Na oknе sedеla koсka

Na oknе sedеla koсka
Byl horski letni den

Мужчина подошел к лавочке, на которой сидела женщина, присел рядом и сказал:
- Вы знаете, ко мне в последние дни привязалась песенка из моего детства, был такой чешский певец Матушка, забыл как его звали а песенку он пел:
Na okn; sed;la ko;i;ka
Byl horsk; letn; den
Если перевести, то будет: На окне сидела кошка \ Был жаркий летний день. Вот когда я спускаюсь из палаты сюда, в скверик, всегда на втором этаже, на окошке, сидит эта самая кошка и внимательно изучает действительность. И нас всех тут.
Женщина с ужасом глянула на него и с трудом, выдавила
- Боже, этого не может быть!
Мужчина извинился:
- Я вас чем-то напугал? Простите, не хотел, просто песенка такая и кошка тоже такая.
- Да нет, не за что, я ведь только что вспомнила эту песенку, и вы тут же про нее! Как это?
- Да уж, вот ведь совпадение! – Помолчал. Посмотрел на нее открыто, без стеснения и неловкости. - А мы ведь с вами двое суток пролежали рядом, голые и с трубками в носу. Меня тоже прооперировали, сейчас я уже в общей палате. Как вы?
- А, смотрю, что-то знакомое, а что – не могу понять. Ясно. Да вроде ничего, врач говорит, прошло все хорошо, через неделю швы снимут.
- Ну дай бог, потом домой и все забудется, как и не было.
- А у вас как?
- То же самое, врачи говорят, очаги вырезали, метастазы будут подавлять терапией.  Химия, радиация, гормоны… можно сказать, впереди много нового и интересного. Обещают через пару недель отпустить. Мне особенно залеживаться тут не с руки, - сессия, горячая пора.
- А вы преподаватель?
- Да, математик. А вы?
- Я архитектор, тоже иногда преподаю, но в последнее время надоело, ушла в бюро, проектирую загородные виллы, коттеджи, дома отдыха. В общем всё, что самой недоступно.
- Как вас зовут?
- Алла. А вас?
- Дмитрий.
- А Матушку Вольдемаром звали, вспомнила!
- О, спасибо, атрибутировали кошку, по-чешски она кочка.
- Да-да, на Окне сИдела кочка, помню! Мелодия такая веселенькая…
- Зовут на обед, пошли? Держитесь за меня, столовая у нас общая. Доковыляем, и спать. А вечерком спуститесь?
- О, это свидание?
- Совершенно верно, буду ждать под часами, с гитарой, цветами, шампанским, в белом фраке с алым бутоном в петлице.
 - Ну, тогда уговорили. Пойдемте, мой роскошный кавалер, а то суп остынет.
Кошка тоже ушла на обед. Она жила в больнице уже много лет, знала не только распорядок дня, но и особенности ночи. Ночи в больнице всегда особенные, и не похожи на просто городские ночи. Они гораздо тревожнее, значительнее и разнообразнее. Не надо думать, что кошки прибиваются только к кормушкам. Они часто выбирают места, связанные не с пропитанием, а с совсем другими обстоятельствами, как вот эта кошка, например, она любила больничный антураж, чистоту, запахи, свои тайные тропы и перемены, постоянные перемены, среди которых она оставалась всегда на месте, всегда спокойная, мудрая и остраненная. Уж сколько перевидала и перенюхала она больных, врачей, медсестер, уборщиц, они проплывали - как облака по небу - мимо ее зеленых глазищ, но хранились в памяти. Приди сюда через год, приди через два – никто кроме кошки тебя здесь и узнает! Она угадывала состояние пациентов, и если бы врачи спрашивали ее, она могла бы точно рассказать, кто тут жилец, а кому не повезло. Но никто ведь не спросит! Поэтому знание ее оказалось тайным, и невостребованным. Ну, что ж, так часто бывает. Мы - то знаем.
Вечера сменяются утрами, ужины завтраками, а в целом время в больницах течет не так, как в миру. Оно и не остановилось совсем, а просто ничем интересным не наполнено. Пациент, больной, - это уже не конкретный, живой человек, с именем-фамилией, а очередной медслучай, носитель болезни, объект лечебных манипуляций на хорошо отлаженном медицинском конвейере. Подчинись, доверься, ты в надежных руках отечественной медицины. Выключись ото всюду, будь хорошим пациентом, пей пилюли, соблюдай все, что велено. Это для больных, конечно, у врачей своё время, свой ритм и заполнение времени. А у пациентов внутренние часы остановились, не тикает событийность, не включена эмоциональность, выключено ожидание будущего, остается только копаться в прошлом. Потому что редко удается встретить в больничке собеседника, который расположит к себе сразу и без опасений, что нарвешься на чуждое, стилистически неприемлемое, грубое или еще какое-нибудь гадкое.
