de omnibus dubitandum 118. 497

ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)

Глава 118.497. НИ СЛОВА, НИ ПРЯМО, НИ НАМЕКОМ…

    На пост главного военно-морского прокурора Шабловский был призван Керенским после февральской революции. Шабловский занимался адвокатурой в Риге и Прибалтийском крае, где и познакомился с Керенским. Этому личному знакомству нужно приписать столь неожиданное назначение гражданского юриста Шабловского на высший пост в военно-морском судебном ведомстве.

    Назначение его председателем Чрезвычайной следственной комиссии по делу Корнилова, делу специфически политическому, было вполне логичным. Шабловский, помимо его опыта в политических делах, пользовался еще и доверием председателя совета министров Керенского. Одновременно с Шабловским и Керенским в прибалтийских судах в качестве военного защитника выступал тогда молодой военный юрист капитан Раупах*.

*) РАУПАХ Роман Романович, фон.
20 ноября по ст. ст. (3 декабря по н. ст.) 1870 г. в Санкт-Петербурге в семье коллежского асессора Роберта-Рихарда фон Раупаха и его супруги Елизаветы-Антонии, урожденной Мейер, родился сын, нареченный при крещении в столичной Евангелическо-лютеранской церкви Святой Екатерины именами — Александр-Роберт-Карл-Рихард фон Раупах.

    Такое количество имен было вполне типично для проживавших в России католиков и протестантов, но создавало вполне объяснимые трудности в бытовых ситуациях и путаницу при официальном делопроизводстве. Одно и то же лицо могло упоминаться в документах под двумя, а то и под тремя различными именами и даже отчествами. Как правило, в таких случаях потомки иностранцев, в большинстве случаев немцы или поляки, использовали одно из тех имен, которые получали при крещении, а при поступлении на службу многие из них старались русифицировать их.
Вот и фон Раупах в различные периоды своей жизни фигурировал в документах под именами — Роман Романович либо Александр Робертович (что встречалось намного реже, но было наиболее почетно, поскольку имя Александр он носил в честь своего Августейшего крестного — Государя Императора Александра II).
Воспитанный в русской среде, чистокровный немец — Роман Романович любил шутя повторять, что, «приобретя все русские недостатки, он не приобрел русских достоинств».

    Для единственного сына в семье родители избрали военный путь, и уже в юном возрасте Роман Романович был определен во II Кадетский корпус, а затем во Второе военное (пехотное) Константиновское училище, из которого в 1890 г. он был выпущен офицером в 66-й пехотный Бутырский полк 17-й пехотной дивизии.
Сформированный в 1796 г. и расквартированный на территории Польши Бутырский полк имел боевые отличия в Наполеоновских войнах и во время Крымской войны. Служба в нем проходила у Р.Р. фон Раупаха размеренно, он хорошо характеризовался начальством, не имел взысканий и в срок производился в офицерские чины, дослужившись к 1895 г. до штабс-капитана. Но молодому офицеру хотелось большего; штабс-капитан фон Раупах решил проявить свои способности, сделав юридическую карьеру. С этой целью он поступил в одно из самых элитных и престижных военно-учебных заведений Империи — Александровскую Военно-юридическую академию в Санкт-Петербурге.

    По положению 1891 г., в Военно-юридическую академию принимались ежегодно не более 15 штатных слушателей, поэтому конкурс был довольно большой. Тем не менее, фон Раупах сумел поступить в Академию и на всю жизнь оставил самые теплые воспоминания о 3-х годах, проведенных в ней. Юридические науки, как общие, так и специальные, хорошо соотносились со складом его ума, а врожденный дар слова и неплохая начитанность развились на практических занятиях, готовивших слушателей к будущим судебным баталиям. Ограниченный набор имел большие преимущества, поскольку позволял преподавателям знать каждого слушателя в аудитории и помогать проявиться их индивидуальным способностям. В Академии в то время преподавал цвет столичной профессуры, особенно фон Раупах любил лекции известного историка профессора С.Ф. Платонова.

    В 1901 г. произведенный в чин капитана Р.Р. фон Раупах был выпущен из Александровской Военно-юридической академии, которую окончил по 1 разряду Выпускникам академии давалась льгота, после завершения учебы им предоставлялся годовой отпуск, после чего, зачисленные состоять по Военно-судному ведомству, они направлялись кандидатами на занятия военно-судебных должностей в один из военно-окружных судов.

