Пионерская правда. Мемуары. Чтение не для всех

                Пионерская правда. Мемуары.
                Чтение не для всех.

Посвящается седовласым пионерам хрущевского призыва, ветеранам, вовремя бросившим выпивать, сильно ограничившим себя в курении, благополучно пережившим инфаркты, честно заработанные на пути порока и излишеств, преодолевшим «застой», «ускорение», «перестройку», девяностые, умопомрачающие реформы, случайно выжившим и сохранившим светлую память о незабываемом счастливом советском детстве.
Осенью 1967 года, в канун славного юбилея советской власти, когда некоторым из нас уже исполнилось четырнадцать лет, а это возраст серьезный, не случайно в настоящее время дети в этом возрасте получают паспорта и начинают нести уголовную ответственность, мы еще оставались пионерами, но, можно сказать, на излете. В комсомол нас решили принимать только в следующем году ко дню рождения Владимира Ильича, тогда всем уже исполнится 14. Но приняли не всех. Об этом ниже.
А в конце октября заболела наша одноклассница — Олеся Помпушко. Славная такая девушка, не глупенькая. Я не могу сказать, что она мне нравилась, но, во всяком случае, в отличие от некоторых особ, она не вызывала отвращения. Как-то после уроков наша классная руководительница попросила меня сходить к заболевшей и передать ей информацию о заданных уроках, да и вообще проведать и подбодрить. Классная руководительница была человеком с педагогическим чутьем и галантерейной прической, наверное, правильно понимала, что я наиболее подходящая кандидатура для этой миссии в отношении Олеси. И я пошел. Олеся жила с родителями и взрослым старшим братом в коммунальной квартире, тогда коммуналок было еще много, в той красивой башенке, которая украшает до сих пор окраинную площадь Центрального округа, а тогда Фрунзенского района столицы. Поднялся к ней на третий этаж, позвонив Помпушкам четыре раза, как было указано у входной двери в квартиру. Открыла дверь, видимо, соседка, пожилая, мало похожая на Помпушек. Я объяснил, кто я и зачем пришел, и мне была указана четвертая дверь по коридору направо. Постучал. Осипший девичий голос крикнул: «Открыто!», и я вошел. Привет, — сказал я. — Привет, — ответила Олеся. — Вот, —  я продолжил, — Раиса Макаровна велела передать задания, да и вообще, проведать. Как ты себя чувствуешь? — Петров, — сказала Олеся, — ты мне друг или как? — Ну, — ответил я. — Я хочу узнать страстная я или нет. — Это как? — Ты чего? Дурак? — А, понял. Что, прямо сейчас? — Да чего тянуть? Я понял, надо действовать, отступать нельзя. Это была серьезная проверка на дружбу, на пионерскую верность, на клятву, которую мы давали на Красной площади, когда нам перед Мавзолеем вождя повязывали красные галстуки. Это была проверка на зрелость, на способность поступка. Это был момент, когда вставал вопрос: «Тварь я дрожащая или право имею?». Но, что делать, с чего начать? В нашем доме всегда была хорошая библиотека и, естественно, в нежном, начальном пионерском возрасте, когда родители были на работе, а бабушка чем-то занималась на кухне или ухаживала за больным дедом, я перечитал все запретные тогда для моего возраста книги: Куприна, Бунина, Мопассана, Цвейга, Книгу тысячи и одной ночи, Декамерон и т. д. Пытался вспомнить что-нибудь полезное из прочитанного для этой ситуации, но ничего не мог. Напряг память сексуальными рассказами старших товарищей на даче, но тоже в голову лезла всякая ерунда. Время шло. Отступать было нельзя. Олеся молча ждала и лежала, не шевелясь, то ли как мертвая француженка, то ли живая эстонка из старого анекдота, выпучив стеклянные глаза в потолок. И я пошел как настоящий пионер, неистово, с огоньком, как первопроходец, как Дежнев, Хабаров, Поярков, Афанасий Никитин, Беринг. Васко да Гама, Колумб. При этом внимательно наблюдая за Помпушкой. Олеся не шевелилась. Тогда я активизировался. И вдруг, я скорее не услышал, а почувствовал шаги и медленно открывающуюся дверь. Одновременно кузнечиком я соскочил с Помпушки, схватил какой-то учебник верх ногами и поднял глаза на вошедшего. Ужас охватил меня. В комнату вошел хохол. Изрядно лысый, со страшными