Арест

Арест
Элеонора Тихонова
                7.  АРЕСТ
Тревога, поселившаяся в сердце Шурочки, не отпускала в течение следующего дня. На дворе стоял трескучий мороз, дым из труб поднимался вертикально и растворялся в неописуемой выси. Занятая по хозяйству, растапливая печь, замешивая тесто, Шурочка, не переставая, думала о Степане: где он скрывается, тепло ли ему, нашел ли он пристанище, и шептала не прекращаемую молитву за него. Короткий день клонился к вечеру, и за окнами стелилось только бесконечное снежное пространство. Но не могла молитва любимой повернуть назад судьбу, которая, уже начала свершаться, которая начала раскручиваться в тот момент, когда было произнесено заклинание над замурованным кладом – все, хоть как-то прикоснувшиеся к тайне должны были умереть, чтобы «дух клада» успокоился на долгие годы.

                Воспоминания А.М.Нестеровой, написанные
                собственноручно 2 октября 1961 года.
Хочу написать о себе. Родилась я в 1899 году в заводе Чёрмозе Пермской губернии, Соликамского уезда. Когда мне исполнилось три года, на нашу семью обрушилось большое горе – умер у нас отец от брюшного тифа, осталось нас пять человек детей и мама шестая. Старшему брату Дмитрию было десять лет, а младшему – шесть месяцев.
 Раньше не было государственной помощи и нам дали пенсию пять рублей. Мы жили очень бедно, у нас была корова и мама соблюдала посты и, воспользовавшись этим,  подкапливала масло, чтобы продавать богатым и на эти деньги подкупала нам самую дешевую одежду и обувь. Старший брат Дмитрий одиннадцати лет пошел на завод работать. Работа была непосильно тяжелая, но он работал по двенадцать часов и приносил получку маме – три рубля в месяц. Второй брат Петр учился, закончил три класса и тоже пошел работать – ему исполнилось двенадцать лет. Потом и третий брат Павел, закончив в школе три класса, поступил работать на завод. Так и работали все трое,  но зарабатывали очень мало , и жизнь была тяжелая. Я училась один год, мне надо было дома прясть куделю, а мама ткала холст, шила нам всем холщовое белье, а младшему брату Ване шила шубку, штаны – все из холста, покрашенного черной краской, и он в этом ходил в школу. Учился он пять годов, а когда он окончил школу, у нас старших двух братьев уже не было дома – они были взяты в солдаты в царскую армию.
Мы в детстве не едали досыта белого хлеба, мы его видели только в праздники и то помаленьку. Прошло время, братья все подросли,  работали, стали все музыкантами – играли на гармошке ( в то время были только двухрядки, а про баяны еще и не слышали ). Петр выписал гармошку из Москвы на немецкий строй. Играл на ней хорошо, также играл на гармошке и Павел, еще была у них гитара и балалайка. На балалайке играл Дмитрий.
Вечерами сядут и начинают все играть – Петр на гармошке, Павел на гитаре, а Дмитрий на балалайке, и получалось у них хорошо. Но в 1913 году Дмитрия взяли в солдаты в Царскую службу, а в 1914 году началась война с Германией и Дмитрия с первого боя ранили, он попал в плен, там и  умер.
В 1915 году взяли Петра, а в 1916 году 15 октября ( по старому стилю) убили и Петра. А в 1917 году в апреле месяце Павел вступил в партию большевиков – приходит домой и говорит:
- Мама, я теперь большевик, - мы не сразу поняли это слово, но с того дня мы все трое стали одного духа.
Павел был стойким большевиком и однажды очень сильно поспорил с таким же молодым парнем как сам о партии. Это был один тип против Советской власти – Васька Соловаров, и Павел сильно разгорячился и выстрелил из маленького наганьчика, но Васька убежал. После этой ссоры они стали врагами. Летом в 1917 году Павел записался в Красную Гвардию и как красногвардеец выполнял все, что ему поручали. 17 марта 1918 года первая чёрмозская рота добровольцев отправилась на фронт в количестве 120 человек защищать Советскую власть, в том числе ушел и Павел. Тогда мы остались втроем – мама, я и брат Ваня, и всем сердцем переживали за Павла и за красногвардейцев, ненавидя белых.