- Добрый день, Алла!
- Добрый, надеюсь! Как наша кочка, угостили ее? А то я принесла ей колбаски с завтрака, а она понюхала и ушла, не стала есть.
- У вас какой стол, девятый?
- Пятый.
- Ну вот видите, кошка на диете, она дисциплинированная, не то что мы.
 - А вы анархист?
- Скорее, в быту я шалопай. Мне быт кажется смешным, полным каких-то нелепых привычек, ритуалов, мифологий… Я склонен доверять сиюминутному чувству, если это никому не мешает. Ем когда хочу, сплю сколько хочу, работаю когда есть потребность и вдохновение… То же самое и в одежде: у нас в среде не принято встречать по одежке, скорее – по репутации. А ее на лоб не приколотишь.
- То-то я смотрю, вы не в белом фраке! А ведь обещали!
- Алла, давайте вообразим себе, что мы и под часами, и с музыкой, и с цветами! Насчет фрака – будет вам и фрак, и танго, и шампанское! Когда выберемся на волю.
- Боюсь, я уже свое оттанцевала, а откуда вы знаете про танго?
- Я проницательный. У вас стильные движения.
- О, вы тоже танцор?
- Скорее, наблюдатель. В молодости кто не танцевал, но сейчас мне кажется, что я был способен только на примитивные и даже уродские телодвижения, которые считались у нас в университете танцами.
- А я лет десять ходила в клуб, в основном – танго, но еще латинос, рок, классика… часто вспоминаю…
 - Алла, вы замужем?
- Вдова, уже четыре года. А вы?
- Я остался бобылем, когда моя любовь укатила на стажировку, потом получила контракт, потом гринкард, да так и не вернулась. Дочку пристроила учиться, маму свою перевезла, наверное и замуж вышла, - но мы уже несколько лет не общаемся. Не знаю точно.
- И больше ни-ни?
- Да как-то не складывалось, да и особенно не рвался.
- Ну, простите, я не хотела…
- Ничего. Кстати, а что показывают наши часы?
- Под которыми мы встретились? А вы знаете, мне кажется, что они показывают не текущее время.
- Они разве стоят?
- Нет, не стоят. Но они же воображаемые, поэтому показывают что-то свое.
Помолчав, мужчина осмелился разбить флёр загадочности:
- И что же?
Она тоже помолчала, выбирая верную нить речи.
- Они показывают будущее, что время принесет нам будущее. И что прошлое будет ему не мешать, а способствовать.
- Алла, ты о чем?
  Они смотрели друг другу в глаза, и даже не заметили этого «ты», они видели что-то совершенно новое и долгожданное, уже давно похороненное годами и привычной одинокой жизнью.
- Хотелось бы. Хотелось бы и пожить еще, и…
- Да, мне тоже. ведь это возможно?
Оба примолкли. Кошка видела, как они сжали друг другу руки, как оцепенели перед открывшейся бездной будущего – уже не только страшного, но и манящего, и кажется, что уже не просто возможного, но и непременно наступающего.
- Не знаю, что там сбудется, а - что нет, - сказал Дмитрий, - но вот сейчас оно у меня появилось. Впервые за многие годы, кстати.
- Ты знаешь, я ведь ведьма немножко. Когда увидела тебя, поняла тебя сразу. По голосу, по взгляду, по движениям. И по словам – про кочку. Ты прямо в унисон попал. Говорят же, что стиль – это человек. Прости мне мою откровенность, я и сама не знаю, отчего так. Никогда раньше за мной такого не водилось. Меня все считают сухарем. Вон даже кошка мою колбасу не ест.
- А мне вдруг опять захотелось быть здоровым и сильным, ну и разумеется, красивым и богатым, а к белому фраку чтобы был белый кабриолет. Я правда водить не умею. А ты?
- А я умею. Дашь покататься?
Но речь, скользящая по поверхности вновь открывшейся бездны, совсем не мешала ей расти и рвать почву из-под ног, лишать воздуха, биться в висках тугими ударами. Золотым ручейком обволакивала милая пустая болтовня двух почти обреченных, немолодых уже людей, втягивая их в ласковую и даже нежную симпатию, вопреки всему и всем обстоятельствам. А может, и благодаря им. Так после жестокого боя солдаты смеются, стряхивая с себя ужас близкой смерти. Рождение всегда связано с болью, а такие подарки жизнь преподносит не часто. Кошка замерла как статуэтка, она боялась нечаянным движением спугнуть этот миг вневременья, это мгновение вечности, название которому она хорошо знала – любовь. Кошка сидела на окне второго этажа, и молча впитывала в себя сладость и боль очередной больничной драмы.
