Вселенская детская площадка

Став дедушкой, снова замечаешь, что в мире полным-полно детей. Присматривая за внуком на детской площадке, поневоле начинаешь сравнивать, оценивать, изучать… И тогда тебе становится ясно, что нет занятия более возвышающего душу, чем наблюдение за детскими играми: никакая музыка, никакие красоты природы с этим не сравнятся. Дети того возраста, что в православии зовётся младенческим, — до семи лет — в свободной игре полностью раскрывают свою непорочную ангельскую сущность. Даже если они проказничают, даже если ссорятся друг с другом, всё равно их мир несравненно чище, благороднее и возвышеннее мира взрослых.

Этим летом, свозив внука на море, вдруг понял, что дети на пляже — это особая история, это совсем не то, что дети во дворе, на площадке, в детском саду… Здесь, где только песок, вода и солнце, они неуловимо меняются, становятся похожими на маленьких духов летнего дня, сливаются с солнечным светом и плеском волн.

Причём одно дело, если игрой занята целая ватага детей, и совсем иное дело, если ребёнок играет один, — это как бы две разные вселенные; ребёнок среди товарищей и тот же ребёнок в одиночестве — это два разных человека, может быть, даже две разные души. На детской площадке не часто увидишь ребёнка, играющего с самим собой. Там, как правило, всегда много народу, а если и случится малышу оказаться в опустевшем дворе, то он будет скучать, слоняться, как потерянный, и проситься домой.

Другое дело — на пляже. Там и для одиночки всегда найдётся масса увлекательных занятий, из коих главное — песчаное строительство.

Помню девчушку, старательно возводившую свой песчаный курган у самой кромки воды. Нет, не старательно — благоговейно. Для неё это не было ни развлечением, ни игрой, а, пожалуй, священнодействием. Всё её существо горело любовью к своей постройке, — но она даже не строила, она создавала, как, наверное, Бог создавал этот мир из ничего. Простите меня за такое сравнение и поверьте, что здесь оно само приходило в голову.

Время от времени особенно шустрая волна докатывалась до песчаного здания и слегка подмывала его, но девочка не огорчалась этими разрушениями — терпеливо и заботливо она заделывала прорехи, вновь начинала наращивать высоту. Она не улыбалась, но и не серьёзничала, она просто тихо сияла, и я никак не мог понять, что видят её глаза в этом скромном холмике из мокрого песка: волшебный замок? родительский дом? или живое существо?

Почему это строительство так занимает её, что она забыла и о папе с мамой, и о купании в тёплом море, и ничто вокруг не было для неё так важно, как эта песчаная горка? Какой таинственный мир возводила её душа?

***
…Как-то на пляже в Солнечном видел я мальчика лет четырёх, которого привела на залив его мать. Да, именно мать: как-то не подходило к этой даме слово «мама». С сыном она разговаривала сухо, равнодушно, да, собственно, и не разговаривала почти: вытащила толстую книгу и уставилась в неё — впрочем, тоже без особого увлечения.

А сын её… Это был странный мальчик — большеголовый, лобастый, нескладный, почти лишённый обычной детской миловидности. Зато всё его существо мощно излучало обаяние другого рода — обаяние глубокого, пытливого ума. Наверное, так мог выглядеть мудрец Сократ в свои четыре года. Серые, глубоко посаженные глаза малыша смотрели несколько растерянно: мир словно дразнил его своими загадками — неужели именно ему, большеголовому, придётся их разгадывать? И он принял вызов этого мира. Он сел на песок, но играть не стал, а начал внимательно изучать окружающее — клочки сухой травы, узоры от набегающих волн, кучевые облака на горизонте… Вот он взял горсть сухого песка, позволил ему вытечь из неплотно сжатых пальцев… Этот эксперимент он повторил раза три — не забавы ради, но зорко наблюдая за течением песчинок. Потом вновь набрал песку в ладонь, но теперь уже не выпустил его, а начал водить пальцем по песчинкам… Ещё минут пять исследования — и важное открытие состоялось!

— Мама! — сказал он, глубоко взволнованный. — Мама! Ты знаешь, а песок-то — это такие маленькие-маленькие камушки!

Одна из тайн этого мира пала перед его умом. Он сидел на берегу — лобастый и некрасивый, — но казался воплощением всего человеческого познания. И он ждал, чтобы кто-то разделил его тихую радость первооткрывателя.

— Угу, — сказала мать, метнув рассеянный взгляд от книги. — Да, конечно. Ты играй, играй.

Слово «отвяжись» не было произнесено, но тем не менее прозвучало оно весьма явственно.

Мальчик замер, до глубины души огорчённый. Неужели маме не интересно узнать, что этот мир постижим? Неужели его открытие не стоит внимания окружающих? Он не заплакал: философы не плачут, — но как-то весь погас.

***
…Там же, в Солнечном, на заливе — чуть ли не на том же самом месте, — пришлось мне видеть ещё одну маму с ребёнком. Мама чем-то напоминала мать философа: у неё тоже была толстая книга, и на пляж она пришла, чтобы почитать, — но вот ребёнок… Это была девочка лет семи. Слепая девочка.

Мамаша усадила её возле самой воды и принялась за чтение. Девочка начала «осматриваться». Сначала она погладила тёплый песок, едва дотрагиваясь до него чуткими ладонями. Ей понравился песок — она слегка улыбнулась. Потом она точно так же, осторожно, погладила воду. Вода ей тоже понравилась — улыбка её стала светлее. Тогда девочка переползла чуть поглубже и начала играть с водой: набирала её в пригоршни, поднимала руки и с торжеством выплёскивала себе на коленки. В этом и состояла вся её игра, и продолжалось это веселье довольно долго и в полном молчании. Я никогда не видел подобной игры. Иногда девочка прекращала плескаться и вновь гладила воду, точно благодаря её за ласку и тепло.

Мать молчала, молчала и дочка — худая, все рёбра видны, и на детском её лице та особая застылость, что свойственна слепым, что и улыбкой не прогоняется, тем более такой робкой, такой не показушной улыбкой.

***
…Дети, когда они играют в одиночестве, невероятно далеки от нашего мира. Не на иной планете даже — нет, гораздо дальше, несравненно дальше. В раю? Нет, тут другое. Это какое-то особое измерение, какой-то тайный уголок мироздания, который Бог хранит для младенцев. Его не восстановишь в душе взрослого, да и не надо того, и память-то о нём стирается начисто, и лишь наблюдая со стороны за играющими детьми, мы с удивлением припоминаем что-то — эту вселенскую детскую площадку, мир, накрепко закрытый для посторонних.