И вот в декабре 1918 года в Пермь зашли белогвардейцы Колчака, и из Чёрмоза стали все большевики эвакуироваться. Все ушли, а одного красногвардейца решили оставить в Чёрмозе на первое время, посмотреть, как станут властвовать беляки, а потом чтобы уехал потихоньку, но не так уж это оказалось просто. Звали его Степан Павленин, он согласился, нашел квартиру, где мог бы пожить, чтобы не узнали белые. И вот он договорился со старушкой, у которой никого в родне не было коммунистов, жила она одна и сначала согласилась. Он и остался вечером, когда выехали последние коммунисты.
А на другой день вечером собрались в клубе проводить собрание те, кто ждали белых, на это же собрание пришли тринадцать вооруженных белогвардейских солдат и начали спрашивать, кто еще тут остался из коммунистов.
Нашлись люди, сказали, что не уехал Павленин, его видели в Чёрмозе. На собрании как раз был мальчишка лет пятнадцати брат Павленина Павлик, он сразу побежал домой, сказать, что на собрании стали о первом же говорить - о Павленине. Степан собрался и пошел к старухе, с которой договаривался, а она передумала и его не пустила. Так и начались его скитания, где день проведет, где ночь и вот он отправился в самую ближнюю деревню к знакомым, пожил там три дня, но они боялись, чтобы белые его у них не нашли и отказали ему.
А за эти три дня белые уже успели расстрелять немало людей, в том числе Николая Кузьминых и Лазаря Борисова, которые ходили добровольцами в Красную Гвардию, да были демобилизованы по болезни и жили дома.
Как только пришли белогвардейца, этот Васька Соловаров сразу же поступил к белым добровольцем, так как он всех в Чёрмозе знает, то его комендант взял к себе помощником, и он стал всех выдавать, и к Павлениным поставили караул, не придет ли сын домой за хлебом. По улицам ездят с нагайками солдаты и кого-нибудь да забирают на расправу. Кого-то дерёт сам комендант, много расстреливают. Люди все стали напуганные, говорили только шепотом, но ликовали те, кто за белых. И вот когда-то ночью Павленину удалось перебраться обратно в Чёрмоз, пошел он к одной вдове, у нее были две дочери – одна взрослая, вторая лет двенадцати. Вдова тоже боялась, но на несколько дней пустила его. У нее Степан прожил неделю, но колчаковцы не прекращали его искать. Однажды приходит к нам девушка соседская этой вдовы, лет двенадцати и передает моему брату Ване записку: «Ваня, принеси мне, пожалуйста, табаку, курить нечего, с тоски умираю».
Тогда мой брат узнал, где живет Павленин, это было недалеко. Мы хорошо знали Павленина, он ходил к нашему Павлу. Вечером, когда никого не стало на улице, мой брат Ваня пошел туда, где жил Павленин и передал ему табак. С той поры у них установилась связь, мой брат носил ему курево и пищу – хлеб. Но прожил он там недолго. Мимо них стали очень часто проезжать беляки верхом на лошадях, помахивая нагайками. Эта женщина забоялась и отказала ему.
Павленин не знал куда идти, и мой брат расстарался, достал где-то ему усы, и он ушел к полям в последний домик , тут жила женщина, у которой был сын большевик в Красной Армии и второй шестнадцати лет, его она отправила в деревню к знакомым. Вот она и решила взять к себе на квартиру Павленина. Он нацепил усы, одел крестьянский тулуп и перешел к полям. Эта женщина поставила к входной двери палку – что ее нет дома и дне совсем не показывалась соседям, а вечером занавешивала плотно окна и зажигала маленький огонек. Соседи думали, что и она ушла в деревню.
