Литовская крепость. 47

47.
Тихой прохладной ночью, когда лето тихо перетекает в осень, утомлённый дневными трудами мценский наместник князь Иван Юрьевич Трубецкой с тяжёлой головой уснул в своем доме. Уже несколько дней он с усилием сдерживал гнев по поводу местных бояр, которые едва не устроили бойню между собой возле поместья боярина Огнева. Наместник не сомневался, что бдительный подвоевода Рагоза не преминул бы тут же донести об этом случае в столицу, обвинив его в пренебрежении своими обязанностями. Такой поворот дела мог сильно повредить его тяжбе о возвращении отцовского наследства – половины города Трубецка! Серьёзный промах дал бы явное преимущество соперничающей стороне, сутяге пану Стефану Воловичу.

Второй головной болью Ивана Юрьевича было составление письма о деле боярина Микиты Якимова. Кто бы мог подумать, как в одно мгновение сошлись все концы!  Как легко замечание, оброненное боярином Петлиным, объяснило противоречие между уликами, указывающими на боярина Якимова, и его якобы присутствием или, наоборот, отсутствием в крепости в важные моменты. Как только Одинец Федоров рассказал о том, каким способом Микита, числящийся по записям на службе, оказался в день гибели его семьи за пределами Мценска, Щит и Савич тут же при-помнили важное обстоятельство, которому в свое время не придали значения.  В памяти обоих всплыли слова Хомяка Евлахова о том, что он видел, как Микита, стараясь не привлекать внимания, дал караульному на воротах денег. (см. гл.11) Это было в то время, когда Одинец пропал без вести, а боярин Жинев прибыл в крепость по делу об исчезнувшей дочери. Вы-звать Евлахова, а через него выйти на караульного, отягченного большим количеством детей отца семейства, который вечно нуждался в средствах, было уже лёгким делом. Тут-то и вскрылась вся тайная система взаимных договоров мценских бояр, которые порой, не докладывая начальству, подменяли друг друга по службе. Перекрестные допросы быстро устано-вили, что в дни нападения на поместье Федоровых и на купца Овцына боярин Микита, якобы пребывавший на службе, отсутствовал в крепости. Напротив, в день пожара тюрьмы, когда официально Якимов отбыл в от-пуск со своими людьми, часть этих людей во главе с его молочным братом Митько оставалась в городе. Открытие пещеры, где была сложена добыча шайки, раскрыло во всей красе деятельность Микиты и его подчинённых. Отыскание среди добычи вещей боярина Сеньки Бунакова сняло с послед-него подозрения в попытке сбежать в соседнее княжество. В свою очередь, это избавило его родственника, боярина Федорова, от сомнений наместни-ка в его верности своему княжеству. Одинцу было разрешено свободно перемещаться в окрестностях Мценска.

Выпустив из тюрьмы Никифора, помощника купца Овцына, и Федьку, зависимого человека боярина Фёдорова, Иван Юрьевич задумался о том, как написать о произошедшем в столицу.
Матушка Марья Львовна твердила ему, что письмо должно быть составлено с особой осторожностью, чтобы враги, родня и сторонники па-на Воловича не могли вывернуть факты в ту или иную сторону, превратив ожидаемый триумф в провал. В назидание она рассказала ему не менее дюжины историй о том, как разные князья да бояре, неосторожно написав что-то, вместо получения награды впадали в опалу. В своих мыслях Иван Юрьевич раз пятьдесят написал это письмо. Однако, как только он был го-тов удовлетвориться результатом, перед его внутренним взором возникал вездесущий пан Волович и с саркастической насмешкой указывал длинным костлявым пальцем на очередной двусмысленный оборот.

Мучил Ивана Юрьевича и ещё один вопрос: должен ли он докладывать в столицу о боярине Волке? На запрос в Вильну о том, не пропадал ли безвестно по какой-либо серьёзной причине около 1447 г. знатный человек из Литвы, заслуживающее полного доверия лицо сообщило ему о двух или трёх случаях. Из них наиболее подходящей была история, при-ключившаяся на сейме в Петрокове через два месяца после того, как вели-кий князь Литовский Казимир Ягеллович короновался польской короной. На сейме польские паны потребовали объединения Литвы с Польшей и передачи последней Подолья и Волыни. Великий князь отказался. Когда польские паны стали настаивать, между ними и литовско-русскими пред-ставителями, сопровождавшими Казимира Ягелловича, вспыхнули ссоры. По совету своей свиты, ночью князь покинул сейм и тайно уехал в Вильну. Наутро один из польских панов был найден мертвым на улице со следами сабельных ран. Его родственники потребовали удовлетворения. Тогда-то и исчез безвестно племянник одного знатного литовского боярина, сопровождавший дядю на сейм, по-имени Войшелк Монгирдович.