- Да, махнуть бы куда-нибудь к синему морю, белому песочку, или в горы, к водопадам и стремнинам… Забыть о болезни, снять домишко на месяцок, ты бы поехала со мной? Буду по вечерам облачаться в белый фрак, а ты будешь лихо управлять кадиллаком, и кошку с собой возьмём. Она будет нашим свидетелем…
- И все бросить?
- И все бросить. У меня книга не дописана, осталось еще главу сочинить, - и ее бросить! Понимаешь, я ведь этой книгой не то чтобы жил последний год, а мирился с жизнью, заменял жизнь работой. И был вполне доволен, получалось неплохо, нетривиальные получались результаты. А вот когда заболел, как-то отодвинул и книгу, и работу. Потерял искру, что ли, потускнела моя замена, потеряла смысл. Когда выйду отсюда, конечно попытаюсь ее закончить…
- А как же синее море и белый песочек?
- О, это первым делом, книга пусть отлежится, успеется! Ну, уговорил?
- Заманчиво.  Мне никогда не удавалось вот так взять и махнуть, без оглядки. Но всегда хотелось. Если ты не обманешь – знаем мы вас мужчин, обещать вы горазды! – вот с удовольствием бы, и даже без кадиллака.
Куда только ни собирались больные на этой лавочке после выписки! Кошка не понимала слов, но прекрасно понимала интонации, эмоции, мимику. Вот несколько месяцев назад здесь сиживал нестарый еще мужчина, красивый, правда весь седой не по годам, украдкой покуривал трубочку с душистым табачком. Его навещала молоденькая девушка, видно, что влюбленная, и видно, что еще робкая, явно не любовница. Они проводил часы в легких, шутливых разговорах, но оба знали, что говорить откровенно и серьезно им ни к чему. Мужчина все посмеивался, в девушка рассказывала что-то, рисуя руками в воздухе замысловатые фигуры. Она увлекалась, привставала, потом опять садилась уже чуть поближе, но не пересекала невидимый барьер между ними. Выходя из ворот больнички, девушка вытирала глазки, потихоньку плакала, трудно ей было уйти, но и оставаться незачем. Потом ходить она перестала, - не к кому стало ей ходить, и лавочка пустовала недели две, пока ее не заняли новые больные.
Наши собеседники умолкли, глядя друг на друга, и даже сквозь телесные оболочки, и сквозь зелень кустов, даже сквозь небеса – они продолжали свой диалог молча, не доверяя словам наполнять новыми чувствами и смыслами свои души. Такие минуты бывают редко в нашей жизни, когда чувство бесконечного наполненного бытия и лёгкой радости, которые не передать никакими словами, вдруг поднимают нас далеко над повседневностью, открывая неведомые прежде масштабы жизни. Такие мгновения и составляют самую суть жизни – в них обретается богатство и счастье, сила и красота, о которой мы обычно даже не подозреваем.
- Да, недаром говорят, увидеть Париж и умереть, - прошептал Дмитрий.
- Я поняла, о чем ты, - тихо промолвила Алла.
- Но если часы не врут, у нас будет целая вечность - и на Париж, и на море, и на горы…
- Их, эти наши часики, заводят наши доктора. Они теперь наши мойры, надо им молитвы возносить.
- Ты знаешь, Алла, мне кажется, что боги здоровья не приносят, а скорее забирают. Иначе человечество было бы бессмертным.
- Да вряд ли. Самые достойные люди отдали бы его своим любимым и близким, а недостойных боги таким благом не одаривали бы.
- Когда я был мальчиком, жизнь казалась мне бесконечностью. Вот только теперь я понимаю, что каждый божий день - или подарок, или потеря. Какая жалость, что я этого раньше не понимал. Ну хоть что-то мог бы поменять, не терять драгоценные денечки на ерунду.
- А мне кажется, что и ерунда – тоже подарок. Мы не замечаем, что счастливы, когда просто дышим, идем на работу, просто ужинаем. Я уж не говорю о любви, о детях, о собственном творчестве – вот хотя бы и танго, или еще проще – готовка вкусной еды, болтовня с подружками в кондитерской… ведь когда этого вдруг нет почему-то, так этого хочется, просто до слез. Цену назначает отсутствие, увы.
- Ты права, наверное, к жизни относиться слишком инструментально неправильно, в конце концов – человек всегда больше, чем его дела и поступки. Он сам, как субъект и автор своих поступков – он целиком в них не отражается, не содержится. Поступки единичны, они проходят, а человек еще может наворотить такого, что мама не горюй.
