Достоевский в Сибири

«Брат! Я не уныл и не упал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть, — вот в чем жизнь, — в чем задача ее. Я сознал это. Эта идея вошла в плоть и кровь мою. Да правда! <…> во мне осталось сердце и та же плоть и кровь, которая также может и любить и страдать и желать и помнить — а это всё-таки жизнь!»

Эти строки Ф.М. Достоевский написал старшему брату в вечер накануне отправки петрашевцев в Сибирь на каторгу. Кто такие петрашевцы, почему писатель оказался на каторге, широко известно. Подчеркну только, что уже признанный к тому времени надеждой русской литературы, до ареста Фёдор Михайлович полагал себя защитником и страдателем за бедный люд, в союзе с несколькими товарищами намеревался создать собственную тайную революционную организацию, свергнуть династию Романовых и встать во главе России. Себя он видел тогда кем-то вроде русского Робеспьера. Заговорщики даже тайно приобрели печатный станок, но чуть ли не в тот же вечер их арестовали; через 8 месяцев суд приговорил бунтарей к смертной казни, но 22 декабря 1849 г., выведя на расстрельный плац, их помиловали — царь заменил расстрел 4-мя годами каторги и сибирской ссылкой.

Наказание лишённый дворянского звания Достоевский отбывал в Омском остроге с 23 января 1850 г. до февраля 1854 г. Как он вспоминал о том времени в «Записках из Мёртвого Дома», каторжанин в первые же дни пребывания среди осуждённых был ошеломлён и просветлён своим собственным и всеобщим столичным незнанием истинно русского народа. И речь шла не о закоренелых преступниках, а обо всём народе, которого якобы жалело и защищало «прогрессивное» дворянство Российской империи. «Это народ грубый, раздражённый и озлобленный. Ненависть к дворянам превосходит у них все пределы, и потому нас, дворян, встретили они враждебно и с злобною радостию о нашем горе. Они бы нас съели, если-б им дали. Впрочем посуди велика-ли была защита, когда приходится жить, пить-есть и спать с этими людьми несколько лет, и когда даже некогда жаловаться, за бесчисленностию всевозможных оскорблений, “Вы дворяне, железные носы, нас заклевали. Прежде господином был<,> народ мучил, а теперь хуже последнего, наш брат стал” вот тема, которая разыгрывалась 4 года. 150 врагов не могли устать в преследовании, это было им любо, развлечение, занятие, и если только чем спасались от горя, так это равнодушием, нравственным превосходством, которого они не могли не понимать и уважали и неподклонимостию их воле. Они всегда сознавали, что мы выше их. Понятия об нашем преступлении они не имели. Мы об этом молчали сами, и потому друг друга не понимали, так что нам пришлось выдержать всё мщение и преследование, которым они живут и дышат, к дворянскому сословию. Жить нам было очень худо».

Итак, в кратчайшие сроки писатель прошёл три коренных этапа своей духовной жизни: непрошенный защитник обездоленных и «страдалец» за народ, готовый отдать жизнь за него и за справедливость — избавление от неминуемой смерти и воскресение к новой жизни как путь к придуманному им народу и в придуманный им народ — каторжанин, отвергнутый обществом, и дворянин-отщепенец, отвергнутый истинным народом, о котором до того он имел лишь романтическое представление*.
________________________
* Версия того, что отец братьев Достоевских был убит его крепостными крестьянами, документальных доказательств не имеет.

Сразу после каторги Фёдор Михайлович в феврале 1854 г. отбыл солдатом в ссылку в Семипалатинск. Был он к тому времени почти полностью седой, с одышкой, неизлечимо болен ногами. Уже в октябре 1856 г. ему вернули чин прапорщика, а в феврале 1857 г. Достоевский женился на больной чахоткой вдове М.Д. Исаевой.

Через полгода после этой свадьбы петрашевцев восстановили в дворянстве, в марте 1859 г. Фёдор Михайлович подал в отставку, получил разрешение вернуться — сначала в Тверь и почти сразу в столицу — и уже в декабре того же года был в Санкт-Петербурге. Омский острог и Семипалатинск — вот сибирские места Достоевского. И никакой особой тайны здесь нет. Даже духовное перерождение, происшедшее с писателем в сибирские годы, уже давно всесторонне изучено и описано литературоведами, философами, богословами, историками и многочисленными почитателями гения писателя. Почему же Достоевский появился в этой книге?

