Твари

Папа шел передо мной. Сухая трава трещала под моими ногами, и он недовольно поглядывал на меня через плечо. Он научился быть бесшумным. Он охотник. Он убийца.

Сам папа, конечно, так не считает. Никто из них так не думает, ведь они полны благих намерений, они защищают нас, обычных людей, беспомощных, не умеющих постоять за себя. Папа зовет нас "бесхребетными сосунками". Всех, кто не берет в руки ружье, по меньшей мере, три раза в день. А еще детей, у которых двустволка валится из рук. Но его можно понять.

— Тварь сожрала маму прямо у меня на глазах. Мой папаша был толковый, но больно уж нерасторопный, поэтому его порвали на куски еще до того, как он добрался до подвала, где сидели мы с мамой. И что же я сделал? Я взял нашу старенькую бензопилу и вывалил все их кишки наружу, сынок, — на этом моменте отец обычно направлял свой кривой указательный прямо мне в лоб, будто прицеливаясь, — И я надеюсь, что ты сделаешь ровно то же, если на нас нападут.

А я бы ни за что на свете не смог укокошить бензопилой, да и вообще чем угодно, ни "этих тварей", ни кого-либо другого. И дело не в том, что я трус. А я, несомненно, трус. Дело в одном случае. Папа о нем не рассказывает своим дружкам-охотникам, хотя и описывает наши вылазки в мельчайших подробностях каждую субботу в захолустном баре. А это говорит лишь об одном: он стыдится меня. Никто, кроме меня, не говорил ему то, что слетело с моего языка в тот вечер. С "поганого языка", который "стоит попридержать", иначе отец кинет своего сына в клетку к этим тварям и будет смотреть, как они уплетают меня за обе щеки.

В тот день мы шли так же, как сейчас: он впереди — опасно и уверенно, а я позади — боязливо оглядываясь по сторонам. Мы едва входили в пригородный лес и никогда не углублялись в него, потому что знали — они прячутся там, где деревья жмутся близко друг к другу, кроны не пропускают свет, а тишина обнимает все вокруг, так что не слышно и сверчка. Нас вдвоем там сожрали бы в два счета. Мы же убивали тех, кто подходил близко к городу, в улесок. Там было не опасно. С ружьем в руках.

Но я трусил как обычно. Мои мокрые ладони сжимали ружье, плечи непроизвольно взлетали вверх при каждом шорохе, а голова вжималась в них со всей силы, не щадя шею. Везде мерещились красные огоньки-глаза воображаемых тварей, Проглотов. Уже три дня мы возвращались домой, не убив никого на охоте, и папа невообразимо злился и раздражался. Я же был в смешанных чувствах: если бы он не убил кого-то из тварей в ближайшие два дня, он бы непременно меня поколотил, а если бы кто-то из Проглотов появился в поле моего зрения, я бы страх как напугался и мучился в кошмарах всю ночь. Но они не выходили из леса довольно долго, а значит, нашли себе другое место, и я морально стал готовиться к хорошенькой взбучке.

Щелчок.

Я остановился как вкопанный. Звук будто вырос из-под земли, уцепился за мои ноги и крепко-накрепко их связал. Руки прижали ружье к груди вместо того, чтобы на автомате поднять его и направить в сторону источника звука. Вот как сделал мой отец. Я бы, клянусь, подумал, что ружье направлено прямо мне в лоб. Но с ужасом сообразил, что за спину. Распахнул глаза и вытаращился на отца, а он и не посмотрел на меня. Его рука дрогнула, и указательный палец метнулся в сторону леса. Затем к нему присоединился средний, и я напрягся как зверь перед прыжком.

Безымянный. Ломанулся к деревьям и в ту же секунду услышал выстрел и сдавленные ругательства. Папа промахнулся. Я удивленно обернулся, и перед глазами пронеслась бледная костлявая фигура твари. Набросилась на отца и отбила ружье. Папа дотянулся до поясного ножа. Это последнее, что я увидел перед тем, как мое внимание привлекло движение сбоку.

Обтянутый серой кожей острый позвоночник, лапы, напоминающие человеческие руки, вцепившиеся в кору дерева, и испуганное затравленное лицо с красными огромными глазами. Оно смотрело на потасовку и глухо прерывисто дышало. Будто и не заметило меня. А когда все-таки обратило внимание, сильнее вцепилось в дерево и перестало дышать. Ему было страшно. Я узнал этот взгляд, потому как видел его в зеркале каждое утро перед очередной вылазкой.

Выстрел – это папа подобрал ружье. Существо вздрогнуло и посмотрело в сторону опушки. Из его рта вырвалось что-то напоминающее всхлип или вой. Тихо-тихо. Но я услышал и весь сжался. В груди что-то потянуло. И я тоже посмотрел.

На траве лежал проглот с кровавым массивом вместо лица, весь исполосанный, видимо, ножом папы. А он стоял над ним, еще не опустив ружье, спиной к нам. Но я знал, что он улыбался. Взбучки не будет. В первый раз в жизни был этому не рад.

Сбоку что-то зашевелилось. Когда я осмелился повернуться в сторону существа, его уже не было.

— Они боятся, — сказал я тогда отцу, — Они совсем как мы.

И получил такую звонкую оплеуху, что звук, кажется, разлетелся по всему лесу. За то, что говорю глупости, а еще за то, что не помог папе убить "ту тварь". "Та тварь", вероятно, была матерью, и ее убили на глазах детеныша.

С тех пор я еще однажды сказал отцу, что эти существа похожи на нас. Тот раз до сих пор отдается болью в ребрах и затылке.

И вот мы снова шли на охоту, и я уже привычно помалкивал, смотря по сторонам и вздрагивая. Как вдруг небо пронеслось передо мной, а потом перед лицом возникли знакомые красные глаза. Резко кольнуло в груди, и я подавился воздухом. Послышался выстрел. И еще один, и еще. Глухой удар и тишина.

До моей руки дотронулась теплая ладонь папы. Совсем как в детстве он держал меня за руку, пока я не усну. Сейчас глаза закрывались так же, тело становилось легким. Было тепло и больно. Папа всхлипнул. И было в этом звуке что-то похожее на то, что я слышал неделю назад, когда получил затрещину прямо посреди улеска.

— Папа, — позвал я и увидел напряженное лицо отца, — Я был прав.

— Что?

— Они как мы.

Отец нахмурился и сжал губы. Он впервые не перебивал. Он был готов слушать. Жаль, что для этого потребовалось убить меня.

— Он не стал меня есть, не оттяпал мне руку или голову. Он хотел меня убить у тебя на глазах, па. Мы тоже так делаем... Когда мстим.

Отец скривился как от боли и сжал мою руку.

— Это тот детеныш, о котором я говорил. Они все понимают, па. Им страшно. И мне было страшно. Всегда было...

Кажется, в его глазах промелькнуло кое-что похожее на сожаление и осмысление. И если это так, я умер не зря.