Пушкин и судьба автора формулы Наше Всё

(I)
Из статьи в Новом времени (1915 года)  В.В. Розанова «К. Леонтьев об Аполлоне Григорьеве»
<<<
И Ап. Григорьев, и К. Леонтьев, хотя жили полвека назад, суть "восприемники нашего времени", - "новорожденные" только теперь. Их просто не читали. Никто на них не обратил внимания…
Изданные было Страховым "Избранные сочинения" Ап. Григорьева остались нераспроданными в книжных магазинах, затем пошли "с весу" к букинистам и у последних были съедены мышами - обычная судьба русского мыслителя, если он "не мирен" и не идет "со стадом".
Население в России "мирное" и "ссор" не выносит, - а оба названные писателя, и Ап. Григорьев, и К. Леонтьев, и сам издатель первого, Страхов, все "неприятно ссорились" и думали "по-своему".
К. Леонтьев также мимоходом касается недавно тогда умершего Ап. Григорьева и говорит о нем следующие достопамятные слова: "Придет время, конечно, когда поймут, что мы должны гордиться им белее, чем Белинским, ибо если бы перевести Григорьева на один из западных языков и перевести Белинского, то, без сомнения, Григорьев иностранцам показался бы занимательнее, показался бы более русским, нежели Белинский, который был не что иное, как высокоталантливый прилагатель европейских идей к нашей литературе" ("Заря", No 11, стр. 197 -- 198)...
 "Последнее слово Ап. Григорьева было -- народность и своеобразие русской жизни.
Ап. Григорьев работал во Времени и Якоре, потом пропал без вести. Даже ближайшие его друзья не знали, где он. Я долго искал его; нашел наконец его бедный номер в громадном доме Фредерикса … Через год его не стало
>>>

(II)
Из  ст. К. Львова «Погибшая сила Аполлона Григорьева» в сетевом ж-ле «Горький» <<<
Аполлон Григорьев родился 16 июля 1822 года в Москве. Дед Григорьева был крестьянином, сделавшим карьеру и получившим дворянское звание. Отец поэта служил, но влюбился в дочь кучера. Аполлон родился еще вне неравного брака, но без родительского внимания, конечно, не остался. Учился он, и весьма успешно, в Воспитательном доме, а потом на юридическом факультете Московского университета (1838–1842)
Григорьев служил преподавателем в столичном Воспитательном доме и Оренбургском кадетском корпусе, учителем юного князя И. Трубецкого (в Италии в 1857—1858 гг.). Григорьев сотрудничал в редакциях «Москвитянина» М. Погодина (1850–1857), «Времени» и «Эпохи» братьев Достоевских (1861–1864). Он много занимался художественными переводами, в том числе трех пьес Шекспира и «Ученических лет Вильгельма Мейстера», а также либретто 27 опер.
Другом Григорьева был поэт Фет.
В личной жизни Григорьева преследовали трудности и несчастья. Кажется, ни одна из его возлюбленных не разделяла его чувств вполне.
Не ответила Григорьеву взаимностью и итальянская его знакомая Ольга Мельникова (позже жена Дмитрия Тютчева, сына поэта) — знаменитая последняя зорька. Долгое время Григорьев жил с Марией Дубровской, несчастной женщиной, которую он нашел в притоне:
Ты поздно встретилась со мной.
Хоть ты была чиста душой,
Но ум твой полон был разврата.
Тебе хотелось бы блистать,
Да «по-французскому» болтать –
А я мечтал тебя спасать

Когда Антонина Корш предпочла ему в будущем известного юриста и историка К. Кавелина, Григорьев скоропалительно посватался к ее сестре Лидии. Брак получился крайне неудачным: трое детей росли в семье, где отец и мать словно соревновались друг с другом в пьянстве и адюльтерах. Во «Вверх по Волге» Григорьев выразительно запечатлел себя с женой:
Хотя по-своему любила
Она меня, и верю я...
Ведь любит борова свинья,
Ведь жизнь во все любовь вложила.
Кораблем был сам лирический герой, и то было, увы, вовсе не непотопляемое судно. Свойствами характера и судьбы этого alter ego Аполлона Григорьева были:
— легкомысленность (он был герой, и даже очень пылкой, / в танцклассе и с друзьями за бутылкой; «Первая глава из романа «Отпетая»);
— дуализм (какая-то неправильная жила / и в страстно-лихорадочном огне / меня всегда держала и томила, / что в меру я — уж так судил мне Бог — / ни радоваться, ни страдать не мог! — Venezia la bella);
— чувственность (мой хранитель таинственный, странный, больной, / мое сердце, мой северный гений; «Песня сердцу», 1858);
— фатализм (и, зная твердо наперед, / что там иль сям, наверно, ждет / потеря новая, на зов / идти смиренно был готов; «Предсмертная исповедь», 1846).

