23 марта 1941 года
Берлин, Германская империя
Оберштурмбанфюрер СС и криминальдиректор гестапо Михаил Евдокимович Колокольцев проснулся в прескверном расположении духа. Ибо он вдруг понял, что внутри его любимой – действительно любимой – женщины, с которой он уже был вместе (на была, по сути, его гражданской женой) почти десять лет, со дня на день сформируется критическая масса такой ярости, ненависти и прочего негатива, что, взорвавшись, не только неизвестное количество её… ближних (по обе стороны бараков), но и её саму.
Он не особо верил в чудодейственную силу молитвы, но, поскольку сам не имел ни малейшего представления о том, как вытащить СС-Хельферин Ирму Бауэр из ада Равенсбрюка (а это был Ад и для заключённых, и для надзирательниц – просто разный Ад) и извлечь из её души детонаторы – не говоря уже о взрывчатке, обратился к Богоматери (к кому же ещё) с просьбой срочно решить эту в прямом смысле экзистенциальную проблему.
Его молитвы были услышаны самым неожиданными ушами. Он ещё не успел окончательно проснуться, как его чуть ли не к потолку подбросил омерзительный (почти фронтовой) грохот служебного телефона. В смысле, его второго домашнего телефона, установленного исключительно для связи с его работодателями.
Колокольцев протянул руку (аппарат был установлен на столике рядом с кроватью), снял трубку.
«Оберштурмбанфюрер Таубе слушает»
«Криминальдиректор Таубе» – поправил его необычно высокий для мужчины голос на другом конце провода. «Ибо сегодня тебе предстоит работа по линии гестапо».
«Слушаю Вас, группенфюрер». Его собеседником был шеф РСХА Рейнгард Гейдрих. Который принципиально игнорировал нацистское приветствие, ибо считал, что верность фюреру нужно доказывать конкретными результатами работы, а не славословиями. Результаты были впечатляющими, поэтому ему это сходило с рук.
«Служебная машина за тобой выехала» – сообщил Гейдрих. «Через час жду у себя в кабинете…»
И неожиданно добавил: «Вместе с несравненной фройляйн Бауэр. Форма одежды гражданская…»
Ирма восприняла приглашение Гейдриха на удивление спокойно. У неё было вообще довольно необычное отношение к начальству – включая самое высокое. Эгалитарное.
С одной стороны, чисто теоретически в этом не было ничего удивительного – СС были настолько эгалитарной организацией, что обращение «герр» («господин») было строжайше запрещено. Даже к Гиммлеру обращались строго по званию/должности: «рейхсфюрер».
Однако в реальности определённый пиетет перед званием (особенно генеральским) и должностью (особенно в системе РСХА) всё же присутствовал. Даже среди мужчин. А уж женщинам, положение которых в Третьем рейхе было официально подчинённым, эгалитарное поведение не полагалось совсем.
Но одно дело женщины вообще – и совсем другое охранницы концлагерей. Эти фурии смотрели на своё начальство мужского пола не то что как на равных, а часто вообще сверху вниз. Ибо были манипуляторшами настолько эффективными и умелыми, что и доктор Геббельс позавидовал бы.
А фройляйн Бауэр была манипулятором выдающимся даже на этом – весьма впечаляющем – фоне. Поэтому для неё Гейдрих был всего лишь очередным (хотя и весьма лакомым) объектом для манипулирования. И не более.
Кабинет шефа РСХА был одновременно и спартанским и впечатляющим – ещё одно «сочетание несочетаемого». Впрочем, у воспитанного в музыкальной семье Гейдриха было всё в порядке не только с музыкальным вкусом, но и со вкусом вообще.
Войдя в кабинет (секретарь Гейдриха провёл их к шефу вне всякой очереди – видимо дело было исключительной важности), Ирма энергично, но с достоинством вскинула вверх правую руку в нацистском приветствии:
«Хайль Гитлер!»
Гейдрих на это не отреагировал никак. Ибо с подчинёнными принципиально игнорировал нацистское приветствие, поскольку считал, что верность фюреру нужно доказывать конкретными результатами работы, а не славословиями. Результаты были впечатляющими, поэтому ему это сходило с рук.
Колокольцев об этом знал уже давно, поэтому просто кивнул шефу. Который молча указал на два кресла перед своим внушительного размера письменным столом.
Дождавшись, пока Колокольцев и Ирма устроятся в неожиданно удобных, хотя и до невозможности официальных, креслах, Гейдрих откинулся назад и поднял со стола довольно толстенькую папку. Взвесил в тонкой ладони музыканта, после чего проинформировал:
«Это Ваше досье, фройляйн Бауэр. Я его изучил досконально, но так и не понял до конца, что же мне с Вами делать…»
Глубоко вздохнул и продолжил:
«С одной стороны, ваша эффективность в области перевоспитания контингента концлагерей выше всяких похвал…»
Нацисткие концлагеря изначально проектировались именно как перевоспитательные («мозгоисправительные») заведения. Из коммуниста, социалиста… да и вообще любого политического и идеологического противника нацистов на входе на выходе должен был получаться преданнейший и убеждённейший национал-социалист.
Что обычно и происходило в среднем недели через три. С помощью чудовищного физического и психологического террора – и не менее чудовищного «промывания мозгов» оголтелой нацистской пропагандой.
Второе Ирму не интересовало вообще, ибо она была на удивление аполитична. Колокольцев не сомневался, что в сталинском СССР она ровно с тем же усердием и эффективностью обрабатывала бы врагов советской власти, да и ей подобных особ он в ОГПУ и НКВД видывал немало. А в области первого она была даже не мастером. А гросс-мастером. Гроссмейстером.
«… с другой же» – невозмутимо продолжал Гейдрих, «ещё немного, и Ваше лагерное начальство – не говоря уже о коллегах – начнёт стреляться в промышленных количествах. Не выдержав Ваших эскапад…»
Колокольцев внимательно посмотрел на Ирму. Она выслушивала свой «высочайшее начальство» (выше были только Гиммлер, фюрер и – чисто теоретически – Герман Геринг) совершенно спокойно. Явно воспринимая услышанное только и исключительно как комплимент.
«Разумеется» – продолжал группенфюрер, «этого я позволить не могу – у меня и так людей не хватает хронически…»
Что было чистейшей правдой – причём с началом войны повсеместно.
«К счастью» – улыбнулся Гейдрих, «причём к счастью для всех здесь присутствующих и не только…»
Он сделал театральнейшую паузу (группенфюрер обожал представления) и продолжил:
«Внимательно изучив Ваше досье, я обнаружил у Вас несомненный талант, который ваше начальство – причём всё без исключения – явно проглядело. Иначе этот разговор у Вас состоялся бы много раньше – и не со мной, а с бригадефюрером Мюллером…»
С сентября 1939 года (после создания РСХА) Генрих Мюллер сменил Гейдриха на должности шефа гестапо (Гейдрих ушёл на повышение, возглавив всё РСХА в целом).
Ирма удивлённо уставилась на шефа РСХА. Такого поворота она явно не ожидала. Тот всё столь же невозмутимо продолжал:
«Согласно Вашему личному делу, Вы обнаружили выдающиеся способности к оперативно-розыскной работе. Раскрыв практически в одиночку ряд серьёзных преступлений в системе концлагерей…»
СС-Кригсхельферин кивнула: «Было дело»
«Поэтому» – Гейдрих театрально развёл руками, «я перевожу Вас на работу в гестапо. На должность детектива с присвоением звания криминаль-обер-секретаря…»
Колокольцева это впечатлило неслабо. Ибо сие звание в табели о рангах гестапо соответствовало званию унтерштурмфюрера – лейтенанта СС. То есть, офицерскому званию.
Хотя по жёстким патриархальным законам Третьего рейха Ирма (как и любая женщина) состоять в СС не имела права, де-факто она с сегодняшнего дня становилась офицером СС. Ибо гестапо, хоть и была государственной, а не партийной тайной полицией (и потому организацией гражданской), организационно входила в состав СС.
Ирма просто потеряла дар речи. Судя по всему, она ожидала чего угодно, но только не такого поворота в своей карьере. Который был хоть и редкостью, но не из области фантастики.
Ибо гестапо – вопреки распространённому заблуждению – была по сути самой обычной полицейской структурой, которую вот уже полтора года как возглавляыл профессиональный до мозго костей полицейский – Генрих Мюллер.
Которому, как и Ирме Бауэр, было глубоко всё равно, кого ловить – хоть красных, хоть коричневых, хоть чёрных, хоть зелёных. По причине абсолютной аполитичности, которой (опять же вопреки распространённому заблуждению) отличались практически все детективы гестапо – нормальные полицейские и в подавляющем большинстве ни разу не нацисты.
А поскольку с некоторыми видами оперативно-розыскной работы (причём не только с теми, где дело касалось женщин), женщины справлялись гораздо лучше мужчин, то прагматичный Гейдрих ещё в свою бытность шефом гестапо специальным распоряжением разрешил принимать женщин в гестапо на службу по мере необходимости. И на тех же правах, что и мужчин.
Гейдрих взял со стола увесистый пакет и протянул Ирме.
«Здесь Ваш персональный жетон гестапо, личное табельное оружие и документы. Документы заполните, когда будет время. Отдел кадров переживёт как-нибудь, а работа важнее…»
Ирма открыла пакет. На самом верху содержимого действительно обнаружился знаменитый жетон гестапо (в целях личной безопасности сотрудникам гестапо запрещалось сообщать своё имя и звание за пределами организации, поэтому на жетоне был только личный номер сотрудника гестапо).
Под жетоном находилась неожиданно внушительного размера пистолетная коробка и небольшая наплечная кобура. В коробке предсказуемо обитал тогда ещё не особо знаменитый «Вальтер-РРК».
Компактный полицейский пистолет Вальтера (дословно Polizeipistole Kriminalmodell – пистолет криминальной полиции) – модификация стандартного «Вальтера-РР», с укороченным до 83 мм стволом, разработанная по заказу министерства внутренних дел Пруссии.
Идеальное оружие для скрытого ношения – Колокольцев сам носил его в качестве резервного оружия (его основным стволом был 13-зарядный Браунинг Хай-Пауэр бельгийского производства под патрон 9х19 мм Парабеллум).
Он заметил, что пистолет Ирмы был таким же, как у него – под несколько более мощный патрон 9х17мм (по сравнению со стандартным Браунингом .32АСР или 7.65х17мм). Что помогало не сильно – ибо и новый патрон обладал невысокой мощностью, достаточной для поражения человека только при точной стрельбе по незащищённым участкам тела.
Его преимуществом являлась небольшая отдача оружия, которая существенно повышала точность стрельбы и столь же существенно снижала вероятность рикошетов.
К пистолету ожидаемо прилагались три обоймы (все уже заполненные кем-то из оружейки РСХА), солидного размера коробка с патронами и неожиданно изящная кожаная наплечная кобура.
Не спрашивая разрешения у Гейдриха (ещё чего), Ирма деловито сняла пиджак, надела наплечную кобуру, вставила в «Вальтер» обойму (с пистолетом она была на ты уже лет так восемь, а если считать ружья – так и вообще лет двадцать).
После чего спокойно и уверенно поместила пистолет в кобуру и снова надела пиджак. Который оказался достаточно свободным для того, чтобы полностью скрыть компактный «Вальтер» в кобуре. Жетон отправился в потайной внутренний карман пиджака (стандартная женская штучка).
«К работе готова» – спокойным и уверенным голосом (и с обворожительно-женственной улыбкой) доложила теперь уже криминаль-обер-секретарь.
«Отлично!» – шеф РСХА аж просиял. «Ибо работы будет много и будет она… непростая».
С этими словами шеф РСХА взял со стола две совершенно одинаковые (и довольно толстенькие) папки с грифом «Streng Geheim» – Совершенно Секретно – и протянул Колокольцеву и Ирме.
После чего коротко ввёл обоих в курс дела.
«В сентябре прошлого года» – спокойно и размеренно начал Гейдрих, «в центре Берлина – в основном в округе Веддинг – с частотой примерно дважды в неделю стали появляться открытки антиправительственного содержания…»
С точки зрения Колокольцева подобная «борьба с режимом» была абсолютно бессмысленной, учитывая успехи вермахта на фронте и почти стопроцентную поддержку нацистов населением Германии.
Поэтому у него возникли сразу три рабочие версии – либо это глупые детишки, которые живут в своей реальности, не знают жизни и считают что у них девять жизней, либо на всю голову отмороженные религиозные фанатики, мечтающие о мученичестве, либо у кого-то всерьёз поехала крыша.
Группенфюрер по-прежнему невозмутимо продолжал:
«Авторы открыток призывают к отказу от сотрудничества с режимом, от пожертвования денег на военные нужды, от военной службы – сиречь к дезертирству… и так далее. Вплоть до убийства фюрера и свержения режима…»
«Точно крыша поехала» – убеждённо подумал Колокольцев. «Здесь без психиатра не разберёшься»
Однако пока счёл за лучшее промолчать. Гейдрих продолжал:
«Как обычно в таких делах, была создана совместная группа крипо и гестапо…»
Криминальной и политической полиции, которые с сентября 1939 года обе входили в состав РСХА и подчинялись Рейнгарду Гейдриху. С шефом гестапо Мюллером у Колокольцева отношения были вежливо-холодные, хотя они периодически и встречались за шахматной доской, а с шефом Крипо Артуром Нёбе – почти приятельские.
«… которая за полгода не продвинулась ни на шаг. Поэтому я решил прибегнуть к нестандартным мерам…»
Привлечь помощь со стороны, иными словами. Примерно то же самое произошло четыре года назад – весной 1937 года. Тогда гестапо (возглавляемое ещё Гейдрихом) никак не могло решить загадку исчезновения из Берлина и не только богатых евреев со всеми их ценностями.
