Автобиография

Уважаемый товарищ директор! Ничего что так, по-прежнему? В моей жизни кубики сложились как в песне, - «Мой адрес – не дом и не улица…». До сей поры ни паспорта, ни прописки, или как она теперь называется? И слоняюсь почти на старости лет без дела. Вот услыхал, что есть в вашей конторе вакансия. Подумал: подам заявку, авось фартанет. Приключений со мной всяких случалось масса. Что было, то – было. Вот посмотришь, вроде обычный я человек, - в молодости правда говорили, на Траволту похож, только на лысого. И сейчас, наверное, чуть-чуть напоминаю, - и теперь не кудрявого, но уже постаревшего. А всему виной она – вот уж волшебница! – и живая она, и мёртвая, и веселящая, и дурманящая, и самая…Ну да ладно, хватит о ней. Не осанну воспеваю, отраве этой, – биографию излагаю. На восходе - она шаловливая водюлька, к вечеру - разожравшаяся водяра. С утра глотнул, - просыпаешься опять утро, но уже пару дней как хвостом смело, и вокруг как-то всё разбросано, и нехорошо что-то кругом… Но по порядку. Я вот всё, как на духу! Ничего скрывать не намерен. Не судите строго. Ознакомитесь с моей биографией, может и у вас сердце дрогнет… Решитесь на доброе дело. Возьмёте. Я, вообще-то, товарищ директор, на все руки мастер, - и даже заслуженный – в области несложного труда. Сами знаете – несложный, не значит лёгкий. Трудного я не боюсь, но всё же предпочитаю не тяжелый. А с годами всё сложнее и сложнее таковой подыскивать. Конкуренция высокая. Так что, если кандидатура моя устроит – не пожалеете. А если вам при случае собутыльник потребуется – лучшего не найдёте. Тут уж опыт многолетний. И собеседник я не скучный. Фамилия моя – Брюквин, а родители назвали Геной. В детстве, как всех Ген - «Крокодилом» дразнили, но не прижилось, а вот «Брюквой» - никогда. Все как-то по-простому обращались - Гена. Коротко и ясно. Папа у меня бывший военный, - кто от кого ушел не знаю, но у мамы давно другая семья и куча детей от нового мужа. А я как-то так, ни туда, ни сюда. Сам по себе с детства. Ну, оно и понятно, на улице все время пропадал. Пропадал, пропадал, да и пропал окончательно. Но об этом – чуть позже. А в то время на улице весело было. Как раз дурь эта полезла, - а вот из каких щелей до сих пор не ясно, - город на шайки малолетние разделился. На районы. В чужой зашел – огребся. Так что по чужим землям - всё перебежками, перебежками, с оглядкой поначалу. Появился на свет я в мае, хоть и в другом городе, но понятно, что в самой лучшей на свете стране. Но я о геополитике, когда подрастал, не задумывался. Да и словей тогда таких не знал. Где я, где братский Афганистан, а где президент Картер? Затем родители переехали, ну и я с ними заодно тогда. А вот в доме у нас всё имелось, а чего не хватало, то доставалось. Мама у меня заведующей магазина была, «Дары Природы», на Карлухе, уже здесь, да, товарищ директор. Женщина, скажем так, весьма практичная, и к тому же обаятельная. Это я – на будущее. А к чему это я сказал, вы потом и сами поймёте. Деталь, как оказалось, немаловажная. Так что и сам я, не в обиду будет вам сказано, вроде тоже из директорской семьи. С грехом пополам домучил школу, или она меня срыгнула? Туда-сюда, ать-два становись по два: Советская Армия. Тесны её ряды. Кажется - отдельная, большая тема для размышления. Ничего подобного. Каждый день похож на предыдущий. За редким исключением. И попал ещё в такое славное место, - в Амурскую область, городок Райчихинск. Полигон там огромный, танками изжёванный, - благо по окраинам пятаки конопляные. Как заторчал вначале, так всю службу и прикуривал. Корешок у меня в городе остался близкий, Рома Манюрин, «Рэм», я и ему, - дело прошлое, - пластилинчик подгонял. В пакетике, помню, расплющу, заверну, заклею, в открыточку, в конвертик, и «на деревню, от дедушки». И ни одна сволочь не пронюхала. Запомнился мне там один денёк особо. Долбанул я за танком, вшторило, и в задумчивости, о передок я оперся, - под дулом, с левой стороны; денёк еще такой хороший