вот эта – мраморная. Бронзовок можно считать вредителями сада, поля и огорода, так как они объедают цветки плодовых деревьев, злаковых растений и различных огородных культур.


   6.                Кольчатый коконопряд

  С внуком Максимкой и сыном Михаилом я проехал к железнодорожному мосту порыба-чить. Остановились у протоки. Вышел из машины и сразу обратил внимание на вяло ползаю-щих по песчаному берегу серо-зелёных гусениц.
– Решили перебраться на другой берег? – говорю про себя, – Исключено. Рыбы про-глотят, да и плавать не умеете.
Глянул на сочную, бодро стоящую прибрежную траву, а там, на поясках зелёного тра-востоя прилеплены дольки лимонного цвета. «Так это коконы таких же гусениц, – смекнул я, – но почему они здесь? Вот загадка?! Ни деревьев, ни кустарника, и далеко от леса. Несметное количество таких гусениц я только что видел в городе на тополях».
Взял консервную баночку, пустил в неё гусеницу и положил два кокона. Перед сном баночку плотно закрыл.
Утром, как только встал, заглянул в баночку – гусеницы не оказалось. Убежала? Не должно. Посчитал коконы. Их стало три. «То-то она была вялой», – подумал я. И вот что меня удивило: за одну ночь гусеница смогла себе сплести кокон и превратиться в куколку. Вот чу-до-то. Решил заглянуть в один кокон. Стал разрывать – не тут-то было. Плотный ватник, да и только. Пришлось применить ножницы. Вскрыл, и что же: в коконе лежит тёмного цвета кукол-ка с обозначившимися крылышками, лапками, головкой с глазками. Куколка нервничает, де-лает резкие движения. На двенадцатый день из коконов вышли две рыжие бабочки. Я взял определитель насекомых и пришёл к выводу: вывелись бабочки кольчатого коконопряда – большого вредителя сада и леса. Этому подтверждение – в городе много тополей без зелёной листвы. Я с большим сожалением посмотрел в окно на поврежденные деревья душистого то-поля.


   7.               Оса – полезное насекомое

Однажды, во время обеда, я увидел на окне осу. Она что-то держала в передних лап-ках. Приблизился – в лапках была комнатная муха. Оса потопталась на месте – мухе откуси-ла голову. Да так быстро?! Видно, что это у неё не первая жертва. Потом муху стала повора-чивать с боку на бок, как бы соображая, что дальше делать. Тут же одно за другим полетели вниз крылья мухи. Она, по всей вероятности, знала, что и от лапок в питании пользы нет – удалила их. Лишь после этого с брюшка стала есть муху  Прошло несколько секунд, и от му-хи ничего не осталось. Оса вылетела из кухни.
Фермеры США раньше в столовых вешали гнезда шершня и ос, чтобы они истребляли мух.


   8.               Секрет раскрыли

  Ползают серо-зелёные гусеницы по двору, лезут всюду, даже в дом. Миша собрал их в баночку и говорит:
– Папа, нам учительница рассказывала, что из гусениц получаются бабочки. На пере-мене у нас даже спор был – правда это или нет?
– И ты сомневаешься? А хочешь секрет раскрыть?
Мы взяли чистую стеклянную банку, пустили в неё гусеницу, завязали марлей отвер-стие и поставили на окно. Обеспокоенная гусеница стремилась выбраться из банки, но ничего не получалось. Стенки банки настолько гладки, что она не могла удержаться даже цепкими ножками и после каждой попытки выбраться возвращалась на прежнее место.
Прошло два дня. Наша пленница стала малоподвижной.
– Время подходит обращаться в куколку, – сказал я сыну, – посматривай чаще, чтобы не прозевать, как она будет себе мастерить домик.
Миша в эту ночь дважды просыпался, чтобы посмотреть на гусеницу. Но она была не-движима. Утром заметили: гусеница зашевелилась, стала быстро махать головой, раскачива-ясь, как неваляшка.
– К чему бы это она так? Дай-ка, сынок, лупу.
И скоро нам всё стало ясно: гусеница плела сеточку. Задними ножками цепко держа-лась за подготовленную паутинную площадку, а из её рта вытягивалась еле заметная бле-стящая нить, которую она приклеивала к стенке банки. Вскоре гусеница стала ещё чаще мо-тать головой, словно забегал челнок швейной машинки. Каждые две-три минуты она повора-чивала туловище то в одну, то в другую сторону.
Прошло часов восемь, и чётко вырисовался паутинный домик-кокон, внутри которого она продолжала двигаться. К ночи гусеница замерла.
– Теперь она будет медленно обращаться в куколку, – пояснил я сыну.
Спустя два дня в коконе лежала тёмно-коричневая куколка. На тринадцатый день мы увидели в банке небольшую, цвета охры, ночную бабочку. Кокон был с одной стороны разо-рван, и скорлупка куколки, в которой была бабочка, тоже имела отверстие.
– А теперь бери определитель и узнай, что это за бабочка.
Миша немного полистал книгу.
– Вот она, – ткнул он пальцем в рисунок коконопряда. – Похожа?
– Да, кольчатый коконопряд...
– Можно, я покажу ребятам? – Миша взял банку, – Теперь все поверят, что бабочки сначала были гусеницами.


   9.              Летающий цветок
 
  Скажешь, что цветы не летают?! Летают. Да ещё как! Не веришь? Думаю: когда прочи-таешь то, что я написал, то обязательно поверишь.
В зимнее время у нас на подоконнике с южной стороны выставлено всегда больше цветов. Нина Евгеньевна частенько их поливает, так как в квартире очень тепло.
Однажды она с водичкой подошла к цветам и ахнула:
– Федя! Посмотри: цветок летает! (У нас и впрямь в это время цвели фиалки).
Я в недоумении поспешил к окну и тоже воскликнул:
– Правда, летает! – и засмеялся.
– Чего смеёшься? Не так сказала?
– Нет, нет, всё правильно. Бабочек я тоже называю летающими цветами. Так что ты не оговорилась, попала в сердечко моей мысли.
– Откуда она взялась? Февраль месяц, и вдруг – бабочка?
– Разве я тебе не говорил?
– Нет, конечно.
– Сейчас расскажу.
Как-то в конце августа шёл с дачки домой, на пути увидел большую, разноцветную, с рогоподобным выступом на спине гусеницу. Я её подобрал и пустил в террариум. Через две недели гусеница превратилась в куколку. Больше месяца ждал появления бабочки, но так и не дождался. Потрогал куколку – живая. И я подумал: «Что, если её поместить в земельку подцветочника – продлить ей летний сезон». Так и сделал.
Идут дни, недели, месяцы. Про куколку я уже и забыл. И вот сегодня она о себе дала знать. Сегодня какое число?
– Одиннадцатое февраля.
– Это сколько же понадобилось времени, чтобы из куколки ей превратиться в бабочку?
– Пять месяцев.
– И это в тепле, а на улице она бы ещё находилась в анабиозном состоянии до тёплого времени.
– Объясни, что такое анабиоз?
– Анабиоз – это приостановка жизнедеятельности организма с последующим восста-новлением её при благоприятных условиях.
– Посмотри в определитель: что это за бабочка?
– Я и так знаю. Это подмаренниковый бражник. Он распространён по всей нашей стране. Бражников насчитывается до двадцати видов. Хочешь увидеть бражника, вечером включай свет, и он прилетит к твоему окну. Летом, конечно.
В большинстве своём бражники заслуживают охраны, как замечательно красивые фор-
мы живой природы.
Дорогой читатель, помни: бабочки – это летающие цветы.
Детский писатель-натуралист говорил: «Природу любит тот, кто её знает».

 
 
 
                Тропы таежные…

               Незабываемое детство
               
                Ф.Х.Масловский


  Я родился 26 февраля 1926 года. Отец мой служил в амурском казачестве, мать зани-малась детьми и хозяйством.
Мать рассказывала, что, когда мне исполнился год, она заметила, что я ничего не могу брать правой рукой – рука не поднималась. Дважды меня возили в Благовещенск к костопра-ву, но всё было напрасно. Мать постоянно была в работе, возиться с сыном ей было некогда – так и осталась моя рука на всю жизнь парализованной.
Рос я, как и все дети того непростого времени, как трава в степи…
В 1928 году, когда начались гонения на казачество, отца арестовали и сослали на 10 лет. За эти годы пришлось ему участвовать и в строительстве Беломорканала, и на других важных стройках молодой республики. Мать осталась с пятью ребятишками на руках. Помочь ей было некому: самому старшему Грише едва исполнилось 10 лет. «Крутилась» сама: уход за скотиной, пахота, посевная, уборка урожая, – всё в одни руки.
После ареста отца мать не дала согласия идти в коммуну. Руководитель коммуны Емец, муж младшей сестры матери, забрал на общий скотный двор весь наш скот, един-ственную лошадь Сиротку, весь сельскохозяйственный инвентарь и оставил нам только одну корову и десяток кур.
До высылки отец занимался пчеловодством. Мать после его ареста продолжала дер-жать ульи с пчёлами. Емец каждую неделю посылал людей к ней за мёдом, грабил нашу без-защитную семью. Мы выживали, как могли.
А тут ещё случилась беда: дети устроили в доме пожар. Дров не было – топили соло-мой. Сёстры, Наташа с Верой, затопили печь, а сами заигрались. Уголёк выпал из топки, вспыхнула вязанка соломы, а за ней заполыхал весь дом. Дети испугались, выбежали на улицу. Прибежавшие на помощь соседи и знакомые кое-что успели вынести из горящего до-ма. Дом спасли, но внутри всё выгорело.  Мы остались, в чём были… Знакомые и родные, как могли, помогали погорельцам: приносили старую одежду и обувь, кое-какую домашнюю утварь.
Прожили мы в выгоревшем доме до весны. А весной, не желая вступать в коммуну, с помощью мужа старшей сестры, Куприяна, мать тайно погрузила на телегу оставшиеся от по-жара пожитки, младших детей, кур, привязала к телеге корову, и мы уехали в ближайшее село Толстовку Тамбовского района Амурской области. Так мы бросили свой добротный дом с по-дворьем и простились с родным селом Грибское.
В Толстовке оказалось много пустых домов. Наверное, люди тоже побросали их и уехали искать счастливую, сытую жизнь. За один год мы сменили в селе три дома.
Мать недолго работала на мельнице. Корова давала немного молока. Мы с Гришей хо-дили на соевые поля собирать стручки сои. Грише на озере иногда удавалось поймать в ле-дяной лунке немного вьюнов. На этом немногом семья и выживала. Братья и сёстры школу не посещали.
Так мы прожили до марта 1933 года. В марте Куприян опять перевёз нас к племяннице отца, Орликовой Галине, в Благовещенск. Она нам выделила мазанку для жилья. Мать устро-илась работать на спичечную фабрику. Получала по карточке 400 граммов хлеба на себя и ещё по 200 на меня и Сергея. Остальным карточки были не положены: «сами себе могут за-рабатывать».
Выручали корова и куры. Помню, несколько раз мы водили голодную корову на винза-вод и там поили её бардой. От барды корова пьянела, ревела и бегала по двору.
В это время в Благовещенске был страшный голод. Проходя по городу, мы часто ви-дели людей, которые лежали около тротуаров и, протягивая руки, просили есть. Ночью мёрт-вых собирали, грузили на телеги, свозили на кладбище и хоронили в общих могилах.
Мы часто ходили на берег реки Зеи, где из вагонов разгружали россыпью зерно, в угольном шлаке выбирали зёрнышки, дома хорошо их очищали, варили и утоляли голод.
Однажды в нашем доме появился отец матери, наш дед Поправко Моисей. Он несколь-ко дней побыл с нами, посмотрел на нашу жизнь, потом, ничего не сказав, ушёл неизвестно куда. Через некоторое время кто-то из земляков рассказал матери, что видел деда на клад-бище – он лежал на могиле и ел глину.
В Благовещенске началась паспортизация. Власти прописывать нас не стали, сказали: «Откуда приехали, туда и уезжайте».
В мае неожиданно на улице мать встретила Масловского Петра Ивановича – племян-ника моего отца. Он рассказал ей, что с семьёй едет в низовья Амура, где живут наши род-ственники и земляки и пишут, что там жить можно. Пётр согласился взять с собой и нашу се-мью. Мать продала корову, кур, купила несколько мешков зерновых отходов, оставила деньги на дорогу. Пётр привёз в Благовещенск свою семью из Коникургана, где они жили.  Они с ма-терью купили билеты на пароход, и мы, погрузившись на «Колумб», поплыли.
Пароход был забит людьми – все бежали от голода. Ночью на палубе люди спали так плотно, что некуда было ногу поставить.
На камбузе из крана постоянно бежал кипяток. Из мучных отходов мать натирала ша-рики и опускала их в чугун с кипятком. Мы ложками хлебали это «варево», которое называ-лось «затирухой». От такой пищи животы наши постоянно болели. Мы постоянно хотели есть.
Чтобы отвлечь себя от чувства мучительного голода, мы поднимались на вторую па-лубу, проходили на корму и долго смотрели, как огромное колесо деревянными пластинами хлопало по воде и двигало наше судно.
На пути пароход несколько раз останавливался, причаливал к берегу и загружался дровами. Швырок (так называли дрова) местные жители специально заготавливали для паро-хода. Когда пароход пристал у села Пермское, дядя Петро сказал нам, что здесь начали строить город. Часть людей сошла на берег. Думаю, это были строители.
В один из солнечных дней нас посадили на  шлюпки и высадили на сушу против Биль-бинского утёса. В двух километрах от него находился рыбацкий посёлок Застрельщик. Там жили наши соседи по Грибскому.  Взрослые пошли искать посёлок, а мальчишки накопали червей, и Гриша закинул в Амур закидушки. Мы мигом наловили ведро касаток, а девочки сварили уху. Наконец-то, за долгое время ухой мы утолили голод. Вернувшаяся из посёлка мать была очень довольна.
Земляки с Застрельщика приехали на лошадях, погрузили в телеги вещи и увезли нас в посёлок. Нас приютила семья Маловичко.
На Застрельщике уже был организован рыболовецкий колхоз. В трёх-четырёх кило-метрах от Застрельщика, на протоках Авали и Халан, было организовано подсобное хозяй-ство. На пашне уже была высажена картошка. В пяти километрах от подсобного хозяйства создавалась перевалочная база для отправки продуктов и товаров на вновь организовавший-ся прииск Дяпп. Груз с Халана на Дяпп (22 километра) доставлялся по бездорожью на вьюч-ных лошадях. Путь проходил по марям и через сопки. Всё это дядька Петро узнал от колхоз-ников и решил устроиться работать на прииск.
Колхозники Застрельщика обосновались неплохо, не голодовали. Они сажали огороды, держали коров, ловили рыбу. Мы тоже стали заниматься рыбной ловлей, а пойманную рыбу меняли на картошку. Этим и питались – ни хлеба, ни муки не было.
Вернулся с прииска дядька Петро и сообщил:
– Начальство сказало, что у нас большие семьи, а работников нет, поэтому нас на при-иск завозить невыгодно. Нам предлагают поехать на покос и там заготавливать лошадям се-но. За эту работу они будут давать нам месячные пайки: муку и прочее. Я на эти условия со-гласился.
С Халана на вёслах пригнали большой кунгас. Две наших семьи и припарковавшийся к нам с семьёй Розвезев Семён погрузились на кунгас и поплыли. Остановились в Пригородно. Там я впервые увидел китайца. Доплыли до базы Халан, вышли на берег. Сразу бросились в глаза лежавшие в траве опухшие, чёрные на лицо люди. Нам сказали, что это высланные кир-гизы, которых привезли на работу. (На следующий год я узнал, что их увезли обратно).
На формировавшейся базе был построен домик, небольшой склад и конюшня.   Невда-леке, на кривуне протоки, стоял дом, обмазанный глиной. Сделан он был наспех.  Там жила семья эстонца Питтая.
Берег утопал в высокой, в человеческий рост, траве пырее.  Рядом протянулась осино-вая рёлка. Было видно, что здесь человек никогда не ходил. Комаров было несметное коли-чество. Они нападали на «свежего» человека, как мухи на мёд.  Мошка и мокрец лезли в уши, глаза, нос, рот…
Взрослые получили инвентарь для косьбы и уборки сена и паёк продуктов, чему все были очень рады.
Знатоки местности сопровождали нас к месту покосов, которые находились вниз по те-чению. Высадили на берегу проточки, которая называлась Малый Халанчик. Выгрузили ин-вентарь, продукты, вещи. Провожатые отчалили и погнали кунгас обратно. Мы остались на необитаемом острове наедине с природой.
Сразу же все дружно приступили к строительству шалаша. Одни рубили тальниковые ветки для каркаса, другие подносили к нужному месту, третьи вязали каркас, четвёртые коси-ли траву. Мы, малыши, стаскивали сухостой для костра. Когда шалаш, похожий на простор-ную юрту, был готов, Гриша пошёл рыбачить, а матери стали замешивать тесто для лепёшек.
К вечеру были готовы и «дом» для проживания, и ужин. Как все радовались такому ужину, ведь целый месяц у нас не было мучной крошки во рту.
Место в шалаше распределили на три семьи. Постелили постель и стали ложиться спать. Тут же нас атаковали большие рыжие комары. Я не находил от них никакого спасения.
На другой день взрослые стали косить сено, а мы принялись обследовать окрестность. Вблизи от нашего жилища мы обнаружили небольшое озеро, заросшее кувшинками. Там в изобилии водились гольяны и ротаны. Позже мы их ловили больше для забавы, предпочитая им большую рыбу: сомов, щук, карасей, касаток, чебаков.
Мы находились на пойменных лугах. Трава там росла сочная, высокая, поэтому у ко-сарей дело продвигалось быстро. К тому же стояла прекрасная сухая погода.
От укусов мошки у меня постоянно зудилось за ушами. Я расчёсывал их до кровавых болячек. Запах крови ещё больше привлекал мошкару. Спасения от неё никакого не было.
Летом из Благовещенска к нам приехала родственница Зоя. Какой-то кремовой мазью она смазывала мои уши, и от этого становилось немного легче.
Основной нашей пищей были пресные мучные лепёшки и рыба. А хотелось поесть и чего-то другого. Однажды мы поймали несколько щук и пристали к матери, чтобы она нам их поджарила. Мать нас убеждала, что для поджаривания нужно масло, а его нет. Мы настаива-ли на своём. Тогда мать налила в сковороду немного воды и стала «жарить» рыбу. Мы окру-жили костёр и наблюдали.  Вдруг сковорода треснула и раскололась…
– Ну вот, – сказала мать, – теперь не на чем будет и лепёшек испечь.
После этого мы, чувствуя свою вину, несколько лет не просили у матери ничего жаре-ного. А когда на паёк стали выдавать масло, жарить рыбу было просто не на чем – сковороду негде было купить.
Игрушек у нас не было, а поиграть очень хотелось. Мы брали трубчатое растение бо-лиголов, очищали от листьев, привязывали ободранное с тальника лыко – получалось ружьё. Два прута превращались в лошадь и кнут. Мы садились верхом на «лошадь» и, погоняя её «кнутом», «гарцевали» по берегу озера.
Приближалась осень. Нас перевезли на Алан, за два километра от нашего шалаша. Там надо было копать картошку. Предложенное нам для жилья помещение оказалось про-сторным. Верхняя часть нового жилища срублена из тальника, было 2 маленьких окошечка, крыша засыпана землёй, на ней рос бурьян.   
Когда стали убирать урожай картошки, с питанием стало легче. Мы разводили костёр и на углях пекли клубни. Потом, обжигаясь обугленным недопеченным картофелем, набивали себе животы. Руки и рты у нас были постоянно чёрными. Мы, детвора, напоминали чем-то пещерных людей.
Мебели у нас, конечно, никакой не было. Вдоль стен располагались нары – настилы из тальника, покрытые сухой травой. Одеялами служили рядна – покрывала. О простынях – и говорить нечего…
Наступила зима. На пятерых у нас была одна пара подшитых валенок, в которых мы по очереди бегали на улицу «по нужде». Пол в помещении земляной и, конечно же, холодный. Наши босые ноги были постоянно красными и чумазыми. Мыться негде и не в чем. Ванна ис-пользовалась для стирки белья. Так что зиму мы проводили постоянно на нарах.
Дров не было, поэтому каждый день кто-то ходил на другой берег Авалей, чтобы нару-бить сухого тальника: на нашем берегу тальник не рос.
Долгими зимними вечерами на нарах детвора устраивала игры или рассказывала поба-сёнки.
Голодно, холодно и плохо было не только нам. Осенью на необжитый Халан привезли 30 семей репрессированных и высланных с Приморья. Людям выдали лопаты, топоры, пилы и сказали:
– Вот здесь обживайтесь – по этой осиновой рёлке в один ряд стройте себе жилища.
Люди, торопясь, понастроили себе землянок и полуземлянок, потом приступили к стро-ительству бани, пекарни, магазина, медпункта, школы. Так появился посёлок – перевалочная база Халан, которую впоследствии называли Резиденция Халан.
Когда в посёлке открыли магазин, мать устроилась туда уборщицей.
В один из солнечных дней февраля 1934 года в обеденное время в наше жилище зашёл стройный, средних лет мужчина. Гриша сразу узнал в нём отца и закричал:
– Тятя! Тятя пришёл!
При появлении отца мы все замерли на месте от неожиданности. Только присутствую-щие при этом взрослые, улыбаясь, жали ему руку и говорили:
– Хорошо, что ты вернулся, Харитон!
Отец затянул в помещение санки, развязал мешок, достал печенье, угостил всех ре-бят, потом подозвал меня, зажал между коленками и стал поглаживать голову. Потом он по-просил Сергея сбегать в Халан и сказать матери, что он приехал. Сергей влез в подшитые валенки, теплее оделся, прикрутил к валенкам лыжи, сделанные из клёпок деревянной бочки, и побежал.
Сколько времени прошло до прихода матери – не знаю. Одно запомнилось: всё это время я стоял зажатый коленями отца.
Сергей рассказывал: когда он пришёл в Халан и сообщил матери, что вернулся отец, она, бросив работу и ничего не видя от слёз, проваливаясь по колено в снег, с трудом выка-рабкиваясь, не шла, а бежала домой. 
До сих пор помню встречу родителей. Запыхавшаяся мать заскочила в помещение и встала у стенки, потом в слезах сказала:
– Как же ты нас нашёл?
Помолчав, отец ответил:
– С Божьей помощью.
Медленно встал и подошёл к плачущей матери.
Потом мать немного успокоилась. Стали подходить с работы взрослые и быстро орга-низовывать по такому случаю обед. Петро достал откуда-то немного алкоголя, присутствую-щие сели за стол и, пообедав, долго-долго о чём-то говорили…
На другой день отец с матерью пошёл в Халан, чтобы устроиться на работу. Его сразу приняли, так как у него было две «солидные» специальности – прораб и десятник. Он приоб-рёл их в зоне – учился по вечерам. Там же работал по этим специальностям.
Вскоре отец договорился с дедушкой Пантюховым, и наша семья перебралась в его домик, в Халан, где тятя руководил стройкой. Дети начали ходить в школу.
К сентябрю 1935 года в Халане открыли школу с двумя классными комнатами, между которыми находилась проходная дверь, и можно было переходить из класса в класс. Рядом с одной комнатой находилась учительская, рядом с другой – небольшая сцена для выступле-ний.
В классах мы сидели на скамейках и писали на дощатых столах. Ученикам выдавали карандаши в 5-7 сантиметров длиной и тетради из серого картона, в которых было по 8 ли-стов. Их называли «грифельная тетрадь» и «грифельный карандаш». Написанное в тетради карандашом можно было стереть сухой тряпочкой и на этом месте продолжать писать. Одна тетрадь на весь год и на все предметы. Такими тетрадями можно было пользоваться 2 года.
В ноябре, катаясь с братом Сергеем на речке, я сломал правую руку. Фельдшер по фа-милии Куратчик наложил мне на сломанную руку фанерку, крепко забинтовал и сказал:
– Месяц в школу ходить не будешь. И читать тоже… 
Но отец посоветовал мне не прекращать занятие чтением, и я каждый день читал бук-варь (букварь выдавали один на троих), который приносили мне мальчишки. Через месяц по-вязку с руки сняли. А 8 Марта на родительском собрании учителя мне вручили подарок – ма-териал на штанишки.
На Дяппе открыли семилетку, и после окончания 4-го класса я должен был идти туда продолжать учёбу. Я очень не хотел уходить из дома и плакал.
На Дяппе меня, как и других учеников из небольших населённых пунктов, определили в интернат, выдали наволочку под матрас и подушки, которые мы набили сеном. На них и спа-ли.
В первый год обучения в новой школе я очень тосковал по дому. Осенних каникул у нас не было. Домой отпускали только на 2 дня на праздник 7 Ноября.   
Когда я возвращался в Дяпп, мать собирала мне в сумочку бутылочку молока и чего-нибудь печёного.
После окончания 7-го класса мы сдали 11 экзаменов, после чего нам выдали большие красочные свидетельства. Мы вернулись домой. А через 10 дней началась война – Гитлер напал на Советский Союз.
Так закончилось моё детство.
 


                Родом из детства

  Как возник замысел этой книжки? Ведь я не литератор, всю жизнь проработал школь-ным учителем. Откуда же появилось это желание – рассказать о том, что особенно мною лю-бимо, что так часто приходит на память, когда оглядываюсь на прожитые годы?
И всё чаще стал видеться мне во сне уже давно исчезнувший с лица Земли Халан –  малая моя родина. Места моего детства...
Халан – это небольшой посёлок с приземистыми домиками, начальной школой, магази-ном, конторой, медпунктом, баней, наспех срубленными из маревой лиственницы и белокорой осины. Нижняя часть домика до окон обычно погружалась в вырытый котлованчик. Крышу делали пологой, из протёсанных жердей, она же служила и потолком, а сверху закрывалась слоем из прошлогодних листьев и утеплялась землёй. Домики были больше похожи на складские погреба. Зимой в них всегда было тепло, а летом прохладно.
Выйдешь за калитку, посмотришь кругом — дух захватывает. Вот плоскодонное озеро. Летом оно сплошь покрыто жёлтыми кувшинками на длинных нитевых стеблях.  От озера к речке идет извилистая протока. Какие пышные тальниковые ветки повисли над ней, как бы кланяясь и благодаря за прохладную воду...      
А сам поселок! Каким важным представлялся он мне! Ведь через него доставляли про-мышленные и продовольственные товары золотодобытчикам приисков Дяппе и Агние-Афанасьевска. Разные грузы прибывали с Киселёвской перевалбазы в Халан на огромных, как тогда мне казалось, деревянных халках «Пильда» и «Лимури». Халки делали свои же ха-ланцы и именовали их в честь ближних горных стремительных рек. Помню, конечно же, названия катеров, которые цепляли халки: «Вьюга» и «Арагви».  Почему  этот  старый, с вмя-тыми боками и старческой одышкой катер носил красивое имя далёкой кавказской реки, до сих пор не знаю.
Мы, мальчишки, любили встречать «Вьюгу» и «Арагви». Кроме грузов, они привозили на халках весёлых студентов, родственников, гостей и молчаливых, нахмуренных тревожных новопоселенцев.
В такие дни на берегу всегда было людно и весело. Халки два дня разгружались и сно-ва уходили за грузом, а мы ждали их возвращения. семидесятипятикилометровый водный путь от Халана до амурской пристани Киселевка хотя и не длинен, зато запутан протоками с загадочными названиями: Дарахта, Авали, Халан, Лимури. Ни один отплывающий первопут-ник, боясь заблудиться в лабиринтах проток, не решался сесть за вёсла без провожатого.
А сколько здесь было всякой рыбы! Двухкилограммовые, словно отлитые из чистого серебра, сладковатые на вкус лимуринские караси; упругий, с бурой «ватерлинией» и золочё-ными плавниками хариус – «царская рыба»; пёстрый, с бурой спинкой, зубастый ленок. А двухпудовые таймени, осётры и калужата со светящимися жемчужинками-глазками, а бронзо-вый, смышлёный, сильный и быстрый желторотый сазан...
Но Халан — это не только вода и рыба. Это обилие кислой краснобокой клюквы, сине-сизой голубики, сладко-вяжущих ягод черёмухи и диких яблочек, это поляны дикого лука и черемши, это смолистый дух стланиковых шишек и многочисленные табунки куличков и уток.
Как-то поймали мы пять осиротевших жёлто-зелёных пуховичков-утят и два с полови-ной месяца растили их. Хлопот было на всё лето. Все дивились нашим утятам, когда они ухо-дили со двора на озеро, плавали, питались там, а на ночь возвращались домой. С домашними утками наши приёмыши почему-то не сходились и на озере всегда сторонились их, плавали сами себе особнячком и без гоготания. Взрослые говорили: «Подрежьте крылья, а то улетят», но мы этого не стали делать. И вот в один из сентябрьских дней пролетала над озером стая диких уток, и, как по команде, наша пятёрка вспорхнула и устремилась вдогонку. Нам было и обидно... и радостно за них. До самого вечера только и шёл о них разговор.
А еще очень живо помню, как делал лодку отец. И какая она вышла из его рук — лад-ная, легкая: так и подмывало сесть в неё, взять в руки вёсла и плыть, плыть в самую даль-нюю амурскую даль.
С детства, кроме Халана, мне полюбились посёлок Агние-Афанасьевск и пристань Ки-селёвка.  Агние-Афанасьевск – село в 90 километрах по шоссейной дороге от Киселёвки. Оно расположилось в межгорной долине ключа Большая Бора. С севера, запада и востока село зажато тремя высокими крутобокими сопками, и лишь южная сторона открыта для большого солнечного света.
Зимой сопки, как богатырские щиты, так надежно заслоняют поселок, что снежные бури редки здесь, а снег опускается так плавно, что, кажется, каждая снежинка ложится точно на приглянувшееся ей с поднебесной высоты место. И при этом полном спокойствии сверху, от вершин сопок, доносится сказочный гул.
А какое чудо – горный лес в сентябре! Глянешь в любую сторону, и невольно вырвется: «Золото, чистое золото!». И бездумно очарованный часами плутаешь лесными тропками, мяг-кими от игл лиственниц.
...Когда поднимешься на вершину киселёвской сопки и глянешь в северную даль — дух захватывает. Амур – неоглядный, могучий. Тайга... До самого горизонта. Кажется, бесконечно тянутся горные цепи с могучими хвойными деревьями, полянками багульника, непроходимы-ми зарослями метельчатого ерника, черной ольхи, ржаво-войлочными коврами мхов с топкими и вязкими марями, с малыми и большими звонкими ручьями. Там, в таежных зарослях,  живут крупные, высоконогие лоси с «серьгой» на шее и тяжелой «лопатой» – рогами на голове, стройные изюбры с желтоватым «зеркалом» у хвоста, лохматые медведи, поджарые, неуто-мимые в беге волки и увальни-росомахи – гроза белок, бурундуков и рябчиков.
А вот пушистые запасливые белки, черные осторожные глухари, хохлатые доверчивые рябчики, кудахтающие бесовским хохотом белые куропатки, большеклювые умные вороны, рыже-серые сойки с пушистым оперением и длинным хвостом, очень подвижные и крикливые акробаты-поползни, сказочных расцветок бабочки и зелёные кузнечики-трескуны...
Как забыть такое? И окончив институт, с дипломом учителя возвращаюсь я в родные места, в мою Ульчию. Домой...

