Париж mon amour доковидные путевые заметки

          Всякий раз, собираясь в поездку, я стараюсь освежить и пополнить свои знания о тех местах, что предстоит посетить. Так было и сейчас: я дотошно вчитывалась в экскурсионный маршрут, находила на карте населенные пункты и то, что им сопутствовало – речки, озера, горы, – искала информацию в Интернете. Там и наткнулась случайно на результаты социологического опроса на тему: «Если вам дадут миллион евро, на что вы его потратите?» Опрашивались жители трёх регионов Евросоюза: немцы, французы и поляки. По итогам соцопроса выходило, что среднестатистический поляк «бухнул» бы весь миллион в обустройство «семейного гнезда»: добротный дом, ухоженный участок, хорошая машина.  Среднестатистический француз спустил бы свой «лимончик» на «красивую жизнь»: фуа-гра, развлечения, дорогие женщины (мужчины) и шикарные вещи прет-а-порте. А среднестатистический немецкий бюргер отправился бы, родная душа, путешествовать. Но стоит ли безоговорочно верить социологам? И очень жаль, что опрос не коснулся жителей «Страны Восходящего Солнца», – ведь именно её граждане количественно превосходят всех иных в туристическом потоке, соревнуясь только с китайцами. Как представителей такой маленькой страны хватает на одновременное присутствие во всех мировых туристических «Мекках»? Тем же вопросом я задавалась в «совковые» времена о выходцах из Грузии, аэродромные фуражки которых на фоне мандариновых россыпей маячили на всех без исключения рынках Советского Союза, включая самые глухие «медвежьи» уголки.
           Во Францию я попала не впервые, но в Париж – первый раз. Собственно, вся поездка через половину старушки Европы (две тысячи км в одну сторону) была ради этого города. И он не обманул моих ожиданий. Столица мира… Воистину! 
           Ну, а коли назвался Столицей мира, изволь соответствовать! И он вплыл в окна автобуса в лучах предзакатного осеннего солнца, вполне величественный. Наш автобус нырнул в длинный автомобильный туннель и вынырнул почти в центре. Слева Сена. Вдоль набережной два очаровательных пушистых ши-тцу – тибетские хризантемки – выгуливают свою юную хозяйку. У одного из песиков яркая заколка. Наверное, у мадемуазель…   
           Первая остановка – на Гревской площадь (place de Gr;ve), которая зовется сейчас площадью Отель де Виль. Это самая старая площадь Парижа. И самая кровавая, вернее – закопчённая: именно на ней пылали костры инквизиции, на которых подогревалась вера средневековых французов. Наш автобус причаливает у отеля, давшего название площади. В этом красивом дворце во времена Людовика XIV – Короля Солнце –  проходили балы с подвесками по Дюма и марлезонским балетом. Кстати, балет был лично поставлен венценосным предшественником лучезарного монарха в честь охоты на… певчего дрозда. Все мы помним знаменитую фразу из «Трех мушкетеров» о второй части марлезонского балета, ставшую крылатой. Так вот, в настоящем балете таких частей было аж шестнадцать! Сейчас в здании отеля работает музей Парижа, кстати, муниципальный, то есть бесплатный, с занятной экспозицией. Здесь мы берём экскурсовода Вику – русскую эмигрантку, которая уже шесть лет живёт в Париже и влюблена в него окончательно и бесповоротно.
          Автобусную экскурсию с Викой я назвала «рекогносцировкой», – нас сориентировали на Парижской местности. Оказалось, что всё, о чем грезилось и мечталось, расположено вполне кучно: Триумфальная Наполеоновская арка в двух шагах от мсье Эйфеля, Дома инвалидов, а также от самого роскошного парижского моста, носящего имя российского императора Александра III, как и от площади Конкорд. А там уже и до Лувра рукой подать! 
          Следующим утром отправляемся покорять Столицу мира маршрутом, намеченным ещё дома.
          Обозрев с трехсотметровой железно-кружевной высоты Эйфелева полёта Парижскую панораму, от которой захватывает дух, посетив место упокоения Императора Наполеона Бонапарта и прогулявшись по излюбленному месту отдыха парижан – саду Тюильри, –  выходим к величественному Лувру. У его входа симпатичный молодой индус продаёт жареные каштаны (по два евро за восемь штук), – более всего прочего ассоциирующиеся у меня с осенним продрогшим Парижем. Впрочем, с погодой очень повезло: сухо и сдержанно-солнечно.   
          Сам всемирно известный музей Лувр оказался душным и сомнительно вседозволенным. Не обнаружив внутри ни климат-контроля, ни запрета на проведение фото–  и видеосъемки, ни даже таких привычных в наших музеях, как часть экспозиции, старушек-смотрительниц, я усомнилась в подлинности картин на Луврских стенах. Копии? Вполне возможно. 
          Достойно охраняется только божественная Мона Лиза божественного Леонардо: пуленепробиваемое стекло, какие-то секретные штуки, кои разглашению не подлежат. Ведь Джоконду однажды уже похищали. И много-много месяцев тогда полиции не удавалось напасть на след вора. По этому поводу прессой был поднят понятный шум, да такой, что даже те парижане, кто никогда не интересовался искусством и толком не знал, где находится этот самый Лувр, пошли посмотреть на шедевр Леонардо, когда, спустя два года, прекрасная итальянка вернулась в Луврскую экспозицию. Мону Лизу случайно обнаружили тогда во Флоренции. Позднее задержали и вора, некоего Винценцо Перуджио. Идейный попался вор, из итальянских патриотов! Оказывается, он хотел восстановить справедливость, вернув Италии украденный Наполеоном шедевр знаменитого итальянского художника. Патриот, а истории-то и не знает. Причем здесь Наполеон? 
