Из провинции 9. Продолжение. Что дальше III

                ЛИДИЯ ПЕТРОВНА ПРОДОЛЖАЕТ РАССПРАШИВАТЬ


     —Я, кажется, Вам рассказала, у нас на работе есть одна замечательная девушка. Елизавета Георгиевна, математик.

     —Только упомянули, но рассказать пока лишь всё подбираетесь. Вы как автор толстых романов девятнадцатого века, вокруг да около. Не Гюго, так Боборыкин, прямо-таки!

     —Да! Помесь Боборыкина, Zola плюс Шеллер-Михайлов. (Смех).

     — Или зрелый Константин Федин.

     — Ха-ха-ха-ха! Перезрелый!

     —Но мы что-то часто отклоняемся…

     — Да. Revenons a nos moutons!

     —Простите?

     —Это Вы простите, опять я за свой «воляпюк». «Вернёмся к нашим баранам» по-французски.

     —Ясно.

     —Ну вот, о Елизавете Георгиевне. Эта особа заинтересовала бы Вас. Но, думаю, вряд ли она согласится о себе распространяться. Крайне замкнутая, почти скрытная, пока с ней хорошенько не сдружишься. Очень немногословна, не то, что я, болтушка. А манерами, всей повадкой похожа на Ирину Львовну, поэтому мне с ней легко, как ни с кем. Со всеми ровна, приветлива, учтива независимо от положения в обществе. Такая ровная величавая вежливость, знаете, и при этом очень тёплый, понимающий взгляд, когда в глаза вам смотрит. А отвернулась — полное отчуждение. Очень, очень сдержанна, в любой ситуации абсолютно невозмутима. Ничто её не выведет из равновесия. Кличку ей присвоили — Снежная Королева. Есть у нас на работе мастер клички придумывать. Например, меня заклеймил как Мисс Сильвер. Не оригинален, меня и на факультете так прозвали.

     —Мисс Серебро?

     —Не буквально, это в честь Джона Сильвера, одноногого пирата у Стивенсона. Читали в  детстве, может быть.

     —А, вспомнила, «Остров сокровищ»! Мой сынишка долго был от этого романа без ума.

     — Конечно, превосходное детское чтение. Ну, вот. А изобретателя прозвищ самого тоже прозвали — Критикан, и поделом. Ну, я снова в сторону. К Елизавете Георгиевне. До неё работала одна дама, на вид этакая весьма-а-а-а авантажная. Не сказать, что ею были очень довольны. Говорят, что справлялась с заданиями, но всё делала как-то вяло, к работе приступала «с прискорбием и досадою». У нас так не принято, отношение к делу живое. Но не нравилась ей тематика или вообще работа, не желала вникать в существо дела. Она должна была подсоблять в математически трудных случаях, должность — консультант. И вот не столько помогала, сколько консультировала «от сих до сих». Признавали, что математику знает глубже, чем средний инженер, но им тяжело было с ней работать. Один из ведущих сказал, я слышала: «Всё приходится для неё, капризницы, скрупулёзно формализовать. Да уж лучше повозиться и самому решить». Она в конце концов ушла куда-то, кажется, на преподавательскую работу, а на это место приняли Елизавету Георгиевну, о которой речь. Только-только со студенческой скамьи. Её отец когда-то здесь работал, поэтому старые работники к ней радушно отнеслись, а вообще-то особой пользы и от этой никто не ждал. Критикан буркнул, я слышала: «Ишь, блондинка ухоженная. Вечно будет болтаться на больничном да отгулы выпрашивать. Ещё один сачок в юбке».

     —Сачок?

     —На нашем жаргоне — бездельник. Но ничего подобного! Стала вникать в работу с огромным воодушевлением. Я первая это почувствовала. Никому столько книг, журналов, библиографических справок не требовалось, как ей, и всё было мало. И она явно проводила вечера в большой библиотеке, видела я её коробку с карточками. «Публичка» у нас в городе солидная. Может, работала и в фундаментальных, университетской и в «Политехе», не знаю уж. Спустя какое-то время появились у неё монографии и справочники западных изданий, у нас не переведённые. Она их жертвовала в нашу библиотеку, где я их каталогизирую и по полкам рассовываю. Немецкие она сама читает свободно, а английские и особенно французские, бывает, и с моей помощью. Тематический диапазон очень широк: по ТОЭ-3, то есть по электромагнитному полю, по технической электродинамике, по теории цепей и сигналов, по теории передачи информации, по схемотехнике, по «шумоподобным сигналам», по «детерминированному хаосу» и бог весть по чему ещё. Понять бы мне, что это за звери! (Смех). Книги и оттиски, как я потом узнала, ей отец шлёт из Германии. Это гораздо быстрее, чем официальные заказы.