- Мне кажется, что мужчины больше одержимы как раз инструментальными ценностями. Они любят власть, карьеру, себя ставить выше других… У женщин этого меньше.
- Может и так. Не знаю, в нашей тусовке всё это как-то иначе, да и бог с ними. Ты вот любишь командовать? Ну, вот хотя бы у себя в бюро, или на танцах?
- Обожаю. Не терплю конкуренции. Хожу с нагайкой за голенищем. Поедаю своих коллег, предварительно хорошо прожарив на ритуальном огне.
- Как хорошо, что я не твой коллега!
- Не боишься меня?
- Я, как в сказке про птицу Рухх, отрезал бы тебе самое вкусное место, лишь бы нам выпорхнуть отсюда живыми и здоровыми.
Через пару дней Алла и Дмитрий уже потихоньку двигались по дорожке, от скамейки к фонтану, от фонтана к воротам и обратно. Ходили под ручку, уже больше не волнуясь, а спокойно и радостно прогуливаются по больничному скверику. Свои больничные одежонки носили как-то щегольски залихватски, как будто это и впрямь были фрак и модное платье. Однажды Дмитрий подвел Аллу к воротам, и к ним тут же подошел доставщик и вручил Дмитрию роскошный букет белых роз.
- А это тебе, милая Алла. Мне всегда нравились белые, но некому было дарить.
У Аллы перехватило дыхание.
-Белые?
- Да, а что?
- Ничего. Роскошные! Пахнут! Спасибо. – И она поцеловала его нежно, как ребенка, и окунула лицо в белую пену розовых лепестков. - Пойдем к нам на этаж, надо поставить в воду.
-  Давай, только посидим немного на нашей лавочке, пару минут всего, я хочу запомнить тебя с розами в руках.
Он, слава богу, не заметил, как она посмотрела на него.
- Запомнить?
- Ну да, как-то надо менять местами времена – настоящее, будущее, прошлое… - мы слишком доверчиво относимся к их привычному устройству. Мне часто кажется, что моя ошибка думать так, как будто жизнь это вечная подготовка к чему-то. Ребенок хочет поскорее стать взрослым, юноша – мужчиной, потом – успех, карьера, масса всяких других миражей… А оказывается, эта подготовка и была жизнь, кроме нее ничего нет, и мы лишаем ее самоценности, не понимаем смысла мгновений.
– Да, я часто думала об этом. Но из мгновений не слепишь целого, целостной жизни. Многие молодые люди, которые не видят перспектив, живут сиюминутными вещами. Не жена, а подруга, не дом, а съёмная квартира, не профессия, а заработок.  Оно вроде и ничего, можно и так. Но цель, своя собственная, уникальная, потому что ты тоже уникальное создание на этом свете, стремление к чему-то, чего у тебя сейчас нет – без этого тоже нельзя. Мгновения бессмысленны, хотя могут быть и прекрасными. Осмысленным может быть только движение к своей мечте, даже жертвуя мгновениями. В этом победа над бессмысленностью обыденной жизни. Ох, пардон, но ты меня спровоцировал.
- Ну всё правильно, я согласен. И ты прав, и ты права. Но кто же тогда из нас прав, ходжа? Помнишь, у Ходжи Насреддина?
- Помню, конечно. Мой любимый персонаж.
На третий этаж был лифт, по коридору можно было ходить и по женскому отделению. Сестрички и уборщицы долго смотрели им вслед. И принесли пластиковую бутылку с отрезанным горлышком – для цветов.
Ну вот наконец на следующий день Алле будут снимать швы. Неужели всё? Свобода, опять жизнь, теперь уже совсем другая, теперь с Димой, море, горы, беленький песочек?  И пусть без белого кадиллака, пусть даже без белого фрака. Можно пойти на такой компромисс с жизнью. Но уж остальное-то будет наше, мое и наше, и никому не уступим ни капельки! Будем жадинами, а делиться будем только дружка с дружкой.
Утром Алла не заметила кошки на привычном месте. Как странно! После завтрака она спустилась в скверик, но лавочка была пуста. Она не могла дожидаться своего любимого: в 10 назначен обход, а потом – в процедурную. Обход всё никак не начинался, врачи нагрянули только к обеду, потом ее пригласили в процедурную, сняли швы. Похвалили, заживает хорошо, отправили в палату полежать полчасика. Но никто глаз на нее не поднял. И она не решилась спросить. Лежала без сна, сердце билось как птичка. И вдруг к ней на кровать запрыгнула кошка, села рядом и молча сидела и глядела в упор своими рыжими глазищами. До тех пор, пока Алла не поняла.