Воистину великая и по сей день не познанная тайна кроется в соотношении сибирского Достоевского и Гоголя-богоискателя. Известно, что в начальный период его писательства отечественные критики признавали Фёдора Михайловича новым Гоголем. Бесспорно, гений Гоголя раскрылся задолго до его перерождения у смертного одра И.М. Виельгорского, но истинно недосягаемой вершиной в русской литературе и философии богоискательства он стал после этого трагического перерождения. Так что прозвание «новый Гоголь» Достоевскому досталось тогда авансом, будто ему пророчествовали ужасы у расстрельного столба. Гоголь прошёл путь перерождения соучастником умирания Виельгорского, Достоевский прошёл этот путь личным ожиданием скорой смерти от пули. В начале своего творческого пути Фёдор Михайлович был подающим большие надежды молодым литератором, шутником, одним из нескольких таких же.
 
Перерождение Достоевского в гения философии богоискательства произошло в Семипалатинске, где в 1859 г. им были созданы две повести: «Дядюшкин сон» — прощание Достоевского с собой — талантливым писателем прошлых лет, и «Село Степанчиково и его обитатели» — явление гения будущих великих романов.

В литературоведении утвердилось мнение, будто в образе Фомы Фомича Опискина из «Села Степанчикова…» Достоевский по-доброму высмеял умершего за семь лет до того Гоголя (1852 г.). Странное толкование. Мы не знаем (и выяснение этой загадки, на мой взгляд, является важнейшей задачей литературоведов, философов, историков будущего), довелось ли Фёдору Михайловичу познакомиться в Семипалатинске с гоголевским последним актом «Ревизора», обратившим комическую пьесу в трагедию вселенского масштаба и явившую миру великое живописное полотно всего последующего русского богоискательства, но творческий путь Достоевского до конца дней его шёл согласно чертежу гоголевского «Ревизора».

Напомню, в акте, следующим за немой сценой, выясняется, что перед зрителем разыгрывали спектакль не люди, а бесы, которые обретаются в каждом из нас и ежеминутно искушают и мучают страждущую душу человека. Настоящий же Ревизор из Петербурга — это сам Господь Бог, призывающий каждого из нас на Страшный Суд. Это не моя выдумка, это слова самого Гоголя.

В «Селе Степанчиково…» Достоевский дал абрис своих будущих романов. А именно: в каждом великом романе его нет положительных героев, но есть только сам писатель и окружившие его бесы, искушающие его душу тяжкими муками. Даже Великий инквизитор и чёрт из бреда Ивана Карамазова — это бесы при душе Достоевского, во многом порождённые им самим.
 
Их орудия искушения воистину ужасны: 1) это «размывание границ между нравственным и безнравственным, когда добро свободно признаётся злом, а зло оправдывается и оказывается добром, правда признаётся ложью, а ложь — истиной в высшей инстанции, честный совестливый человек в этом обществе давно стал маргиналом, а подлинные маргиналы хозяйничают в обществе и диктуют ему свои законы…»; оправдание всего злого и бесчестно преподносится как высшая благодать мученичества, данная человеку свыше; 2) «смирение есть страшная сила»… «Знайте, что есть такой предел позора в сознании собственного ничтожества и слабосилия, дальше которого человек уже не может идти, и с которого человек начинает ощущать в самом позоре своём громадное наслаждение… Другими словами, смирение есть высшая степень гордыни»; 3) «мир спасёт красота», под красотой Достоевский подразумевает Иисуса Христа и т.д.

Таково семипалатинское око гения, пронзившее нутро человечества и ставшее возлюбленным миллионами абстрактно философствующих во все последующие времена. Смирение есть высшая цель и смысл его, а русский человек изначально, конечно, бунтарь, но в душе, бесспорно, преисполнен смирения... Ложь!

Именно эта ложь и была названа в эпоху великих строек советского народа-оптимиста достоевщиной. И именно её, достоевщину, вывез из Сибири духовно сломленный Фёдор Михайлович. Не он вывез, а Сибирь извергла Достоевского из себя прочь. На все его христианские причитания и увещевания она ответила словами второстепенной героини романа «Идиот» Аглаи Епанчиной о «страдалице» Настасье Филипповне:

— Хотела быть честною, в прачки бы шла!

О русском человеке должно судить не по интеллигентским всхлипываниям «за народ» и «веру християнскую», но по разинцам да пугчёвцам, по народовольцам, по хранителям и сберегателям русской Сибири — красным партизанам, о которых есть рассказ и в этой книге.