Кавказские языки

                Проблема генетического родства
               
               


Одной из дискуссионных проблем в науке по-прежнему остается проблема генетических взаимоотношений автохтонных языков Кавказа.

Несмотря на то, что часть исследователей признают их внутреннее единство, все же в литературе укрепилось, и при содействии некоторых исследователей, главным образом, известных кавказоведов Г.А.Климова и С.А.Старостина, приобрело характер непреложной истины, мнение противоположного характера. Однако несмотря на занимаемую в том вопросе общность позиции, обосновывают ученые его по-разному.

Так, считая «в высшей степени вероятным факт отсутствия их родства», языки кавказской семьи Г.А.Климов расценивает как, генетически не связанные между собой группы, каждая из которых имеет свое автономное развитие.

По мнению этого ученого, «Непредубежденному исследователю бросаются в глаза как глубокие расхождения структурного плана, существующие между отдельными семьями кавказских языков, так и их резко очерченная материальная специфика, не располагающая компаративиста к оптимизму. Уже не говоря о картвельских языках, чаще всего выводимых из круга кавказских, достаточно очевидны серьезные различия грамматических систем обеих северокавказских семей».

Различия, «не располагающие компаративиста к оптимизму» в северокавказских языках Г.А.Климов обнаруживает в разрядах местоимений и числительных, в «материале имен прилагательных, который, «как особый лексико-грамматический класс слов вообще не реконструируются для праязыковых состояний каждой семьи», а также в словоизменительных морфемах имени и глагола. Касаются они (различия. - Г.А) и падежных систем восточно-кавказских и западно-кавказских языков. В этом плане базой различения исследователь считает богатейшая падежная парадигма нахско-дагестанских языков, истоки которой реконструируются уже для праязыкового состояния, тогда как в абхазско-адыгских данная категория представляет собой явление позднейшей формации, к тому же сложившейся, по мнению ученого, только в их части.

Фундаментального характера, по его мнению, расхождения отмечает Г.А.Климов и в морфологической структуре глагола обеих семей. Как он пишет, «Если нахско-дагестанский глагол обнаруживает лишь некоторый минимум синтетизма (к тому же при исконном классном принципе спряжения), то абхазско-адыгский, напротив, в высшей степени синтетичен (при древнем личном спряжении)». Даже в лексике северокавказских языков материальная общность исследователь находит лишь в общих заимствованиях – интернационализмах мусульманского мира и в высоком удельном весе ономатопоэтического словаря и т.д.

Конечно, как и многим другим группам языков, различия присущи и северокавказским языкам. Спорить с этим трудно. Однако необходимо отметить и то, что вопрос генетических взаимоотношений кавказских языков, который по своему определению требует более глубокого исторического анализа на нынешнем этапе исследователи пытаются решить, отталкиваясь в основном от их параметров в современном состоянии. Такой подход не вызывает доверия и лишает этот вопрос каких бы то ни было перспектив в его объективном решении, кроме того, что привлекаемый при этом материал, а также их научные интерпретации оставляют желать лучшего.

Положение не меняет даже то, что в рассуждениях исследователи апеллирует к каким-то реконструкциям систем языков или иным особенностям их. Странно еще, что некоторые из исследователей, например, Г.А.Климов, не замечает ничего из очевидных общих моментов, что имеют кавказские языки, например, общие черты фонетических систем, типологии их и т.д. В то же время многие из ученых порой умудряются, недолго думая карвтельский язык с его эргативной типологией рассматривать в связке с индоевропейскими языками, имеющими номинативную типологию, причем на том основании, что он содержит в себе большой пласт старых заимствований из индоевропейских языков. Сходные позиций в этом вопросе придерживаются и часть самих грузинских лингвистов, в основном А.Г.Шанидзе и его последователи.

Тем не менее, представляется, что категоричность оценок исследователей относительно генетических связей разных групп кавказских языков обусловлена не различиями их, а непониманием ими в полной мере специфики этих языков, с одной стороны, а с другой - ориентацией в своих оценках не на научные факторы.