 Школа, школа, школа…

      

                Память детства

  Как-то, до ухода на пенсию, я прочитал: чтобы сон был здоровым, спокойным, засыпая, полезно вспомнить собственное детство. Я последовал этому совету и не жалею, мне стали сниться места моего детства. А детство и юность я провёл в посёлке Халан  Ульчского райо-на Хабаровского края. В девять лет, я хорошо помню, как на моих глазах на месте многочис-ленных озёр и болот, вблизи мари, где никогда не хаживала нога человека, на левом берегу, в излучине протоки Халан создавалась перевалочная база Халан.
Мы, мальчишки, невзирая на наши невзгоды, были рады такому дикому месту, хотя ле-том в утреннее, вечернее и ночное время нас одолевали комары, а день-деньской – мошка. И эта мизерная тварь почти круглосуточно занималась переливанием крови из наших организ-мов в свои ничтожно маленькие животики.
Всё лето от укусов мошки у меня за ушами не сходили болячки, которые постоянно че-сались, и я их расцарапывал до крови. Какой только мазью не мазался. Всё было бесполезно. Гнус пил человеческую кровь. Но, не обращая внимания на все издёвки насекомых, мы посто-янно находились на улице. Любое детское занятие всегда приносило какую-нибудь пользу нашим семьям. В считанные минуты мы могли на крючок поймать леща, чебака, касатку. А в затопленных водой кочках голыми руками можно было поймать даже серебристого карася. В ягодную пору за день набирали до двух-трёх вёдер иссиня-сизой витаминной кисло-сладкой голубицы или ведро клюквы, ягода которой цвета румяного яблока. Не было проблемы и набрать два-три мешка стланиковых орешек.
Перевалбаза работала. В это время от Киселёвки до прииска Агние-Афанасьевска строилась шоссейная грунтовая дорога. И через десять лет по девяностокилометровому гор-ному перепаду пошли автомашины. Необходимость в базе Халан отпала. Посёлок закрыли. Люди выехали, а память о Халане осталась.
Я тосковал по одичавшему Халану. Списался с таким же, как я, пенсионером, бывшим директором Быстринской школы Куракиным Леонидом Евстафьевичем. Договорились: он на моторной лодке свозит меня на Халан, а я покажу ему ягодные места.
Из Комсомольска до Быстринска на «Метеоре» я доехал за четыре часа. Для поездки на Халан у Леонида было подготовлено всё. И третьего октября мы решили отчалить от пес-чаного берега посёлка лесников. Я устроился на переднем сиденье. Леонид веслом оттолкнул лодку, завёл подвесной мотор и взял курс на середину Амура. Неспокойный, но умеренный Амур похлёстывает с обоих боков дюралевую лодку, как бы торопит нас на встречу с Хала-ном. И скорость лодки в сорок километров с добавкой десятка километров течения реки нам дали возможность быстро поравняться с Больбинским утёсом. У Больбинского утёса, в за-щищенном от северных ветров распадке, до войны и в войну жило несколько семей рыбаков.
Утёс-богатырь по срезу монолитной стены явно заявляет о том, что он упрям и твёрд. Перевалили Амур. Плывём вдоль левого пойменного берега. Я приблизился к Леониду и на ухо кричу:
– Здесь в тридцать третьем заднеколёсный пароход «Колумб» на песчаный берег вы-садил нас – три семьи бежавших из голодного Благовещенска. А в трёх километрах от берега был посёлок Застрельщик, в котором проживали наши земляки. Мы только сошли на берег, как мои старшие братья Гриша и Сережа на закидушки мигом наловили ведро касаток. Мы тут же их сварили и утолили голод.
Вышли на простор Амура. Ветер-низовик навстречу нам гонит большие волны. Мотор работает безотказно, лишь в момент покидания гребня волны взвизгнет циркулярной пилой.
Пять минут, и мы заходим в начало протоки Дарахта. Справа – обрывистый глинистый берег, поросший сплошным тальником. За ним, на открытом месте, стоит фонарь речников –створой называется. Гляжу и не узнаю места. Здесь был небольшой островок, покрытый раз-ноцветной лозой. И с левой стороны островка катер «Вьюга» всегда проводил пятидесятитон-ную деревянную халку, на которой был шкипером мой отец. Здесь же, однажды, в малую воду руль халки задел песчаное дно и выдернул из кормы пару досок. В халку хлынула вода, и она застряла на мели. Все, кто был на халке, поспешили на берег, так как понимали, что от загру-женных в трюме сухих химикатов сразу пойдут отравляющие газы. Так оно и случилось. Но охранник груза на халке забыл винтовку и вернулся. Спустился в кубрик, схватил оружие, высунулся из кубрика по пояс и сник. Отец ринулся к нему, вытянул его на палубу и тоже сник. Люди заволновались. Подоспел матрос с катера. Взбежал по трапу, подхватил обоих под мышки и вынес на берег. Отец дышал. Охранник был мёртв. Отца на катере увезли в Софийск и в военном госпитале вылечили. Об этом расскажу Леониду на стоянке, сейчас не буду отвлекать, а то зарулит в тальники. А вот почему протоку назвали Дарахтой, и кто назвал – я до сих пор так и не знаю. Помню одно: в войну против Застрельщика рыбаки халанской ба-зы осенью ловили кету, и много попадалось сазанов. Моя сестра Наташа – рыбацкий повар – варила сазанов и из мяса удаляла все кости. Мясо потом перемешивала, обжаривала и полу-чалась рыбная каша, которую рыбаки называли дарахтой. Ели без хлеба.
Пока я всё это перекрутил мозгами, мы уже зашли в первую излучину Дарахты. В войну на правом высоком и ровном берегу был небольшой сухопутный аэродром, с которого двух-крылые самолётики перевозили на прииск Агние-Афанасьевск по два мешка муки, так как гу-жевой транспорт не успевал золотопромышленникам доставлять муку. И как сейчас помню: обрывистый глинистый берег был весь поражен гнёздами легкокрылых стрижей. И гудящих самолётов не боялись. Сейчас гляжу – гнёзд нет. Большая излучина вывела нас к бывшей колхозной заимке. Колхоз имени Менжинского располагался на Халане в восьми километрах отсюда. Миновали место бывшей заимки, и с левой стороны нас встречает узкая, заросшая тальником, проточка.
– Эта проточка ведёт к Застрельщику, – говорю я. – По ней мы, беженцы, на кунгасе плыли на Халан.
Дарахта кончилась. Заходим в подкову – слияние четырёх рек: Дарахты, Авали, Лимури и Халана. Направо пошли Авали. Мы круто поворачиваем налево и направляемся к устью гор-ной, с водой, как слеза, реки Лимури. А каких здесь зимой рыбаки ловили карасей! Серебри-стые! Больше одного карася на сковороду не поместишь, а жареный – сладкий, пальчики об-лижешь. Лимуринские – называли их рыбаки.
На левом высоком берегу устья реки Лимури, в окружении приречных луговых трав, голубичника и лекарственной черемши, утопая в черёмуховых деревьях, благоухал татарский посёлок. Здесь, слева от устья Лимури, и берёт начало протока Халан. Но что интересно, в детстве, когда мы на вёсельных лодках заплывали в Халан, хорошо видели вьющуюся водя-ную жилку, которая разделяла мутную халанскую и прозрачную лимуринскую воду. Оказыва-ется, чистейшая лимуринская вода смешивается с мутной дарахтинской и по обмелевшей во-сточной стороне подковы идёт навстречу лимуринской. Пройдя полуторакилометровый путь, питает протоку Халан. В детстве я никак не мог сообразить, как это всё получается. Оказыва-ется: мутные воды Дарахты намного напористей затухающих вод Лимури. Опять я подсел к Леониду и говорю:
– Как думаешь, Халан – чьё название?
– Не знаю, – задумчиво сказал Леонид.
– По всем научным догадкам Халан – название нанайское.
– Возможно. Исследованием не занимался. В моей жизни главным было – обучение и воспитание детей. Сейчас увлекаюсь рыбалкой.
– А здесь было Пригородное? Так, кажется? – спросил Леонид. – Наши сюда плавают картошку сажать. Выращивают картошку, рыбу ловят, ягоды собирают, охотятся...
Леонид говорит, а я думаю: «Подсобное хозяйство назвали Пригородным, а города и близко не было. Но хозяйство было большим. Одних коров – голов сто. Держали лошадей и свиней. Выращивали картофель, капусту, морковь, турнепс, смородину. Посёлок был боль-шим и оживлённым. Для нормальной жизни сельчан здесь было всё. Сейчас и следа не ви-дать от многочисленных построек. Где заросло тальником, где в большие воды размыло бе-рега».
Проплыли по прямой километра два, и опять вспомнилось местечко, где проживали мои родные: две семьи Поправко, семья Масловского Ивана и фонарщик дед Мрязев. С противо-положной стороны, по проточке, мы всегда весной плавали на берёзовую рёлку за черемшой, а в мелкие воды в проточке руками ловили карасей. (Рёлка – это удлинённое возвышение в пойменном месте). Вода в Халане иногда была такой малой, что в некоторых местах мы ходи-ли пешком по дну реки.
…Прошли за поворот. По левой стороне на самом высоком, какие здесь есть, берегу я увидел лиственничный лес и вспомнил, как мы в детстве здесь, у самого берега, обнаружили стоянку аборигенов. На месте стоянки были следы очага, брошенные деревянные стрелы и луки. По всей вероятности, аборигенами были нанайцы, и они первыми дали протоке имя Ха-лан, которую под этим названием увековечили на картах Хабаровского края. Халан – протока пойменная, как змейка, извилистая, протекает по глинисто-песчаному грунту и на крутых по-воротах сильно подмывает берега.
Пятый километр халанского пути – пятая излучина с прямым углом и с небольшим уловом, на котором мы с братом Сережей ставной пятнадцатиметровой сеточкой за ночь вы-лавливали до тридцати хвостов летней кеты. А на правом берегу этого поворота до войны не-сколько лет действовал палаточный пионерский лагерь. Рядом находится большое плоско-донное, не поросшее кувшинками, карасиное озеро. Из него мы на три удочки за утрянку вы-кидывали на берег более пятидесяти серебристых карасей. Это озеро местные жители стали называть Лагерным.
Ещё километр, и мы будем в посёлке Халан, бывшем, конечно. Поравнялись с Аммо-нальной проточкой, и я попросил заглушить мотор.
– Зачем? – спросил Леонид и удовлетворил мою просьбу.
– Немного познакомлю с прошлым Халана. Мотору спасибо, пусть немного отдохнёт. Будешь слушать?
– Зачем же я ехал сюда? Слушаю, – и потёр пристывшие кисти рук.
– С этой проточки и начинался посёлок Халан. На левом берегу её был небольшой ам-мональный склад, который круглосуточно охранялся военизированной охраной. А справа от проточки, видишь, стропила торчат?
– Вижу.
– Это был склад для муки. Рядом стоял мазаный дом эстонца Питтая. Он был первым поселенцем Халана. Дальше, вдоль берега, были поставлены склады для продуктов, това-ров,  технический склад. Чуть дальше – конюшня лошадей на пятьдесят. От базы на север и на юг располагался посёлок с начальной школой, медпунктом, почтой, баней. В посёлке был организован колхоз овоще-молочного направления.
Леонид повернулся к мотору.
– Обожди, не заводи. Хочу рассказать один случай.
– Тогда валяй. Нам всё равно торопиться некуда.
– Вот и хорошо. Слушай. Против нашего домика простиралось озерцо. Да и вообще наша деревушка почти со всех сторон омывалась водой. Поэтому основным видом транспор-та в летнее время была лодка. За черемшой – на лодке, рыбу ловить – на лодке, на покос – на лодке, за голубицей – на лодке, за орешками стланика – на лодке, даже дрова заготавливали на лодках и только летом. Лодка нам нужна была, что крестьянину лошадь. Вот отец и сделал лодку.
В один из майских дней братья и сёстры ушли в школу, отец – на работу, мать около дома картошку сажала. А я от радости, что у нас своя лодка, решил покататься на ней. Грести вёслами не умел. И решил вообразить: лодка – катер, я – мотор, ноги – винт. Развернул у бе-рега лодку, закатал штанишки, сел на корму, оттолкнулся и замотал ногами. Вода забурлила, я зафыркал, и лодка двинулась вперёд.
В это время на берегу появился Чинарёв Витька. Я решил похвастать перед ним своей смекалкой и постарался глубже опустить ноги, чтобы произвести более сильные толчки. Лод-ка двинулась быстрее. Я крикнул: «Витька, смотри!» И – бултых! Ногами ощутил дно, выпря-мился (плавать не умел, конечно) и, сознавая, что стою лицом к берегу, поспешил идти. Сде-лал два шага, чувствую, моя голова стала освобождаться от воды. Напряг силы и, захлебы-ваясь, выхожу из воды. На берегу стоит растерянный Витька, к воде подбегает испуганная мать. Я вышел на берег, от испуга дрожу, зубами щёлкаю и молчу, а теплые счастливые слё-зы текут и текут по холодным щекам.
– Надо же, такой маленький и не растерялся!?
– Перед лицом смерти, – добавил я. Леонид улыбнулся и сказал:
– Показывайте, где вы тут жили.
– Не торопи, готовь мотор. А дальше, за бывшим посёлком, река по-прежнему петляет. За вторым поворотом справа берёт начало Малый Халан. И километров через пять он опять впадает в этот Халан. Недалеко от его впадения есть озеро Соломи, туда-то все и ездили за орешками. С этого места основное русло реки становится намного уже, и поэтому скорость течения увеличивается вдвое.
А когда мы приплыли из Застрельщика на Халан, нам сразу выдали паёк, косы, грабли, вилы и сопроводили на Малый Халан. Мы там на три семьи соорудили травяной балаган и до осени жили в нём. Там-то я и получил первое крещение с мошкарой. Хватит. Заводи.
Леонид дёрнул накрученную на маховик бечеву, мотор взревел, и водителя обдало го-лубым дымком. Я вытянул руку в направлении Аммональной проточки. Леонид включил ско-рость. Лодка рванулась вперед. В считанные секунды мы проскочили проточку и вышли на открытое место – край озера. Воды много. Отметка на тальниках показывает, что уровень во-ды недавно был на метр выше.
– Вот это да! – удивился я. – Когда мы здесь жили, таких подъёмов не было. Хорошо, что люди выехали, а то страдали бы сейчас.
Я показал, куда пристать. Место нашего домика было незатопленным. От домика со-хранился обтёсанный столб. Стоит, как памятник нашему дому. По заросшей дорожке – зве-риная тропа. Леонид пригнулся, сказал:
– Лоси прохаживаются.
– На озеро ходят. Сочными корнями кувшинок лакомятся. Оно за бывшей баней, неда-леко.
Мы вернулись к лодке и проплыли вдоль берегов озера. Я показал ягодные места, и мы причалили на краю бывшего посёлка, где было кладбище.
– Федор Харитонович, почему это место выбрал?
– Здесь было кладбище. Переночуем, земляков помянем. Вышли на берег, походили, следов кладбища не обнаружили.
Заросло кустарником, деревьями. Берёзовые и осиновые листья шуршат под ногами: отжили мы, отшумели, пошли на покой, как и ваши земляки. Мне стало грустно.
– Лёня, можно тебя так называть, не обидишься?
– Конечно, я же моложе вас.
– Видишь остров?
– Слона да не приметить. По периметру километра два, если не больше.
– Он интересен тем, что своей поверхностью ребрист, как стиральная доска: невысокие рёлки, как меридианы, пересекают весь остров с севера на юг. Рёлки покрыты корявой ветлой и редким осинником. Между рёлками даже в мелководье в распадках сыро и глухо. Для наших коров это было любимое пастбище. Берег острова открыт от кустарниковой поросли. Летом мы ходили по берегу, на удилищах тянули блёсны и выдёргивали бронзовых щук. Чаще всего щук ловили с лодки. Куда бы ни плыли, всегда брали с собой блесну, а то и две. Щука настолько хитра и сообразительна, что почти каждый раз, как попадётся, выпрыгнет из воды, зубастую пасть откроет и трясёт головой, аж блесна звенит. Иногда и выбросит. Бывало, по два раза выпрыгивала. Мы всегда старались быстрей подтянуть её к лодке и выдернуть из воды. Однажды я на оморочке водил блесну, и попалась такая щука, что оморочку тянула. Я боялся её выдернуть в оморочку, могла опрокинуть. Степаненко Павел, товарищ, они жили у берега озера, увидел меня и удивился: я не гребу, а оморочка движется с приличной скоро-стью. Он и закричал:
– Федька, тебя что, водяной катает?
Леонид просиял улыбкой.
– Щука выбилась из сил. Я тихо-тихо на вёслах завёл её вон в тот заливчик, вышел на берег и крючком выдернул её из воды. У щуки бока были бронзовые, спина чёрная и покрыта мхом. Одной рукой поднять не мог. Дома замерил – оказалась в сто сорок сантиметров. На котлеты пошла.
– А почему вы сказали: бронзовых щук ловили?
– Почему? Видишь, какая вода, что заварной чай. Мой сват, Кузнецов Леонид Василье-вич, это озеро называет Керосиновым. Он цвет воды сравнивает с керосином. Каждый по-своему на всё смотрит. От долгого пребывания рыб в такой воде чешуя приобретает бронзо-вый цвет. Красиво смотрится. Золотом отливает.
Это озеро наполовину глухое. В него вода заходит только в паводки. Постоянно его пи-тают маревые воды. А маревая вода всегда имеет цвет круто заваренного чая.
В этом озере мы и купались, и рыбу ловили, и игрушечные самоделки – катера и халки – на поводках водили. Серёга даже к оморочке приделывал лопастные колёса с коленвалом, как у пароходов было, с рулевым управлением. Интересно было кататься на такой лодке.
Осенью, по первому льду, катались на деревянных коньках-самоделках. А зимой по нему всегда проходила санная дорога. Летняя – рядом, по мари, настелена из протёсанных брёвнышек, стланью называли.
– Леня, тебе когда-нибудь солнечное затмение приходилось видеть?
– Нет, а вы, конечно, видели.
– Видел. В середине тридцатых. Вон на том перешейке, что ведёт к острову. Сейчас он затоплен. Мы с другом, Николаем Куликовым, бежали на остров дикого лука набрать. Вдруг солнце – раз, и потухло. Был полдень. Стало так темно, что я друга не вижу. От испуга я даже присел. И сразу холодом обдало. Вот и сейчас. Солнце спряталось, и сразу стало холодать. Как важно для жизни солнце!
– Чувствую, заморозок будет, – сказал Леонид и принялся готовить дрова.
– Мне так хочется тебе рассказать о наших детских играх. Были и необычные.
– Говори, у меня уши свободные.
– По стлани летом катали железные обручи от бочек. Загибали устойчивую проволоку, как букву «и» с одного конца, за другой конец брали и толкали обруч впереди себя. А чтобы обруч не падал, надо его быстро толкать, а быстро толкать, значит, надо бежать. Вот и бе-жишь, под ноги не смотришь. Набегаемся, присядем и начинаем из подошв вытаскивать зано-зы. Приходилось даже зубами друг другу вытаскивать. Интересная игра, ничего не скажешь.
Я замолчал. Леонид повернул голову в мою сторону, улыбается:
– Продолжайте, продолжайте, я слушаю.
– Чаще играли в клёк. Это такая игра, когда на забитый упругий кол вешалась неболь-шая палочка – это и был клёк. По жребию один вадит в сторонке от кола. Остальные стара-ются попасть палкой по забитому колу. Если палка резко ударит по колу, то клёк улетает мет-ров на пять. За то время, пока вадящий повесит на место клёк, остальные, кто уже бросил палку, должны сбегать за своей палкой. Не успел – будешь вадить.
Играли в чижика. Чижика делали из палочки. Палочка с палец застрагивалась на четы-ре грани. Концы застрагивались пирамидально к одному углу. Положишь чижик в условное место. Палочкой ударишь по кончику чижика, он подпрыгнет, его ударяешь повторно, и чижик отлетает. Потом, набирая очки, своей палочкой до него меряешь расстояние. Длина палочки – очко.
Часто играли в прятки. Прятались по кустам. Спрячешься, в пяти метрах тебя не ви-дать. Вот, как здесь. А ещё играли в прятки с забиванием кола. Все забивают кол и прячутся, а вадящий должен его вытаскивать. Когда вытащит, тогда идёт искать спрятавшихся. Кол за-бивали обухом колуна. Однажды, при такой игре я стоял близко около кола. Вадивший пошёл искать ребят, один парнишка прибежал, схватил колун, я за его спиной оказался, он второпях замахнулся, остриём ударил мне по верхней губе и рассек.
– Здорово?
– Почти насквозь.
– Зашивали?
– В медпункт не пошёл. Так срослось. До сих пор ношу память об этой злополучной иг-ре.
– Пока ещё не стемнело, давайте поставим маленькую сеточку. Проверим: действи-тельно ли Халан богат рыбой? Да и на завтрак будет уха.
– Обязательно сварим.
– Из золотой рыбки и керосиновой воды, – пошутил Леонид.
– Тогда поплыли. Я укажу, где поставить.
– Я уже и сам сообразил.
Подплыли к высокой пырейной траве. Берега не видать, затоплен. Леонид из мешка достал сеточку.
– Покупал?
– Сам вязал. Рыбалка – моя страсть. Мне бы надо было рыбаком родиться, а вот всю жизнь проработал учителем.
Леонид конец сетки привязал за вершинник пырея. «Гребите», – сказал мне. Я взялся за вёсла. Он, поднимая поплава, дель бросает на воду. Второй конец закрепил тальниковым колышком. Здесь кто-то уже ставил сетку.
Вернулись к первоначальному причалу. Развели костёр, повесили котелок с «кероси-новой» водой и установили палатку. Леонид сотворяет ужин. Я присел на поникшую старую ветлу и погрузился в прошлое. Думаю: «При всех трудностях люди почему-то жили дружно. Праздники отмечали коллективами. Пьяных в селе никогда не видел. Мы, мальчишки, да и взрослые, никогда не враждовали, наоборот, больше соревновались, помогали друг другу, чем могли и как могли».
Леонид приготовил ужин. Из лодки принёс деревянную сидушку, предложил мне. Налил по сто граммов и говорит:
– Прошу, Федор Харитонович, давайте усопших земляков помянем, ваше детство и всё доброе, что здесь было.
Пока ужинали, стемнело. Озноб стал брать.
– Октябрь своё берет, – говорю я. – Пойдём на покой.
– Я для вас приготовил спальный мешок.
– А ты?
– У меня будет ватное одеяло.
– А под себя?
– Сухие листья. Видите, сколько сыпучей подстилки. Шумит, о себе даёт знать.
– Снег покроет, замолчит.
В темноте мы немного повозились, улеглись, поговорили, уснули. Проснулся. Телу жарко, а голова замерзла. Шапка сдвинулась, а лысину нечем защитить. Шапку натянул по-крепче, повернулся, лежу. Что-то не спится. Или оттого, что голову пристудил, или воспоми-нания прошлых лет взволновали меня. Вдруг Леонид забормотал и резко завозился. «Бре-дит», – думаю. Не бужу. Надо уловить его слова. Интересно, о чём он может во сне говорить. Может, лешие снятся. Зачем ему сказал, что под нами усопшие лежат. Лежал, лежал, давай считать. Уснул.
Проснулся от шума. Сдвинул шапку. Слушаю. Леонид стучит по палатке и кричит: «Пошёл вон! Я тебе дам!» – повозился, успокоился. «Бредит, – думаю, – во сне бы так ясно не говорил. По себе знаю. Молчу. Он молчит. Интересно, часто с ним такое случается? Спро-сить? Нет, не буду. Неудобно про такое спрашивать». Заснул.
Опять проснулся. Чувствую: глаза больше не липнут. Смотрю в потолок палатки. Светлее стало, чем с вечера было. Повернулся. Смотрю: Леонид поднялся и выбирается из палатки.
– Встаём, – говорю я.
– Пора. Скоро солнце взойдёт. Бр-р-р. Морозец был. Лист под ногами хрустит.
– Перестал шепелявить. Сразу громко заговорил.
– В одну ночь горло простудил, – Леонид подхватил шутку и кашлянул.
Я с трудом выбрался из мешка и выполз из палатки. Поправляя одежду, говорю:
– Не зря лысина мёрзла.
Леонид засмеялся и говорит:
– А я, вы знаете, ночью кого-то от палатки гнал.
Я насторожился.
– Слышу: шурх, шурх. Ну, думаю: лось пожаловал, тропа рядом. Наступит – и дух вон. А шорох рядом с палаткой. Не выдержал, и давай гнать.
Я засмеялся.
– Смешно? Надо же было нас как-то обезопасить.
– А я подумал, что ты во сне бредишь от того, что на кладбище спим.
Леонид засмеялся. Я поддержал его.
– Поплывём, сетку проверим, – говорю Леониду, – и завтрак приготовим.
– Да подумаем о возвращении домой.
Подплыли. Часть поплавов не видать. В двух местах заныряли. Леонид взялся за сеть.
– Карась, видно, попался вчера, не бьётся.
Леонид выпутывал его долго, даже забурчал. Я понял: сетью недоволен. Вода холод-ная. Воздух холодный. Кисти рук покраснели. Высвобождая карася, он его перекинул с одной стороны на другую, подвесил, крутнул, через нужное очко продёрнул и ловко вытряхнул из паутинного гамака.
– Один есть, – говорю.
– А вот и второй, а там третий.
Леонид высвободил пять карасей. Стал вытаскивать больших, золотистых, похожих на щуку, ленков.
– Вот такой рыбы мы в озере никогда не ловили. Растерялись при большой воде. Раньше мы ленков ловили только в Халане, только после ледохода и только на лягушек. В озере на лягушек ловились только сомы.
Леонид высвободил ленков. Я посчитал, их тоже было пять.
– Вот заварим уху! – возрадовался я. – Халанскую.
– Для ухи котелок мал. Давайте дарахту приготовим.
– Мне всё равно, лишь бы из халанской рыбы, – ликовал я. Завтрак приготовили, как и договорились. Поели.
– Ну, что, будем прощаться с вашим детством, а то мне в обед надо быть дома.
– Спасибо и за это, – а у самого взволновалась душа, хоть плачь. Вида не показываю. Остался бы ещё дня на два, – мысленно говорю про себя. Но, увы, приказать не могу и выда-вил:
– Поехали.
Стали отплывать. Леонид увлёкся мотором. А я верчу головой, стреляю глазами – ста-раюсь запомнить не то, что как выглядят берега, а каждое деревце, кустик, кочку, меж  кото-рых я бегал босиком и за каждое лето по нескольку раз сбивал пальцы до крови. У меня и сейчас на левой ноге соседний брат большого пальца сгорблен. Мы часто бегали на Халан, как мы тогда говорили, катер с халками встречать. Это для нас была радость превыше всего. Заслышим звуки мотора на третьем кривуне и рванём по кочкарной тропе. Старшие ребята – впереди. Я – поменьше, всегда сзади. Бегу, под ноги не смотрю. Хоп! Корешок зацепил. При-сяду на кочку, схвачу больную ногу, трясу, сквозь слёзы смотрю на капающую алую кровь и сбитую нежную кожицу. Гляну вперед, а ребят не видно. Кожицу притулю на своё место, вста-ну и, чтобы не опоздать на встречу, хромко дам стрекача.
Стали подплывать к Пригородному. Леонид снял скорость и говорит:
– Федор Харитонович, сидушку забыли.
– Возвращаться будем?
– Да нет.
– Правильно. Будет причина ещё раз приехать сюда. Пусть леший на ней отдыхает да нас вспоминает. Это он ночью приходил, а за то, что ты его прогнал, он и устроил на твою па-мять шутку.
Леонид карими глазами улыбнулся, на полную скорость включил мотор, и мы двину-лись вперед. В обед были дома...


                За рыжиками

  Вы любите собирать грибы? Знаете их? Боровики, подберёзовики, подосиновики-красноголовки, едва ли уступающие по вкусу и красоте знаменитому белому грибу... А как пахнут грузди! Какой у них густой грибной дух! Вдохнёшь, и кружится голова... Но мне по ду-ше больше рыжики. С детства, что ли, у меня это, не от отца ли? Именно с ним я первый раз пошёл за грибами и набрал полную корзину крепких отборных рыжиков...
Прошло много лет, целая жизнь, а я, как наяву, вижу ту едва заметную в траве мягкую тропинку, слышу поучающий голос отца и помню тот первый найденный нами рыжик!
– Ох, и пуглив же он! – слышу я голос отца. – Смотри, как прижался к траве и берёзо-вым листком прикрылся, чтобы его не заметили. Видишь, какой он рыжий, с подпалинкой и легкой зеленцой.
Отец отрезал полую трубку, ярко-оранжевую снаружи и белую внутри.
– Понюхай-ка, грибочком пахнет.
Я, ухватив гриб, осторожно приблизил его к носу и, не понимая, что значит «грибочком пахнет», согласился:
– Пахнет, грибочком пахнет.
– Да, но где же другие рыжики? Ведь они любят расти не по одному, а семейством. Компанейские ребята.
Отец присел, раздвинул руками траву, и я увидел под палой веточкой один рыжик.
– Рыжики – грибы хитрющие, Федя. Их не сразу заметишь в траве. Но вот вдруг что-то блеснёт... это луч солнца достал облитую росой шляпку рыжика.
Отец идёт впереди меня. И вдруг он прошёл гриб.
– Папка! Смотри, какого ты рыжика прошёл!
Отец улыбнулся:
– Ишь ты, сразу научился грибочки искать. – И, обернувшись, заметил – Так, так, сы-нок, прозрел, значит.
Да, то был мой первый самостоятельно добытый рыжик. Сегодня капает, неспешно се-ет с утра грибной дождь. Завтра пойду на свою первую в этом году грибную охоту.


                Сиреневые сопки

  Прожил я первую зиму в Агние-Афанасьевске и от старожилов услышал: «Скоро уви-дите, как наши сопки зацветут. Вот красота будет!»
Но яркие наряды весна-волшебница сопкам не спешила дарить. Весь апрель медленно меняла белый цвет на коричневый. И лишь в начале мая стала осторожно подкрашивать нежным тоном зелени.
В посёлке торжественно отметили Первомай и стали готовиться ко Дню Победы. На столах, в стеклянных банках, появились сиреневые цветы багульника.
– Где же ваша красота? – спрашиваю я.
– Подождите, считанные дни остались.
И чтобы увидеть обещанную красоту, я день ото дня стал поджидать. Днём как-то не замечаешь обновлений в природе. Сегодня, кажется, всё так, как было вчера и неделю тому назад.
Прошло два пасмурных, отпаривающих землю, дня. Могучее солнце выглянуло из-за сопки и осветило горный посёлок. Его ласковые лучи заглянули в окно. Я вышел на улицу.
– Ух, ты! – По гребню сопки, пронизанные лучами солнца, пламенеют сиреневые шары. Посмотрел на другую сопку – там весь южный склон усыпан букетами сиреневых цветов.
Делаю медленный глубокий вдох. Вдыхаю, вдыхаю. Уже предел лёгких, а самому ещё и ещё хочется добавить воздуха и, кажется, что полного вдоха так и не получилось. Настоль-ко чист и приятен весенний воздух – воздух сотен разных запахов. Я тут же решил пройтись на сопку и отведать запах цветов багульника. Вдруг вижу: торопится Жигайлова Рая.
– Куда спешим?! – кричу ей.
– Самолёт вылетел!
– А цветы? Родных встречаете?
– Лётчикам за воскресную почту.
Мне сразу представилось: набрав высоту, пилоты поглядывают на сиреневый букет и негромко поют: «...Где-то багульник на сопках цветёт, кедры вонзаются в небо...»


                Брусника – ягода ядрёная
 
  На прииск Агние-Афанасьевск я был направлен на работу в школу. Я – директором, Нина Евгеньевна – учителем русского языка и литературы.
Школу надо было готовить к началу учебного года и к зиме. Поэтому у меня свободно-го времени не было даже по воскресеньям.
В сентябре, в воскресные дни, местные жители с заплечными коробами и специальны-ми совками отправлялись на сбор брусники. Нам тоже хотелось хоть немного брусники со-брать, Такую ягоду мы никогда не брали, так как она в нашей местности не росла.
И вот мы готовы за брусникой идти. Соседка, Алексеевна, увидев нас, сказала:
– Какая сейчас брусника? Морозы её давно убили, а что и соберёте – не донесёте. Со-ком зайдёт.
– Лучше поздно, чем никогда,  – говорю ей. – Световой день в нашем распоряжении. Ведёрко-то должны набрать, правда, Рекс?
Рекс завизжал, лапами задвигал.
– Пойдёшь, пойдёшь, обязательно возьмём, как же мы без тебя.
Освободившись от ошейника, Рекс с разгону ударил по калитке и выскочил со двора.
-- Алексеевна, подскажи-ка, куда нам лучше пойти?
– А тут, куда ни пойдёшь – везде бруснику найдёшь. Идите на эту сопочку. Ведёрко обязательно наберёте.
Мы вышли на край села и сразу же попали в редколесье с густым, высоким, до колена, рыжим багульником. Ноги стали путаться, невозможно идти.
– Евгеньевна!
– Ау!
– По таким зарослям, что и соберём, то до дому не донесём.
– Не говори! Я уже однажды чуть не свалилась. Не могу ногу вытащить и всё. Хоть ка-раул кричи.
Я улыбнулся и глянул на Рекса, а он прыгает, как дикий козёл, и мордашку в багульник суёт. Интересно. Наблюдаю. Рекс голову вытащил из багульника и челюстью задвигал.
– А ну, посмотрим, что ты съедобное нашёл, – и заглянул, а там брусника да крупная, как вишня, и цвета вишнёвого. Я сразу крикнул:
– Евгеньевна! Иди, посмотри!
– Говори.
– В багульнике ядрёную ягоду нашёл, и морозом не тронута.
– А я такую и собираю. Когда ноги высвобождала, то такую ягоду увидела. Сейчас и за-глядываю в самую гущу багульника.
– А мне Рекс показал. Спасибо ему.
Горстку ягоды я положил в рот, придавил – вкусно, очень вкусно. А ну, заглянем, чем же природа тебя снабдила? – и придавил, а там крахмально-розовая начинка – зефир, да и только!
Прошли заросли багульника и вышли на лесную лужайку. Я говорю:
– Сядем на лужок, съедим пирожок, согласен, дружок?
– Согласен-то согласен, а пирожков у меня нет.
– Зато хлеб есть. Давай попробуем бруснику с хлебом кушать?
– Согласна. Только ту, что собрали, домой понесём, а покушать – на лужайке наберём.
– Согласен. В детстве мы голубицу с хлебом ели – нравилось.
– А в войну мы с молоком её ели. Хлеба-то норма была. Бывало, мать насыплет в мис-ку ягоды, молоком зальёт, и ложками хлебаем.
– Знаем. И такое приходилось кушать...
На лужайке бруснику стали брать, а она мнётся, лопается, алым соком пальцы обли-вает, ягодки к пальцам прилипают. Невольно приходится слизнуть. А вкус – гольная сла-дость, и винограда не надо.
Удивительно: почвы кислые, а ягода сладкая! С чего только сахар берёт? Вот загад-ка!?
– Нина Евгеньевна, ягоду пробовала?
– Пробовала. Очень сладкая.
– Мне охотник Банщиков как-то говорил, что медведи только на ягоде и жиреют.
– Возможно.
– Без спору буду утверждать, что Земля имеет всё необходимое для нормальной жизни всего живого. Что-что, а людям, как зеницу ока, надо Землю беречь.
– Только надо знать: чем и как пользоваться.
– Обязательно: одни растения кормят, другие – лечат, третьи – одевают… И какими только витаминами она не снабжает всё живое.
– Да ещё красителями, – добавляет Нина Евгеньевна. – Посмотри на мои пальцы. Я их как будто красной тушью облила.
– И какую же силу природа заложила в такую прелесть! На Руси издревле бруснику за-ливали сырой водой, и она без сахара хранилась до весны.
А как не обратить внимание на её вечнозелёные листочки! Такую долгую зиму под сне-гом, да ещё при пятидесяти градусах мороза живут, как ни в чём ни бывало.
– Где же Рекс? Что-то долго не вижу – поинтересовалась Нина Евгеньевна.
– Сейчас позовём. Рекс, кушать!
Рекс прибежал и лижет мою щёку.
Хватит, хватит, молодец, – отстраняю его мордашку, – и ты обед заработал.
Покушали, поговорили – и опять в багульник. Насобирав полное ведро ядрёной ягоды, Нина Евгеньевна с пояса отвязала платок, который держал ведёрочко из железной банки – побирушкой его называет. Ягоду нежно  погладила, полюбовалась, платком накрыла, туго завя-зала, сказала:
– Теперь можно идти.
– Рекс, показывай дорогу. Домой идём.
Рекс побежал, и мы видим, как белое колечко хвоста катится по склону сопки в село. А мы со всей осторожностью идём за ним.


