Фризман Л. о Пушкине и пушкинистах В кругах литера

(из серии Конспекты пушкинистики - пособия монаху вне Сети)

Ув. мстинский отшельник! Я выловил в сети (кажется в мюнхенской биб-ке Imwerden) pdf-книгу мемуаров боратыноведа и пушкиниста  Леонида Фризмана  В кругах литературоведов (2007) и сделал из нее выписки
текстов с  сюжетами о Пушкине и пушкинистов, чтоб облегчить твое рытье и не насиловать канал передачи данных:

В начале марта 1962 года я получил письмо от А. Т. Твардовского.  Этому  предшествовало  его  выступление  на  торжественном  заседании  в  Большом  театре  со  «Словом  о  Пушкине»,  где он,  в  частности,  сказал:  «Разве  ограничивается  идейно-художественное содержание и значение одного из самых известных произведений  политической  лирики  Пушкина  “Клеветникам  России” тем, что непосредственный повод его —  Польское восстание 1830–1831  годов?» 1 .  Эти  слова  задели  меня  за  живое.  Я  давно был убежден, что стихи «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина» толкуются у нас искаженно и предвзято, что мы боимся  «обидеть»  Пушкина,  вскрыв  их  конкретно-исторический смысл и звучание, которое они имели в свое время. И вот Твардовский отделяет идейно-художественное содержание и значение этих стихов от их непосредственного повода! Может быть, это открывает возможность сказать правду о нем, о поводе?

Я написал тогда статью на крамольную тему «Пушкин и Польское восстание 1830–1831 гг.», где пересматривался господствующий в советское время взгляд на трактовку этих событий в стихах
«Клеветникам  России»  и  «Бородинская  годовщина».  Опубликовать ее в тех условиях не решился никто (она увидела свет через тридцать лет после своего создания в пору так называемой гласности)

Как-то в застольной беседе я передал ему слова Г. М. Фридлендера, что сотрудники Пушкинского Дома делятся на две категории: старые зубры и молодые карьеристы. Реакция Вадима (Вацуро) была мгновенной: «Он забыл третью категорию —  старые карьеристы». В другом разговоре я поделился с ним своим мнением о непорядочном, на мой взгляд, поведении В. С. Непомнящего. Тот же беспощадный
взгляд —  и выстрел: «Это он непомнящий. А мы кое-что помним».

Как  правило,  у  крупных  литературоведов,  тех,  кого  мы  считаем классиками  науки,  в  центре  внимания  бывает  великий  писатель, главный предмет научных пристрастий. У Б. В. Томашевского это Пушкин, у Г. А. Гуковского тоже Пушкин, к которому перед самой смертью добавился Гоголь, у Б. М. Эйхенбаума через всю творческую  биографию  проходят  Лермонтов  и  Лев  Толстой,  И. Л. Волгин посвятил свою жизнь Достоевскому… Перечень можно продолжить. Вацуро писал и о Пушкине, и о Лермонтове (да еще как!),
но его всегда тянуло к писателям безвестным, к фигурам второго и третьего ряда.

Вы  мне  покажите  человека,  который был бы способен так долго, настойчиво и страстно воскрешать об-
раз Софьи Дмитриевны Пономаревой. Какое там место в истории литературы занимает эта дама? А Вацуро накопал о ней материала на фундаментальную монографию объемом более 400 страниц —  «С.Д.П.  Из  истории  литературного  быта  пушкинской  поры».  Он не  дожил  до  выхода  пятого  тома  словаря  «Русские  писатели», но статья, помещенная в нем о Пономаревой, подписана: «По материалам В. Э. Вацуро».

С 1991-го по 1999-й каждые два года проходили Международные  пушкинские  конференции  —   некие  всемирные  съезды  пушкинистов.  Проводились  они  в  местах,  связанных  с  биографией Пушкина: в Михайловском, в Твери, в Одессе, в Нижнем Новгороде и, наконец, в Москве.

В кругу пушкинистов:

Юрий Михайлович Лотман отметил нашу первую встречу бесценным подарком —  «Пушкинским сборником», где была напечатана его статья «Идейная структура “Капитанской дочки”», которую я считаю и его шедевром, и одной из жемчужин пушкиноведения;

Вернусь к воспоминаниям о псковской конференции. Из доклада Мейлаха я узнал о предстоящем выходе книги «Пушкин. Итоги и проблемы изучения», ставшей вехой в истории пушкиноведения, из доклада Чичерина —  об очертаниях его будущей прославленной монографии  «Возникновение  романа-эпопеи».  Пленила  меня  —  и, думаю, не меня одного —  тогда совсем юная, обаятельная и кокетливая  Лариса  Ильинична  Вольперт.  В  своем  докладе  она  выявила  связи  пушкинской  «Гавриилиады»  с  антирелигиозными поэмами Парни «Война богов», «Потерянный рай» и «Галантность Библии». Игривая, несколько озорная тональность этого доклада дополнялась  ее  собственным  обликом.

На фоне той девальвации ученых степеней (которая проявилась и в том, что в Пушкинском Доме, имевшем такую высокую репутацию, большая группа кандидатов и докторов вообще не является учеными) Вашу работу просто можно назвать образцовой (Е.А. Маймин)
Дмитрий Дмитриевич Благой вошел в мой мир и занял в нем прочное место еще в студенческие годы. С тех пор стоят на моих книжных  полках  «Социология  творчества  Пушкина»  и  «Три века».  Историю  русской  литературы  XVIII  века  сдавал  по  его учебнику, а дверь в мир Пушкина приоткрывал по монографиям Благого и Томашевского.