Прошло около месяца. Тут то и взбесился комендант, что не может нигде разыскать коммуниста. Он арестовал у Павленина отца и брата Павлика. И вот 23 января я сидела дома, а Вани дома не было, вдруг  к нам заходят белогвардейские солдаты и с ними сам комендант – среднего роста, красивый, стройный, одежда на нем сидит аккуратно, но сердце у него зверя.
Заходит и сразу спрашивает: «Где Павленин?», - сам смотрит на меня.
- Не знаю где, - отвечаю.
- Одевайся! Там у меня скажешь.
Мама говорит:
- Откуда она знает про Павленина.
- Молчи, старая сучка,- выругался и взмахнул плетью, только воздух засвистел. Она у него была сплетена из узеньких ремешков, пустая, а внутри был залит свинец, кончик завязан узлом, замотан проволокой.
Я оделась, вышла на улицу, а там стояли четыре лошади, запряженные в сани. Они все уселись, меня комендант посадил с собой. По дороге навстречу попала та женщина, у которой жил сначала Павленин, они и ее посадили с собой. Они у нее уже побывали дома, да ее не застали, заехали к Павленину домой, долго его искали – не нашли. Мать у него ушла в деревню, спасая себя от ареста.
Приехали туда, где допрашивали арестованных, заходим – там сидят три человека: мужчина лет тридцати пяти, молодой парень и девушка. У коменданта сразу налились кровью глаза, от злости лицо стало вишнево-красное:
- В Красную Армию ходили? – спрашивает мужчин звериным воем.
Они затряслись от страха, отвечают:
- Мы были мобилизованные.
- Раздевайся, - говорит старшему. Я его хорошо знала – Петр Казанцев. Он потихоньку начал раздеваться, разделся, а комендант тем временем еще больше напустил на себя злости, заревел зверем:
 - Ложись!
 Мужчина лег, солдат подбежал, поднял на спине у него рубашку. Комендант подбежал, размахнулся, привскочил и ударил его плетью по спине, так сразу кожи тут не стало. Мне было так страшно, что я закрыла глаза и слышу стон – и еще, еще посыпались удары. Мужчина заревел страшным голосом и запросил прощения:
- Оставь … душу … на … покаяние …
Я открыла глаза и увидела страшное зрелище: у мужчины на спине не было совсем кожи только мясо и кровь. Я снова закрыла глаза. А комендант устал, весь запыхался, сел к столу отдыхать. Мужчина не мог сразу встать, он полежал, вроде отдохнул и потихоньку стал вставать.
Комендант собрался с силами, приказал раздеваться молодому парню.
- Ложис с с ь! – Заревел снова комендант, парень лег, на нем была тоненькая ситцевая рубашка, и комендант стал его драть прямо поверх рубашки. Парень только несколько раз состонал под ударами плети и потерял сознание. Он молчал, но комендант продолжал свое дело  и драл его как мертвого, у него не вздрагивало тело, он лежал как неживой. Комендант отвел свою очередь плетью, изорвал у парня всю рубашку и со спины снял всю кожу – сел, отдохнул, велел привести отца Павленина.
Привели его – высокий солидный мужчина стоял перед молодым, таким грозным комендантом, который начинает его допрашивать:
- Где твой сын?
Он отвечает:
- Я уже вам говорил, что не знаю где мой сын, если только узнаю, я сразу же вам скажу.
Комендант велел увести его и привести брата Павлика – он неузнаваемый, весь избитый, измученный. Начинает комендант спрашивать его, где брат. Он говорит:
- Не знаю.
- Сейчас ты мне скажешь, - оскалился, заорал, - Раздевайся!
Павлик затрясся, упал на пол, комендант соскочил с места и начал его пинать, топтать, но тот не произносил ни звука. Комендант упинал его в угол, сам сел, отдышался. В это время Павлик пришел в себя, встал, комендант спрашивает:
- Ну, скажешь, или еще получишь?
