Что последнее услышу я в жизни своей?

Удача - это согласие человеческой воли с Божьей волей.
Автор

Под затворническими лучами северного солнца развернулась эта история, что связала между собой все будущие события нашего героя невидимой нитью.

В те далекие времена, зимы были настоящими, так что скрип из под валенок не прекращался до самого марта. А лета были такими жаркими, что крестьянские ребята загорали настолько, что плечи их напоминали краюхи ржаного хлеба.

Отец Михаила Дмитриевича как всегда пропадал в  лесу, оставив его - пятилетнего мальчонка - с матерью и младшими робятишками дома. Скучливо было Михалко смотреть как его мать натирает дресвой деревянные полы, смывает щёлоком и не дозволяет ему следить по чисто вымытому, строганному полу своими пыльными ступнями.
- Мама, я пойду с робятами в заулке поиграю, - произнес мальченка и радостно соскочил с деревянной лавки.
- Сходи-сходи,милой, только что б я тебя из окошка видела, - ответила мать, отерев краем платка выступившую на лбу испарину.

Вначале мальчику хотелось поиграть с соседскими ребятами, потому как помнилось, что Панко - соседский салаженок - обещался незаметно отсыпать у деда дымного пороху, и они все вместе планировали  "бабахнуть" его на костре у реки , но не найдя ребят в заулке,игривый, живой ум нашептал ему побаловаться на свежем сене, что еще только вчера отец привез на лошади из лесу. Михалко, не по годам сообразительный, заметил другой день, что отец не закрывал повить на замок, а просто накидывал обманушку.

*Обманушка - это обычный навесной замок, открывающийся и закрывающийся без ключа. Главная задача его состоит в том, чтобы создать видимость, обмануть вора или рукосуйного прохожего, что дом или постройка закрыты и находятся под присмотром. Так что бы не намеком сказать: “Проходи, милой, мимо”.

 
Быстро мальчонка вскарабкался по лестнице, опрокинул на бок отцову обманушку, каверзно скрипнули ворота и вот -  сеновал.

Вдохнув несколько раз еще чуть влажный аромат недосушенного сена, Михалко ощутил, как в его ноздрях заводили хороводы полевые цветы с лесной осокой, привезенной отцом из-под болотины. Воздух пропитался настойчивым ароматом трав, укрощенными  северным солнцем и порывистым настроением его вечного спутника в здешних местах - ветра.

На вершине сеновала, там, где сено укладывалось в плотные стоги, под верхней балкой, смастерили свои домики ласточки. Они принесли сюда свое искусство ткачества, используя в постройке своих гнездышек тонкие веточки, траву, высохшие цветы и, конечно же, глину.
 “Что за чудные птицы, эти ласточки,- подумалось мальчику - и как же они строят свои гнезда? Надо будет слазить к ним - посмотреть”.
Ласточки, заметив маленького посетителя, не ощутили страха. Вместо этого, они приветствовали его мелодичным чириканьем и лишь накручивали виражи над его русой головой. Михалко засмеялся, и его смех соединился с их звучным чириканием. “Тькю-тькю…тькю”- самопроизвольно произнес мальчонка, подражая птицам. Это был необычный диалог между миром детства и оркестрантами природы. Они говорили на разных языках, но хочется верить, что понимали друг друга. О чем же они говорили? Быть может, о чуде в обыденном мире, в которое верит детство, и которое явственно чувствует птица, опираясь на него своими крыльями, во время полета.

Михалко перевел свой взгляд на огромную гору сена, что, словно заснеженная вершина, манила к себе игривою душу ребенка. "Эх, и покатаюсь, пока тятя с мамой не видят!" - пробормотал Михалко, взглянул по сторонам, словно ища внезапных наблюдателей и покарабкался вверх по сену. Сердце его забилось чаще, словно застучало в унисон с ритмом веселых кувырков, которые он уже рисовал в своем воображении. 

Его глаза блестели жизнью, озорством, на лице разгорался румянец. Вдохновленный страхом и азартом, он сделал шаг вперед, и вот - кувырок!Внезапный виток, восхищенный вскрик перемешался с выдавленным воздухом из сдавленных легких в висоплясном трюке. Ребенок кубарем скатился вниз по горе сена. Голова кружилась, но ноги сами несли его вверх на сено под самую крышу. Труха щедро навалилась за шиворот льняной рубахи, но ничего не останавливало Михалко,и,он продолжал делать кувырок за кувырком.


В очередной раз, вскарабкавшись наверх сеновала, Михалко, совсем заигравшись, повинуясь какой-то неведомой силой, крутанулся ширкопыром по направлению к стене повити и в миг почувствовал, что летит куда-то вниз головой.

Дело все в том, что сено было положено Дмитрием Петровичем к стене не плотно, потому что было не досушено, чтобы не отсырело. Кувыркался-кувыркался Михалко на сеновале, да и провалился книзу головой в оставленное продух между стеной и сеном.

Висит мальчонка книзу головой в сеновале, а до пола не долетел, застрял где-то посредине. Кричит, просит о помощи, а никто его не слышит - где там услышать, коли стена повити, к которой прижало Михалко сено смотрит в лес. Только одна заросшая тропинка идет вдоль той стены, да и то, по которой давно уж никто не хаживал.

Кричит мальчонка, хрипнет его голос, кровь в молодом тельце нещадно скатывается в голову, выдавливая из глаз крупные слезы, оставляя красные паутинки лопнувших сосудов в белках глаз, и, казалось бы, еще совсем чуть-чуть и от скопившейся крови в молодой голове произойдет отек.