     Очень скоро она в тематику вникла, а это, говорили, непросто. Там, насколько я могу понять, пересекаются несколько очень различных тематических направлений. И уважение она завоевала. У неё замечательная интуиция, как бывает при огромном и разностороннем опыте. Откуда? Ведь только что со студенческой скамьи. Талант, все порешили. Да как быстро мыслит! Критикан отдаёт ей должное: «Быстродействие — ого! Соображалкой в своего папашу пошла». Решает часто в уме, пишет уже готовый результат. Бывает, часами рассматривает воробьёв и ворон за окном, потом лист бумаги взяла — и готово. Сначала даже не очень доверяли, как же так, результат без выкладок. Пытались выискивать ошибки, но не тут-то было, всё безупречно. А кто понимает много выше среднего уровня, тот однажды сказал: «Изящно, красивая математика».

      И она со своим тихим голосом, мягкими манерами заработала авторитет железный. Если утверждает что-то, значит, это неопровержимо. А не уверена — оговорится, не будет настаивать. Теперь появились огромные вычислительные возможности, ЭВМ, по-нынешнему компьютеры, всё мощнее, матобеспечение богаче, изощрённее, всё больше задач можно решить, особо не напрягаясь, численными методами. Но ведь необходима и голова на плечах, и большая грамотность. Лёгкие пути могут завести, как у нас говорят, «не в ту степь». Тот грубоватый роман Шолохова они, стало быть, читали. Так что чаще других у неё просит помощи именно вычислительный центр. И я слышала, Критикан однажды воскликнул: «Ну, едрит твою бритвой!» (Что это значит? Не объяснил мне, смеётся, шалун). «Сколько оврагов в этих функциях, — говорит. — Переменных выше крыши, а порядки, порядки-то какие! Уму непостижимо, тупик. Проковыряемся тут минимум до конца года. Надо пустить по следу Снежную Королеву с её чутьём».

     — Что за овраги, какие функции, чьи порядки?

     — Ох, не моего ума вопросы, Лидия Петровна, только слова помню наподобие попугая, память у меня как магнитофон. Одно поняла, что без такого работника приходилось бы им туговато. Она могла бы спесиво важничать, но эта её гордая скромность... не знаю, как это назвать. Величавая скромность какая-то, учтивость. Действительно, как королева. Со всеми ровна, любезна, будь ты уборщица или директор. Наша ворчливая уборщица, кстати, жалует её как никого другого. И за эту уважительность, и за то, что не оставляет окурков, не стряхивает пепел на подоконники, не разбрасывает бумажек, не переворачивает стулья. Я вот не курю, но уж карандашные очистки, обрывки от бандеролей мимо корзины у меня летают. Вечно ворохи книг прямо на полу, так что Вальке от старушки достаётся. А Елизавету Георгиевну все, от уборщицы до директора, зовут только по имени-отчеству и на вы. И она со всеми на вы, начиная с уборщицы. Это похоже на манеры Ирины Львовны. Вот меня все, от той же уборщицы, зовут «Валя, ты». Я по возрасту постарше Елизаветы, но социально она зрелая личность, а я ещё девчонка.

     —Вас это задевает?

     —Что Вы, с чего бы! Мы почти все на ты, кроме начальства и самых пожилых. А с Елизаветой Георгиевной так немыслимо: только «вы».

