Азовец

   А его как раз тогда ранило вовсе не тяжело. Чувствуя себя, как рыба в воде, в плену отличался особой болтливостью, ходил, красовался. Ел, нахваливая ее, свою любимую пшенную кашу. Все время со дня на день ждал, и рад был, когда его обменяли.

   - Гитлер, он помогает мне. Алоизович… - Во главу угла и прежде всего ставил боевое братство… - Надо жить так, чтобы кацапы нам не мешали… Свобода, и от нее всегда под ложечкой холодок!

  Никому не рассказывал, как однажды ритуально убил младенцев. Они потом часто снились ему… И проснувшись, однажды, в холодном поту, он все еще тогда думал, что проживет долгую и содержательную, хотя все больше и больше какую-то вымораживающе холодную жизнь. И вдруг как-то в голову ему, наконец, пришло, что он сам и все воспеваемое им учение – это один лишь красиво проговариваемый гнилой, все время одинаковый лепет Смердякова, и больше ничего… Отвратительная натура Хама, и конец этого всегда… трясущиеся руки и прыгающая в них, постоянно выскальзывающая банка с цианистым калием, который надо проглотить, потому что Смердякову как настоящему, истинному, не поддельному рыцарю так никогда самому не застрелиться. Не дано. И даже тело должно быть сожжено, как это, впрочем, пришло в голову и преданному адепту, Геббельсу… сожженная совесть – всегда, конечно, первична. Даже если ты и делаешь, как это очень часто бывает, вид, что ее нет…


   Ну, может, не такая смерть, но этот холодок… на пряжках было написано у эсэсовцев: «С нами Бог!» Но это же только фетиш! Не так все, конечно, было…" - И мысли все чаще ему тогда уже приходили: взять и взорвать самого себя гранатой где-нибудь в тишине на заброшенном пустыре. Смерть – и тишина… Как и было, наверное, в еще тех, во вторую мировую войну подвалах крематория после того, как были уже грамотно утилизированы по самым современным достижениям науки и техники ни в чем не повинные многочисленные жертвы…

   А как же иначе? Ты же уже начал бояться, что все узнают про многие твои злые дела, творимые втайне… Иногда даже самый обычный вид весело идущих мирных граждан уже все более вселяет в сердце какую-то тоску. Глаза бегают, и тебе уже никак не удается играть роль такого же, не сделавшего ничего в жизни плохого «порядочного». С чистой совестью… Что-то рвется наружу…

   "Самоликвидация… нет… или я умру в ночи от инфаркта… - все чаще думает он. – Залягу на дно и протяну еще долго… И однажды спокойно умру во сне, провалюсь в никуда… Но надо успеть еще сходить к психоаналитику, если видения обступят опять этой ночью. Антидепрессанты… антидепрессанты,"  - вновь говорит он как будто сам себе. И засыпает, как будто бы куда-то проваливаясь, словно умирая…