    С 15 июня 1902 г. капитан фон Раупах стал кандидатом при Кавказском Военно-окружном суде в Тифлисе. С этого момента он влился в особую, очень узкую касту в Русской Императорской армии — военных юристов, которых отличали глубокий профессионализм и знание дела; умение отстаивать свою правоту и убеждения даже перед вышестоящими начальниками; приверженность традициям и относительная независимость. Все эти качества делали русский военный суд уважаемым органом даже со стороны либеральной и социалистической оппозиции.
В Кавказском Военно-окружном суде на кандидата была возложена роль военного защитника, которую он исполнял несколько лет подряд, вплоть до своей аттестации в феврале 1906 г., после чего получил назначение на должность помощника Военного прокурора того же суда и превратился из судебного защитника в обвинителя на судебных разбирательствах. Данный порядок существовал в военно-судебных учреждениях Российской Империи, чтобы дать возможность военному юристу пройти все должности судебного ведомства (кандидат (защитник), следователь, помощник прокурора и прокурор (обвинитель), судья) и лучше понять специфику каждого из них.

    В мае 1906 г. Р.Р. фон Раупах получил производство в чин подполковника и перевод на должность помощника Военного прокурора Виленского Военно-окружного суда. Этот перевод совпал с революционными беспорядками в Прибалтике, а все дела о государственных преступлениях рассматривали именно военно-окружные суды. Раупаху приходилось часто выезжать из Вильно в Митаву и Ригу, где проходили сессии суда. Здесь в 1907 г. Роман Романович был обвинителем на сенсационном процессе о чинах пограничной стражи, свидетелем на котором выступал известный впоследствии всей России жандармский ротмистр С. Мясоедов, и на громком суде над братьями Иосельсонами, будучи уверенным в невиновности которых, ему пришлось вступить в острый спор с Военным судьей генералом Кошелевым и генерал-губернатором Прибалтийского края бароном Меллер-Закомельским.

    Честная и принципиальная позиция, повлекшая конфликт с начальством, чуть было не стоила подполковнику фон Раупаху карьеры, но в 1908 г. он был переведен на должность судебного следователя Санкт-Петербургского Военно-окружного суда и даже награжден орденом Св. Анны 3 класса. Служба в столице всегда считалось очень престижной, но Роман Романович фон Раупах радовался этому еще и потому, что в Петербурге проживала вся его родня — мать, сестры и семейство супруги Эмилии Карловны, урожденной фон Мейер (1876-1960).

    В этот период по службе Раупаху приходилось соприкасаться с большим количеством дел о терроризме. Так на одном из них (деле эсера А. Трауберга), он познакомился с известным адвокатом А. Керенским, которому впоследствии будет суждено сыграть важную роль в его дальнейшей судьбе.

    В 1910 г. он получает очередной чин полковника, а в следующем переводится в Гельсингфорс, где также продолжает служить в должности военного следователя. В Великом Княжестве Финляндском не было отдельного Военно-окружного суда, так что Роман Романович числился при Петербургском суде, в то же самое время отсутствие начальства давало большую самостоятельность и возможность самому принимать важные решения по ведению следствия.

    Но данная ситуация вовсе не расхолодила Раупаха, добросовестно исполнявшего свои служебные обязанности, что было оценено начальством, и в 1913 г. он стал помощником прокурора Петербургского Военно-окружного суда (Военным прокурором Гельсингфорса, по должности) и кавалером ордена Св. Станислава 2-й степени.
С началом Первой мировой войны, продолжая числиться в своей должности, полковник фон Раупах отправился в составе 22-го Армейского корпуса на фронт в качестве военного прокурора. Должность эта на войне была совершенно бесполезной, поскольку все дела о воинских преступлениях рассматривались военно-полевыми судами, где защиту и обвинение осуществляли гражданские юристы, поэтому Роман Романович, чтобы заняться хоть каким-нибудь делом, увлекся фотографией. Он часто выезжал на позиции, где в роли фотографа-любителя снимал боевые действия, укрепления, окопы, быт солдат и другие проявления войны.
Пригодился талант фотографа и в разведывательных целях; так, к примеру, за удачно проведенную разведку у горы Козюва полковник фон Раупах был пожалован орденом Св. Анны 2 класса.