В плане примера непонимания специфики объекта исследований можно привести мнение Г.А.Климова относительно категории имен прилагательных кавказских языков, которую, как считает исследователь, «как особый лексико-грамматический класс слов, вообще не реконструируются для праязыковых состояний каждой семьи». А между тем, это по-другому и не должно было быть, так как в прошлом, к примеру, в дагестанских языках реализация лексико-грамматических отношений, выполняемые прилагательными на современном этапе их развития, осуществлялась через показатели грамматических классов, а не через привычные нам системы, которые возникли сравнительно позже. Следовательно, невозможно реконструировать то, чего в принципе не было, что следовало бы ожидать. Таких моментов демонстрирующих некомпетентность исследователей в некоторых нюансах исследуемых языков можно привести немало. Кстати, на поиск в картвельских языках следов грамматических классов, идентичных восточно-кавказским, в свое время ориентировал ученых и известный грузинский лингвист А.Чикобава. Возможно, он понимал, что где-то здесь могут быть обнаружены сближающие две группы языков исторические точки соприкосновения. Сам А.Чикобава, как известно, склонен был рассматривать сообщество иберийско-кавказских языков как «понятие историко-генетическое». 

Ставя вопрос: иберийско-кавказские языки – родственные языки или же это «союз языков» ученый на него отвечает однозначно – да родственные. Он отмечает, что «Основной вывод, полученный в результате анализа фонемного состава, основных морфологических категорий и синтаксических конструкций, сводится к следующему: прошлое иберийско-кавказских языков обнаруживает по существенным моментам несравненно больше близости, чем теперь имеем, т.е., в глубинных слоях истории обнаруживается больше общего: общее изначально. Расхождения нарастали с течением времени, расхождения вторичны» (А.Чикобава, ИКЯ, 1980, стр. 34). Различия иберийско-кавказских языков, по мнению А.Чикобава, обусловлены их историческим развитием. И не случайно во «Введении в иберийско-кавказское языкознание» он предупреждает, что «Отход от историзма означает отказ от изучения существенного свойства языка» - «его изменчивости» (с. 14).

И вообще, если исходить из приоритета существующих различий в языках, а не из совокупности общих моментов принципиального характера, то мы наверняка вынуждены будем отрицать родственные связи не только между языками представляющие разные группы одной языковой семьи, но и языками одной ее ветви. В этой связи интересно было бы узнать, что останется от декларируемой генетической общности индоевропейских языков, если их генетические взаимоотношения оценивать в таком же формате, в каком это осуществляется относительно кавказских языков? Ясно, что ответ будет однозначным - абсолютно ничего.

В этом наша мысль созвучна с мнением А.Чикобава, который замечает, что при подобном подходе «отпал бы вопрос родства не только иберийско-кавказских языков в целом, но и вопрос о родстве абхазо-адыгских, равно и дагестанских языков между собою», впрочем, как и любых других языков, добавим мы. В качестве очередного примера того, как на основе поверхностных суждений пытаются разделить языки можно привести хиналугский, которого упорно обособляют от лезгинской группы как особая ветвь дагестанских языков, хотя для этого нет никаких предпосылок. Многие исследователи вместо того, чтобы вникнуть в суть исследуемых вопросов, апеллируют к высказанным когда-то кем-то суждениям, облекая их в непогрешимость, тиражируя и создавая таким образом устойчивые псевдонаучные представления.

Можно поставить вопрос и в ином ракурсе. Как известно, наиболее замкнутая и непроницаемая сфера языка - это морфология, а наиболее подвижная – лексика. Но, если иберийско-кавказские языки не родственны между собой, то, как это получилось так, что наиболее стойкие к внешним влияниям сферы их по многим параметрам обнаруживают поразительную общность, тогда как менее стойкие имеют меньше соответствий?  Ведь, если придерживаться того мнения, что общие моменты иберийско-кавказских языков возникли в результате конвергентных явлений, то и финальная картина должна была проявлена с точностью до наоборот. Но этого не наблюдается. Отсюда следует простой вывод - взгляды тех исследователей, которые в иберийско-кавказских языках видят лишь союз языков, а не общность генетического характера не обладают доказательной силой.

Мнения об отсутствии генетической общности между картвельскими и другими кавказскими языками придерживается и другой, не мене известный исследователь – С.А.Старостин, который при решении этого вопроса делает упор на различия в лексике. Эту методику условно можно назвать «методом базисной лексики». Суть его заключается в сопоставлении некоторого количества лексических единиц сравниваемых языков. Как отмечает сам исследователь, «Для констатации наличия или отсутствия генетического родства реально возможно ограничиться очень небольшим набором базисной лексики».