         Помню, как Джоконду привезли в Москву в 1974 году. Мой друг, тогда студент-первокурсник, выстояв четырехчасовую очередь к Государственному музею изобразительных искусств им. А.С. Пушкина, смог воочию увидеть загадочную улыбку Моны Лизы. Всего за один рубль! Вход в музеи стоил по тем временам тридцать копеек, а тут – одна картина и за рубль! Помню, как люто ему завидовала, как мечтала хоть одним глазком…
         Между прочим, друг рассказывал, как к той очереди, где он стоял за «Моной Лизой», подошла Фаина Георгиевна Раневская – седовласая и величественная, в кокетливой шляпке – и своим неподражаемым голосом спросила: «Что дают?» Её узнали, заулыбались: «Фаина Георгиевна, мы пропустим вас без очереди. Становитесь сюда!»
         Великую актрису любили все, впрочем, как любят и сегодня. Она пристроилась к очереди, где-то в её середине. Как раз в это время из музея «вывалился» какой-то моложавый мужичок, уже побывавший на «свидании» с прекрасной флорентийкой.  Глядя на огромную очередь, он громко заявил:
         – Шоб я, мля, ещё раз купился на эту капиталистическую штучку! Ну, никакого впечатления не произвела на меня эта баба! Целый рупь за её отдал!
         – Молодой хер! – обратилась к нему Раневская. 
         – Чего ругаешься, тётка? – начал мужичек и осёкся, узнав актрису. 
         – А что я сказала? Я сказала «херц». Так вот, молодой херц, эта баба на вас положила с прибором, – она на стольких уже произвела впечатление, что вас и не заметила! Вы уж ее извините, мин херц!
         Очередь повалилась от хохота, а посрамлённые мужичок быстренько ретировался.
         На выходе из Лувра я купила пакетик обжигающе горячих каштанов. Юношу-продавца сменил пожилой очень смуглый, до синевы, индус в синем же тюрбане. Он приветливо покачивал головой, выхватывая щипцами лопающиеся над огнём жаровни каштаны, и улыбался мне широкой щербатой улыбкой. 
         Как приятно было после душных музейных залов глотнуть свежего ветерка у Сены, полюбоваться туристическими пароходиками, снующими по привычному маршруту, и качающимися на приколе корабликами-ресторанчиками, где к свежайшим устрицам подают шампанское, а сладкий бержерак (Bergerac moelleux) – к фуа-гра. Пожалуй, пора подкрепиться. И начнём, естественно, с лукового супа…
         Дорога вдоль Сены привела нас к мосту Генриха IV Наваррского –  родоначальника династии Бурбонов и отчаянного женолюбца. Бедная, бедная королева Марго! По периметру моста увековечены в камне 364 женских личика. Именно столько фавориток было обласкано любвеобильным монархом...   
        А вот и остров Сите, где ажурной громадой «парит» Нотр-Дам, инициатором строительства которого стал епископ Парижа Морис де Сюлли. Площадь перед собором заполнена разноязыкой туристической толпой. Гул её, схожий на шум прибоя, одномоментно смолкает внутри собора, где даже дыхание становится неслышным… Ах, как же он прекрасен в разноцветных бликах! Это витражные стекла окрасили солнечные лучи, просочившиеся в многовековой полумрак собора. А как звучат под этим величественным сводом голоса органа и певчих, исполняющих воскресную мессу! И он ещё был не тронут страшным огненным вихрем, унёсшим в небытие его первоначальный, исторический облик, которым мы успели полюбоваться.   
       Стоя на площади перед собором и слушая прибой голосов, я будто слышу шум родного черноморского прибоя, ударяющего в каменистый берег мыса Херсонес. Там, метрах в пятидесяти от кромки воды, высится над морем колокол старинного литья: черно-зелёный от времени, стянутый железными скобами. Он неподвижен, и никакие порывы ветра не в силах его раскачать, извлечь хотя бы единый звук. К одной из колокольных опор прикреплена табличка с информацией о том, что колокол какое-то время висел на одной из колоколен собора Парижской Богоматери… В Севастопольском городском архиве хранятся документы, проливающие свет на этот исторический факт.   
Колокол, отлитый из турецких трофейных пушек за пять лет до основания Севастополя, висел на колокольне Херсонесского монастыря. Потом был «пленён» французами в первую оборону Севастополя 1854–1855 годов и вывезен во Францию, где его подняли на высоту одной из колоколен Нотр-Дам де Пари и назвали Севастопольским. Это была та самая колокольня, что видна из незакрытой стены ресторанчика напротив, где мы угостились отменным кофе с круассаном… Как же тесен мир, как переплетены в нём судьбы, факты, страны и события!       
         За стенами всемирно известного (не в последнюю очередь, благодаря Виктору Гюго) собора кипит совсем другая жизнь и, стоит только перейти через мостик, она подхватывает тебя и уносит в ту часть Парижа, что принадлежит студентам – в Латинский квартал и Сорбонну, и дальше – в Люксембурский парк. Здесь на каждом шагу развешаны сигнальные флажки чужих воспоминаний и страстей, сквозит мимолетность узнавания. Здесь Париж Эрнеста Хемингуэя и Франсуа Вийона:

                …И пусть вас не тревожит этот стих:
                Снега времен, давно минувших, где вы?*
      
       Как патриот Севастополя и Крыма, я непременно хотела посетить «Крымские адреса» Парижа: Альминский мост, по каменному зуаву которого парижане до сих пор меряют уровень воды в Сене; Севастопольский бульвар – один из самых оживленных в Париже, уходящий от центральной площади Шатле к северным кварталам французской столицы; станцию метро «Крым»; проспект Малахов;  Крымскую улица… Крым и Франция – две параллельные прямые, которые, вопреки аксиоме, пересекаются в Париже… И Севастопольский бульвар, на плитам которого остались и мои следы, отпечатался лёгким пунктиром в моей памяти. Навсегда.
       Вечереет, когда мы поднимаемся на Монмартр. Остро пахнет свежими устрицами, креветками и рыбой из многочисленных магазинчиков на улочках, круто взбирающихся в гору: улица Лепик, мельница Мулен Галет, площадь Тертр… Здесь, наверху, шумит богемная жизнь: играют уличные оркестрики, художники предлагают свои картины, приглушённо мерцают окна ресторанчиков, приглашая войти и отведать гастрономических изысков. А в уютных уличных кафе горят жаровни, согревая и так уже подогретые винными парами, воспаряющие в ночное Парижское небо, души счастливчиков, поглощающих устрицы с видом на базилику Сакре-Кер… И, конечно, почти ритуальное действо – любование панорамой ночного Парижа, над которым проклюнулся молодой остророгий месяц. С высоты Монмартра этот потрясающий город виден, как на ладони.
        Кончается день в Париже, плавно перетекая в Парижскую ночь, которая окончится ещё очень нескоро, вероятно, под утро. А впереди ещё несколько дней на открытие и постижение этого потрясающего города… Столица мира… Воистину! 
       

                Многоликий, многолицый.
                Как морщинки улицы
                на лице Парижа.
                Окна жмурятся.
                За нарядной шторою
                абажура шоры.
                Полосатость ставен.
                Где-то грусть останется
                за нарядной шторою,
                На улицу не спустится,
                –  её не пустят.
                Здесь вечный праздник бытия!
                Без грусти…
      
                2012
 *Франсуа Вийона