Великое уравнение

Он лежал в темноте и думал как Уйти. А то, что Уйти придётся, он уже решил определённо. Уйти придётся, ибо каждый миг жизни чреват невыносимой душевной болью, болью, о возможности которой он и не подозревал. Он как будто лишился опоры в пространстве, оказался в невесомости, ещё хуже – в состоянии непрерывного и бесконечного падения в бездну. Он и не представлял, что  таким болезненным окажется враз лишится и друзей. Теперь он будто жил без кожи, когда любое обыденное движение вовне, любое впечатление, любое слово,  звук, пошлая мелодия из радио не вызывают ничего, кроме боли и уход был единственным средством от этой боли избавиться. Исповедаться родителям невозможно и бессмысленно – не поймут. Для них, вышедших из войн и голодовок, детям жестоких времён, его чувства покажутся лишь блажью.
Ах, если бы было так просто прекратить жизнь, как включить или выключить свет в комнате, он бы ни минуты не колебался! Самым надёжным был бы пистолет, но пистолета не было. Но как уйти, минуя боль? В сознании он перебирал варианты – и надёжность, и быстроту и не мог найти подходящего варианта. Таблетки отпадали сразу – опасных снотворных в аптеке без рецепта не выдавали, а прочие средства были очень ненадёжны и непредсказуемы.
     А что если, вот сейчас, подняться на крышу дома и… Однако для этого надо совершить массу движений – одеться, выйти из квартиры незаметно, вызвать лифт, подняться на девятый этаж, найти люк на крышу… Нет, лишком долго, за это время он успеет отвлечься от задачи и утратить решимость.
    Ах как  много значили в его жизни   Володя и Маша! И зачем, зачем их солнечную дружбу он перевёл в плоскость грубых физиологических отношений?
     И как светло им было вместе тёмными зимними вечерами в ветхом деревянном одноэтажном доме у Маши, у камина! Их общение наполняли стихи, музыка их старого патефона Битлз, и разговоры, разговоры о случаях из жизни, впечатления о тех краях и странах, где им удалось уже побывать и мечты, мечты и планы на лето.
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран
И мир опять предстанет странным,
Окутанным в цветной туман!
И
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне!
     Но они не молчали, они говорили и говорили и им открывалась высшая свобода – свобода речи, свобода духа!
  Всем им было по двадцать восемь и у каждого уже был свой первичный опыт. И конечно мечты, исполнение которых мнилось таким близким. Стать писателем! Ведь она первая поверила в его талант после того как он зачитал свой рассказ, пробу пера «Лестница» - всё происходящее на лестнице с утра до самого позднего вечера. И чувство было такое, что он горы своротит! А теперь всё! КОНЕЦ! Так грубо и неожиданно…
    Тогда он поверил в собственный талант. И его совесть была абсолютно спокойна, когда у них случилось с Машей. Ведь всё прошло легко и взаимному удовольствию. И он не думал совсем, что предал Володю, имевшего в отличие от него на Машу серьёзные виды. Лишь утром, когда уходил от неё по сельской улице было знамение. Две тощих и облезлых собаки, сука и кобель…  кобель наскакивал сзади на суку, но та всякий раз визжала от боли и кобель отступал. Валентин похолодел,  но тут же постарался забыть, изгнать наваждение.
     А потом, а потом, а потом… Маша сказала, что любит Володю и призналась ему во всём. И он потерял сразу обоих и потеря Володи для него оказалась для него более болезненной, чем потеря Маши. В Володе он осуществлялся с детства, в школе они сидели за одной партой и его доброжелательное внимание ему было необходимо как пища,  а он его предал! Странно – до признания Маши он себя и предателем и не чувствовал – будто ничего и не произошло!

И всё же, и всё же, и всё же, наиболее верный способ – поезд, электричка! В то время он работал в реанимации и знал, что поездные травмы самые безнадёжные. Он шёл по железнодорожному мосту по пути на работу обычным маршрутом и приноровлялся: прыжок вниз, мгновение боли и всё! Хотя и здесь не наверняка: он вспомнил случай, когда в отделение привезли парня из под поезда – череп его лопнул над бровями и был виден розовый мозг. Но самое удивительное было, что парень был ещё в сознании и отвечал на вопросы: как его звать, адрес жительства… Несовместимая с жизнью травма… Дежурный врач вкатил ему из гуманности кратную дозу фентанила, отключил сознание, ускорив переход человека в вечный сон.