    Все же вскоре начальству Романа Романовича удалось признать бесполезность его пребывания на фронте, и он был отправлен обратно в Гельсингфорс. Дальнейшая служебная карьера фон Раупаха, как и большинства из трех сотен чинов его ведомства, могла быть вполне предсказуемой; через некоторое время он стал бы судьей в одном из военно-окружных судов и вышел бы в отставку в чине генерала. Но, как некогда в случае с его предком, в его судьбу вмешались события бурной российской истории.

    Грянувшая в феврале-марте 1917 г. революция закончилась падением самодержавного строя и приходом к власти в России Временного правительства. Как и всякая революция, она смела с политической арены деятелей прежнего режима и возвела на ее подмостки новых героев, которым в той или иной степени была уготована своя роль, повлиявшая на ход российской истории. Уготована она была и полковнику фон Раупаху, действия которого в ноябре 1917 г. в значительной мере определили последующие исторические события.

    В 1917 году Раупах, уже полковник, был военным следователем в Финляндии.
Февральская революция совершенно разрушила военно-судебный аппарат, была изменена подсудность, система наказаний, судебный процесс. Поэтому Раупах был без дела, часто приезжал в Петроград и здесь возобновил знакомство с Шабловским.
И когда возник вопрос о назначении членов комиссии по делу Корнилова, то Шабловский рекомендовал Керенскому Раупаха.

    Если Шабловский и Раупах были в комиссии особо доверенными — хотя и не в одинаковой степени — лицами Керенского, то двое других: полковник Украинцев, автор этой заметки, и гражданский следователь П.Л. Колоколов, были назначены по деловому признаку.

    Назначение чрезвычайной комиссии произошло в самом спешном порядке. У Шабловского не было времени на выбор еще одного члена комиссии и, он припомнил мою кандидатуру в помощники главного военно-морского прокурора и назвал меня.

    Потом выяснилась желательность иметь в составе комиссии гражданского юриста, и тогда Керенский назначил Аладьина.

    Избрание же гражданского следователя Керенский предложил Зарудному. Выбор Зарудного пал на Колоколова. Еще двух членов комиссия должна была кооптировать в свой состав по ТРЕБОВАНИЮ СМОЛЬНОГО, то есть Совета рабочих и солдатских депутатов и с согласия Керенского.

    Это были евреи меньшевики: Либер и Крохмаль.

    Мы приняли их без большого восторга, так как видели в них не столько политических единомышленников и политических друзей Керенского, сколько «ОКО» Советов, только что боровшихся с Корниловым и победивших его.

    Мы ожидали от них тенденциозного отношения к делу и боялись помех с их стороны в нашей работе. Однако очень скоро мы убедились, что оба они относятся к делу с полной объективностью и в дальнейшем и до самого конца между всеми нами существовало полное согласие, как по всем частным вопросам, так, — и это особенно важно, — в основной оценке существа дела.

    Теперь - о ЗАДАНИИ, ПОСТАВЛЕННОМ НАМ КЕРЕНСКИМ. Когда мы 30 августа очень поздно собрались в министерстве юстиции [Керенский. Зарудный, Раупах и я (Украинцев)], то никто из присутствовавших не формулировал преступления Генерала Корнилова. Оно происходило у всех нас на глазах, видимым образом выражалось в походе конного корпуса с Дикой дивизией на столицу и приобрело в многочисленных заголовках газет прочно сложившееся название: «Восстание Генерала Корнилова».

    Восстание — против кого? Совершенно очевидно, что понималось — против существующего правительства, возглавлявшегося Керенским, но ОТНЮДЬ НЕ ПРОТИВ КЕРЕНСКОГО ЛИЧНО, как это упрощенно формулируется М.В. Вишняком.

    Так нами это дело и было принято к производству, то есть как «Восстание Генерала Корнилова против правительства». Конкретно же предложение Керенского нам сводилось единственно к тому, чтобы мы по прибытии в Ставку АРЕСТОВАЛИ ГЕНЕРАЛОВ: КОРНИЛОВА, ЛУКОМСКОГО, РОМАНОВСКОГО и также всех тех старших чинов Ставки, которые имели отношение к операции движения корпуса на Петроград, и об исполнении этого предложения, а по существу — ПРИКАЗА, немедленно по телеграфу донести ему, чтобы он имел возможность довести до всеобщего сведения.

    Точное определение круга лиц, подлежащих немедленному аресту, не оставляло сомнения в том, что преступление Генерала Корнилова Керенский видел именно в движении конного корпуса на Петроград, а целью этого движения, очевидно, подозревалось (только подозревалось — по крайней мере нам об этом ничего определенного сказано не было) намерение в какой-то, пока совершенно невыясненной форме, нанести удар по правительству.