                Медвежка – место ягодное

  Как-то в сентябре мы всей семьёй приехали в Киселёвку к бабе Нюне (так внуки звали Анну Николаевну – мою тёщу). И в этот же день, вечерком, слышу: около домика машина звучно сбросила газ.
– Коля приехал, иди, встречай, – сказала Нина Евгеньевна.
Я вышел из летней кухни, навстречу размашисто, чуть вразвалочку, улыбаясь, идёт Кузнецов Николай и подаёт руку.
– Здравствуй, дядя Федя!
– Здравствуй, здравствуй, матёрый таёжник!
Николай громко засмеялся, от меня чуть отпрянул, спросил:
– Чем могу служить?
– Не в службу, а в дружбу. Прошу свозить на брусничку, соскучились по ядрёной ягод-ке.
– Без проблем. Готовьтесь. Воскресенье – наше. Много не возьмём, сами знаете – за-суха.
– А нам много и не надо, не на продажу, а для себя.
Николай уехал. Я – в кладовую. Там оставлял на хранение совок для сбора ягод. Такой совок люди в шутку называют «комбайном», потому что с его помощью при хорошем урожае за день можно собрать до двадцати вёдер брусники. Об этом подтверждал азартный сборщик ягод на сдачу, Жигайлов Анатолий, и оговаривался:
– У меня такое бывало только на Учуме.
А когда мы жили на прииске Агние-Афанасьевске, то для себя тоже собирали бруснику. За брусникой мы ходили вдвоём с Ниной Евгеньевной и всегда брали с собой Рекса – фин-скую лайку. Бруснику собирали рядом с посёлком в распадках сопок. Нина Евгеньевна наби-рала ягод всегда в два раза больше меня. Мне одной рукой брать ягоды было всегда неудоб-но. Вот я и решил себе изготовить совок. До этого у сборщиков ягод видел много разных сов-ков. Они были изготовлены либо полностью из дюрали, либо скомбинированы – металл-дерево. И я подумал: «Надо для потомков рассказать, как я мастерил такой совок».
Из строганых дощечек сбил прямоугольный совок шириной в пятнадцать сантиметров, длиной в двадцать сантиметров, высотой в десять сантиметров. На краешке дна поперёк при-бил брусочек с фаской впереди (фаска – это скошенный край брусочка). В этот брусочек ниже фаски на расстоянии пяти миллиметров друг от друга вмонтировал десятисантиметровые об-резки упругой проволоки, сверху прибил Т-образную деревянную ручку и получился лёгкий совок-гребешок. Концы проволок напильником заовалил, чтобы легко входили в поросль. Та-ким совком поддеваешь брусничные кустики, стебельки с листочками проскальзывают, а ото-рвавшаяся ягодка – через брусочек и в кузовок. Набирается полный кузовок, высыпай либо в короб, либо в ведро. Собиратель таким совком так и шморгает, торопится, чтобы другой ягод-ник не успел урожайное местечко опустошить. Вот и получается азарт – нагрести, как можно больше. Конечно же, таким образом собранная ягода – не без мусора. В кузовок вместе с яго-дой попадают подопревшие листочки брусники, обрывки жухлых лесных трав, обломки пере-превших палочек. Но это сборщика не беспокоит. У него дома есть приспособление по очист-ке ягод. Ну, об этом позже.
В воскресный день, перед обедом, солнце нежными, ласковыми лучами согрело село. У киселёвцев всегда больше весенне-летнего и осеннего тепла, чем у других поселенцев Нижнего Амура. Они и овощи раньше других сажают, и раньше урожай собирают. У них созре-вают томаты и кукуруза, вкусная груша и сладкая слива. А всё из-за того, что село располо-жилось на южном склоне прибрежной сопки и защищено от северных ветров.
Вот мы и в сборе, подготовили вёдра, лёгкий обед, по-осеннему оделись. Поджидаем Николая, топчемся по дворику, Рекс ходит за мной. И чтобы заполнить паузу, я на растопку наколол сухих дров, занёс в кухню. И тут с чумазым, рыжим передком подкатывает машина-брезентушка. Я подумал: «Сразу видно, что хозяин машины не любит объезжать дорожные лужи».
Из машины вышел Николай.
– Готовы? – спросил он.
Мы хватаем посуду и на ходу отвечаем:
– Готовы, готовы. Куда повезёшь?
– На Медвежку.
– Это далеко?
– Да, нет. Для таких ягодников, как вы, само то, – усаживаясь за руль, улыбчиво отве-тил водитель. – Уселись?
– Уселись. Поехали.
Николай нажал на стартёр. Он неохотно заскрежетал, машина дрогнула, мотор зафыр-кал. Мы едем, а у меня Медвежка не выходит из ума. Про Медвежку я, конечно, слышал. Мне даже показывали место слияния её вод с Амуром и говорили: «Туда жители Киселёвки и Мак-сима Горького ездят за ягодами и грибами, за лимонником и бояркой». А я там никогда не бы-вал. Знаю, что Медвежка находится за утёсом белого известняка, который отделён от Кисе-лёвской сопки Суховым ключом. А какую замечательную известь киселёвцы выжигали и вы-жигают из этого известняка. (В начале строительства Комсомольска для города известь вы-жигали в Киселёвке). Известняк здесь просматривается на срезе сопки от амурских вод на высоту в двадцать — тридцать метров. И я подумал: это сколько же миллионов лет понадо-билось, чтобы на этом месте образовались горные породы органического происхождения (из раковин животных)? Ведь явно здесь и на всём бассейне реки Амур было когда-то дно моря, а может быть, и океана. О чём подтверждает и то, что на правом берегу Амура, чуть ниже по-сёлка Пивань, ударяя кусочки глинистого сланца, обнаруживают отпечатки древних морских ракушек. Сам лично их находил.
А вот и первая лужа от вчерашнего дождя. Думаю: объедет? Нет – попёр через неё, и охристые капли грязи прилетели на лобовое стекло. Едем дальше: направо – электростанция, налево, под обрывом – лесоразделочный склад. Лес по стандарту разделывают, маркируют, с помощью лошадей штабелируют, потом краном грузят на сухогрузное судно и отправляют в Японию. Рядом с разделкой в большой куче горит вершинник, сучья, щепа. И я по-своему рассудил: ведь часть этих отходов могло бы и население сжечь в своих печах, котельных по-сёлка. И получилось бы безотходное производство, хотя бы на этом складе. Бесхозяйствен-ность. Ничего не скажешь. Бывая в Киселёвке, я как-то видел, как японский баржевик ходил по берегу, подбирал еловую и пихтовую кору, заносил на судно и бросал в трюм.
С поворотом на посёлок Пионерлагеря дорога расширилась, справа стеной срезан кру-той склон сопки. Срез каштанового цвета, явно сопка сформирована из вулканических пород. У Анны Николаевны даже огородная земля каштанового цвета и урожайная. Давно замечено: сформировавшаяся почва из вулканических пород плодородна.
Выехали за поворот, а там, далеко внизу, в запруженном Суховом ключе, плавает гото-вый к отправке лес.
По-над сопкой по кривой проехали посёлок и свернули налево. Спускаемся к Сухову ключу, Николай говорит:
– Дядя Федя, когда я работал на бульдозере, то принимал участие в строительстве этой дороги.
– По такой дороге нам вдвойне приятнее ехать, правда, Нина Евгеньевна?
– Конечно. Пусть только аккуратнее везёт, а то и гляди, что в кювете окажемся.
– Что, плохо едем? – с улыбкой спросил водитель.
– Пока не обижаемся, – говорю я.
Проехали Сухов ключ. С плавными поворотами лесной дороги выскочили на хребтину пологого перевала и у крутого, со спуском поворота вправо, остановились.
– Вытряхиваемся! – подал команду Николай.
Я вылез из машины, спрашиваю:
– Так где же тут Медвежка?
– Это и есть Медвежка – ягодное место.
– А где же медведи? – вздумал шутить я.
Николай засмеялся, а Леонид Васильевич говорит:
– Это место не зря называют Медвежкой, так что, Харитоныч, смотри в оба.
– Папа, не пугай их, а то они и ягод не будут брать, – сам берёт короб, совок, ружьё. – Вы тут собирайте, не торопясь. Хоть и исхожено, но ведёрко наберёте обязательно. А мы с отцом ненадолго отлучимся.
– Коля, а там что за залив?
– А там по распадку течёт речка Медвежка. Ладно, мы побежали.
– Смотри в оба.
Николай обернулся, улыбнулся, сказал:
– Ну, и дядя Федя!
Бывалые сборщики ягод быстро зашагали по таёжной подстилке, и послышался шепе-лявый голос Медвежки. В одну минуту отец с сыном затерялись в таёжных зарослях. Я стал осматривать окрестности ягодного места, и мне так легко-легко задышалось. Огляделся, а вокруг, куда ни глянь, зелёный хвойный лес, и мы, вроде бы, как на лесной поляне. Нина Ев-геньевна нагнула тонкую березку и привязывает белый платок.
– Уж не думаешь ли выбросить флаг капитуляции?
– Это чтоб не заблудиться.
– Мудро, ничего не скажешь. А нам не придётся далеко ходить. Смотри: рядом с доро-гой сколько приподнятых островков брусничника, и листочки зелёным глянцем отливают на солнце, так и завораживают.
Нина Евгеньевна берёт двухлитровую железную банку-побирушку и привязывает к по-ясу. Это для того, чтобы обе руки были свободны. Я взял бидончик и вспомнил наказ свата: «Ты, Федя, совком больше работай, много ли одной рукой соберёшь».
Бидончик я вручил правой помощнице, левой вооружился совком и сошёл с дороги. Шагаю по густой низкорослой травяной поросли, поступь мягкая, как по пуховому одеялу. Прошёл немного, остановился. И что же? Брусничника много, а ягод мало, явно предшествен-ники совками ободрали, куда ни посмотришь. везде трава помята. Думаю: «Бегали в поиске обильных ягод, на одиночные кустики ядрёной ягодки не обращали внимания – им много надо». Не надеясь на лучшее, я стал совком обдирать одиночные кустики. Шморг – там, шморг – сям, а результата нет. В совке оказалось больше мусора, чем брусники. И подумал: этому надо учиться у Нины Евгеньевны: ни одной соринки, такое уж у неё правило с детства. Это я хорошо помню ещё по Халану, где мы своё детство и юность проводили. Бывало, набе-рёт двенадцатилитровое ведро голубицы – любо смотреть: одна к одной, так и просятся в рот. Вот и здесь, я точно знаю, что она опустилась на колени и двумя руками терпеливо выбирает то, на что шморгальщики либо не обратили внимания, либо посчитали: не стоит пустым делом заниматься, бежим дальше. Им ведь надо завтра, а, может, и сегодня вынести к «Метеору» на продажу. А ягода и впрямь плохая, засуха с мая месяца началась и протянулась до самой осени. Из-за чего наш Хабаровский край одолели пожары. Уже октябрь на носу, а пожары не все потушены. Говорят: «Бензина нет», а за границу продаём. Говорят: «Людей нет», а безра-ботных пруд-пруди. Кто прав? Кто виноват? Как ты думаешь?
Прошёлся к редколесью, а у меня тревога за природу так и не выходит из головы. Вдруг передо мной вспыхнул ярко-красный клён. Я даже вздрогнул от неожиданности. И ду-маю: «Живо природное красное знамя, значит, советское ещё долго будет жить. Так, как эта красная брусника, живёт же и сто, и двести, и триста лет. Маленькое растение, а умеет выжи-вать, и после пожаров селится одно из первых растений севера».
Подошёл к старому прогнившему пню, около него вижу много ядрёной ягоды и закри-чал:
– Нин, где ты?
– Тут я! Тут!
– А моей Марфуты нету тута! Иди сюда! Ягоду нашёл!
– Собирай, у меня тоже есть!
– Как хочешь, – опустился на колени, набрал полную горсть крупной ягоды и отправил в рот, языком придавил – вкусно, сам думаю: «Какая же это однообразная и утомительная ра-бота, приходится даже на коленках ползать, и стенокардия не беспокоит».
Собираю, радуюсь, что наткнулся на рясное местечко. Потяну за двадцатисантиметро-вый кустик – горсть ягоды. Кустик сам устоит, меня порадует и листочки придержит. Кудря-вые кустики, с тёмно-зелёными блестящими кожистыми листочками сверху и рыжеватой бар-хатистостью снизу, оседлали дряхлый пень. Два кустика растут даже на вершине пня. Навер-няка, их во время обеда бурундучок посадил.
Собираю и всё о бруснике думаю: «Вечнозелёный трёхсотлетний житель в наших суро-вых условиях, как-то не вяжется в голове. Вечнозелёным растениям легко быть в субтропи-ках. Там всё помогает: солнце, тёплые дожди, плодородная земля. А тут, в северных снегах, да при аховских морозах, какую надо силу иметь, чтобы выдержать долгую зиму. Какая ж большая жизненная сила накоплена в этой ягоде! Недаром даже под снегом листья у неё зе-лёные. Не случайно на Руси издревле бруснику настаивали на воде. Меня до сих пор удивля-ет, как настоянная на сырой воде брусника месяцами хранится и сладости не требует. Это не просто ягода – чудо-ягода.
Собрал тёмно-красной брусники полный бидончик, кричу:
– Евгеньевна! Где ты?
– Тут я! Тут!
– Иду на Вы! – прошёл немного, чувствую: хвоей пахнет. Оглянулся – рядом кедр. Не зря его люди ценят: орешками накормит, хвоей цингу вылечит. Прошёл ещё немного, можже-вельник попался – родственник реликтового тиса – кустарник в полметра высотой и весь усы-пан голубыми ягодками, размером с черёмуху. В наших лесах это единственное хвойное рас-тение, которое не содержит смолы. Тоже лечебное. Любит светлые места, засухи, можно ска-зать, не боится. Сорвал ягодку, положил в рот, придавил и почувствовал сладко-приятный вкус с ароматным запахом. В низине вижу ольху – тоже лечащее деревце, а рядом – рябина, только нынче без ягод. Шагнул, глянул под ноги, а там у самой ступни красная ягодка ланды-ша – сердце лечит. Как же это я не обратил внимание на то, что нахожусь в благоухающем запахе? Брусника увлекла.
Подошёл к Нине Евгеньевне, говорю:
– Знаешь, где мы находимся?
– Знаю, а что?
– Коля сказал, что Медвежка – ягодное место, а оно и лекарственное. Я сейчас обратил внимание на окружающую среду и каких только лекарственных растений не увидел.
– Так ты что: ягоду собирал или медициной занимался?
– И тем, и другим. Смотри: бидончик полный, могу похвастать.
– Подумаешь: три литра. У меня полведра и то молчу.
– Молодчина, знаю по Халану.
– То-то, вот такие мы – халанские девчата.
– Пойдем, перекусим. Хлеб с брусникой, знаешь, как вкусно. Помнишь: в Агние-Афанасьевске, когда уходили за брусникой, то всегда хлеб брали с собой, чтобы на природе бруснику с хлебом покушать.
– Как не помнить? Такое не забывается. Иди, доставай хлеб, а я эти кустики оборву.
Подошла Нина Евгеньевна. Мы уселись на трухлявую валежину и уминаем бруснику с хлебом.
– Вкусно! Очень вкусно! – говорит Нина Евгеньевна.
– Помнишь, как во время войны с фашистской Германией, у кого были коровы, те брус-нику с молоком кушали. И свежую, и мороженую насыпали в миску с молоком и ложками ели. Вкусно получалось даже без хлеба.
– Конечно, помню. С молоком мы и свежую голубицу ложками ели, даже в мирное вре-мя.
– А вон и Коля идёт, что-то быстро вернулся.
Николай подходит, улыбается.
– Как дела, ягодники?
– Да, как? Насобирали и едим.
– А домой что повезёте?
– А домой – ещё наберём. Вкусно, попробуй. С хлебом когда-нибудь кушал?
– Нет. Такая, как я собираю, без хлеба хороша.
– Давай, показывай.
– Что в коробе – ягода не моя. Моя – на заветной делянке, а делянка очень далеко, да и беру я её в конце октября. Мою делянку никто не знает. Так что я не переживаю, – и просунул руку в короб. Достал большой, малинового цвета гриб. – Это сырой груздь, вот здесь, неда-леко попался.
– Такие грибы здесь растут?
– Попадаются, только искать надо.
– Конечно, в пёстрой мозаике побуревшей мари найти гриб – дело нелёгкое. И не поду-маешь, что в такую пору здесь их можно встретить.
Из рук Николая я взял похожий на воронку гриб и рассматриваю.
– Не веришь, что сырой груздь? Я как срезал его – из ножки вода так и брызнула. Такая была сушь, а он с влагой.
– Не зря сырым называют. Надо же! Грибной запах так и бьёт в нос, – я лизнул срезан-ную часть – язык обжёг. Сплюнул, во рту продолжает щипать. Повторно освободился от слю-ны.
– Думаешь, ядовит. Нет. Его дня на два надо замочить, потом с приправой посолить и тридцать дней не трогать. Затем с картошечкой – прелесть. На торжественное застолье – лучшей закуски нет. Ладно. Я тут с вами заболтался. Хочу в деревню съездить да Павлушку привезти, пусть в природе побегает.
– Заедь и за нашими внуками, Зою тоже привези. Пусть попасутся на ягоде.
– Будет сделано.
– Да, отец скоро придёт?
– Не знаю. Мы в разных местах были.
Николай уехал, мы опять пошли ягоду собирать.
И часу не прошло, как рыжий УАЗик выскочил на взгорок. Машина остановилась, двер-ка открывается, и выскакивает белая лайка, за ней – сынишка Николая – Павлушка, за ним наши внуки: Максимка с Наташей и дочь Зоя. И по Медвежке раскатисто зазвучал Павлушкин голосок: «Амуль! Амуль! Ко мне! Сюда!» А собака пошла круги давать, только и видно, как белое колечко хвоста катится по лесной поляне. Зоя спрашивает:
– Папа, почему собака кругами бегает?
– Это охотника надо спросить.
Николай улыбнулся и говорит: «Следы зверя распутывает. Ладно. Пока папки нет, я ненадолго в низину спущусь. Амур, со мной!»
Вскоре и сват подошёл.
– Федя, ты что там делаешь?
– Ягоду собираю.
– Брось чепухой заниматься. Завтра мы на лодке в другое место съездим.
– Если так, то я согласен, – и вышел на дорогу. – Как ягода?
Леонид Васильевич усмехнулся и говорит:
– Нонче брусника только курам. Жара убила.
– Почему курам?
– Когда молодняк подкармливаешь брусникой, он хорошо растёт.
– Такого я ещё не слыхивал.
– Не слыхивал, теперь знай.
Сват почесал затылок и завозился с кепкой, с которой свисал лоскут рыболовной дели.  Умно придумал: сеточка отпугивает насекомых, и благодаря ей руки не отвлекаются от ос-новного дела. И вспомнил: у него и дома такие сеточки применяются, как мухобойки. К палоч-ке привязал пучок сеточки, и получилась отличная мухобойка.
– Что ищешь? – спрашиваю его.
– Хочу поймать вошь.
Я засмеялся.
– Да-да. В подлинном смысле – вошь. Их тут в лесу много, – и хлопнул себя по затыл-ку. – Ага, попалась, – открыл ладонь и говорит:
– Смотри – это сохатиная вошь, размером с клеща и похожа на клеща. Она для челове-ка безвредна, только там, где она поползает, тело чешется. Когда сохатого убивают, то на нём таких вшей уйма. Такие вши есть с крыльями и без крыльев.
– Обрати внимание, как она движется: и прямо, и в сторону, и назад, не поворачиваясь, как тропический крабик в мангровых зарослях.
Сват успокоился, снял болотные резиновые сапоги, перевернул их, постучал ими друг о дружку, из раструбов высыпался лесной мусор. Дель закинул на макушку кепи, прилёг, бе-лым платком прикрыл лицо.
– Отдыхай, набегался, а я пойду к внукам.
И только свернул с дороги, как наткнулся на кучу медвежьего дерьма. « Значит, здесь медведи часто бывают» – подумал я, что и подтверждает название «Медвежка».
Выполняя просьбу Анны Николаевны, я попросил внуков нарвать немного брусничного листа.
– Зачем? – спросила Наташа.
– Лечиться, так сказала старенькая бабуля.
У Максимки я взял подаренный мною горн – память пионерии – и на всю Медвежку про-горнил так, чтобы Николай услышал. В ответ на звуки горна тинькнула синица, и совсем ря-дом, на дороге, проиграл на скрипке запоздалый кузнечик. Я его увидел, поймал и позвал де-твору, чтобы они посмотрели на лесную живность.
– Какой большой кузнечик, таких ещё не видела! – удивилась Зоя.
– Деда, а зачем ему такой большой, как нож, хвост? – спросила Наташа.
– Зачем? Зачем? Отпусти, деда, его, пусть живёт, – сказал Максимка.
– Дядя Коля по тайге всегда ходит с ножом, – стал объяснять я. – Кузнечик где живёт? В тайге. Вот природа и подарила ему такой нож, врагов отпугивать. Ты вот возьми его.
– Ага, боюсь.
– Вот, видишь, и ты его боишься.
– Это у него сабля жик-жик, – сказал Максимка и замахал рукой. – Давай, я возьму, – осторожно за крылышки взял и пустил в траву.
– А вон и дядя Коля идёт, – сказала Зоя. – Сейчас домой поедем.
– Слышал горн? – спросил я.
– Как не слышать. Я рядом был. Вы тут всех медведей распугаете.
– Не натыкался на медвежье дерьмо? С полведра – не меньше навалил.
– Свежее?
– Да, нет.
– Такое часто встречаю. Ну, что, едем?
– Амура с Рексом не вижу.
– Амур Рекса учит следы распутывать, сейчас прибегут.
– Амуль! Амуль! Рекс! Рекс! – прокричали дети.
– Поехали, – сказал Николай. – Собачки пусть немного разомнутся.
Сели в машину, я говорю:
– Коля, я думаю, что из всех лесных даров вашей округи, только брусника может удо-стоиться предметом охоты наравне или почти наравне с дичью.
– Возможно, – не сразу ответил Николай.
– Тогда поехали.
Машина тронулась, я смотрю в окно и думаю: «Какая ж осень щедрая! И ягод нам пода-рила, и берёзку одела в золото, и осинку с клёном багрянцем окрасила. Смотришь и не мо-жешь налюбоваться скромными деревцами, костром пылающими на фоне хвойной зелени. А ведь скоро и очень скоро ударят первые заморозки, и всё изменится».
– Лёня, – спрашиваю свата, – как ты будешь бруснику от мусора освобождать?
– Очень просто. Я согнул небольшой лист фанеры, и у меня получился желобок. Наклонно его закрепляю, таз подсовываю, потом на желобок сыплю ягоду. Она скатывается, листочки и другой мусор на фанере задерживаются, его удаляю, и так, пока всю не откатаю. Это быстро получается.
Подъехали к домику бабы Нюни, выгрузились, поблагодарили сватов за то, что помог-ли нам совместить полезное дело с отдыхом. Открываем калитку. Рекс первым подбежал к Анне Николаевне и лизнул ей руку.
– Не зря ездили? – спросила тёща.
– Не зря, не зря, – сказала Нина Евгеньевна. – Посмотри, попробуй, – и снимает платок с ведра. – Твой заказ тоже выполнили.
– Спасибо.
– Мы зря не ездим, баба  Нюня. Мы совместили два полезных дела: набрали ягоды и подышали лесным воздухом.
– И у меня голова перестала болеть, – сказала Зоя.
– Вот и хорошо. Мойте руки, ужинать будем.


                В начале мая

  Позавтракав, я с Рексом отправился в окрестности посёлка Агние-Афанасьевска, и, рассекая густо поросший молодой лиственничный лес, зимник повёл меня по-над сопкой. По времени необычно тепло, а в лесу снег лежит ещё толстым слоем. На солнце блестит, словно его покрыли лаком. Рекс бегает по снегу, как по асфальту.
Я решил проверить прочность наста, шагнул раз, другой, и моя нога провалилась выше колена. Вытащил ногу, а там – снежная кашица, и водою плюхнуло.
– Надо, надо напоить земельку, осень-то сухая была, даже пожары возникали. – Тут же вспомнил пословицу: «Много снега – много хлеба». Конечно, так-то оно так, но это у хлеборо-бов, а у нас, таёжных северян, хлеб не сеют. И припомнилась народная мудрость: «Снегу надует – хлеба прибудет, вода разольется – сена наберётся». Я бы эту мудрость перефрази-ровал на наш лад так: «Снегу надует – в природе прибудет, вода разольется – рыба наберёт-ся».
Иду дальше, с дороги уже не сворачиваю. Снежная вода местами переливает зимник и, собираясь в большие ручьи, отправляется в горную реку Пильду. «Нынче Пильда, наверняка, порадует рыбаков, – рассуждаю, – в посёлке самый лучший специалист по ловле хариусов и ленков Вишневский Иван Владимирович. Он за день на удочку, бывало, вылавливал до ста хвостов. Нынешней весной, уверен, превзойдёт и этот рекорд».
Иду медленно. Да по такой дороге быстро и не зашагаешь. Вся в рыжих, обветшалых кочках. Видно, не раз гусеницы трактора жевали их. На них и трава не растёт. Ноги то путают-ся в подёрнутом маревом багульнике, то тонут в моховом настиле.
Делая крюк у южного склона сопки, я решил отведать майской брусники и поднялся на открытый склон. И что ж – отведал, хранящийся в помятых чехольчиках, кисло-сладкий, цве-та крови, сок. Здесь же увидел бабочку.
– Ну-ну, посмотрим, кто нынче открывает лето?
Бабочка прильнула к бугорку и сразу расправила крылья – греется. По кирпично-красному цвету крыльев, с черным пятнышком и тёмной каймой, украшенной голубым бисе-ром, я сразу узнал крапивницу.
Такая красивая бабочка – и крапивница? А почему? Гусеница этой бабочки живёт на крапиве и лакомится листвой. По ней сразу можно догадаться, что в этих местах растет кра-пива.
Бабочка вспорхнула и тут же села. И села не как попало, а спинкой к солнцу, чтобы солнечные лучи своё тепло отдали бархатным коврикам. Проснулась. И снег не страшит. Рекс  вспугнул её, и она улетела.
А вот и вторая, с двумя голубыми глазками, павлиноглазка. Тоже вестница лета. Зашёл в лесную просеку, а там траурница порхает. Траурница! Иначе и не назовешь. Платье всё черное, в настоящем трауре, и чтобы хоть как-нибудь привлечь к себе внимание – оторочила его бледно-жёлтой лентой.
Всем известно, что бабочки выходят из куколок весной и летом, а эти весны не ждут и из куколок выходят осенью. Перезимовав в расселинах, под корой и в дуплах, с наступлением плюсовых температур выпархивают и несут, несут на своих нежных крылышках лето-молодость.
На восточном склоне сопки, у самой дороги, среди полуметрового снега торчит черный бугорок – муравейник.
– Как там мои любимцы? Подойдём, посмотрим, – и свернул с дороги. С пригретой сто-роны кишат рыжие лесные муравьи. Иные карабкаются по сыпучему снегу. Необычно – снег и бабочки, снег и муравьи.
Муравьи вывалили всей семьей. На вершине холмика сделали ровную площадку и в два-три слоя своими телами закрыли её. Всем хочется солнечные ванны принять. Смелые охотники отправились по снегу за добычей. Отбежали на метр и – обратно. Ножки мерзнут, сами коченеют, куда уж там до добычи, хоть бы ноги унести.
– Не спешите. Наберитесь терпения, – сказал им, позвал Рекса и зашагал домой.


                А грома не было

  Июньский полдень. Нещадно палит солнце. Душно. Я весь в поту. Снял влажную май-ку, по телу пробежала холодная дрожь. С чего бы? Посмотрел на небо – оно покрыто редкой облачностью. Облака окрашены в разные цвета. Белёсые и серые – высоко в небе, а синие и чёрные прижались к земле. Над Амуром – в десяти километрах – в облачное окно, словно из мощного прожектора, на землю ударил синий луч, явление редкое.
Пока я любовался необычным лучом, сформировалось две тёмно-синих атмосферных стены: одна – над Амуром, другая – у сопок «Амурстали».
Вдруг туча с Амура стала наступать на город, и розово-серым заревом покрыла его.
– Что это? Пыль? Буря? Невероятное затмение? – метались мысли. – Что за диво?
И совсем неожиданно голое тело, словно ледяной иглой, ужалила дождинка. Пришлось подняться на порог домика. Редкие крупные капли начинавшегося дождя ударяются о бетон-ные дорожные плитки и взрываются радужными фонтанчиками. Тут же рванул ветер. Сразу задробило, зашумело. Пригнулись кусты смородины, закачалась малина. Поднялась рыжая дорожная пыль. Затрепыхал полувековой тополь. От него оторвалась лапа-ветвь и полетела прочь, следом – другая. Полил косой холодный дождь. Я вошёл в домик.
Ветер усилился. Стоящую у домика березку так пригнул, что, того и гляди, из сквореч-ника вывалятся птенцы.
Дождь хлещет по дощатому забору, стене домика. Ботву ещё неокученного картофеля положил на землю.
Я оживился. По сторонам кидаю молниеносные взгляды – дабы увидеть новую, ещё не подмеченную мною, картинку природы. Влажная дорожная пыль заиграла алмазно-кипящей испариной. Моему удивлению нет предела.
И совсем неожиданно ветер стих, дождь прекратился, я подумал: «Такое потрясение, а грома не было». Я облегчённо вздохнул и пошёл осматривать дачные гряды.


                Оранжевый октябрь

  В 1975 году Ульчский отдел народного образования меня направил руководителем школы на прииск Агние-Афанасьевск. Куда я и поехал. Посёлок золотодобытчиков располо-жился в распадке трёх сопок с горным ключом Бори.
С прибытием в прииск слышу: люди посёлок называют Афоней. Я стал интересоваться историей посёлка, и Полкуев дядя Костя мне рассказал:
– Золотопромышленник Афанасий Усольцев ещё в конце девятнадцатого столетия здесь начал добычу россыпного золота. У Афанасия была дочь Агния, поэтому добытчики золота дали прииску название Агние-Афанасьевск. Потом какой-то юморист прииск назвал Афоней. Людям понравилось, и пошло: Афоня да Афоня.
Я внимательно выслушал бойкий рассказ дяди Кости, который, как мне показалось, сам неплохой шутник. И вспомнил, как дети детского дома, где я работал воспитателем, меня звали не Фёдор Харитонович, в Фёртоныч – коротко, быстро и не обидно.
Детство и юность – самый впечатляющий период жизни – я провёл в сельской местно-сти, а поэтому меня невольно тянуло в окрестности села.
Миновала летняя пора. В самый разгар осени пришёл усмиритель природы – октябрь. Октябрьские морозы стали быстро преображать природу. И я, чтобы с высоты посмотреть на окружающую среду, поспешил подняться на сопку.
У подножья сопки предо мной сразу предстало два тополя: старый и молодой. Старый стоит в сырой ложбинке. Листья у него загрубели, поскручивались и покрылись рыжими коно-пушками. А молодой стоит на бугорке голый-голёшенек. Готовая метла, да и только. Сразу видно: поработал ветер-листодёр. Вот и сейчас от небольшого ветра повядшие, рыжие, с хво-стиками листья, словно лесные мыши, напугавшись моего присутствия, заметались вокруг меня.
Поднимаюсь выше и попадаю в расселившуюся широкой горизонтальной полосой ку-старниковую ольху, которая от сильного мороза приобрела плакучий вид: листья мокрые, словно побывали в рассоле, отяжелели и при малейшем прикосновении к веточкам осыпают-ся. Тропинка засыпана влажным зелёным листом. Идёшь мягко, бесшумно, как по ковровой дорожке.
Ольховые заросли прошёл и оказался в объятиях смешанного леса. Осинки стоят го-лые. Видно, давно покинули свою дрожащую листву.
Берёзки, сбросив с себя жёлтые листочки, позолотили лесную подстилку.
Вышел на лесную полянку и оказался в окружении российской северяночки – хвойной лиственницы, хвоя которой, как хамелеон, зелёный цвет заменила на оранжевый.
Добрался до лесного окошка, и  стало видно, как на ключе Бори работает гидравлика. Добытчики ценного металла стараются, как можно, больше промыть золотоносных песков, а то морозы скоро остановят поток ключевой воды, и промывочный сезон кончится.
Шум от гидравлики невольно привлек моё внимание, и я решил посмотреть на полный комплекс добычи золота способом гидравлики.
Вот кто-то взялся за ручку монитора, наверное, Дмитрий Васильевич Поляков – старый добытчик золота на этом участке. И с помощью электронасоса под напором из трубы, как из пожарного шланга, вырвалась мощная струя воды. Она, то врежется в пески, натолканные бульдозером, то поднимется дугой, и от мутной воды покажется жёлтой радугой. И я подумал о мониторе: почему приспособление, похожее на гарпунную пушку, назвали монитором? Сам же отвечаю: видимо, потому, что раньше монитором называли военный корабль с мощной ар-тиллерией. Я бы такое приспособление назвал просто – водяная пушка.
Полюбовался необычной картиной и пошёл на вершину сопки. Поднялся на такую вы-соту, что дальше некуда. И вдруг у моих ног – стульчик – природа приготовила.
– Спасибо тебе, неведомый друг, – поблагодарив, я тут же присел.
Отсюда я хорошо увидел весь посёлок, сопки, поросшие лиственницей, аэродром.
Сижу и думаю: где же я оказался? Оказывается, я нахожусь на Дунькином пупу, из-под которого, как мне рассказывали, в войну добывали рудное золото. И сгрёзилось же людям самые значительные вершины в группе сопок называть «Дунькин пуп».
Я посмотрел на посёлок, а он утопает в оранжевых лучах заходящего солнца.
Потом бросил взгляд на даль лесную и ахнул: вокруг меня необозримое оранжевое мо-ре тайги. Так, вот какой красивой ты бываешь, дальневосточная тайга! Такой я тебя вижу пер-вый раз! – сбросив с себя холодную дрожь, я встал и запел:
Оранжевое море,
Оранжевые сопки,
Оранжева тайга.
Оранжева гидравлика,
Оранжевый металл.
Оранжевый октябрь,
Оранжевый Афоня,
Оранжевый и я.
Получив удовольствие от восхождения на вершину сопки, спускаясь, я готов был ле-теть на крыльях.