выдался – самое начало осени, балда пригревает, и от брони крепкой тепло восходит, и главное, - не предвещало ничего, не дуло. В голове, - как сейчас помню, - пустыня… Не то чтобы фигурально: песок, жара, барханы, верблюды-караваны, а вообще - абсолютная. Словами - не описать. Нирвана. И тут нашего комбата принесло, пьянющего в дровину. Чего-то там ему померещилось, уже не узнать, - как он в танк забрался, я даже не слышал, - и главным калибром как вшарашил! В белый свет как в яблочко!! У меня мозги снесло, как у Курта Кобейна. Упал я, ничего понять не могу, череп опустевший звенит, и кровь из правого уха течёт. Оглоушило напрочь! Меня в санчасть. И давай меня там обрабатывать, залечивать, - чтобы я в обстоятельства никого не посвещал. А приходили! и дознаватель, и прокурор военный. Молчу как рыба без головы. До самого дембеля, меня как пострадавшего ни одна собака не трогала. А в ноябре кончилась моё армейское «отслужу как надо», комбат на прощание руку пожал, - «Маладец!» гаркнул, и по плечу хлопнул. На повышение потом пошел, - ребята писали. А мне что? Парадочку наутюжил, шинелка, шапочка, шикарный видон – танки на погонах золотятся, - как в анекдоте: «Ты где колготки порвала? Об танки! Ты где их нашла?! На погонах.» В автобусе значит сижу, жду движения в будущее, в шапуле – за отворотиками плана – на всю оставшуюся жизнь! Благодать. Смотрю кайфоломы заходят. В камуфляже. Два омоновца и овчарка немецкая. «Вот, падаль! – думаю. – На русского солдата!» По карманам похлопал – гранат нет, из автомата один раз стрелял, да и того не имеется. Жду взятия в плен. Но вида не подаю. Шапка на затылке – в ладошках потных не мну. Да и поздно. Быстро они так появились. Или это я к тому времени так замедлился? Гляжу, а собачонка чахлая уже, шерсть с боков лезет, и даже рыла своего в мою сторону не повернула. С той поры как начинают по телевизору в уши дуть про служебных животных, дескать, проявила ищейка чудеса обоняния, - большое у меня сомнение: я этих собак теперь точно знаю – двуногие они, с ладошки у тебя полизали, а потом коготками стучат в обратную сторону, тихонько так. Пронесло. До дому добрался без приключений. А чего беспокойство испытывать? Отошел в сторонку от вокзальной толчеи, пяточку детскую свистнул, и слушай гудки тепловоза, да «натужный гул турбин», наблюдай разноцветное мелькание жизни. Дома конечно встретили. И вопрос этот, - хочешь, не хочешь, - как непарная мышца поднимается: что делать? Подсказали, обосновали, подумал, вроде не пыльная тема. Принялся по ней продвигаться. Как – то иду, а навстречу старая гопка. Привет –буфет. Ты откуда и куда. Вот, - сознался, - в милицию решил податься, - медицинскую комиссию уже прохожу. Ржут, как кони. Мусором обозвали. Пошли, говорят, с нами. Пошел. Забухали, - понесли сандали Митю, - и осталась милиция без меня, - правда на какое-то время. Мама конечно надулась, отчим влияния не имел, а с отцом я вообще не общался – у того своё семейство. Сошелся я ещё теснее с «Рэмом» - он хоть помладше, наверное, на год, но прошаренный напрочь, - от армии отмазаться ума хватило, - и метла метёт будь здоров. И мамка у него, кстати, тоже заведующая, не помню правда, чего, и папаши не было. Мы как два брата. А время такое тревожное – тревожное, и воздух такой в пространстве, будто что-то носится в беспредельном масштабе. Понял, воля! Вот она. И я после армии, как корабль с якорей снесенный, - на отмели и скалы кидался. Как будто что-то потерял, или вернее сказать обманом отняли, и эти все, что вокруг, должны как земля колхозу. План мой к тому времени прогорел, на винцо с Мэром переключились. А его приобретать нужно. Так никто не даёт. И девки смотрят в сторону перспективных, с автотранспортом, - тема тогда процветала: бухнуть и с кобылами по городу ночному носиться! Идейка родилась сама-собой: «А чего сидим? Давай дела делать!.. А, давай!» Кому первому это в голову пришло, сейчас вспоминаю, и не могу. Не поднимаемая тема. Будем считать – обоим.