Следствие зашло в тупик, после чего Гейдрих, справедливо рассудив, что он ничего не теряет, привлёк к делу «постороннего» Колокольцева. Который очень быстро установил, что этих евреев никто за границу не переправляет (рабочая версия состояла в том, что исчезновение – дело подпольной группы, нелегально вывозившей евреев за пределы рейха).
На самом деле, их убивают – и из корыстных целей, и просто из удовольствия. Неоднократно рискнув жизнью (и однажды чуть с оной не расставшись), Колокольцев выяснил, что всем этим кошмаром заправляет некий Эрнст Цондрак – эльзасец-фольксдойче.
Его арестовали (сработала группа захвата гестапо), судили закрытым судом (в знаменитой Volksgerichtshof – Народной Судебной Палате – под председательством легендарного Отто Тирака), признали виновным, приговорили к смерти и в тот же день гильотинировали.
Криминалисты гестапо обнаружили в его доме в пригороде Берлина останки аж 26 человек. После допроса с пристрастием (ему банально вставили паяльник в задницу) он признался в том, что убил 65 человек, а большинство тел сжёг в специальной печи.
После этой истории Колокольцева ещё несколько раз привлекали – и крипо, и гестапо – к раскрытию особо сложных дел. Которые он щёлкал как орешки.
Гейдриху это нравилось, ибо для него был важен результат, а не слава (которой ему и без того хватало выше крыши), шефа крипо Нёбе слава тоже не особо интересовала, а вот гестапо-Мюллер очень ревниво относился к славе детектива. И потому относился к Колокольцеву подчёркнуто-холодно.
Его шеф это отлично знал – и поэтому фактически отстранил Мюллера от данного расследования. Благо основания были более чем достаточные – полгода прошло, а результатов ноль.
«Рабочая версия» – неожиданно грустно вздохнул Гейдрих, «состоит в том, что в Берлине какие-то неизвестные нам люди создали глубоко и эффективно законспирированную тайную организацию противников режима. Пока они разминаются открытками, но если их не остановить, то будет много хуже…»
«Вот поэтому вы их и не можете полгода поймать» – неожиданно спокойно и уверенно заявила Ирма. «Не тех ищете – совсем не тех…»
Группенфюрер удивлённо уставился на неё:
«Поясните, фройляйн Бауэр…»
«Поясняю» – улыбнулась новоиспечённая криминаль-обер-секретарь. «Нет никакой тайной законспирированной организации противников режима. А есть супружеская пара средних лет, которая в последние дни войны во Франции потеряла единственного сына – или очень младшего брата женщины. Это так ударило по их психике, что у них, говоря уличным языком, поехала крыша, они решили, что в их горе виноват режим – и лично фюрер…»
«Что недалеко от истины» – подумал Колокольцев. Но, разумеется, промолчал.
«… ну и решили отомстить вот таким образом. Они были настолько зациклены на своём сыне или брате жены, что его смерть лишила их смысла жизни. Обычно в таких случаях люди спиваются, кончают с собой… ну а эти решили обрести новый смысл жизни…»
«В борьбе с режимом?». Это был не вопрос, а констататция факта Рейнгардом Гейдрихом.
Ирма кивнула: «Ага. Они знают, что рано или поздно их поймают и казнят, но умирать не торопятся. И потому не оставляют отпечатков, работая в перчатках. А поймать вы их не можете потому, что никому и в голову не приходит подозревать почтенную семейную пару средних лет. Которые почти наверняка члены партии, кроме всего прочего – поэтому для них гибель сына на фронте, особенно в последние дни войны…»
«Что-то вроде предательства партии, режима и лично фюрера?». И это был не вопрос, а утверждение.
Новоиспечённая детектив гестапо кивнула: «Именно так»
«И Вы сделали эти выводы на основе…»
Ирма протянула Гейдриху фотокопию первой открытки. Указала пальцем на призыв:
«Матери! Фюрер убьет и ваших сыновей, он не успокоится и тогда, когда внесет горе во все дома всего мира!..»
«Через меня прошли тысячи и тысячи личных дел заключённых Равенсбрюка» – объяснила обер-криминаль-секретарь. «Кроме того, я много месяцев занималась перлюстрацией писем… ну и общалась с контингентом много, широко и интенсивно…»
Достаточно интенсивно для того, чтобы заслужить прозвища Фурия Лихтенбурга и Адская кошка Равенсбрюка. Но в данном случае это никакого значения не имело. Имел значение лишь колоссальный опыт Ирмы.
«Поэтому» – спокойно подытожила Ирма, «я могу однозначно утверждать, что открытки написаны мужчиной средних лет под сильным влиянием своей супруги, потерявшей единственного сына или очень сильно младшего брата в последние дни – если вообще не в последний день – французской кампании. А то и вовсе после подписания перемирия. Ибо только такая обида способна вызвать столь резкий протест в такой необычной форме…»
«Почему французской?» – с нескрываемым любопытством и интересом спросил Гейдрих.
Ирма пожала плечами: «Французская кампания закончилась 25 июня прошлого года. Я довольно неплохо изучила психологию и психиатрию – это мне необходимо по работе – и знаю, что от такого шока до решения и действия проходит примерно три месяца…»
Гейдрих кивнул: «Первая открытка появилась двадцатого сентября. Так что очень похоже на правду…»
Затем удовлетворённо добавил: «Ну что ж, фройляйн Бауэр, я рад, что не ошибся, приняв Вас на работу в гестапо. Вы уже превзошли мои ожидания, что бывает не часто…»
«Очень не часто» – подумал Колокольцев. «Крайне редко, на самом деле». Но, разумеется, промолчал.
«Поэтому» – торжественно объявил шеф РСХА, «я распоряжусь внести некоторые изменения в Ваши документы. Присвоив Вам сразу звание криминаль-инспектора…»
Это был театр чистейшей воды. Ибо Гейдрих – человек СС до мозга костей – и мыслил в категориях званий эсэсовских, а не полицейских. А поскольку чин криминальинспектора соответствовал тому же званию унтерштурмфюрера (лейтенанта) СС, это повышение для него ровным счётом ничего не меняло. А вот Ирме было, разумеется, приятно…
«Благодарю Вас, группенфюрер» – улыбнулась Ирма. «Не сомневайтесь, я оправдаю Ваше доверие…»
«Уже оправдываете» – улыбнулся в ответ шеф РСХА. «Ладно, теперь нужно делать следующий шаг. Что Вы намереваетесь предпринять?»
Этот вопрос был, разумеется, обращён к Колокольцеву. Старшему и по эсэсовскому званию, и по полицейскому чину, и по должности.
Тот пожал плечами: «Познакомиться с группой. Узнать то, что является важным, но не попало в дело. Нанести места обнаружения открыток на подробную карту Берлина и попытаться определить район проживания пары…»
«Проживания?» – осведомился Гейдрих.
Колокольцев кивнул. «Проживания. Они работают, несомненно, парой. Муж пишет открытки, а потом их размещает – на лестницах, в основном. А жена стоИт, как говорят в крипо, на стрёме. Делают они своё чёрное дело, скорее всего, поздним вечером, ибо находят открытки рано утром… и тут же сдают в гестапо»
Колокольцев не сомневался, что сдают все открытки без исключения. И вовсе не из-за страха перед гестапо, а просто потому, что Гитлер сделал для немцев (евреи это совершенно другое дело, как и гомосексуалисты) больше, чем любой другой правитель в истории Германии за то же время.
Поэтому фюрера любят, а режим поддерживают практически все немцы. И потому совершенно искренне считают авторов открыток предателями, которым место на гильотине.
Группенфюрер кивнул: «Согласен. Что-нибудь ещё?»
«Прежде чем идти в архив вермахта в поисках данных о погибших в последние дни войны, я бы хотел сузить круг поиска. Поэтому я хотел бы показать открытки своему знакомому психологу, которые поможет составит более точный психологический портрет этой парочки. У него есть уже такой опыт – мы с ним работали по паре дел крипо…»
Начальник крипо Артур Нёбе несколько раз «брал в аренду» Колокольцева у Гейдриха (и в бытность того шефом гестапо, и позднее). Чем он расплачивался, неизвестно, но последний явно не оставался внакладе.
«Одобряю» – улыбнулся Гейдрих. «Я попрошу криминальинспектора Фрица Пушеля – руководителя рабочей группы по этому делу – собрать своих людей… минут через пятнадцать максимум. Как раз успеете зайти в бухгалтерию, получить аванс…»
Он протянул Ирме записку. «Передайте это кассиру…»
Гейдрих поднялся из-за стола, тем самым объявив совещание законченным.
«Хайль Гитлер!» – по привычке вскинула вверх правую руку Ирма. Гейдрих, как обычно, нацистское приветствие проигнорировал.
Вместо этого спросил Колокольцева:
«Как Вы думаете, сколько у Вас уйдёт времени на раскрытие этого дела и арест преступников?»
Колокольцев пожал плечами: «Неделя. Возможно, меньше»
Гейдрих усмехнулся: «Прогресс. И немалый. Почему-то я Вам верю…»
Затем совершенно неожиданно обратился к Ирме:
«А Вы как думаете, криминальинспектор?»
Ирма обворожительно улыбнулась и спокойно и уверенно заявила:
«Двадцать четыре часа»
Гейдрих усмехнулся, но комментировать нахальное (и, по мнению Колокольцева, совершенно безрассудное и безответственное) заявление новоиспечённого криминальинспектора не стал. Колокольцеву даже показалось, что и Гейдрих побаивается эту «Адскую кошку Равенсбрюка» – по крайней мере, подсознательно.
Вместо этого шеф РСХА сообщил: «Я позвоню в архив вермахта, попрошу, чтобы вам подготовили личные дела погибших на Западном фронте. Какие временные рамки указывать?»
Колокольцев пожал плечами (пора было перехватывать инициативу у фурии, иначе совсем уж неприлично всё выглядело).
«Судя по реакции на гибель сына… ну или брата, всех, кто погиб в день заключения перемирия или после. Ну, и где-то за неделю до – для очистки совести…»
«Второй вопрос» – буднично осведомился группенфюрер. «Военнослужащие только вермахта или ваффен-СС тоже?»
Колокольцев покачал головой: «Только вермахта. В ваффен-СС все добровольцы, да и из таких семей, в которых гибель сына за родину и фюрера почётна. А не основание для борьбы с режимом. Я бы начал с самой обычной пехоты – танкисты, люфтваффе, даже артиллеристы, не говоря уже о специалистах всё-таки из другого теста…»
Гейдрих кивнул: «Согласен. Сделаю»
Шефа РСХА в вермахте откровенно не любили, считая наглецом-выскочкой, выкравшим генеральские сапоги (и погоны). Но побаивались всерьёз, ибо хоть гестапо и не имело права шпионить за военными, умение людей Гейдриха обходить все и всяческие законы Германии было известно с самых первых дней существования Третьего рейха.
Впрочем, и в рамках закона группенфюрер и его люди могли существенно осложнить жизнь кому угодно в Германии, а то и вообще сделать её невыносимой. Поэтому Колокольцев не сомневался, что просьба Гейдриха будет выполнена, причём в кратчайшие сроки и вне всякой очереди. Тем более, архивистами вермахта.
Группенфюрер вздохнул: «Бланк подписки о неразглашении гостайны для вашего… доктора возьмёте в канцелярии. Группа соберётся через 15 минут в комнате 225. Свободны».
На этот раз Ирма обошлась без всякого «Хайль Гитлер!». Что ещё раз подтвердило ещё один её уникальный талант – быстро учиться и осваиваться в любой обстановке.
В канцелярию Колокольцев заходить не стал, ибо (как и все оперативники всех времён и народов), бюрократию ненавидел просто люто. И потому в своё время добыл целую пачку таких бланков, часть которой всегда обитала в его служебном портфеле. Который он – как и другие оперативные работники гестапо – носил на ремешке через плечо, чтобы руки оставались свободными для табельного оружия.
Пожилой бухгалтер РСХА (как две капли воды похожий на казначея НСДАП Франца Ксавера Шварца) при виде записки Гейдриха недовольно хмыкнул. Видимо, ему было не впервой выполнять подобные распоряжения начальства. Но возмутиться не рискнул – и сумму аванса выдал Ирме быстро и чётко.
«Однако» – усмехнулась она, отходя от кассы. «Я конечно знала, что в штаб-квартире платят неплохо, но чтобы так…»
Сумма аванса превышала её зарплату СС-Кригсхельферин в разы. Причём зарплату не за один месяц. Колокольцев на это не отреагировал никак. Ибо система оплаты сотрудников штаб-квартиры РСХА, особенно людей из ближнего круга Гейдриха, была государственным секретом.
Гейдрих считал, что для максимальной эффективности работы его ключевых сотрудников у них не должно быть не только финансовых, но и вообще никаких материальных проблем.
Поэтому и платил он в разы выше официальных окладов СС (не говоря уже о полицейских), и пайки у его ключевых людей были впечатляющие. Последнее в условиях всё более ужесточавшейся карточной системы в рейхе было ещё важнее первого.
Колокольцева ни зарплата, ни пайки не волновали совсем. Он мог бы и вообще бесплатно работать. Ибо у него была ещё вторая работа – его отец оставил ему в наследство огромную подпольную фирму-спрута, поле деятельности которой даже во время войны простиралось от Лос-Анжелеса до Токио через Лиссабон, Мадрид, Париж, Рим и даже Лондон.
Рулили этой фирмой два польских еврея (и друзья детства Колокольцева) – Марек и Янек. Обоим он сделал «свидетельства фольксдойче», так что оба (и их многочисленные семьи) как сыр в масле катались.
Занимались братья в основном крайне увлекательным делом – снабжением воюющей экономики Третьего рейха стратегическими материалами, причём гнали их не только из пока ещё нейтральных США и нейтральных Швеции, Испании, Португалии и так далее, но и из Британии, Канады, Австралии, Индии и даже Южной Африки.