 
                Первый снег

  Ночью я несколько раз просыпался от постукивания по оконному сливу. «Дождь идёт», – думал я и продолжал спать. А когда поднялся с постели, то сразу подошёл к окну.
– Ух ты! Снег! Первый снег! А впрочем, чего удивляюсь. Сегодня ведь уже первое но-ября. Бывало же такое, что в Комсомольске первый снег выпадал и в начале октября, потом таял, и не было удивлением.
Я бросил взор на сопки Амура. А у них вершины белые-белые. Мне сразу припомни-лось: когда я был в США, то горы Кордильеры в январе выглядели точно так. Лишь отличало наши сопки от Кордильер то, что они невысокие, и вершины их окаймлены узкой полосой по-черневшего леса.
Ещё не успел налюбоваться необычной картинкой родных сопок, как перед глазами за-кружил какой-то лоскуток. «Наверное, ветер поднял брошенный клочок бумаги», – подумал я.
Вдруг лоскуток полетел к соседнему дому.
– Так это же голубок решил порезвиться по поводу первого снега, – догадался я.
Через щёлки оконной рамы заструился холодный воздух. Меня зазнобило. Я отошёл от окна.
– Этот уже не растает, – подумал я.


                Необычные картинки природы

  Утром вышел на улицу, с соседкой поздоровался. Она мне и говорит:
– Харитоныч, с гнилого угла потянуло, осадков жди.
Я посмотрел в сторону горного распадка – его заполонила серая мгла. Вскоре посёлок покрылся белёсым мраком, и стало тихо-тихо. Лишь, нарушая тишину, яснее стало слышно, как постукивает сердце поселка – электростанция. Немного погодя, пошёл пушистый снег.
– С таким снегом без чудес не обойтись, – подумал я и пошёл в школу.
Веду урок, а сам посматриваю в окно. Со второго этажа хорошо видна сопка. Её тёмный лиственничный лес мигом побелел и приковал к себе мой взгляд так, что смотрел бы и смот-рел на необычный пейзаж.
На перемене вышел в коридор – и сразу к окну.
– Ребята, а ну, угадайте: на что ольха стала похожа?
Второклассники зачирикали, и всё невпопад. Подошёл пятиклассник Козыренко Сере-жа.
– Помоги малышам угадать, на что кусты ольхи похожи.
– На хлопок, – сразу сказал Сережа. – Это когда он коробочки распустит.
– Видел, как растёт?
– Нет. На картинке видел.
– Молодец. Спасибо тебе.
Отвёл уроки и отправился на обед. Вышел из помещения, а там по штакетной изгороди выстроились снежные одуванчики. Я фукнул на один, – и полетели парашютики. Мне понра-вилось. Фукаю на второй, третий... и так увлекся вдохом-выдохом, что почувствовал снежный вкус воздуха.
Надоело детское занятие – пошёл дальше. На дороге снегу по колено, а я шагаю без напряжения. Ноги сами рвутся вперед. Около Кожановых взглянул на старый раскидистый тополь и увидел на нём снежного аиста. Я сразу подумал: «Какой же сюрприз преподнесёт мне соседская ёлочка?» – и поспешил домой.
Подхожу – и не надо фантазировать: на отяжелевших её ветках поселилось целое се-мейство белых осьминогов.
Только подошёл к своему двору, как сразу вообразил: огромная мохнатая гусеница вползла на поленницу и пожирает дрова.
После обеда отправился в магазин. Вышел на дорогу, а там, у радиорепродуктора, на проводах вороны сидят, и радио поёт:
– Потолок ледяной,
Дверь скрипучая...
Я остановился и думаю: «Случайность, или по-настоящему увлечены музыкой?»
Вышел из магазина, глядь: летят снежные хлопья, и летят не на землю, а ввысь. Неве-роятно. Фу ты! Да это же стайка пуночек. Птицы набирают высоту и обнажают белое брюшко и подкрылье.
Перед сном воспроизвёл необычные картинки и записал.
Утром вышел на улицу и ощутил богатырское дыхание севера. Я к поленнице – гусе-ницы нет, осьминогов тоже не оказалось, аиста сдуло, одуванчики разлетелись. Обидно ста-ло: не успел ребятам показать необычные картинки природы.


                Зима

  Уже конец апреля, а Зима и не собирается Весне свои права сдавать. Средь снега ста-рого только покажутся земляные островки, она их сразу же прикроет снегом молодым. Вот и сегодня, с утра пораньше, Зима наделала чудес: деревья преобразила в лесные кружева, небо голубое превратила в матовую сферу, а Солнышко вообще бельмом закрыла.
В обед в посёлке стало тихо-тихо, на редкость глухо. А к вечеру подул холодный ве-тер, запуржило. И сразу же из-за древесного угла зафукало, зашикало, потом завыло, засви-стело в сопровождении глухих ударов: Ух! Да, бух! Да, ох! И я подумал: «Зачем Зиме понадо-билось такой концерт давать?» И сам же отвечаю: «Да, потому, что сила ещё есть».
Я посмотрел в окно, а там идёт омоложение сугроба. Вдруг рыжая сосулька с крыши сорвалась и в затвердевший снег воткнулась – торчит, как недобитый гвоздь.
– Вот-вот, дряхлеешь ты, Зима, уже теряешь зубы, – в упрёк ей говорю.
Стемнело. Включил дворовый свет и вышел на крыльцо, а там борьба идёт Зимы со светом. Ей явно не понравилось такое освещение. Швыряет снег на номерной огонь, а он горит и хоть бы что. Я усмехнулся.
– Во мне огромная сила, – возможно, думает Зима, – ведь я великое светило затмила, а тут малютка-огонёк решил поиздеваться надо мною.
– Ох! До чего же ты глупа, Зима! Напрасно бьёшься. Такой огонь ведь только я могу тушить без всякой силы. Мне стоит кнопочку нажать, и свет потухнет.
Зима и слушать не хотела, всю ночь пуржила и лишь к утру затихла.
 «Бывало, бодрствую по три-четыре дня, а тут за ночь устала», – так, может, думала Зима.
В воскресный день я вышел на крыльцо, не как всегда, а намного позже, и сразу же пу-стил слезу – от света яркого глаза слепило, и я вернулся в дом. Накинул затемнённые очки и снова вышел. И что же: от матушки-Зимы и след простыл, на Солнце не было бельма – оно слепящим светом обдало меня, и небо снова стало голубым, а кружева исчезли.
Мне так досадно стало: ведь мог бы всё заснять, да поздно спохватился.
Вот так в конце апреля я пообщался с матушкой-Зимой.



                Дечули
 
  Анатолий Демьянович — мой старый товарищ. Мы познакомились с ним ещё в молодые годы. Тогда я только приехал в Агние-Афанасьевск преподавать в школе ботанику и зооло-гию. А он был лесником. Ульч небольшого роста, круглолицый, с мягкой походкой, подвиж-ный, не умеющий и секунды побыть в спокойном состоянии, Дечули сразу и безоглядно по-нравился мне. Мы стали с ним часто встречаться, вместе ходили на охоту и рыбалку. Сколь-ко удивительных вечеров подарил мне Анатолий Демьянович! Прекрасный рассказчик, боль-шой знаток тайги, он завораживал своими рассказами: время не замечалось, забывались не-приятности дня, отступали куда-то заботы.
Я много раз пытался воспроизвести на бумаге его рассказы, боялся пропустить какое-нибудь его слово или словечко, старался в точности передать его жест, мимику, взгляд – ни-чего не получалось, все выходило не так. Другой раз написанное выглядело нереальным, не-жизненным, плохо скроенной небылицей. Я снова и снова брался за перо, восстанавливал в памяти вечер у Дечули, его, как заверял он, совершенно достоверные истории, и терпел оче-редное поражение.
С тех пор прошло много лет, мы с ним уже давно стали седыми, но до сих пор не научился я точно определять, где в его рассказах вымысел, а где действительный случай. Он же открыть свой секрет пока не спешит. Работая над очередной книжкой и добрым словом поминая Анатолия Демьяновича, я отобрал некоторые из его рассказов, окрашенные добрым юмором, любовью к природе.


   1.              Шатун в декабре

– Тебе приходилось лаять по-собачьи? – хитро прищуриваясь, спросил меня Анатолий Демьянович. – Нет, серьезно, приходилось? – настойчиво переспросил он. Я пожал плечами, силясь припомнить нечто подобное, а он продолжал, нисколько в общем-то не интересуясь тем, что было со мной, а чего не было.
– Как-то шёл я лесной просекой, на лыжах, сам понимаешь. Вечереет, в распадках уже, понятно, и вовсе темно. Спешу, значит, шаг пошире держу, благо, снег хороший, а лыжи каму-сом подшиты. Только из распадка поднялся – на тебе! –Медведь! А месяц какой? Декабрь! То-то! Понял небось, что не какой-то там медведь передо мной, а шатун? Потому как все добрые медведи к тому времени по берлогам на зимовку устроились. Что делать? Назад – далеко. Вперёд – рисковать жизнью... Что, если пролаю? Может, уйдет с дороги?
–Гав! Гав! Гав-гав! – Анатолий Демьянович, слегка нагнувшись, исполнил роль злого пса и продолжал: – Стоит. Даже не шелохнётся. Я тоже не двигаюсь, а в груди: тук-тук, тук-тук. Делаю шаг, второй... «Стоп! Хватит!» – скомандовал себе и снова:
–Гав! Гав-гав! Гав! Ррр! – и чуть-чуть подался вперед. Опять стоит! Я зашагал в обход, не снимая с него взгляда, а у самого веки дёргает, в глазах рябит. И только сделал несколько шагов, как хозяин тайги преобразился в непонятную фигуру. Стою и глазам своим не верю: обгорелый пень!..


   2.                Медвежья шутка

– Пошёл я как-то с Василием на Пильду харюзков потягать, – начал очередную байку Анатолий Демьянович. – Ну вот, стал на перекате Кривом, снасти, как полагается, приготовил, настропалил и только забросил – есть! Вот такой харюзище! А Василий остался ниже по тече-нию, у него своё место любимое. Выволок я этого харюза и снова удочку забрасываю. И сно-ва – поклёвка. Минуты не прошло, у меня уже с десяток, да все, как на подбор. Жалко мне Ва-силия стало, зову, чтобы ко мне шел.
–  Счас,— кричит.
Я долг свой товарищеский исполнил да и продолжаю себе харюзков выуживать. Только кто-то торк! меня в плечо. «Ага, – думаю сам себе, – Василий явился».
– Давай, – говорю, – становись выше.
 А глаз с поплавка не спускаю, чего ради поклёвку зевать. Сказал так, а он снова торк! меня в плечо. Тяжеленько так тронул, аж, озлился я.
– Не мешай!  – крикнул со зла и локтем шурнул, отцепись, дескать.
И тут как ахнуло меня, в глазах круги и искры разноцветные. Чую, лечу ласточкой. В воде очутился. В Пильде вода, сам знаешь, какая холоднющая. Враз вынырнул, как ошпарен-ный, глаза – по плошке, на Василия думаю: «Ну, брат, ты сейчас у меня получишь!» Только не вижу его нигде, ясное дело, думаю, прячется, игрушки нашёл!.. Выхожу на берег, глядь!... а недалеко так, шагах, не соврать, в двадцати, ломит от меня сквозь тальники медведище. А ты говоришь...
И Анатолий Демьянович, видно, чувствуя мое недоверие к правдивости рассказанного случая, укоризненно посмотрел на меня.


  3.                Ася

  В те сенокосные дни, жаркие, с густым ароматом скошенных трав, принес Анатолий Демьянович к нашим палаткам аиста. Да, настоящего аиста: длинноногого, длинноклювого, неказистого.
– Пап, а как звать его будем? – поглаживая рукой по спине птицу, спросил любопытный Сашка: боялся, наверное, что отец отпустит её на волю.
– Это кто у нас – аист? Так и давайте звать – Ася, – не задумываясь, сказал Анатолий Демьянович.
– Ася! Ася! – закричали ребята. – Давайте хлеба ему дадим и рыбных консервов.
Нанесли всего. Но тут же были огорчены: аист такого угощения не принял, а, ознако-мившись с людьми и видя, что его никто не держит, спокойно прошествовал к выходу палатки, высоко, важно поднимая свои длинные неуклюжие ноги.
— А ну, друзья, за лягушками! – приказал Дечули. Ребятня мигом сбегала на ближнее болотце. Аист увидел висевшую в руке одного лягушку и побежал навстречу. Женька испу-гался, бросил лягушку под ноги птице. Аист мигом схватил её и подбросил, как фокусник, за-глатывая, клювом прищёлкнул два раза, словно поблагодарил за угощение. Ребятишки, опе-шив от такого быстрого исчезновения лягушки, стояли в недоумении, разинув рты. Аист при-близился к ним и, обходя одного и другого, решил проверить, не спрятали ли ещё где-нибудь лакомую пищу.
– Сань, Сань, бежим ещё на болото. Теперь знаем, что он любит, – на ходу договарива-ла Зоя...
Переночевав в палатке, аист не отходил от ребят.
– Ася, пойдешь сено грести? – шутили ребята.
И аист, словно поняв, пошёл за ними. Все принялись грести сено, а аист важно ходил рядом и склёвывал с косовицы притаившихся кузнечиков. Санька сделал вид, что ловит куз-нечика: пробежал немного, вытянул руки вперед и шлёпнулся на душистое сено. Встаёт, а аист стоит рядом и ждёт: авось, и с ним поделятся. Угощения не было, но Ася не огорчился и при повторной шутке с распростёртыми крыльями опять вовремя подоспел к ещё лежавшему шутнику, радостно захлопал крыльями: он принял игру.
Поехали домой за продуктами и взяли с собой аиста. Стоило появиться ему во дворе, как всё живое всполошилось. Куры с кудахтаньем разлетелись в разные стороны и не реша-лись зайти во двор до самого вечера. Собачка без лая уступила дорогу незнакомцу, а кошка, распушив хвост, сгорбившись и озираясь, сердито мяукала. Аист, как ни в чем не бывало, хо-зяином ходил по двору и знакомился с новой обстановкой.
И все бы хорошо, но вот беда: уже два дня Ася у нас, а от предлагаемой пищи отказы-вается. Приняли решение: отвезти аиста опять на покос и выпустить у болота, иначе погибнет с голоду. Анатолий Демьянович подготовил мотоцикл. Сашка с аистом сел в люльку. Подъе-хали к заболоченному месту и выпустили птицу. Прощаясь с Асей, мальчуган погладил её по спине, обнял за шею, прижал голову к щеке и с подавленным настроением подошёл к мото-циклу. Мотоцикл загудел и ровно выехал на дорогу. Саша, повернувшись, не спускал глаз с аиста. Вдруг как закричит:
–  Бежит! Бежит за нами! Папка, смотри!
Дечули оглянулся: аист с распростёртыми крыльями бежал за мотоциклом.
– Надо прибавить газу, может, отстанет, – и он включил вторую скорость.
– Бежит! Не отстанет!
Прошли поворот, и опять видно, как с большим напряжением на подъём бежит аист.
– Проеду ещё. Может, отстанет.
– Бежит!
Не выдержали нервы. Мотоцикл остановился. И аист через минуту был уже рядом.
– Милый, прости меня. Загонял я тебя. Ведь ты пробежал больше километра, – изви-нялся перед Асей Дечули, поглаживая длинную, гибкую шею птицы
– Пап, возьмём его...
— Ну, как не взять такую птицу. Это же настоящий друг, а мы хотели его бросить. Са-жай к себе, повезём домой... Но только чтобы к вечеру была свежая рыба.
– Вы его только не выпускайте со двора, – попросил дома Саша и, схватив котелок, удочку, побежал на ближнее озерцо.
Через два часа перед аистом поставили котелок с плавающими гольянами. Ася, не раздумывая, принялся выхватывать из воды темноспинных гольянов. Отдельные рыбки па-дали на землю, и он их сразу подбирал.
– Ешь, ешь! Проголодался ведь здорово. Я тебе к ужину еще наловлю, – приговаривал Саша.
Вечером начали готовиться ко сну. Принесли тазик, налили воды и стали по очереди мыть ноги.  Аист с удовольствием наблюдал. Иногда высоко вскидывал голову. Принесли и ему тазик с водой и, чтобы привлечь его внимание, пустили в тазик несколько живых голья-нов. Ася ступил обеими ногами в тазик и начал ловить рыбок. Выловил всех и остался стоять в тазике. Его не стали беспокоить. Легли спать. Проснулись утром рано и сразу к аисту, а он стоит в тазике на одной ноге и спокойно дремлет, засунув клюв под крыло...
По утрам Ася прогуливался по посёлку. Зайдёт в пруд, важно, широко ступая, пройдёт-ся по ключу. Страсть как любил посещать людные места. То наведается к ребятишкам дет-ского сада, то придёт к столовой, а то не поленится подняться по многочисленным ступенькам продуктового магазина.
Идет с работы Любовь Федоровна, увидит аиста и зовет:
– Ася! Ася! Домой, обедать пора.
Аисту понравилось, что его ежедневно в обед угощали свежей рыбой, и, нагулявшись, к полудню он уже ожидал хозяйку дома. Так прошел месяц, и неожиданно для всех аист под-нялся на крыло, полетел над домами, закружил над школой. Всполошились ребята, бегают, орут:
– Ася! Ася, ко мне!
– Ася, садись!
Аист был неумолим. Он полетел вдоль пыльной дороги и скрылся.
– На болото полетел. Откуда привезли, – сказал расстроенный Саша.
– Не вернётся теперь уже, – сказал кто-то из ребят.
– Это он полетел к своей подруге. Мы с папой ездили на покос и видели, как она долго стояла на стоге сена, – почти в отчаянии проговорил Саша. – Придёт папа с работы, я его по-прошу съездить. Может, он там будет.
Мальчики, расходясь по домам, делились разными догадками. Через час, другой, тре-тий на улице давно умолкли ребячьи голоса. И вдруг... Зоя первой увидела возвращающегося аиста.
– Смотрите! Смотрите! Ася летит! Бежим, Сашке скажем! – крикнула она.
Аист опустился в центре села. Ребята окружили его. Кто гладит по спине, кто за шею нежно трогает.
– Я же говорил, что вернётся, – с гордостью заявил Саша. – Он от нас никуда не уле-тит. Он наш.


   4.             Первый экспонат

   Анатолий Демьянович Дечули в те первые дни нашего знакомства стал организатором школьного зоомузея. Конечно, всё произошло случайно. Анатолий Демьянович раньше и мыс-ли такой в голове не держал о зоологическом музее, но именно с его лёгкой руки начался наш музей. В нём за короткое время появились чучела белки с зайцем-беляком, колонка, сойки с кедровкой, самого настоящего краснобрового красавца-глухаря и разной мелочи, вроде воро-бьёв и синиц.
Но первым экспонатом нашего музея, его, так сказать, основой, стало чучело бурого медведя, сделанное Анатолием Демьяновичем.
Этот медведь ранним майским утром всполошил весь поселок, прошествовав его ули-цами с севера на юг. Спохватившиеся охотники, пока взялись за ружья да искали подходящие заряды, выпустили его из виду. Бросились туда-сюда – безрезультатно, косолапый гость как сквозь землю провалился. Раздосадованные охотники уже собирались разойтись по домам, как на них вылетели из крайней избы перепуганные старики – дед да бабка Панкратовы:
– Люди-и-и!
Охотники всё поняли и бросились к стариковской избе.
Потом, оправившись от испуга, дед Панкратов рассказывал:
– Сплю я, как то полагается, сон свой зоревой досматриваю. Только слышу, в сенцах шум, возня какая-то. Думал, что Тузик – собачка наша, с вечера в сенях задержалась. Ну, ду-маю, дам тебе, негодная! И поднялся трепака ей задать. Встал с кровати, ноги в шлепанцы сунул – и к двери. И уже в крик изготовился, Тузика, значит, пугать, а как глянул! Маменька родная, стоит он по-человечьи на двух ногах, в лапах Федюшин велосипед держит, а велоси-пед весь восьмеркой изогнут. Я-то рот открыл, а закрыть – сил нет. Потом уж сообразил, что таким поведением запросто сыграю на медвежью руку, кхх, лапу. Подумал так да быстре-хонько за дверь – юрк! Хотел уж и крючок накинуть, да куда там! Он-то, леший, уже успел за ручку с другой стороны ухватить и на себя тянет. Я, ровно как в сказке той про репку, кричу:
– Баба, подсоби!
Кое-как притянули дверь, я крючок накинул и командую бабке: «В окно давай!» Ну, а тут и ребята подоспели. Что говорить, вовремя подоспели охотники!
Так появился первый экспонат нашего музея.


   5.              Аммофила

  Дечули построил летнюю кухню. Стены из старых нестроганых досок портят вид, а штукатурить сразу нельзя. Выручил свояк-киномеханик: дал ему старые цветные киноафиши. Анатолий Демьянович обвешал ими стены, и в кухне стало светлее, уютнее.
В воскресенье он пригласил нас на обед. Только расселись за столом, как из-за афиши донесся необычный гул.
– Что там у вас? – спрашиваю Анатолия Демьяновича.
Отвернули угол афиши, а под ней – слепленный из глины трубкообразный домик, раз-мером с автоматный патрон, и аммофила. Что такое аммофила? Она из семейства осиных, длиной чуть более двух сантиметров, с вытянутой грудкой, с головкой, как у мухи, остроко-нечным брюшком размером с каплю воды, которое держится, словно на волоске, кажется, вот-вот она его потеряет. Задняя пара ног в два с лишним раза длиннее передних...
Следующим днём я установил за ней наблюдение. Как только услышал гул, так осто-рожно приподнял угол афиши и замер. Аммофила работала над седьмой секцией. Принесла комочек глины, прилепила к обойме, загладила и снова улетела. Вернулась примерно через полминуты. Летит тяжело, но бесшумно, задние ноги висят, как у цапли на взлёте, во рту ко-мочек сырой глины величиной со спичечную головку. Вес для неё солидный. Сырая глина тя-жёлая. Своё приношение аммофила приткнула к краешку начатой трубки и задвигала перед-ними лапками, словно руками, сдавливает с двух сторон, хоботком поправляет, наращивая кольцеобразную ленту, постукивает усиками: проверяет, всё ли правильно сделано. Ни дать ни взять, увлечённый работой гончар. Сама, согнувшись в чудо-талии, приблизила брюшко к крылышкам и быстро-быстро начала делать короткие взмахи. Крылья слились в сплошной диск, издавая визжащее жужжание, напоминающее звук работающей циркулярной пилы.
Уложив, как надо, глину, аммофила залезла вовнутрь, проверила, можно ли поместить-ся, или ещё надо долепливать. Вылезла, почистила лапками усики и полетела за другим ко-мочком глины. Через полминуты она опять в кухне. Строительный материал рядом – глини-стая лужа на дороге. Так мастерица прилетала каждую минуту. Прошло десять минут, и доба-вилась новая секция. Аммофила исчезла. Проходит час, другой... Солнце давно скрылось за сопку, а её всё нет и нет.
Утром другого дня опять завизжала «пила». Я к ней, а она запечатывает отверстие. По-чему не запечатала с вечера? Трудно сказать. Хозяйка улетела. Я быстро убрал сырую глину и увидел сизый шарик  – яйцо. Вскоре прилетела аммофила. Сразу заметила вскрытую сек-цию и тут же её запечатала. А потом ещё долго-долго топталась на месте: беспокоилась — не брак ли в работе?
Принесла ещё комочек глины и начала лепить новую секцию. Это была уже восьмая. Идёт время. Ежедневно прибавляется по одной секции: девятая, десятая... Вдруг неожидан-ность: из сырой ячейки торчат какие-то волоски. Осторожно выгреб содержимое ячейки и уви-дел шесть неживых паучков. Явно корм заготавливает для будущего потомства. А что же в соседней секции? Ну-ка, рискну, аккуратно вскрою ещё одну ячейку. Вскрыл. И что бы вы ду-мали? Опять паучки запечатаны. Когда же она их наносила? Либо поздно вечером, либо рано утром обнаружила семейство паучков и всех, вероятно, принесла. Пересчитал – их было три-надцать. Непонятно – яйца не откладывает, а консервирует пищу?
Мне ещё больше захотелось узнать, какой же нужен личинкам запас пищи? А может, это корм для молодых аммофил? Выйдут на свободу, пищи не смогут добыть, вскроют кла-довую и будут набирать силы. Решил открыть ещё одну ячею. Надо же дело исследования довести до конца. Насекомое не обидится: я ведь не забираю, а всё возвращаю на место.
Вскрыл, но тут было совсем другое – маленькая, бледно-желтая, ребристая, похожая на театральную гармошечку, личинка. Видно, только что вышла из маленького домика в про-сторный. Здесь можно будет свободно развиваться.
После обеда явилась хозяйка и обнаружила много беспорядков. Опять завизжала «пи-ла». За полчаса всё было восстановлено и выглядело, как прежде. Глиняный домик из десяти комнат-секций смотрелся как часть боевой пулемётной ленты.
Шли дни. Аммофила не появлялась. Но на шестой день опять послышался звук виз-жащей пилы – пристраивалась ещё одна секция, только не в прежний ряд, а сбоку. Секция не запечатывалась несколько дней. Обеспокоились: «Не случилось ли что?» И только через не-делю ячея была закрыта. Спрятала что-либо или отложила яйцо? Но это для меня был сек-рет.
– И не узнаешь! – восторжествовал почему-то Анатолий Демьянович. Поднял вверх указательный палец:
– Дело-то у неё, пойми, секретное. Она аммофильчиков, детей своих, значит, произво-дит. А это всегда было тайной тайн. Или не так что? Я вот подумал, Харитонович, завтра возьму да привезу глины, чтоб…, а то куда ей летать приходится. Поблажку ей хочу дать, пусть трудится, чтобы детишек побольше было.
На следующий день он привёз глину, позвал меня:
– Харитонович! Глянь, хватит ли для нашей аммофилы?
Потом отвернулся и, как бы стесняясь, проговорил:
– Тебе спасибо. Я-то, вишь, как-то проглядел их... аммофил.


   6.                Лопотоша

   Лопотоша – это гусь, белый, важный, ухоженный, любимец Любови Фёдоровны. Она его вырастила, можно сказать, от смерти спасла. А дело было так...
Надежда Акимовна, соседка Дечули, подложила под квокшу пять гусиных яиц. Прошло тридцать дней, и вывелся, к огорчению хозяйки, всего лишь один гусёнок. А тут ещё, как назло, квочка бросила обучать его куриным правилам – за непослушание. Некому обогревать малыша. Стал он на вид невзрачным. Птицы хозяйского двора подумали, что он приболел. Лечить сами не могут. И решили воспользоваться своим, птичьим, законом: заклевать боль-ного, а то, чего доброго, и другие могут заболеть. Как только приблизится малыш, так куры, гуси норовят его тюкнуть. Курица легонько клюнет, а гусёнку покажется, словно пика вонзи-лась. Особенно страшны для него были гуси, хотя и родственники по крови. Гусиный великан щипнёт слегка, а малявке много ли надо, больно ему станет и обидно. Отойдёт в сторону, нахохлится и, видимо, подумает: «За что же это они меня так не любят? Я ведь им ничего плохого не делал».
Собралась ехать в гости Надежда Акимовна и попросила соседку присмотреть за си-роткой. Любовь Фёдоровна охотно согласилась. Стала его отдельно кормить творожком, ку-риным яйцом, поить молочком. Да ещё травки нарубленной с тёплой водичкой даст. Заметит, что он мёрзнет, погреет в ласковых руках. Прижмёт к груди и тёплым дыханием обдаст. В ненастный день у печки погреет, а на ночь под одеяло к себе возьмёт. Запеленает, как ма-ленького ребенка, только голова выглядывает. И тут же услышит: «Ти-ти, ти-и-и, ти-ли-ли». Хорошо, дескать, мне. Поблагодарит гусенок за внимание и заснёт.
Прошёл месяц, второй, гусёнок подрос, похорошел и привязался к Любови Фёдоровне. Куда ни пойдёт она, туда и он побежит. Однажды на веранде занималась она своим делом, а он, увидев её, как побежит к ней да как залопотит широкими лапками, словно ребёнок от радо-сти громко захлопал в ладоши.
– Кто же это бежит? – не отрываясь от работы, сказала Любовь Фёдоровна. – А-а-а! Ло-потоша! – И добавила: – Ну-ну, вот так мы и будем тебя звать: Ло-по-то-ша. Понял, Лопо-тоша?
С тех пор только и слышно во дворе:
– Лопотоша, ты где? Не обижают тебя, Лопотоша?
– Га-га-га! – «Тут, мол, я, тут, всё в порядке», откликается понятливый гусенок.
– Лопотоша, я пошла в огород.
– Га-га! – догоняет её воспитанник.
Полюбила Любовь Фёдоровна безобидную птицу, как ребёнка. И он по-своему отвечал на ласку. Не отстаёт, ходит по пятам, боится из виду потерять хозяйку. Пойдёт Любовь Фёдо-ровна корову доить, присядет на корточки, и он, словно подражая, тоже присядет рядышком и всё говорит что-то по-гусиному:
–  Кра-кра, кра-кра!
– Молочка хочешь? Знаешь, что вкусно?
–  Га-га! – соглашался маленький друг.
– Сейчас, обожди немножко. Парным напою. Расти быстро будешь.
Ну, а если в магазин приходилось идти или за ягодой, грибами, в общем, надолго ухо-дить из дому, так это была настоящая беда. Заметит, что хозяйка готовит сумку или корзинку, ходит по пятам, мешается под ногами. Чтобы избавиться от него, надо было идти на хитрость: заманивать в огород и закрывать. А потом гусёнок, как только услышит голос, гогоча, бежит к калитке, тычет окрепшим клювом в неё, кричит:
–  Кра-кра! – Выпусти, мол, меня, я соскучился.
Любовь Фёдоровна возьмёт его на руки, приласкает и пообещает больше не закрывать.
В свободное время Любовь Федоровна присядет на травку, ласково поговорит с Лопо-тошей, погладит по спине, по голове. А он, в свою очередь, старается по-гусиному выразить свою ласку: лезет на колени, просится даже на руки.
Шло время. Лопотоша рос и рос. Осенью он был уже настоящим гусем, а дружить со своими сородичами так и не стал. Видно, держал в душе давнюю обиду за то, что те обо-шлись с ним грубо в трудное для него время. И к хозяйке своей, Надежде Акимовне, не вер-нулся. Та пришла как-то к Дечули в гости, посмотрела, как неотвязно преследует Лопотоша Любовь Фёдоровну, как ластится к ней, и сказала:
– Пусть у вас и живёт. Без тебя, видно, с тоски умрет. – Она погладила Лопотошу по блестящей крепкой спине и ушла. А Лопотоша остался навсегда у Дечули.


   7.             Лесной бык Илья Муромец

   Анатолий Демьянович как-то сказал мне:
– Если ребятам сохатку захочется посмотреть живого, то можно сводить их на Караси-ное озеро.
– Неужели сохатые подходят так близко к жилью? – удивился я.
Как-то с вечера сказал детям, чтоб приготовили, кто хочет, конечно, свои рыбацкие снасти, а утром на зорьке пойдём поудить карасей на озере. Про лося ничего не сказал. За-чем? А вдруг никакого лося там не окажется, как потом объяснить, откуда я взял, что он по утрам приходит сюда? Не захотел ставить под удар Анатолия Демьяновича.
Перед ужином проверил свои удочки, заменил на новый пробковый поплавок, подост-рил крючок. Миша и Зоя, наблюдая за моими сборами, принесли свои крючки. Я подточил их. О сохатом опять ни слова.
Поднялись мы рано. На досках крыльца литыми каплями лежала роса. Мы шли по тро-пе к излюбленному месту, где не раз подкармливали и ловили карасей. Темно, ещё не рас-свело, как следует, заря только наметилась узкой полоской над сопками. Вокруг тихо, свежо и как-то тревожно. Вдруг на озере – бултых! Да так сильно, что мы разом остановились. Ребя-тишки аж присели испуганно. А вода шумит, будто кто-то полощет на озере мокрую тряпицу. Мои рыбаки сгрудились около меня и с круглыми глазами спрашивают:
– Кто это?
Я палец приложил к губам, прислонил удочку к кочке и, нагнувшись, стараясь не шу-меть, подошёл к озеру. Как только заблестела передо мной зеркальная полоска, раздвинул руками густой высокий осокорь, и всё прояснилось. Лось стоит по грудь в воде и, чавкая, пе-режёвывает что-то. Съел, плюхнул голову в воду и тут же вынул, а у него ни головы, ни рогов – всё обвешано водяными кувшинками. Я приподнялся, чтобы лучше рассмотреть его. Зверь вскинулся тотчас же, уловил шорох, рванул к берегу, на выходе из воды зачмокал звучно но-гами, увязая в илистом дне, мощно встряхнулся всем телом, шагнул на сухое и был таков – исчез, растаял в серебристом рассветном тумане.
– Зачем он лазил в воду? Купался? – посыпались на меня вопросы пришедших в себя от только что виденного чуда ребят. – Что он ел?
– Лось ночью спасается от гнуса, стоит в воде, а заодно и лакомится сочными корень-ями кувшинок, – объяснил я. – Помешали мы ему, как следует, позавтракать.
– Это сохатый или лось? – вдруг спросил Миша.
– Лось и сохатый – одно и то же, – улыбнулся я. – Этого лесного быка называют лосем за гладкую, короткую шерсть, которая лоснится. Лоснится – лось. Чувствуете созвучие слов? В народе лося еще называют сохатым – оттого, что рога самца похожи на обыкновенную кре-стьянскую соху.
Вечером я зашёл к Анатолию Демьяновичу, молча вручил ему низку отборных, золоти-сто посвечивающих карасей на тальниковом пруте-кукане. Он поглядел на них, улыбнулся:
– С Карасиного?
Я кивнул утвердительно и рассказал про лося-великана.
– А знаешь, как я его зову? – спросил Анатолий Демьянович. – Ильёй Муромцем. Да, Илья Муромец, – упрямо повторил он.