черными усами, с длинными бакенбардами, в бледно-голубой майке, в тренировочных штанах с сильно вытянутыми коленками, в шерстяных носках, в тапках и с животом. Смертельный страх обуял меня. Наверное тогда я получил первый инфаркт, зафиксированный много лет спустя. Такой страх я испытал только еще раз в начале 80-х, когда ждал нападения белых медведей. В то время я удостоился служить в Центральном музее Революции, и руководство решило меня отправить в командировку на Чукотку собирать материалы для выставки «Чукотка социалистическая». Благополучно обработав Магадан, Анадырь, Билибино я прилетел в Певек. Это уже Заполярье и берег Северного Ледовитого океана. После двух часов лета из тридцатиградусной билибинской жары сразу в минус четыре стало не очень комфортно. Попав в такую климатическую зону, я подумал, что очень похож на Пушкина. Помните «...но север вреден для меня». Для меня тоже оказался вреден. При первой же проверке документов, а это погранзона, меня задержали пограничники и под дулами автоматов затолкали в бронетранспортер, чтобы повести на заставу. Все мои объяснение бдительному сержанту успехом не увенчались. Холодным голосом, соответствующим климатическим условиям, он сообщил, что командование решит мою участь. При этом я заметил, что смотрел он на меня как на безнадежного. Дело в том, что мои паспортные данные вписали в командировочное удостоверение того паспорта, с которым я устраивался на работу в музей, а я его потерял. В командировку я полетел с новым паспортом. Короче бдительность потеряли все: в кадрах музея, прошляпили даже пограничники Магадана, Анадыря и других закрытых для некоторой части населения благословенных зон России. Только певекский отряд был бдителен и, согласно присяге, честно исполнил свой воинский долг. На заставу, как мне показалось, ехали по тундре долго.  Надежда слабая, но была. А может не расстреляют. Я все объяснил начальнику заставы, он улыбнулся и сказал, что я свободен. Это, говорю, конечно, хорошо, а обратно в аэропорт отвезете? На что начальник ответил, что мы привозим только сюда и отпускаем в порядке исключения. Да здесь, говорит, не очень далеко, всего 18 километров. — Если идти строго по берегу океана, выйдешь прямо к аэропорту. Только не отклоняйся в тундру. — Вот тут-то я и осознал свою полную обреченность. С пограничниками спорить бессмысленно. И я пошел. Справа бескрайняя тундра, кое-где со снегом, слева Ледовитый океан с плавающими льдинами. И ни души. Только чайки размером с лошадь и огромные белухи в океане, медленно поднимающиеся и опускающиеся в бездну как фантастические чудовища. Но самое страшное на этом пути было ожидание белых медведей. Это их зона. Это самый беспощадный зверь. От него не уйти. Очень быстрый, прекрасно плавает и жалости не знает ни к кому. Встреча с белым медведем — это гарантированная жуткая смерть. Выхода не было, и я пошел. Шел и ждал своей чудовищной смерти. Шел я часов шесть. В аэропорту ждала меня моя напарница. Рассказывать о своих ощущениях сил не было. Мы молча улетели в село Лаврентия, которое получило свое название по одноименному заливу, которому дал в 1778 году известный британский путешественник Джеймс Кук по церковному календарю в честь Святого Лаврентия. Потом, как известно, аборигены съели Кука.
Вот такой же ужас меня охватил, как и впоследствии ожидание белых медведей, при вошедшем человеке в комнату Олеси, взгляд которого ничего хорошего не сулил. Я даже не успел сказать, что как честный человек я готов жениться. Меня опередила Олеся. — Пап, это мой одноклассник, он мне уроки принес. — Да, — выдавил я из себя, — ну я пойду? — Иди, —сказала Олеся. Ее взгляд не отличался от взгляда папани. Возвращаясь от Помпушки, я твердо решил, что никогда и ни к каким одноклассницам больше не пойду относить домашнее задание. Через неделю успокоившись, я подумал по поводу «никогда и ни к каким одноклассницам...» — иногда приходят такие глупые мысли. Олеся закончила тот же факультет, что и я, только вечернее отделение. Несколько раз по жизни мы случайно встречались, но на страстность я ее больше не проверял. Нашлись другие опытные образцы.