В качестве такого набора берется, стандартный 35-словный список, предложенный С.Е.Яхонтовым. Состоит он из следующих слов: ветер, вода, вошь, глаз, год, дать, два, знать, зуб, имя, камень, кость, кровь, кто, луна, новый, нос, огонь, один, полный, рог, рука, рыбы, собака, солнце, соль, ты, умереть, ухо, хвост, что, этот, я, язык, яйцо. По мысли ученого, - «все языки, родственные между собой на уровне индоевропейских (что соответствует приблизительно 5-7 тысячам лет дивергенции) имеют более 20 совпадений в пределах этого 35-словного списка». Далее сообщается, что «вывод этот был проверен на материале большого числа языковых семей (индоевропейских, алтайских, уральских, дравидийских, синотибетских, австронезийских и др.), родство в пределах которых традиционно считается доказанным».

Результаты метода на материале кавказских языков, согласно данным исследователя, выглядят следующим образом: 24  совпадений  между правосточнокавказскими (ПВК) и  празападнокавказскими (ПЗК)  языками; 4 (или 5) между  правосточнокавказскими (ПВК)  и  пракартвелськими (ПК), а  также  2 (ИЛИ 3) совпадений  между  празападнокавказскими (ПЗК)  и  пракртвельскими (ПК). Такой расклад дает возможность С.А.Старостину заявить о близком родстве восточнокавказских и западнокавказских языков и отсутствии такой связи с картвельскими языками.

Однако анализ данных С.А.Старостина позволяет нам усомнится в правильности полученных им результатов.

Во-первых, ряд слов, присутствующих в списке, в частности, личные местоимения «я», «ты», имена существительные «хвост», «кровь», «рог», «солнце», «ухо» - в картвельских языках обнаруживают индоевропейский или ностратический след. Это позволяет рассматривать их в качестве заимствований. Как уже говорилось, такого рода лексикой грузинские языки довольно богаты. Следовательно, само сопоставление их с идентичными лексическими единицами других языков заранее обречено на отрицательный результат.
 
Также лишено смысла включение в этот список картвельских вопросительных местоимений «кто» и «что», поскольку, по признанию, как самого С.А.Старостина, так и Г.А.Климова, они могут быть связаны с северокавказскими языками. Другими словами, девять из 35 сопоставляемых слов обнаруживают непригодность для использования в работе.

Кроме того, если даже с учетом таких моментов попытаться определить количество совпадений в лексике не разных групп языков, а составляющих одну ветвь из них, то заметим, что и здесь количество необходимых совпадений не дотягивает до желаемого «более двадцати». Например, между грузинским и сванскими языками всего 11 совпадений, что, согласно принятому условию, явно недостаточно для признания генетического родства между ними, что выглядит весьма абсурдным. Эта число становиться еще менее надежным, если брать во внимание отсутствие очевидной связи между сопоставляемыми сванским каб «знать» и грузинским цеб «лукавить, беситься», включенных в список. Следовательно, результаты по генетическим взаимоотношениям кавказских языков, полученные здесь С.А.Старостиным, чисто статистически не могут считаться объективными.

Не совсем безупречны выводы ученого относительно и других примеров. Так, например, в названии «носа» С.А.Старостин не находит схождений в кавказских языках. Для ПВК языков, как наиболее распространенный для обозначения «носа» он приводит корень *mihVLV, отраженный в авар. мег1ер, цез. малли, лак. май. дарг. (кайт.) малг1ул, крыз. миъел.

Для ПЗК приводиться корень *pwa - абх.а-пэ-нц1а, адыг. па, уб. фа-ц1а. А для ПК - корень * cxwir – груз. чхwир-, мегр. цхwинд, чан. чх(w)инд. Сванский язык представлен  изолированным лепхwна // непхwна. Однако, справедливо, допускает вероятность того, что ПЗК *рwА может быть соответствовать бежт., гунз. поро «часть лица под носом». Данный момент примечателен тем, что он дает возможность расширить ареал распространения этого слова, включением сюда агульск. к1ам-пур «губа», пур-ар «седло» (очевидно, первоначально объект дугообразной формы), а также, восстанавливаемый Г.А.Климовым для картвельских языков праформы для обозначения «губы» - *пир. Отсюда мы вправе заключить, что мотивирующая основа, которая в одних кавказских языках стала названием носа, в других – губы, в-третьих – части лица под носом, является общей для всех этих языков. И, следовательно, совпадает название носа в них или не совпадает, в данном случае для решения поставленной задачи не играет никакой роли. 

