Родная деревня. Курбатов Л. И

   Ах, деревня, деревня! Да что нынешние знают о ней? Промелькнут вдоль асфальта мимо ветрового стекла коттеджи, кое-где, в просеках, изъезженный лес. На полях пусто, лебедой поросли окраины...

   А ведь деревня - совсем другое. Рожь колотит о борт грузовика, тесно ехать в колышущемся просторе спелого колоса, гляди, не гляди, на сколько видит глаз - бушующее под тёплым ветром золотое море. Воздух наполнен пряными ароматами созревающего колоса, а в синеве неба уже мелькают серебристые нити, предвестники бабьего лета. Жильём пока не пахнет, здесь владыки, другие запахи, чисто хлебные, как у Пушкина: "Здесь русский дух, здесь русью пахнет."
Потом перекочуют золотые зёрна, молотые в таинственных мельницах, что на омуте строились, в русскую печь. И выйдут из печи круглые хлеба на капустных листьях и незабываемые запахи растворятся во всей горнице и замрёшь неожиданно, от сладостного ожидания хрустящей корочки.

   Едешь дальше, дорога становится шире, появляются проплешины примятого хлеба, на земле следы разлитой солярки - здесь трактор разворачивался, а вон там лошадь в телегу запрягали. Неожиданно в ложбине раскинулись деревенские "порядки" сел: Никольское, Анисовка, Лебедиха, Поповка Глазовского уезда. Даже эти простенькие названия трогают русскую душу. Охватывает все эти поселения серебряным ожерельем тихая, до боли незабываемая река Лесной Воронеж. А на взгорье - чудом уцелевшая колокольня. Со страхом я,пятилетний пацан, карабкался к звонарю по прогнившим ступенькам, чтобы хоть раз дёрнуть за верёвку Исайя, так он гордо именовал главный колокол. Его звон из покон веков в сердцах русских людей, исстари плыл он над небогатыми наделами крестьян. Поповка своё название получила в дань попу, построившему здесь свои "хоромы" - обыкновенную русскую избу с подворьем.

   В русской деревне владеют  другие чувства и настроения, чистые словно вода в Лесном Воронеже. Как живого вижу перед собой деда по отцу. Вихрастая, как бы посыпанная мукой, кудрявая шевелюра, ему за 60,но на зависть крепкие белые зубы. Глаза у деда были потрясающие - светились голубизной и временами отливали в синь.По молодости работал он смазчиком на железной дороге на станции Кочетовка. Однажды разозлил мастера так, что тот плеснул ему в глаза подогретой нефтью. После этого зрение у него резко ухудшилось, но зато обострился слух, который и раньше был абсолютным. Это и сыграло в его жизни "роковую" роль.

   Купил дед гармонь-хромку. Уже не работая, целыми днями лежал на кровати, положив гармонь на живот. Он учился играть на ней по слуху. Помню, пришёл я как-то к деду с бабкой в гости, послушать "музыку" и присел у окна. К тому времени дед уже прилично играл русские народные песни, плясовые. А ещё фальшиво подбирал музыку, издали  слышную из парка.

   На окне, рядом с которым я устроился, стояла кружка с сахарным песком, что в то время было роскошью.  Дед с бабкой ходили на продовольственные склады на станции выколачивать мешки после сахара и, что оставалась там сахарная пыль, ссыпали вместе с нитками от мешковины в кружку. Я посмотрел в сторону деда. Подушка закрывала его лицо, он не мог меня видеть, да и гармонь напевала "Краковяк". Я потихоньку взял кружку, стал отсыпать в ладонь сахар и начал ссыпать сахар в ладонь, чтобы потом отправить эту пригоршню в рот, и в этот момент вздрогнул от окрика:
   - Куда, поганец, сахар сыпешь?!

