Пигмалион

               


Иногда жена выступала с претензиями. Павел Эмильевич вскакивал со своего дивана, отбрасывал томик Кафки и кричал:
- Да пойми же, да пойми же ты! Ты - рабочая лошадь, ты - крестьянская  лошадка! Для такой доли ты и рождена! Да! Да!
Жена притихала. Павел Эмильевич возвращался на диван, а ноги в новых носках закидывал одну на другую:
- Она меня попрекает! А что еще делать простой сельской бабе, - начинал он «строить» жену, - когда развеялись ее сексуальные чары? Пахать, пахать и пахать! Арбайтен унд дисциплинен! Я же, с тех пор, как развеялись мои сексуальные чары, могу, наконец, творить!
- Творить! - взвизгивала жена.
- Представь себе. Я же читал тебе свою новеллу «Пан Балабан» - это только начало.
- А жрать!.. - не унималась жена.
Павел Эмильевич опять вскакивал с дивана:
- Да пойми же ты наконец! - кричал он, вылупив глаза. - Бернард Шоу, нищий, молодой, никому не известный юнец, не бросился в схватку с жизнью, но кинул в нее свою сестру-калеку и мать-старуху! А сам двадцать лет кряду кропал не приносящие ни фартинга пьески! Понимаешь ты это? Бернард Шоу! В Лондоне! Это Англия! Дети в забоях, младенцы на панелях, горы голодных тупов - ты почитай, почитай у Джека Лондона, в «Людях из бездны», что там творилось! А у тебя на Сенном что - забой? Или панель?
Павел Эмильевич спускал ноги с дивана. Жена хлюпала носом, вытирала  слезы и хлопала дверью. На Сенном рынке она торговала носками, похищенными с чулочной фабрики.
А Павел Эмильевич, попив чайку, ложился на  диван и включал «Американского воина-ниндзю».