Или фильмов мы пересмотрели? Или время такое было? Или мозги, прокуренные-пропитые уже не соображали? Или вся жизнь наша, «под блатную» заточенная, сама нас в угол этот тупой заводила? Наверное, всё в совокупности. Помню, жизни красивой хотелось: здесь и сейчас, а не когда-нибудь потом. И вот ещё – желание было обозначится, прогреметь - чтоб запомнили, суки, - на всю жизнь! Разгонялись понемногу. Сначала можно сказать прогревались. Начали снимать колёса – дефицит! – да ещё видать обозлились подспудно на автовладельцев, - такие хари самодовольные! Поначалу особо не заморачивались. Гайки открутили, с боку встаём, упираемся - и на раз! – толкаем! - колёса в стороны отваливаются, машина на брюхо – бах! Только пыль из-под копыт. Бывало, что одно колесо закусывало, не отпускала машина. Плохо. Покупали как правило парно: два, или четыре, поэтому третье – ни туда, ни сюда. Если с джипов снимали, то волокли с собой домкрат – резина дорогая, да и джип так не толкнешь. Вернее, конечно, можно, - людей нужно больше. Возни, с этим со всем, риска, и трясёшься всё время ... Бродили, присматривались из каких гаражей джипы выезжают, - или заезжают, - а потом вскрывали. В гараже всяко-разно технику спокойней курочить, чем на улице. Так и кажется – со всех сторон глаза тебя щупают и сейчас подойдет хозяин с битой. А в гаражик забрался, и крути всё что надо на здоровье. Потом машину подогнал, погрузил, и в путь! Поначалу сбивать замки пытались – отвергли идею, - шуму много. И не всегда собьёшь. Потом ломом карячились – тяжко! Загонишь его, повиснешь, лом гнётся, а замок - ни в какую! Тут один дедуля нарисовался, - вот откуда взялся не помню! - «вся жизнь –тюрьма»: - А вы как, пацаны, замочки открываете? Ну, пояснили, так и так. Угорел он с нас. Научу, говорит. Берешь ключ разводной помощнее, дужку замка ломиком отгибаешь, цепляешь ключ, зажимаешь, на рукоятку трубу для рычага, - и пошёл, пошёл, туда-сюда, туда- сюда в раскачку, - дужка, хрясь! – замок на второй повис. Это уже потом карманы на двери стали приваривать, замки прикрывать. Но мы до этого, дровишек успели наломать. Понемногу как-то надоело. Устали. Ломай замки, крути гайки, и выхлоп - не сильно чтоб шикарный. И ещё тема эта… одному продали, другому, третьему, и получается, что про нас уже многие знали. Решили, хорош! Квалификацию менять нужно. А тут и пистолетик, как нарочно подвернулся, газовик, «Беретта». В машине надыбали. В бардачке. Такой ладный, хромированный, сам в руку просился: «Достань меня! Достань» - клянчит и клянчит. И бахнуть из него охота. Как комбату из танка. Ну и пошло движение крутое. Мы, уже, типа, бандиты. Поймали кураж, и уже не мы трясёмся, - а пускай те, что вокруг! С пекалем тоже история вышла, - сунул я его в форточку ларьковую, - своей доли от приватизации требую, а этот пацанчик вниз нырнул, за руку уцепился, и вырвать пытается, - тогда в ларьках бабы отказывались работать, - рож беспредельных и кроме нас хватало, - а там, у рукоятки, сбоку кнопка, он ее задел, а может я, - система не продуманная, обойма вылетела: «Ах, ты тварь!.. Получай!» - жму. Первый патрон в стволе, он же последний. Шарах! Он руку бросил, мы бежать - не солоно хлебавши. А темно. Неподалеку затихарились, интересно что дальше будет?! Как менты подъехали - мы руки в ноги! И пым, пым, пым – на цыпочках… дворами, проходняками… Сквозанули… Ходили грабить каждую почти ночь. Днем спим, а ночью идём работать – как вампиры выползаем. Иногда не прокатывало. Тактику сменили. Больше в нагляк не лезли. У Рэма метелка метёт, стал он в доверие втираться к ларечникам, - то в картишки перекинется, - прямо через окошко, - то в шахматы, то краденое предложит, - главное, чтоб тип двери открыл. А тут уже я. С битой. Хлесь по жбану! В ларёк его затащили и первым делом – касса пустела. Машину подгоним, грузим добром под жвак. Один раз приколюха случилась. Щелкнул барыгу, - на полу его сложили, Рэм за машиной побежал. В ларьке свет горит, люди подходят, то сигарет спросят, то бухла, а я на место барыжное сел, а чего делать? - давай трелевать. А бабло себе в карман складываю. Тут «продавец» на полу зашевелился. Я кинулся – биты нету! Хватаю из ящика коньяк «Золотое руно», пузатенькая бутылка, с длинным горлышком такая, - хлесь его по тыкве. Отъехал. Барыжу дальше, Рэма жду. Тип надоедает опять. И я – опять. Наверное, бутылок десять об его кумпол разбил. Мамой клянусь, товарищ директор! Вот, идиотина! Ну, накернили тебя, лежи, ветошью прикинься, а он еще что-то навернуть пытался. Есть же такие безмозглые личности?..
