Глыбища дневниковая

У меня нет вопроса, зачем это написано, любой мыслящий человек имеет право и охоту размышлять сам с собою, хоть раздваиваясь на голоса, хоть дробясь в дневниках и письмах, завираясь в стихах и… Любой.
Меня мучает вопрос, зачем это опубликовано? Кажется, ведет меня по этим серым толстым томам исключительно читательское упрямство. Но нет. Отброшу – и опять возвращаюсь  даже без закладок, с любого места, уже прочитанного или нового, - не отпускает.
Писано в хронологической подробности, день за днем и в этом особый ритм, писательское упрямство. Потом я улавливаю, что некоторые случайные детали, спустя неделю или месяц, автор разворачивает, домысливает, что-то добавляет, они из случайных становятся важными, существенными.

Нет! Я категорически протестую! Ведь уже в те годы о революционной ломке писали современники, писали рассказы, повести, романы, под многозначительными и говорящими названиями: «Окаянные дни», «Хождение по мукам», «Россия кровью умытая», «Собачье сердце», что-то было опубликовано тогда же, что-то годы и десятилетия спустя. И это были гениальные произведения, в которых страшная и великая фактура огненного времени была художественно организована, осмыслена, авторская позиция ярко выражена.
Была, наконец, «Пирамида» Леонова, в которой эта правда времени философски поднята и окристаллизована до…читательской недоступности.

Более того, после современников, после всего этого свидетельского осмысления великой октябрьской революции, которая то ли вывих в истории человеческой цивилизации, то ли преждевременные роды, обернувшиеся выкидышем, прозаики и поэты продолжают пристально вглядываться в события столетней давности.

Вспомним произведения Яхиной, Водолазкина, и, наконец, прекрасный роман «Обитель» Захара Прилепина.

Не отпускает!
Но одно дело стихи Маяковского, «Жизнь Клима Самгина» Горького, «Белая гвардия» Булгакова, Багрицкий, Тихонов, Бунин и Зайцев, это все же художественные вещи самого высокого полета, не только с авторским свидетельством, но и с гениальным воплощением, отлито в металле. И совсем другое – вот эти торопливые сумбурные заметки автора, который у меня и в любимых, почитаемых никогда не числился.

Однако – не отпускает! И чем дольше и глубже погружаюсь я в это чтение, тем явственней проступает в этом сумбуре …организующее начало.

Позволю себе смешное отступление, без которого не могу обойтись. Любители современной поэзии – модернизма, постмодернизма, интегральных опусов – гордятся своей особой продвинутостью, высоким полетом там, за облаками, отсутствием явного ритма, игрой рифмами без всякой последовательности. Господа, вы в этом не открываете америки, Пришвин превзошел вас многократно своими дневниками.

Сквозной музыкальной нотой у него проходят фенологические наблюдения: то снег с морозцем, то туман сырой, то зорька с солнышком. Многоголосая толпа корчится и вопит о голоде и холоде, высокие философствования перебиты радостью от того, что удалось выменять башмаки на муку, и вдруг – о любовном свидании и его то ли несвоевременности, то ли о покоряющей вневременности любви…

Благодаря своему читательскому упрямству, я наконец начинаю чувствовать и некую организацию жизненного, навалом прущего материала – он невольно подчиняется личностному штурвалу Пришвина. Да-да, именно о сверх значимой ценности Личности во всех этих исторических пертурбациях больше всего печется Автор дневников.
Всё сломано, искорежено, все заповеди нарушены и совсем не очевидно, что восторжествует какой-то новый и более справедливый порядок, а человек горюет, что его Alter ego подвергается насилию. Он готов потерять имение, собственность, да хоть самое жизнь, но поступиться своим Я – категорически не желает.

Может показаться странным, но при этом герои и безымянные, и именитые, с которыми Пришвин полемизирует или соглашается, непрерывно пекутся – а как там европейцы, немцы, французы и прочие наши «учителя», одобряют происходящее или всё это русское варварство и сумасшествие постараются общими усилиями стереть? Ждать от них спасения от этой революции или самим с нею покончить? Или в ней есть нечто …библейское? Братство, равенство, независимость от собственности…

Непрерывный поток сознания, который, разумеется, очень сильно отличается от жестко организованной прозы «Пирамиды», но я начинаю понимать, что вот этот бурлящий изменчивый поток со всеми его извивами, отклонениями, повторами и рефреном повторяющимися снегопадами, дождями, цветениями, полон особой художественной красоты. Он меня смутил, настроил на размышление, и вопрос «так Пришвин за советскую власть – или против?» мне уже не кажется важным.
Впервые (без отношения к этой конкретной революции!) я озадачилась отношением Государства к Личности с точки зрения её, последней, сохранности и уникальности.

КАК из этого сумбура и безумия корчащейся в муках невозможного (на грани смерти!) бытования толпы вдруг определяется стержень порядка? КТО может быть уверен, что это новое государство, пришедшее на смену развалившемуся, будет лучше, справедливее, крепче против внешних вызовов? И как с ним смирится озабоченная переменами Личность?
(Вот бы иметь нам дневники Ленина или Сталина, чтобы калькой соотнести с Пришвиным, статьи - ведь это совсем не то! Они результат предвидели?)

Это мы сейчас знаем, что довольно скоро заработали активно новые социальные лифты, проведена была не только индустриализация, но и состоялась всеобщая грамотность, намного раньше европеек получили все права русские женщины, про которых свой же поэт совсем недавно сказал «не дело между бабами счастливую искать»!
Это мы сейчас констатируем, что именно в это сумасшедшее время фейерверком вспыхнули и засияли художники авангарда, необыкновенно разнообразны были поэтические дарования, музыкальные, а тогда, находясь непосредственно в той огненной купели, Блок и Пришвин спорили до полного расхождения позиций о роли интеллигенции в революции, вина её в том или заслуга… Сомнительная или оправданная…

Увлеченно погружаясь в дневники, я время от времени обращаюсь и к собранию сочинений Пришвина, открываю для себя нечто парадоксальное: насколько неукротим, полон жизненной правды и ошеломляющей эксклюзивности в личностных подробностях дневник, настолько же выглажены, зализаны и искусственны его произведения. Он так свою «Осудареву дорогу» и назовет: роман-сказка.  А «Жень-шень», который сам Михаил Михайлович очень любил и ценил чуть ли не выше всего в своем творчестве, похож на красивый очерк о единстве человеческой и природной сущностей. Вот в художественном творчестве Пришвина нет драматургии, безысходности, боли и крика при родах, когда рождается вдруг и читательская сопричастность.

Впрочем, я могу ошибаться и никому своих впечатлений не навязываю. Я осознала, что мы с сыном совсем не зря купили эту …поленницу Пришвинских томов, я одолела лишь маленькую толику из этой сокровищницы и в который раз себе сказала: Не спеши приговаривать, переваривай постепенно, иной раз даже не важно, что будет в сухом остатке. Гораздо важнее, что происходит с тобой в процессе чтения.