Которые вообще-то с рейхом воевали, но, как известно, что нельзя купить за деньги, можно купить за очень большие деньги. Разумеется, не забывая и себя любимых – на чёрный рынок (торговля на котором, вообще говоря, в рейхе каралась гильотиной) братья потоком гнали всё мало-мальски ценное – от испанской свинины до американских женских чулок и туфель.
Финансировал всю эту лютую уголовщину… банк Ватикана. С которым связываться не рисковали ни американское ФБР, ни британская МИ-5, ни, тем более, РСХА, поэтому братьям все сходило с рук.
Как и Колокольцеву, который крепко держал в своих руках ключевые контакты фирмы как с Ватиканом (приобретённые ещё во время испанской гражданской войны), так и с правительством Франко (аналогично). Плюс, когда было нужно, решал проблемы с крипо и гестапо (ну и с соответствующими спецслужбами в Испании и Италии).
За что братья ему регулярно выплачивали нехилые дивиденды – как в твёрдой валюте (доллары, фунты, швейцарские франки, золотые слитки), так и натурой. Последним внаглую пользовалась Ирма, которая, несмотря на войну, и питалась шикарно, и одевалась так, что и довоенные парижские модницы позавидовали бы.
Гейдрих обо всё этом знал, конечно, но помалкивал. Ибо стратегическое сырьё шло в рейх во всё возрастающих количествах, а хитрые финансовые схемы (Янек был просто гением по этой части) позволяли не тратить драгоценные валютные ресурсы Германии. Кроме того, существенная доля доппайков РСХА поступала как раз «от Колокольцева». Что во время войны было очень и очень нелишне.
Комната 225 оказалась неожиданно просторной для вечно переполненных полицейских помещений. Что, впрочем, во время войны было делом обычным, ибо фронт пожирал персонал гестапо во всё возрастающих количествах (ГФП, эйнзацгруппы, фельджандармерия и всё такое прочее), освобождая «рабочее пространство».
В «зондеркоманде Пушеля» (по неизвестно откуда взявшейся традиции, рабочим группам и в вермахте, и в СС присваивали имена их руководителей) было шесть человек. По меркам мирного времени явно недостаточно, а вот по меркам времени военного неслыханная щедрость начальства.
То, что Фриц Пушель (кадровый аполитичный полицейский и даже не член НСДАП, не то что СС) был в чине всего лишь криминалькомиссара (что соответствовало в лучшем случае гаупштурмфюреру – капитану СС), вовсе не означало, что начальство не придавало «делу об открытках» большого значения.
На самом деле, всё обстояло ровно наоборот – Гейдрих и особенно шеф гестапо Мюллер прекрасно понимали, что эффективнее всего такими зондеркомандами руководят максимум криминалькомиссары – сотрудники рангом повыше гораздо больше думают о «корпоративной политике», чем о деле.
Впрочем, это не помогло, ибо дело безнадёжно буксовало. Поэтому после обязательных «Хайль Гитлер!» (сотрудники зондеркоманды явно не разделяли отношения шефа РСХА к нацистскому приветствию) Колокольцев коротко представил себя и Ирму и немедленно перешёл к изложению новой рабочей версии. Ибо мнение детективов, которые за полгода произвели на свет результатов ровно ноль, интересовало его ровно в той же степени. В нулевой.
«Я ваш новый начальник – руководитель вашей группы, криминальдиректор и оберштурмбанфюрер СС Роланд фон Таубе…»
Теоретически Колокольцев имел право и на более высокое полицейское звание – оберрегирунгс- унд криминальрат. Ибо именно оно в табели о рангах РСХА соответствовало его эсэсовскому званию. Однако и ему, и Гейдриху вся эта «гражданская бюрократия» была глубоко безразлична.
Ибо для работы было вполне достаточно и криминальдиректора – тот факт, что он был ближайшим помощником Гейдриха, имел несопоставимо большее значение по сравнению с любым званием. Хоть с эсэсовским, хоть с армейским (подполковник), хоть с полицейским. Особенно с полицейским.
«Я помощник начальника РСХА группенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха по особым поручениям. Моя очаровательная коллега – криминальинспектор Ирма Бауэр. Которой я и передаю слово для изложения новой рабочей версии. Ибо существующая завела вас в такой глухой тупик, из которого вы уже полгода выбраться не можете…»
Ирма чётко, спокойно и уверенно повторила версию, которую она изложила в кабинете Гейдриха. Когда она закончила, один из сотрудников группы – криминальинспектор Вернер Гранау – задумчиво произнёс:
«Вот что значит свежий женский взгляд из Равенсбрюка…»
В гестапо, да и вообще в РСХА, скорость стука явно опережала скорость звука. Если дело не касалось важных государственных секретов, разумеется (хотя и в этом случае бывало всякое). Поэтому об эскападах СС-кригсхельферин Ирмы Бауэр в гестапо было известно чуть более, чем всем.
Гранау глубоко вздохнул и добавил: «Как говорят русские, а вот слона-то мы и не приметили. В общем, вынужден признать, что все мы тут законченные идиоты…»
Ему немедленно возразил другой криминальинспектор (единственный в группе член как НСДАП, так и СС – в звании унтерштурмфюрера) Альберт Ильген:
«Не мы. Наше начальство просто помешалось на идее подпольной группы Сопротивления. Везде им мерещится. А это заразно…»
Какое именно начальство, никто уточнять не стал. Ибо и так было понятно.
«Это дело прошлое» – отрезал Колокольцев. «С данного момента отрабатываем только версию Ирмы Бауэр. Для этого…»
Колокольцев сделал театральную паузу (про себя отметив, что и это, оказывается, заразительно) и объявил:
«Группенфюрер Гейдрих обеспечит нам доступ к личным делам берлинцев – военнослужащих вермахта, погибших после и за неделю до перемирия с Францией на всём Западном фронте. Сотрудники архива вермахта подберут для нас и рассортируют по времени гибели все соответствующие личные дела…»
«Кто бы сомневался…» – усмехнулся криминальинспектор Ильген. «РСХА не любят, но если оно попросит, бросят всё и побегут выполнять…»
«… в которых мы и будем искать наших… открыточников. Однако – »
Он сделал ещё одну театральную паузу (снова про себя отметив, что с кем поведёшься, от того и блохи)
«- чтобы найти их как можно быстрее, ибо и так потеряно просто недопустимо много времени…»
Глубоко вздохнул – и резюмировал: «мы с криминальинспектором Бауэр отправимся к психологу, который уже работал с крипо и гестапо…»
«По составлению психологических портретов преступников?» – осведомился Гранау. Впрочем, это был не вопрос, а утверждение. К психологам-профайлерам в крипо и особенно в гестапо отношение было, мягко говоря, неоднозначное, но информация о случаях, когда обращение к оным сработало и помогло раскрыть, казалось бы, совершенно безнадёжные дела, немедленно разносилась и по криминальной, и по политической полиции.
Колокольцев кивнул: «Да. Вы же пока должны бросить все силы на то, чтобы максимально точно определить район проживания… наших сочинителей»
Фриц Пушель пожал плечами: «Мы пытались. Но поскольку мы смотрели на это через призму нашей рабочей версии о группе Сопротивления…»
«…у вас ничего не вышло» – закончил за него Колокольцев. «Посмотрите через призму новой версии. Думаю, что на этот раз получится. Уверен даже…»
Детективы с нескрываемым энтузиазмом – ибо неспособность раскрыть «дело открыток» уже давно превратило их в почти что посмешище среди коллег и в гестапо, и в крипо – отправились анализировать гигантскую карту Берлина. На которую, разумеется, с самого начала наносились места обнаружения подрывных открыток.
Колокольцев снял трубку городского телефона. Набрал номер клиники доктора психологии Вернера Шварцкопфа. Ещё одного еврея, которого Колокольцев волшебным образом превратил в чистокровного арийца (к счастью, по вероисповеданию тот был лютеранином, а не иудеем, а его жена была стопроцентной немкой и тоже стопроцентной лютеранкой).
«Говорит оберштурмбанфюрер Таубе. Я звоню по поручению группенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха. У меня дело к доктору Шварцкопфу высшей степени срочности. Поэтому немедленно отмените все его приёмы на сегодня. Через полчаса я буду у вас.»
Хотя ему, как помощнику Гейдриха, полагалась служебная машина СС, Колокольцев всегда предпочитал пользоваться своим неприметным чёрным седаном БМВ. Воспользовался он своей машиной и на этот раз.
В клинике он обошёлся без «Хайль Гитлер!», памятуя о весьма однозначном отношении еврея к нацистскому лидеру (Ирма его прочувствовала и потому поступила аналогично).
Первым делом Колокольцев достал из внутреннего кармана пиджака внушительной толщины пачку рейхсмарок и протянуль доктору:
«Это твой гонорар. И компенсация за отмену сеансов с пациентами»
Доктор покачал головой: «Ты же знаешь, что для тебя я сделаю всё что смогу бесплатно. Ты же спас мне и моим детям как минимум свободу… а то и жизнь. Ну и мою карьеру, конечно…»
«Каждая работа должна быть оплачена в соответствии с её ценностью» – отрезал Колокольцев. «А потери компесированы. Так что бери. Продуктовую корзину я пришлю ближе к вечеру или завтра. Курьером»
В условиях жёсткой карточной системы продукты зачастую были гораздо важнее денег.
Доктор Шварцкопф тяжело вздохнул – и взял деньги. После чего, естественно, осведомился:
«Чем могу быть полезен на этот раз?»
Колокольцев кратко обрисовал ситуацию и что ему было нужно от психолога.
«Понятно…» – протянул тот. Затем неожиданно спросил: «Личный вопрос можно?»
Колокольцев кивнул: «Конечно»
Доктор вопросительно посмотрел на Ирму.
Оберштурмбанфюрер рассмеялся: «Мы живём в одном доме и спим в одной постели – если ты ещё не догадался. Так что я ей полностью доверяю…»
Психолог вздохнул: «Хорошо. Ты уверен, что действительно хочешь их найти? Они же абсолютно безвредны. Все открытки через полчаса оказываются в ближайшем отделении гестапо, а поддержка режима как была почти стопроцентной, так таковой и останется. Или ты всерьёз думаешь, что эти психически больные и абсолютно несчастные люди действительно способны подорвать оборонную мощь рейха – или как там у вас называется соответствующая уголовная статья?»
Колокольцев рассмеялся, «Да нет, конечно. Ничего они не способны подорвать… кроме своего здоровья и своих жизней»
«Тогда почему?»
«Ты же психолог» – спокойно объяснил Колокольцев. «Доктор психологии даже. Поэтому тебе должно быть знакомо понятие психологической эскалации…»
«Ты думаешь…» – доктор Вернер запнулся.
«Именно это я и думаю» – всё столь же спокойно заявил Колокольцев. «Для этой парочки смысл жизни – месть. Фюреру, партии, режиму… да всему миру, на самом деле…»
«А поскольку они быстро поймут, что вреда от их открыток для всех вышеперечисленных чуть меньше, чем никакого…» – понимающе протянул психолог.
«… они перейдут к гораздо более разрушительным мерам. Ирма перечитала сотни писем – если не тысячи, и считает, что муж в этой парочке человек рабочий и потому с руками дружит очень даже. А для такого сваять бомбу, например, дело плёвое. Особенно учитывая, что страна буквально нашпигована и оружием, и взрывчаткой…»
«И получится Георг Эльзер часть вторая?»
Столяр Иоганн Георг Эльзер 8 ноября 1939 года устроил взрыв в пивной в «Бюргербройкеллер» в котрой в то время собралось около двух тысяч человек, в том числе всё нацистское руководство Мюнхена.
Его целью было убийство Гитлера, но Провидение фюрера пока что хранило, поэтому он покинул зал на час раньше запланированного и потому не пострадал. В отличие от семидесяти (!) посетителей.
В результате этого террористического акта (давайте называть вещи своими именами) семь человек погибли на месте, один скончался в больнице и 63 человека было ранено.
В числе погибших, помимо членов НСДАП, была официантка, разносившая кружки с пивом. Обычная немецкая девушка, которой просто не повезло оказаться не в то время не в том месте.
«На эту парочку мне наплевать» – жёстко резюмировал Колокольцев. «Они всё равно не жильцы – тут даже ты не поможешь…»
Доктор Вернер пожал плечами: «Вполне возможно. Не буду спорить…»
«А вот какую-нибудь несчастную официантку я всё ещё могу спасти… если вовремя остановлю этих психопатов»
«Тем более, что…» – он неожиданно запнулся
«Что?» – обеспокоенно спросил психолог.
«Ты, возможно, сочтёшь меня параноиком…»
Доктор Вагнер расхохотался. «Ты и паранойя – вещи несовместные. Так что не бойся, не сочту. Продолжай»
Колокольцев глубоко вздохнул. И объяснил:
«Эльзер по профессии столяр. По отзывам, очень грамотный столяр. Работал на мебельной фабрике – и даже состоял в профсоюзе работников деревообрабатывающей промышленности. Пока этот профсоюз нацисты не разогнали…»
«А эта парочка тут причём?» – удивился доктор Вернер.
«А эта парочка» – вздохнул Колокольцев, «тут при том, что криминалисты гестапо нашли на некоторых открытках нити от хлопковых перчаток. Такими пользуются, в частности, столяры-мебельщики. Которые эти перчатки используют для защиты рук. Чтобы заноз не нахватать…»
«В общем» – подытожил он, «хоть это, скорее всего, просто совпадение, но предчувствие у меня плохое. Очень плохое. Поэтому мне нужна твоя помощь…»
«Понятно» – вздохнул психолог. «Я весь внимание»
Приблизительно через два часа, внимательно изучив все материалы дела – и тексты всех пятидесяти трёх открыток, доктор Шварцкопф вынес вердикт:
«Добавить я могу, на самом деле, немногое – вы практически всё и без меня определили. Это действительно пара средних лет – сорок-сорок пять, при этом муж старше жены лет на пять, а то и на все десять. Образование начальное – и то в лучшем случае, причём у обоих.