На мгновение ребенок замолчал. Ласточки все так же кружили над ним, только их чириканье более не казалось Михалко столько загадочным и радостным. “Неужели это будет последнее, что я услышу в своей жизни? Чириканье ласточек. Что значит умереть? Куда я уйду? Есть ли там лес? Река? Свобода? Нет, рано! Нужно кричать!”- думалось ему, вися книзу головой. “Мама! Тятя! Спасите!”- кричал он, что было сил, своим вконец охриплым голосом.

В то же утро у соседки какая-то ненашенская бродячая собака разогнала кур, так и не отыскав всех, побрела искать- кликать по соседским огородам. Так она и набрела на тропку, рядом с повитью Дмитрия Петровича, по которой уж с месяц никто, кроме самого хозяина, и не хаживал. 

Услыхала соседка то ли писк, то ли клёкот, доносившийся с повити, да только не поняла, кто или что это. Подошла к дому, стучит батогом по раме в хозяйское окно:
 - Нюра, оюшки... у вас тамо кто-то кричит на повити.
 - Где кричит? - удивилась Анна Ивановна, высунувшись в  открытое окошко.
 - На повити, аккурат, где сено храните.
 - Мишутка, если… не дай Бог…
Рванулась мать вперед, словно перепелка при выстреле, побежала и соседка. Еще бы несколько минут, и неизвестно, чем бы закончилась эта история. 

Забрались Анна Ивановна на сено и вытащила сынишку за ноги, как оловянного солдатика из-под кровати. Вырвала мать Михалко из рук смерти.

Все приключения с самого детства… Это был только первый эпизод из удивительной жизни Михаила Дмитриевича или ,лучше сказать, касание бумаги  пера писателем, отправная точка дальнего путешествия, с которой смерть и удача начали соединяться в рваном танце жизни. Чередовались мгновения жизни, гибель и выживание, словно враги, поджидали друг друга: где смерть, казалось, так близка к победе, но удача всегда опережала ее. Темные облака заслоняли солнце, но оно всегда вновь выкарабкивалось из-за туч, напоминая о том, что еще не пришло его время.


*****


Прошло семьдесят лет с того случая. Мишутка вырос в Михаила, а после войны его уважительно все стали звать Михаил Дмитриевич. Не было и года в жизни нашего героя, чтобы он не состязался со смертью и обстоятельствами, в которых оказывался, но всегда Бог миловал его, и, он оставался жив. Невероятно сложное детство, наполненное голодом и опасностями: с семи лет Михалко уже нанялся в одиночку пасти овец, с двенадцати полноценно работал - так прошло отрочество. Затем война, передовая, пять ранений, возвращение домой, голод, смерть дочери, советская - немилосердная к крестьянину власть, и постоянный труд, труд, труд… ради детей, внуков, ради будущих поколений.

Вот и сейчас, у распахнутого весеннего окна сидит его сын, чьи глаза отражают оттенки невыразимых чувств: он распахнул окно, потому как этой ночью, по традиции, нельзя спать. Михаил Димтриевич умер. Он закончил свой нелегкий жизненный путь. “Хоть там отдохнешь, тятя,” - шепчет Анатолий Михалович, смотря на жилистую, все еще мускулистую фигуру отца.  Сын вспоминает, как они вместе трудились, охотились, ловили рыбу. Многому научил его отец, и, все это предстоит передать теперь детям.

Перед ним разверзлась страшная пропасть потери, но в его грусти есть что-то больше, чем мрачное отражение ушедшей жизни отца.

Начинает светать, и, все четче проглядываются сквозь утреннюю дымку лохматые руки елей, солнышко неспешно вылезает из-за их широких спин.

В этот самый момент, когда печаль окутала его своим холодным покрывалом, крылья ласточек рассекли  небо над деревней... Птицы стайкой уселись на радиопровод, что был натянут аккурат напротив окна. Они весело защебетали, будто подбадривая друг друга, благодарили теплые потоки майского воздуха, что принесли их с дальних краев.

“Откуда же им взяться!? Ведь вроде рановато еще. Ах, и красавицы! ”- подумалось сыну.  Именно здесь, в этих деревнях, взрощенны были эти птицы своими предками, а те в свою очередь своими - так шли чередой поколения за поколениями.

Анатолию Михаиловичу пришла на ум та  самая история про ласточек на повити, про то, как Михаил Дмитриевич, будучи ребенком, заигрался и провалился в сеновал книзу головой. “Он часто рассказывал мне эту историю”, - подумалось Анатолию, и тут же вспомянулись слова отца: “Неужели это будет последнее, что услышу я в жизни своей?” Последний раз, да последний. Все возвращается на круги своя... Пришло его время.”

Ласточки прилетели, как гонцы весны, возвещая о возрождении и новом начале. Их чириканье затронуло скорбящее сердце, словно нежное прикосновение руки матери.

Анатолий Михайлович смотрел на ласточек, наблюдая за их легкой грацией, ощущая, как его грусть начинает таять, словно уснувший последний снег под лучами солнца в весеннем лесу. Сквозь горечь утраты начали проглядываться блики будущего: дети, внуки и, конечно, работа. “Как же много еще нужно потрудиться. Многое еще нужно сделать!”

“Тятя, ласточки прилели… “ - произнес он, обернувшись к отцу,но Михаил Дмитриевич молчал. А сыну казалось, что они вместе с отцом слушают веселое журчание щебетания ласточек.