    О том, должен ли этот удар вылиться в арест всех членов правительства или же одного Керенского, в ликвидацию их или же в требование от них отказа от власти и передачи ее Генералу Корнилову, — равным образом не было сказано ни слова, ни прямо, ни намеком.

    Таким образом, наша ГЛАВНЕЙШАЯ ЗАДАЧА представлялась нам в обязанности выяснить обстоятельства, вызвавшие директиву Генерала Корнилова о движении конного корпуса на столицу и непосредственную и основную цель этого движения.

    Когда все было готово, Керенский сказал: «Сегодня день моего Ангела, и я не хотел бы ставить свою подпись под этим несчастным указом». Согласились на том, что указ будет датирован 31 августа. Таким образом, в документ большой важности был внесен без обоснованной причины легкий элемент обмана.

    Однако обмануть судьбу никому не удалось: рожденное в этот момент «наболевшее дело Корнилова» принесло много несчастий и не одному Керенскому, но ему — в первую очередь, — предчувствия его были правильны.

    В 6 часов утра того же 31 августа с экстренным поездом мы втроем [Шабловский, Раупах и я (Украинцев)] выехали в Могилев.

    В Могилеве, куда мы прибыли очень поздно вечером, мы, прежде всего, посетили генерала Алексеева в его вагоне, чтобы осведомиться, принял ли он уже командование от Генерала Корнилова, и предупредили его о том, что ему следует считаться с возможностью нашего постановления об аресте самого Генерала Корнилова и некоторых других чинов Ставки.

    Что касается передачи командования, то, по словам Алексеева, Генерал Корнилов беспрекословно подчинился приказу правительства, и передача командования произошла без каких-либо осложнений.

    К Генералу Корнилову мы прибыли уже ночью. Он по-прежнему занимал губернаторский дом.

    Принял он нас немедленно в громадном и почти пустом кабинете. Генерал, конечно, уже ждал нас, был совершенно спокоен и безукоризненно владел собой.
Мы, или точнее, Шабловский, сказали ему, что ввиду позднего времени мы хотели бы ограничиться на первый раз выслушанием от него в кратких словах объяснения по поводу известного ему события.

    И он, действительно довольно кратко, связно, логично и убедительно нарисовал нам картину, во многом хорошо нам известную: развал Армии, злостная и безответственная агитация еврейских Советов против войны и беспомощность правительства, требующего продолжения войны, но не умеющего или нежелающего защитить Армию от большевистского разложения.

    Затем Корнилов перечислил все меры, которые Главное Командование, ответственное за ведение войны, предлагало правительству в целях восстановления Армии, а также и те, которые оно принимало в тех же целях самостоятельно. И, наконец, Корнилов дошел до самого важного, буквально поразившего нас своей неожиданностью.

    Он сообщил нам о своем соглашении с Керенским в целях обеспечения порядка в столице продвинуть к Петрограду крупную войсковую группу, которая была бы в состоянии в кратчайший срок ликвидировать беспорядки, если бы таковые возникли,

    В изложении Корнилова было совершенно ясно, что очагом возможных беспорядков считались Советы (Совет рабочих и солдатских депутатов) и что под ликвидацией беспорядков понималась ликвидация именно советов, а также и то, что это так понималось не только в Ставке, НО И САМИМ КЕРЕНСКИМ.

    В доказательство этого последнего обстоятельства КОРНИЛОВ ВЫНУЛ ИЗ ПИСЬМЕННОГО СТОЛА ЛЕНТУ РАЗГОВОРА ЕГО С КЕРЕНСКИМ ПО ПРЯМОМУ ПРОВОДУ. Дату этого разговора я, к сожалению, теперь забыл.

    Мы читали эту ленту каждый про себя и, должен признаться, просто растерялись. Разговор, согласно содержанию ленты, шел именно об отправке корпуса к Петрограду с указанной выше целью, и Керенский в своих репликах этого не отрицал.

    Рассказывая о соглашении с Керенским, Корнилов не скрыл, что по вопросу о составе корпуса (Дикая дивизия) и о командовании им (генерал Крымов) между ним, Корниловым, и Керенским существовало разногласие.

    Ознакомившись с лентой, Шабловский сразу же прекратил дальнейшие объяснения Корнилова, в знак согласия кивнул головой и, когда было написано постановление об аресте, беспрекословно подписал его.