Также обстоит дело и с названием «собаки». Для ВК языков С.А.Старостин восстанавливает корень *xHweje (бацб. пгьу, авар. гьой, цез. гъ`wай, дарг. х1а, таб. ***. хин. пхра), с которым связан ПЗК *лъ`wa (абх. а-ла, ад. гьа, уб. wла). А для картвельских языков приводит, несвязанный с предыдущими корнями *дзагъл (груз. дзагъл-, мегр. джогъор-, сван. жегъ). На наш взгляд данное положение требует ряд уточнений.

Во-первых, для обозначения «собаки» в ВК языках реконструируется не хHweje, как считает С.А.Старостин, а *хор или *хоw в зависимости от языков или их диалектов. Фонетическая инвариантность обусловлено ГП, оформляющие слово. Явление, довольно распространенное в ВК языках. Ср. хотя бы агульск. гъур // гъуй «собака».

Что касается усложнения, восстанавливаемого корня С.А.Старостиным, то это, как можно понять, вызвано необходимостью объяснить фонетическую разницу в современных названиях этого животного в нахско-дагестанских языках. А между тем ситуация здесь простая: в бацб. п-гьу начальный элемент наращение, а гь-<*х; в  авар. гьой  -гь <*х, а среднеязычный й <*w; в цезском гьwай - инициальный  -гь, как и в предыдущих формах из *х, конечной -ай  -наращение из  *хоw-ай (звательная // ласкательная форма), а лабиализация вызвано редукцией гласного, разделявшего согласные; в даргинском языке от корня сохранился лишь фрагмент -х1 < *w, конечный -а – наращение; табас. формак из <* хоw, при  *о > у  и  w > й; в  хин. пхра начальный -п, как и в бацбийском языке – наращение, а стяжение согласных – это результат редукции, соединявшего их гласного *о. 

Во-вторых, в восточнокавказских языках, в частности в лезгинских, восстанавливаемый для обозначения собаки корень *хор присутствует и в названиях некоторых грызущих животных. Ср., например, агульск. бишахур – «барсук» из бише < *више  (рут. вача-к // ваше-к  «барс»; лезг. миша-х «рысь»; табас. ушwкъ`ар «барсук»), что также следует учитывать.

Агульская версия в данном случае представляет собой композит из *ваша- и *хур. Что касается этимологии их, то «мишах» относится к лексемам с неясной этимологией (Даг. яз., 82, 48). Но мы допускаем возможность его связи с названием леса - *ваш < *варш < *вархь (см. этимологию слова «верхь» в даг. языках), что позволяет слово бишахур этимологизировать буквально как «лесную собаку». Тот же корень *хор в агульском языке представлен в названиях зайца –г1`ур // гъ`ур и, возможно, в названии крысы – х1урчал <*х1ур-кал; в дарг. (кайтаг.д.) хярц «ласка», гъари «заяц».

Кроме того, надо отметить, что данная модель для слов, обозначающих животных (очевидно, как и в даг. языках, первоначально грызущих животных) мы находим и в древних языках Передней Азии, с которыми могли контактировать кавказские языки. Например, в шумерском «выдра» называлась хеур, где хе, как и в северокавказских языках означала «вода», а ур «животное», т.е.  буквально «водяное животное».

Таким образом, эти факты позволяет структуру грузинского названия собаки *дза-гъл <* дза-гър < * дза-хор (ср. мегр. джо-гъор) также рассматривать в качестве композита. Следовательно, в обоих случаях первые сегменты анализируемых лексем - это определители (в грузинском языке сохранился лишь его фрагмент), а что касается корней, то их полное совпадение в форме *хор налицо. В этом нас убеждает и сопоставление с  анализируемым корнем грузинского названия «рыси»  поцхwер-и < *боцхwер-и, а  также  соответствующего ему по некоторым данным баскского потзо «большая  собака»; (грузино-баск. звуковые  соответствия (ц > тз > з; баск. тз-з груз. дз)  см. ИКЯ, 81, с.209-210). Совпадение с названием «барсука» и «рыси» в некоторых дагестанских языках здесь также налицо.