А деньги мы пропивали, по кабакам, по клубам, музон, пляски, бабы вьются, пацанов вокруг нас валом крутилось. Заиграла и у меня наследственная струнка, - приятно, оказывается, когда тебе в рот смотрят. Машин накупили, одну, другую, третью, а прав ни у кого! Вот время было. Прав нет, а возможности – есть. Вот сейчас дожился, - до сих пор прав нет, и возможностей уже, а от обязанностей я всю жизнь лукался. Не моё. Значит, помаленьку и возле нас с Рэмом кружок образовался. Человек пять – шесть. И нас, так уже, побаивались… И чем больше боятся, тем больше пальцы мы гнём. Ну, и, догнулись. Вышел случай. Что нас тогда свело?! Чёрт, Бог, звёзды так сошлись? Плиты титанические в коре Земли? Дюка я в тот день вообще первый раз увидел, - его Рэм подтянул. Ещё «Матвей» Серёжа к нам прилип, ну этот всегда при нас, - его дома не кормили. Пили мы водку лимонную, Мак- Кормик. Как сейчас помню взяли шесть пластиковых пузырей этой отравы. Выпили. Весело! Пошли на улицу. По пути двум каким-то хмырям лица разнесли. А люди вокруг разбегаются, - и ни одна падла в ментовку не позвонила. Вот сейчас думаю, если бы нас тогда загребли, то жизнь может и по другим изгибам сложилась. Но нет. Идём четыре дурака страх потерявшие, и город нам по колено. Чего мы поперлись в офис тот? Кто предложил? Но не я точно. Скорее, Рэм, - у нас главного не было, но инициатором безобразий он как-бы выступал. Подходим к перекрёстку, где магазин этот… Вот, забыл название… «Посейдон», вроде? Там напротив старая двухэтажка вдоль дороги стоит, серая как могила, и на втором этаже у отца Чиполино офис. Что-то мутил его батя тогда, не кисло получалось. Вечер уже, осень такая промозглая. В офисе только Чиполино и больше никого. Сторожил он, что ли? Но мы то - корефаны. Пустил он нас. Двери закрыл. Комната большая такая, светлая, тепло, столы стоят, стулья, две печатных машинки. Документы. Ну короче вся эта шляпа офисная. Разложились на столе, Чиполино ножик принёс, тарелки, рюмки, - колбасу порезали, лучок, хлебушек. Стали пить. Я рюмку накатил, сока глотнул, и как-бы в сторонку отсел, на своей волне, к печатной машинке. Мне забавно, - сижу: клац, клац, и буковки черненькие по белому листу ползут, - так увлёкся! – писатель во мне умер, что ли? Так и не родившись. Ладно. Умер так умер. Клацаю. А эти бухают, и слышу, какой-то базар начался тревожный. Я такую тему сразу просекаю. Ну, думаю, ладно. Поспорят ребята, разберутся, утихомирятся. Мы тоже бывало спорили, аж слюни летели! Тут вообще крик поднялся, Дюк на Чиполино орёт: вроде сдал он кого-то, и непонятно, когда. Кого? Кому?! Хрен пойми! Обычный синий бред. Я встал, к столу подхожу, выпить хотел. Дюк ножик со стола хватает и Чиполине в бок: – Ха-а!..
Нож тупой! Но тело пробил. Чиполино брык, упал. Лежит, корчится. Больно видать было. И все стоят и смотрят, и я стою, и смотрю. Залип, прямо…
 А он, то на спину перевернётся, то на бок, и то плачет, то хрипит. Рэм нож взял, тоже ударил. Не умирает, и только громче завыл. Жалко мне так его стало, а уже не вернуть, понял я – хана! Матвей перепугался, на стуле трясётся, а эти два ублюдка на меня смотрят, - как будто моя очередь пришла ножом бить. Ага! Я на них ору: - Пацаны, чего вы его мучите! – горло ему перережьте!! Рэм давай ножом по горлу елозить, лезвие тупое, и только соскальзывает с кадыка. Я отвернулся, рукава свитера натянул и давай всё вокруг протирать, к чему прикасались. Будто и не пил! Тут Дюк машинку печатную хватает, - как сейчас помню – «Янтарь» называется, или что-то такое, - вроде «Янтарь»? - и давай ею Чиполину крушить! Машинка тяжеленая! Раз десять ударил. Устал. И Чиполино устал хрипеть. Забили. Всё в крови! Ужас – жуткий! Вида не подаю, но мысль мелькнула – свалить. Но смотрю, и эти псы на меня глядят, - понял, если дернусь к двери, то сам рядом лягу. Нож в спину воткнут, а потом машинкой допечатают. Видно - с ума слетели, но дальше их несёт: нужно мол, еще в одно место заехать, там пацанчик, Ролик, тоже кого-то сдал, - замочить су- у-ку! И Дюк Рэму на ухо что-то шепчет. Я всё вокруг протер, тарелки, рюмки, нож помыл, ору: - Всё! Валим отсюда!.. Вроде очухались, в себя пришли. А этот дебиленыш, Матвей, блеет:
-Пацаны, можно я себе куртку возьму? - А куртка у Чиполино приметная, дорогая, - как мокрая кожа, коричневая, длиной до пояса, и ремешочек внизу.