Профессия самая что ни на есть плебейская – она либо что-то вроде прачки, либо вообще прислуга, а он, судя по уверенному тону, бригадир рабочих – вполне вероятно, что на мебельной фабрике. Которую, скорее всего, с началом войны перепрофилировали под выпуск чего-то совсем примитивного…»
«Ящики для снарядов?» – предположил Колокольцев.
Доктор кивнул: «Например. Что лишило его радости от работы – для столяров и подобных профессий это огромная потеря, на самом деле…»
Глубоко вздохнул и продолжил:
«Она точно член партии – и вообще была весьма общественно активна…»
«Активистка Национал-социалистической женской организации?»
Психолог снова кивнул: «Наверняка. Думаю, что потеряла всё-таки младшего брата, ибо пара, скорее всего, бездетна и бесплодна…»
«Это ты решил на основе чего?» – удивился Колокольцев
Врач пожал плечами: «Интуиция. Пока что не более того. Я думаю, что она искала психологической поддержки среди своих товарок по NS-Frauenschaft…»
«Но они заявили, что она должна гордиться тем, что её брат отдал жизнь за родину и фюрера?». И это был не вопрос, а констатация факта.
Доктор Вагнер кивнул. «Не сомневаюсь. Ибо приходилось иметь дело с этими… на всю голову отмороженными фанатичками…»
И тут же испуганно посмотрел на Ирму. Та от души расхохоталась:
«Это не обо мне, доктор. Мне по большому счёту без разницы, в какой политической полиции служить. И в каких концлагерях. Я совершенно аполитична, поэтому мне абсолютно всё равно кого пороть и кошмарить – хоть коммунисток, хоть демократок, хоть национал-социалисток…»
Врач заметно повеселел и закончил: «Это предательство – а именно так она это и восприняла – и стало, скорее всего, спусковым крючком всего этого протеста. И да, ты прав – они не остановятся. Ибо живут только и исключительно ради мести.
Раз им так плохо – а у них обоих внутри сейчас самый настоящий Ад – значит, плохо должно быть и их обидчикам. И если открытки не работают – а они не работают и работать не будут – то они могут и на бомбы перейти. Например, снюхавшись с аборигенами в польском Генерал-губернаторстве – там сейчас вообще чёрт-те что творится…»
Вернувшись в штаб-квартиру РСХА, Колокольцев с удовлетворением прочитал сообщение о том, что работа в архивах вермахта кипит как его любимые зелёные щи на плите.
Но ещё более его обрадовало убеждённейшее заявление его заместителя – криминалькомиссара Фрица Пушеля – о том, что он и теперь уже не его группа пришли к однозначному выводу: авторы открыток живут в районе, ограниченном Мюллер-штрассе (Колокольцев оценил иронию Господа Бога), Брюсселер-штрассе и Амстердамер-штрассе.
«Итак» – поставил задачу командир теперь уже зондеркоманды Таубе, «давайте все дружно поможем наши соратникам из вермахта. Мы немедленно отправляемся в архив – автобус для нас уже выделен – и будем искать в личных делах (благо краткие автобиографии и сведения о ближайших родственниках имеются) следующего персонажа:»
Сделал многозначительную паузу и перечислил коючевые элементы портрета:
«Мы ищем рядового пехоты вермахта, которому исполнилось восемнадцать лет где-то в апреле-мае 1940 года. То есть, 1922 года рождения. Он был призван в действующую армию практически сразу же после дня рождения и после очень краткой учебки прямиком отправился на Западный фронт.
На котором в день перемирия или сразу после него погиб в дурацкой стычке с лягушатниками или бельгийцами, которые о перемирии не знали – или не хотели знать…»
Такое происходило и происходит сплошь и рядом. На любой войне.
«… или же вообще просто глупо подорвался на противопехотной мине…»
А такое случалось (и случается) даже годы спустя после окончания войны.
«Нужный нам погибший солдат» – спокойно и уверенно продолжал Колокольцев – «проживал в Берлине, в районе Веддинг в центре Берлина, скорее всего между улицами Мюллер-штрассе, Брюсселер-штрассе и Амстердамер-штрассе…»
Ещё одна многозначительная пауза.
«Его родители, скорее всего, умерли или погибли – у него осталась сестра, которая старше его намного – возможно, что даже на 18-20 лет и потому он для неё, по сути, был единственным сыном. Сестра замужем, бездетна, член НСДАП и соответствующей организации; сейчас, скорее всего, не работает и перебивается случайными заработками – ещё один источник стресса. Её муж – соответственно, бригадир рабочих, скорее всего, на мебельной фабрике…»
На то, чтобы найти личное дело нужного им погибшего солдата, у зондеркоманды и их совсем-не-добровольных помощников из центрального архива вермахта ушло ровно три часа и двенадцать минут. А ещё через девять минут, добравшись до ближайшего телефона в архиве (что оказалось неожиданно непростой задачей), Колокольцев доложил Рейнгарду Гейдриху:
«У нас есть их имена. Это Клаус и Урсула Лемме. Младший брат последней – Франц Штендаль – погиб 26 июня прошлого года, напоровшись на засаду так называемых Свободных Французов, которые не приняли перемирия и ушли в партизаны. Супруги Лемме проживают по адресу Берлин, округ Митте, район Веддинг, улица Амстердамер-штрассе, дом 10, квартира 15…»
С момента нахального (и на первый взгляд, совершенно безрассудного) заявления новоиспечённой криминальинспектора Бауэр прошло ровно семь часов и сорок две минуты…
В сталинском СССР «дело открыточников» на этом бы и закончилось. Бравые опера ГУГБ (Главного управления госбезопасности, то есть) в считанные минуты задержали бы незадачливых «протестантов» и доставили бы на печально знаменитую Лубянку – в подземную тюрьму.
В которой опытные заплечных дел мастера в столь же считанные минуты выбили бы из бедолаг признание не только в написании и распространении подрывных открыток, но и в шпионаже в пользу американской, британской и японской разведок – а также в пользу рептилоидов с планеты Набиру. Ну и – для ровного счёта – в убийстве аж трёх президентов США (Линкольна, Гарфильда и МакКинли).
После чего несчастных немедленно доставили бы пред совсем не светлые очи пресловутой «тройки» (ну, или Специального судебного присутствия). Которая минут за пять-семь вынесла бы им смертный приговор, который привели бы в исполнение менее чем через полчаса – в подвале здания «суда». После чего тела были бы кремированы, а пепел захоронен в «могиле невостребованных прахов» на кладбище при крематории.
Однако Третий рейх так не работал. Нацистская Германия работала совершенно по-другому – как ни странно, во многом ровно так же, как в уголовно-процессуальной области работали Веймарская республика… или Франция.
Гестапо (политическая полиция) работало точно так же, как и крипо (полиция криминальная). В случае обнаружения события преступления возбуждалось уголовное дело, которое расследовали детективы соответствующего отдела гестапо.
Которые собирали доказательства и если их было собрано достаточно для обвинения (что случалось не всегда, поэтому большинство дел гестапо не доходили даже до прокуратуры, не то что до суда), передавали дело следователю прокуратуры.
Если его (в то время женщин в прокуратуре и близко не было) устраивала доказательная база, он передавал дело в суд, если же нет (что случалось нередко), то дело либо возвращалось в гестапо на доследование, либо (чаще) прекращалось вовсе.
В суде, надо отметить, тоже не все разбирательства заканчивались обвинительным приговором – оправдание было хоть и делом нечастым (гестапо и прокуратура обычно свой хлеб ели не зря), но всё же далеко не исключительным.
Поэтому, чтобы закрыть дело, зондеркоманде Таубе было необходимо передать следователю прокуратуры достаточно доказательств вины четы Лемме. Которых, увы и ах, было ноль целых хрен десятых.
Психологический портрет это, конечно, хорошо и замечательно… только вот для прокуратуры (мало изменившейся со времён Веймарской республики) это были чистой воды домыслы. И даже такие могущественные бонзы рейха, как Гейдрих (и даже Гиммлер) не могли с этим поделать ровным счётом ничего.
О чём Колокольцев честно и объявил своим подчинённым. Криминальсекретарь Юрген Коссовски с кислой усмешкой прокомментировал:
«Я вижу единственный вариант – брать их с поличным. Только вот как это сделать? Дни размещения открыток они постоянно меняют – так что это непредсказуемо, следить за ними в условиях светомаскировки нереально, гуляют по вечерам они, скорее всего, каждый день, так что определить, когда они на дело пойдут, нет никакой возможности…»
Глубоко вздохнул и ещё более грустно закончил: «Открытки у них дома не доказательство. Текст они явно пишут практически перед выходом, поэтому с поличным их можно взять только после выхода из квартиры… ибо призраков у нас в штате нет и не предвидится…»
«Призраков нет» – спокойно и уверенно перебила его Ирма. «А вот взять их с поличным можно очень даже…»
«И как ты это себе представляешь?» – изумлённо осведомился Колокольцев.
Она объяснила. После чего в группе воцарилось молчание… минут на пять. Затем Фриц Пушель глубоко вздохнул и изрёк:
«А что – вполне может получиться. Очень даже может…»
Приблизительно через три часа в дверь квартиры №15 в доме №10 по Амстердамер-штрассе позвонили. Дверь открыла хозяйка квартиры – Урсула Лемме.
На пороге стояла красивая стройная блондинка среднего роста лет двадцати пяти. В руках у неё была внушительных размеров корзина, покрытая чем-то вроде большого полотенца или небольшой скатерти…
«Это Вам, фрау Лемме» – объяснила блондинка. «Вам и Вашему супругу»
И вполне предсказуемо (и изысканно вежливо) осведомилась:
«Я могу войти?»
Урсула развела руками: «Да, конечно»
И тут же осторожно спросила в ответ: «Вы точно не ошиблись?»
Блондинка покачала головой: «Нет, фрау Лемме, не ошиблась. Это – и не только это – действительно для Вас и Вашего супруга…»
Блондинка уверенно прошла не на кухню, а в гостиную, водрузила корзину на стол… и сняла покрывало. Урсула и к тому времени материализовавшийся в гостиной её супруг (мало ли что) просто ахнули от изумления.
Ибо корзина была битком забита вкуснейшими, дефицитнейшими и дорогущими продуктами – ветчиной, ароматнейшим хлебом, американскими сардинами в банках, сыром… Всё это великолепие было увенчано бутылкой роскошного красного вина (по виду то ли французского, то ли итальянского).
Из внутреннего кармана пиджака блондинка достала не так чтобы уж очень толстую, но всё равно впечатляющую пачку рейхсмарок. Протянула главе семьи:
«Это тоже Вам…»
Он машинально взял деньги. Затем столь же машинально положил на стол.
«Вы из NS-Frauenschaft?» – осторожно спросила Урсула. Хотя подсознательно и понимала, что ответ на этот вопрос явно будет отрицательным. Ибо на такое великолепие у Национал-социалистической женской организации не было ни средств, ни желания. Особенно желания.
Блондинка покачала головой: «Нет, я не из NS-Frauenschaft»
Вздохнула и спросила: «Можно я сяду? Весь день на ногах…»
«Да-да, конечно…» – пролопотала Урсула. Блондинка приземлилась на стул. Хозяева дома устроились на стульях напротив.
Блондинка задумчиво произнесла: «Ладно как говорила моя мама, если не знаешь, что сказать, говори правду…»
Чета Лемме изумлённо уставилась на неё.
«Вы, конечно, знаете» – осторожно начала блондинка, «что в Германии, как, собственно, и в любой воюющей стране – даже в большевистском СССР – существует огромная теневая экономика. Чёрный рынок, проще говоря…»
Лемме кивнули, пока не очень понимая, к чему клонит их нежданная гостья. Которая спокойно продолжала:
«Одни считают воротил чёрного рынка мерзкими паразитами, которые наживаются на дефиците, другие – благом, которое даёт возможность хоть иногда порадовать своих любимых и близких чем-нибудь вкусненьким, красивым или комфортным…»
Глубоко вздохнула и продолжила: «Меня зовут Ирма. Я… в общем, гражданская жена одного из таких воротил. По разным причинам мы пока не можем пожениться…»
Что было самой натуральной правдой. И периодически бесило Ирму Бауэр просто до невозможности (была б её воля – она бы уже давно загнала своего любовника под венец хоть кнутом, хоть пистолетом).
А вот дальше пошло совершенно откровенное враньё. На которое Ирма была большая мастерица – иначе просто не выжила бы в своей просто ужасающей семейке… да и потом, пожалуй, тоже.
«Пару недель назад единственный и очень любимый сын моего гражданского мужа – он намного старше меня – погиб в бою. Он был пилотом ночного истребителя – из знаменитого Ягдешвадера 55 Стражей Небес. Защищал небо Германии… ну и нарвался на очередь из английского пулемёта…»
«Соболезную» – прошептала Урсула. Её муж согласно кивнул.
«Мы…» Ирма запнулась, «мы всегда были совершенно аполитичны. Я всегда хотела – и хочу – любимого и любящего мужа, семью, детей, дом, кошку в комнате и собаку во дворе. Вкусную еду, хорошее вино, красивую одежду…»
Клаус пожал плечами: «Нормальное женское желание. Я Вас очень хорошо понимаю»
«Мой муж – делец» – спокойно продолжала Ирма. «Для него жить – значит делать деньги. Ну и тратить их, чтобы радовать и себя, и родных, и близких…»
Сделала небольшую паузу и продолжила:
«Мы оба чистокровные немцы, но мой муж за свою жизнь где только не жил…»
«И потому космополит?» – улыбнулся Клаус.