Как видно из примера, грузинские форма *боцхwери также состоит из двух частей, где   бодз собственно «рысь», а –хwери восходит к *хор-и и обозначает «животное». И, следовательно, фрагмент дз- в грузинском названии собаки вполне может статься, что восходит к слову бодз со значением «рысь» в современном его состоянии.

Не совсем верным представляется мнение исследователя и относительно картвельского названия хвоста * к1уд (груз. к1уд-, мегр., чан. к1удел-, сван. гьак1wад), для которого в других кавказских языках он не находит параллели. В качестве его основных северокавказских эквивалентов исследователь приводит правосточнокавказскоий * meeгъV (бацб. мугъ, авар. магъ, цезск. мах1и, лак. магъ и др.) и празападнокавказские: а) абхаз. а-ц1эхwа, абаз. ц1эхъwа, который при допущении метатезы может быть связан с табасар. кьуч1кьуч1 «козий  хвост», хинал. кьаж (эрг. кьач1-и) «хвост», что дает в основе * кьwA:ц1А ~ ц1АкьwА:

б) убых. к1wача,сходное с чеч. ц1ога, инг. ц1ог, бацб. ц1аwк1у, цезск. к1ец1-мах1и «курдюк» < *к1wV: (c)V ~ (c)Vк1wV:

с) адыг. ч1а, каб. ч1а < *к1а с вероятной связью с ПВК * к1емгьV «дуга; искривленная  часть тела» (ав. к1амури «арка», тинд. к1ама «рог», дарг.(чираг.) ч1име «хвост»  и  др.). Отмечается также, что в пунктах а) и б) налицо нерегулярные фонетические вариации одного и того же экспрессивного корня.

Сомнительным, с нашей точки зрения, моментом в рассуждениях С.А.Старостина является сопоставление (через вероятность метатезы) ЗК а-ц1эхwа // ц1эхъwа с табас. кьуч1кьуч1 «козий хвост» и хинал. кьаж (эрг. кьач1-и). Нам же представляется, что ЗК а-вариантам соответствует ВК (агульск.) ц1ек1w «росток». Кроме того, по всей вероятности, сюда относятся и чеч. ц1ога, инг. ц1ог, бацб. ц1аwу «хвост», которые С.А. Старостин сопоставляет с ЗК бэ- вариантом.

А что касается других основ, то табасаранскому кьуч1кьуч1 соответствует агульский к1уч1куч1 «лимфатические образования на шее коз» - редупликация из *к1уч1, с  которым связано и хинал. кьаж <*кьач1- соответствует агульскому кьач1 (вариант  кьач1кьач1) «хвост; обух; тыльная сторона чего-нибудь (например топора); конечная  часть  чего-нибудь», с которым связано и ЗК сэ-вариант – ч1а < *к1а (сопоставление  его  с  ПВК *к1емгьV кажется сомнительным). Сюда же, несомненно, входит и агульское к1уч1 со значением «черенок; ручка чего-нибудь». Объединяющим все эти основы с картвельским *к1уд моментом является аффриката -*дж, которая в языках грузинской группы дала –д, восточнокавказских – ж //ч1, а в западнокавказских (цэ-вариант), в результате полной редукции звука, - нулевой рефлекс. Не исключена возможность того, что с этим корнем связано и лезгинское кутаьгь хьана, букв. «стало конец, завершилось», если, конечно, оно не связано с иран. (курд.) кота бун «кончаться, оканчиваться, завершаться». Кроме того, слово для обозначения «хвоста», совпадающее по своей структуре с грузинским «к1уд» из дагестанских языков мы находим в агульском кьут-руж «хвост-кьут», что может иметь отношение к грузинскому слову. «Кьут-руж» - так называется в агульском языке плотный упитанный курдюк мелкого рогатого скота .