Выше я упомянул, что в комсомол из нашего класса приняли не всех, и вот почему. В шестом классе, кажется осенью, нас классная руководительница повела в поход. Не помню уже куда, но ехали мы на электричке и не очень долго. Погода была замечательная, место стоянки живописное, настроение прекрасное. И к этому мероприятию пионеры подготовились серьезно.
За несколько дней до отправления в поход возникли две инициативные группы из мальчиков — одна тайная из полуотличников, другая явная из тех ребятишек, которые ушли из школы после восьмого класса. Группа из полуотличников, естественно, осознавая себя уже взрослыми и продвинутыми, воспитанная на фильме «Подвиг разведчика» (культовые фильмы, такие как «Семнадцать мгновений весны», «Майор Вихрь», «Вариант Омега», трилогия о «Сатурне», «Адъютант его превосходительства» еще не выходили), профессионально, соблюдая законы конспирации, серьезно подготовилась к поездке. Был куплен «генеральский» портвейн «Три семерки», пачка сигарет «Столичные» за 40 копеек, заранее припрятанные на чердаке дома, взяты из дома кофейные зерна для отбития запаха. Кофейные зерна были принесены пионером, папа которого уже тогда ездил в заграничные командировки. Конечно, мандарины были взяты из дома также хорошо отбивающие запах портвейна и табака. То есть все было сделано на высоком идейно-теоретическом уровне, как учили. А училась эта группа пионеров хорошо. Другая же группа пионеров, из тех, кто после восьмого класса пытался поступать в различные техникумы, со всей пролетарской откровенностью, особенно хвастаясь при девочках, публично обсуждала, что они приобретут из спиртного и табака, чтоб хватило. Напомню — шестой класс!
Полуотличники активно крутились около классной руководительницы, играли с девочками в бадминтон, в вышибалы, собирали дрова для костра все время были на виду, чтобы все запомнили. Другая же группа, честных и откровенных, сразу вышла из поля зрения и минут через сорок в лесу стали раздаваться истошные крики: «Ложись, танки!». Один из этих пионеров, сын полярника, по словам ребенка, папа всю жизнь дрейфовал где-то на льдине, мальчику даже не довелось увидеть своего родителя, выпив изрядно плодово-выгодного пойла, начал бросать свой чемодан (с такими чемоданчиками раньше ходили в баню) и вообразил из себя истребителя танков. Насквозь пропитанные патриотическими чувствами двое других собутыльников «истребителя танков» ослабевшими ножками также шли в атаку с громогласными воплями «Урррааааа!!!!!». Умная и опытная классная руководительница с галантерейной прической сохранила спокойствие, ласково стала успокаивать бойцов и предложила им отдохнуть, так как они исполнили свой патриотический долг, высотка была взята, и герои дня теперь должны смиренно ждать награды. Смелые и откровенные бойцы поверили взрослому человеку, успокоились и даже как ни в чем не бывало пытались принимать участие в общих пионерских играх и поеданию традиционной печеной картошки. У полуотличников поведением этих идиотов настроение было подорвано. С другой стороны, не отказываться же от задуманного. И тихо-тихо, соблюдая все меры конспирации, «генеральский» портвейн был усугублен и тщательно закусан. Но даже после этого полуотличники не стали приближаться как к классной руководительнице, так и другим пионерам, но оставаясь постоянно в зоне видимости. Такое поведение и дальше помогало в жизни этим ребятишкам. Домой вернулись без эксцессов.