     Он шёл через мост, а внизу с воем подходила зелёная электричка. «А вот если взять и сейчас!? – Нет, лучше после рабочего дня на обратном пути… Это почему лучше, ты просто боишься! – усмехалось скептическое внутреннее я. Я не боюсь! – возражало другое, гордое я. Ну так прыгни – усмехался первое - докажи! «Так кому же доказывать, меня-то не будет? – спрашивало второе.
А что если прыжок не будет удачными он отлетит? Страшно, страшно, - издевалось первое.
На работе, одев халат он не вышел на утренний обход а сидел в ординаторской, решая главный вопрос: «Надо решиться, доказать, что я не боюсь! – Но кому доказать, ведь меня уже не будет?». Он вновь и вновь повторял тезис и антитезис, сглатывая слюну. И вот, когда он повторял который раз дилемму, он вдруг почувствовал, что у него растёт язык. Он рос и рос и уже не помещался во рту. Пришлось его высунуть. Таким его и застали сослуживцы – с высунутым языком и мутным взглядом. Вкололи успокоительное, вызвали такси и сопроводили домой к родителям.
    Через знакомых родители нашли психиатра готового проконсультировать «частным образом», чтобы постановкой на учёт в психдиспансере не испортить дальнейшую жизнь сыну. Психиатр поставил диагноз – реактивная депрессия и назначил громовые дозы радедорма и анаприлина. Участковый врач вошёл в положение и дал фиктивный бюллетень по диагнозу пневмония.
     Психиатр был первый, кому он рассказал он исповедался, всё проговорил. Это был благополучный чуждый человек и его удивили его нравственные муки пациента. Он посоветовал оправдать себя в этой ситуации, но Валентин отказался обманывать и оправдывать самого себя. «Послушайте! – воскликнул психиатр, потеряв терпение – Ну нельзя же быть настолько честным! Ведь ваша честность уже угрожает вашей жизни!» Психиатр был красивый брюнет в дорогом костюме с золотым перстнем с печаткой. Человек выгоды, сосредоточенный на собственном благополучии – абсолютно чуждый человек. Но дело своё знал и назначил таблетки.
     Почти целый месяц Валентин проспал, просыпаясь лишь для приёма пищи и лекарств. А потом наступило самое трудное. Пришлось выходить на работу и вести себя так, будто ничего не случилось в то время как от сгоревшей старой души с её гордыней остались лишь угли. Внутренне он был пуст в то время. Любое впечатление или слово, самое нейтральное и пустяковое будто касалось открытой раны и вызывало боль и он ждал часов сна, законного небытия, как избавления от неё.
     Но обнадёживала мысль, что человеческое тело изменяется полностью до последнего атома за семь лет. За это время новая душа должна была нарости. Значит надо было перетерпеть.

2.
Костёр потрескивал и посвистывал, зыбкий полупрозрачный дым висел над поляной. В этот день Валентин учил пятилетнего сына Гришку разжигать костёр с одной спички. Он чувствовал себя наполненным, счастливым. Воспитание для родителя – это своеобразный университет жизни, может быть, самый главный: вместе с ростом ребёнка происходит пересмотр жизни, начиная с самых её основ, как бы её обновление. И в обнаружении себя в любви – на первом и втором годах дитяти – когда каждый месяц что-т непостижимым образом приобретается: вот впервые сел, вот впервые встал, впервые пошёл вдоль стены, пробежал от стенки к стенке, забавно откинув назад, вроде крылышек, ручки… и каждый день сегодняшний непохож на вчерашний… и маленький человечек удивительно забавный и смешной в своей неуклюжести… Невозможно не полюбить ребёнка, если обладаешь чувством юмора! Радость и смех помогают преодолению первые два года полные труда и бессонниц. А чудо речи? Ведь никто его специально не учил, а он начинает говорить. Как? Почему? Валентин как ни следил, так и не смог понять этой тайны! Так и не понял как происходит это чудо овладения языком, одним из самых сложных в мире! А его неволные открытия в словообразовании: шиколёк, пассажирный пароход, ни себе чего! Я не неряха, я ряха!… И какая энергия исходит от младенца, когда берёшь его на колени: будто тёплая вода по ногам струится… Воплощение в отцовстве дарит всё большую уверенность в себе, в своём поступке, в слове: теперь в разговоре ил в споре подходящее слово или выражение как бы само собой, без предварительной мысли, слетает с языка. Воистину, как сказал Уильям Водсворт: «Ребёнок – отец человека»!