Как выяснили для наместника Щит и Савич, Волк безвыездно жил в окрестностях Мценска, но пять лет назад решил поехать на родину на свадьбу какой-то родственницы. Однако, до свадьбы он не доехал, так как за-болел в дороге и вернулся. Упоминание о свадьбе насторожило Ивана Юрьевича, поэтому он попросил своих верных слуг запомнить имена лю-дей, для которых в ближайшее воскресенье Волк или его родные станут заказывать заздравные или заупокойные службы. Среди доставленного наместнику списка князь обнаружил три имени, которые никак не соотносились с известными местным жителям представителями родни Волка и его жены. Это были имена Иван, Михаил и Фёдор. При этом за Фёдора следовало молиться за здравие, а за Ивана и Михаила – за упокой. Наместник вздрогнул: неужели речь шла о князьях Михаиле Олельковиче, Иване Ольшанском и Фёдоре Бельском, которые сговорились убить великого князя на свадьбе дочери князя Бельского? Точно ли Волк имел отношение к князю Бельскому, бежавшему в Москву, а также к князьям Михаилу и Ивану, казнённым перед воротами замка в Киеве?

С одной стороны, как верный подданный, Иван Юрьевич должен был сообщить о своих подозрениях в столицу. С другой стороны, Волк, сохраняя независимость, приказам его подчинялся и на грубость открыто не нарывался. В конце концов, на подозрительную свадьбу он не доехал. Да и Михаилов в компании с Иванами и Фёдорами в округе было предо-статочно.
Предположим, наместник принял бы решение задержать Волка до выяснения всех обстоятельств его дела. Он сомневался, что мценские бояре поддержали бы его в этом предприятии. У самого Волка, к тому же, было едва ли не собственное войско. Узнав о предполагаемом аресте, боярин мог бы начать открытое сопротивление, затеяв смуту на границе, а мог во-обще со своими людьми уйти в другое княжество, ослабив оборону крепости и унеся с собой её секреты. Вряд ли Казимир Ягеллович выразил бы Ивану Юрьевичу благодарность за такие результаты его деятельности.
Пока мценский наместник ворочался с боку на бок и мучился от того, что даже во сне его не оставляли тревожные мысли и сомнения, объект его пристального внимания, боярин Волк, прикрыв железный фонарь по-лой кафтана, направлялся к крепостной тюрьме. За ним молчаливой тенью следовал Одинец Фёдоров. Ночь стояла тёмная, хоть глаз коли. В траве громко трещали цикады. Перекинувшись парой тихих слов с охранником, пришедшие проскользнули внутрь тюрьмы и стали спускаться по крутой известняковой лестнице в нижнюю, высеченную в камне камеру. Там, на цепи, вделанной в стену, сидел боярин Микита Якимов.

-Я знал, что ты придёшь, - усмехнувшись, сказал боярин Микита, намеренно обращаясь к Волку и презрительно не замечая его спутника. – Это правильно, вам всем есть чего бояться. Попробуй убедить меня про-молчать о тебе.
-Думаешь, я пришёл уговаривать тебя? – спросил Волк, подвешивая фонарь на крюк, свисающий на цепи с потолка.
Игра света и тени придала крупным чертам его лица сходство с волком, превратившимся в человека.
-Зачем же ты пришёл?
-Я пришёл тебя выслушать. Как случилось, что ты, начав изводить родных, дошёл до истребления и своих, и чужих?
- Не тебе учить меня добродетели. У тебя, Волк, у самого руки в крови. Это ты здесь должен сидеть, а не я, а с тобой -  половина нашего повета. Я же хотел только того, чтобы каждый выполнял свои обязанности, - горячо заговорил Микита, и в глазах его загорелся фанатичный огонь.
-Не лезь на небо, Микита, тебя черт за ноги держит.
-А что я сделал неправильно? Говоришь, я изводил родных? Я всего лишь следил, чтобы мои мать и сестра вели себя так, как подобает женщинам, ограждал их от всех соблазнов. Но эта змеиная порода от природы лжива и не знает стыда.

- За это ты утопил дочь боярина Жинева в Тихом омуте?
-А здесь в чем моя вина? Разве не собственные желания привели эту злоречивую и высокомерную любодейку на игрища? Разве не переплясала она всех и не выиграла честно право стать невестой водяному?
-А не ты ли позаботился о том, чтобы у нее увеселяющее зелье было покрепче, чем у остальных, да и не ты ли помог ей упокоиться на дне? –язвительно обронил Волк.
-Про зелье никто ничего не докажет, а упокоиться ей по обычаю помогал не только я. Здесь все было честно. Переплясала бы всех другая – и ей бы так же помогли бы, - в тон собеседнику ответил Микита.
-Невесту водяному дают, чтобы просить у него удачи. Как же ты, Микита, подсунул ему такую порочную женщину?
-Водяной- нечисть, вот и невеста его нечиста.
-А может, все дело в том, боярин Микита, что девица Анна сболтнула лишнего про овраг?
-Видать, слуги мои языки развязали, - пожал плечами Микита, ни-сколько не смутившись, - но слуги злоречивы, наговаривают на хозяев из личной обиды.
-Стало быть, из-за оврага, - уверенно произнёс боярин Волк.
-Всякая сорока из-за своего языка погибает, - усмехнулся Микита.

