Арская дорога. Глава 8. Дорога в новую жизнь

Глава восьмая. Дорога в новую жизнь.
Утром, сделав необходимые распоряжения, Фёдор попросил Андрейку пригласить  Килина. Бывший стрелецкий пятидесятник, шагнув в келью, с порога произнёс:
- Фёдор Петрович, зашёл попрощаться. Домой ноне собираемся, в Лагунова.
- Как же так? Мы с тобой и не закончили разговоры ещё.
- Дак, кажись, всё рассказал, что знал. Разве только о дороге, на которой Семён да Матвей отбились от нас.
- Павел Тимофеевич, задержись, расскажи.
- Хорошо. Пойду, предупрежу, что задерживаемся малость,- и вышел.
Фёдор в задумчивости прошёлся по келье, вспоминая детские годы, братьев младших, сестру: «Раскидала жизнь нас по разные стороны света: одни погублены, другие боями промышляют, а младшая и вовсе на польской земле. Да и я, тоже скиталец. Семья в Москве и капиталу много, а мне всё покоя нет».
Килин вскоре вернулся и Фёдор с волнением слушал его рассказ об изгнании стрельцовских семей из Москвы и о переходе на Арскую дорогу, к Каме.
- Весной, в тот год, записали нас в дворцовые крестьяне, передали в приказ Казанского дворца да и отправили с подорожными своим небольшим обозом  к месту указанного переселения: в особую Сарапульскую дворцовую волость Арской дороги Казанского уезда…
Начал было рассказ, но становился, запнувшись:
- Дак ты знаешь всё, Фёдор Петрович, сам нас в путь отправлял.
Фёдор закивал головой:
-Рассказывай, рассказывай. Мне послушать интересно.
Килин неторопливо продолжил:
        -Одежду стрельцовскую поменяли на крестьянскую, чтобы царских и лихих людей не привлекать; с трудом расставались, всю жизнь носили, привыкли как к коже своей. Сабли, пики да ножи, что были, попрятали под телегами от греха подальше: думали, уже не пригодятся, да просчитались.
Задумался, но потом оживился:
        -К нам в обоз по дороге прибилось несколько семей товарищев наших побитых. Многих в дороге встречали, а одни, зарёванные, как узнали, что стрелецкий обоз, так и пали на колени, молятся на нас: кричат в голос жёнки да детки, просят со слезами да молитвой: «… Возьмите Христа ради с собой, пропадём одни, без мужицкого надзора…». Ребятишек пытались нам отдать. Ну, мы и пожалели,  забрали с собой... Поход вели по всем правилам: мужиков да отроков взрослых выставляли в дозоры, остерегались сами и берегли семьи и имущество, охотились да рыбалили.
Но, на Муромской дороге проглядели, чуть до переправы на Оке не дошли. После уж узнали, что дальше казаки охраной стояли. К ним ближе надо было бы идти нам на ночёвку… Не дошли.
Разбили стан ночевать, а под утро налетел с десяток мужиков да нас частью и повязали. И крикнуть не успели. Думали, сторожа просмотрели, а оказалось, что налётчики лихие были. Только и они просчитались: Матвей, Семён и Осип Данилыч ужом проскочили под телегами, схватили припрятанное, встали спинами и задали им страху. Мужики мечутся с дубинками вокруг, а те знай, покалывают их. Вышел из-за дерев их атаман рыжий, смотрел, смотрел, да как свистнет, чтоб замерли все. А после загоготал во всё горло и говорит:  «Узнаю своих. Вот вы, мужики, всё допытываете меня: «А, чем стрельцы лучше вас?». Узнали тепереча! Здорово живёшь, Осип Данилыч!».
Килин замолчал и обратился к Фёдору:
        -Ты должен вспомнить, мы его в Москве выручили: с жёнками да детьми зимой из стрелецкой слободы в деревню к подполковнику Василию Ивановичу Ярыгину свезли.
Фёдор закивал:
- Как же… Как же… Помню.
        -Ну, так вот,- продолжил, -Осип Данилыч прислонил к ноге пику и гаркнул на рыжего: «Ты, что же, Прохор, на своих лезешь!». После сразу все и замирились, только в сторонке двое постанывали, а жёнки их врачевать стали.  Оказалось, что Прохор в стрельцах когда был, с челобитчиками в Москву пошёл. Попался царёвым, те хотели его жизни лишить, но смог уйти. Третий год уже разбойничал в Муромских лесах, всё собирался вниз на Волгу или на Дон уйти.