  - Бери!
  Матвей, животное, куртку схватил и тут же на себя напялил.
Только на воздух вышли, послал я их, и домой рванул. Тут уже не дамся. Да и ножа у них нет. Домой пришел, в кресло упал, и в стену воткнулся. Ни свет не включил, ни телевизор, - только я, тишина и темнота. Совесть меня не мучила, страха не было, но так на душе погано, что этого описать никогда не смогу. Не знаю, как сказать. Как будто давило что-то, ещё чуть-чуть, и только мокрое место останется. Хочется назад промотать, по новому кино запустить, а не выходит. И скользишь, скользишь, и будто тупеешь, и злоба на весь мир…
У меня на шее крест серебряный висел, на серебряной цепочке, прямо к телу, и чую будто кто-то потянул – бам! – оторвался! И не чувствую его кожей. Я охренел. Давай искать. Всю одежду снял, вывернул, всё кресло обшарил, переворачивал, на полу смотрел – нет. Как гру-за-нуло меня! Будто мозги отключились и умер я, и не человек уже, а зомби.
Мама заходит. Видит моё состояние. Давай пытать, мол, ты чего такой?
Я молчу. Что скажешь? Она всё сильней. Молчу. Понял, нужно молчать. Тут она на балкон выходит, возвращается с водкой. Старая такая бутылка, зеленая, «чебурашка», и пробка ещё та, с застёжкой. Хряпнул я стаканяку. Вроде отпустило.
- Ну что случилось? А? – спрашивает.
- Ничего не случилось, - говорю. – Просто человека убили.
- Как?!!!
Рассказал. Она лицом помертвела. Сидит. Молчит. За голову взялась. И я молчу. Потом сказала:
- Зачем я тебя на свет родила!
Ну, и всё. На следующий день, переворачиваю кресло, - это мне покоя не давало, - вот он, лежит, крест, - прямо на полу. Руки трясутся, я его еле обратно прицепил. Мама пришла с работы и ещё какую-то ладанку принесла. Мешочек, а в ней записка с молитвой. На, говорит, читай её все время. Это очень сильная молитва. Её ни в каких библиях нет. Стал читать. Наизусть выучил.
Дня через четыре мы гопкой встретились. Кроме Дюка. Думаем, что делать? Уже очкуем. Мама мне через несколько дней сказала, - мама есть мама! – мол договорилась с людьми, садитесь с Ромой на пароход, и они вас до Владивостока довезут, а там уже сами как знаете. Чего не поехали – не помню. Но мы уже знали, - нас ищут, менты домой приходили, - я за холодильником в стену вжался, - похудел как нитка. И оказалось, потом я узнал, - то ли Дюк сам сдался, то ли куртку на Матвее опознали. Мы в другой квартире зашкерились, - была у нас хавира. Потом, помню вечером, выползли с Ромой, садимся в такси, Поехали. Смотрю за нами зеленый «Москвич» пристроился. Я Роме показал, он на измене, сворачиваем к его дому, во двор, а «Москвич» дальше по дороге спокойненько покатил. Фу! Отлегло. Но на всякий случай мы в его подъезд не попёрлись, а пошли в самый дальний, поднялись на пятый этаж и сидим на ступеньках, курим, - думаем, как дальше быть. Слышу кто-то зашёл в падик, и тихо-тихо поднимается, а нам уже куда? Наверное, пришел кто-то… Глаза поднимаю от бычков на полу заплеванных, а тут такие антабусы в бронежилетах, и с автоматами! Один затвором так смачно клацнул: - Руки за голову - лицом к стене!