Не могу обойти молчанием один не просто странный, но, по мне, прямо-таки необъяснимый эпизод биографии Благого. На его даче на самом видном месте красовался большой плакат, вывешенный,
я думаю, Бертой Яковлевной: «НИГДЕ КРОМЕ, КАК В ТРЕТЬЕМ ТОМЕ». Это было строгое указание ее мужу не заниматься ничем, кроме завершения «Творческого пути Пушкина». Считалось общеизвестным, что Благой только и занят тем, что пишет этот третий  том  денно  и  нощно. И вот Благого не стало. Его смерть была неожиданной для окружающих. 14 февраля 1984 г он лег спать и не проснулся. А вскоре распространился странный слух —  что рукопись третьего тома исчезла.

28 мая 1975 года он писал: «Ваше отношение к моей “элегической” статье и тронуло меня, и порадовало, тем более что это кусочек моего третьего тома (из раздела “На подступах к «Евгению Онегину»”), и в таком виде я не придавал ей особого значения и даже, получив недавно оттиски, не очень спешил посылать ее в Вашу русскую “Элегиаку”. Сейчас (тоже со страшным запозданием) получил оттиски еще трех моих статей (две первые —  начатки моего цикла “Пушкин в развитии мировой литературы” —  всего их будет, видимо, шесть —  это, конечно, не третий том, но написаны именно для него, и сюда же идущую статью “Читал ли Пушкин «Фауста» Гёте”)».

Сейчас, когда, по пушкинскому слову, «мы близимся к началу своему», не могу не отдавать себе отчет в том, как я обязан людям

Хотел  бы  поделиться  воспоминаниями  о  двух  постановках «Горя от ума». Первую из них осуществил Г. Товстоногов в ленинградском БДТ (в те времена —  имени А. М. Горького). Скандалы начались с премьеры. Дело в том, что перед началом  спектакля  над  сценой  высвечивался  эпиграф  —   слова Пушкина:  «Чорт  догадал  меня  родиться  в  России  с  умом  и  талантом!». Разумеется, на режиссера посыпались патриотические упреки, какой-то передовой рабочий опубликовал по этому поводу возмущенное письмо в газете «Советская культура». А респектабельный  рецензент  журнала  «Театральная  жизнь»  читал
постановщику  такие  поучительные  нотации:  «Странно  избран эпиграф  к  спектаклю  <…>  Эти  горькие  и  несправедливые  слова, вырвавшиеся у Пушкина в минуту гнева и отчаяния, конечно, говорят о трагедии лучших умов России той эпохи. Но выхваченные из исторического контекста и помещенные над порталом
сцены как некий современный лозунг, они приобретают политически ложное звучание»

В  очередной  раз  выявился  тоталитарный  характер  советской власти, норовившей навязывать свои догмы и шаблоны во всех сферах духовной жизни, включая и историю литературы. Обозначался круг вещей, касаться которых было не принято: религиозность Гоголя, компромисс Пушкина с самодержавием, неприязнь Достоевского к социалистам и т. п.

обширное  исследование  Рейсера о «Повестях Белкина» —  единственный в его творческой биографии вклад в пушкиноведение.

самой трудной в биографии Скатова была его книга о Пушкине. Никто другой, а именно он назвал книгу о Пушкине «Русский гений». Потому что это его Пушкин,  его  восприятие  Пушкина.  Нерусский  Пушкин  был  бы  ему чужд, скажем мягче: не так близок. И к Страхову, как и к Некрасову, Скатова привела их русскость

словечко «Борьба Пушкина…», которое я расцениваю как советизм

На просьбу назвать великих поэтов ХIХ века каждый назовет  Пушкина,  Лермонтова.  Некрасова,  но  вряд  ли  кто-то  назовет Крылова. Между тем Крылов по своей популярности превосходил любого поэта ХIХ века, включая Пушкина. И у Николая I были основания считать его самым великим поэтом своего царствования. Выражения «демьянова уха», «а ларчик просто открывался», «сильнее кошки зверя нет», «воз и ныне там», «хоть видит око, да зуб неймет» знают даже те, кто в жизни не прочел ни одной книги и понятия не имеет, кто автор приведенных строк. Почему же мы замалчиваем тот факт, что Высоцкий, которого слушали и любили и академики, и дворники, и утонченные интеллектуалы, и спившиеся бедолаги, превосходил по своей популярности Ахматову, Пастернака, Мандельштама, Бродского и еще многих, кого мы относим к крупнейшим поэтам ХХ века?

“Русская речь  как  бы  сама,  естественно,  непроизвольно,  без  усилий  вылилась в строгую и музыкальную ритмическую форму! Но на самом деле это совершило несравненное искусство Пушкина”.

Конечно, с Дружниковым можно спорить. Человек эмоциональный и даже страстный, он способен на преувеличение и за острение, но если уж спорить, то так, как это делает Лев Аннинский, написавший послесловие к сборнику полемических эссе Дружникова «Дуэль с пушкинистами» и взявший на себя роль секунданта в этой дуэли. В конце его статьи есть такие слова: «…в пушкинистике всегда должно  быть  место  Дружникову,  который  будет  звать  пушкинистов к барьеру. А они —  его»

 Пушкин говорит: «Это у Онегина была не любовь, а игра в любовь».

«А разве может человек основывать свое счастье на несчастье другого», —  определяет Достоевский  основной вопрос романа Пушкина.

«Купил я в Вашем магазине Достоевского, —  пишет Чехов Суворину, —  и теперь читаю. Хорошо, но очень уж длинно и нескромно. Много претензий». Ничего не дающая для понимания Достоевского, эта оценка открывает нам Чехова. Критикуя (пусть и несправедливо) чужое, Чехов отстаивает свое, обосновывает собственные творческие  принципы.  «Длинному»  противопоставляется  краткость, нескромности —  сдержанность, претензиям —  безыскусность.