Старик

Старик зашевелился и открыл глаза. Набухшими, подагрическими пальцами он схватился за край одеяла и медленно откинул его в сторону. При этом его тощие руки, с вздувшимися фиолетовыми венами, мелко дрожали от напряжения, и дрожь эта передавалась через одеяло. Наконец откинув в сторону мешающую ему постельную принадлежность, старик, кряхтя и охая попытался принять сидячие положение. Уперевшись теперь двумя руками в край кровати, он начал было принимать нужное ему положение, но, на пол пути силы его иссякли, и старик замер, в неудобной для него позе.
На вид старику было лет семьдесят. Не стриженная и не ухоженная седая борода давно не чесаными патлами спускалась на грудь, остатки растрёпанных волос на затылке сально блестели в свете утреннего солнца, пробивающиеся сквозь грязные окна. Сам он был тощий до такой степени, что казался не человеком, а скелетом, обтянутом кожей. Ввалившиеся огромные живые глаза в обрамлении посиневшей, морщинистой кожи - единственный признак, что старик еще находится на этом свете. Рот спрятан под густыми усами, и лишь когда он открывал его, торчали несколько сгнивших зубов и серые, почти черные тонкие губы.
Тяжело задышав, старик разжал пальцы и рухнул назад, в мягкое ложе кровати. Он лежал с широко открытыми глазами безумно сверля взглядом потолок. Руки, по-солдатски вытянутые вдоль тела, теперь не дрожали, подрагивали лишь кончики пальцев. Впалая грудь медленно вздымалась и опадала в такт дыханию.
Старик заворошился. Повернув голову, он оглядывал комнату, а в глазах читалась боль и отчаяние. Он попытался вновь принять сидячие положение, но в этот раз у него ничего не получилось, он лишь судорожно дернулся всем телом, да сделал слабую попытку упереться руками. Со стороны это выглядело, словно он слегка пошевелился, чтобы сменить позу.
Не поднимая головы, на сколько хватало взгляда, он глазами шарил по комнате, по всей вероятности пытаясь обнаружить что-то важное, но все было тщетно. Старик не видел ничего вокруг, и не смотря на то, что глаза его были широко открыты, и ничего не мешало взору. Он не замечал покрытой толстым слоем пыли выцветшей от времени скудной мебели, грязный, в пятнах и разводах линолеум, всюду грязь и беспорядок, и это все густо приправлено гулкой тишиной и тусклым светом – плотно задраенные и давно не мытые окна не пропускали извне звуков и плохо пропускали дневной свет. Он с беспокойством крутил головой, пытаясь что-то высмотреть, но видимо без результата.
Старик был один, и ни одной живой душе не было дела до него. Тишина, грязь, запустение, полное одиночество и беспомощность, вот что видел он вокруг себя. Некого было попросить о помощи, некому было пожаловаться на судьбу, некому было принести стакан с водой – он был отвергнут миром, и тихо умирал в зловонии и нужде, забытый людьми и богом.
Так было не всегда. Прошлое нахлынуло и душа, не в состоянии перенести реальность, погрузила его в давние сладостные воспоминания. Тогда он был молодой, сильный, дерзкий. Для него никто не был авторитетом. Шагал он по жизни легко и непринужденно, снося любые преграды на своем пути. В то время он был высок и строен. Фигура Аполлона ни во что не шла по сравнению с ним. Мудрость старших он воспринимал как слабость и желание поучать молодых. Женщины были от него без ума. Каждая в отдельности и все вместе взятые, они, словно в омут, бросались в любовные приключения с божественным представителем сильной половины, наслаждаясь до трепета даже от легкого прикосновения этого альфа-самца, раз и на всегда забывая себя в сумасшедших волнах страсти.
 А потом для них наступало отрезвление – он никогда не позволял любовницам даже заикнуться о каких-либо просьбах, а уж требовать от него вообще было опасно для жизни. Свою точку зрения он объяснял с помощью кулаков, которыми награждал ту, которую, казалось, еще мгновение назад любил. Женщины и представить себе не могли, что данный индивидуум паталогически не может любить кого-то, кроме себя, и что, все остальные для него всего лишь мусор и люди низшего сорта, предназначенные самой судьбой развлекать и ублажать его.   
Так он и шел по жизни, распихивая всех в сторону, нетерпимый ко всему, используя женщин как перчатки – одна никак не хотела верить, что он может так поступать и горько пожалела об этом. Врачи, сменяя друг друга, несколько часов собирали ее лицо по кусочкам, а следователи потирали руки: теперь ему не уйти от наказания. Но сам дьявол в тот раз влез в ситуацию. Вылечившись, несчастная любовница не прокляла его, а наоборот, всячески защищала его перед законом, не известно, на что надеясь. Травмы на лице появились, добавляла она, просто из-за того, что оступилась на лестнице. И никто, решительно никто в этом не виноват.