Павлик подошел к столу, где сидел комендант и заговорил:
- Не бейте меня, я вам все скажу, где мой брат. Он живет у полей в избушке у Сажиной. Поедем, я вам покажу.
Но комендант спрашивает меня:
- А ты знаешь эту Сажину?
Я хотела сказать, что не знаю, но Васька смотрит на меня – что я скажу. И я сказала:
- Знаю.
И вот комендант всех заставил отвести в темный подвал. Мы спустились по лестнице, тут двери отворили, нас втолкнули туда и затворили дверь. Я очутилась у стены и прижалась к ней, тут только почувствовала на себе следы от ударов плетью. А то я как-то забыла, что комендант меня спрашивал и ударил плетью прямо сверху по голове, но я подставляла руку и у меня вся рука распухла. Я стояла у стенки и слышала тихий шепот, - кто-то разговаривал, кто-то избитый стонал.
Прошло часов пять, как  снова зазвенели ключи, двери приоткрылись  и снова вызывают мою фамилию. Повели меня к верху. Я только думаю, как-то все вытерпеть, куда еще меня хотят повести. Поднялись к верху, тут мне комендант говорит:
- Ты поедешь со мной, покажешь, где живет эта Сажина.
Но я надеялась, что его уже там нет, он ушел, и я сказала:
- Поеду.
И мы поехали на пяти лошадях десять солдат. А комендант меня посадил с собой. Когда мы стали доезжать, комендант мне говорит:
- Ты сейчас иди, постучи, он выйдет к тебе, и мы его схватим без всякого обыска.
Но я сказала:
- Вот эта избушка, но я стучать не пойду.
Он говорит:
 Я тебя пристрелю.
Но я не пошла, он приказал стучать, и солдаты застучали. Вышла хозяйка, отворила двери, они зашли несколько человек, остальные окружили избушку. Я осталась сидеть на лошади. Солдаты обыскали - никого не нашли. Хозяйка клянется, божится, что никого у нее не было, и вот позвали меня. Я захожу. Она смотрит на меня и говорит:
- С чего это ты сказала, что у меня Павленин?
Я говорю:
- Дарья Яколевна, я не говорила и не знаю ничего про Павленина.
Тогда она еще смелее стала все отрицать, но неумолимый комендант забрал ее с собой. Привезли нас опять туда, где он вел допрос, но много спрашивать не стал, видите ли, он очень устал за день. Дарью Яколевну заставил отвести к низу, а меня оставил вверху. Посидел, подумал и мне сказал:
- Ты поедешь со мной.
Привез меня в клуб, где помещался сам, я слышала, он сказал горничной, ее звали Настей, покормить меня. Я думаю: « Что с ним? Зачем он так заботится?»
Я спросила Настю, где он живет. Она мне ответила: «Здесь, на сцене, занимает комнату», и села на стул ужинать. Я ужинать отказалась, тут еще были две женщины – буфетчица и стряпка, но они ушли спать к себе, а эта Настя спала на кухне, и я осталась с ней. Было уже поздно, я слышу телефонный звонок. Я прислушалась, солдат отвечает:
- Все еще на кухне.
Я поняла, что речь идет обо мне, тот солдат был у коменданта дневальным. Он подходит ко мне и говорит:
- Раздевайтесь и идите отдыхать.
Я спросила:
- Куда?
Он сказал:
- В комнату на сцене.
Я говорю:
- Я буду спать здесь с Настей.
Солдат рассмеялся и говорит:
- Мне комендант сказал, что если она на кухне, то я приду и начну пороть плетью, и она пойдет.
Я поймалась Насте за руки и говорю:
- Спаси меня, не выдавай! Комендант хочет меня закрыть к себе в комнату.
Она меня спросила:
- Ты кто?
Я ей сказала, что я арестованная. Настя мне сказала:
- Я тебя не оставлю.