-А купца Шишка ты зачем извёл?
-Разве Шишок и ему подобные много лет не обходили заставы и не нарушали законы? Он, да и другие подобные ему, обманывали и своего князя, и нашего. Будем считать, что я стал орудием обрушившейся на них Божьей кары.
-А может, ты убил Шишка ещё и потому, что он привёз письмо тво-ей матери?
В одно мгновение с лица боярина Якимова исчезло равнодушное и наглое выражение, сменившись открытым я яростным бешенством:
-Никому нет дела, что у меня болело! – рванулся он к Волку, но был остановлен цепью.

-А Сеньку Бунакова с семейством ты зачем убил?
-Для продажной псины – кол из осины! – выкрикнул Микита и за-смеялся страшным смехом: - Вот же смешно! Меня, кто боролся за то, что-бы все было по правилам, казнят, как преступника, а Сенька Бунаков, за-мысливший побег в соседнее княжество, будет невинной жертвой! Да, боярин Федоров? Теперь ты сможешь ходить с высоко поднятой головой, а не как родственник предателя! Поблагодари меня, поклонись в ноги!
Одинец, стоявший до этого в тени за спиной Волка молча, вспыхнул и порадовался, что в темноте не видно его лица.

-Экий ты добродетельный муж! – ядовито отметил Волк. – Я бы тебе поверил, честное слово, если бы не полные сундуки у тебя в пещере! Как-то они с твоей заботой о праведности не сочетаются!
-Да ведь и ты пришёл не только меня исповедовать? – вопросом на вопрос ответил Микита.
-Верно, - ответил Волк и бросил Миките верёвку под ноги.
-Стало быть, мценские бояре послали мне веревку, словно собаке? – спросил боярин Якимов. – Знают, что по закону моё дело могут разбирать только в столице и боятся огласки? Да, я молчать не стану. Многие здесь поедут вслед за мной в столицу на великокняжеский суд.
-Микита, - спокойно продолжил Волк, -  ты знаешь, что за твои грехи тебя ждет казнь в столице, а земли твои отойдут великому князю. Хоть ты и зверь, но вскоре предстанешь перед самым высшим судьёй. Не поверю, что ничего не боишься. Так сделай перед смертью доброе дело. Вспомни, что у тебя есть сестры. Сделай так, чтобы у них осталось наследство.
-Вот как, значит, мценские бояре озабочены тем, чтобы мои сестры не пошли по миру?  - издевательски расхохотался Микита. – А если я не захочу их обеспечить?
-Ты против всей земли пошёл, и вся земля тебя приговорила, - произнёс боярин Волк тусклым голосом, снимая фонарь, - так что ни до какой столицы ты не доедешь. Пойдём, Одинец.

-Погоди, Волк, - сказал боярин Фёдоров.
Сделав шаг вперёд, он спросил Микиту о том, что его так долго мучило:
-А мою семью ты за что порешил?
-У твоего отца око заглянуло слишком далёко. Недаром же говорят, что лучше ногами споткнуться, чем языком, - ответил Микита.
- Ты про то, что он назвал сапожки твоей сестры похожими на те, что мы купили племяннице? Но он ведь не сказал, что это одни и те же! – воскликнул Одинец.
-Разве не знаешь, что мера слову – не говорящий, а слушающий?  Или я должен был ждать, когда из-за выходки моей дуры-сестры твой отец отправится к купцу Шишку и спросит, почему тот продал ему сапожки как единственные в своем роде, когда подобные есть у другой девки?
-И всё? Из-за этого ты спалил полный людей дом и зарубил моего отца?
-Осторожность помогает избежать головной боли, - покачал голо-вой Микита, не опуская глаз.
-И меня ты хотел убить из осторожности?
-Откуда мне было знать, что отец твой успел тебе наговорить?  Ты и сам виноват: что ты все время вынюхивал? Как говорится, не играй кошка, углем: лапу обожжёшь!

Несколько мгновений Одинец стоял, словно поражённый громом. Он был не в силах смириться с тем, что простое замечание, которому его отец, быть может, и не придал особого значения, оставило его круглым сиротой. По мере того, как осознание этой страшной несправедливости доходило до него, лицо Одинца меняло выражение. В тот момент, когда он хотел броситься на убийцу и придушить его, боярин Волк схватил юношу сзади за одежду и выволок на улицу.
-Ты мне дал слово держать себя в руках, - прошипел он в лицо Одинцу, глубоко заглядывая в его расширенные глаза. – Если ты сейчас же не успокоишься, я свяжу тебя и брошу в подвал моего осадного двора, где ты будешь сидеть до тех пор, пока холод не образумит тебя!

Одинец некоторое время глядел на него остановившимся взглядом, но затем на лице его начали проступать признаки разума. Он глубоко вздохнул и взял себя в руки. Волк выпустил его из своей железной хватки.
-Идём, - сказал он, - к утру нам нужно быть в своих домах, чтобы у людей наместника не возникло никаких подозрений.
В то время как молчаливый охранник, поёживаясь от ночной прохлады, без лишнего шума навешивал замок на двери тюрьмы, тайные посетители растворились в темноте.