Таракан

   Писателю Степкину в ухо заполз таракан.
   Перед этим он рано пришел домой (Степкин, а не таракан, последний заядлый домосед), злой и голодный. Может, потому и злой, что голодный. Но не потому голодный, что злой. Хотя не исключено. Критик Павлинский, этот индюк и подлипала, опубликовал в ежемесячнике «Цветы Парнаса» очередную инсинуацию в адрес Степкина и его творчества. Степкин потому и прилег отдохнуть. Он считал, и, наверное, не без оснований, что утро вечера мудренее, а жизнь есть сон, как сказал великий Кальдерон. Но грубая действительность не посчиталась с чувствительной душой писателя. Она нанесла ему еще один удар в виде таракана-истязателя.
   Только благодаря природной находчивости Степкину удалось прекратить импровизированный брейк, удачно заткнув указательным пальцем правой руки одноименное ушное отверстие. Таким образом, он перекрыл доступ кислорода к наглому насекомому. И то ли тот почувствовал удушье, то ли испугался темноты, то ли по какой иной причине, но боль несколько уменьшилась. Писатель еще раз крикнул для нервной разрядки и принялся осторожно одеваться, манипулируя свободной рукой.
   Он все еще боролся с рубашкой, когда в комнату вошла жена – Людмила Аристарховна. Она сердцем уловила последний возглас супруга и поспешила к нему  в надежде услышать предсмертную исповедь, дабы затем сбыть ее Павлинскому. Скупая женская слеза катилась по ее накрашенной щеке.
   - Гаврюша, - молвила она, - помиримся. Все ведь под богом ходим…
   Степкин игнорировал лирику, да и помирать, судя по всему,не собирался. На ногах стоял вполне крепко. Вот только руки подводили и внушали долгожданные опасения. Правая  так вообще  не желала расставаться с головой. Людмила Аристарховна вспомнила обвинения критиков, утверждавших, что ее муж высасывает свои сюжеты из пальца. Что ж, все верно. По всей видимости, этот скрытный человек сейчас подзаряжался. Секреты творчества в писательской среде всегда котировались высоко, Людмила Аристарховна стала было наблюдать за процессом,но не выдержала, спросила (вот оно женское непостоянство).
   - Милый, что случилось?
   - Изыди, - отрезал Степкин.
   - Фу, как вульгарно, - обиделась вторая половина. – А еще интеллигентом выпендривается. Мама, мам, - позвала она, - иди скорей сюда, он дерется.
   Теща не заставила себя ждать.
   - Ба, я так и знала: сошел с ума. – Ассоциативный ряд у тещи оказался несколько короче. – Не плачь, доченька. Покойный Аристарх Матвеевич Овсянник-Трубников не позволил бы изгаляться над его близкими. Будем достойны его памяти. Звони в милицию.
   - Цыц, - взорвался, корчась в предсмертных судорогах Степкин, - сначала я.
 Женщины притихли.
   - Алло, больница?..
   Теща начала всхлипывать.
   - Хоть и никудышный человек, да и писатель такой же, не то, что Аристарх Матвеевич, а все-ж таки жалко. Зять ведь…
   - Алло, больница? Девушка, немедленно пришлите «Скорую помощь». Ко мне в ухо таракан заполз… Алло, девушка, я не шучу. Мне вообще не до шуток. Прекратите смеяться… Алло, девушка, если я умру, меня похоронят у вас на балконе. Согласно завещания. Верите? Раз верите, присылайте «Скорую помощь». Что значит - не присылаете по такому поводу? У вас такого повода не было и, наверное, не будет. Такой феномен вы должны на руках носить, а не на машине. Что? Безобразие!
   Степкин отошел от телефона.
   - Самому ехать, подумать только. У "них" бы давно примчались, за денежками. А у нас все бесплатно. Тараканы тоже. Не вызываешь, а лезут. Кого вызываешь – посылают.
   Говоря о тараканах, он имел в виду не только домашних, но и остальных знакомых.
   - Молчал бы... у "них". – Бросила злую реплику разочарованная теща. – А чем платил бы? Жене порядочную норковую шубку купить не может, а все туда же, в миллионеры.