Ирма кивнула: «Что-то в этом роде. А его сын – Курт…»
«Патриот?» – понимающе улыбнулся глава семейства Лемме.
«Да. Они на эту тему спорили постоянно – Роланд был против, того, чтобы его сын стал пилотом люфтваффе…»
Ирма никогда не упускала возможности съязвить, если таковая ей представлялась.
«… но всё равно любили друг друга. Очень. Я даже немного ревновала…»
Клаус Лемме кивнул: «Обычное дело для женщины»
Ирма вздохнула: «Когда муж получил похоронку на сына, я чуть ли не насмерть перепугалась. Сначала он запил, а когда я отобрала у него всё спиртное и заперла дома…»
Глядя на атлетическую фигуру Ирмы, Клаус не сомневался, что его визави на это способна очень даже.
«… то понёс такое, что…». Она запнулась, затем продолжила: «В общем хорошо, что у нас свой отдельный дом. Иначе если бы кто услышал, то муж загремел бы в концлагерь надолго. А то и на гильотину…»
Снова глубоко вздохнула и продолжила: «Договорился до того, что чуть ли не покушение на фюрера стал готовить. Я испугалась совсем, ибо не понаслышке знаю, что на чёрном рынке можно хоть танк купить – если есть желание и достаточно денег. Не говоря уже об оружии и взрывчатке. Кроме того, он долго жил в Польше, а там, сами знаете, как к фюреру относятся…»
«И тогда» – глухо произнесла Урсула, «Вы уговорили его помогать таким же, как он. Кто потерял детей… по вине этих нацистских ублюдков»
Ирма снова глубоко вздохнула: «Именно это он и говорил… кричал даже. Пока я его не успокоила. Что во всём виноват фюрер и его клика, что это они промыли мозги его мальчику, заманили в люфтваффе… хотя он запросто мог переправить его за границу к нейтралам, документы сделать и всё такое…»
«Ладно» – резко оборвала она сама себя. «Пора эти разговоры заканчивать. А то как бы самим не оказаться в концлагере… а то и на гильотине».
То, что гестапо, прокуратура и суды Третьего рейха работали в строгом соответствии с законом (даже печально известная Народная судебная палата Отто Тирака) вовсе не означало, что в рейхе не было дурдома. На самом деле, дурдом был ещё тот… просто не такой, как у Сталина в СССР.
Если у большевиков царило полное беззаконие, то с началом военного психоза (а война шла вот уже полтора года) законы Третьего рейха позволяли отправлять не только в концлагерь, но и гильотину за такие мелочи, которые в мирное время не были не то что преступлениями, а даже и серьёзными проступками.
Поэтому хотя (в отличие от сталинского СССР) в рейхе шансов у невиновного попасть в лагерь – тем более, на гильотину – практически не было, шансов оказаться виновным в «подготовке государственной измены и подрыве оборонной мощи страны» (а за это прожектором ПВО светила гильотина) было столько, что на практике рейх чем дальше, тем больше походил на своего злейшего врага – большевистскую Совдепию.
Ирма встала и, не прощаясь, быстрым шагом покинула квартиру Лемме. Оставив, естественно, как корзину с едой, так и деньги. И то, и другое она пару часов назад бесцеремонно реквизировала у своего типа мужа и теперь уже вполне официального начальника.
«Интересно…» – протянул Клаус после того, как за Ирмой захлопнулась дверь.
«Что именно?» – удивилась Урсула.
Её муж глубоко и грустно вздохнул:
«Мы этим уже сколько занимаемся? Полгода?»
«Да» – кивнула его жена. «С точностью до пары дней полгода»
«Пока что нам везёт» – спокойно и размеренно продолжал Клаус. «И мы достаточно осторожны, и гестапо оказалось совсем не таким всесильным, как я думал вначале. Они, похоже, до сих пор ни сном, ни духом…»
Урсула пожала плечами, но ничего не сказала. Её муж продолжал:
«Любое везение рано или поздно заканчивается – так уж устроен наш мир. Поэтому когда-нибудь либо мы оступимся и сделаем ошибку, либо гестапо за нас возьмётся всерьёз – если им достаточно накрутит хвосты либо Гейдрих, либо Гиммлер, либо Геринг…»
Глубоко и грустно вздохнул и продолжил:
«Так что как ни крути, но закончится наш жизненный путь на гильотине. И если не в этом году, так точно в следующем. Если конечно…»
«Если что?» – испуганно спросила Урсула.
«Я не хочу умирать на гильотине» – неожиданно резко произнёс Клаус. «А ещё больше не хочу участвовать в отвратительном шоу в этой… Народной Судебной Палате – надо же было так назвать… И уж совсем не хочу, чтобы тебя через это всё тащили…»
«Поэтому» – резюмировал он, «я уже давно думаю…»
«Пойти по пути Эльзера?» – грустно и даже как-то обречённо спросила Урсула.
В нацистской прессе (тем более, на радио), о покушении Эльзера на Гитлера говорили глухо. Его даже не судили; вместо этого его подвели под «Указ о защите народа и государства», подписанный рейхспрезидентом тогда ещё Веймарской республики Паулем фон Гинденбургом 28 февраля 1933 года – на следующий день после поджога рейхстага коммунистом и пироманьяком Маринусом ван дер Люббе. И отправили в концлагерь Заксенхаузен – подальше от посторонних глаз.
Тем не менее, слухи в Германии циркулировали с обычной скоростью; поэтому о покушении знала практически вся страна.
Клаус покачал головой: «Не совсем»
«Это как?» – ещё боле испуганно спросила его жена.
«Я воевал в Великую войну» – спокойно ответил Клаус. «С взрывчаткой работать умею, машину водить тоже – хоть и плохонько, но приемлемо. Так что когда почувствуем, что кольцо сжимается, угоним машину, загрузим взрывчаткой по самый верх… ну и захватим с собой на тот свет как можно больше коричневых уродов…»
«А Ирма…» – Урсула запнулась.
«Ирма та ещё актриса» – усмехнулся Клаус. «Врёт как дышит. Нет, она не из гестапо – у этих ни мозгов, ни денег не хватит на такое представление. Жаба начальство задушит… ведь тут» – он махнул рукой в сторону корзины с продуктами и пачки денег – «по нонешним ценам годовой оклад какого-нибудь криминалькомиссара…»
В этом он был абсолютно прав. Стоимость корзины на чёрном рынке даже без пачки денег годовой оклад криминалькомиссара превышала где-то на четверть.
Он глубоко вздохнул и продолжил: «Помощь деньгами и едой таким же пострадавшим от режима, как он сам, это что-то из области Евангелия. А Евангелие и подпольные дельцы чёрного рынка…»
«Несовместимы?» – грустно улыбнулась Урсула.
Клаувс кивнул: «Конечно несовместимы. Не для этого он всё это затеял, совсем не для этого…»
«А для чего?» – удивилась его жена.
«Он хочет сколотить серьёзную группу» – уверенно ответил Клаус. «Которая вдарит по режиму так, что мало никому не покажется. Может, и до фюрера доберётся… ну или хотя бы до Гейдриха с Гиммлером. Думаю, что нам будет о чём поговорить… и договориться»
«И как ты собираешься его искать?» – обеспокоенно спросила Урсула.
«А никак» – рассмеялся Клаус. «Он сам нас найдёт. Скорее всего, через очаровашку Ирму или как там её на самом деле зовут. Сегодня была, так сказать, разведка боем – это я тебе как бывший пехотинец говорю…»
«Ладно» – он неожиданно громко хлопнул в ладоши. «Это всё дело будущего. Которое выглядит сегодня куда как приятнее и перспективнее, чем пару часов назад – до визита этой молодой особы. А пока продолжим мелко пакостить этим подонкам. Тем более, что очередная бомбочка уже готова…»
Через двадцать минут они выбрались из квартиры, спустились в подъезд, вышли на улицу… и тут же были ослеплены светом мощных армейских фонарей:
«Гестапо! Вы задержаны по обвинению в подрыве оборонной мощи рейха и подготовку к государственной измене…»
25 марта 1941 года
Берлин, Германская империя
«Вы начинаете меня серьёзно пугать, криминальинспектор» – улыбнулся Гейдрих, покручивая в руке коньячную рюмку, наполненную до нужного уровня драгоценнейшим нектаром лучших французских производителей.
Сделал театральнейшую паузу (ох как он это умел…) и продолжил:
«Мои не самые последние детективы возились над этим делом полгода, вы пообещали его раскрыть и арестовать преступников за сутки… а сами справились…»
«За тринадцать часов и сорок четыре минуты» – обворожительно улыбнулась Ирма. Которая явно наконец-то нашла себя в жизни. По крайней мере, в профессиональной.
Что подтверждалось и её униформой – несмотря на её переход на работу в гестапо, она по-прежнему имела право на ношение формы СС-Кригсхельферин (ибо по-прежнему служила и в СС, и в РСХА).
На которой красовался новенький орден За военные заслуги первого класса, вручённый Ирме лично рейхсфюрером СС Гиммлером всего несколько часов назад. А также нашивка того же ордена, только второго класса. Кроме этого, новоиспечённому криминальдиректору выплатили солидную премию – три месячных оклада.
Гейдрих, Колокольцев и Ирма отмечали успешное завершение «дела открыточников» в комнате отдыха шефа РСХА (смежной с его рабочим кабинетом).
К роскошному коньяку сорокалетней выдержки прилагалась не менее роскошная закуска – фрукты, шоколад, выпечка… всё, разумеется из закромов фирмы Колокольцева.
Поставленных, что самое смешное, польскими евреями – его друзьями детства Мареком и Янеком – прямо ко столу едва ли не злейшего врага евреев, группенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха. Впрочем, в «странном мире человечьем» случалось и не такое…
«Знаете, подполковник…»
С началом войны Гейдрих всё чаще и чаще обращался к своим подчинённым по их армейским, а не эсэсовским званиям.
«… чем больше я узнаю Вашу… сожительницу, тем больше я в недоумении – то ли порадоваться за вас, то ли посочувствовать…»
«И то, и другое» – рассмеялась Ирма.
«Наверное» – задумчиво произнёс Гейдрих. Затем совершенно неожиданно повернулся, взял с тумбочки какой-то документ на бланке СС и протянул Колокольцеву.
«Что это?» – удивлённо посмотрел на него криминальдиректор.
«Разрешение рейхсфюрера СС на Ваш брак с фройляйн Бауэр» – спокойно и бесстрастно ответил шеф РСХА.
Согласно незыблемым правилам СС, офицер этой организации (начиная со звания лейтенанта должен был получить одобрение на свой брак лично от рейхсфюрера СС.
К 1941 году организация разрослась настолько, что это стало уже не актуально (достаточно было разрешения RuSHA – Главного управления СС по вопросам расы и поселений), но для «особо важных» офицеров, к которым относился и Колокольцев (то есть, извините. Роланд Таубе) это требование продолжало действовать.
«Всю жизнь мечтал» – мрачно подумал Колокольцев. И немедленно начал обдумывать «план побега». От своей теперь уже типа невесты.
«Видите ли, в чём дело, подполковник» – задумчиво произнёс Гейдрих. «Я, конечно, понимаю, что с такими покровителями, как Лилит и её свита…»
Ирма изумлённо уставилась на Колокольцева: «Это ещё что за персонажи??»
«Не сомневаюсь, что скоро вы с ними познакомитесь, криминальинспекторин» – усмехнулся Гейдрих. «Ибо они довольно ревниво оберегают свою в некотором роде собственность…»
Глубоко вздохнул и продолжил: «Ну так вот, с такими покровителями, Вы можете себе позволить игнорировать не только правила СС, которые требуют от каждого офицера вступить в брак и произвести на свет как можно больше детей. Но я Вас всё-таки призываю не создавать дополнительных проблем ни мне, ни рейхсфюреру… а то люди Мартина Бормана уже под Вас по этому поводу серьёзно копают. А нам и без того головных болей хватает…»
Борман и Гиммлер были заклятыми конкурентами. Поэтому каждый постоянно искал способ напакостить сопернику. И неженатый офицер СС, да ещё ближайший помощник Гейдриха был для генерального секретаря НСДАП Мартина Бормана чуть ли не идеальным инструментом. Ибо позволял задавать рейхсфюреру крайне неприятные вопросы.
Решение пришло мгновенно. Колокольцев пожал плечами
«Вы не хотите головных болей, группенфюрер? Их не будет ни у Вас, ни у рейхсфюрера…».
Поднялся из-за стола, подошёл к телефонному столику с городским аппаратом (Гейдрих и в комнате отдыха должен был быть на связи), поднял трубку, продиктовал номер телефонистке РСХА:
«Марта? Это… в общем сама знаешь кто. Баронессу позови, пожалуйста»
Гейдрих и особенно Ирма ошарашенно смотрели на него.
«Баронесса?» – осведомился Колокольцев. «Мне тут наш общий хороший знакомый сообщил, что его коричневое преосвященство под меня копать начал не по-детски. Будь добра, объясни ему – ты это очень хорошо умеешь – что этого делать не следует. Для здоровья вредно. Сделаешь? Отлично!»
Он повесил трубку.
«На будущее, группенфюрер» – жёстко объявил Колокольцев. «Мне такие проблемы нужны ещё меньше, чем Вам. И нашей общей знакомой тоже. Поэтому если у Вас – или у рейхсфюрера – из-за меня будут какие-то сложности, Вы мне просто сразу скажите. И я их решу – быстро и эффективно…»
И добавил: «А вступать в брак – только чтобы угодить Борману… да хоть фюреру, я не буду точно. Никогда. И ещё – поссориться с Борманом Вы себе позволить можете. У вас и так отношения хуже некуда. А вот поссориться с этими персонажами, как их назвала Ирма – Вы себе позволить не можете…»
Затем жёстко повернулся к Ирме и объявил, словно загоняя ей в голову раскалённые гвозди: «Этого разговора не было. Я никому не звонил и ни с кем не разговаривал. И этих… персонажей в природе не существует. Понятно?»
