Первые потери

(Из записок автора)
Итак, по прошествии месяца я возвращаюсь к работе. Если говорить откровенно, то не очень этого хочется, да как гласит поговорка: «охота пуще неволи». Работать необходимо для того, чтобы содержать семью.

Идем навстречу партконференции. Которая м.б. хоть раз в жизни пройдет в атмосфере НЕполного единодушия.
А пока в Москву прибыл госсекретарь Шульц. Он обласкан Эдиком Шеви и нашел теплый прием у Горби.

Удивительное дело. Там ничего не изменилось ни на йоту. Словно все замерло в анабиозе. Но, м. б.,  это и хорошо, что замерло.
«А он, мятежный, ищет бури…»
Стоит ли?
И все же… «Перемен хотим!  Перемен!»
Их нет. Перестройка – это слова в нашем рутинно-бюрократическом обществе и тоталитарном государстве.
Живем по принципу: «Так было, так есть, так будет!». И ничего иного.
Нет, не было,  и быть не может.
На мне повисла камнем статья для КМО. Это какой-то вселенский ужас. Но сегодня же приступаю. И больше в подобные авантюры не ввяжусь ни за какие индокитайские коврижки.

Посмотрели с Даниловым фильм «Фотография женщины с диким кабаном». Чушь какая-то. Делал номер. Главред болеет. Пока. Его в свете кадровой политики партии могут и заменить. Все вымучиваю опус для КМО. Муть жуткая, а времени забирает массу.
Погода сумрачная, прохладная.

Сдали 18-й номер еженедельника. Было партсобрание, на котором я впервые воздержался при голосовании о приеме в партию Люды М. Не знаю почему, то ли проявление принципов перестройки, хотя м.б. это не совсем так.
Просто проявил нетерпимость. Не знаю почему. Когда-то ее надо же проявлять.  Хотя это и странно для меня.
Других новостей нет. Так, повсюду,  одна болтовня.

Май 1988

События произошли очень печальные, трагические.
Погиб в Афгане фотокорреспондент «Известий» Саша Секретарев, а мой друг Серега ранен и тяжело.
Вчера весь день был в тоске. Сегодня тоскливо не меньше.
Война в Афгане заканчивается, но как?
Звонить Н.А. очень тяжело, но звонить нужно.
У Сереги 12 мая – день рождения. Будет ли он к тому времени в Москве?
Не хочу верить в худое. Это просто невозможно и невыносимо.
Как невыносима была для Сереги гибель Светланы в том страшном 1981 году.
Что там сейчас в Баграме? Как там?
Серега, меня с тобой там нет!


Прошли праздники. Столь бурно, что печень моя  и почки до сих пор не могут прийти в себя.
Сергей уже в Москве в госпитале. Сильно изранен. Инвалид. Это нелепо и страшно.
А Сашу Секретарева похоронили.
Скоро идти на службу. Нужно раздобыть немного денег. Вернуть должок Ларисе М. и т.д.
Ванек мой немного повзрослел и сильно засопливил, ласточка.
На улице холод и пасмурно.
День отработал тяжко. Изболелся. Пить завязываю.
Т.е. хочу дать обет не пить до возвращения в строй Сергея.
Значит так!
Даю обет не пить до возвращения в строй Сергея.
На работе сплошной сумбур.
Послезавтра партсобрание.
У Нины Владимировны агонизирует муж.
У Володи Михайлова помирает друг Агарышев.
Високосный год, который косит людей, продолжается.

День был сложный, но не очень. Скорее нудный.
Рассчитался с Ларисой М. 
Повидался с Олегом.
Посмотрел модернистский фильм «Вельд». Сплошное манерничание.
Звонил Н.А.
Сергею сделали вторую операцию.
А сколько еще предстоит этих операций.
Кажется «босс» наш «загудел».
В свете омоложения кадров.
Что ж. Поживем, увидим. Или удивимся.
Каламбурить что-то начал.
Мои все по-прежнему в соплях. Да и я в кашле. Совсем это не хорошо.
Интересно, состоится ли завтра партсобрание?

Партсобрание состоялось, и Федоров объявил о своем уходе на пенсию.
Вот так-то. Чтобы ни было, даже если будет и хуже, все-таки в редакции будет прорыв из мягкого федоровского болота и стариковского маразма его окружения.

Простыл. Кашель. Пора начинать что-то делать, а делать не очень хочется, вернее почти не хочется. Но надо!
День между тем прошел бездарно, как проходят все субботы. В праздной бездеятельности.

Нынче распогодилось. С утро солнышко.
На службе некий анабиоз.
Резко покончить с разговорами на всякие темы.
Да и потом, как кажется, я врубился в некий цейтнот, если мы действительно заключим договор с «Молодой гвардией» на нашу  книгу. Однако, в отличие от Володи Михайлова, я по-прежнему как-то  в это дело не верю.
И все же приступать к индокитайской теме   пришел час. Будь это даже ностальгические воспоминания…
А Серега в госпитале.
Израненный.
Тяжко ему. Другу Сереге. А я ничем не могу ему помочь.
В редакции, как в доме, где обреченный на смерть больной.
Кто-то печалится, кто-то радуется.
А я почти безразличен.
Заменят одного мастера другим, - наше дело секретарское.

Итак, пролетела еще одна неделя мая, и мы вышли по существу на финал месяца.
Уже повсюду зелено. Были в субботу в Мамонтовке, там все славно.
Думаю, что дальше, когда семья обживет нашу первую в жизни дачу, будет еще лучше.
Хоть она и казенная, но на три месяца наша.
На улице уже жарко.
У Сереги дела болезные, но он уже может сидеть.
Так его жена Таня сказала.
Меня пока к нему не допускают. Только близких родственников.
Дежурю на этой неделе по номеру.


Звонил Тане. У Сереги пока все неважно.
Во всяком случае, как она утверждает, увидеть его предстоит нескоро.

Состоялось еще одно партсобрание. Читали письмо ЦК по Афгану.
Партия признала, что дело было скверное и сделали мы его скверно. Без учета местной специфики. И поделом нам.
Но почему нам?
Геронтологи из Политбюро эту кашу заварили, а народ восемь лет расхлебывал. И еще будет расхлебывать…
Больше всего жалко наших парней, погибших и искалеченных на этой далекой от нас войне. Вот и Серегу на ней зацепило.
А он там был как репортер. Поехали с Сашей снимать вывод войск.
Одного похоронили, другой – инвалид на всю оставшуюся жизнь…