Следующие рассуждения ученого связаны с названием «солнца» в кавказских языках. В анализируемой работе С.А.Старостин для обозначения «солнца» в ВК восстанавливает два корня:

а) * милъwА (чеч. малх, анд. милъи и т.д., а также связанный с ним (с метатезой) хурр. шимми-гэ и др.);

б) *wирекьА (авар. бакь, цезс. бухъ, лак. баргъ, дарг. берх1и, рут. wиригъ, хинал. инкь и др.), который, как справедливо считает исследователь, несомненно, соответствует названию «солнца». В ЗК языках: *(мV-)рэгъа (> абх. а-мра, адыг. тэгъа, убых. ндгъа  и  др.).
 
Для обозначения этого небесного объекта  в ПК языках восстанавливается корень *мзе (груз. мзе-, мегр. бжа-, сван. мэж), который не соотносится к корнями, обозначающими  «солнце»  в  СК языках, но с предположительной связью то ли с ПВК *wэмццо  «луна», то  ли с ПИЕ *ме:н(э)с- «луна, месяц», то ли с обоими одновременно. То есть, как вытекает из приведенного материала общей основы для названия солнца в северокавказских и кратвельских языках как бы не имеется.

Однако, по нашим данным, с ПК *мзе «солнце» из ВК языков можно сопоставить  рут. миз «пламя» и агульск. мурз «пламя, огонь, жар», например в выражении - хьурас мурз акьас буквально «сделать сильное пламя в печи для выпечки хлеба». С семантической и фонетической точек зрения здесь нет препятствий. Сравните также ПЗК обозначение «луны» - *мVза (абх. а-мза, адыг. ма:за, убых. мэдза  и  др.) и названия луны в дагестанских языках.

Количество таких примеров легко можно увеличить.

Современные отношения между различными кавказскими языками, в значительной степени обусловлены процессами дивергентного характера, ибо географический фактор располагает именно к такому развитию событий. Как отмечает сам Г.А. Климов «Хотя в науке известны примеры весьма интенсивных контактов между представителями разных семей, в целом масштабы межгруппового взаимодействия кавказских языков представляются относительно ограниченными. С другой стороны это обстоятельство само по себе может характеризовать присущие им общие моменты как наследственные. В противном случае возникает вопрос, как, в условиях ограниченности межгрупповых взаимодействий в кавказских языках, о  которых говорит А.Г.Климов, могли возникнуть общие черты в базовых категориях их – фонетике, типологии, методах выражения числа и т.д.?

Со своей стороны мы вполне серьезно допускаем возможность того, что картвельские языки могли возникнуть в результате миксации западнокавказских языков с восточнокавказскими, чем можно объяснить и сложности, возникающие при сближении этих языков. Такой подход кроме всего прочего снимает вопрос генетический связей картвельских языков, которые внутри себя составляют изолированную семью языков и не обнаруживает родственных следов с другими языками. При этом совершенно не понятно, как такое могло быть в регионе со столь расчлененным лингвистическим рельефом?

С другой стороны, сложность взаимоотношений кавказских языков в немалой степени может быть обусловлено и собственно лингвистическими факторами. К примеру, на уровне фонетики она может быть объяснена развитостью консонантных артикуляций, что предрасполагает фонетические единицы языков к широкому спектру переходов (чередований). Звуковая многовариантность, как известно, как раз-таки является первой ступенью дивергентных явлений, что является определяющим фактором, ведущим к изменениям фонетического облика слов.

А в целом мы считаем, что сопоставление восточнокавказских языков с другими языками региона с целью выяснения глобальных вопросов, как определение генетических взаимоотношений между ними, преждевременная задача. Это объясняется тем, что восточно-кавказские языки для этого изучены в недостаточной мере в отличие от картвельских и северозападных групп, под которые подведена серьезная научная база. В этом плане в восточно-кавказских языках не проведена ни одна необходимая научная процедура: не изучена исторические фонетика этих языков, не определена структура слов, что имеет принципиальное значение для них в отличие от языков других семей, не изучена словообразование и т.д. Например, по историческому словообразованию имеется лишь попытка постановки вопроса на примере лезгинских языков, предпринятая в свое время Н.Д.Сулеймановым. По фонетике имеется лишь более или менее приемлемая картина звуковых соответствий, сформированная упомянутым С.А.Старостиным и т.д.  Однако по большинству моментов в наличии имеются лишь «беглые» мнения, которые явно недостаточны для ведения серьезных научных изысканий. Из этого следует, что сопоставление изученного с неизученным неверно методологически. Думаем, что эта задача будущего.