   8.                Пушок-интеллигент

  Нравится мне у Дечули бывать: всё у них как-то просто, непринужденно, приветливо. Словно в своём доме. Так и хочется что-то доброе сделать в знак уважения.
– Может, помочь чем? – обратился я к Любови Фёдоровне.
– Хочешь, почисть картошечки на суп.
Я взял ведро с картошкой, налил воды в миску, устроился удобно на детском стульчи-ке и принялся за дело. Не успел очистить одну картофелину, как рядом оказался кот Пушок. Подошёл и сразу на задние лапки присел. Мелькнула мысль: «Служить, наверное, приучен». А он, приподнявшись, положил лапку на мою руку и, запустив когти, слегка потянул к себе. Дает знать: «Дай мне».
– Картошечку любишь? – Я бросил на пол очисток, а сам вспомнил: раньше у меня кошка Мурка любила есть сырую картошку. Часто задумывался: почему ест сырую? Витами-ны нужны! Крахмала много в сыром картофеле. Чтобы не засорять Муркин желудок, я давал ей очищенную картошку. Бросишь кусочек, а она – хрум-хрум!...  и проглотит.
Пушок к очистку не притронулся. Подтянулся к моей руке и снова выпустил отточен-ные о еловую стойку крючковатые когти.
– Что же ты, Пушок, попросил картошечки, а сам не ешь? – сказал я ему.
Любовь Фёдоровна услышала разговор и засмеялась:
– Фёдор Харитонович, он с пола не берёт, только с рук. Интеллигент он у нас.
Опять когти вонзились в мою руку, и мне показалось, на сей раз сильнее.
Отделив кусочек картофелины, я предложил ему угощение с руки. И явно угодил. Пу-шок прильнул к полу и захрустел ядрёно-сочным кусочком. Съел один, попросил ещё. При-шлось выдать повторную порцию. Он её принял так же, с руки. Я, удивляясь, шутил:
– Таких, как ты, Пушок, я ещё не встречал.
А Любовь Фёдоровна мне вторила:
— Он у нас такой... Воспитанный кот.


   9.             Хвост здесь – кота нет

  Но вот такая история приключилась однажды с Пушком.
– Ольга, дочка, первая заметила, что у него хвоста нет, – поглаживая по спине бесхво-стого Пушка, рассказывал Дечули. – Он часто играл своим хвостом. Бывало, закружится вью-ном то в одну, то в другую сторону. Отдохнёт – и опять вертеться. Дети радовались, хохотали до слёз. А Люба моя часто пошучивала: «Разыгрался не к добру». Сашка даже смастерил ему обманку. Бывало, начнёт водить «мышь», Пушок пробежит немного за ней, и опять в круго-верть. А потом как-то Ольга подошла к столу и как закричит:
– Ой-ёй! Хвост здесь – кота нет! Мама! Мамочка! Хвост здесь – кота нет!
Все мигом очутились на кухне: что это за чудо – хвост без кота?
– Что?! Где?!
А она тычет пальцем во что-то, похожее на гусеницу из тёплых стран. В тех краях, наверное, бывают такие большие.
– Да во-он!
Люба моя – храбрейшая женщина, а все ж с опаской потрогала хвост ногой: он ли это? Ольга хлюпает без остановки, а Сашка забегал по избе, кота ищет. Заглянул в один, другой угол, шмыгнул под кровать и его, бедолагу, там увидел:
– Вот Пушок! Смотрите!
Он там беду свою зализывал – кончик оставшегося хвоста. Ну, детям невдомёк, как Пушок без хвоста оказался.
– Видно, кто-то нечаянно прихлопнул дверью хвост. Вот и отпал он, –  пояснил я. – Бо-лел, болел и отпал.
А как ещё объяснить такую оказию?
– Открутился Пушок, – плачет Ольга.
А Дечули печально улыбнулся. По всему было видно, что ему самому жаль кота не меньше, чем его дочери Ольге.


   10.              Лесные курочки

  Пришла пора сенокоса. Мы шагаем на луг тенистой тропкой. У Анатолия Демьяновича и Любови Фёдоровны на плечах грабли, у меня – вилы-тройчатки. Остановились у края лесной поляны.
– Вот отсюда и начнём грести, – сказал Анатолий Демьянович. – А вон там у меня и са-ни приготовлены – ходячее остожье. Я их по снегу ещё затянул, чтобы не делать лишней ра-боты. – И добавил свое излюбленное: – Видите, какой я ловконький.
Я согласился:
– Ловконький, ловконький, ничего не скажешь.
Натёрлись мазью от комаров и мошки, которые здесь, в затишье, кружили целыми роя-ми. Я взял любимый инструмент – вилы, а Дечули – грабли. Заняли три скошенных валка, и зашуршало душистое, салатного цвета, лесное сено. Я сразу подумал: «Так вон чем пахнет вкусное молочко Красотки!»
Ещё в детстве меня приучили на покосе работать только вилами. Вот и сейчас: поверну вилы, да вот так – от себя, от себя, поднимаю край рядочка на валок, и моё сухотравье скру-чивается, скручивается. Накрутил клубок сена, воткнул в него вилы, поднял навилень и понёс к остожью. Только повернул к следующему накрутку, как раздался восторженный голос Лю-бови Федоровны:
– Смотрите! Лесные курочки идут!
Я обернулся. Цыплята глухарей, рябые, с длинными шейками и высоко поднятыми го-ловами, шагают друг за другом, да так спокойно, как будто бы абсолютно никаких и врагов у них нет. Любовь Фёдоровна, собираясь осторожненько взять одного, молвила:
– Милые! Вы что, летать не можете?
Впереди идущий цыплёнок-глухарь поднялся на крыло. Я взглянул в сторону его лёта: на дереве сидела глухарка-мать и негромко квохтала. Любовь Фёдоровна так и замерла на полушаге, и выводок пошёл дальше своей дорогой.
Мы не двигались. Улыбались, с любопытством смотрели на глухарят. Я насчитал их целый десяток. Ничего, добрая семейка!


   11.                Седая медведица

  На Учуме произошёл у нас с Анатолием Демьяновичем такой случай. Нам полюбились те места, и мы чувствовали себя там, как у себя дома. В общем, утратили всякую осторож-ность. И в слухи про седую медведицу, которая якобы объявилась в округе, верили мало, принимали за подтрунивание. Ведь сколько раз вдоль и поперёк хожено было, а и следа не видели.
– Враки, – отмахивался Анатолий Демьянович. – Враки всё, Харитонович! Поехали!
И мы отправились в очередной раз на Учуму на его мотоцикле с коляской. Только набрали ягоды полные короба, как услышали в придорожном малиннике какую-то возню и со-пение. Дечули первый почувствовал неладное, посмотрел на меня предостерегающе и шёпо-том приказал:
– Стоп, Харитонович! – Прислушался, даже ладонь к уху приложил. – Она!
– Кто она?
– Она, белая, седая... Быстро давай, но тихо. Тихо же! – уже сердясь на мою нелов-кость, прикрикнул он. – Короба в коляску, живо! А я гляну, может, не она вовсе.
Он крадучись направился к малиннику.
Соблюдая всяческую осторожность, я начал укладывать короба в коляску, а одним глазом приглядывал за Дечули. Насторожённо, смешно выворачивая ноги, шёл он к опасно-сти. Его старая, выгоревшая на солнце шляпа казалась в этой обстановке верхом нелепости, как и короткий нож в руке, который он быстро вытянул из-за голенища сапога. Что он, медве-дицу ножом этим возьмёт или, того пуще, шляпой?
Тем временем, он подошёл вплотную к малиннику, вытянулся, заглядывая в сплетение кустов, привстал на цыпочки, но тут же быстро присел и попятился, держа нож по-боевому. А из кустов, ломая ветви, подминая их под себя, вывалилась медведица – бурая, с серебри-стыми блёстками на загривке. «Она, седая медведица!» – как обожгло меня.
– А-а-а! – коротко вскрикнул Анатолий Демьянович и, сорвав с головы шляпу, с силой швырнул её в разгневанного зверя.
– А-а! – вскрикнул он второй раз, видя, как медведица, перехватив шляпу в полёте, хлопнула её о землю и снова пошла, воздев вверх передние лапы.
Трудно сказать, что было бы, не появись следом за ней из кустов малины медвежонок. Завидев его, медведица рявкнула оглушающе, резво повернулась к своему детенышу, хлоп-нула его лапой по заднице, подхватила в охапку и, недовольно поуркивая, скрылась в кустах.
Анатолий Демьянович остался перед разорванной шляпой. Поднял её, принёс мне:
– Вот, держи, трофей называется. – Деловито оглядел, как я уложил короба, и, как ни в чём не бывало, спросил:
– Ну что, поехали?


   12.                Бурундучата

– Фёдор Харитонович, смотрите! Бурундучата! Слепые... Это наш Шарик всё. Можно их спасти? – Саша Дечули держал в пригоршне пять крохотных бурундучат и с отчаянием, надеждой смотрел на меня.
– Не приходилось. Надо постараться.
Прибежали Миша и Зоя, заохали:
– Ой-ёй! Какие маленькие!
– А можно потрогать?
– Я возьму его в руки?
Бурундучата маленькие, совсем ещё крохотульки, головастые, слепые, с четырьмя зу-биками: два сверху, два снизу. Ножки тонкие и длинные, с большими лапками и острыми ко-готками. Шубка у них тёмно-рыжего цвета, с пятью чёрными полосками вдоль спины. Им было недели две или того меньше.
В ведро мы постелили ваты, поверх неё высыпали их родную подстилку, которую при-нёс Саша. А уж на неё в рядок уложили притихших бурундучат, укрыли старенькой рубаш-кой...
– Спят, бедненькие. – Зоя бережно подоткнула края бурундучьего одеяла.
К вечеру зверькам сготовили ужин – тёплое кипячёное молоко с сахаром. Потревожили ведро – послышались цокающие звуки. Убрали рубашку, а они лежат на спине с открытыми ртами и цокают, подёргивая лапками.
– Бедненькие, кушать хотите, – жалела Зоя.
Я не знаток бурундуков-младенцев, больше по наитию советую:
– Торопитесь кормить, пока молоко не остыло.
– Соска для них большая, – чуть ли не со слезами на глазах жалуется Зоя. – А с ло-жечки всё льётся мимо. Тряпочку, тряпочку скорее! Облила всего!
– Смотрите! Смотрите! Мой пьёт! Ура-а-а-а! – радовался Саша и, прихватив за голову бурундучонка, окунул мордочкой в ложку с молоком. – Смотрите!
– А можно раздваивать кончик соломинки и набирать молоко. Видишь, как хорошо сли-зывает, – нашел другой способ Миша.
Так что первое кормление в конце концов провели успешно. Но подступила другая тре-вога: привыкнут ли к коровьему молоку зверьки? Выживут ли? Утром заглянули в ведро, а они лежат недвижимо, взяли в руки – бурундучата как неживые и холодные-прехолодные.
– Отогревать срочно! – приказал я ребятам. Разобрали зверят, упрятав их в ладоши, через щёлку стали согревать своим дыханием.
– Шевелится... Ожил! – первой возвестила Зоя.
– Мой тоже! – тут же отозвался Миша. И вот уже все бурундучата задвигались и опять зацокали – просят есть.
Покормили, устроили подогрев ведра и установили строгий режим питания через каж-дые пять часов...
Через три дня уже все бурундучата пили молоко с ложечки. И что интересно: не лака-ют, как котята, а стиснут краешек ложечки зубами и цедят через них молоко. Кормление стало проходить быстро, молоко только подавай. Один выпил две ложечки молочка и сразу упал на бок. Напугал нас. Думали, погиб, а он, оказывается, заснул, насытившись.
На восьмой день дали семечко подсолнуха. Бурундучок взял в лапки, обнюхал его и начал сбоку быстро-быстро точить зубами. Прогрыз дырочку и извлек ядрышко. Второе се-мечко поспешил положить про запас в защёчный мешок. Через две недели наши воспитанники ели всё: макароны, блины, зерно, орешки, семечки, бабочек, оводов и мух. Пустили несколько оводов на оконное стекло – бурундучата их мигом поймали и съели. Научились и умываться после еды, забрасывая лапки за уши.
Бурундучата стали большие и забавные. Начали посвистывать, перекликаясь друг с другом. Мальчики ими тешились целыми днями. А в июле мы выпустили на опушке леса пять способных к самостоятельной жизни зверьков.


    13.               Еловый барометр

   На уроке географии спросил у ребят, какие они знают приметы погоды. Поднялся «лес» рук:
– Ласточки летают высоко — к хорошей погоде.
– Если с вечера ложится туман на луга, завтра будет ясно.
– Утром на траве нет росы — жди дождя.
– Молодцы! – похвалил я ребят. – Всё сказали правильно. Действительно, погоду могут предсказывать и животные, и птицы, и растения, и насекомые, только за ними надо постоянно наблюдать.
Саша Зотов не опускает руки, тянет изо всех сил.
– А у вас есть еловый сучок-барометр, – говорит он. – Расскажите про него, Фёдор Ха-ритонович.
Как же я выпустил из виду свой еловый барометр? После новогоднего праздника я хо-тел ёлку выбросить, но Анатолий Демьянович сказал, что она ещё долго может служить.
— Из неё можно сделать барометр.
Отпилили мы от елочки самый ровный сучок с частью стволика. Обрезали ножом все боковые ветки, очистили от коры и заострили конец сучка. Вынесли еловый сучок на крылеч-ко и прибили так, чтобы не доставали его ни дождь, ни солнечные лучи, иначе «барометр» не-правильно будет предсказывать погоду.
Когда сучок высох, я, по совету Анатолия Демьяновича, прикрепил рядом дощечку и сделал на ней отметки. Если конец сучка поднимается над отметкой, значит, ясная погода, если опускается – жди осадков. Это зависит от влажности воздуха. Если в воздухе становит-ся больше влаги, сучок впитывает её, тяжелеет и опускается. Еловый барометр не ошибает-ся. Особенно хорошо он предсказывает погоду летом.


                Как шамана звери наказали
                (сказка)

  Это было давно-давно. Северных людей приехал лечить шаман, но не лекарствами, а злых духов отгонять от больных. Зашёл в чум к больному и давай в бубен бить, и давай пля-сать, фукать в разные стороны, схватил горящую головёшку из костра и, ну, размахивать по всему чуму. Устал от такой толкотни, присел отдохнуть – и лечению конец, а платить надо сполна за него.
Объехал шаман всех больных, загрузил мясом нарту и поехал домой, довольный. Мя-са много дали, а что не поможет больным его лечение, так это он давно знает, что пользы нет.
Ехал, ехал, замёрз, а пробежаться не хочет, обленился. Вдруг из тальников выскочил зайка, встал солдатиком и заговорил писклявым голосом:
– Шаман, шаман. Подвези до снежной норки, сильно устал я, бегавши, видишь, перед-ние лапки исхудали.
Шаман посмотрел: и впрямь передние лапки меньше задних. Пожалел зайца.
– Ладно. Садись, косой, – пробурчал шаман, а сам думает: «Вот глупый заяц. Сам напросился на пуховую шапку. Пора уже заменить старую».
Едут, едут шаман с зайцем. Вдруг, как полыхнёт огнём лиса у самых ног оленей и, раз-метая снег хвостом, запричитала:
– Шаманушка! Спаситель ты наш родной! Подвези, пожалуйста, до моей тёплой норки. Устала весь день шастать за мышками.
– Видишь – нарта старая, да и места нет.
– Я – лёгонькая. Во мне-то и весу, что мех да, разве немного, хвост.
– Ладно. Садись, рыжая, – показал свою доброту шаман, а сам уже размышляет: «Шап-ка пуховая есть, теперь рукавицы тёплые будут».
Села лиса поближе к зайцу и зашептала на ухо:
– Заяц, скажи, что везёт шаман? А сама уже давно унюхала мясо и размечталась: надо как-то обмануть шамана.
Едут, едут. Вдруг навстречу серый волчище, палкой хвостище.
– Шаман! Шаман! – хриплым голосом проскрипел волк. – Подвези. Отощал. Сил во мне нет. Забыл, когда и ел.
Шаман и прикидывает: «Что ты худой, так это ничего, а вот унты из твоей шкуры не-плохие будут». И стал нарочно отказывать:
– Видишь – нарта старая, да и места нет.
– Как же? Если ты меня не подвезёшь к логову, я замёрзну.
– Ладно. Садись, серый. А сам уже мозгует: «Шапка пуховая есть, рукавицы тёплые есть, теперь будут хорошие унты».
Сел волк и заговорил с лисой, а у самого слюнки уже текут. Мясо-то он сразу учуял.
Едут, едут. Вдруг навстречу медведь. Как встанет на задние лапы да как взревёт гро-мовым голосом:
– Шаман! А шаман! Подвези меня. Я от долгой спячки промёрз до костей. Дрожь берёт, да и хворь приключилась. Мне бы погреться у моря.
А шаману туда и надо. Да боится: взять – нарту развалит, не взять – мясо отберёт.
– Ладно. Садись, косолапый. Как-нибудь доедем, – а сам раскидывает умом: «Шапка пуховая есть, рукавицы тёплые есть, унты есть, теперь и шуба будет на славу».
Бегут олени по горам, по долам. Шаман, довольный поездкой, размечтался, даже пе-сенку начал напевать. Поёт, а сам слышит: «Треск- треск!». Остановил оленей и говорит:
– Слышали?! Нарта трещит. Не доеду я с вами.
– Да ты что, шаман, выдумал? Это у меня от холода зубы щёлкают, – прохрипел волк.
– Как же, шаманушка, ослышались Вы. Это заяц от стужи ушами лопотал, – добавила лиса.
Шаман не стал спорить и погнал оленей дальше. Ехали, ехали. Вдруг все как полетят в сугроб! Шаман вылез из снега, сердитый, и давай кричать на зверей:
– Я вам говорил, что нарта не выдержит! Видите, полоз сломался! А ну, заяц, марш за деревом!
Заяц побежал на берег речки, отгрыз ивовый прутик и принёс шаману.
– Разве можно полоз заменить таким прутиком, глупый заяц, – закричал злой шаман.
– Я знаю, какое надо дерево, – вызвалась лиса и побежала в тундру.
Отыскала карликовую берёзку и принесла. Шаман разгневался и начал стыдить лису:
– Все звери считают тебя умницей, а ты не смогла сообразить, какое надо дерево для полоза (лиса слушает и ухмыляется). Берёзка ведь вся кривая. И выбросил её.
Послал волка. Волк бегал, бегал, наткнулся на стланик, наломал веток и волочёт. Вы-шел из себя шаман, заикаться стал:
– Сколько живёшь и не знаешь, что из стланика полозья не делают. Он же хрупкий, сразу сломается. А ну, медведь, поди ты в лес да принеси то, что надо.
Медведь противиться не стал и отправился выполнять приказ. Идёт по тайге и раз-мышляет: «Заяц принёс прутик – не угодил, лиса принесла карликовую берёзку – не угодила, волк принёс стланик – не угодил, дай-ка принесу лиственницу. Это будет то, что надо». Об-любовал дерево потолще, вывернул с корнями и несёт. Шаман как увидел, что медведь несёт огромное дерево, взбесился от злости, забегал вокруг нарты, схватил нож и побежал в лес за нужным деревом.
Звери, тем временем, сговорившись, задрали оленей, съели все внутренности, набили оленям животы мхом, поставили на ноги, взяли мясо с нарты и убежали.
Шаман нашёл подходящее дерево, срезал и идёт к нарте. Пришёл, а там – нарта пустая и зверей нет. Разозлился, дошёл до белого каления, а сам думает: «Хорошо, что оленей не увели».
Наладил нарту, уселся поудобнее и давай гнать оленей. Кричит, кричит, а они стоят. Толкнул палкой, олени упали, и мох вывалился.
Шаман схватился за голову и зарыдал на всю округу. Плакал, плакал, да так и замёрз на снегу.
А звери унесли мясо в медвежью берлогу. Стали жить-поживать да шамана лихом вспоминать: «Не будешь людей обижать».

 .



                Встречи
                с подвигом:
 
                документальный очерк
 
  «Мне кажется, что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения… Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное, что им случалось наблюдать в жизни».
Л.Н. Толстой

  Где бы я ни работал директором школы, везде я создавал школьные музеи, которые служили центрами воспитательной работы всех возрастов учащихся и даже их родителей. Проводимая работа через музей всегда давала положительные результаты: ребята улучшали свои успехи в учёбе, сокращалось число нарушителей дисциплины, расширялся круг знаний учащихся и родителей, повышалась активность ребят.
Вот так в школе № 20 города Комсомольска-на-Амуре к 110-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина в помещении классной комнаты стал создаваться школьный му-зей.
Учителя старших классов: Масловская Нина Евгеньевна, Николаева Лариса Петровна, Козулина Альбина Яковлевна, Фалалеева Вера Павловна, Лисина Валентина Константиновна с ребятами включались в поисковую работу. Я с ребятами: Рысьевым Виталием, Кузовлёвым Эдиком, Чечамушкиным Володей, Козулиным Андреем, Щукиной Олей, Пономарёвым Мишей, Ступаком Колей, Черепановым Женей, Карповым Толей и другими мальчишками стал изго-тавливать макеты, связанные с жизнью В. И. Ленина: «Ленин в Разливе», «Аврора», «Броне-вик – враг капитала», «Пароход «Святитель Николай», «Спасская башня Кремля» и другие.
А через год, 17-го апреля 1980 года, мы в торжественной обстановке открывали музей. К нам приехали и пришли все директора школ Ленинского района, заведующая районо Гама-нец Любовь Васильевна, инспектора отдела народного образования, представители шефских организаций: пивзавода, совхоза «Индустриальный», кирпичного завода № 2, представители ГПТУ-2, первостроитель города Комсомольска Маршалов Константин Георгиевич, корреспон-дент газеты «Известия» Летов Вадим Георгиевич.
Любовь Васильевна, директора школ в адрес ребят сказали много хороших слов, а Ле-тов В. Г. посоветовал музей назвать «Ильич бессмертен, как Россия» и в «Книге отзывов» первым сделал запись:
«Его Высочество Случай привёл меня в эту прекрасную школу, в которой прекрасные дети, прекрасный педагогический коллектив и, самое главное, такой прекрасный и самоот-верженный Директор, о котором хочется говорить в превосходной степени. Этот музей – отражение всего этого сочетания.

Ребята, пополняйте музей своими пятёрками. Можно и четвёрками».
Вадим Георгиевич Летов,
корреспондент газеты «Известия».

Ребята идею Летова В. Г. поддержали, и наш музей стал называться «Ильич бессмер-тен, как Россия».
В классах, пионерских отрядах и группах ещё больше забурлила школьная жизнь: – Прекрасно! К нам едут! Нашу работу ценят! Будем стараться!
На каждой школьной линейке, а мы её проводили каждую субботу, поисковые группы сообщали какую-нибудь новость, связанную с работой музея. Детям это нравилось, они на переменах и после уроков часто заходили в музей. Музей в рабочее время школы не закры-вался.
Когда наш музей стали посещать ребята других школ города, детских садов и родите-ли, когда о нашем музее стали говорить по радио, в печати, по телевидению, то явно было за-метно, что ребята гордились музеем и школой. Когда экскурсоводы: Скрипник Наташа, Карпов Толя, Ступак Коля, Синельшин Виталий, заканчивали свои впечатляющие рассказы, то посе-тители музея сразу же просили «Книгу отзывов» и делали запись.
      
 
Экспозиции музея

 
 
Мастера-скульпторы:

Черепанов Женя,
Капшукова Катя,
Фёдор Харитонович,
Ступак Коля

 
  Вскоре наш музей был награждён ДИПЛОМОМ первой степени РСФСР по направле-нию «Ленин и теперь живее всех живых».
Пионерский отряд имени Маресьева, Героя Советского Союза, (классный руководитель Николаева Л. П., воспитатель Масловская Н. Е.) получает из Москвы бандероль от Советско-го Комитета ветеранов войны.
Ребята, большие мальчишки, с нетерпение ждали момента, когда они в своих руках по-держат важный документ – грамоту школе от Советского Комитета ветеранов войны.

«СОВЕТСКИЙ КОМИТЕТ ветеранов войны награждает ЛЕНИНСКИЙ музей ШКОЛЫ № 20 г. Комсомольска-на-Амуре за активное участие в работе по героико-патриотическому воспитанию молодёжи».

Подписано Желтовым, Маресьевым.

Получили и письмо от Алексея Петровича, в котором была фотография Маресьева с «Федей» – Александром Вихровым и Серёжей Малининым, которые спасли его.
– Надо же! Даже Москва оценила наш труд! – восхищались мальчишки.
– Нина Евгеньевна, давайте сегодня проведём воспитательский час! – деловито пред-ложил Некрасов Витя.
– Хочется в своих руках подержать содержимое бандероли?
– Конечно.
– Я не возражаю, но как на это посмотрят другие ребята? Сейчас спросим:
– Ребята, все согласны с тем, чтобы сегодня вам ознакомиться с бандеролью?
– Все! – разом закричали ребята.
– Я не буду готовить уроки до тех пор, пока не пощупаю своими руками то, что вы держите в ру-Слева направо: «Федя» - Александр Вихров              ках, – сказал Дима Ершов
Алексей Маресьев, Сережа Малин.


– Вот и хорошо, – сказала Нина Евгеньевна, а сама прижала бандероль к груди так, как будто у неё кто-то собирается отнять.
Итак, проходит внеплановый воспитательский час. Ребята знакомятся с документами. К учительскому столу украдкой подходит Максатова Лариса и шёпотом:
– Нина Евгеньевна, сейчас я читаю книгу «Подвигу жить!». В ней рассказ про одного мальчика, как он во время войны потерял кисти рук и стал художником. Давайте этот рассказ тоже прочитаем в классе, может быть, наши мальчишки после этого хорошенько задумаются и активнее станут принимать участие в школьной жизни.
– Идея! Это как раз то, что надо. Сегодня говорим о Маресьеве, а на следующем заня-тии поговорим о том мальчике. Кстати: как его зовут?
– Лёня. Птицын Лёня.
Ребята насмотрелись, начитались, наговорились, документы положили на стол учите-ля, затихли.
Явно было видно, как каждый, сидящий в классе, о чём-то думал, может, мечтал, мо-жет, давал себе клятву, что тоже станет героем, может, корил себя за какую-нибудь провин-ность. Неудобно было заглядывать каждому в душу. Нина Евгеньевна присела и тоже замол-чала, потом заговорила:
– Ребята, сейчас только Лариса Максатова мне сказала, что она читает книгу, а в ней есть рассказ про мальчика, который во время войны на минном поле потерял обе кисти рук, не пал духом, приложил много усилий и стал известным художником.
– Вот это да-а-а! Читаем про героя без ног, а тут герой без рук! – заметил кто-то.
– Лариса, неси книгу, будем читать, правда, Нина Евгеньевна? – со всей серьёзностью сказал Сенаторов Андрюша.
– Я – за. Так что не забудь, Лариса, про книгу.
Лариса залилась небольшим румянцем и склонила голову.
На следующем воспитательском часе из сборника рассказов «Подвигу жить» прочита-ли небольшой рассказ В. Родионовой «Человек не сдаётся» и узнали, как Лёня Птицын поте-рял кисти рук. Ребята прослушали рассказ, замолчали…
– Нина Евгеньевна, давайте разыщем Лёню, – нарушил тишину Бутаков Женя.
– Как ты его разыщешь, когда уже прошло сорок лет.
– Хочешь знать: кто ищет, тот всегда найдёт.
– Легко сказать.
– Если захотеть, всё можно сделать, правильно, Нина Евгеньевна?
– Ребята, давайте немного порассуждаем: Лёня закончил Ленинградскую Академию художеств. Человек исключительно редкий, значит, в округе его должны многие знать. Давай-те напишем письмо на Ленинградское радио. Может, оно нам поможет.
– Правильно, Нина Евгеньевна. Сегодня же пишем письмо, – сказала Скрипник Наташа. – Девочки группы «Поиск», быстренько готовим уроки и садимся за письмо. А Нина Евгеньев-на его завтра отправит.
– Обязательно.
Слово сдержали. Письмо отправили. Начались ожидания.

  Проходит неделя, вторая, третья. Иду по коридору, встречается малыш.
– Фёдор Харитонович, у нас гости.
– Вот и хорошо. Откуда?
– Говорят, из Ленинграда.
– Да ты что? – и поспешил. – Может сестра? – говорю вслух.
– Не знаю, – сам следом идёт.
Захожу в кабинет. Там женщина и мужчина средних лет, Нина Евгеньевна. Здороваюсь. Нина Евгеньевна улыбается.
– Фёдор Харитонович, у нас важные гости с радостной вестью для нас. Это Гусева Ва-лентина Александровна, племянница Лёни Птицына, и их семейный друг. Я уже с ними немно-го познакомилась. Они живут в нашем городе. Товарищ ездил в Ленинград и у Леонида Васи-льевича был в гостях.  Леонид Васильевич с этим человеком передал нашему музею свои картины.
– Ну и ну! Вот так его Величество Случай! Такое, надо сказать, нам и во сне бы не приснилось. Как всё точно и вовремя сработало. Как по заказу. Скажи кому – не поверят. Нина Евгеньевна, гостей проведите в музей и сообщите Ларисе Петровне: так, мол, и так, будет встреча… Вот оно – живое дело! Кто ищет, тот всегда найдёт, – говорю себе.
Классная комната едва поместила всех желающих ребят побывать на экстренной встрече. Гости рассказали о Птицыне Лёне. Показали его автопортрет и нарисованную им кар-тину «На мостике».
Повернули портрет и прочли: «Дорогие ребята, посылаю вам свой автопортрет. 30 ноября 1982 года. Леонид Птицын».
Повернули картину и читают: «Дорогие ребята, дарю вам пейзаж «На мостике».
Леонид Птицын. 30.11.82».
 
  В классе произошёл взрыв.
– Скажите: Леонид Васильевич сам подписал эти картины?
– Сам рисовал, сам подписывал. Не верите?
– У нас в классе никто так красиво не может писать, а он… – и замолчала Павлова Ле-на.
– Скажите, как он кушает, умывается?
– Как он кисточки держит, когда рисует?..
Получив убедительные ответы, класс затих.
– Скажите: к нам он сможет приехать?
– Это будет зависеть от вас, как будете стараться, – сказала Валентина Александров-на.
– А адрес Леонида Васильевича вы нам дадите?
– Пожалуйста, – и на классной доске написала:

192212, город Ленинград, проспект Славы 2, корпус 2, кв. 193,
Птицыну Леониду Васильевичу.

  Три вечера ребята писали письмо Леониду Васильевичу – благодарили его за прислан-ные картины, рассказывали о школьных делах. Как они перевыполняют нормы сдачи макула-туры и металлолома, и отдельные ученики за это поощряются поездками во Всесоюзные пио-нерский и комсомольский лагеря «Артек» и «Орлёнок». Как в школьном сквере под руковод-ством Фёдора Харитоновича из металлолома, песка и цемента под открытым небом ребята создают музей-сказку. Как они его автопортрет и картину представили в музее. Как готовятся экскурсоводы, чтобы грамотно рассказывать про Птицына Лёню. Как задействованы все уча-щиеся в работе школьного музея. И что в школе успеваемость стала повышаться, и что дети не стали совершать преступлений.
Писали и всё время друг другу напоминали про то, чтобы ещё не забыть написать.
– Надо несколько фотографий по сказке послать.
– Надо просить его приехать к нам.
Юнкоры в конверт положили фотографии по сказке, запечатали, а на другой день Нина Евгеньевна письмо отнесла на почту, и опять пошли ожидания.
Прошло два месяца, и новая радость – письмо от Птицына.

  «Дорогие ребята!
Уважаемые Нина Евгеньевна, Фёдор Харитонович, Лариса Петровна и коллектив учителей, пожалуйста, простите меня, что даю ответ с опозданием. Нам всем очень по-нравился ваш «Музей-сказка». Очень разумно, увлекательно, с большой выдумкой всё сдела-но.
Вы просто волшебники! Ребятам вашей школы здорово повезло, что у них такие вос-питатели! Большое вам спасибо за это.
С Псковщины приехала моя выставка. Сейчас обком комсомола будет устраивать её у себя. Мои две больших картины наш Союз художников передал в город Великие Луки в Му-зей боевой комсомольской славы имени Александра Матросова по просьбе руководителей музея… А на счёт того, чтобы состоялась моя выставка у вас. Я только – за. Но сам я ни-чего не могу сделать.
Вот и всё. Пишите, пожалуйста, может быть, мы всё-таки когда-нибудь с вами сви-димся. Уж очень мы далеко друг от друга.
Большой привет и добрые пожелания всем вашим родным и близким.
С уважением, Дина Ивановна (жена),
Леонид Васильевич и сын Костя».
Письмо обрадовало и подзадорило ребят. Для Леонида Васильевича ребята сразу же организовали посылку: книги нашего писателя Геннадия Николаевича Хлебникова: «Расскажи сыновьям», «Адрес подвига – Дальний Восток», сборник первостроителей «Песня моя – Ком-сомольск», путеводитель  Е. В. Дороднова «Знакомьтесь: Комсомольск-на-Амуре», буклет и открытки о нашем городе.
Так стала завязываться дружба между ребятами 20-ой школы города Комсомольска и членом Союза художников СССР Леонидом Васильевичем Птицыным. С ответом Леонид Ва-сильевич задержался… Но мы его, однако, получили.

   
Письмо
 

  Нина Евгеньевна обратилась в горком и крайком Комсомола, поддержки не получила. Посоветовались: ребята рискнули – будь что будет! – написали прямо в Москву, в ЦК ВЛКСМ.
Но Москва задерживается с ответом. Леонид Васильевич молчит.