     Каждый день отпуска был расписан: сходить в зоомагазин, наполненный птичьим свистом,  чириканьем, запахами проса и органики, на местный рынок, посетить местный краеведческий музей и увидеть модель трёх мачтового парусного корабля, сходить в бассейн, где сын показал успехи в обучении плаванию, а сегодня вот лес, костёр и печёная картошка! Обычные вещи открывались по новому в своей первозданной поэзии и глубине! И каждое утро – спортплощадка перед ближней новой школой с металлическим столбом, по которому Гриня забирался всё выше к перекладине на высоте третьего этажа, а отец волновался и ждал внизу растопырив руки, готовый в случае падения подхватить. А вечерами непрерывное строительство вместе с соседским мальчиком городов и рвов на песчаной куче напротив окна квартиры. А предстояла ещё рыбалка на ближней речке, кафе-мороженное, освоение двухколёсного велосипеда… . Да, раньше его малые дети раздражали, а теперь он их полюбил! Он понял: любовь к детям – показатель зрелости мужчины.
3.
Напротив окна – пёстро-зелёная стена листвы. Стена перекрывает соседние дома, перекрывает небо. Пёстрая от бесконечных сочетаний листьев - светло-зелёных, освещённых солнцем и тёмно-зелёных, оказавшихся в тени. Эти тысячи сочетаний различного взаимоположения и освещённости листьев, не умещаемых в сознании за один взгляд и потому при каждом новом взгляде стена кажется иной, обновлённой. Он каждый день лета смотрел на стену, кажущуюся метафорой человечества, где каждый листик – судьба. Смотрел, как на икону, радуясь.     .
     Он не думал о небытии, а радовался каждому дню, отвоёванному у вечности.

    Он смотрел на зелёную стену и чувствовал, что за ней вся прожитая им жизнь. Но невозможно её вспомнить сразу всю, а лишь эпизоды, случайно всплывающие в сознании, зачастую совершенно незначительные и это его почему-то тревожило. Воспоминания наши подобны снам: в них исчезают детали пережитой действительности, образы становятся расплывчатыми, остаётся лишь ощущение. Но мысли остаются в цельности. В чтении активизируется воображение, развивается нейросеть мозга, формируются новые связи между нейронами, чего нет при просмотре фильма. Наверное, в этом и его вина – в том, что Гриня ушёл на несколько лет в компьютерные игры: не сумел настоять. Чтобы оторвать сына от игр он повёз его на неделю в Петербург, надеясь, что обилие новых впечатлений оторвёт сына от игромании. Напрасно, как оказалось: и при осмотре золотых шедевров Петергофа сын думал о том как сделать очередной ход в видеоигре в дурацкой межпланетной битве.
Теперь кажется странным, ведь как-то само собой почему-то разумелось, что у хорошего человека и любые желания в принципе не могут быть плохими.     Конечно сын, который отдалился от него после женитьбы и принадлежит жене. Впрочем, отдаление от него у сына началось гораздо раньше, лет с десяти.  Сын считает его неудачником, раз не сумел скопить,украсть миллион. Он –то так не считает – всю жизнь, слава Богу не уронил честное имя, а он, всё на деньги мерящий, и не подозревает как это много! К собственному удивлению, подобный разлад отца с сыном он наблюдал и у многих друзей и знакомых. И это навело на мысль, что подобный негативизм сына к отцу заложен самой природой, необходимый этап созревания самостоятельной личности. Не удалось ему передать ту форму счастья, которой он обладал, когда оно приходит через искусство, природу, размышлении над хорошей книгой. И пришлось смириться. Не судьба!
Он смотрел на листву и думал, что все мы лишь частички человечества, частички великого и непостижимого уравнения жизни, в котором, возможно, предусмотрено даже то, что нам мнилось свободой выбора.