История социологии - часть истории нашего общества

Историко-социологический проект, который для краткости в последнее время обозначается как «Большой портрет», развивается без малого 20 лет. Вскоре после начала исследования одним из его краеугольных теоретико-методологических элементов стали биографии советских / российских социологов, исходно – тех, кто создавал, формировал эту науку, а позже – ученых всех поколений, участвовавших и участвующих в становлении и развитии современной социологии. Реально, это социологи, годы рождения которых заключены в интервале от начала 1920-х до 1994 гг. Старшие – участвовали в Великой Отечественной и/или активно, сознательно наблюдали и переживало все происходившее.  Младшая когорта (седьмое поколение) – дети перестройки. Таким образом, в рассказах моих собеседников о себе отражены значительная часть истории СССР и начало становления постсоветской России.


Доминирующим методом получения биографических материалов было интервью по электронной почте, процесс интервьюирования начался в 2005 году и завершился через 15 лет, в 2020 году. В итоге было проведено 218 интервью. В среднем, каждая такая беседа протекала около трех месяцев, но в некоторых случаях удавалось получить серьезный биографический рассказ за неделю-две, с другой стороны, были ситуации, когда в силу различных обстоятельств интервью заканчивалось лишь через год-два. Общий объем собранной биографической информации, полученной в процессе обычных интервью, можно оценить в 450 печ. листов. Но были еще и «необычные» по своему содержанию и объему интервью, это беседы (точнее – электронная переписка), в которых собеседник заранее соглашался на обстоятельный рассказ о прожитом; таким образом, на «выходе» оказалось девять автобиографических книг, объемом от 3-х до 20 печ. листов.


Очевидно, беседы с более двухстами представителями любой группы населения или профессиональной группы дают ценнейшую информацию о жизни этой общности и о социальной атмосфере, в которой протекала (осуществляется) их жизнедеятельность. Сказанное в полной мере относится и к социологам, но кроме того эта общность обладает уникальной спецификой, это профессионалы-обществоведы, их видение жизни страны, населения и течения собственной жизни соединяет обыденное и теоретическое, они отчетливее других понимают собственное настоящее как сегодняшний итог долгого развития общественных процессов и истории своих семьи. Более того, они владеют аппаратом соответствующего анализа и языком адекватного описания. Подчеркну тот факт, что все мои респонденты имеют высшее образование, в основном – гуманитарное, преобладающее большинство имеет докторские / кандидатское степени, звание профессора / доцента, среди них – три академика АН СССР / РАН и один – член-корреспондент. Конечно, все – люди много пишущие, они –авторы статей и книг.


Более десяти лет назад я в общих чертах так суммировал первые итоги анализа жизненных путей социологов и повествований о себе. Биография — это некий уникальный, единственный и неповторимый синтез социального, физического и биологического, это история конкретного человека и одновременно некая в чем-то уменьшенная, но где-то и увеличенная копия того периода большой истории, в котором он жил. Автобиография, являющаяся продуктом, итогом биографического интервью, — это в той или иной мере отрефлексированное описание человеком своей жизни, несколько отретушированная самофотография, автопортрет, созданный художником в определенном интерьере и при продуманной им постановке света. Можно допустить, что автобиография социолога выстроена с более глубоким пониманием специфики социального времени, в котором ему было суждено жить, чем автобиография представителя иной профессии. Другими словами, в рассказе первого более зримо присутствуют дух, специфика среды его социализации и жизнедеятельности. Опыт А. Н. Алексеева показывает, что ауторефлексия респондента-социолога всегда социологична.


