Намёк

Утомившись от комфорта городской квартиры, родители переехали в деревню.

— Ты посмотри какая красота! — не унывает мама.

А я в шестом классе, я ещё не созрел до созерцания такой красоты.
К подошве всё время что-то прилипает, над ухом непрерывно жужжит, в носу зудит от вони. И скука смертная. Это у родителей развлечений вагон: одному огороду края не видно, хоть весь день там вверх попой топчись.  А мне такой досуг вообще не по душе.

Ещё умывальник этот… Я привык умываться тёплой водой из-под крана. А здесь не то что воды, крана-то нет. Висит маленький бочонок над раковиной, в него наливаешь ледяную воду, потом висюльку теребишь туда-сюда — вот так и умываешься. Да ну, нафиг тогда вообще умываться.

Мне такие переезды судьбу ломают. В городе у меня жизнь была. Пацаны, девчонки, дела всякие. Теперь Настька полюбас с Валеркой будет дружить. А у нас с ней уже кое-что наклёвывалось. В субботу я пошёл за хлебом в магаз, специально через её двор. И она на скамейке сидела совсем одна. Я на неё посмотрел. А она мне улыбнулась, или вроде того. Валерка, гад, тоже на неё ходит смотреть, я знаю. Он-то мне и сказал, что её Настька звать. У Валерки в том дворе двоюродный брат живёт, а у его друга сестра есть, которая иногда гуляет с Настей.

Теперь мне до Настьки — два часа на автобусе, попробуй тут дождись. А ведь так хорошо всё складывалось. 

Всё сначала: новая школа, новые друзья. Новый дом. Но это только для меня новый, сам-то он постоял тут уж лет сто. Огород есть, баня. Курятник. Мама вчера кур купила на рынке. Куры очень прикольные, кстати. Пока что это самый кайф от деревни. Такие эти куры балбески, бегают туда-сюда, не поймать. Очень смешные. Грязи от них конечно…

Калоши. Они тут все ходят в калошах. Что по огороду, что по улице — вообще пофиг. Вон идёт такая модница. Только бы не подошла, хочу спокойно посидеть на лавке, акклиматизироваться, подумать.

— Привет! Ты что ль новый сосед?

Улыбается, а у самой кожурка семечки в зубах застряла.

— Ага. Утром вот приехали.

Она представилась, но я сразу же забыл как её имя. Вечереет уже, в сумерках не разберёшь. Да и не особо рассчитывал, что надо будет по имени обращаться. Думал, пойдёт дальше. А она рядом садится. И так пренебрежительно:

— Городской что ли?

— Из города, да. А ты… местная? — спрашиваю зачем-то, хотя очень хорошо вижу, что она местная.

— Ага. Семки будешь?

Семки я не очень, но вдруг здесь, в деревне, это типа трубки мира. Ну вроде как для поддержания беседы или за знакомство. И точно, стоило мне начать грызть семечки, как я почувствовал себя чуть-чуть раскованнее.

Спросил её про странный домик на той стороне улицы. Она сказала, что это сруб. Хозяева сруба держат двух коров, и у них можно взять молоко, если взамен предложить что-нибудь дельное, типа рульки или сморчков.

— А что такое сморчки?

Девочка лениво рассмеялась и подсела ко мне ближе. Начала про свою сельскую жизнь. Есть клуб, там по воскресеньям кино крутят. Правда экран порван, но сидушки удобные. Мальчики там пьют спирт. Девочки тоже. Потом всякое там творится. Ещё в клубе бывают танцы, но уже давно не было: прежний магнитофон разбили в драке, а новый пропил завхоз, за что был побит пацанами. Ещё в клубе однажды поймали ужа.

Девочка спросила про город. Я рассказал, как ходил в театр. Спирт там не пьют, а целуются только на сцене. Про ночной клуб рассказал: танцы там каждый день, но я туда не хожу, потому что занят. У меня шахматный клуб, театральный кружок, гитара.

— А матерные песни знаешь?

— Не. Я и не матерюсь особо.

— А я сегодня узнала самое матерное слово.

— Прям самое?

— Ага. Самое неприличное. Хочешь скажу?

— Не знаю.

— Хочешь, на ушко скажу?

Честно говоря, я захотел. То ли семечки, то ли свет от фонаря так падал, но как-то симпатично сложились тени на лице этой девочки. И если она приблизится ко мне так близко, чтобы пошептать на ушко, то я, может быть, случайно прикоснусь своей щекой к её подбородку. Не знаю зачем, но было бы прикольно.

— Ну, скажи…

Она чуть ли не касается губами моего уха. Семечки в ладони моментально отсырели.
— Самое неприличное в мире слово… это минет.

Сказав это маленькое словечко, она принялась оценивать мою реакцию.

— Что это значит? — спрашиваю.

— Хм… не знаю, — разочаровано вздыхает она и поднимает взгляд в звездное небо.
Мне показалось, что она разочаровалась во мне не только как в человеке, но и в принципе как в соседе. Нужно срочно проверить, не обиделась ли она. Но как? Нужно что-то спросить. Но что? Что-нибудь универсальное, ни к чему не обязывающее.