По карманам прошлись, по одежде, ласты завернули, и – вниз! Рации трещат, машины подъезжают, всё у них так весело, справно, - подумал, и чего я тогда в милицию не устроился?! Но уже поздняк. По машинам рассадили, и повезли. В ментовке меня сразу в подвале в «стакан» закрыли. Стою, - сидеть там не на чем, - в стену серую, «шубой» покрытою, смотрю, и молитву читаю. Всю ночь читал. Ближе к обеду пришел за мной. В гражданке. Опер. Какие-то вопросы задавал, я ему: - Нет. Не был. Не участвовал. Не знал. Пацана знакомого встретил, бухали вместе. Потом поехали, а в подъезд чужой зашли покурить.
Он пишет, и тут он что-то такое спросил, и тут я понял, что ответить никак не могу, и в голове мысль: «Всё».
Дверь открывается. Другой оперюга стоит, и весело так:
- Ты на обед пойдешь, или так и будешь ерундой заниматься!
Этот на меня посмотрел лениво: - На, подписывай. Иди.
Вышел я, и на крыльце ментовки, наверное, пачку скурил.  Потом долго думал, как так вышло. Никто меня не сдал. Нигде я никакими краями не коснулся.  А ментам уже чего? Три человека в раскладе. Менты, - уже потом узнал, - на конкурентов папиных грешили. Рэму - пятнадцать дали. Матвею, пробке, двенадцать, а Дюку - десятку. Он тогда несовершеннолетним был. На зоне, правда, он потом ещё одного типа завалил. А я – в чистую выскочил. А мог как Матвей огрести. Тот вообще Чиполино не трогал, - из-за куртки прилип.

«Всё!»– решил. Фартануло несказанно. Устроила меня мама на работу: я её слушаю, всё что говорит делаю, и главное – молча. Отбило у меня охоту вообще с людьми разговаривать. Работал на плавбазе «Комсомолец», в трюме.  Нас двое таких было, «трюмными» мы назывались. Над трюмом – рыбцех. Из него в трюм – лифт. Пресервы в картонных ящиках опускают. Четыре больших банки в ящике – по две - шайба на шайбе. Ящики складывали строго по партиям – на них надписи. Через четыре дня все ящики партии переворачиваются, чтоб селёдка просолилась. Называется – «переворотка». Как-то угодили в такую катавасию: берусь за один ящик - поднять не могу, а другой ящик сам в руки прыгает. Ничего не понимаю, поднимаюсь в рыбцех, открываю дверь, а плавбаза высоченная, с пятиэтажку, вижу – нос где-то внизу, и волна на меня летит, только и успел двери захлопнуть. Укрылись в какую-то бухточку. Шторм кончился, но еще три дня шкивало. А потом в море вышли. Выполз наружу, как крыса трюмная, а вокруг такая красота! Плавбаза в центре, вокруг сейнера, в море - касатки, белухи с детёнышами. Касатки черные, здоровенные! Ныряет она под пароход, вроде стальной он, но ощущение всё равно… мурашки по телу пробегают. На зубок ты ей, на один! Белухи те поспокойнее, светло-серые, фонтаны пускают, и детеныши ихние к ним прилипли. Смотришь на это всё, и как-то спокойнее делается. Эх! Что ни говори – море лечит! Отпустило меня помаленьку. Не забыл конечно, - я и сейчас не забыл, - но так как раньше, неотвязно, уже не думаешь… Девяносто восьмой год. Век на исходе. Да что век – тысячелетие! И помаленечку в синьку опять втянулся. Конечно, не то что раньше. В бухту заходим, к борту сразу лодки, орут:
- Пресервы есть?!
- Есть! А водка?!
- Есть! Майнай пресервы!..