  Наконец-то дождались…
После уроков домой никто не ушёл. Все смотрят на Нину Евгеньевну, ждут Ларису Петровну и Фёдора Харитоновича. И вот все в сборе. Нина Евгеньевна с помощью ножниц вскрывает письмо, читает:

  «Здравствуйте, дорогие ребята, уважаемые Нина Евгеньевна, Фёдор Харитонович и Лариса Петровна. Пишет вам жена Леонида Васильевича – Дина Ивановна.
Пришло ваше письмо и поздравления с праздниками. Большое вам спасибо за внима-ние.
  Леонида Васильевича вновь дома нет. Сейчас он открывает выставку в Кудевере – своём родном посёлке. А побывала она уже во Пскове, в Печорах, в Бежаницах, в Новоржеве. А числа десятого марта откроется в Великих Луках.
Выставки проходят успешно. Люди пишут очень тёплые отзывы. Некоторые записи нельзя читать без слёз – настолько они душевные, доброжелательные.
На Леонида Васильевича вы не обижайтесь, что он не всегда точен с ответом. Сей-час у него очень мало времени, но он всегда о вас помнит и называет вас не иначе, как «мои ребята».
Кроме того, на художников в этом плане, вообще, обижаться не стоит. Это люди ка-кие-то особые – наивные, рассеянные, забывчивые. Они живут где-то «там», а «сюда» спускаются очень редко…
Перед отъездом Леонид Васильевич собирался вам что-то выслать.
Кажется, карту своей любимой Псковской области и книгу о ней же. Приедет – про-слежу, чтобы сделал это побыстрее.
А вы, ребята, молодцы. Я тоже всегда читаю ваши письма. Очень приятно, что класс у вас хороший, дружный, что вы такие активные, занимаетесь настоящими делами, не тратите свою жизнь на пустяки.
Ну, вот и всё. Ждём вашего письма».

Член бюро Ленинского РК ВЛКСМ нашего города Захарова Ирина посещает наш музей. Скрипник Наташа знакомит её с музеем и письмами Птицына. Ирина попросила «Книгу отзы-вов» и записала:

«Ребята! Школьный музей произвёл на меня большое впечатление своим оформлени-ем и познавательной, очень интересной информацией, которую рассказала Наташа Скрип-ник. Очень хорошо, что поддерживаете связь с ветеранами войны и труда и с Леонидом Ва-сильевичем Птицыным. Организация выставки художника была бы большим подарком для всех ребят, как вашей школы, так и нашего города.
Успехов вам в поисковой работе».

– Что-то долго письма нет от Леонида Васильевича, – опять стали поговаривать ребя-та.
– Ему же трудно писать, сами знаете.
– Понимаем. Можете не говорить про это.

Прошёл не один месяц. Нина Евгеньевна на перемене заходит в класс и говорит:
– Ребята, нам письмо.
– Ура-а-а! – закричали разом. – От Птицына?
– Угадали, только оно адресовано на нас с Фёдором Харитоновичем.
– Ну и что же, прочитаете нам?
– Конечно. Секретов нет
.
«Здравствуйте, дорогие Нина Евгеньевна и Фёдор Харитонович!
Я конечно виноват, очень виноват перед вами.
Никак не могу научиться писать ответ на письмо сразу. Всё меня что-то отвлека-ет. А ведь получать письма от вас мне очень приятно. Хоть и не виделись мы ещё, а у меня такое чувство, что знаю я вас давным-давно, что вы мне очень близкие, дорогие люди. Я восхищаюсь вашей преданной любовью к детям, к своему делу. Вашей неуспокоенностью. Поэтому желание увидеться с вами у меня – великое.
Спасибо вам за хлопоты. Я тоже приложу все усилия, чтобы эта встреча состоя-лась.
Честно говоря, не думаю, что всё будет очень просто…
Ну вот пока и всё. Привет ребятам от меня и Дины Ивановны.
Жду ответа. До свидания.
01.10.84 г. Л.Птицын».

Поисковая группа ребят
им. А. П. Маресьева:

стоят слева направо:
Клыков Саша,
Сенаторов Андрей,
Заговеева Лена,
Ермилов Олег.

Сидят:
Скрипник Наташа,
Нина Евгеньевна,
Лепёшкина Аня,
                Ершов Ди-ма.

  В работе нашего музея всё больше и больше стали принимать участие менее активные ребята разных возрастов. И с каждым уходящим месяцем всё больше стало бывать посети-телей в нашей школе. К нам стали ехать дети не только с нашего города, но и из соседних районов: Солнечного, Амурского, Комсомольского, Нанайского и даже из города Хабаровска.
Учащиеся 9-го класса, члены ленинской комнаты школы № 12 города Хабаровска, сде-лали запись:

  «Дорогие ребята!
У вас прекрасный Ленинский музей. Мы поражены, потрясены вашим музеем. Вы очень хорошо работаете, работаете добросовестно и с искоркой. Желаем вам в дальней-шем успехов в работе».
И опять письмо. Только от племянницы Леонида Васильевича.

  «Дорогие ребята!
Высылаю вам две газеты. «Сельская новь», где есть статья о Л. В. Птицыне. В 1983 году были проведены выставки картин в городе Пскове, пос. Бежаницы Псковской
  области и в пос. Кудеверь Бежаницкого района, где родился и окончил школу художник Л. В. Птицын. На выставке было много картин о родном крае художника.
И вторая газета «Гудок», где также есть статья о Л. В. Птицыне. Я думаю, что эти газеты помогут вам больше узнать о жизни и творчестве художника.
С уважением, Гусева В. А.»

  Мы изготовили витрину под стеклом «НАМ ПИШУТ». Вывесили её на первом этаже около музея и стали помещать в неё присланные нам письма, чтобы каждая мысль, каждое пожелание, каждая фраза, каждое слово и почерк письма были доступны всем, кто побывал в нашей школе.
И вот все читают:
«Внимание! Внимание!
  Пионеры 3-го класса, учитель Марьенко Антонина Алексеевна, решили бороться за присвоение отряду имени ленинградского художника Птицына Л. В.».   С такой просьбой ребя-та обратились к Леониду Васильевичу. Леонид Васильевич отвечает:

  «Здравствуйте, дорогие ребята!
Ваше письмо получил давно, а вот ответ даю только сейчас. Не обижайтесь уж вы, пожалуйста, на меня. Письму вашему, конечно, я рад.
Чувствуется, что вы дружные ребята, стремитесь к хорошему. А раз стремитесь, то всегда добьётесь. Надеюсь, что все вы уже стали пионерами. В следующем письме, кроме Оксаны Янченко, вы мне назовёте хороших учеников. Я думаю, кто хорошо учится, тот потом хорошо будет работать. Ещё я знаю такую истину: кто хорошо учится – тому легче, чем кто плохо учится. Надо только взять себя в руки, постараться поставить пе-ред собой цель. И тогда будет хорошее настроение, вера в себя, станет интереснее жить.
А теперь, дорогие ребята, насчёт вашей просьбы. Для меня, конечно, будет большой честью, если вы назовёте свой отряд моим именем. Только, вероятно, и мне тогда надо бу-дет подтянуться – плодотворнее работать, чтобы успеть ещё кое-что создать.
  Пишите мне, пожалуйста, о своих делах.
  20.02.85 г. С уважением, Л. Птицын»

 

Отряд имени Леонида Птицына

  Талантливому, мужественному и необыкновенному человеку ребята тут же дают ответ:
  «Мы, пионеры 3-го класса «А» очень рады, что Вы дали нам согласие на присвоение отряду Вашего имени. Теперь наш пионерский отряд носит Ваше имя – имя Леонида Пти-цына. Мы стремимся оправдать своей учёбой, своим поведением, интересными делами это звание.
Мы очень и очень будем рады, если Вы побываете у нас в гостях.
Пионеры отряда им. Леонида Птицына».

Леонид Васильевич не забыл и про восьмой класс, который занимался его поиском, прислал им Новогоднюю открытку.
«Дорогие ребята, поздравляю вас с Новым 1986 годом. Для вас этот год особенный – вы кончаете 8-ой класс.
Желаю, чтоб дальнейшая ваша судьба сложилась так, как вы это задумали, чтоб осуществлялись все ваши мечты.
Помните, что главная профессия в жизни – быть хорошим человеком.
Счастья, успехов вам на вашем важном жизненном пути.
26.12.85 г. С уважением, Л.Птицын».

Краевая станция юных туристов наш музей признала одним из лучших среди школ края. В школе поправились дела. Отделы народного образования в нашей школе стали про-водить районные, городские и даже краевые учительские мероприятия.
Из книги отзывов: 23.03.86 г.
 «Группа учителей, участников зонального семинара по поисковой работе и работе музеев, выражает глубокую благодарность создателям музея и прежде всего Масловскому Ф. Х. и его коллегам. Спасибо вам, милые, замечательные люди. Нас, взрослых, взволновал проникновенный рассказ экскурсовода, ученицы 7-го класса Скрипник Наташи.
Мы, подобно детям, переживали всё заново. Ильич и его дела с нами. Благодарим всех! Желаем успехов!
За группу из 35 человек учитель школы № 5 г. Хабаровска
Корсакова Анастасия Семёновна».

  Прозвенел звонок. В класс открывается дверь. Нина Евгеньевна машет рукой. Подхо-жу.
– Что случилось?
– Письмо из Москвы.
– Хорошее?
– Очень.
– Ребята, можно на перемену.
Читаю:
«681025, г. Комсомольск-на-Амуре, ул. Тепличная, 1, школа № 20
СОВЕТУ ШКОЛЬНОГО МУЗЕЯ
Здравствуйте, ребята!
Выполняя вашу просьбу, мы попросили ленинградского художника Л.В. Птицына побы-вать в г. Комсомольске-на-Амуре с выставкой своих картин и обязательно встретиться с пионерами и комсомольцами вашей школы. Такая поездка Л.В. Птицына планируется по ко-мандировке ЦК ВЛКСМ в январе 1987 года.
Желаем вам отличной учёбы, успехов на Марше юных ленинцев.
Первый зам. председателя ЦСВПО
имени В.И. Ленина Л. Тимофеева,
24 октября 1986 года».
– Нина Евгеньевна, прошу поставить учителей в известность о том, чтобы после уроков не расходились. Надо всех познакомить с письмом и подумать, как будем встречать дорогого гостя.
ВЫПИСКА
Из решения Совета музея «Ильич бессмертен, как Россия» от 05.11.86 г.
1. Отряду Л.В. Птицына составить план встречи с художником Птицыным Леонидом Васильеви-чем.
2. Лекторам-экскурсоводам провести беседы по классам о Л. Птицыне.
3. Пятому классу написать письмо племяннице В. А. Гусевой, отблагодарить её за присланный материал о Л. В. Птицыне.
4. Подготовить художественную самодеятельность. Ответственная – вожатая.
5. Заработать денег на подарок, отрядам приготовить сувениры – память о Комсомольске.
Руководитель музея – Масловский Ф. Х. Директор музея – Ступак Коля. Члены Совета музея: Никола-ева Л. П., Масловская Н. Е., Козулина А. Я., Бородина Р. П., Полякова С. М., Чекотило В. С. (почётный), Луферо-ва Ира – 8 кл., Коровин Дима – 7 кл., Попова Саша – 6 кл., Муханов Вова – 5 кл., Маркова Оля – 4 кл.

  Ждём-пождём Леонида Васильевича, а его всё нет и нет. Уже и январь прошёл. Вдруг телеграмма из Ленинграда.
«Леонид Васильевич в Москве. Дата приезда к вам будет известна после его возвра-щения.
Д.И. Птицына».

  Не успели ребята успокоиться от прежнего волнения, как из Ленинграда последовала другая телеграмма.
«ДИРЕКТОРУ ШКОЛЫ № 20, СЕКРЕТАРЮ КОМИТЕТА ВЛКСМ.
Уважаемые товарищи, дорогие ребята, большое спасибо за тёплое искреннее письмо, о котором мне сообщил ЦЕНТРАЛЬНЫЙ СОВЕТ ВСЕСОЮЗНОЙ ПИОНЕРСКОЙ ОРГАНИ-ЗАЦИИ. К СОЖАЛЕНИЮ, ИЗ-ЗА БОЛЕЗНИ НЕ МОГУ К ВАМ ПРИЕХАТЬ В ЯНВАРЕ. Жду с нетерпение с вами встречи на весенних каникулах. Примите самые сердечные поздравле-ния. Желаю вам успехов в учёбе, большого счастья и крепкого здоровья. Главное: мирного неба над головой. До встречи, дорогие друзья!
Леонид Васильевич Птицын».

  Не проходило дня, чтобы в школе не велись приятные волнующие разговоры о дорогом долгожданном госте.
 И вот в один из апрельских солнечных дней двадцатая школа ликует:
– Птицын приехал!
– Художник из Ленинграда приехал!
– Где, где он!?
– В кабинете директора, вот где!
– Наконец-то, приехал.
– Долго ждали, да быстро объявился.
Младшие собрались гурьбой у кабинета.
– Дайте пройти, вы чего тут собрались?
– На Птицына посмотреть.
– Посмотришь. Леонид Васильевич долго будет гостить.
– Это тот, чьё имя отряд наш носит?
– Конечно, он. Кто же ещё!?
– Не толкайся!
– Дверь приоткрой, я хоть одним глазом взгляну.
– Не прилично. Выйдет и посмотришь.
Птицын в наш город прибыл 18 апреля – в день коммунистического субботника. Радо-сти не было предела, особенно у пятиклассников – отряда имени Леонида Птицына. На суб-ботнике их труд был отмечен оценкой «Отлично».
Нина Евгеньевна в газету «Дальневосточный Комсомольск» написала заметку «Долго-жданная встреча». В ней она сообщала, что с Птицыным Леонидом Васильевичем у ребят школы № 20 четыре года длилась заочная дружба.

… Лёня Птицын во время войны в 15 лет потерял кисти рук, но не пал духом…
Долго врачи боролись за выздоровление подростка. Наконец-то, Лёня выздоровел, до-гнал товарищей по учёбе. Много работал над собой, тренировался владеть рисунком. Окон-чил 7 классов, училище живописи, Ленинградскую академию художеств (ныне Институт жи-вописи имени Репина). Леонид Васильевич работает художником в Ленинграде. Он член Со-юза художников СССР.
Леонид Васильевич привёз свою выставку, которая будет работать в помещении клуба   «Тоника»   на   проспекте   Первостроителей до Первого Мая. После этого Л. В. Птицын посетит город Владивосток и пионерский лагерь «Океан». И в мае он отправится делегатом на республиканский съезд художников.
Коллектив учащихся и учителей школы благодарен ЦК ВЛКСМ за то, что он удовле-творил нашу просьбу, и мы принимаем Леонида Васильевича в родном городе.
От имени учащихся и учителей нашей школы я призываю всю молодёжь города и взрослых посмотреть творчество единственного в мире, железной воли художника.
Н. Масловская, руководитель поисковой группы школы № 20

  На другой день по прибытии Леонид Васильевич гостит у нас в школе. До обеда знако-мится с материалами музея. Между сменами в спортивном зале встречается со всеми ребя-тами школы.
 Заикаясь и не стесняясь своего недостатка, он с большим трудом, но охотно, отвечает на все ребячьи вопросы.
При абсолютной тишине ребята, глядя на Леонида Васильевича, боялись даже шёпо-том что-то сказать. Необычный человек предстал перед детьми в роли гипнотизёра. Долго длилась тишина. Вдруг звонкий голосок крохотульки-девочки раскалывает тишину:
– Леонид Васильевич, нарисуйте что-нибудь!
Зал зароптал.
– Дайте бумагу и карандаш, нарисую.
Я тут же принёс лист ватмана и карандаш. Учителя помогли развернуть бумагу. Леонид Васильевич подтолкнул рукава пиджака до локтей, культями зажал карандаш и длинными уверенными штрихами в пару минут сделал набросок летящего голубя.
Рисунок учителя показали ребятам. От ребячьего рукоплескания задрожал зал. Леонид Васильевич улыбается. Все улыбаются и громко аплодируют. От удивления ребята шумно заговорили.
От всех ребят школы Леониду Васильевичу были подарены настольные часы. Ребята показали свою самодеятельность. В этот же день Леонид Васильевич встретился с пионера-ми отряда, который носил его имя.
 
  Здесь-то и завязалась откровенная дружеская беседа зрелого мастера художествен-ной кисти с юнцами, у которых вся жизнь впереди.
– Родился я в 1929 году в селе Кудеверь на Псковщине, – стал рассказывать Леонид Васильевич. – Мать моя была простой дояркой. С детства увлекался рисованием. Может быть, и сложилось бы всё по-иному, если бы не война.
Первым моим учителем рисования был старший брат Иван. Он хорошо рисовал, но на художника учиться Иван не пошёл. После действительной службы в армии брат пошёл учиться в танковое училище. Вскоре грянула война. Под Ленинградом, на Пулковских высо-тах, в звании старшего лейтенанта Иван пал смертью храбрых. Второй брат, защищая Родину, тоже погиб.
Леонид Васильевич замолчал. Трудно ему говорить. Решил перевести дух.
– Леонид Васильевич, расскажите о своём детстве?
– Детство моё было, как у всех деревенских мальчишек. А вот из-за рисования у меня много было разных неприятностей. Ушла как-то мать на работу, а сестрёнка к подружке убе-жала. Я обрадовался: вытащил из Анютиной сумки тетрадку, карандаши в коробочке и за-брался на сеновал. В тетрадке у сестры – закорючки да палочки. Я их в забор обратил. За за-бором дом с трубой нарисовал. Из трубы дым валит, а в левом уголке красное солнышко све-тит. Здорово получилось! Только Анюта потом целый вечер ревела. Оказалось, я ей всё чи-стописание испортил.
Однажды зимой я вышел на крылечко и замер: красотища-то какая! Алым пламенем го-рят вершины сосен. Берёза замерла, не шевелится. Тонкие веточки, словно в кружевах из инея. Снег сверкает, аж глазам больно. Вернулся в избу, выгреб из печки угольки те, что пот-вёрже, и за работу принялся. Печка широкая, белая, как снег – как раз к празднику мать побе-лила. Рисовать на ней очень удобно. Вот и лес готов. У берёзы Трошка бегает, хвост кольцом. Перемазался, а работу не бросаю, хочется, чтобы всё как по правде было. Вроде бы и полу-чилось неплохо. Пришла мать и всыпала мне, да ещё соседке пожаловалась: «У всех дети, как дети, а у меня сын – одно мучение!» Зато я, как пошёл в школу, так и жизнь у меня сразу переменилась. Уже во втором классе главным художником школьной стенгазеты стал. Учите-ля предвещали, что мне быть настоящим художником.
– А что вы ещё рисовали?
– Школьником, ещё до войны, на тетрадных листках, обёрточной бумаге я рисовал всё подряд. Рисовал и карандашом, и акварелью, и в школе, и дома, и в природе. Поэтому за мной по пятам и кличка ходила: «Лёнька-мазила».
Ребята засмеялись, некоторые мальчишки переглянулись. Леонид Васильевич культёй правой руки провёл по пышной бороде и тоже улыбнулся.
– А кличку мне такую дали сами ребята. Они говорили: – Мол, что хошь нарисует, кого хошь намалюет, – и сам улыбается, задвигался. – К каждому школьному празднику я оформ-лял рисунками школьную газету, на фотомонтажах писал заголовки, по заданию учителей пи-сал лозунги к Первому Мая, к празднику Октября, а к Новому году для класса на бумаге все-гда рисовал сказочную картину.
– Леонид Васильевич, мне трудно представить, как Вы научились держать кисточку и карандаш?
– Когда я этому учился, то мне было неимоверно трудно. Сначала, если выпадал ка-рандаш, то поднять его с пола казалось просто невозможным. Приспособился, действуя пальцами ноги…
Ребята зашевелили ногами.
– А взрыв мины в руках вдобавок нарушил мою речь, потревожил левый глаз, – и куль-тёй указал на глаз. – А когда мне надо очинить карандаш, то локтём к столу прижимаю руко-ять ножа,  – и стал показывать, как он это делает.
– Ребята, давайте нашему гостю дадим немного отдохнуть. Видите, как ему трудно го-ворить.
– Давайте.
– А в это время я немного расскажу о нём. Мы с Ниной Евгеньевной вчера с ним вместе провели почти весь день. А когда он приехал к нам, я в первую очередь с мальчишками сво-дил его на ближнюю сопку, которую мы называем Маяк. Оттуда он увидел всю панораму нашего города.
Леонид Васильевич нам много рассказал о себе, о семье. Мы не только узнали от него о его жизни, но и увидели, как он живёт без нянек, всё делает сам. Когда Нина Евгеньевна старалась в чём-либо ему помочь – он отказывался: не надо, я сам могу. Я, говорит, сам могу всё сделать, вот только иголкой не могу владеть. Неплохо пользуется всеми домашними и личными предметами. Он и ночевал у нас. Я его фотографировал. Утром он, как только встал, сразу умылся. А умывается он каждое утро с мылом. Моет не только лицо и бороду, а всю голову. Видите, какой у него пышный и красивый волос, да ещё седой, блестит, как серебро.
–От такого поседеешь, – заметила Антонина Алексеевна.
– Как видите, перед нами необыкновенный человек необычной судьбы. Мне даже са-мому до сих пор не верится, что Леонид Васильевич у нас.
– Я к вам так стремился, так стремился приехать, как будто вы для меня самые-самые близкие, хотя я вас всех впервые вижу, – вступил в беседу наш гость.
У Леонида Васильевича лицо чуть зарделось, и он опять задвигался.
Ребята не спускают с него глаз.
– Ну, а как вы учитесь, позвольте спросить, а то всё я говорю, да обо мне говорят.
– Нормально.
– Стараемся.
– У нас ударников больше стало.
– Я вчера посмотрел вашу сказку, которую вы делаете под руководством Фёдора Хари-тоновича. Вы просто молодцы. Я рад за вас. Рад, что у меня такие друзья.
– Ребята, Леонид Васильевич ознакомился и с нашим музеем. Виталий Синельшин дал специальную экскурсию для него, а Толя Карпов рассказал ему то, что мы говорим всем о нём. Ребята, к Леониду Васильевичу ещё будут вопросы?
 Дети молчали.
– Нет. Тогда я немного ещё скажу из того, что он нам рассказывал, как он получил эту ужасную физическую и душевную травму.
С начала войны с немецкими фашистами семья Птицыных и другие семьи стали полу-чать похоронки. У Лёни в душе разгоралась месть к немецким извергам. В 1944 году пятна-дцатилетним подростком Лёня пошёл в военкомат и стал проситься, чтобы его отправили на фронт. В военкомате ему сказали: «За вашим селом отступающие фашисты оставили немало мин, фугасов. Мы организуем для таких, как ты, добровольцев, иной фронт». И вот списанный по ранению сапёр собрал подростков таких, как Лёня. Показал им, как надо действовать двухметровым щупом с толстой проволокой на конце. Зорко опекал и остерегал их: сапёр ошибается только один раз. Наставник заметил, что у Птицына всё ловко, складно получает-ся, доверил ему работать самостоятельно. Лёня обезвредил 70 мин, 71-ая оказалась замыс-ловатой ловушкой, размером с кусок мыла и необычной конструкции. Пока Лёня рассматри-вал её, мина взорвалась в руках.
– Так я рассказываю, Леонид Васильевич?
– Так, так.
– И вот, что о Лёне писала Родионова.
«…У старого доктора в руках альбом. В альбоме рисунки. Каждый рисунок – странич-ка жизни». Как по книжке читает доктор историю жизни маленького мальчика, который ле-жит сейчас рядом в палате.
… Замёрзшее окно. Лавка. На столе самовар и чайник с цветочками. На лавке – маль-чишка. Босые ноги не достают до пола, волосы спутаны, глаза смотрят серьёзно, а рожица проказливая. Это сам автор рисунков – Лёнька, по прозвищу Мазила».

  Леонид Васильевич улыбнулся.
– Ребята, мы с Ниной Евгеньевной переписывались не только с Леонидом Васильеви-чем, но и с его сёстрами Анной и Зинаидой. Они обе нам писали свои воспоминания о том, как Лёня боролся за жизнь, как сестрички ему помогали. Я вам сейчас зачитаю небольшой текст из воспоминаний сестры Зинаиды Васильевны. Вот что она писала:
«…Когда мина взорвалась в руках Лёни, то он не помнил пошатнувшегося неба, ни вскинутых вверх рук, так любивших держать карандаш, ни пронзившей боли. Боль пришла после, когда, очнувшись в госпитале, он поднял простынь и не увидел кистей рук.
… Лёнька, весь в бинтах, похожий на большую спеленатую куклу, лежал на кровати. Дышал неспокойно. Светлые ресницы тихонько вздрагивали. Доктор провёл по лбу рукой, как бы стирая тяжёлые мысли: «Много крови потерял мальчишка. Да ещё тяжёлая конту-зия. Если и выживет, не рисовать ему больше картинок. Ни весёлых, ни грустных, ни каран-дашом, ни красками!»
… Лёню подлечили, выписали домой. Я ему руки перевязываю, чуть не плачу. А он: «Больно! – говорит. – Не умеешь!». «Вот сам и перевязывай!» – обижусь на него. Смотрю, а он после перевязки взял ведро – и к колодцу. Поднимет на культях ведро воды и несёт до-мой: доволен. Спустится в погреб, вытащит кринку с молоком: счастлив. А потом смот-рим: он пол стал мыть, наловчился, пока никого дома не было. А потом взялся за карандаш…
… И ещё: когда Лёня из госпиталя вернулся домой, мать от горя совсем старухой стала. Смотрит на сына печальными глазами, утешает: «Ничего, сынок, окрепнешь, по-прошу в сельсовете тебя в пастухи определить. Всё при деле будешь…»
Только пастух из Лёньки не очень хороший получился. Коровы разбредутся, кто куда, а Лёньке не до них. Он упоённым взглядом наблюдает за тем, как над рекой переливается семицветная радуга, как у самой воды летают стеклянно-синие стрекозы, как в жёлтых ладошках кувшинок дрожат бусинки росы. Вот бы нарисовать всё это! Да где теперь! Лёнь-ка не то, что рисовать, хлеба кусок отломить-то не может!
Лёня часами лежит на траве лицом вниз. Не от того, что он расстроен и плачет. Он думает, как дальше жить, чем заниматься? Мать умывает и причёсывает его, даже кор-мит с ложечки, как маленького. Неужели всю жизнь кто-то будет протягивать ему кружку с водой, помогать одеваться, поднимать с пола оброненные вещи? А с учёбой как? Дружки в шестой класс пойдут, а он дома останется? И художника для стенгазеты нового искать будут».
Я зачитываю отдельные выдержки. Ребята, затаив дыхание, слушают. Леонид Василь-евич, присев за стол и склонив голову, тоже слушает, как будто это написано не про него.
«… Первого сентября Лёнька вместе со всеми пришёл в шестой класс, а к концу года его даже за почерк хвалить стали, лентяям и неряхам в пример ставили. Но он мечтал уже о другом. Мечтал рисовать, и не только карандашом, но и красками. Но это трудно! Очень трудно! Бумага под карандашом вертится – никак у Лёньки штриховка не получается. Ведь в рисунке всё изобразить надо, где тень падает, где свет. Попробовал красками – стакан-чик с водой на бумагу опрокинул. Начинай сначала! Да и грубо получается: то лишней краски положит, то за линию кисточкой «заедет». Однако Лёнька духом не падает, не в его это ха-рактере.
… Восхищаясь его мужеством, художники-преподаватели принимают Птицына в од-ну из художественных школ города Ленинграда и предлагают выучиться на художника, что-бы потом он при заводе на чашках делал рисунки. Он не захотел быть ремесленником. Взволнованный Лёня возвращается домой.
Курица, завёрнутая в дорогу матерью, осталась нетронутой. Ему стыдно было при людях кушать.
А когда Лёню принимали в художественную школу, то он ощутил большой пробел в знаниях: всего лишь шесть классов за плечами. Вот и решил он закончить семь классов, а уж потом рисовать, отдаваясь целиком своей мечте… Ребята, однажды с Лёней произошёл интересный случай. Лёня с сестрой Зиной ехал в поезде, неуютном, переполненном. На остановке в проходе показался испитый, небритый инвалид, с протянутой левой рукой. Лё-ня говорит:
– Зина, дай-ка мной честно заработанный рубль.
Сестра из ридикюля вынула рубль и подаёт брату. Лёня культями взял рубль и пода-ёт инвалиду. При виде трепещущего в культях рубля инвалид остолбенел, покачал взлох-маченной головой и бросился прочь. Больше этого инвалида в поезде на этом маршруте лю-ди никогда не встречали».

–Стыдно стало, – кто-то сказал из ребят.
– Не ожидал, что так может случиться, вот и драпанул…
– Работать над собой не хочет.
– Правильно говорите, – сказала Нина Евгеньевна, – если человек захочет, всего мо-жет добиться. Это я уже точно знаю. Ребята, вы не устали слушать?
– Нет! – закричали дружно.
– Читайте, рассказывайте. Очень интересно.
– Тогда я вам одну страничку прочту, – сказала Нина Евгеньевна, а Фёдор Харитонович пусть отдохнёт. Леонид Васильевич не возражает?
– Нет, конечно. Мне тоже интересно с вами всё прошлое вспоминать.
– Тогда слушайте. Лёня закончил семь классов и задумал твёрдо осуществить свою мечту.
«… Пожелтела в поле трава, когда вышла Ксения Птицына проводить Лёньку в доро-гу. Надела сыну котомку на плечи, застегнула пуговицы, а по морщинам, как по желобкам, так и катились крупные слёзы.
– Может, останешься, сынок, не поедешь? Как ты там один, в чужом городе?
– Не пропаду, мама, не бойся! Я ведь крепкий, выдержу. Вернусь, твой портрет напи-шу, вот увидишь!
Долго смотрела мать вслед сыну из под ладони. Лёнька шёл по дороге, а ветер тре-пал его светлые волосы и пригибал к земле лиловые колокольчики.
Ушёл сын за своей мечтой, ушёл искать своё счастье. Разве помешаешь ему, оста-новишь?
На Неве, покачиваясь, дремали лодки. Неприветливая свинцовая волна глухо била о гранит набережной. «А это ещё кто такие?» – Лёнька даже попятился от удивления. Спра-ва и слева от него высились непонятные каменные фигуры с человеческими лицами и зве-риными телами.
– Ты чего рот разинул, сфинксов не видел? – раздался чей-то задиристый голос. Око-ло Лёньки стоял маленький рыжий мальчишка с огромной папкой в руках. Он хотел сказать ещё что-то, но вдруг осёкся и уже дружелюбным тоном добавил: – А ты у Медного всадника был? Он на той стороне Невы. Смотри, как купол Исаакия блестит, правда, красиво? Я каждый день, когда в академию иду, здесь останавливаюсь – вид отсюда очень хороший.
– А ты что, в академии учишься? – удивился Лёнька.
– Почти что в самой академии, – гордо ответил мальчик, – в средней художествен-ной школе.
У здания академии остановился трамвай. Из него, как горох, высыпали ребята с большими папками. «Это наши, пора мне». Но тут мальчишка заметил, что у деревенского паренька подмышкой тоже зажата папка.
– Что это у тебя?
– Да вот рисунки, – смущённо ответил Лёнька.
– Ты рисуешь? – мальчик с недоверием взглянул на пустые рукава Лёнькиного пиджа-ка.
– Ага, посмотри, если хочешь.
Мальчик раскрыл альбом:
– Здорово! Как же ты, а? Знаешь, пойдём со мной!
Не успел Лёнька сообразить, что к чему, как рыжий мальчик уже тащил его к парад-ному входу академии.
– Видишь, написано: «Учёный секретарь Президиума Всероссийской академии худо-жеств В. Серов». Вот тут и дожидайся. А я побегу, а то влетит за опоздание!...»

– А о том, как Леонид Васильевич поступал в академию, пусть он сам расскажет, так лучше будет. Он нам с Фёдором Харитоновичем рассказывал. Очень интересно.
Леонид Васильевич поднялся, собрался с мыслями, подошёл к первой парте среднего ряда, погладил вихрастую голову мальчугана, сказал:
– Молодец, умеешь слушать. Видно, художником будешь.
– Это Серёжа Козулин. Он хорошо рисует.
– А теперь послушайте. Я вас недолго задержу, – сказал Леонид Васильевич и  стал рассказывать.
 – Когда меня пригласили в кабинет, вернее, это был огромный, как мне тогда показа-лось, круглый зал, я сразу же растерялся. Откуда-то сверху лился мягкий дневной свет. На потолке, словно в воздухе, парили необыкновенной красоты фигуры в нежных разноцветных одеждах. На стенах висели потемневшие от времени картины. Это были первые картины, ко-торые я увидел за свою короткую, в то время, жизнь.
Я засмотрелся, шагнул, споткнулся о ковёр и выронил альбом.
– Ну и задал же ты мне работу, – сказал седой человек и стал с полу поднимать листы. – А рисунки, прямо скажем, неплохие. Это чьи же работы, товарища, может, брата? Почему же он сам не пришёл, постеснялся?
Я стою, молчу, боюсь рот открыть.
– Напрасно, совершенно напрасно. Можно было бы и встретиться с ним.
– Это мои рисунки, – краснея до самых ушей, шепчу я.
Седой человек, недоумевая, меня спросил:
– Как же ты… рисуешь? Нет, не может быть!
– У вас карандаш есть? – осмелел я. – Хотите, я вам покажу?
– Очень хочу, – и подаёт мне лист бумаги с карандашом.
– Тут я сразу догадался, что это и есть учёный секретарь.
Я положил лист, из его рук культями взял карандаш, глазами прицелился в  массивную бронзовую чернильницу, с замысловатым узором из листьев и ягод, и принялся за работу. Через два часа набросок был готов.
– Вот, смотрите!
– Н-да, действительно. Поди ж ты, в первый раз такое встречаю… Ты хочешь стать ху-дожником? Ведь это очень трудно, даже для здорового человека.
– Вы мне только подскажите, куда податься, а я уж сам своего добьюсь! – тут я осме-лел, подтянулся, грудь вперёд выставил.
Ребята засмеялись.
– Голос мой окреп и зазвучал уже твёрдо, уверенно:
– Маресьев смог самолёт водить, и я художником смогу быть!
– Надо же – маресьевский характер объявился, – сказал Владимир Александрович, взял листок бумаги и написал:
«Директору Ленинградского училища. Случай исключительный, но прошу допустить к экзаменам».