Ирма судорожно кивнула: «Понятно»
«Отлично!» – улыбнулся Колокольцев. «Итак, о чём мы только что говорили? О деле открыточников.?»
Гейдрих вздохнул: «Да, конечно, именно об этом деле…»
Продолжать обсуждение Лилит и компании после взбучки, которую ему устроил его формальный подчинённый, он явно не хотел. Поэтому с удовольствием переменил тему.
«При личном досмотре» – проинформировал присутствующих Гейдрих, «у Клауса Лемме в кармане пальто обнаружили открытку из той же серии, что и обнаруженные ранее. Чернила и почерк тоже совпадают. Припёртые к стене столь неопровержимыми уликами, они сознались – и подписали признательные показания»
Колокольцев пожал плечами. «Их лишили последнего смысла жизни – возможности мстить. Ибо понятно, что даже если муж возьмёт всё на себя, то по закону от 28 февраля 1933 года жена пойдёт по пути Эльзера. Например, в Равенсбрюк – без суда и следствия, на неопределённый срок. А там всякое может случиться…»
Убийства «нежелательных узников» в концлагерях были в рейхе делом не частым, но и не исключительным. Ибо случалось, что вина того или иного сабжа была очевидна (и заслуживала смертной казни), но по тем или иным причинам прогонять их черех конвейер прокуратура-суд-гильотина было нецелесообразно.
В этом случае они просто тихо умирали в концлагере (по официальной версии). На самом же деле…
«Я её без колебаний насмерть забью – хоть кнутом, хоть ботинками» – абcолютно бесстрастно объявила Ирма. «Впрочем, почти что любая моя коллега это сделает… если нужно».
«Так что завтра дело уйдёт в прокуратуру» – констатировал Гейдрих, «послезавтра – в Народную судебную палату… а там и до гильотины рукой подать»
На самом деле, не так уж и рукой. Ибо по закону рейха, смертный приговор приводился в исполнение по истечении 90 дней после вынесения. Иногда проходило и больше времени, но очень редко – меньше.
«Гильотина – не лучший вариант» – неожиданно заявил Колокольцев.
«У тебя есть лучшее предложение?» – удивился Гейдрих.
«Есть» – спокойно и уверенно подтвердил Колокольцев.
«Объясни» – потребовал группенфюрер.
Колокольцев объяснил.
Ровно через сорок две минуты Колокольцев вошёл в одиночную камеру подземной тюрьмы гестапо (до передачи их прокуратуре задержанные политические преступники содержались именно там и лишь после того отправлялись в Моабит или Плётцензее).
На нём по-прежнему была гражданская одежда, ибо военная форма (которую он носил практически постоянно за исключением «особых случаев») вызвала бы у Урсулы Лемме сильнейшее отторжение (по понятным причинам). А ему это сейчас было не нужно совсем.
Фрау Лемме сидела на кровати (неожиданно широкой для тюремной камеры), обхватив колени руками и закутавшись в одеяло. В Берлине было необычно холодно для конца марта; кроме того, рачительные завхозы гестапо на топливе экономили безжалостно, справедливо полагая, что путь отсюда для узников один – на гильотину. Так что тратить на них дефицитнейший уголь было бы преступным расточительством.
Урсуле Элизе Лемме (в девичестве Штендаль) недавно исполнился тридцать один год. Однако выглядела она на все сорок – как минимум. Её нельзя было назвать красивой – черты её лица были слишком грубыми, а тело – слишком угловатым и каким-то… нескладным (перед тем, как прийти к ней в камеру, Колокольцев внимательно изучил её тюремные и личные фото).
Тем не менее, в ней ощущались странно-привлекательные решимость и смелость на грани отчаяния… и даже безрассудства. И полное отсутствие жалости – не жестокость, а именно безжалостность – по отношению и к себе, и к другим.
Колокольцев в друг с удивлением (с огромным удивлением) понял, кого именно ему напоминает Урсула. И своей некоей… мужеподобностью, пожалуй, и отсутствием жалости, и целеустремлённостью, и явно незаурядной для женщины физической силой.
Она напоминала ему Марию Мандель – коллегу (старшего товарища, так сказать) Ирмы в концлагере Равенсбрюк. Мария была на два года моложе Элизы – родилась 10 января 1912 года в городе Мюнцкирхен в Верхней Австрии.
Ни личная жизнь, ни карьера у неё толком не сложились, поэтому в 1938 году она предсказуемо вступила в ряды SS-Kriegshelferinnen, которая и поставляла надзирательниц в женские бараки и в специализированные женские лагеря.
Как и Ирма, Мария начала свою карьеру надзирательницы в первом женском концлагере Лихтенбург (в том же 1938 году), а уже в следующем году её – как и Ирму – перевели в куда более известный (и жуткий) Равенсбрюк.
Коллеги по службе описывали Мандель как «чрезвычайно умного и преданного своему делу» человека. Иными словами, при примерно равном с Ирмой интеллекте она была просто отъявленной нацисткой.
При этом (в отличие от подавляющего большинства отмороженных на всю голову фанатичек), её нацистские убеждения были, как ни странно, даже привлекательными. У неё вообще была какая-то странная и необычная демоническая аура, которая и пугала, и притягивала одновременно.
Колокольцев познакомился с Марией в своей первый (но не последний) приезд в Равенсбрюк, когда ему в первый, но далеко не в последний раз пришлось разбираться с эскападами его «адской фурии». В смысле, Ирмы Бауэр.
Маряи влюбилась в него чуть ли не с первого взгляда… в результате чего они с Ирмой чуть не подрались. Что по причине вулканического темперамента обеих «адских кошек» вполне могло закончиться смертоубийством. К счастью, не закончилось.
Спасла положение… неожиданно Мария – чуть более старшая (правда, всего на год) и несколько более хитрая и расчётливая, чем Ирма. Она совершенно неожиданно отошла в сторону… а через десять дней или около того подловила Колокольцева у одного из подъездов штаб-квартиры новоиспечённой РСХА.
Изумленному тогда ещё штурмбанфюреру она объяснила: «Вы широко известны в узких кругах, штурмбанфюрер Таубе. А у меня в этих кругах есть… определённые знакомства. Так что…»
В тот же вечер она затащила его в постель. Его постель. Он к этому отнёсся достаточно спокойно – его профессия и моногамность были несовместимы от слова совсем (именно по этой причине он – по-прежнему католик – и категорически отказывался вступать в законный брак). Ибо одно дело блудить до брака (тем более, по производственной необходимости), и совсем другое – вне оного.
Ирма, конечно, обо всём узнала (впрочем, она и раньше знала об отчаянной полигамии своего избранника). Но – надо отдать ей должное – и виду не подала. Они эту щекотливую тему, разумеется, никогда не обсуждали, но однажды Ирма ему сказала: «Я всегда предпочту делить вкусный кусок мяса даже с полудюжиной сотрапезниц унылому глоданию кости в одиночестве…»
Колокольцев прекрасно знал, что так или иначе со временем чета Лемме будет признана антинацистским сопротивлением (и, разумеется, вражеской пропагандой) героями-великомучениками.
Но не менее прекрасно он знал и то, что при лишь немного другом стечении обстоятельств Урсула Лемме была бы признана и теми, и другими жуткой военной преступницей.
Ибо если бы её брату повезло, он вернулся бы с фронта героем (у фактического сына таких родителей с личным мужеством, да и мозгами, обычно всё в порядке). Причём минимум с Железным крестом второго класса (а то и первого – на этой войне обе награды можно было заработать за неделю).
В этом случае Урсула Лемме превратилась бы не в бесстрашного бойца Сопротивления, а в отъявленную фанатичку – и Гитлера, и его режима. Что с учётом её, мягко говоря, унылой профессиональной и личной жизни, почти неизбежно привело бы её в ряды СС-Кригсхильферинен.
А затем – в качестве надзирательницы, разумеется – в Равенсбрюк. Или в Освенцим. Или в Дахау. Где она издевалась бы над заключёнными с тем же рвением, с каким сейчас распространяла антинацистские открытки.
Колокольцев закрыл за собой дверь камеры и очень вежливо произнёс:
«Здравствуйте, фрау Лемме»
Урсула никак не отреагировала – ни на его приветствие, ни даже на его появление в её одиночной камере – просто смотрела в одну точку, обхватив колени длинными худыми нескладными руками.
Ничего удивительного в этом не было – за последние пару дней она испытала такой совокупный шок, что могло быть и хуже. Намного хуже. Во-первых, в отличие от своего мужа, она была категорически не готова к аресту, поэтому переход от пусть и относительной, но всё же свободы к одиночному заключению в подземной тюрьме РСХА оказался для неё полной эмоциональной катастрофой.
Умирать она была тоже совершенно не готова, поэтому осознание того, что жить ей осталось считанные месяцы (и то в лучшем случае, ибо осуждённых по такому звонкому делу могли казнить и через несколько дней после вынесения приговора) стало для неё ещё одним сильнейшим психологическим ударом, причём далеко не последним.
Ибо она получила ещё один сильнейший шок – потерю последнего близкого человека (мужа, с котором она увидится только на суде, и то ненадолго, ибо заседание неизбежно будет очень коротким в силу и подписанных ими признаний, и просто убийственных вещдоков).
Несмотря на то, что Колокольцев категорически приказал обращаться с Урсулой изысканно вежливо и предупредительно (ибо она была нужна ему в ммксимально стабильном и спокойном психологическом состоянии), ни гестаповцы, ни сотрудники крипо, ни тюремщики не скрывали своего отношения к ней как к отвратительному предателю и злейшему врагу. Что, понятное дело, радости и психологического комфорта ей не добавляло.
На этом фоне радикальный переход от предвкушения наслаждения от подаренных Ирмой деликатесов (они решили отложить ужин, чтобы отпраздновать очередное успешное размещение подрывных открыток на очередной лестнице очередного офисного здания в центре Берлина) к тюремной баланде – ну не совсем баланде, но всё же много хуже даже их обычной повседневной еды – был, конечно мелочью. Но всё равно крайне неприятной.
Идея Ирмы была и простой, и логичной, и эффектной, и – как оказалось, убийственно эффективной. И ей, и её коллегам по «зондеркоманде Таубе» было очевидно, что такие осторожные сабжи как чета Лемме, обсуждать свою подрывную деятельность в домашних стенах не будут.
А будут только и исключительно во время вечерних прогулок… когда из-за режима светомаскировки их и обнаружить-то будет проблематично, не говоря о том, чтобы подслушать. Особенно если говорить вполголоса…
Поэтому их нужно было спровоцировать на «домашний разговор». Который будет записан технарями гестапо и, таким образом, станет неопровержимой уликой. Вполне достаточной для того, чтобы выписать им билет в один конец на гильотину в берлинской тюрьме Плётцензее.
И то в лучшем случае, ибо в последнее время Адольф Гитлер всерьёз намеревался ввести для изменников и предателей особый способ казни – повешение на крюках для мясных туш в проволочной петле. В отличие от мгновенно убивающей гильотины и стандартного англо-американского метода повешения long drop (аналогично), при этом способе казни агония могла продолжаться до получаса…
А для успешной провокации нужно было в высшей степени неожиданное, эффектное и потому эффективное представление. Которое Ирма и устроила, выступив в в роли и сценариста, и режиссёра и исполнительницы главной роли. На Оскара, конечно, не тянуло, но к этому никто и не стремился.
Под благовидным предлогом из соседних с 15-й квартир (справа и слева) были удалены их обитатели. Которых на очень короткое время сменили специалисты их техотдела гестапо, оснащённые сверхчувствительной подслушивающей аппаратурой.
Нет, видеть сквозь стены они не могли (такая техника появится лишь спустя многие десятилетия), а вот слышать – очень даже. Техника, разумеется, была подключена к стандартному коммерческому плёночному (катушечному) магнитофону Magnetophon K1 (отсюда и название этого дивайса) производства AEG-Telefunken.
Получилось даже намного лучше, чем предполагалось, ибо гестаповцам невероятно повезло. Чета Лемме не только полностью призналась в свой подрывной деятельности, но и сообщила гестаповцам (разумеется, не подозревая об этом), что они выходят на дело в тот же вечер. Иными словами, «зондеркоманде Таубе» неслыханно повезло. Впрочем, как известно, везёт тому, кто везёт…
Так что предъявлять Клаусу и Урсуле Лемме их записанное на плёнку признание не было никакой необходимости – найденной при муже открытки хватило выше головы и для предъявления обвинения, и для того, чтобы оба Лемме дали признательные показания.
Поэтому они оба до сих пор пребывали в блаженном неведении, что их очаровательная нежданная гостья была на самом деле новоиспечённой криминальинспекторин штаб-квартиры гестапо.
Пачка рейхсмарок вернулась в карман… нет, не Колокольцева, а Ирмы Бауэр. Которая и не подумала возвращать их своему начальнику, нахально заявив: «Это мои дополнительные премиальные!».
Премиальные она, разумеется, одним махом спустила на туфли, чулки, бельё, косметику и прочие женские штучки. Высшего качества – Марек и Янек в лепёшку расшиблись, дабы угодить «прекрасной пани…».
То, что эта прекрасная пани ещё неделю назад увлечённо до полусмерти (а то и до смерти) забивала польских женщин – заключённых Равенсбрюка – их не волновало (и даже не интересовало) ни в малейшей степени.
Тем более, что свой патриотический долг они таки выполняли, ощутимо финансируя боевиков польского Сопротивления. Как при такой разносторонней деятельности они умудрялись до сих пор оставаться в живых (не говоря уже о просто фантастическом процветании), не знали, наверное, даже они сами.