В час ночи приезжает комендант такой ласковый, приглашает меня раздеться, но я с ним не разговариваю, сижу в шубе. Он покушал и говорит Насте:
- Я сегодня спать лягу на кухне.
Настя ему говорит:
- Тогда мы пойдем в вашу комнату.
Он говорит:
- Идите.
И мы отправились в его комнату, только Настя легла, а я села, как снова раздался стук в дверь.
- Кто там, - спросила Настя. Комендант ответил:
- Я. Открой!
Настя ему не открывает, но он настаивает. Я спросила:
- Что мне делать? Настя мне сказала:
- Ты выбегай вперед меня.
И я выбежала вперед ее. Он заходит, а меня уже тут нет. И мы пошли с ней снова на кухню, он остался в своей комнате. Настя устроилась, легла и сразу же уснула.  Я сидела, слышу, он опять идет, я скорей разбудила Настю, а он приходит:
- Чего это вы ушли? – спрашивает, - я сказал, что буду спать здесь.
И мы снова убежали в его комнату, я нисколько от Насти не отстаю, но он рассердился, схватил Настю за волосы и начал дергать. Она закричала:
- Иван Евдокимович, мне больно! И он остался на кухне, а мы ушли. Время было пять часов утра, Настя легла и сразу уснула, а я села и сидела не  раздеваясь. Он больше не пришел. Мы были тут до семи часов, а в семь часов он пришел, постучал и зашел по-деловому, на нас уже не смотрит. Так у меня прошла первая ночь ареста. Почему не нашли Павленина там, где сказал его брат Павлик, потому что мой брат Ваня, как только меня арестовали, пошел и сказал, чтобы он уходил куда-нибудь. И Павленин ушел в лес на торфяное болото и там он пробыл всю ночь, а в пять часов утра зашел к сторожу в избушку, согреться, а сторож сразу вышел и побежал докладывать, что Павленин у него в избушке греется. Но Павленин не стал дожидаться, ушел. Белые солдаты приехали, но его тут уже не оказалось.  И вот объявили, кто поможет его поймать, тот будет награжден деньгами. Тогда усиленно стали все доносить, кто, где только его увидят – бегут, сообщают. А Павленин вышел на тракт и пошел в деревню.
На второй день после моего ареста мой брат Ваня решил уйти в деревню, чтобы и его не арестовали. Он думал, что если так много людей сидят, всех допрашивают и так, по страшному, дерут, то кто-нибудь да еще скажет на него. Он утром и пошел по старому же тракту в ту же сторону, в которую ушел Павленин. И они случайно встретились и пошли вместе. Дошли до Слудки, там ночевали. А в это время белые уже знали, в какую сторону ушел Павленин и все деревни обыскивали подряд, но до Слудки не успели дойти за одну ночь.
Ваня отдал свой пропуск Павленину и без пропуска пришел домой.
Мама узнала, что он отдал пропуск Павленину и очень заволновалась:
- Зачем ты отдал? Если его поймают, тогда тебя расстреляют. Зачем ты это сделал?
- Мне его жалко стало, - сказал в ответ Ваня.- Он хотел пропуск порвать, если его совсем будут ловить, а может быть он сумеет уйти и спасется с моим пропуском.
Но он не ушел, не спасся. Его поймали. А выдал его кулак. Он отошел от Чёрмоза 28 километров, четверо суток не ел и не пил, жил на морозе и зашел в один дом согреться. Попросил попить. Его напоили, а старик вышел из дома и сразу побежал сказать, что у них сидит тот, кого они ищут.
А Павленин напился и сразу ушел. Белые вскочили на коней и поехали к старику, а его уже там нет и они поехали по всем дорожкам, по всем направлениям и увидели – идет человек по логу.  Они поехали за ним, тот еще бежал, но на лошадях его быстро догнали, поймали, он и не успел уничтожить пропуск. Его обыскали и пропуск нашли.