 По рисунку, по живописи, и по общеобразовательным предметам экзамены я сдал на «отлично». Так у меня начались годы нелёгкого, напряжённого труда. Но вот и училище поза-ди. Куда теперь? Я знал, что в институт имени Репина – так стала называться Академия ху-дожеств – поступить очень трудно: туда отбирают только самых лучших, самых одарённых. И всё же я по конкурсу прошёл. Так я поступил в Академию, а потом закончил её. С тех пор и работаю художником. Вот и всё. А сейчас я у вас.
Ребята от всей души захлопали в ладоши.
– Спасибо, Леонид Васильевич, спасибо и за рассказ, и за то, что Вы приехали к нам, а мне, ребята, в заключение нашей сегодняшней встречи хочется подчеркнуть, что за 200 лет существования высшего учебного заведения единственный человек – Леонид Птицын – без кистей рук закончил его. Перед нами наяву стоит человек большой воли, огромного трудолю-бия, исполнителя мечты, к которой он шёл, как солдаты идут в бой. Ещё раз: огромное Вам спасибо за то, что Вы есть, и больших Вам в дальнейшем творческих успехов, – я обнял Лео-нида Васильевича и в щёку поцеловал. Ребята дружно хлопали.
Ребята вручили Леониду Васильевичу памятный сувенир, и наша встреча закончилась.
– Ребята, завтра я готовлю выставку своих картин в городе, приедете посмотреть?
– Обязательно приедем!
– Вот и хорошо. Жду вас, мои любимые.
Через два дня я отправился на выставку Леонида Васильевича. О том, что состоится выставка ленинградского художника в нашем городе, было объявлено по радио и телевиде-нию. Подхожу. На дверях у входа в помещение написано:

    ВЫСТАВКА
произведений ленинградского художника,
члена Союза художников СССР
ПТИЦЫНА Леонида Васильевича
работает с 10.00 до 16.00

  «Когда же он обедает, – подумал я. – Сразу видно, что дорожит временем. Ничего не желает упустить. Ведь выставка будет всего лишь десять дней».
Захожу. Здороваюсь. Леонид Васильевич заулыбался и направился ко мне. Мы обня-лись, по спинам похлопали друг друга, как будто мы долго не виделись. Он сразу с вопроса-ми:
 – Как там Нина Евгеньевна, Миша, Надя, Зоя? Как мои хорошие дети? Приедут?
 – Всё хорошо. Привет Вам от всех. Ребятишки поедут к Вам с завтрашнего дня в пла-новом порядке. Учителя…
– Понимаю, понимаю. Все заняты. И школа работает в две смены…
– А я приехал к Вам на весь день, чтобы познакомиться с выставкой и побыть с Вами. Леонид Васильевич, кто Вам помогал развесить картины?
– Никто. Сам.
– Жаль, – негромко сказал я.
– Что вы сказали?
– Да так. Жалею, что не помог Вам, – а сам думаю: как же он крепления устроил?
Стали подходить посетители, а я, чтобы не отвлекать хозяина выставки, отошёл в сто-ронку.
Леонид Васильевич завёл разговор с людьми. Я решил самостоятельно ознакомиться с его творчеством.
Картины, в основном, крупного размера, (так ему легче рисовать – соображаю) разве-шаны в помещении на пятидесяти квадратных метрах. Большая комната позволила свободно разместить все картины, что привёз художник. А в каком порядке он их развесил – это только хозяину выставки известно. Но когда я присмотрелся, то уловил секрет подачи его творчества посетителю: на основных видовых площадях по центрам – ярко-броские картины, которые сразу приковывают внимание посетителя ко всему выставочному материалу. И вошедшему в помещение посетителю сразу бросается в глаза весомый автопортрет – Л. В. Птицын за рабо-той.
Посмотрел выставку картин, сразу подумалось: художники рисуют всё: и реки, и поля, и леса, и фрукты на блюдах, и цветы в кувшине. Но самая главная тема художников – люди. Люди такие, какие они есть, хорошие и плохие. Но, как и все, художники больше любят хоро-ших людей, героев. Вот так и у Леонида Васильевича на полотнах запечатлены герои-фронтовики и люди будничного труда. Просматривая картины, я вспомнил из рассказа Пти-цына.
«… Когда учащиеся и учителя меня признали, как школьного художника, то некото-рые ребята надоедали мне: «Мазила, нарисуй меня, что тебе стоит…». И приходилось вы-полнять просьбы товарищей, только не за деньги и не за взятки.
В детстве в игрушках я не нуждался: был бы карандаш с бумагой, но в войну было ма-ло не только хлеба, мало и бумаги было».

  Подошла небольшая группа людей. Леонид Васильевич приветливо их встречает и сразу же завязывает беседу. Говорит короткими фразами, спокойно, уверенно, старается смотреть на собеседника.
Леонид Васильевич живой, искрящийся человек. Несмотря на его физический недоста-ток, жесты у него точные, ловкие, энергичные. Руки без кистей, а он, кажется, за много лет привык и не замечает этого. Рукава рубашки завёрнуты до локтей, обе культи открыты, при разговоре он всё время ими жестикулирует.
Я подумал:
– Для художника важно понимать, что у людей не только разные фигуры, у людей и движения, и жесты, и мимика разные. Ведь каждый из нас по-своему ходит, по-своему двигает стул, по-своему садится, по-своему сердится и т.д.
Когда Леонид Васильевич говорит, то из его уст слова вылетают, словно искры из маг-нето. И угрюмые лица слушателей сразу заметно светлеют. А отдельные посетители больше смотрят не на картины, а на рассказчика. И я уверен, думают, как это он может? Я бы – ни за что…
Я знаю людей, которые с нормальными руками гвоздя забить не могут, а он без помощи оборудовал выставку.
Леонид Васильевич работает с людьми, я за ним веду наблюдение.
На несколько минут среди своих картин Леонид Васильевич оказался в одиночестве, он не загрустил и не присел отдохнуть. Он тут же негромко запел, задвигался, подошёл к под-оконнику и карандашом в тетрадке что-то записывает. Потом посмотрел на автопортрет, по-дошёл к нему, к уголку приткнул правую культю и на сантиметр влево сдвинул.
Сам всё поёт, поёт. Я уловил мелодию, поёт «Русское поле». Сразу видно, что его ду-ша пропитана русским пейзажем. А поёт он от радости, что его исполнилось желание – с вы-ставкой побывать в городе Комсомольске и встретиться с детьми, которые очень хотели с ним свидеться.
Явно видно, что Леонид Васильевич – мечтатель, и умеет за свои мечты бороться, по-этому его мечты всегда исполняются.
Простота наружности Леонида Васильевича сразу бросилась в глаза. Он в чёрных брюках, на ногах чёрные туфли, лёгкие, мягкие, без каблуков, закрытые. Ноги чуть-чуть со-гнуты. Походка лёгкая, ковыляющая. При ходьбе слегка косолапит, подминая во внутрь ступ-ни с небольшим выкидом пяток. Рубашка чёрная с погонами, на груди карманы с белыми пу-говицами, рукава завёрнуты до локтей. Хорошо обнажены обе культи. Правая немного длин-нее, и острее заживлён шрам. Узким, с орнаментом, синим, длинным галстуком аккуратно за-жат воротник.
Птицын охотно, приветливо встречает посетителей выставки. Ведёт объективный раз-говор о том, как он оказался со своей выставкой в нашем городе, как он работает. Я, когда много посетителей, подключаюсь и рассказываю о том, как и почему он получил такую тяжё-лую травму.
Птицын любит детей. При встрече с ними многих старается обнять. Благодарит за то, что посетили выставку. При расставании всем желает хорошо закончить учебный год, много-много пятёрок и четвёрок.
Побыв на выставке несколько часов, я заметил, что посетители больше времени про-водят у автопортрета Птицына. Я тоже приблизился к автопортрету и стал внимательно срав-нивать живую натуру художника с его автопортретом.
Сразу же меня привлекли его глаза – не глаза, а измерительные приборы: всё видят. А художнику как раз такие глаза и нужны – глаза, которые всё, как линейкой и циркулем, изме-ряют.
Серые глаза находятся в глубоких глазных впадинах, как будто от взрыва мины поста-рались спрятаться под открытый широкий и высокий лоб. Но сильный толчок воздуха всё же сумел достать левый глаз и нанести ему увечье. Под его крупным лбом глаза из глубины сверкают необыкновенным умом, напряжённой мыслью.
Трапециевидная форма лица указывает на его чувствительность и интеллигентность. Но всё же главным украшением его лица является нос – большой, с горбинкой и резко выра-женными ноздревыми колпачками. Голову покрывает седой, слегка волнистый пышный волос. Волос, обрамляя лицо, спадает на затылок, закрывает уши. Окладистая седая борода ярко подчёркивает русский характер художника. Леонид Васильевич культёй правой руки её часто поглаживает.
На автопортрете Птицын в повреждённых руках держит кисть художника. Впечатление – он с боевым оружием приготовился к атаке. А своим, насквозь пронизывающим взглядом, готов даже с расстояния сразить врага.
На мой взгляд, у Леонида Васильевича получился мощный колоритный автопортрет. И чувствуется, что в нём он нашёл изюминку своего искусства.
Не случайно он как-то сказал: «Я еле успеваю выполнять заказы на писание своего портрета».
Художник Птицын, как и все творческие люди, тоже искал своего героя. Он уже много нарисовал рабочих, крестьян, солдат – отважных, сильных и умных людей, победивших в Отечественную войну.
Он также продолжает рисовать девочек и мальчишек.
Думаю, что Леонид Васильевич долго искал своего героя. И всё же, как мне показа-лось, нашёл. Им оказался сам художник. Считаю, что я не ошибся. К сему подтверждение – его автопортрет на самом видном месте выставки.
На одной выставке было примечательным ещё то, что Леонид Васильевич масляными красками культёй правой руки нарисовал портрет друга.
– После работы над этим портретом, – рассказывал нам, – я еду в метро домой и заме-чаю, что люди всё поглядывают в мою сторону и улыбаются… А когда прибыл домой и уви-дел себя в зеркале, то смеху не было конца – у меня лицо было измазано краской в разные цвета. Вот так я работал до седьмого пота и не заметил, как я его вытирал, – и снова смеялся.
А когда он смеялся, то из-под его пышных усов выглядывал ряд белых ядрёных зубов, и слегка румянились щёки.

  После закрытия выставки в конце рабочего дня я попросил Леонида Васильевича рас-сказать хоть немного о своих лучших картинах.
– В разных музеях есть мои работы, – замечает Птицын. – В Перми находится картина «Подвиг» – об уроженце тех мест, отважном лётчике. Видели кино «Торпедоносцы»? Вот он из таких. А «Весна 43-го» – в Москве. Посвятил её старшинам-хозяйственникам. Были подобные разбитные, находчивые старшины на фронте… И на этой картинке – банька, «организован-ная» в перерыв между боями прямо в блиндаже. Приспособил умелый хозяйственник бочки от горючего, и радуются военные баньке, благодати такой… Некоторые мои картины – в музеях Ростова-на-Дону, за границу уехали семь картин, в Голландии и Японии. А самых дорогих, пожалуй,  две. Одна – «В госпитале». Сам ведь лежал после несчастья недели две в военном госпитале, пока тот не переехал вслед за войсками. Памятно мне и то, как носили мы с мате-рью раненым молоко от своей коровы. Мать наливает в кружки, я разношу. Эти все воспоми-нания ожили, когда стал писать девчурку на табуретке посередине палаты. Поёт она или сти-хи читает, не столь важно. Главное – лица раненых. Кто свою дочь вспомнил, кто – сестрёнку. За таких вот, с косичками, с льняной головкой, за их мирное счастье бились бойцы с врагом и снова пойдут биться после выздоровления. Другая работа, которой дорожу, – «Фронтовой по-лустанок». В нижней её части – проблеск железнодорожного полотна. Стоит женщина в ватни-ке, постоянной одежде многих в то военное время. На поясе – чехол с сигнальными флажка-ми. Состава нам не видно. Лишь вихрь от мчащихся теплушек подхватил пачки сложенных треугольниками солдатских писем. Одна пачка развязалась. Треугольники кинулся подбирать мальчонка, может, сын этой стрелочницы или дежурного по переезду… и вот мы там, на этом прифронтовом полустанке. Близок, значит, фронт, бои. Поэтому и эти стопки писем бросили из эшелона, как последнюю, может быть, весточку домой. Опусти, мол, в любой почтовый ящик, ведь завтра уходим в бой…
– Леонид Васильевич, а какая у вас первая работа? Она здесь есть?
– Обязательно. Давайте подойдём к ней. Это «В колхозной кузнице». Она у меня пер-вой была выставлена на суд зрителей.
… Жарко горит в кузнице огонь. Кажется, что пахнет раскалённым металлом. В кузницу вошёл солдат. Сбросив шинель, он с наслаждением закатывает рукава гимнастёрки, видно соскучился по работе. На его крупных, сильных руках вздулись и пульсируют голубые жилки. Эти руки я никогда не забуду. Они могут всё: держать винтовку и молот, бороться и созда-вать! А героем этой картины был мой сын Костя. Он до службы успел окончить художествен-ную школу.
– Большое Вам спасибо, Леонид Васильевич, за всё, за всё: и за то, что Вы у нас, и за то, что Вы встретились с ребятами. Они Вас будут помнить всегда, до самого конца жизни, будут стараться стать такими мужественными, как Вы.
– Конечно, конечно.
С позволения хозяина выставки для себя я выписал несколько отзывов комсомольчан, посетивших художественную выставку Леонида Васильевича и стал прощаться: обнялись, крепко пожали друг друга, поцеловались. Леонид Васильевич накинул на себя серо-синий шерстяной пиджак с боковыми накладными карманами и с прорехой сзади, застегнул борто-вые пуговицы, сказал:
– Пошли.
– А головной убор?
– Я так приехал. У вас тепло. Дома без головного убора обхожусь.
Я Леонида Васильевича проводил до автобуса, и он поехал к племяннице. А сам я прошёлся до трамвайной линии, дождался пятёрки, уселся на отдельное сидение и, проникну-тый глубоким чувством, погрузился в рассуждения. Потом вынул из кармана блокнот и стал читать отзывы:
«26 апреля 1987 года.
Посетили выставку ребята из школы № 20. Выставка Леонида Васильевича надолго останется в памяти. Искренне благодарны за красивые картины, интересную беседу, теп-лоту Л. В. Птицына. Спасибо, что приехали в наш город.
Желаем Вам доброго здоровья и творческих успехов в работе.
Ребята школы №20 – 40 человек.
Учитель: В. И. Берсенадзе
Родители: Лютикова Л. А., Лебедева В. Л.,
Кузьмин, Антипенко.
23.04.87 г. Рад встрече с удивительным человеком, с его великолепными полотнами, берущими за душу автопортретами. Он – поразительный пример величия духа, титаниче-ского труда.
  Спасибо за открытие. Творческих Вам успехов, Леонид Васильевич, долголетия и здоровья.
  Корреспондент ТАСС А. Цветков.
25.04.87 г.
  Быть нужным людям и находить в этом своё призвание – вот главное, что чувству-ешь при знакомстве с Леонидом Васильевичем и его творчеством.
  Спасибо Вам!
  Т. Ю. Быченко, сотрудник
краеведческого музея г. Комсомольска.
Егор Быченко, ученик 2-го класса 14 школы.
29.04.87 г.
  Леонид Васильевич, мы маленькие, но с большим восхищением покидаем Вашу вы-ставку! Восхищены! Больших Вам успехов!
  Ученики 2-го «в» класса школы № 53
25.04.87 г.
  Уважаемый Леонид Васильевич!
  Очень сильное чувство вызвало у нас знакомство с Вашей работой! Ваши картины – яркий, знакомый и родной русский пейзаж, лица людей – красота и правда – очень близки. Жизнерадостность и жизнелюбие – всё это в Ваших картинах! Очень рады возможности познакомиться с Вами и Вашей работой русского художника. Разрешите пожелать Вам здо-ровья и дальнейшего творчества.
  Комсомольчане: Ятманова Людмила,
  Ятманов Геннадий.
г. Комсомольск-на-Амуре



25.04.87 г.
  Да, действительно возможности человека, по-видимому, беспредельны. В этом ещё раз убеждаешься, посетив выставку художника живописи Птицына Л. В. Откуда же берёт-ся такое жизнелюбие, чтобы творить прекрасные картины? Нет… и ещё нет чувству жа-лости и сострадания, только чувство гордости за таких людей, огромное спасибо и низкий поклон такому человеку – патриоту.
  Широкоткосс, врач.
25.04.87 г.
  От всей души благодарны мы Вам, дорогой Леонид Васильевич, за Ваш неиссякаемый, мужественный труд, за то, что Вы несёте людям столько радости, красоты, любви к сво-ей Родине и своим трудом воспитываете в молодом поколении мужество и любовь к родным местам, родителям, Родине.
  Школа № 15, учащиеся 3-а класса.

  Леонид Васильевич уехал, а нам с Ниной Евгеньевной стало тяжко на душе. Мы каж-дый день утрами и вечерами ведём разговор о том, как он у нас ночевал, рассказывал о себе, о семье, о своих замыслах.
И вот письмо из Владивостока, из Всесоюзного пионерского лагеря «Океан».
«Дорогие, родные мои, Нина Евгеньевна, Фёдор Харитонович, я до сих пор нахожусь под впечатлением того времени, что провёл у вас. Я всю свою жизнь буду помнить те дни, которые я провёл вместе с вами, у вас. Русский язык богат словами, но и в нём не могу найти таких слов, какими можно отблагодарить и Вас, Нина Евгеньевна, и Фёдора Харито-новича, и педагогов, и всю школу, за такой горячий и тёплый приём.
  Большое, большое вам всем спасибо!
Мне ваш город стал для меня третьей моей родиной (после Псковщины, Ленинграда).
Сегодня одиннадцатое мая – мой последний день выставки. Надо сказать, родные мои, встретили меня здесь очень хорошо. Правда, 8 мая у них закончился поток, но за эти три дня успели вожатые привести все отряды.
В общем, всё хорошо. Еду я, вернее, лечу, 13 мая в 5 часов 05 минут утра по местно-му времени. Картины завтра снимаем и везём на вокзал, пускай едут поездом. Только возь-му те, которые я взял в Москве.
Три раза был во Владивостоке. Надо сказать прямо – город-сказка. Один раз меня специально возили с гидом, который всё рассказал о городе. В общем, родные мои, ещё раз спасибо, спасибо, спасибо!
Привет вашим детям Мише с Надей, Зое, педагогам и ребятам всей школы. Теперь письмо от меня ждите из дома. Ещё, родные мои, Нина Евгеньевна, Фёдор Харитонович, спасибо вам и школе, что, благодаря вам всем, я смог совершить  такую замечательную поездку.
  Огромное вам спасибо!
  Пишите, очень-очень будем ждать ваших писем.
  Крепкого вам здоровья и счастья!
  ваш, вечно ваш, Я. 11.05.87 г.».
  И письмо из Ленинграда.
  «Дорогие Нина Евгеньевна и Фёдор Харитонович, здравствуйте!
  Вот и подходит Новый год. Ушедший год прошёл невероятно быстро. Было в нём и хорошее и плохое. В общем, всё так, как есть в жизни.
Поездка к вам, конечно, относится к хорошему. Часто вспоминаю ваш гостеприим-ный город, школу № 20, учеников, вас и новых знакомых. На даче растёт хорошая память об этой поездке – японская вишенка, которую подарила жительница города. Мы её посадили на самое хорошее солнечное место.
Пишите о своих делах, о жизни.
Передайте привет Зое, Мише и его семье, а так же всему коллективу школы. Ну, вот и всё. Жду ответ.
  С уважением, Л. Птицын. 25.12.87 г.»

   Из последнего письма Птицыных. Пишет Дина Ивановна:

  «17.05.99 г.
… В 1996 году Лёша с группой художников ездил в Китай. Их там очень хорошо встретили…
… Теперь о том, где есть Лёшины работы.
Токио – 5 работ, Сан-Франциско – 9 работ, Париж – 3 работы, Нью-Йорк – 3 работы, Лондон – 1 работа, Амстердам – 1 работа, Нанкин – 30 работ, Прага – 1 работа, София – 3 работы. И во многих музеях России.
Сейчас Лёша в основном пишет пейзажи и портреты. Есть задумки картин: «Долго-жданное письмо», «Встреча на фронтовой дороге», «Весна 1945 г.»…».



                Замечания от читателя

  Новая книга Ф.Х. Масловского и Н.Е. Масловской знакомит читателя с увлекательной историей создания школьного музея боевой и трудовой славы. Нельзя оставаться равнодуш-ным, читая её страницы. Музей при школе № 20 Комсомольска-на-Амуре являлся одним из лучших подобных музеев, открытых в Хабаровском крае. Сами авторы – Фёдор Харитонович Масловский и его жена Нина Евгеньевна – педагоги по призванию, стали душой этого благо-родного мероприятия. И, что самое главное, они привлекли к работе музея многих воспитан-ников школы. Вы уже знакомы с их именами и делами.
«Встреча с подвигом» – так определил Фёдор Харитонович основную роль школьного музея. Начались поиски героев, людей, отличившихся мужеством и волей, так привлекающих юные сердца. Музей быстро пополнился фотографиями героев войны и труда, их письмами. И каждое новое пополнение экспозиции музея широко обсуждалось в совете музея, в классах школы.
Работа школьного музея была награждена дипломом первой степени по РСФСР. А по-том пришла грамота от Советского комитета ветеранов войны, подписанная самим Алексеем Маресьевым. Радости ребят не было предела. Ведь Алексей Маресьев, чей портрет в экспо-зиции школьного музея, их земляк. Вот, в небе, над их школой, в далёком 35-м он учился ле-тать на самолёте.
В поисках замечательных людей школьники вышли на художника Леонида Птицына, человека необыкновенной судьбы. Потеряв кисти рук ещё подростком (он разминировал кол-хозную пашню…), Птицын нашёл в себе силу воли, мужество и стал художником, закончив в Ленинграде институт живописи им. Репина. Ребята списались с художником, пригласили его в гости. Птицын побывал весной 1987 года в Комсомольске, посетил школу № 20, экспонировал для комсомольчан выставку своих работ.
  Знакомясь с биографией Леонида Птицына, ребята узнали, что один подвиг рождает не менее блистательный другой. Ведь именно подвиг Алексея Маресьева, с которым был знаком Леонид Птицын, помог ему преодолеть страшный удар судьбы и исполнить свою мечту – стать художником. И когда Птицына принимали в художественное (сначала) училище, то на замечание: «… А как ты без кистей рук?..», Птицын сослался на пример Маресьева и убедил приёмную комиссию. И сдержал слово: стал художником, чьи живописные полотна сейчас во многих картинных галереях мира. Стоит ли сомневаться, что подростки, встречаясь с такими людьми, будут стараться походить на них, брать с них пример.
Стоит ли сомневаться?.. А вот находятся люди, называющие себя педагогами, которые сомневаются. И считают школьные музеи излишней обузой для себя. Так вот поступили в школе № 20. В начале «перестройки» педагогический коллектив решил закрыть музей, и его закрыли.
Хочется закончить свои замечания о книге словами А. С. Пушкина, юбилей которого мы ныне отмечаем:

  «Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дико-сти. Дикость,  подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим».

  Лучше не скажешь!


     Г. Хлебников,
    Почётный гражданин
    города Комсомольска-на-Амуре,
       член   Союза              писателей России.
 
Из интернета
 
 
Некоторые работы
Леонида Васильевича Птицына


 

                Другие рассказы и очерки

                Хутор Ольгин Кут

(Из воспоминаний Масленникова Анатолия Яковлевича – первого удэгейского учителя)

  Как только нам исполнялось по пятнадцать лет, нас выводили из Хабаровского детско-го дома. В конце сентября 1926 года меня, Марусю Сидоренко, Нину Шадрину решили отпра-вить в школу крестьянской молодёжи. Выдали нам документы, купили билеты и рассказали, как нам ехать. Посадили в вагон. Мы доехали до станции Верино и пошли до хутора Ольгин Кут. Там и была расположена ШКМ. Это рядом с посёлком Гродеково.
Хутор Ольгин Кут – бывшее помещичье имение. Кроме учебного корпуса, на хуторе находились подсобные помещения – коровник, конюшня, свинарник. Было ещё небольшое помещение. В нём проживали преподаватели.
В учебном корпусе было два класса и две жилые комнаты. В большой – общежитие парней, а в маленькой – девчат. Гродековские ребята жили дома. В общежитии жили только приезжие.
В школе было всего две группы – старшая и младшая. В младшей группе учились мальчишки и девчонки 15-20-летнего возраста, а в старшей – 20-40-летнего возраста. Среди них были семейные. Парни и девушки старшей группы занимали руководящую роль. Комму-нист Георгий Малков был председателем учкома, Лисичкин из Соколовки – секретарём ком-сомольской ячейки, Зыкова из Елабуги – женоргом в селе Гродеково. Другие тоже имели об-щественные нагрузки. Старшие следили за дисциплиной и учёбой. Там училась желающая молодёжь со всего Хабаровского округа. Мы, младшие, дежурили по общежитию и кухне. Кроме этого, дежурили по коровнику, конюшне и свинарнику. Прежде, чем идти на дежурство, мы должны были с вечера составить рацион питания животным, отнести на утверждение аг-роному. А утром дежурные по уходу за скотом должны были вставать в пять часов утра и ид-ти на скотную кухню. Там они должны были на целый день наварить корм свиньям и накор-мить их, напарить половы коровам, лошадям и коровам дать сена и ещё успеть почистить по-мещения. Всё это надо было проделать до завтрака, так как после завтрака сразу же все шли на занятия. В обед напоить животных, заложить им корм, а вечером опять почистить и снова дать корм.
– Когда же вы учились? – спросил я.
– А учились мы с утра по пять-шесть часов. После обеда были практические занятия. Я учился плотницкому и столярному делу. А после обеда чего только ни делал! Ездили за се-ном, за дровами, веяли зерно, варили и парили корм скоту, зимой чистили дорожки ко всем помещениям. Кроме этого, в учебном корпусе, в общежитиях, в помещении для скота прово-дили генеральную уборку. Чистили животных, а летом мыли, даже свиней. Если не было сена, то дежурный его привозил. В таком случае ему разрешалось пропускать учебные занятия. Однажды, в декабре месяце, я с утра поехал за сеном. Одет был плохо. До стога сена доехал вроде бы хорошо, но когда стал накладывать сено на сани, то оказалось, что у меня не слу-шаются руки. Подзамёрзли. Я кое-как наложил сена, кое-как увязал и поехал. По дороге сено расползлось и стало падать с саней. От обиды я заплакал. Заново укладываю, а сам плачу, плачу и не утираю слёзы, тороплюсь уложить и проклинаю свою жизнь, свою мать, что она меня родила. Уложил кое-как, увязал, поехал. Немного проехал. Сено опять с повозки сполз-ло…
– Представляю, как ты мучился.
– Это ещё не всё. Опять со слезами, как мог, сложил сено. Дальше поехал. Еду, а сам думаю: «Хоть бы какой мужик встретился, да помог сложить и увязать сено, как надо». Так мне никто и не встретился. Уехал за сеном утром, вернулся в вечерних сумерках. Ребята уже лошадь запрягли и хотели ехать меня искать. А тут и я появился. Они подбежали ко мне, и кто-то крикнул:
– Он нос обморозил!
Тут они: кто снегом нос растирает, кто лошадь распрягает, кто сено сгружает. Покрас-нел нос, и скорей меня в общежитие. Я зашёл, разделся и в постель. Согрелся и сразу же за-снул.
– Голодный?
– Какой же? Кто мне там приготовил? Я же должен был вернуться с сеном к обеду, а вышло…
– Как же так?
– А вот так. Столовую закрыли и баста. Никому ты не нужен. Да и кто мог знать, что я даже к закрытию столовой не вернусь? Утром проснулся и к умывальнику. Ребята глянули на меня и зашумели: «Смотрите, как у него нос распух! Толян, ты не умывайся! Только глаза протри! Руки мой, и всё. Посмотрись в зеркало. Держи моё!» Я как взглянул в зеркало, сам се-бя не узнал. У меня и так нос вздутый, а тут, тем более, как картошка стал. С тех пор мой нос прилично раздулся. Через неделю нос зажил. Но в эту неделю всё время старался избегать встреч с девчонками. Стыдно было. Больше меня одного за сеном не отправляли. Ребята иногда надо мной подшучивали за неумение ухаживать за животными.
– Конечно, тебя учили плотницкому делу, а как лошадь запрягать, сено укладывать, никто не учил.
– Кому там нужно было? У нас агрономию преподавал товарищ Деркач.
Как-то во время сенокосной поры мы спросили его: «Товарищ Деркач, расскажите, как косой траву косят?»
– Что же он ответил?
– Очень просто, – сказал он, – возьми косу, кинь её вперёд и потяни на себя.
Мы сказали, что поняли, а когда он ушёл, то хохотали до упаду.
Я, посмеявшись, сказал:
– Деркач, возможно, был профан в агрономии, только числился у вас агрономом. А, мо-жет, пошутил?
– Вряд ли. Он часто путал злаковые – ячмень с яровой рожью, пшеницу с озимой ро-жью.
Вечерами, после ужина, парни с девушками уходили в Гродеково на вечеринки. Мы в это время занимались уроками, читали книги, газеты, журналы. Красного уголка у нас не бы-ло. Всё делали в спальнях. Спать ложились рано и не слышали, как они приходили с вечёрки. Сам же на вечёрки стал ходить только на третьем году обучения.
Зимой ухаживали за скотом, а летом работали на полях, заготавливали скоту корма. В летнее время были у нас и месячные каникулы. Все разъезжались по домам, а мы, детдомов-ские, оставались в школе и продолжали работать. За работу нам покупали зимнюю одежду и обувь, верхнее и нательное бельё, вплоть до портянок.
После покоса начиналась уборка урожая. Зерновые убирали машинами-жатками. Дев-чата и мы, младшие, вязали снопы. Где машина не шла, там убирали вручную – серпом. Когда молотили зерно, то нам доверяли только веять. К Покрову молотьба заканчивалась. Покров считался престольным праздником. Советская общественность религиозный праздник пре-вращала в Праздник урожая. В Переяславке на Покров организовывалась сельскохозяй-ственная выставка. ШКМ постоянно участвовала в ней, демонстрируя рост урожая за счёт ис-пользования машинной техники.
– Когда же ты расскажешь о вступлении в комсомол?
– Сейчас и расскажу. Не подгоняй, коль взялся слушать. К весне первого года моего обучения подошёл ко мне секретарь комсомольской организации Лисичкин и говорит:
– Тебе, Маслян, надо готовиться в комсомол.
– Что мне делать? – спросил его.
– Ты должен показать себя на общественной работе. Ты человек грамотный, начитан-ный. Будешь выступать с докладами на международную тему. Посещай все комсомольские собрания. Будешь достойным – примем в комсомол. И лишь в январе 1927 года меня приняли в комсомол. А в 1929 году наша группа окончила ШКМ. По этому случаю был организован торжественный прощальный вечер. Мне, как обладавшему красноречием, было поручено от-благодарить преподавателей и вручить им букеты живых цветов.
Заведующий школой Дубровин вручил нам удостоверения и пожелал дальнейших успехов. Эти удостоверения давали нам право продолжать учёбу в сельскохозяйственных институтах или техникумах, или работать помощниками агрономов.

                Коммуна «Тихоокеанский Октябрь»

(Из воспоминаний Масленникова Анатолия Яковлевича – первого удэгейского учителя).