Вроде снова ожил. Получил за работу почти пять лямов – четыре восемьсот. Можно было квартиру - двушку купить, за два с половиной. Не купил. Ни квартиру, ни вообще ничего. Деньги как сквозь пальцы. Забухал и на пароход опоздал. Без меня он ушёл. Да чего там эти, заработанные? До смерти не забуду, когда с Рэмом шерстили, вскрыли ночью ларёк деревянный, в нем хачики торговали. Продавца не было. Зашли. Ну как обычно в ларьках – ящики, коробки, а денег, сука, нет. Рэм первым зашёл и роется по ящикам. Я за ним, у входа толкусь, на тряпке какой-то стою, - как принцесса чувствую – не то. Горошинка! Наклонился, тряпку поднял – пакет плоский, чёрный. Открыл, а в нём - бабло! Плоско так разложили, и тряпкой на полу прикрыли, дебилы. Мне дай, я его так схороню, - даже в ларьке этом, - ни одна тварь не найдет. Пакет под куртку, из ларя – ходу! Подсчитали, - пятнадцать мультов! И ты вот спроси, товарищ директор, где они?! Нету. Свои не держаться, а про эти – я вообще молчу! Вот кретины были! Иной раз кажется, всё приснилось, и как псину, зачумленную трясет. Потом, правда, отпускает. Есть лекарство…

Мне тоскливо. Шарахаюсь по городу. Встречаю Витю «Морду», поговорили, и понеслось! - колёса, габаритки, гаражи, начали по хатам лазить. Морда - он хитрый. Голова у него варит под лозунгом: «Тише едешь – дальше будешь!» Прошла информация, «банкирша», одноклассника сестра – уехала в отпуск. А тут ещё сошлись с Герой Корейцем и Ваней Дергуном, - маленький, ушлый, рожа круглая как у кота. Такая личность забавная. Кореец - тот в авторитете. А Дергун, при нём. Ну и типа, стали мы на них работать. И кроме них, о наших с Мордой похождениях больше никто не знал. Двинулись втроём – я, Морда и Дергун. У Дергуна - машина, уазик, буханка. Он в ней. Добро из хаты ждёт. Квартира на первом этаже. Через форточку залезли – Морда и я. Хата упакованная, но денег нет. Я в холодильник заглянул, всё переворошил – нету бабла! «Вот, тварь! – думаю. – На наши отдыхать поехала.» Грустно. В холодильнике - икра красная. Так жрать захотелось. Чайник поставил, попили с Мордой чаю с бутербродами, сил набрались, и выгребли из хаты всё подчистую: телевизоры, видики, шубы, хрусталь, и увезли на буханке. За всё про всё дали нам с Мордой по пятьсот баксов на брата. Как раз пошли они, условные единицы. Потом еще пронюхали – в подвале лежит тридцать баллонов джиповской резины – шины с камерами, без дисков, каждый по двести пятьдесят баксов. Еще двигатель новый лежал. Его тянули, но вытащить не смогли. Кореец с Дергуном дали нам с Мордой уже по штуке бакинских на брата. Жить можно. Тихонько, не отсвечивая.
И вот она, последняя тема, как последний парад – наступила! Заказали нам четыре баллона резины. Вскрыли гараж. Там точила – Дэйво Леманс, как сейчас помню. Сняли колёса. Решили не останавливаться, - ну и пошло-поехало, не уходить же с одними колёсами? - открутили стартер, генератор, уже до стоек добрались. Тут по воротам как бахнуло! Будто комбат из танка влупил! Поняли, сторожа шмаляют. Шутки кончились! Мы в яму смотровую с перепугу прыгнули. Заходят мусора. Вывели. Два уазика стоят. Повезли. И вот еще, мы в чистой одежде были, не в рабочей какой-нибудь. И зашевелилась во мне идейка одна. Следачка, такая молодая у меня, симпатичная, Ксения Константиновна звали. Прямо красотка! И начинаю рассказывать ей всю правду, «всё как было»: проходили мимо гаража, смотрим – ворота открытые, свет горит, решили зайти и пару сигареток стрельнуть. Зашли. Смотрим в гараже никого, и машина разобрана. Ремонт, думаем. Уже повернулись на выход, а по дверям как шваркнут из ружья, - свинцом по стали! – чуть не обхезались! как были в чистом, в яму прыгнули. Испачкались немного…
Она головой качает, улыбается! Говорит, ну раз так – домой пойдете. Я – на бодряке. Она звонит, спрашивает: - Ну что? Отпускаю этого… Тут опер заходит, листки ей подаёт, читает, вижу глаза её красивые на лоб полезли, – Морда на пятьдесят девять эпизодов наговорил! Что ты будешь делать?! Так что, «нас было двое – нас кто-то сдал». В этот раз из ментовки я уехал на тюрьму. Долго я до неё добирался! А она всё стояла, ждала. Тогда, я кстати и с Михаилом Остаповичем познакомился. Он в «автомото» трудился, голову свою ломал: кто же это машины колпашит?! А это – мы! Морда и Гена. Хороший человек оказался, хоть и мусор. Спасибо ему, - хоть в «стакан» не закрывали. Всё время в кабинете просидел: чай, курить, телевизор смотрел.
А ещё дурь случилась, - сколько их было! – навел нас кто-то на «коммуналку», мы ещё зачем-то Якуша Олега взяли, - «Гориллу», корефана Морды. У него обрез. Нам сказали – в хате никого не будет. И вроде, бабло там. Оказалось, тётка там всё-таки была. Толстая такая. Мы двери вышибли, - она в коридор, шары выпучив, выскакивает. А что уже? Связали, и Гориллу с обрезом поставили караулить, а сами шмонаем. Морда говорит, вроде в шутку: - Если что – стреляй! А тётка и так в обмороке: - Ребятки, забирайте всё, только меня не трогайте!