По рассказам социологов, естественно, можно восстанавливать, писать историю нашей социологии, но столь же важна и актуальна другая задача – определение того, как история страны отражена, представлена в биографиях социологов, какие социально-политические и иные реалии определяли их жизнь, что формировало их гражданские установки и профессиональные воззрения [1, с. 56-57].
Уже на старте исследования в процессе интервью я просил моих собеседников по возможности подробнее рассказывать об их родительских семьях, не ограничиваться матерями и отцами, но вспоминать поколение дедушек-бабушек и более удаленное прошлое. Исходно преследовались сугубо социологические цели – представлялось новым и важным понять, нет ли в выборе профессии (социолог) тех или иных семейных традиций, скажем, давних установок на получение гуманитарного образования. Но постепенно анализ предбиографий (того, что происходило в семье социолога до его рождения) прибрел и собственно социоисторический уклон, из получаемых ответов всплывала история страны: миграционные потоки, Революция и Гражданская войны, индустриализация и коллективизация, период массовых репрессий. Выяснялось, что зачастую не социально-профессиональная организация семьи детерминировала ранние интересы будущего социолога, а пробудившийся интерес к истории своей семьи и к прошлому региона первичной социализации. Так исследование истории социологии «сомкнулось» с изучением истории страны, появилась возможность (по крайней мере, потенциальная) рассматривать динамику становления социологического сообщества на фоне важнейших социальных изменений в стране.


Долгий период фокусирования внимания на творчестве ряда социологов первых поколений и одновременное изучение схем вхождения в науку представителей новых генераций социологов позволил разглядеть одну относительно новую, пока мало обсуждаемую особенность отечественной социологической науки. Я обратил на нее внимание при работе над книгами о Б.А.Грушине и В.А. Ядове, над незаконченной рукописью о Б.М. Фирсове. Их работы 60-х – 70-х годов содержали информацию об актуальных событиях, процессах того времени. Прошли десятилетия, нет той страны, которую они изучали, многое из того времени забыто и не понятно ряду новых поколений, и их книги – остро современные в относительно недалеком прошлом – теперь читаются (или осознанно не читаются) как материалы истории. Такое же ощущение возникает при чтении книги Л.А. Гордона и Э.В. Клопова о человеке после работы, небольшой работы Ф.Э. Шереги о формировании населения в районе БАМа, фундаментальной «драматической социологии» А.Н.Алексеева и многих книг других авторов. При их просмотре возникает ощущение сходное – не тождественное – тому, которое испытываешь при просмотре социально-этнографических очерков, собранных в книге «Физиология Петербурга» или рассказов о Москве и москвичах Владимира Гиляровского.


Я не знаю, насколько регулярно и целенаправленно обращаются российские историки к результатам социологических исследований 60-х – 80-х, даже начала 90-х, годов, существуют ли у них методы, приемы прочтения и интерпретации такой информации. Но я давно обнаружил активное использование американскими историками общества и политики измерений общественного мнения, выполненных Джорджем Гэллапом в 30-х – 70-х годах прошлого века. Но следует отметить, что он – журналист и психолог по базовому образованию и представитель десятого поколения американцев – чувствовал ход истории и, когда многие только задумывались о природе общественного мнения, он начал фиксировать его динамику. Он понимал, что сегодняшнее очень скоро становится частью истории. В течение многих десятилетий материалы опросов, проводившихся под руководством Гэллапа, находились в центре внимания журналистов и политической элиты многих стран. Ведущие политики и политические обозреватели стремились обсудить с ним отношение людей к волновавшим их проблемам. Но он не был бесстрастным аналитиком, лишь выявлявшим и фиксировавшим структуру мнений своих современников.


Исследователь рынка и историк маркетинга профессор Пол Сипионе (Paul Scipione), знавший Гэллапа и считавший себя его учеником третьего поколения, уже в начале 1980-х видел в опросах Гэллапа много больше, чем моментальную фотографию. За три года до смерти Гэллапа Сипионе сказал ему: «На самом деле вы не только исследователь, но и историк». Гэллап ответил: «Прежде всего, я – репортер. Я описываю, что американские граждане думают и чувствуют». В моем понимании, гэллаповское «Прежде всего» означает, что в получаемой информации он видел не «однодневку», а точку на траектории длительной истории.