Гейдриху, об этой… экспроприации Колокольцев, разумеется не должил (ибо дело семейное… или что-то в этом роде). Поэтому одновременно с орденом за военные заслуги (без мечей) первой степени Ирма получила от шефа РСХА (лично – из рук в руки) внушительные премиальные. Аж три оклада. Которые предсказуемо исчезли в том же направлении.
Продуктовую корзину Ирмы зондеркоманда Таубе с примкнувшими к ней технарями употребила по назначению в тот же вечер. Строго говоря, это было нарушением правил РСХА, но Гейдрих на это закрыл глаза (да и продукты, собственно, были не казённые); шефу крипо Артуру Нёбе (делегировавшему в зондеркоманду двух детективов и пару технарей) было наплевать… а начальника гестапо Генриха Мюллера просто никто не спрашивал – даже в известность не поставили.
Более того, Гейдрих весьма прозрачно намекнул бригадефюреру, что он должен радоваться, что ему не влепили строгий выговор (а то и что похуже) за то, что он полгода безуспешно возился с делом, которое какая-то дилетантка из Равенсбрюка (женщина!!!) раскрыла менее чем за сутки.
Колокольцев опустился на привинченную к полу табуретку, положил на привинченный к полу стол тонкую папку и проинформировал заключённую:
«Меня зовут Роланд фон Таубе. Оберштурмбанфюрер СС и криминальдиректор гестапо Роланд фон Таубе. Я руководитель совместной группы гестапо и крипо, которая работала по вашему делу…»
Сделал театральную паузу (куда ж без этого) и добавил:
«Я здесь по собственной – личной – инициативе. Моя работа закончена – теперь Вами займётся следователь прокуратуры. Моё начальство, хоть и не запретило мне встречаться с Вами, но отнеслось к этой идее без энтузиазма…»
Это было чистейшей правдой. Гейдриху, похоже, за глаза хватило креатива Ирмы и он предпочёл бы умыть руки, передав чету Лемме прокуратуре, а затем Отто Тираку и его Народной Судебной Палате. С совершенно очевидными – и, с его кочки зрения, совершенно заслуженными последствиями.
Однако у Михаила Евдокимовича Колокольцева на этот счёт было совершенно иное мнение.
Фрау Лемме продолжала оставаться в глубоком ступоре, никак не реагируя на информацию Колокольцева. Он спокойно продолжал (как говорится, вода и камень точит):
«Я выражаю Вам глубочайшие и совершенно искренние соболезнования по поводу Вашей утраты. Я Вам глубоко и искренее со-чувствую, со-переживаю и со-болезную, ибо несколько лет назад тоже потерял очень близкого мне человека…»
«Младшего брата?» – удивлённо спросила Урсула, оторвав взгляд от стены и уставившись на Колокольцева глазами, в которых не было ничего, кроме бесконечной боли, бесконечного горя и полной безнадёги.
Колокольцев и до знакомства с Лилит прекрасно умел как располагать к себе практически любого в практически любых обстоятельствах (инструктора учебки ОГПУ свой хлеб ели не зря), так и выводить из даже самого тяжёлого ступора. А уж после…
Он покачал головой: «Жену. Сгорела как свечка в двадцать один год от неоперабельного ураганного рака. В считанные недели. Врачи говорили надышалась чем-то… ещё до нашего знакомства. Меньше двух лет прожили вместе…»
В отличие от наглого вранья Ирмы Бауэр, это было чистейшей правдой. Хотя Колокольцев с женой и не были венчаны (они поженились уже в советские времена и когда Колокольцев уже работал в ОГПУ), он до сих пор не мог заставить себя вступить в новый законный брак. Несмотря на сильнейшее давление со стороны Гейдриха… и, скажем так, благожелательное отношение к этой идее Лилит и её компании.
«Соболезную…» – прошептала Урсула.
Колокольцев кивнул: «Спасибо. Я пришёл к Вам для того, чтобы…»
Ещё одна театральная пауза в стиле его шефа Рейнгарда Гейдриха.
«… добиться справедливости. Для Вас с мужем и не только. В той мере, в которой это вообще возможно в данных обстоятельствах…»
Фрау Лемме ещё более изумлённо уставилась на него. Колокольцев продолжал – спокойно, размеренно и бесстрастно:
«Согласно законам рейха – а гестапо и прочие правоохранительные органы Германии работают в строгом соответствии с законом, вопреки распространённым заблуждениям, ваше дело должно быть передано следователю прокуратуры – точнее, Министерства Юстиции – а затем в Народную Судебную Палату…»
И снова многозначительная театральная пауза.
«… в которой доктор юриспруденции Отто Тирак – группенфюрер СА и бригадефюрер СС – устроит омерзительное шоу, смешает вас с мужем с дерьмом и помоями – под гул одобрения зала, сплошь состоящего из партийных функционеров а также старших офицеров вермахта, СА и СС…»
Глубоко вздохнул и продолжил: «и вынесет вам смертный приговор – точнее, озвучит уже вынесенный. После чего вас промаринуют в крайне некомфортной тюрьме месяца три или около того, а затем палач во фраке, цилиндре и белых перчатках…»
Традиция ещё кайзеровской Германии, которая сохранилась и в Веймарской республике, и в Третьем рейхе
«… отрубит вам головы с помощью Fallbei – немецкого варианта изобретения, всемирно известного по имени французского врача Жозефа Гильотена. Что выглядит со стороны совершенно омерзительно…»
Колокольцев присутствовал на гильотинировании лишь однажды (сказалось чисто журналистское любопытство) – 12 августа 1937 года, когда гильотинировали пойманного им серийного убийцу и грабителя Эрнста Цондрака.
И хотя сабж получил что заслужил (была бы воля Колокольцева, он бы его вообще сжёг живьём на медленном огне, как поступали с такими персонажами во времена Тиля Уленшпигеля), зрелище было настолько отвратительным, что после казни он нажрался как свинья… в присутствии госпожи Ингрид.
Что было в некотором роде страховкой, ибо на эту особу алкоголь не действовал вообще, поэтому она могла выпить ведро шнапса, после чего совершенно спокойно, как ни в чём ни бывало, выполнять свои обязанности. Помогло не сильно, поэтому он вынужден был взять трёхдневный отпуск, чтобы прийти в себя (что с ним не случалось ни до, ни после).
Фрау Лемме молчала, переваривая услышанное. Колокольцев спокойно продолжал:
«Я считаю всё это безобразие – в самом прямом смысле слова – категорически несправедливым. Ибо Вы с мужем не причинили рейху ровным счётом никакого вреда – все ваши пятьдесят три открытки оказались в гестапо менее чем через полчаса после обнаружения…»
Урсула глубого и грустно вздохнула. Ибо хоть и не питала особых иллюзий относительно успеха своего безнадёжного дела, но его полная бессмысленность стала для неё ещё одним психологическим ударом. Ибо умирать в тридцать один год тяжело при любом раскладе, а отдать свою жизнь ни за что совсем, впустую, тяжело вдвойне. Если не вдесятеро…
«… а поддержка фюрера, вермахта и нашего государства народом Германии осталась столь же железобетонной, что и раньше…»
Что было чистой правдой. Открытки четы Лемме не повлияли ровно ни на что и ровно никак.
«Поэтому» – спокойно продолжал Колокольцев, «я решительно не понимаю, за что Вас с мужем казнить. Если бы решение принимал я – к великому сожалению, это не так – я бы отправил бы Вас в Равенсбрюк, а вашего мужа – в Заксенхаузен. Где вам за пару недель вернули бы мозги на место…»
До войны именно так и происходило. Поэтому число смертных приговоров по политическим мотивам в Германии измерялось десятками, а в сталинском СССР – десятками ТЫСЯЧ. А во время Большого террора («Великой Чистки») 1937-38 годов – сотнями тысяч.
«Но поскольку ваш… протест был вызван тяжелейшим психологическим ударом – смертью вашего младшего брата – единственного сына, по сути» – продолжал криминальдиректор, «я бы, скорее всего, вообще признал вас с мужем невиновными по причине психического расстройства. И отправил бы подлечиться в какую-нибудь психиатрическую клинику…»
К сожалению, это была лишь часть правды. Ибо если бы Колокольцеву и удалось этого добиться – что было очень сложно, но возможно – результат для четы Лемме был бы практически аналогичным.
Ибо начатая по личному приказу Гитлера полтора года назад программа массовой насильственной эвтаназии (массовых убийств, по сути) лиц, признанных душевнобольными, была весной 1941 года в самом разгаре.
Поэтому в случае, если бы Колокольцеву удалось поместить чету Лемме даже в частную клинику (например, доктора Вернера Шварцкопфа), они почти наверняка отправились бы в газовую камеру в Бранденбурге, где всё равно погибли бы – только не от удара ножа гильотины, а от отравления моноксидом углерода (угарным газом, проще говоря).
«К сожалению» – глубоко и очень грустно вздохнул криминальдиректор, «это невозможно. Поэтому единственное, что я могу для вас сделать – это дать вам возможность достойно уйти из жизни. Избегнув позора отвратительного судилища в Народной Судебной Палате… ну и последующих издевательств в тюрьме»
Урсула по-прежнему молчала, явно не понимая, как на всё это реагировать. Колокольцев достал из нагрудного кармана пиджака маленький бумажный пакетик.
«В этом пакетике таблетка с алкалоидом. Её сваял мой знакомый аптекарь…»
Еврей, которому он помог перебраться в Испанию с новыми документами, семьёй и всеми деньгами и ценностями. Последние (даже если бы его выпустили из страны, что с началом войны стало практически невозможным), у него безжалостно отобрали бы, обобрав до нитки.
Он предупредил аптекаря, что если пилюля не сработает, то тайная полиция Франко такое ему устроит, что он пожалеет, что родился. Поэтому Колокольцев не сомневался, что средство сработает так как нужно – и практически мгновенно.
«Пилюлю нужно просто проглотить» – спокойно сказал Колокольцев. «Можете запить водой из-под крана. Через минуту максимум вы покинете наш грешный мир, ускользнув из лап нашей так называемой судебной системы…»
Урсула по-прежнему молчала. Впрочем. Колокольцева это уже не беспокоило. Совсем. Ибо он родился не вчера, а почти уже тридцать шесть лет тому назад, из которых полтора десятка работал в двух самых могущественных спецслужбах мира – ОГПУ/НКВД и СД/гестапо/РСХА (а последние лет пять – ещё и сотрудничал с Бюро Информации – внешней разведкой Государства Ватикан). И работал, и сотрудничал в высшей степени успешно.
Поэтому он и видел, и чувствовал, и прекрасно понимал, что дело сделано. Воля Урсулы была уже полностью подавлена просто убийственной последовательностью мощнейших психологических воздействий.
Поэтому она уже не могла сопротивляться – тем более такому опытному и искушённому манипулятору как капитан госбезопасности СССР, оберштурмбанфюрер СС и криминальдиректор гестапо «в одном флаконе».
Поэтому он нисколько не сомневался, что Урсула Лемме сделает всё, что он ей прикажет. Причём сделает быстро, чётко и по-немецки эффективно. Всё что он сочтёт… нет, не справедливым, конечно, ибо понятия справедливости для него не существовало… да, наверное, почти что с самого рождения.
Когда твой отец является крутым подпольным дельцом… это как-то не очень совместимо с понятием справедливости. И уж совсем не совместима с оным работа в спецслужбе – любой. А уж в такой как РСХА или НКВД – тем более.
Для него существовало лишь понятие целесообразности. Целесообразности и только целесообразности. С точки зрения фактов, логики и здравого смысла. И поэтому «дело открыточников» должно было закончиться не «справедливо» (и уж тем более, не «в строгом соответствии с законом», ибо «законность» и «государство фюрера» сочетались, скажем так, не очень).
А только и исключительно целесоообразно – с точки зрения политических и военных интересов Третьего рейха. Страны, государства и цивилизации, которым он верой и правдой служил уже восемь лет – с марта 1933 года. НКВД и вообще сталинский СССР были его личными и смертельными врагами… ну а Бюро Информации Святого Престола – всего лишь инструментом в его глубоко личной войне с большевизмом.
Была, конечно, ещё и Лилит – этакий «Воланд в юбке» (Колокольцев был одним из очень немногих, кому удалось прочитать незавершённую рукопись «Мастера и Маргариты») и её свита. Но это была совсем другая история – строго говоря, Колокольцев не работал на них, а лишь сотрудничал с ними. А это, как говорят в Одессе, две огромные разницы…
Он глубоко – и очень театрально – вздохнул (с кем поведёшься, от того и блохи) и продолжил:
«Я могу дать Вам этот… выход хоть прямо сейчас – а примете пилюлю вы когда сочтёте нужным, ибо обыскивать Вас никто не будет, я дал на этот счёт очень строгие указания. Однако…»
Он снова глубоко и очень театрально вздохнул: «У меня есть к Вам один вопрос – чисто из личного любопытства – в прошлой жизни я был журналистом…»
И, не дав возможность фрау Лемме как-то отреагировать, задал, как говорится, экзистенциальный вопрос. Точнее, вопросы:
«Вы уверены, что всё сделали правильно? Вы уверены, что Адольф Гитлер и его режим действительно виновны в смерти Вашего брата? Вы уверены, что они заслужили Вашу месть? Вы уверены, что Ваши с мужем действия были во благо Германии и немецкого народа? Только честно – сейчас Вам уже совершенно бессмысленно врать мне и, тем более, себе?»
Он сразу увидел, почувствовал понял, что попал в точку. Урсула Лемме была, конечно, та ещё фурия – и при другом раскладе точно перещеголяла бы по части энергичной жестокости… да чуть ли не всех коллег Ирмы Бауэр и Марии Мандель. Но где-то в глубине её, на самом деле, довольно сложной души всё ещё жил, вертелся и даже иногда кусался маленький червячок сомнения.
«Нет» – неожиданно честно ответила фрау Лемме. «Не уверена. Всё вроде логично, понятно, правильно и праведно, но…»
«Что-то не складывается?» – заботливо спросил Колокольцев.