— А ты… любишь кур? — спрашиваю.

— Ну да. Но баранина больше нравится. Курица на суп ещё ничё. Но надоедает быстро.

— А у тебя куры есть?

— Не, кур не держим. У нас овцы только.

— А мы держим кур. И курятник есть.

— Класс.

Кажется, всё-таки обиделась. Даже как будто немного отсела. Дурацкий минет. Ну почему я не знаю, что это за слово… вспомнить бы какое-нибудь интересное словечко. Хочется порадовать её. Но в голову ничего не лезет, одна банальность.
    
— Ты знаешь… — говорю — когда куры спят, их можно погладить. И они не убегают.

— Да ну?

— Хочешь, покажу?

Заинтересовалась! Снова смотрит на меня голубыми глазками. И вроде почти улыбается. И семечки на зубах уже нет.

Проходим к нам во двор. Хоть бы куры не подвели. Вчера-то вечером, когда я заходил в курятник, они спали, и их можно было погладить. Это редкость ведь, чтоб живую курицу можно было потрогать.

Проходим в курятник, темнотища. Оставляю дверцу открытой, чтобы свет с крыльца сюда немножко доставал. Вот они, птицы, сидят на своих шестах, дрыхнут. Девочка рядом со мной встаёт. Смотрит. Я кладу руку на одну курицу, а у самого сердце колотится — вдруг проснётся или при чужих не захочет гладиться, суету разведёт.  Но всё нормально, сидит, не колышется.

— Не бойся — говорю я девочке — погладь.

А она… она кладёт свою руку на курицу поверх моей руки. Ну то есть не столько даже на курицу, сколько на мою руку. Непосредственно. И вот её ладошка лежит на моей полностью вспотевшей руке, а я почему-то, не ясно почему, думаю о том, что зря поленился сегодня почистить зубы в дурацкой холодной воде. 

— Красивая курица, — говорит она полушёпотом.

Мне захотелось сказать «и ты». Но стало очень страшно говорить. Я ощутил некий намёк. Нужно вроде что-то сказать, но вдруг наоборот — абсолютно ничего не нужно говорить. И уж точно не надо говорить «и ты». Это и само по себе не скромно, так ведь ещё в контексте есть курица, скандал будет. 

Её рука лежит на моей уже миллион лет, а я так и не придумал что с этим делать дальше. Нужно как-то проявить себя или хотя бы… отреагировать. Я решаюсь посмотреть на неё. А она, оказывается, уже давно на меня смотрит. И вроде точно с намёком. Процентов двадцать.

Какая же она красивая оказывается. Правда тут темно, плохо видно. Но она точно очень красивая. И рука тоже… женская и не потная, лёгкая, но не сказать, что очень нежная. Если бы девочка не была такой красивой, я бы что-нибудь сказал. А так… смотрю на неё как дурак, дышу чуть ли не в лицо.

А вдруг сейчас, если правильно настроить свой взгляд, не испортить момент и тихонько наклониться, то я наконец-то… поцелую девочку. Да нет, вряд ли, всё мечты. Тут пахнет куриным помётом, зубы у меня нечищеные, на ботинок, кажется, что-то неприятное прилипло. О поцелуях и речи нет. И потом, если головой-то подумать, мы ведь с ней ещё не дружили как следует, я её до дома не провожал, не ухаживал совсем. Даже не сообщил ей о красоте, всех этих штуках про глаза и волосы. Был шанс похвалить улыбку, но я затупил. Теперь она не улыбается, а загадочно смотрит на мой рот.

И тут чувствую… она хватает меня там, где даже я себя хватать стесняюсь. От неожиданности отпрыгиваю будто меня током дёрнуло.

— Ты чо? — испуганно спрашивает — сильно схватила что ль?
— Да блин, нет… — говорю — просто так неожиданно
— В смысле? Ты ж меня сам позвал. Ну не на кур же глядеть.
— Вообще-то, именно для этого.
— Ты девственник что ль?
— Нет, почему. Просто… родители же не спят там, вдруг они, это…
— Чо?
— Да тут как-то не удобно, если честно.
— Понятно всё с тобой. Ладно, пакеда, дурачок.

Скрипит калитка, и я стою в курятнике один. Куры спят, дуры, ничего не видели. Не видели какая тут девочка приходила.

Как же я скучаю по Настьке. Сидит сейчас в платьице на скамейке. На ножках туфельки. Нет, сейчас уже вечер, она дома. Читает книжку или делает уроки. Ох, как же хочется сейчас сесть в автобус и поехать в город, в свой двор. Я бы завтра же утром пошёл к ней. И не прошёл бы мимо, а сказал бы: «Привет» Рассказал бы всё, что о ней думаю. И извинился бы за сегодняшний случай. А лучше вообще не говорить. Я всё равно не запомнил имя этой сумасшедшей. Будто и не было ничего. Я ведь только кур хотел показать.

Завтра. Умоюсь, и первым же автобусом поеду к Насте. Она ведь мне улыбалась, и это точно намёк. Процентов сорок.