Из откровения последних лет богемного жития – словами Чайльд-Гарольда:
…Должен откровенно
Увы! сказать я: по уши в грехах
Погряз он, негодяй был совершенно;
И в сей юдоли лишь одно любил:
Наложниц, оргий шум — да всех сортов кутил.
(перевод Аполлона Григорьева, 1862)
Финансовое положение Григорьева было, при таком образе жизни, крайне неустойчивым; он не раз попадал в долговую тюрьму и умер от апоплексии вскоре после очередного освобождения.
Замыслы последнего романтика остались неоконченными, даже те, о которых он воодушевленно и фаталистически писал (письмо Н. Страхову, 12 декабря 1861):
«А поэзия — уходит из мира. Вот я теперь с любовью перевожу одного из трех последних настоящих поэтов — я переживаю былую эпоху молодости — и понимаю, с какой холодностью отнесется современное молодое поколение к этим пламенным строфам (все равно, хоть читай оно их по-английски), к этой лихорадочной тревоге, ко всему тому, чем мы жили».
>>>

(III)
Из иного сетевого пособия:
<<<
Одно время АП был главой Москвитянина. В 1856 году «Москвитянин» закрылся.
Между тем, собственное творчество Григорьева читателей не привлекало. А его рассуждения о национальной культуре на фоне пьяных выходок настолько наскучили, что даже друзья, в конце концов, предпочли обходить бывшего товарища стороной.
После закрытия журнала АП работал в целом ряде других изданий. Постоянное пристанище он нашел во «Времени», редактором которого был его друг Достоевский..  Однако, не выдержав снисхождения к нему почвенников достоевщины, АП уехал в Оренбург и стал преподавать у кадетов.
Но привычки вязли свое и он вернулся в Питер, став популярным театральным критиком, вернувшимся к богемной жизни. Она-то его и доконала. Организм писателя был сломлен многими годами беспробудного пьянства и наконец сдался. В сентябре 1864 г Григорьев умер
Стараясь спасти тонущий без спроса  якорь Москвитянина,  Аполлон придумал  формулу «Пушкин - Наше Всё»  задолго до бума пушкиномании 80-х. Но его это не спасло – он крепко ушел в тину дна омута жития
«Существо прошедшего века, историческая достопамятность, непризнанный поэт! Он вечный страдалец в нашем меркантильном обществе <...> Да, он весь состоит из пламени и мрака: буря и пожар! Это волкан, жерло которого в отверзии завалено громадой облаков: пламени некуда деться, и оно пробивается в щель. Вот почему у всякого непризнанного поэта — на лбу вечные тучи, вечная буря, а на носу вечный пожар!..»
Эти строки взяты из посмертного очерка А. Кульчицкого в альманахе Н. Некрасова «Первое апреля», изданному — по совпадению — почти в одно время со сборником стихотворений Аполлона Григорьева, героя данной заметки.
Блок сравнивал Григорьева с шекспировским героем: «Не быть принцем московскому мещанину; но были все-таки в Григорьеве гамлетовские черты: он ничего не предал, ничему не изменил; он никого и ничего не увлек за собою, погибая; он отправил только собственную жизнь <...> Он был лишен власти» В 1916 г под его редакцией вышло собрание Григорьева из 150 стихотворений и поэм, снабженных комментариями и биографическим очерком.
Усилиями исследователей за Григорьевым закрепился титул последнего романтика.
Но еще большим и теперь уже вечным был титул Ап. Григорьева как изобретателя формулы
ПУШКИН – НАШЕ ВСЁ
Если быть точным или буквалистом, то формула выглядит иначе
А ПУШКИН – НАШЕ ВСЁ
Это не «А.Пушкин», а именно «А Пушкин»,  как антитезис … или «А вот Пушкин …»
Из сочинения в четырех статьях (ст.1, разд.2) «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина» (1859) писателя, литературного и театрального критика Аполлона Александровича Григорьева:
«
Лучшее, что было сказано о Пушкине в последнее время, сказалось в статьях Дружинина, но и Дружинин взглянул на Пушкина только как на нашего эстетического воспитателя.

А Пушкин — наше всё: Пушкин представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что останется нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужими, с другими мирами.

Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, — все то, что принять следует, отстранивший все, что отстранить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, — образ, который мы долго еще будем оттенять красками.

Сфера душевных сочувствий Пушкина не исключает ничего до него бывшего и ничего, что после него было и будет правильного и органически — нашего. [....]

СУТЬ ФОРМУЛЫ  = Пушкин = образ нашей народной личности, образ народной сущности

Далее = место личной фантазии: каждый расписывает этот образ народной личности и ее сущности как душе угодно в меру ее русскости, даже сама не зная почему а ля Таня Ларина не оНегина

Эта мысль, находившаяся совсем в русле потока мыслей почвенников, была развитием поиска формулы «Пушкин» предшественниками Григорьева:

(1)
Пушкин — это русский человек через 200 лет
Из статьи «Несколько слов о Пушкине» (1832) N. В. Гоголя (1809—1852):

«Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».

(2)
«Вообще же не только в мире художественных, но и в мире общественных и нравственных наших сочувствий — Пушкин есть первый и полный представитель нашей физиономии».

 (Дружинин Александр Васильевич (1824—1864) — писатель, критик, автор двух статей о Пушкине под общим названием «А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений» (1855), опубликованных в двух номерах (№ 3, 4) журнала «Библиотека для чтения»).

(IV)
Портал «Культура.РФ» благодарит за помощь в подготовке материала
Всероссийский музей А.С. Пушкина с такой его концовкой (https://www.culture.ru/s/vopros/pushkin-nashe-vse/):
<<<
Потому и остается он олицетворением всего того загадочного, что до времени хранит русская душа, всегда жаждущая приподняться над обыденностью и суетой повседневности.
В свое время это остро почувствовал польский поэт Адам Мицкевич, когда 25 мая 1837 года, в канун 38-й годовщины со дня рождения Пушкина, не дожившего до этого дня, написал во французском журнале Le Globe:
«Пуля, поразившая Пушкина, нанесла интеллектуальной России ужасный удар. Ни одной стране не дано дважды рождать человека со столь выдающимися и столь разнообразными способностями».
>>>