   Деда, всё чаще и чаще, стали приглашать на свадьбы, вечеринки и просто на уличные гулянки. Вскружилась голова у старого от легкой жизни, от угощений за игру. денег тогда за это не давали. Однажды пришёл он вечером домой совсем пьяный и без гармони. Бабка всполошилась:
 - Где гармонь?
   Дед буркнул в ответ что-то невнятное, помолчал, поднёс палец ко рту и гаркнул:
 - Цыц, старая, у молодой гармошку оставил.
   Бабка не обратила на эти слова внимания и зря. Дня через три пришёл он в гости к нам и, как всегда, стал у матери просить "посолонцоваца" - любил старый селёдочку. После отозвал меня во двор и доверительно прошептал:
 - Хочешь десятку заработать?
 - А чего бы и нет,- в тон ему прошептал я.
 - Приходи вечером сегодня, имущество поможешь отвозить,- подумал и добавил,- только об этом цыц, понял? (цыц у него было любимое словечко)
Вечером я пришёл к деду и увидел такую картину: бабка сидела отвернувшись к керосиновой лампе и смотрела в раскрытый томик Есенина. Дед стоял над ней, опустив руки и канючил:
 - Катя, прости штоли, ну, Кать...,- Катя молчала.

   Немудрящие пожитки деда, уложенные и увязанные, катились на санках по утоптанным тротуарам деревенской улицы. Я уже мечтательно раздумывал, на что истратить обещанную десятку. Деньги были немалые. Ну две книги про Тома Сойера куплю, затем лист ирисок, в котором их аж 20 штук по 5 копеек за штуку...
Сгружал я дедовы пожитки под неусыпным взглядом маленьких заплывших глаз толстой, похожей на бочку женщины. А когда сгружать стало нечего, дед потрепал меня по плечу и ласково сказал:
- Денег у меня с собой, внучек, нету. На вот возьми ландринчик, - и сунул завалящий, в махорочных крошках леденец.
Я ему нагрубил основательно, что нечестно так, а ландринчик пусть отдаст вон той толстомордой тётке. Обескураженный дед, вытянув шею, близоруко прищурив глаза, всматривался в красное, обрюзгшее лицо "молодой". Я отвернулся и выбежал на улицу.
   Через полтора месяца, я снова тащил полегчавшие вещички деда домой к бабке Кате, вконец сконфуженного и без гармони. Смешно и только было смотреть, как шёл он за своими вещичками, ежеминутно спотыкаясь и повторяя после каждого спотычка:
 - Вот, внучек, окаянный попутал. Понимаешь, Лёня, охмурила меня ведьма! А ты всё же цыц! Помалкивай, - и я злорадно молчал.
   Грустно было видеть, как два старых человека, народившие девять детей, обнявшись плакали и жаловались друг другу:
- Ты прости меня, Катя, ради Бога. Виноват я перед тобой.
- И ты прости меня, Платоша,- вторила ему бабка.

   Умер Платоша, Платон Фёдорович Курбатов отнюдь не героически, а опять же на деревенской свадьбе с новой гармонью. В глухую холодную осень вышла широкая свадьба на деревенскую улицу, а дед в одной косоворотке нараспашку...
Не прошло и трёх дней - крупозное воспаление лёгких и деда не стало.
После его смерти бабушка Катя ушла в религию. Прожила она 105 лет и была похоронена возле храма, прихожанкой которого и являлась. Там хоронили только глубоко верующих и преданных церкви людей. Помню, как она без устали читала нам внукам своих любимых Пушкина и Есенина, буквально вживаясь в текст, выкрикивая и растягивая слова. Остались после неё два томика, изданные ещё в начале века. Есенин был под запретом, но книжечка его кабацких стихов была распухшей от частого "слюнявинья". Плюнет она на пальцы и листает.
Прошли годы, время летит беспощадно быстро. Давненько я не был в Никольском. Затерялись могилы дедушки и бабушки. Но родную деревню помню, стоит перед глазами с живыми, как и прежде, родными и близкими.