 Когда я закончил школу крестьянской молодёжи на хуторе Ольгин Кут (рядом с посёл-ком Гродеково района имени Лазо), а это было в 1926 году, я сразу поехал в Хабаровск. У ме-ня была мечта – поступить на работу в городе, заработать денег и немного приодеться, так как моя детдомовская одежда вся поизносилась, и обувь была на стадии развала. Один боти-нок стал «рот разевать». «Есть» просил.
Я обратился в окружком, и меня направляют пионервожатым в коммуну "Тихоокеанский Октябрь" в село Даниловку. До станции Волочаевка я доехал поездом, «зайцем», конечно, де-нег у меня не было. От станции до Даниловки я пошёл пешком. Идти надо было восемнадцать километров. Это мне сказали встречные мужики. День был солнечный, но перед этим только что прошёл дождь. Дорога была грязной. В пути у меня развалились ботинки. В Даниловку я пришёл босиком. Мне было тогда восемнадцать лет. Я стал жить и работать в коммуне.
– Босиком так и ходил? – прервал я его рассказ.
– Нет, конечно, мне коммуна выделила ботинки. Жильё мне отвели в одном доме на чердаке. Дом был в центре села. Вечерами молодёжь собиралась недалеко от моего дома. Они пели, танцевали, а я с крыши смотрел на веселившихся. Мне в рабочих ботинках и изно-шенной одежде было стыдно появляться среди них.
Парни это заметили, потом узнали, что я из детдома. И на Совете коммуны решили: в счёт будущих моих заработков купить мне приличную одежду и обувь.
Комсомольцы-коммунары помогли мне собрать ребятишек-коммунаров, и мы создали пионерский отряд имени Семёна Михайловича Будённого. Имя отряду ребята выбрали сами. С Будённым у нас была переписка. От него мы получили два письма. Мы ему писали о себе, чем занимается пионерский отряд.
– А он что вам писал? – спешил я узнать.
– Он писал, чтобы пионеры хорошо учились и помогали взрослым. И ещё он напоминал пионерам, что будущее принадлежит им.
Наш пионерский отряд помогал собирать и обрабатывать овощи, на покосе гребли се-но. За это Совет коммуны выделил пионерам немного денег, и мы всем отрядом ездили на экскурсию в Хабаровск.
В июне 1930 года меня вызвали в окружком комсомола. Я не знал зачем и немного струхнул. Но, когда я приехал, мне сказали, чтобы я поделился своим опытом работы на се-минаре вожатых. После семинара я, окрылённый, вернулся в коммуну.
Однажды в воскресный день я сидел с коммунарами на улице. Коммунары вспоминали разные случаи из прошлого. Грикель – коммунар, местный житель, рассказывал какой-то слу-чай и назвал фамилию Шапко. Я его спросил: «Не был ли Шапко в приюте или в детдоме?» Он ответил: «Да, был».
Я сразу вспомнил его, рослого, приятного мальчишку. Его в детдоме все уважали. Он всегда заступался за нас – шкетов. И попросил его рассказать о Шапко всё, что он знает. Он поведал:
– Мишка Шапко пришёл в наш колхоз из партизанского отряда Шевчука. Не чурался никакой работы. Работал хорошо. Мог на лошадях пахать, плотничать, любил работать на животноводческой ферме. Когда в Даниловку переселились семьи из Украины, приехало не-сколько семей и из Сибири. Было решено создать коммуну, назвав её «Тихоокеанский Ок-тябрь». По-украински значило «Тихоокеанский Жовтень». Украинцев в коммуне было больше, чем сибиряков и дальневосточников. Поэтому коммуну часто называли «Тихоокеанский Жо-втень». Мишка Шапко стал коммунаром. Он был молод, красив и трудолюбив. Им любовались многие девчата. И кто-то из девчат, вероятно, из-за ревности его отравил.
А впоследствии мне один парень из украинцев сказал, что Мишку Шапко отравили пет-люровцы, которые скрывались от суда.
– Жаль такого парня, – говорю ему. – Старые люди говорят: «Хорошие люди долго не живут. Обязательно что-нибудь с ними случится».
– Коммуна "Тихоокеанский Октябрь" была создана на базе колхоза, вернее, данилов-ского земледельческого товарищества, организатором которого был Григорий Костял. Он был высокого роста, плечист, с медвежьей физической силой. Говорили: он был раньше не то ба-трак, не то ссыльный, или сын ссыльного. По национальности – латыш. У него на правой руке не хватало двух пальцев. Он был скромный, мягкого характера. Жена у него была низкого ро-ста, скромная, трудолюбивая женщина. У них было двое детей: сын и дочь. Старший сын Ва-силий был пионером. Сам Костял у коммунаров пользовался большим авторитетом.
– Коммунист был?
– Нет. Беспартийный.
Коммуной руководил Совет коммуны, председателем Совета был из украинцев Санжа-ровский, а заместителем – Костял.
Санжаровский – тоже высокого роста, черный, коммунист. По одежде его можно было принять за городского рабочего. Коммунары его уважали за скромность, доброту.
Коммунары жили коммуной. Питались (завтрак, обед, ужин) все в столовой. Там же, в столовой, ежемесячно вывешивался табель заработка каждого коммунара. В табеле писали, кто сколько заработал за прошедший месяц, сколько удержано за питание и сколько полага-ется получить на руки. Заработанных денег не выдавали. Если кому-нибудь нужно было что-то купить в сельском магазине, он шёл в бухгалтерию коммуны, брал талон на соответствую-щую сумму, шёл в магазин и покупал то, что заранее облюбовал. Если коммунар выезжал за пределы коммуны, то тогда ему выдавали деньги, не более его месячного заработка.
Люди в коммуне жили дружно. За всё время пребывания я не видел и не слышал ссор и драк. Даже женщины между собой были в ладу. Холостяки жили в общежитии, семейные – в домах.
Даниловка – это бывшая небольшая бедная деревня, притулившаяся у небольшой речки, окружённая болотами. Недалеко от деревни, на высоком месте, жила семья раскула-ченного Балаганского. Самого хозяина не было. Его, когда раскулачили, куда-то увезли. Жил там его сын. Он просился в коммуну, но его не принимали. Когда-то чуть ли не вся Даниловка батрачила у Балаганского. Вся пахотная земля Балаганского была передана коммуне. Сын его жил единолично.
А молодёжи в коммуне было много, но только мужского пола. Парубки, большинство украинцев, без девчат, скучали. Вечерами они собирались у общежития и пели песни. Больше заниматься было нечем. Тогда у парней возникла мысль – потребовать от Совета коммуны вовлечения девчат в коммуну. Совет коммуны по этому вопросу специально провёл заседа-ние, так как была угроза – парни могут покинуть коммуну. Совет постановил: премировать каждую появившуюся в коммуне новую молодую семью. Свадьбы проводить за счёт комму-ны.
Далее Совет решил: если коммунар женился на коммунарке, то премировать их пятью-десятью рублями; если коммунар женился на девушке не из коммуны и молодую жену привёл в коммуну, такую молодую семью премировать ста рублями; если коммунарка вышла замуж за парня вне коммуны и своего мужа привела в коммуну, и он стал членом коммуны, такой мо-лодой семье выдать двести рублей.
По решению Совета молодые семьи сразу обеспечивались квартирами.
И ещё вынесли решение: командировать Санжаровского на Украину, и без девок в ком-муну не возвращаться. В 1929 году Санжаровский уехал, а в 1930 году вернулся и с собой привёз десять девчат. Его встречали как героя. Девчата сразу влились в коммунарскую се-мью и не чувствовали себя новичками. Через месяц начались свадьбы. Таким образом, было «убито сразу .два зайца». Парни не ушли из коммуны, и семья коммунаров прибавилась на несколько человек.
Летом 1930 года я подал заявление в Совет коммуны, чтобы меня отпустили учиться. Через несколько дней меня вызвал Санжаровский и сказал:
– Учиться мы тебя отпустим. Мы тут посоветовались и решили тебе рекомендовать учиться в мелиоративном техникуме. Такой техникум есть во Владивостоке. У нас очень мно-го болот, и они нам мешают увеличивать пахотную землю. Ты закончишь техникум, вернёшь-ся в коммуну, ехать-то тебе некуда. Здесь и займёшься осушением болот.
Я согласился. Санжаровский дальше сказал:
– Мы в техникум напишем бумагу, что ты из детдома, коммунар, чтобы тебя в техникум приняли без экзаменов.
Такая бумага была послана, и вскоре получили ответ: я принят в техникум. Я обрадо-вался и уже считал себя учащимся техникума. Но тут случилось непредвиденное.
Через несколько дней в коммуну приехал представитель Некрасовского райкома ВЛКСМ по мобилизации комсомольцев на учительскую работу.
Вечером этого же дня в столовой коммуны состоялось комсомольское собрание. Сек-ретарь комсомольской ячейки, девушка, открыла собрание и зачитала повестку. Вопрос стоял один – мобилизация комсомольцев на учительскую работу. По этому вопросу выступил пред-ставитель райкома ВЛКСМ. Он сказал, что партия выполняет третью ленинскую задачу о про-ведении в нашей стране культурной революции. Одновременно партия обратилась к комсо-молу – помочь выполнить эту задачу. Комсомол откликнулся и сейчас проводит мобилизацию на учительскую работу комсомольцев, имеющих хоть какое-то образование.
Затем выступила секретарь комсомольской ячейки. Она сказала, что у нас есть комсо-мольцы, имеющие сельское образование, даже есть, которые учились в городских школах Украины. Они в русских школах преподавать не смогут. Но зато у нас есть русский комсомо-лец, он окончил школу крестьянской молодёжи – ШКМ – это Масленников Анатолий, наш пио-нерский вожатый. Кандидатура подходящая, но он едет учиться в техникум.
Представитель райкома ухватился за мою кандидатуру и сказал:
– Где комсомолец Масленников, а ну, поднимитесь!
Я встал. Он говорит:
– Подходящ. Техникум подождёт. Будет учить ребятишек и сам будет учиться.
Потом слово взял я. Я сказал, что у меня есть очень большое желание учиться. Я хочу учиться. И я принят уже в техникум.
Молодёжь зашумела. Одни кричат:
– Пусть учится!
Другие:
– Надо выполнять Ленинскую задачу!
Сам я взволновался, и у меня сильно забилось сердце, потом напал страх – справлюсь ли? Вдруг представитель хлопнул ладонью по столу и крикнул:
– Хватит! Или мы его мобилизуем на учительскую работу, или он выкладывает на стол свой комсомольский билет.
Я не мог себя представить вне комсомола. Как это – отдать комсомольский билет? По-этому я сказал, что согласен ехать на учительскую работу. В Хабаровске на курсах я отзани-мался месяц. Нам выдали удостоверения, отпечатанные на газетной бумаге. Выдали направ-ления по школам и без всякого торжества закрыли курсы. Меня направили в Корсаковскую начальную школу.


                Артём Лагута

  Восьмилетним мальчишкой  в 1902 году в осенний праздник Артёмка с отцом возвра-щались с ярмарки из города Гомеля. Вечером недобрые люди остановили лошадь, убили от-ца, забрали у него деньги, взвалили тело на телегу и перепуганному мальчику сказали:
– А теперь, цыганёнок, вези отца домой и сдай своей матери...
… В школьные годы Артёмка стал учиться читать, писать и играть на отцовской гармо-ни. А в пятнадцать лет, прервав ученье, Артёмка прощается с родными местами и уходит в город. Там он становится рабочим завода и весельчаком-гармонистом.
… 1914 год. Началась первая мировая война. Артёма Лагуту мобилизуют в армию и от-правляют на фронт. В строю Артём стоит на левом фланге самым последним. Никому и в го-лову не могло прийти то, что молодой, низкорослый солдат Лагута станет грозой для немцев. В короткий срок проворный и ловкий, как кошка, Артём становится разведчиком. И, выполняя задания командования, он каждый раз докладывал:
– Ваше благородие, задание выполнено!
И полковник Серебряков часто говорил:
– Молодец, Лагута! Хвалю за храбрость!
А в конце империалистической войны грудь Артёма была украшена тремя Георгиев-скими крестами. Друг Артёма – артиллерист Слободчиков Абрам, однажды спросил:
– Артём, война кончилась, что будешь дальше делать?
– Жить, люблю жизнь, Абрам!
– Тогда поедем на Дальний Восток. Знаешь, какая там замечательная охота на зверя. А тайга! Нетронутая тайга! Ты – пролетарский сирота. Тебе всё равно, где жить…
Уговорил.
Март девятнадцатого года был морозным и тревожным. И никак не предполагал Артём, что он, выбравшись из одной войны, попадёт в другую – партизанскую.
В Прудках Лагута услышал боевой клич Военно-революционного штаба к народу: «Ор-лы таёжных сопок, расправьте крылья и поднимитесь на врага! Бейтесь насмерть с ненавист-ным захватчиком – японцем!»
И Лагута с другом не остались в стороне.
… Однажды Артём вернулся из разведки и принёс две японские винтовки. Одну вручил Абраму.
– Ну что, Артём, видел японцев? - спросил Слободчиков.
– Видел.
– Как они против немцев? Страшнее?
– Немец хитрее и сноровистее. А эти – дохлые. Подходи и бери его. Ходит, скукожится. Охраняют дорогу в Верино. Да разве так охраняют?
– Ну, ты и взял, конечно?
– Ясно, взял, как видишь.
Разговор продолжался долго. Лагута и Слободчиков условились: на завтра идти в Би-чевую, в отряд Бойко-Павлова.
Легли спать, а ночью по селу пронёсся отряд хорских казаков. Спешившись у двора Слободчиковых, они ворвались в дом.
– Руки вверх, краснозадые! – злобно крикнул один из казаков.
Пленённых партизан в нижнем белье вытолкнули на улицу. А там уже в окна изб стучит десятский, собирая мужиков на сход.
Казаки на глазах у мужиков Слободчикову клинком раздвоили нос, Лагуте на икрах срезали полоски кожи, в окровавленном белье их затолкали в сани и повезли в Хабаровск…
Артёма с Абрамом посадили в подвал каменного дома и продержали девятнадцать су-ток. На двадцатые сутки их перевели в городскую тюрьму. В тюремном дворе каждое утро выстраивали заключённых и, по неизвестным для них причинам, одного – двух выдёргивали из строя и уводили неведомо куда.
Позже Артём узнал, что их расстреливают  на окраине города.
Однажды конвоиры вытолкнули из строя худого, обросшего, чуть живого, зэка. Им ока-зался Артём. Лагута сразу понял, что конвой его сейчас тоже поведёт за город, к оврагу, и там расстреляет.
«Как хочется жить! Никогда ещё так не хотелось, – подумал Артём. – Была бы со мной гармонь – сыграл бы напоследок, говорят же: с музыкой умирать легче».
Артём собрал силы, подтянулся, повернулся к офицеру и громко произнёс:
– Ваше благородие!
Офицер поднял голову, настороженным взглядом стал смотреть на Лагуту.
– Ваше благородие, – повторил Лагута, – всё равно умирать. Дозвольте перед смертью на гармошке сыграть…
Офицер на мгновение задумался. Видно, его смутила наивная просьба.
– Принесите гармонь! – приказал офицер.
Лагута заиграл и нежным тенором запел.
Офицер потоптался на месте, и все услышали:
– Этого не расстреливать!
Артём прекратил игру и напряг слух: не ослышался ли?
… Лагуту  стали водить на офицерские вечеринки. Там он играл и пел. Калмыковцы пили вино, веселились, ласкали красивых женщин, слушали песни, одобрительно кивали хмельными головами и кричали: «Браво! Браво!»
Тянулись дни. Артём стал задумываться: отказаться – смерть, ублажать – господам служить. Один выход – бежать! А как? Когда за спиной постоянно зоркий глаз и острый штык.
… В летний день на очередную офицерскую вечеринку Лагуту привезли с опозданием. Артём вошёл в помещение и увидел за столом полковника Серебрякова. Чёрные глаза мигом загорелись и вспомнились эпизоды фронта. Лагута не сдержался:
– Ваше высокоблагородие!
Полковник приподнялся, вошедшего окинул взглядом и произнёс:
– Лагута?! Ты?!
– Я, ваше высокоблагородие!
– Значит, ты и сейчас продолжаешь верно служить своей Родине.
– У меня Родина – Россия. Я ей и служу.
Один офицер придвинулся к полковнику и пошептал на ухо.
– Что ж, Артём, – другим голосом заговорил Серебряков, – спой нам свою любимую. Вот только сперва выпей, – и подал в бокале водки.
Закончилась вечеринка, полковник подозвал Лагуту и сказал:
– Так вон ты какой, храбрец! Говори, может, облегчу твою участь.
– Ваше высокоблагородие, переведите нас на общие работы.
– Это кого ещё?
– Друга Слободчикова, вместе на фронте были.
– Не думал, что мои доблестные солдаты пойдут по другой дороге. Что ж, обещать не буду, но поговорю.
Вскоре Лагуту и Слободчикова стали водить на разгрузку барж.
Подошла осень. От сильного ветра волновался Амур. Артём с Абрамом доработали до темноты и скрылись. Через трое суток они уже были в партизанском отряде Бойко-Павлова.
После изгнания японских интервентов Артём Лагута женился. В Полётном построил дом. Завёл небольшое хозяйство. Летом по Хору сплавлял лес. Зимой на дому стриг и брил сельчан, занимался разными поделками, в праздничные дни веселил людей, и ни одна свадь-ба не обходилась без его таланта. Артём играл то на гармони, то на скрипке. А уж как играл! Своим талантом не просто к себе притягивал людей, а, можно сказать, завораживал.
К Лагуте часто приходили сельчане и с порога говорили:
– Здравствуй, Артём! Мы к тебе.
– Проходите. Да вы же вчера у меня стриглись.
– Это верно. Но мы не за этим к тебе.
– Зачем же?
– Сыграй нам на скрипке то, что вчера в клубе играл. Больно уж за душу берёт…
Артём вынимает из чехла скрипку и, очаровывая гостей, начинает играть заворажива-ющую музыку.


                Последнее желание

  Колька Васильев, партизанский разведчик, избитый, окровавленный очнулся и стал припоминать, как его пытали. «Не сказал и не скажу. Пусть, что хотят, делают, хоть убьют, а своих не выдам», – стиснув зубы, поклялся в душе. Осмотрелся: свет проникает через щель амбарной двери. Подполз. Посмотрел в щель. Немецкий солдат, прикрывая лицо воротником шинели, приплясывает. Снег поскрипывает. «Наверное, как и я, любит плясать, – подумал Колька и закричал: – Эй! Фриц! Дай закурить!» Немец остановился. Глянул на дверь. Пожал плечами и вновь задвигался, постукивая сапогом о сапог.
– Замерз, гад! – сказал Колька, посмотрел на свои оголённые стопы и давай растирать, – когда стянули? Не помню.
Распухшие пальцы рук плохо слушались. На допросе фашистский офицер подолгу держал на них чугунный утюг и на русском языке кричал: «Говорить будешь? Последний раз спрашиваю!…» – припомнил юноша и проговорил:
– Ничего, мы ещё потанцуем.
То ли от злости, то ли от холода Колька вздрогнул. Бряцнул замок, дверь распахну-лась. «Он самый», – узнал офицера Колька.
Стройный, светловолосый, в зелёном мундире, в до блеска начищенных хромовых са-погах, в черных перчатках и с пистолетом, со злобой в лице офицер сказал:
– Русская гнида, выходи!
Колька, медлил.
– Последнее желание есть?!
– Есть! – не раздумывая, ответил Колька. – Плясать хочу, – и пошёл в пляс, приговари-вая:
– Вот и эдак, вот и так...
Офицер от неожиданности замер. Потом встрепенулся, пистолет сунул в чехол, у сол-дата выхватил винтовку и давай Колькины ноги штыком колоть. Алая кровь обожгла снег. Парнишка стал размашисто выкидывать ноги в сторону фашиста. Офицер отпрянул.
– Крови боишься! На! На тебе!
Офицер снова набросился на непокорного, и, ударяя штыком по ногам, стал сумбурно кричать:
– Ты у меня потанцуешь! Я тебе...! Ты...!
Последовал выстрел. Всё смолкло. Лишь неуёмное сердце Кольки продолжало сту-чать да горячей кровью снег прожигать.

Иди, да помни

Володя пришёл из школы и говорит:
– Мама, сегодня меня с Колькой вызывали к директору.
– За что? – удивилась мать.
– Да ни за что. Подумаешь: немного потолкались.
– И что вам было?
– А ничего. Анна Ивановна спросила Кольку, как его фамилия, что-то записала, поруга-ла и отпустила. Потом спросила: как моя фамилия. Я говорю:
– Масловский.
– А Фёдор Харитонович тебе кем доводится?
– Дедушка.
– Иди, да помни, что Фёдор Харитонович – твой дедушка, – сказала она.
Я тут же удалился.
– Видишь. Директор школы не хочет, чтобы ты позорил заслуженного учителя. Это те-бе ясно?
– Даю слово: больше такого не будет, – с лёгким повиновением сказал Вовка.


                Покусок

  Как-то зашла к нам тётя Дуся, соседка по квартире, и угостила Дениску магазинным су-хариком. Малыш, сказав «спасибо», присел к столу и стал его кушать. В это время нам позво-нили. Дениска недоеденный сухарик положил на стол, побежал к двери и заулыбался: друзья пришли.
Дениска друзей провёл в детскую комнату, и они заигрались.
– Дети! Пора обедать! – сказала мама и заглянула в детскую.
– Сейчас, мама, мы уже кончаем.
Ребятишки засобирались домой. Дениска поспешил к столу.
– Мама, где мой покусок? – возбуждённо спросил малыш.
– Какой покусок?
– Да, тот, что тётя Дуся мне дала.
– Так это ж сухарик, а ты говоришь: покусок.
– Я забыл, как его называют, – чуть не плача, сказал мальчонка.
– Не знаю. Возможно, во время обеда папа съел.
– Возможно, – уже спокойно сказал малыш и стал обедать.
Мама тут же пошла к тёте Дусе и рассказала про забавный случай. С тех пор тётя Ду-ся, как только зайдёт к нам, так обязательно скажет:
– Где тут наш выдумщик? Я ему покусок принесла.

Надо ли?

Вернулся из Америки, стал записывать свои впечатления о том, как я впервые встре-тился с гидом нашей группы.
– Меня зовут Филас, – с улыбкой сказала американка.
Это имя я запомнил легко, а вот чтобы по-английски написать его, мне пришлось обра-титься к документу, который был выдан мне, как члену туристической группы, выполнявшему программу пребывания в США.
Выписываю, а сам думаю: интересная грамматика английского языка. Филас – Phylis, Фёдор – Phedor. Ведь в английском языке есть буква «Ф», а вместо её пишут «Ph». Я сразу вспомнил передачу по радио: «Во Франции думают провести реформу грамматики. Чтобы по-высить грамотность населения предлагают: писать так, как говорят».
И я подумал: «А сколько в России недоучилось детей из-за сложной грамматики рус-ского языка и высоких требований к ней. Нам бы, наверное, тоже надо сделать реформу в грамматике». И припомнил высказывание немецкого писателя Германа Гессе: «От несовер-шенства и скудости языка писатель страдает более, чем от недостатка всего прочего». Я тут же пошёл на попятную: грамматика русского языка в реформе не нуждается. Пусть и дальше работает на благо народов наш Великий Русский Язык.


                На память

  Зашёл в магазин и увидел шариковые ручки с рисунком стодолларовой купюры. «Это само то, что надо для подарка родным, – прикинул я, – недорого и памятно».
– Хау мач? – обратился к продавцу и показал на ручку.
Молодой приятный негр стал быстро что-то говорить.
– Ай ду нот андэстэнд ю. Ай эм рашин, – говорю ему.
– Говори, говори по-своему, я понимаю, – охотно заговорил он.
Я обрадовался, что услышал русскую речь, да ещё от негра, возбуждённо заговорил. Познакомились. Нильсон поинтересовался жизнью в России. А я тем, как он оказался в Аме-рике и при каких обстоятельствах он научился говорить по-русски.
Я уплатил за покупку. Нильсон подаёт мне зажигалку с рисунком американского флага.
– Я не курю, – говорю ему, – она мне не нужна.
– Денег не надо. На память даю.
– Сэнк ю вэри мач! – обрадовавшись, сказал ему и приложил руку к груди.
Нильсон заулыбался, протянул мне руку, и у нас получилось крепкое рукопожатие.


                Звёзды

  Заехали мы в центр города Лос-Анджелес и остановились в одном многолюдном месте. Руководитель группы Филас отвела нам тридцать минут для знакомства с достопримечатель-ностями, и мы разошлись.
Я сразу обратил внимание на то, что улица многолюдна, многолика и разноголоса. Лю-ди больше общаются маленькими группами. Многие с фотоаппаратами, фотографируют друг друга, суетятся, куда-то торопятся, бросают взгляды в разные стороны (сразу видно, что мно-гие из присутствующих – новички). А посмотреть здесь есть что. Рядом стоят высотные дома. Роскошные магазины с прозрачными витражами.
Привлекательно. Остановился и думаю: «Где же я нахожусь? – и спросил. – «Аллея Звёзд, Голливуд», – ответили мне. – «Почему Аллея Звёзд?!» – и пошёл по тротуару. Иду, останавливаюсь, обхожу людей, которые, присев на корточки, руками прикасаются к боль-шим, шляпой не закрыть, вмонтированным в асфальт, бронзовым – с именами – звёздам. «Так вот почему Аллея Звёзд?! – смотрю на звезду и размышляю: – Своей фотографией явно хотят подтвердить своё пребывание на Аллее Звёзд. Приятно, конечно, твоё имя развезут по всему миру; и оскорбительно, безусловно, твою известность топчут всем миром. Лично я бы на та-кое не дал добро».


             В Америке я спал на воде

  Поздно вечером мы прибыли в Лос-Анджелес. Нас сразу расселили по семьям. Меня и Кирилку взяла к себе стройная, белокурая, приветливая хозяйка, Филас. Она завела нас в спальню и сказала:
– Папа, если вам неудобно будет спать на такой койке, то скажете мне.
Я подумал: «Почему она так сказала? Койка, как койка, широкая, можно и вдвоём спать». Филас окинула взглядом спальню и вышла, а Кирилка только этого и ждал: разбежал-ся, прыгнул на койку, упал на спину и закачался. Под ним забулькало, словно кто-то забарах-тался в воде.
– Это что, водяной матрац?
– Конечно, – и, упершись ногами, стал раскачиваться. – А вы ложитесь, хорошо, мягко. Я уже спал на таком матраце.
– Где?
– В Америке. Я в прошлое лето жил в штате Вашингтон.
Я дотронулся до постели, она закачалась, как студень. Поднял одеяло, простынь и увидел полого вздутый, наполненный водой, голубой матрац, заключенный в дощатый, с тол-стыми стенками, короб. Дотронулся до матраца – почувствовал тепло.
– Так он ещё с подогревом.
– Обязательно. Электричеством греется, видите провода.
– Вижу, вижу. Даже и здесь автоматика?! – подивился я.
– У них везде автоматика. Слышите: воздух шумит. Это вон из той продушины теплый воздух идёт, – тоже автоматика. У них водяного отопления, как у нас, нет.
Я осмотрелся – радиаторов нет.
– Вы ложитесь, не бойтесь.
– Не порвётся? У меня ведь вес…
– Такого не случится. У них всё продумано.
– Похоже, что так, – и с опаской лёг. Вода забулькала, я закачался, как морж на волнах, – а что, недурно! – и попробовал повернуться на бок, но не тут-то было. Одеяло ухватилось за меня, не могу повернуться. Пришлось катиться.
– Ну, как? – спросил Кирилка.
– Пойдёт. Приеду домой, буду рассказывать, как я спал на воде – не поверят.
Прошла ночь.
– Хау слип? (Как спалось?) – спросила Филас.
– Файн (Приятно), – ответил я.
Филас улыбнулась и пригласила к столу.


 
                Содержание

     Об авторах
Масловский Фёдор Харитонович и Масловская Нина Евгеньевна …………………
2
Масловский Фёдор Харитонович .………………………………………………… 4
Произведения Масловского Ф. Х. ………………………………………………… 6
Сергей Акулич. Всех муравьёв Масловский расселил в собственном доме 8
Омельчук  О. Человек, сотворивший сказку .……………………………………. 11
Таня Глухова. Про колдовство ..…………………………………………………… 14
Галина Сазонова. Учителю — от благодарных учеников .……………………. 15

Тайны муравьиного дома (повесть) ………………………………………………. 18
И ещё о муравьях. Микромуравей-бродяга …………………………………….. 25

Белоплечик:
 необыкновенная история обыкновенного воробья и других пернатых и хвостатых
27
Воробей за окном ……………………………………………………………………. 28
Кормушка-ловушка ………………………………………………………………….. 29
Пернатый «лейтенант» …………………………………………………………….. 32
Где живут воробьи? …………………………………………………………………. 35
Голубая сорока ………………………………………………………………………. 36
Марс – коллекционер ……………………………………………………………….. 37
Мурка – синоптик ……………………………………………………………………. 38
Как прогнали Карповну ……………………………………………………………... 39
Пернатые артисты …………………………………………………………………... 41
Оляпка ………………………………………………………………………………… 42
Скворцы прилетят …………………………………………………………………… 45
Песня любви …………………………………………………………………………. 47
Воробьиная перина ……………………………………………………................. 50
Белобровка …………………………………………………………………………… 53
Жизнь за наличником ………………………………………………………………. 56
Слётки …………………………………………………………………….................. 60
Воробьиный курорт………………………………………………………………….. 65
Небывалый случай ………………………………………………………………….. 68
Сознательно ли действовал? ……………………………………………………... 69
Домашний воробей ………………………………………………………………….. 69
Заставила думать …………………………………………………………………… 70
Уссурийский фазан ………………………………………………………………….. 71
Увидел скворца – весна у крыльца ………………………………….................. 72
А подумали – мышь …………………………………………………….................. 73
Сорока …………………………………………………………………………………. 74
Поползень …………………………………………………………………………….. 75
Игла погубила ………………………………………………………………………... 76
Озёрная чайка ……………………………………………………………………….. 77
Как в сказке …………………………………………………………………………… 77
Горихвостка …………………………………………………………………………... 78
Как горихвостка проучила кукушку ……………………………………………….. 79
Вороны ………………………………………………………………………………… 80
Вороньи сюрпризы ………………………………………………………………….. 81
Воздушный бой ………………………………………………………………………. 81
Знает, что делать ……………………………………………………………………. 82
Досадный случай ……………………………………………………………………. 82
Наказали ……………………………………………………………………………… 83
Весна пришла ……………………………………………………………………….. 83
Удод …………………………………………………………………………………… 84
Эти забавные животные …………………………………………………………… 84
Рыжий полосатик ……………………………………………………………………. 84
Зачем мышке длинный хвост? ……………………………………………………. 85
Мудрая мышь ………………………………………………………………………… 85
Воришка ……………………………………………………………………………….. 86
Орлик ………………………………………………………………………………….. 87
Загадочный камень …………………………………………………………………. 87
Кошки …………………………………………………………………………………. 88
1. Не зря молоко пьёт ………………………………………………………. 90
2. Марта ………………………………………………………………………. 90
3. Мурлыка – связист ……………………………………………………….. 91
4. Джон – терапевт ………………………………………………………….. 91
5. Бывает и так ………………………………………………………………. 92
Встречи с медведем ………………………………………………..................... 93
1. Забавная картина ………………………………………………………… 93
2. Хитрость медведя …………………………………………………......... 93
3. Напроказничал ……………………………………………………………. 94
4. Необычный случай ………………………………………………………. 95
5. Шишкование ………………………………………………………………. 96
6. Лакомка …………………………………………………………………….. 96
7. Мурка взбесилась ………………………………………………………... 97
8. Рекс …………………………………………………………………………. 98
Рыбацкие истории …………………………………………………………………. 99
1. Рыба тоже смекает ………………………………………………………. 99
2. Забавный случай …………………………………………………………. 99
3. Закинула …………………………………………………………………… 100
4. За двумя погнался – ни одной не поймал …………………………… 100
5. Сон в руку …………………………………………………………………. 101
6. Бронзовая щука …………………………………………………………... 102
7. Аномалия рака ……………………………………………………………. 103
Насекомые …………………………………………………………………………… 104
1. Чёртова игла …………………………………………………………………..... 104
2. И вовсе не крапивница ……………………………………………………….... 104
3. Приморские солисты …………………………………………………………... 105
4. Обыкновенный шершень ……………………………………………………… 106
5. Мраморная бронзовка ……………………………………………………..….. 107
6. Кольчатый коконопряд ………………………………………………….…….. 108
7. Оса – полезное насекомое …………………………………………………… 109
8. Секрет раскрыли ……………………………………………………………..… 109
9. Летающий цветок ………………………………………………………….…... 110

Тропы таёжные ………………………………………………………………………….. 111
Незабываемое детство …………………………………………………………… 112
Родом из детства ………………………………………………………................... 117
Школа, школа, школа (фотографии) …………………………………………….. 119
Память детства …….………………………………………………………………… 120
За рыжиками …………………………………………………………………………. 127
Сиреневые сопки ……………………………………………………………………. 128
Брусника – ягода ядрёная …………………………………………………………. 129
Медвежка – место ягодное ………………………………………………………… 131
В начале мая ……………………………………………………………................. 138
А грома не было ……………………………………………………………………... 139
Оранжевый октябрь …………………………………………………………………. 139
Первый снег ………………………………………………………………………….. 142
Необычные картинки природы ……………………………………………………. 142
Зима  …………………………………………………………………………………… 143
Дечули ………………………………………………………………………………… 144
Шатун в декабре …………………………………………………………………….. 145
Медвежья шутка ……………………………………………………………………... 145
Ася ……………………………………………………………………………………... 145
Первый экспонат …………………………………………………………………….. 148
Аммофила …………………………………………………………………………….. 148
Лопотоша ……………………………………………………………………………… 150
Лесной бык Илья Муромец ………………………………………………………… 151
Пушок- интеллигент ………………………………………………………………… 152
Хвост здесь – кота нет ……………………………………………………………… 152
Лесные курочки …………………………………………………………................. 153
Седая медведица …………………………………………………………………… 154
Бурундучата ………………………………………………………………………….. 154
Еловый барометр ……………………………………………………………………. 155

Как шамана звери наказали (сказка) ……………………………………………... 156

Встречи с подвигом (документальный очерк) …………………………………….. 158
Г. Н. Хлебников. Замечания от читателя ……………………………………………… 185
Из интернета.  Уникальный студент Академии художеств ………………………… 187
Некоторые работы Леонида Васильевича Птицына ……………………… 188

Другие рассказы и очерки …………………………………………………………… 194
Хутор Ольгин Кут
(Из воспоминаний Масленникова Анатолия Яковлевича – первого удэгейского учите-ля) ….
194
Коммуна «Тихоокеанский Октябрь»
(Из воспоминаний Масленникова Анатолия Яковлевича – первого удэгейского учите-ля) ….
196
Артём Лагута …………………………………………………………………………. 199
Последнее желание ………………………………………………………………… 201
Иди, да помни ………………………………………………………………………... 201
Покусок ………………………………………………………………………………... 202
Надо ли? ………………………………………………………………………………. 202
На память ……………………………………………………………………………... 203
Звёзды ………………………………………………………………………………… 203
В Америке я спал на воде ………………………………………………………….. 203

Содержание …………………………………………………………………………………. 205


  Авторские права охраняются
законом Российской Федерации об авторском праве.
Воспроизведение всего сборника
или его части запрещается
без письменного разрешения авторов или их правопреемников.




Ф. Х. Масловский, Н. Е. Масловская
                М31               Мир вокруг… Повесть, рассказы, очерки.


Набор текста:
А. С. Бушмелёв, В. А. Ионов, Е. С. Куличенко,


Фотографии из архива М. Ф. Масловского


Фотографии флоры и фауны: А. Л. Кухтина


Рисунки: А. Н. Антонов


М. Ф. Масловский благодарит за редактирование Г. Н. Зыкову, к.ф.н.,
В. П. Ионову, журналиста и члена РСП,
и А. Н. Кухтину, члена РСП, за составление и вёрстку книги.



ББК  ДВ84(2Рос=Рус)6-4
                М31



г. Комсомольск-на-Амуре.