     Или вот такая история. Я была свидетельницей. Один наш товарищ по прозвищу Грубиян с Елизаветой Георгиевной поспорил. Она тихо, спокойно, уважительно, с улыбкой такой доброй своё скажет, а он перебивает, орёт, руками у неё перед лицом машет, как будто в драку лезет. Побагровел как свёкла, слышать ничего не хочет. Потасовку бы учинил, если бы перед ним был мужчина. Его за пиджак держат уже, говорят, не груби девушке, угомонись. Куда там, прыгает по комнате разъярённым тигром, стулья расшвыривает. Как у нас выражаются, «пошёл вразнос». А лицо, лицо! Видели бы Вы! Фиолетовое уже, я за него испугалась. Это вообще на него похоже, такой уж экземпляр нашего многообразного вида Homo sapiens. Не очень-то sapiens, я бы сказала.

     —И что же Ваша Елизавета Георгиевна?


     —А ничего! Полное самообладание. Ну, немножко скулы порозовели, а смотрит ему в свекольную рожу так кротко, улыбается ласково, будто он любезничает, а не фонтанирует хамством как бешеный. Написала она на листке какие-то формулы и с улыбкой вручила. Он было швырнул на пол, не читая, но ребята подобрали, говорят: «Не груби ты, девушка же, как не совестно, извинись давай». А она: «Ничего-ничего, каждый защищает своё мнение как может». Мягко так. Я бы так не смогла, давно ударилась бы в рёв или убежала. Ускакала, точнее.

      Жаль, второй акт спектакля я не застала, знаю только по рассказам. У него оказались формальные ошибки, но сходу их никто не приметил, кроме неё, вот он и взъелся. Критикан про неё заметил: «Сквозь землю видит, пора бы привыкнуть». И спустя дня два-три Грубиян окончательно убедился, что неправ. Посрамлённый, явился с извинениями — что-то небывалое! Критикан потом прокомментировал: «Прецедент! Занесём в анналы». А Елизавета Георгиевна и не слушает извинений, мягко, как обычно, говорит: «Ах, к чему это, Вячеслав Николаевич, оставьте эти пустяки». Никто его так не величает, все: «Славка, ты». Усадила его в кресло, напоила чаем, и он удалился восвояси совершенно умиротворённый. Он вообще-то очень толковый работник, жаль, что такой неуравновешенный. «Нервный», как моя мамаша была. Но не садист всё-таки. И уж не идиот. Грубиян, но не хам подзаборный. Заслужил свою чашку чаю.

     Чаем, душистым, превосходно заваренным, она неизменно меня потчует. И со своими «фирменными» печенюшками, меренгами, пирожками, всякими птифурками, каких не купишь. Стряпает потрясающе. Беседуем мы больше всего о литературе. Такая же страстная книгочейка, как и я. Почему-то выделила меня из окружающих. Наверно, жалеет калеку.

     —Но вы с ней познакомились покороче, чем только в служебной обстановке, я верно поняла?

     —Да! Как-то в конце дня сдаю я в охрану опечатанный пенальчик с ключами — у нас даже библиотеку опечатывают, только буфет и туалеты, кажется, пока вне режима, ха-ха-ха-ха! И вижу в вестибюле свою соседку Таню, портниху. Ждёт, оказывается, Елизавету Георгиевну. Они близкие подруги, как здорово! Я слегка позавидовала этой дружбе, а Е. Г. почувствовала это и говорит: «Валя, Вы этим вечером не заняты? Может, посетите мои хоромы, попьём чаю. Как это по английски?  “Tea — нет, не вдвоём, а for three”. Да я с радостью! И двинулись мы к трамваю.

     У неё комфортабельная квартира. Дом, видимо, для начальства строили, как и тот, где Ирина Львовна с Сергеем Петровичем живут. Болтали, что богатый отец ей квартиру купил, и это оказалось правдой. А внутри-то, в комнатах, батюшки! Видели бы Вы!

     — Антиквариат, картины, фарфор? Персидские ковры?

     —Получше кое-что! Мебель-то самая простецкая, а настенных ковров, которые так любит наш несколько восточный народ, я вообще не заметила. Но все стены уставлены книжными полками, даже в прихожей! Видели бы Вы! Вот она, роскошь-то! Книги, толстые журналы. «Новый Мир» за много лет, ещё Твардовского. Я только рот разинула, чуть слюни не пустила. Елизавета Георгиевна видит и говорит: «Вы бы приходили почаще, Валюша, порыться в книгах. Книги, как и люди, в одиночестве тоже скучают, Вы должны это знать». 

     Вот и подружились. Такая приятная дружба, знали бы Вы!