Но мы там толком ничего и не нашли. Так, по мелочи: кольца, серёжки. Кто вот навел на беспонт такой? До сих пор вспомнить не могу.
Гориллу, кстати, тоже закрыли. Морда и его в эти эпизоды включил. Разбойное групповое нападение. Кошмар! Сидели в разных хатах, - я в один –семь, Горилла в три- один. Морда – не помню где. И этот дебил через решку орёт:
- Гена! Нас чо, посадят?!
Я ему в ответ: - Тебя уже посадили, гандон ты штопаный!
Вся тюрьма грохнула. Обозлился я тогда на всех. Тут мозг ломаешь как с катки соскочить, а тебя твой же подельник грузит, и в групповой этот, небезопасный секс, со своим дружбаном тупорылым припутывает. Ну, не с-суки?!
Сижу, рот на замок. И так уже всего хватает. Ни про ларьки, ни про Чиполино – что я там был, - никто ничего. Тут еще Рэм до меня из лагеря дотянулся: «Ждём, - типа, - мы тебя – с нетерпением!»
  Мы еще тогда с ним «разошлись». Его мама к моей перед судом прибежала:
- Пусть Гена скажет, что Рома в убийстве не участвовал, и он пришел туда, и Рому увел.
 Я, поначалу, так и решил сделать. Но кто-то мне сказал: «Ты что? Дурак?! Только заикнись, что ты там был – с ними уедешь. И его не спасёшь.»
Прикинул, - так и есть. Я что? Их убивать заставлял?! Рома поэтому жало заточил. И ещё там, из-за бабы возникло. У Ромы тёлка была – Катя Майорова. Такая симпотная. С ребенком уже. В тринадцать лет залетела. Как-то прихожу к Роминой маме, - узнать, как он, - как-никак кенты. Мамы дома нет, бабуля Ромина, и Катя пьяная приперлась. Поговорили, то, сё. Бабка куда-то вышла, Катя встает, и упала. Я её поднял, понес и на кровать положил. И тут бабка выходит. Фантазия у этой грымзы богатая оказалась. Рома с лагеря кричит: «Убью обоих!» Обидно стало. И как-то мы с ней словились, домой она меня пригласила. Выпили. Не успел опомниться, как она меня уже в рот к себе тянет. Ну, уже куда? Как швырганул! - как комбат из танка. Чуть не захлебнулась. Вот так и стали жить. Всё равно Рома убьёт. Чего уже терять? А когда меня закрыли, совсем с катушек слетела. Люди говорят, - вичёвая теперь. Она – вичёвая, а я – бичёвый. Разница в букву, и те, - рядышком.
Мама моя оказывается с председателем суда дружила в молодости. А такое, видать, не забывается. Отмазали меня, как могли. Больше бы влепили. Потом мама с семейством уехала. Четыре года всего дали и в хозбанде я остался. Пекарем. Булочки пёк, да книжки читал, - университет свой оканчивая. А дальше, товарищ директор, вот до сей поры - не интересно…

- Вот ты, Гена, причесал гладко! Как цыган на базаре. Парикмахер, твою мать. Волосок к волоску зализал. Только одного не понял, - не перебивал тебя, думаю пусть …- ты нахрена меня в товарища перекрестил? Товарищи - все в девяносто первом передохли.
- Да это я так, шутки ради. Погремуха у тебя знатная. К ней «товарищ» - присоской липнет.
- А ты горбатого не лепи. Я в слова давно наигрался. Дело надо делать, а не порожняки гонять.
- Так вот и я про тоже. Слышал, нужен тебе человечек...
- Человечек нужен. Так и работа не простая. Грязная работа.
- Так грязь не сало…
- Да не чеши ты… Харе! С детства наслушался. Сало, масло – западло… мама - в красном не приходи… Скажу тебе Гена, без всех этих майсов, - я в глаза тебе взглянул, лицо мне твоё понравилось, - поэтому зови меня просто: Директор.
- Базару нет.
- Золотой у нас из бригады выпал. Завтра, - чтоб как штык в землю!
- Куда и когда?
- Двадцать третью школу знаешь?
- А как-же! Учился я в ней.
- Значить – судьба. Приходи к девяти. Крышу гудроном заливать будем.
- Добряк!..  Буду. А хорошо, Директор, мы прошлись, - по холодку…
- У-ага! – хрипло и счастливо ответил тот, втягивая сопли всхрапом, и смачно харкнул.