   В организме Степкина, как это часто с нами случается в минуты предельно горькие и роковые, проснулся художник. Все, решил он, умру.
Утоплюсь, повешусь, застрелюсь. Вот только таракана изничтожу  и сам за ним. Хватит.
   Писатель выскочил из дома.
   - Эй, такси!
   Такси остановилось.
   - Друг, до горбольницы подбросишь? А-а-а? – Степкин тут лихо исполнил чечетку. Таракан, кажется, перешел в новую атаку на барабанную перепонку.
   - Могу, а что это ты?
   - Таракан… в ухо… заполз.
   - А-а.
   Уже в машине Степкин попробовал уравновесить боль, становящуюся все более нестерпимой. Для этой цели он использовал указательный палец второй руки. Затем открыл рот. То есть сделал все так, как вычитал в книгах литераторов предыдущего поколения, знакомых с артобстрелами и артналетами. Вроде полегчало.
   Машина виляла из стороны в сторону, едва не задевая тротуары. Шофер хохотал, не задумываясь об этикете и почти не обращая внимания на баранку. Каждый новый его взгляд в зеркало заднего обзора вызывал неудержимый всплеск веселья.У горбольницы он лихо затормозил, привалился к дверце и попытался сосредоточиться.
   Но Степкин вызвал у него новый взрыв гомерического хохота, страдальчески спросив, сколько он должен. Отсмеявшись, таксист едва промолвил.
   - Нет, нет. Это я должен. Ай. В жизни никогда так не смеялся. И-их. Ты уж извини, приятель. Ай. Давай, дуй к доктору, я обожду. Хе-хе.
   Степкин перебежками устремился ко входу. Иногда он замирал от очередного приступа боли и тогда слышал стоны погибающего от юмора таксиста: «Ой не могу, не дай бог, вместе»… - Заливался шоферюга.
   Дверь больницы долго не открывалась. Услужливое воображение помогло писателю представить красочную картину, как он на последнем издыхании расписывает стены этого лечебного заведения своей кровью. Надпись приблизительно следующего героического содержания: «Степкин, Советский Союз. Смерть тараканам.»
   Дверь открыла хмурая заспанная девушка в белом. Она посмотрела на писателя, многое поняла в нем и кивком дала знак идти вперед и прямо.
   Операция длилась минуту. Правда, перед этим долгожданным моментом девушка четверть часа уговаривала Степкина поверить в медицину и отпустить свои многострадальные уши. Когда он наконец поддался уговорам, она что-то брызнула в ухо, пошарила в нем тонким блестящим инструментом и вытащила обезвреженного агрессора.
   Степкин облегченно перевел дух, едва веря в свое освобождение, но не забыл сравнить таракана с Павлинским: «пох-хож».
   …Он остановился на улице, подняв голову, посмотрел на равнодушные, но где-то даже в чем-то и красивые звезды.  «Свободен, свободен». – ликовала его душа. «Все, к черту графоманство, - внезапно решил он. У меня же пятый разряд слесаря-инструментальщика, шестой – столяра. Не пропаду.» Перенесенная боль словно что-то переключила в его мозгу, и он понял нечто о себе. Что он такой же человек, как и остальные: писатели, критики, читатели. Слепленный из самого обычного теста.
   - Эй, приятель. Ну что, поехали?
   Степкин участливо посмотрел на таксиста. Живет же человек: ест, пьет, телевизор смотрит, читает. Возможно, даже его читает, Чем черт не шутит, может, и не только его. Тратит жизнь по пустякам. А она так прекрасна и неповторима.
   - Нет, дорогой, - ответил вежливо писатель, - ты уж езжай, не жди меня. Я пешочком, не спеша. Я, может, только жить начинаю.
   Степкин вслушался в себя, в окружающий мир, проверяя качество операционных работ, остался доволен результатами, Он засунул руки в карманы и немного фальшиво насвистывая двинулся по середине ночной дороги. Прямо в противоположную от дома сторону. Затем… затем остановился и громко закричал вслед отъезжающей машине: - Стой, стой!
   - Э-э, приятель, у тебя семь пятниц на неделе, - все еще веселился водитель. 
 - Сюжет интересный, записать надо,- буркнул Степкин и замер на сиденье. Он уже почти забыл о таракане.