Рильке. Бродячие акробаты

У Люксембургского сада с видом на Пантеон расположился отец Роллен  со своим семейством. Расстелен тот же ковер  Те же снятые толстые зимние пальто свалены на стул, где еще осталось свободное место, этак с четверть сиденья, так что маленький сын, внук старика, время от времени туда забирается, чтобы поупражняться. Мальчику это нужно,  он еще новичок в акробатике. И вот -  стремительный прыжок, но при приземлении  после высокого сальто  стопы болят.  Вот-вот по его крупному лицу потекут слезы, но они остаются в уголках широко открытых глаз. Поэтому он должен осторожно держать голову как наполненную до краев чашу. Он не огорчен, ничуточки. Будь он огорчен, он бы не заметил своего огорчения; дает о себе знать только боль, а ей плакать позволительно. Со временем всё это проделывать будет легче и боли  не будет. Отец  давно забыл о таковой, а дед уже  шестьдесят лет, как не помнит о ней, иначе не пришла бы ему такая известность.    Но глянь-ка, столь в прошлом знаменитый на всех ярмарках отец Роллен  больше «не работает». Он уже не размахивает непомерно тяжелыми предметами и - красноречивейший из всех -  не молвит ни словечка.  Теперь его забота — барабан. С умилительным терпением стоит он  с расплывшимся лицом атлета, на котором черты  будто перекатываются с места на место, как если бы каждая из них ощущала напрягающий ее вес по отдельности.  Но вязаный галстук небесно-голубого цвета, повязанный на буржуазный манер вокруг толстой шеи,  как бы возвращает его на вершину былой славы, хотя такой сюртук и роль барабанщика, так сказать, никак не придают блеска. Кто из этих молодых людей его когда-либо видел, тот знает, что эти рукава скрывают знаменитые мускулы, коим взлет тяжестей был легчайшей игрой.  Тот прекрасно помнит его мастерство и бросает пару слов  соседу, показывая на старика, а тот ловит на себе их взгляды, задумчивые, рассеянные и в то же время  почтительные. «Она еще есть во мне - эта сила, молодые люди, -  думает он. - Ее больше нет в руках, но  она ушла в корни  и  присутствует во всем моем существе ; она еще где-то тут, это целая глыба».  Для игры на барабане ее хватает с лихвой. И он бьет в барабан — да слишком часто.  Тогда с другой стороны ковра  зять свистит ему и машет рукой — увы,  барабанный бой прервал тираду. Старик, испуганный, прекращает барабанить, пожимает плечами в знак извинения и переминается с ноги на ногу.  Тут  снова приходится ему свистеть. Черт побери! Папаша! Папаша Роллен! - он опять принялся барабанить. Он сам не знает, как это с ним случилось. Он мог бы барабанить беспрерывно, пусть они не думают, что он устал. Но вот слово взяла его дочь; она бойка на язык и энергична, работает безукоризненно и  отпускает шутки в адрес остальных. Дочь взяла дело в свои руки, что приятно наблюдать.  Конечно, и зять работает хорошо, ничего не  скажешь,  и с задоринкой, как положено. Но у нее это в крови, это сразу видать.  Такой нужно родиться. Она готова и кричит: «Музыку!». И старик барабанит столь яростно, как будто бьет не в один, а в четырнадцать барабанов. «Отец Роллен! Эй! Отец Роллен!» - кричит кто-то из зрителей,  пробравшись вперед и узнав его. Но он лишь мимоходом кивает: бить в барабан — дело чести, и он относится к этому занятию серьезно.


