На свободу

        «хроники ржавой империи»


    После «информационной баланды» с запахом тухлятины, в камере наступило затишье. Сокамерники лежали на худых матрасах и задумчиво переваривали не всегда свежие, но всегда полезные для благонадежности угощения. Фальшивую кашу из слов про гниющий запад, жидкие тефтели из дутых побед с привкусом протухшего хорька и густой духовный кисель настоянный на березовом соке.
    - Чертовы несъедобные вести, - Сухой сплюнул с отвращением в парашу. – Кормят всякой гадостью и надеются, что мы от патриотизма поправимся. Меня только родной кисель на ногах держит.
    - А меня уже ничего не держит, - заявил Иваныч, что лежал на соседних нарах. – Даже их вонючий кисель вызывает лишь запоры. Но ничего, завтра на свободу. Там и откормлюсь грудным молоком.
    - Ты какую свободу выбрал? – поинтересовался Сухой, возвращаясь на матрас. – Окопную или тыловую?
    - Конечно тыловую, - уверено сообщил сокамерник. – Хочу пососать сиську жены участкового, помочиться стоя на горе в сторону заката и вбить лом в глотку соседа. Он у меня супругу увел.
    - А мне окопная свобода по душе. Говорят, жарко там и платят достойно. Плюс узаконенный беспредел и трофейная вседозволенность. Хочешь -  золото с трупов снимай, хочешь -  стреляй, когда вздумается.
    - А еще собой пули лови и под каждый приказ ложись как казарменная шлюха, - фыркнул презрительно Иваныч. - Нет, меня такой свободой не купишь.

     Сухой хотел было возразить сокамернику. Напомнить ему о бескорыстной любви к родине, в которую он сам не верил, о священном долге и о своем прадеде, что по слухам ходил на танк в лобовую. Даже пожелал рассказать поучительную притчу из жизни главнокомандующего – их заставляли учить наизусть в библиотеке строгого режима, но тут в камеру вошел начальник тюрьмы Котов. У начальника была давняя привычка - лично провожать всех заключенных на свободу. В одной руке Котов держал переносной холодильник, в другой – огромный кухонный нож. 
    - Традиции уважаете? – спросил он строго.
    - Уважаем, - ответили хором сокамерники.
    - Тогда перед выходом на волю каждый должен оставить тюрьме частичку себя на память, - Котов протянул нож Сухому.
    - А ты начальник собой уже поделился? – Сухой с осторожностью проверил нож на остроту.
    - Конечно, - кивнул Котов. - Я тюрьме душу свою оставил. В ее объятия жизнь, можно сказать, положил. Так что совесть моя чиста.
    - А холодильник зачем?
    - Чтобы память о вас дольше хранилась.
    Сухой еще раз проверил острие кухонного инструмента и наконец решился:
     - Оставляю на память свое умение слушать, не перебивая начальство. Если честно, оно мне уже осточертело.
     С этими словами, он ловко отрезал себе правое ухо и бросил его в подставленный холодильник. Ухо приземлилась на дно с глухим звуком. Котов одобрительно покачал головой.
    Подошла очередь Иваныча. Он взял молча нож, закусил воротник робы и с вымученным хрипом отсек себе средний палец. Удовлетворенный соблюдением традиций начальник тюрьмы направился к выходу, но на пороге остановился. Повернулся к сокамерникам и как бы между прочим сообщил:
    - Недавно тыловую свободу отменили. Так что не надейтесь. Теперь только в окопы – головы оставлять. А кто откажется пойдет на новый срок за дезертирство.

    Уже поздно вечером, в темноте после отбоя, Сухой, лежа на своем матрасе чесал татуировку Божьей Матери с огнеметом вместо младенца. Его рана под бинтами кровоточила, а в голове роились проклятия в адрес всех традиций на свете. Вскоре рука Сухого добралась до живота и почесала татуировку кубика рубика на курьих ножках.
    - А ты знаешь, что Гарик из соседней камеры на память тюрьме оставил? – спросил он.
    - Знаю, - ответил неохотно Иваныч. – Своего сокамерника. По частям.
    - Если честно, я тоже одно время думал, что ты меня порежешь, - Сухой напоследок похлопал себя по рогу изобилия, нарисованному ниже пояса и зевнул.
    - Кому суждена пуля в спину, от ножа не сдохнет.
    Иваныч повернулся лицом к стене, заявляя, что разговор закончен. Посмотрел с щемящей тоской на трещины в штукатурке, вспомнил аппетитную грудь жены участкового и стал замышлять побег из окопной свободы.