Она кивнула: «Да. Только вот никак не могу понять, что именно…»
«Хотите чтобы я Вам помог разобраться?» – спокойно и уверенно предложил криминальдиректор.
Она пожала плечами. «Хочу. Терять-то мне всё равно уже нечего… так хоть умру со спокойной душой…»
Она предсказуемо примирилась с тем, что жить ей осталось даже не часы, а минуты. От силы несколько десятков минут.
«Я понимаю Вашу логику» – спокойно начал своё объяснение Колокольцев. «На первый взгляд всё просто, понятно, очевидно и логично. Адольф Гитлер и его режим развязали войну с Францией, а затем призвали Вашего брата в действующую армию, где он до невозможности глупо погиб.
Поэтому фюрер и национал-социалистический режим виновны в гибели Вашего брата… следовательно, Ваш человеческий долг состоит в том, чтобы этому режиму отомстить. Более того, сделать всё возможное для того, чтобы этот режим уничтожить – чтобы он успел убить как можно меньше братьев и сыновей других немецких женщин. Так?»
«Так» – кивнула Урсула. «А Вы с этим не согласны?»
«Я согласен с неоспоримыми фактами, железобетонной логикой и старым добрым здравым смыслом» – улыбнулся криминальдиректор. «Поэтому и попробую разобрать Вашу логическую цепочку рассуждений с точки зрения этой в некотором роде святой троицы…»
Она удивлённо посмотрела на него. Колокольцев невозмутимо продолжал:
«Для начала – Адольф Гитлер не объявлял войну Франции. И не собирался, ибо вопрос Эльзаса и Лотарингии, отобранных у Германии под дулом пистолета версальскими бандитами, преспокойно решался мирными средствами. Например, плебисцитом среди населения этих провинций…»
По обескураженному выражению лица Урсулы было видно, что о проблеме Эльзаса и Лотарингии, не говоря уже о всём сложном комплексе франко-германских отношений она имеет в лучшем случае очень отдалённое представление. Если вообще какое-либо.
«Это Франция объявила войну Германии» – спокойно продолжал Колокольцев. «Третьего сентября 1939 года. И тем самым превратила вполне локальный конфликт, в котором вопрос, кто прав, кто виноват, является, мягко говоря, спорным…»
Что было чистой правдой. Ибо Польша, во-первых, внаглую оттяпала у Германии немалый кусок территорий – что было чистой воды грабежом и бандитизмом средь бела дня; во-вторых, достаточно серьёзно притесняло немецкое меньшинство в стране, чтобы у Германии появился Casus Belli – вполне законный повод для войны; и, в-третьих, сама была не прочь повоевать с Германией (песня «Рыдзь-Смиглы, веди нас за Рейн» в 1939 году была одной из самых популярных в Речи Посполитой).
«… в полноценную Вторую Великую Войну. Которая – учитывая прогресс военной техники за последние два десятка лет – будет несравнимо разрушительнее и убийственнее первой. Хотя ни Британия, ни Франция вовсе не были обязаны объявлять войну Германии, ибо данные ими гарантии Польше от них этого не требовали от слова совсем…»
Ответом было гробовое молчание. Урсула Лемме явно не разбиралась в вопросах внешней политики. Совсем. Нисколько. Никак. Что позволяло сделать единственный вывод – всё её «героическое сопротивление режиму» было вызвано лишь элементарной бабской дурью.
Только разросшейся до галактических размеров. А её муж-подкаблучник пошёл на поводу у своей, мягко говоря, не шибко умной (и совершенно необразованной) благоверной истерички. С катастрофическими последствиями для обоих. Самоубийственными, если быть более точным.
«А раз Франция объявила войну Германии» – спокойно, размеренно и совершенно безжалостно продолжал Колокольцев, «то она просто вынудила рейх защищаться. А для этого пришлось призвать многие тысячи в вермахт – в том числе и Вашего брата.
Который пошёл на фронт вовсе не чего то там захватывать или кого-то там угнетать – а защищать свою страну. И вас в том числе, кстати – ибо весь тот кошмар, который Вам и Вашей семье пришлось пережить после Великой войны и до прихода к власти Адольфа Гитлера организовала в первую очередь именно Франция. Которая до самого недавнего времени Германию вообще стремилась расчленить и уничтожить…»
Это не было преувеличением. Руководство Французской республики на полном серьёзе намеревалось разделить Германию по религиозному принципу и взять под свой контроль Баварию и прочие католические немецкие территории. К счастью для Германии, этого не позволила сделать Британия, справедливо опасавшаяся чрезмерного усиления Франции на континенте.
«Так что» – спокойно резюмировал Колокольцев, «в том, что Ваш брат отправился на Западный фронт, виноват вовсе не Адольф Гитлер. А руководство Франции, которое объявило Германии войну – абсолютно добровольно объявило, никто его к этому не принуждал – и тем самым вынудило фюрера принять единственно возможные меры для защиты Германии и немцев…»
И добавил: «Не фюрер убил Вашего брата, а руководители Франции, напавшие на Германию. И французские бандиты – ибо если солдат отказывается признать перемирие, подписанное его командованием, и сложить оружие, то он автоматически превращается в бандита, которому место на виселице. В петле на ближайшем дереве…».
Что полностью соответствовало международному праву – в частности, Гаагским конвенциям о нормах и правилах ведения сухопутной войны, подписанными как Германией, так и Французской республикой…
Урсула ошалело смотрела на него. Было совершенно очевидно, что эти, в общем-то очень простые и очевидные истины до сих пор не только не приходили ей в голову, а даже рядом не проходили.
«Поэтому» – всё столь же безжалостно продолжал Колокольцев, «Вам было бы куда логичнее публично призвать к полной ликвидации так называемых бойцов французского сопротивления – а не воевать с ними в одном строю против фюрера вашей страны…»
Ошаление Урсулы сменилось неподдельным ужасом.
«Да-да, фрау Лемме» – он словно загонял ей в голову раскалённые гвозди, «призывая к тому, к чему вы призывали в ваших открытках, вы фактически встали на сторону убийц Вашего брата. Вы полгода с ними в одном окопе воевали против своей страны, против своего фюрера, который… напомнить, какой Германия была в 1933 году, когда он пришёл к власти? И какой страна стала спустя всего-то пять лет? А? Или сами вспомните?»
«Боже» – простонала Урсула. «… что мы наделали…»
«К счастью,» – бесстрастно прокомментировал Колольцев, «ничего вы, в общем-то не наделали. Вреда от ваших… эскапад чуть меньше, чем никакого. Однако…»
Он сделал ещё одну театральную паузу.
«… раз уж у вас хватило глупости публично совершить ужасную ошибку – а весь этот ваш открыточный проект не более, чем жуткая ошибка – справедливость требует, чтобы вы публично же эту ошибку признали…»
Урсула глубоко вздохнула – и неожиданно спокойно и уверенно спросила:
«Что я должна сделать, чтобы исправить свою ошибку?»
Колокольцев указал на вторую табуретку, привинченную к полу с другой стороны стола. Фрау Лемме покорно перебралась с кровати на табурет, по-прежнему закутавшись в одеяло.
Криминальдиректор достал из папки стандартный лист писчей бумаги, положил перед ней на стол. Достал из кармана перьевую ручку – настоящий Паркер, с золотым пером – протянул Урсуле:
«Пишите»
Спустя ровно шестнадцать минут криминальдиректор вошёл в одиночную камеру подземной тюрьмы гестапо, в которой содержался Клаус Лемме. Который, в отличие от своей супруги, сидел не на кровати, а на табурете лицом к двери (однако тоже закутавшись в одеяло, ибо к холоду был не более устойчив, чем его жена).
Герр Лемме читал книгу под совершенно логичным для его дела и его ситуации названием: «Причины и ход Второй великой войны». Книга была очень необычной, ибо была написана в соавторстве аналитиками абвера и СД – информационной службы СС, которые обычно друг с другом даже не особенно разговаривали – не то что вместе работали.
И издана была крайне ограниченным тиражом – только для ключевых руководителей СД и СС, госчиновников, партийных функционеров, дипломатов, высших офицеров вермахта и так далее.
Книгу эту поместили на стол в одиночной камере ещё до появления в оной заключённого по распоряжению Колокольцева, которыей справедливо полагал, что в высшей степени деятельный Клаус Лемме, дабы не умереть от скуки, неизбежно примется читать сие совместное творение «заклятых соратников».
И тем самым надлежащим образом подготовится (хотя и не осознавая того) к психологическому воздействию Колокольцева. Тем самым сильно облегчив задачу последнего.
Представившись и выразив абсолютно искренние соболезнования по пооду гибели зятя герра Лемме, криминальдиректор протянул Клаусу лист писчей бумаги с только что написанным текстом:
«Вы, надеюсь, помните почерк Вашей супруги?»
Тот кивнул, отложил книгу, внимательно прочитал текст… глубоко вздохнул и изрёк:
«Ко мне приходили такие мысли. Но я… в общем поддался эмоциям, старый дурак…»
«Не такой уж старый» – подумал Колокольцев. «Но дурак – это точно. Дурак и подкаблучник. И хорошо ещё, что массовым убийцей ни в чём не повинных людей стать не успел – мы с Ирмой не позволили…»
«Ладно» – снова вздохнул герр Лемме, явно уже смирившийся со своей незавидной участью. «Давайте бумагу… и эту вашу пилюлю…»
Аккуратно скопировав текст, написанный его супругой (за исключением обращения к нему, разумеется) и подписав его, указав дату и время, Клаус спокойно, не дожидаясь, пока его визави покинет помещение, взял пакетик с ядовитой пилюлей, поднялся, подошёл к умывальнику, положил в рот таблетку с алкалоидом, набрал в сложенные горстью ладони воду…
Проглотил таблетку и, едва успев закрыть кран с водой, рухнул на пол как подкошенный. Колокольцев постучал в дверь и приказал открывшему её охраннику:
«Врача вызови. Нужно констатировать смерть…»
Затем отправился в дежурку – дожидаться официального вердикта тюремного врача. Минут через двадцать, получив оба вердикта (по мужу и жене Лемме) – пока в рукописном виде – отправился в кабинет шефа РСХА Рейнгарда Гейдриха.
Тот внимательно изучил «аффидавиты четы Лемме», как их окрестил Колокольцев, свидетельства о смерти, глубоко вздохнул, поднялся, подошёл к окну…
«Я согласен с твоими выводами. Если бы мы их сейчас не остановили, они бы такого наворотили, что выходка Эльзера показалась бы мелкими неприятностями. Ибо их двое было, мотив несопоставимо серьёзнее – да и с интеллектом намного лучше…»
«Поэтому» – резюмировал группенфюрер, «я написал представление о награждении тебя Рыцарским крестом военных заслуг. С мечами, разумеется…»
Колокольцев на это не отреагировал никак. Ибо и без того был обвешан наградами как рождественская ёлка игрушками.
«Премию не дам» – улыбнулся Гейдрих. «Ибо ты сам кому хочешь какую хочешь выпишешь…»
И неожиданно задал своему помощнику по особым поручениям… практически тот же вопрос, что за час или около того назад Колокольцев задал Урсуле Лемме:
«Ты уверен, что всё правильно сделал? Может лучше было не креативить, а поступить в соответствии с законом? Отправить их обоих по стандартному маршруту прокуратура-суд-гильотина?»
Колокольцев покачал головой: «Не стройте иллюзий, группенфюрер. Даже если только один процент населения рейха враждебно настроен по отношению к режиму, это уже сотни тысяч человек. И среди них обязательно найдутся те, кто донесёт до наших врагов информацию… об этой сладкой парочке.
Которую вражеская пропаганда немедленно превратит в великомучеников. А нам это совершенно не нужно. Великую войну наши враги выиграли не только на поле боя, но и в войне за умы. Мы просто не имеем права позволить им повторить успех…»
Гейдрих пожал плечами: «Пожалуй, ты прав. Ладно – отправляйся отдыхать. Даю вам обоим сутки… нет, двое выходных. Кстати, твоя красавица тебя ждёт – в твоём кабинете…»
Он ошибся. Ирма Бауэр куда-то делась, а в его кабинете его ждала самая прекрасная (внешне – о том, что у неё творилось внутри, у него не было ни малейшего представления) женщина на планете Земля.
Баронесса Элина Ванадис фон Энгельгардт. Лилит.
Она неодобрительно-внимательно оглядела его с головы до ного и изрекла: «Твои шефы правы – тебе действительно уже давно пора вступить в законный брак. Ибо лучше, чем Ирма, жены тебе не найти – это ты и сам знаешь…»
Он кивнул. Ибо это была чистейшая правда.
«… а если ты будешь и дальше её динамить, выражаясь русским уличным…»
Она сделала многозначительную паузу – и уверенно закончила: «… то ты её потеряешь. Причём так потеряешь, что никогда себе этого не простишь…»
Он задумался, глубоко вздохнул – и снова кивнул. Ибо это было очень, очень похоже на правду.
«Хорошо» – сказал он.
Баронесса обворожительно улыбнулась, добыла неизвестно откуда ярко-алую коробочку и протянула Колокольцеву. «Это engagement ring…»
Кольцо оказалось… он вообще никогда таких не видел. Золото какой-то совершенно уникальной пробы, а бриллиант был явно стоимостью с его шикарный Мерседес, подаренный лично фюрером…
«Она ждёт тебя в своём новом кабинете» – объявила Лилит. «Комната номер…»
Она назвала номер комнаты – и добавила: «Свадьба через два месяца – 22 мая, в католическом соборе святой Ядвиги…»
Колокольцев грустно вздохнул – и отправился делать предложение.
Хроники Крылатого Маркграфа. Криминальинспекторин
© Copyright: Юрген Хольтман, 2023
Свидетельство о публикации №223082100053
Свидетельство о публикации №223082100053
Рецензии