Оригинал:

Vor dem Luxembourg, nach dem Panth;on zu, hat wieder P;re Rollin mit den Seinen sich ausgebreitet. Derselbe Teppich liegt da, dieselben abgelegten M;ntel, dicke Winterm;ntel, sind ;ber einen Stuhl geh;uft, auf dem gerade noch soviel Platz bleibt, da; der kleine Sohn, der Enkel des Alten, zwischendurch zu einem Viertel Hinsitzen kommt, ab und zu. Er braucht das noch, er ist ein Anf;nger, hei;t es, und die F;;e tun ihm weh bei dem j;hen Aufsprung mit dem er, aus den hohen Saltos heraus, auf die Erde kommt. Er hat ein gro;es Gesicht das eine Menge Tr;nen fassen kann, aber sie stehen doch manchmal bis an den Rand in den ausgeweiteten Augen. Dann mu; er den Kopf ganz vorsichtig tragen, wie eine zu volle Tasse. Er ist nicht traurig dabei, garnicht, er w;rde gar nicht merken wenn er es w;re, es ist einfach der Schmerz der weint und das mu; man ihm lassen. Mit der Zeit wird das leichter und schlie;lich ist es fort. Der Vater wei; l;ngst nichtmehr wie das war, und der Gro;vater, nein, der hat es schon vor sechzig Jahren vergessen, sonst w;re er nicht so ber;hmt geworden. Aber, sieh da, P;re Rollin, der so ber;hmt geworden ist auf allen Jahrm;rkten, »arbeitet« nicht mehr. Er schwenkt nicht mehr die ungeheuren Gewichte und (der Beredteste von Allen) sagt kein Wort. Er ist aufs Trommeln gesetzt. R;hrend geduldig steht er da mit dem zu weit gewordenen Athleten-Gesicht, in dem die[1137] Z;ge locker durcheinanderh;ngen, als w;re aus jedem einzelnen das Gewicht ausgeh;ngt worden, das ihn spannte. B;rgerlich angezogen, eine gestrickte himmelblaue Cravatte um den kolossalen Hals, hat er sich auf der H;he seines ehrlichen Ruhms zur;ckgezogen in diesen Rock und in die bescheidene Stellung, auf die, sozusagen, kein Glanz mehr f;llt. Aber wer, von diesen jungen Leuten, ihn mal gesehen hat, der wei; ja doch, da; in diesen ;rmeln die ber;hmten Muskeln stecken, deren leisestes Spiel die Gewichte zum Springen brachte. Der hat eine ganz bestimmte Erinnerung an ein solches Meisterst;ck und er sagt ein paar Worte zu seinem Nachbar und zeigt her;ber und dann f;hlt der Alte ihre Blicke auf sich, nachdenklich und unbestimmt und achtungsvoll. Sie ist schon noch da, diese Kraft, junge Leute, denkt er; sie ist nicht mehr so bei der Hand, das ist das Ganze; sie ist in die Wurzeln gegangen; da irgendwo ist sie noch, der ganze Klumpen. Und f;r das Trommeln ;berhaupt ist sie noch viel zu gro;. Und er schl;gelt los. Aber er trommelt viel zu oft. Dann pfeift ihm der Schwiegersohn von dr;ben und winkt ab; er war gerade mitten in einer Tirade. Und der Alte h;rt auf, erschrocken, und entschuldigt sich mit den schweren Schultern und tritt umst;ndlich auf das andere Bein. Aber da mu; schon wieder abgepfiffen werden. Diable. P;re! P;re Rollin! Er hat schon wieder getrommelt. Er wei; es kaum. Er k;nnte immerzu trommeln, sie sollen nur nicht meinen, da; er m;de w;rde. Aber da, jetzt redet seine Tochter; schlagfertig und handfest und ohne Loch das Ganze[1138] und ein Witz ;ber den andern. Sie h;lt ;berhaupt jetzt die Sache zusammen, es ist eine Freude zuzuschauen. Der Schwiegersohn arbeitet ja gut, da ist nichts zu sagen, und gerne, wie es sich geh;rt. Aber sie hat das Zeug im Blut, das merkt man. Damit mu; man geboren werden. Sie ist fertig: Musique, schreit sie. Und der Alte trommelt los wie vierzehn Trommeln. P;re Rollin, Heh, P;re Rollin: ruft jemand aus den Zuschauern, der hinzutritt eben und ihn erkennt. Aber er nickt nur nebenbei; das Trommeln ist eine Ehrensache und er nimmt es ernst.