Понравились ему твои братья Семён да Матвей, всё вокруг них вился и донимал: «Как же вы, -мол, - бравые стрельцы, молодые и сильные, станете за юбки жёнок да за хвосты телячьи держаться?». Так и сбил их: задумываться стали и шептаться.
Прошли на казачий стан, который смотрел за дорогами и переправой на Оке, а навстречу уже казаки за Прохором летят… Как только узнали?
На той переправе повезло, долго не ждали, попали на паромы-дощаники да лодки. Быстро Оку преодолели. Другие мелкие реки бродами переходили, а то и плоты приходилось сбивать.
Дорогу хорошо осилили, без потерь, да и вдовых жёнок с детьми сберегли. Прошлись по Арской дороге, от неё влево подались: сначала в Бегуны зашли – там тоже наши, стрелецкие размещались, день– два отдохнули, осмотрелись и к своим подались в Лагунова. Мужики обрадовались, встретили нас помпезно: наскучались по жёнкам да детишкам. Всё в работе да работе были, как волы, а здесь праздник устроили и три дня, считай, гулеванили.
Семён да Матвей тоже радовались месту, но видел я, что нетерпение их гложет, торопятся, работали как проклятые.
Нам умные люди подсказали, как уменьшить подворовой налог, вот мы и стали объединяться дворами: Семён стал жить в одном дворе с Иваном Секровым, и Матвей к ним прибился с вдовой одной, а я с Осипом Данилычем. Семён с Матвеем быстро избёнку накатали, молодые сильные, и общество им помогало. Только смотрели они в сторону Волги да Дона. Год не прожили: весной засобирались и ушли по своей воле. Всем сказали на заработки: общество и отпустило их, указав, чтоб вовремя платили все подати.
Пелагея, жена Семёна к нам в избу перешла, а вскоре и Дарьюшка, дочка, у неё народилась. После этого, почитай, Матвей не появлялся, а Семён два раза был: приехал, хорошим дуваном хвастался, привозил нам и деньжат и имущества.  Выручил нас, хорошо пособил. А принятая Матвеем жёнка как-то быстро исчезла из починка, никто и не заметил.
Когда двуразь приезжал, смеётся, мол: «я устроился к богатому человеку, помогаю ему, стерегу, и он меня не обижает, а Матвей в казаках служит». Пелагею, нас, да и лагуновских подарками одарил от себя и Матвея, все к нему с уважением и почестями отнеслись. Слава Богу, невредимый. А Матвей так и не появился, атаманит. Спрашивал Семёна о нём и о Прохоре с Муромского леса, о других бывших: одно дело - только улыбается. Уже и вторая дочка на свет появилась, а он всё гуляет.
Павел Тимофеевич замолчал, а потом добавил:
-Вот так и живём: три года как прошло, младшую Ефимию он ещё и видел. Но помог нам хорошо встать на ноги. Дай Бог, может, одумается, пристанет назад к семье. Больше мне и рассказать тебе нечего Фёдор Петрович. Прости Христа ради. Пойду я, а то обозники заждались меня.
- Иди, Павел Тимофеевич. Я выйду сейчас, провожу.
Когда вышел, обратился к Андрейке:
- Ты чего насупился: всяко в жизни бывает! Подай-ка из сундука ларец мой.
Принял, порылся в нём, достал три перстня золотых: два крупных с большими рубинами, а одно поменьше. Протянул ларец Андрейке:
- Спрячь обратно.
Завернул два перстня в тряпочку, а поменьше натянул на средний палец. Вышел к обозу, стоящему в сторонке.  Увидел Килина, окликнул:
-Павел Тимофеевич!
Тот оглянулся, подошёл, поклонился:
-Прости Христа ради, если обидел чем, Фёдор Петрович. И спаси Христос тебя за дела твои добрые. Отправляемся мы.
- И ты прости Христа ради меня, - с прощальным поклоном обратился к нему Фёдор, - вот за труды тебе и заботу о братьях моих.
Снял с пальца перстень и пока Килин в растерянности, рассматривая держал его в ладони, протянул ему завязанную тряпицу:
- А эти передашь Семёну и Матвею, чтоб помнили обо мне, да тяте нашем.  Скажешь, жду их всегда в доме своём. А если не увидишь их, дочерям пригодятся, внучкам твоим, Дарье да Ефимии.
Повернулся и неспешно пошёл к воротам монастыря.
Павел Тимофеевич постоял мгновение, перекрестил шедшего Фёдора, натянул перстень на палец, посмотрел, потёр и, махнув рукой в сторону обоза, распорядился:
- Начали, робята!  Домой идём!