Привели его в волостное Дмитровское село, хотели его драть и пытать, но он чувствовал, что ему все равно будет расстрел и решил драться с ними до последнего. Его ударили плетью раз, другой, но он схватил одного за горло, передавил – тот упал, второму оборвал лацканы, третьего бросил в угол, а четвертый его ударил сзади по голове прикладом винтовки, он и упал.
Тогда они все на него набросились и били, топтали ногами, били прикладами винтовок. Он был без сознания, когда его вытащили в ограду и тут же застрелили, а в Чёрмоз отправили пропуск.
Я сидела уже пятые сутки, и Васька Соловаров каждый вечер приходил ко мне на кухню и одно говорил:
- Почему ты не сказала где Павленин? Сегодня вечером тебя расстреляют. Комендант тебе выписал билет на тот свет.
Мне это казалось самое страшное, но я молчала и думала, неужели я живу последние часы.
И вот 27 января 1919 года в три часа дня вызывают меня на допрос в комендатуру. Привели меня под конвоем. Я увидела тут на допросе: сидят три женщины, все они говорят одно – что никакого Павленина они не видали. Спрашивают меня, я говорю:
- Ничего я о Павленине не слыхала.
Допрашивал не комендант, а военный человек, фамилия его была Голачиных, он приехал проверять работу на местах и решил нас всех освободить. Но комендант настоял, прежде чем освободить выпороть плетью, и говорит:
- Я начну с молодых, - и приказал мне раздеться.
Я разделась, встала посередине комнаты, и он начал размахивать своей плетью. Ударил раз, еще и еще. Я опомнилась тогда, когда мне сказали:
- Одевайся!
Я оделась, тогда он начал драть Дарью Яколевну Сажину, ударил он ее только три раза , она пала и потеряла сознание. Тогда Голачиных встал и сказал:
- Не позволю драть!
Налил ей воды, подал, поднял ее с пола, заставил ее одеться и освободил нас всех домой.
Когда я выходила, то услышала, как комендант сказал:
- Приведите мне того парня, которого сегодня арестовали. Он мне скажет, я его заставлю.
Я не знала тогда, что это был мой брат Ваня, а узнала, когда пришла домой.  Когда я дома разделась, на мне было изодрано платье концом плети. Комендант меня ударил двадцать пять раз и кожа у меня была вся снята с левой руки от локтя до плеча, со спины и по правой ноге до колена. - похоже было на  коровью печенку. Когда я увидела, мне стало плохо, и тогда я почувствовала боль.
28 января 1919 года пришел в Чёрмоз пропуск, и комендант, злющий не вытерпел и пришел прямо в камеру, где сидел Ваня, спрашивает:
-Где у тебя пропуск, сволочь?
- Я его потерял, - отвечает. Он его ударил по щеке два раза и Ваня упал.
Комендант ушел. Но у Вани тоже на спине не было кожи, ему мама носила рубашку переодеться, ту, которая была на нем, всю изорвали и испачкали кровью. Но он не взял чистую, говорит, что мне не снять рубашку – она у меня прильнула к ранам и мне ее  больно отрывать.
29 января 1919 года в восемь часов вечера вызвали из камеры Ваню Нестерова, Патокина, имя не помню, и заставили снять с ног валенки, носки. Шубка на Ване была простая и белая заячья шапка. Шапку и шубку на нем оставили и повели на расстрел при  35-тиградусном морозе на кладбище босиком. Комендатура была, где сейчас кинотеатр «Прогресс», и сидели внизу. И вот шел босиком по морозу 1,5 километра семнадцатилетний юноша Ваня Нестеров на расстрел. Он молчал, не просил пощады и, наверное, думал, что так мало пожил.
