Выбранная профессия

   

  Они уже несколько лет подряд обстреливали его родной, расположившийся в цвету яблочных и грушевых деревьев поселок, где было с самого раннего детства все знакомо. Любая ложбинка или ведущая через балки и овражки к дому какого-нибудь хорошего знакомого или приятеля тропинка. И каждый этот налет: окровавленная земля и искореженные теперь расположенные на ней постройки словно оставлял какую-то постоянно свербящую незаживающую рану в сердце. Потом, после неожиданно предпринятого наступления лазутчиков, которое должно было застать обороняющих свою землю как бы врасплох, он, еще двенадцатилетний, сам, внезапно повинуясь какому-то зову сердца, прибежал, с разбега спрыгивая в него, словно ныряя с дерева, с высоты в воду, в окоп.

   «Никогда не будет ноги вашей на нашей земле!» - в который раз уже как будто бы заново решив для себя, не раздумывая, ровно, как что-нибудь само собой разумеющееся, взяв автомат тяжело раненого, лежащего тогда уже без сознания, он, как учили в школе на уроках начальной военной подготовки, куда по собственному желанию почти с первого класса ходил, сосредоточенно, но всегда быстро целясь, с каким-то переполняющим его чувством словно некоего еще самому не понятного зуда и кипения под ложечкой и в груди каждый раз плавно нажимал на спусковой крючок.

   - Ты двоих или троих ранил, но, наверное, еще не убил! – сказал ему более опытный боец, когда наступило затишье, почти что там офицер.

   А потом, когда уже несколько раз снова и снова горел его поселок, обстреливаемый чужими, он поехал поступать в суворовское училище в Пермь, потому что где-то там, наверху тогда дали добро.

   «Эти чужие со своей идеологией извращенцев, разъедающей все их прогнившее нутро, лезут к нам, исподволь «добренькие», стараясь завоевать нашу страну, чтобы внедрить, как какую-то смертельную язву, свою эту не нужную патологию ,» - думал он еще в поезде. - «Хотят ей осквернить нашу землю! И этот продажный народ, их адепт – предатель, отделившийся от Святой Руси, от России, слышащий чуждый голос...

   Бесы... Фашисты... Но вас никогда не будет на нашей освященной Богом Родине! Для этого я каждый раз буду нажимать на спусковой крючок. И освою все виды оружия! Вы никогда не будете нам диктовать свою волю! Пускай тяжело раненых, как тогда, когда я спрыгнул в окоп, чтобы не допустить вражьего наступления, с одной только жарко разгоревшейся во всем естестве мыслью: размазывать, уничтожать всех идущих на нас врагов, вас каждый раз снова уносят... замаливать грехи, пока это не поздно! А если вы опять сунетесь, то вас будет ждать смерть, давно уже вполне вами заслуженная. Вы будете стерты с лица земли! И я об этом уже как раз позабочусь. И очищенная она в еще большей красоте вновь зацветет!» - думал он, лежа на верхней полке. И стук сердца, все это время накатывающийся волнами, заглушал какой-то неровный и торопливый, и совсем, как ему казалось, негармоничный перестук колес, уносящих его далеко от оставшейся где-то там, в самых родных для него местах войны...

   «И у нас с каждым днем будет все больше самого разнообразного оружия. И вы будете тогда все сильнее, до парализующей вас целиком дрожи бояться! А раз так, значит, и поневоле уважать... Потому что к сильному и единому с Богом в Духе никто не сунется, а если и придет, то конец свой сразу у нас встретит!.. И кто с мечом к нам войдет, от него погибнет! На том стояла и стоять будет наша святая земля, которая в чуждых ей лжеучениях, как и тогда, уже тысячу лет назад, так и теперь тоже, конечно же, не нуждается!" - опять потоком нахлынули мысли, когда уже подходил, пройдя через несколько длинных вагонов, к оборудованному уже ближе к концу поезда небольшому, но аккуратному ресторану, где его ждал обед, вкусный, но он его, словно чего-то стесняясь, сначала все никак не мог одолеть, а потом, делая над собой усилие, чтобы лишний раз не смущать сопровождающих, наконец-то уже одним махом и как-то даже и незаметно для самого себя, как бы вдруг, съел.

   А ночью, много раз просыпаясь, и долго, как бы не имея от какого-то клокочущего возбуждения внутри себя сил, чтобы вновь заснуть, замечал, что кулаки иногда непроизвольно сжимались так сильно, что ногти каждый раз глубоко впивались в ладони, и он знал, что наверняка будет ими разить всех этих врагов, решивших зайти на его землю, теперь как будто бы уже находящихся в полной его власти. И не сложившим оружие прощения точно не будет, а ждет их вполне заслуженная ими как неотвратимая кара за все содеянное, настигающая метко, без всякого даже намека на него, промаха, смерть!