Следователи скрежетали зубами от бессилия и ярости, но ничего сделать не могли. Дело рассыпалось на глазах, как карточный домик. А Аполлон, наградив бывшую презрительной ухмылкой, продолжал жить на всю катушку. Ему все равно было кто перед ним: женщина, ребенок, или старик. Он с одинаковым рвением использовал кулаки, совершенно не задумываясь о последствиях. И вновь дьявол защищал его. Он нигде не работал, предпочитая вытряхивать наличность с мелких барыг и перекупщиков краденного. С особо несговорчивыми не церемонился, наставляя тех на путь истинный с помощью физического превосходства. После подобного поучения, потерпевшие не рисковали писать на него в органы, очень оперативно соглашались с финансовыми претензиями, предпочитая пересчитать причитающуюся Аполлону сумму, нежели пересчитать собственные зубы.
Все это было давно, так давно, что и в подробностях не вспомнить о былом. Шагая по жизни твердой поступью, и отталкивая от себя всех встречных и поперечных, он не заметно для себя, вдруг, в одночасье, оказался в пустоте, среди людей. Всю жизнь ему никто не требовался, а теперь он сам стал обузой для общества. Как это произошло, где пролегла та грань, после которой нет возврата, он не знал, да и особо не пытался понять.
               Он не мог смириться с тем, что кто-то, еще вчера испуганно обходил его стороной, не смея поднять взгляд, а сегодня, облегченно вздохнув, равнодушно проходит мимо, но даже на этом, с виду спокойным, без эмоций лице видна радость в душе, что дьявол усмирен, что больше он не будет вмешиваться и ломать чужие судьбы, лишь из-за того, что тому так захотелось. Старик ненавидел весь мир, но уже ничего поделать не мог, скрежета зубами от бессилия. На этом этапе из всех былых арсеналов остались лишь невнятные ругательства, посылаемые вслед тем, кто когда-то его боялся.
Всю сознательную жизнь он отталкивал от себя людей, теперь те, кто знал его, сторонятся, пытаясь забыть его как страшный сон. Вместе с беспомощностью пришла пустота. Несмотря на то, что сердце его еще билось, он стал мертвее мертвых – тех хотя бы оплакивают и добрым словом поминают. Некогда всесильный и сильный, ныне не в состоянии самостоятельно слезть с кровати.
Старик понимал, что смерть стоит у изголовья. Лишь сейчас, на пороге вечности, он начал осознавать свою вину перед людьми. Он наконец-то понял, что сам, своими руками лишил себя нормальной жизни, что, гоняясь за призрачной властью над людьми путем террора и страха, в конечном итоге ровным счетом ничего не добился, а лишь испоганил свою никчемную жизнь. Он часто слышал о дружбе, преданности, любви, но никогда не испытывал таких ощущений. Как человек, он умер еще в молодости, и все эти годы наивно полагал, мол такая и должна быть жизнь, а все, что не в этой плоскости, это удел хлюпиков и неудачников. И только сейчас до него стало доходить, жизнь могла быть другой, совсем другой, без жестокости, без боли и отчаяния, без проклятий и слез. Что можно просто жить, радуясь рассвету и наступающему дню, радуясь беззаботному щебечу птиц, скрытых в ветвях деревьев, с умилением смотреть на ватагу пацанов, гордо шагающим по пыльной дороге и громко о чем-то спорящих, просто радоваться от общения с друзьями, в мечтах строя замки, а в реальности просто любить жизнь какая она есть, со всеми горестями и радостями.
Хотелось пить. Старик пытался шевелить потрескавшимися, пересохшими губами, невнятно что-то бормоча. Вместо членораздельной речи, он издавал лишь слабые хриплые звуки. Минуту спустя он затих, в бессилии закрыв глаза. Он лежал тихо, не шевелясь, и, если бы не слабо вздымающая грудь, можно было подумать, что он умер.
Вечный покой, словно в отместку за прожитые годы, не спешил идти, заставляя сполна помучаться за то, что натворил ранее. Что бы как-то забыться от безысходности нынешнего существования он вновь пытался воскресить в памяти отблески былых событий. Он вынужден был признать самому себе, что даже это у него плохо получается. Вместо конкретных образов, из глубины памяти появились нечеткие, порой без формы и содержания, неясные тени. И тени эти вдруг начали его окружать, заполнив все вокруг собой. Черные, неясные тени надвигались на него, надвигались бесшумно и неотвратимо, заслоняя белый свет и утаскивая старика во тьму.
Старик неожиданно вскрикнул, резко приподнял голову, рухнул обратно, и по его телу прошла судорога. Глаза широко открылись и в них навеки застыл ужас.