А утром рано пришла соседка и сказала маме, что ее сына Ванюшку расстреляли. Мы очень много пережили – такое несчастье нас постигло, но ведь надо хоронить. Они расстреливали, заваливали снегом и всё; на кладбище никого не пропускали. И мы стали ждать, когда понесут покойника, чтобы, не зная, кого несут, пройти за ним. Стали мы искать кучи снега, разгребали, и вот у лога нашли большую кучу. Я стала разгребать и увидела босую ногу, на подошве – белый большой пузырь. Он еще живой шел и ознобил ноги. Когда мы разгребли снег, то увидели, что это был наш милый, дорогой Ваня. Он был убит прямо в сердце, упал на спину, шуба застегнута, шапка натянута на лоб, левая рука заброшена за голову, правая нога немного прикорчена. Мы его взяли, принесли к могиле, которая была выкопана готовая, мама завернула его в простынь и так его спустили в могилу, без гроба, в чем был – шуба и шапка у него заместо гроба, и завалили его землей. Вот так и похоронили. Какое тяжелое время для нас было тогда. Я и сейчас еще часто захожу к нему на могилку, приношу цветочки.
Прошло девять дней. Одно горе не забыто, – узнали мы второе: Павел у белых в плену сидит в уезде в Соликамске, и что теперь  Васька Соловаров расстреляет и его. Но Васька встречает нашего дядю и говорит ему: «Ты слышал, что твой племянник в наших руках, если вы хотите с ним проститься, то позовите коменданта в гости, а я его приведу». Дядя пришел к нам, поговорил с мамой, и мама согласилась, расстаралась: сварила пиво, приготовила хорошую закуску. Дядя их пригласил, они пришли втроем – комендант,  Васька и один солдат. Пришли с гитарой, угостились хорошо, поиграли на гитаре, попели песни – пошли домой. Васька позвал дядю на кухню и говорит ему: « надо дать коменданту еще на чай, а то он будет не доволен; и только царские, если есть, сто рублей «екатеринки», - и дядя ему отдал. Они ушли.
Мама напекла хлеба, шанег, положила все в мешок, привязала на сани и пошла пешком 120 километров в пургу, в сивуху, повезла Павлу хлеб. Старалась сохранить хоть последнего четвертого сына. Дошла. Ей разрешили свидание на 30 минут, всё передала она ему: хлеб, шаньги и опять шла домой зимней дорогой, что у нее было на сердце – это знала только она.
Дожили до весны, пошли пароходы, и мы с мамой поехали вместе, повезли опять хлеба. Приехали и двенадцать километров несли корзины с хлебом. Взяли пропуск опять на 30 минут, зашли в тюрьму – страшные засовы, огромные замки висят на дверях. Стали вызывать фамилию Нестеров, Павел выходит, и я его не узнала: грязный, худой, все на нем рваное. Передали мы ему расческу, рубашку, брюки, сапоги, мыло, хлеб и пообещали еще придти, но поговорить не могли, потому что солдаты стоят рядом.
На второй день еще пошли за пропуском, и нам еще разрешили. Мы пришли, его вывели, и он выглядел лучше: причесался, умылся, переоделся, поел досыта. Кормили их очень плохо – давали 200 грамм хлеба овсяного на сутки и воды, больше ничего. Он заболел цингой, и вот сидит уже полгода, но и Васька молчит, и мы ждём его домой, но как – не знаем сами.
Стали белые отступать, и их 300 человек решили расстрелять, но начальник тюрьмы снял караул и их распустил кого куда, а сам себя застрелил – был старичок. И вот они разбрелись по лесам, Павел немного шел, у него болели ноги и он шел на четвереньках – вышел на берег Камы, сидел и ждал. Ехали на лодке мужчина и женщина, он стал им махать, они подъехали, посадили его в лодку и довезли до дому, т.е. до Чёрмоза, а в Чёрмозе уже была Красная армия. Прожил он дома три месяца и его снова мобилизовали. Он говорил: «Больше я никогда не буду в плену, буду стрелять до последнего патрона, а последний в себя». И вот как ушел, так и не вернулся.
Вот я потеряла последнего брата. Вот сколько пережито, а мне было всего только 20 лет.