Прошла неделя, наступило мрачное время реакции, и «награда» героям не заставила себя ждать. Группа пионерок-активисток и примкнувших к ним выступила с инициативой отреагировать на безобразный поступок пионеров-идиотов. Классная руководительница, наверняка в тайне желавшая замять этот инцидент, вынуждена была, естественно, поддержать предложение бьющихся за справедливость активисток. Сашу, Гену и Мишу поставили к стенке, то есть к доске спиной и лицом к классу, и стали решать судьбу «бойцов». Ненависть активисток не знала предела. Только к высшей мере! Было страшно. Как же хорошо быть непойманным. Я и еще один мой «подельник» были в авторитете в пионерской организации, поскольку являлись членами совета дружины всей школы. Я стал говорить о том, что, конечно, ребята совершили безобразный поступок, но они искренне осознают свою вину и раскаиваются, и что не надо портить жизнь людям во цвете лет. Обвиняемые прекрасно знали, что мы делали в походе то же, что и они. Я предложил объявить провинившимся строгий выговор с занесением, сделать последнее предупреждение, установить испытательный срок и взять на поруки. Активистки смотрели на меня с классовой ненавистью, нутром чуя врага. Но не было доказательств. Подумал тогда, хорошо, что мы живем уже в другое время, как его потом назвали «оттепель» или другое название «слякоть». Кончилось тем, что всех троих большинством голосов приговорили к высшей мере. Когда снимали галстук с Миши, он заплакал как в фильме «Друг мой Колька». После восьмого класса эта троица ушла из школы. Спустя много лет как-то встретив одного одноклассника, я узнал, что Миша много пил, жив он или нет неизвестно. Сын «полярника» Саша поступил после восьмого класса в техникум, больше о нем ничего неизвестно. А с Геной я встретился при довольно неожиданных обстоятельствах.
В 1978 году я преподавал историю партии в одном из московских технических вузов, проводя семинары у вечерников. Студенты были разных возрастов, как после школы, так и взрослые ребята, уже с жизненным опытом. По окончании первого занятия ко мне подошел студент в очках, бороде, усах, с длинным носом и спросил: «Сергей Алексеевич, вы в такой-то школе не учились?» Я ответил утвердительно и попытался идентифицировать этого студента, но ничего не получалось. Тогда он, улыбаясь, сказал, что он Гена Ферапонтов. Гена был один из тех мальчиков, которых исключили из пионеров в шестом классе за пьянство. Гена рассказал мне, что после восьмого класса он поступил в техникум, затем отслужил в армии, женился, у него растет дочка, есть хорошая работа, и теперь появилась необходимость для дальнейшего служебного роста получить высшее образование. Я был искренне рад за Гену. Я вел у этой группы один семестр , а летом должен был принимать у них экзамены. И на протяжении всего этого времени я чувствовал доброе отношение ко мне всей группы. Дисциплина была идеальная, хотя люди как везде всегда разные. Они старались меня не подводить. Выполняли мои задания, готовились, несмотря на то, что для многих предмет был достаточно далекий и не сильно интересный. Но все старались меня не подвести, что особенно важно для молодого преподавателя, за которым , естественно, наблюдали старшие коллеги. Была полная гармония между студентами и их наставником. Я прекрасно понимал, что ключевую роль в этом сыграл мой одноклассник Гена Ферапонтов. Летом перед экзаменом самые симпатичные студентки группы даже позволили себе, дабы показать свое расположение к преподавателю, предложить провести экзамен по случаю хорошей погоды на лоне природы. Мы, говорят, все сами подготовим. Я ответил, что тронут доверием и изысканностью предложения, очень хочу, но следуя заветам Ушинского, Сухомлинского и Макаренко с глубоким прискорбием вынужден отказаться, дабы не возбуждать черной зависти моих серьезных коллег по кафедре. Некоторые из моих старших коллег-доцентов уже в конце 30-х годов что-то из себя представляли: кто-то работал в партийных органах, а кто-то вел следственные дела. Мне бы мало не показалось. А главное, я даже не узнал бы, как они меня уничтожили. Они были профессионалы. Почему-то всегда очень сладко при встрече со мной улыбался бывший следователь. Не исключено, что пришили бы мне политическую статью. Ведь действительно обидно: меня приглашают в лес молодые и красивые девчонки, а их нет. Точно бы кончили меня и заснули бы без снотворного, уверовав, что выполнили свой гражданский и партийный долг. Я поставил всей группе довольно высокие оценки. Гена, естественно, получил «отлично» и по окончании экзамена вручил мне две бутылки хорошей водки. Да, подумал я, Ферапонтов стал настоящим человеком. А вот если бы его не исключили в шестом классе из пионеров за пьянство, стал бы он таким? Думаю, нет.