Осознание современными американскими аналитиками общественного мнения ценности длинных рядов наблюдений четко выражено в мечтательно-грустном замечании Ф. Ньюпорта и К. Джозефа, сделанном во время президентской кампании 2004 года: «К сожалению, у нас нет рейтингов, показывающих, как население оценивает действия президента в большинстве ситуаций, связанных с его участием в новой избирательной кампании. Как было бы чудесно знать рейтинг одобрения Джорджа Вашингтона, когда он боролся за переизбрание в 1792 году, или Джона Адамса, когда он проиграл Томасу Джефферсону в 1800 году, или Авраама Линкольна в 1864-м, или Герберта Гувера в 1932 году, когда он был побежден Рузвельтом! Но у нас нет таких данных». Однако у американских исследователей есть возможность достаточно быстро найти данные об отношении американцев практически ко всему, что происходило в США, начиная 1935 года, когда в стране начались научные опросы общественного мнения. Так, в 1989 году увидел свет фундаментальный справочник “Trends In Public Opinion. A Compendium of Survey Data,” в котором представлены данные о трендах большого числа политических, социальных, религиозных и других установок. Классикой обсуждаемого направления социологии стала статья Newport F., Moor D.W. and Saad L. Long-Term Gallup Poll Trends: A Portrait of American Public Opinion Through the Century (1999), в ней кратко прослежена 65-летняя история жизни индикаторов, рожденных Гэллапом и до сих пор используемых его последователями. В приведенных в статье графиках легко читается динамика отношения американцев к важнейшим проблемам страны, изменение образа президента США, подвижность в понимании роли религии и в целом – многие перемены в сознании населения. Все это при совмещении с изменением структуры населения страны и привязке к важнейшим событиям в политической и экономической жизни общества дает многомерное описание американской истории.


В российской социологической практике в принципе не может быть столь долгих рядов наблюдений социальных, политических, экономических и прочее процессов, хотя, Левада Центр, ФОМ, ВЦИОМ и ряд региональных социологических центров обладают 25-30-ти летними траекториями изменчивости мнений. В работах последних лет М.К.Горшкова и Ф.Э.Шереги отражены многие события, преобразования, происходившие и происходящие в отечественном образовании.


Изучая историю российской социологии как функцию истории страны и как базу для исследования современной истории России, нельзя не отметить важный вклад в оба эти направления Б.А. Грушина. В конце 1990-х годов им был начат проект «Четыре жизни России в зеркале общественного мнения», предусматривавший обобщение результатов более чем 250 исследований, проведенных им на протяжении четырех десятилетий и касающихся практически всех сфер жизни советского/российского общества в эпохи Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина. Грушин исходил из того, что его многолетние наблюдения за различными проявлениями общественного сознания россиян помогут ему дойти до сути перестроечных и более поздних «социотрясений» Грушиным был теоретически обоснован и реализован приём «бережной» интерпретации данных много десятилетней давности. В его анализе ему удалось сохранить дух прошлого, т. е. того времени, когда данные были собраны, и одновременно передать то, что произошло в массовом сознании населения (и в личном сознании автора) в течение последующих десятилетий. Другими словами, в опубликованных материалах Грушин предстаёт не только «летописцем» событий 30-ти — 40-ка летней давности, но социологом, пытающимся дойти до корней современной российской ментальности. Сделанное Грушиным здесь выходит далеко за пределы области изучения общественного мнения, это о власти и населении, о нашем уме и близорукости, о переживаниях и радостях. Пройдут годы, и стремление учёных узнать, о чём и что думали советские люди в эпоху Хрущёва и Брежнева, однозначно приведёт их к Грушину.


Многие особенности проводимого историко-социологического исследования проступали на разных этапах работы, но тот факт, что история социологии – не только история науки, но и часть истории страны, начал заявлять о себе, когда количество проведенных с социологами интервью стало «большим», скажем – более 150. Стали слышны не просто голоса, жизненные истории отдельных ученых или небольших групп, а зазвучал голос социологического сообщества, другими словами – социологический хор.


1. Докторов Б.З. Современная российская социология: История в биографиях и биографии в истории — СПб. : Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013.