Возьми мое сердце а песни верни

Возьми мое сердце – а песни верни

Назар Шохин

В конце 1960-х в небольшом городке Узбекистана группа комсомольцев предложила открыть в старинной обители мусульманских суфиев-отшельников молодежный клуб. Доводов в пользу такого решения приводилось множество: расположенность в самом центре города, отгороженность кирпичным забором, наличие крыши, акустика, расположенный рядом «Дом туриста», наконец. Следовательно, по мысли инициаторов, здание вполне могло использоваться и для современных культурных надобностей, причем и в холодные месяцы года.

Идею одобрил горком партии, боровшийся тогда с «засильем битломанов в молодежной среде». А нижестоящий горком комсомола в своей составленной через день справке-просьбе добавил, что «новая точка досуга в ханском религиозном учреждении станет и самой крупной крытой танцевальной площадкой и в последующем будет использоваться для новогодних елок, то есть, в целом, функционировать в рамках проводимой атеистической работы».

Уже через несколько дней в будущем помещении молодежного клуба появились новенькие пианино и аккордеон, здесь соорудили деревянную сцену в виде ракушки с выходом за кулисы, с расчетом на местный оркестр.

Оркестр областного музучилища был, между прочим, совсем неплохой и даже «сильный», как хвалили его ташкентские музыканты. Простые горожане ранее наслаждались выступлениями оркестрантов, как правило, на концертах в честь пролетарских праздников или в парке культуры и отдыха, на комсомольских свадьбах в паузах между тостами и, наконец, скорбели под музыку оркестра на панихидах.

Городской отдел культуры утвердил временный музыкальный репертуар для нового молодежного клуба – в основном, с «медляком» и узбекскими танцевальными мелодиями. Горкультуры подписал и общие правила для посетителей: запрещалось курить, толкаться, приглашать к танцам свистом или щелчком пальцев, подпрыгивать, произносить вслух нецензурные слова, предписывалось уступать дамам места на скамейках.

Скрепя сердце и идя навстречу горкому комсомола, горкультуры включил в музыкальный список и модные для того времени песни Аиды Ведищевой – «явной битломанки», по утверждению очкастого чиновника отдела.

От желающих услышать современную эстраду и потанцевать не было отбоя, танцплощадка (танцпол) не могла вместить всех желающих.

К танцполу зрители стягивались уже за час. Клуб был полон девушек в ярких цветастых нарядах, молодых кавалеров в модных брюках и кепках; пахло духами, пудрой, одеколоном; приходили даже зрелые пары с орденами и медалями, танцевавшие, кстати, вполне уверенно и красиво – словом, присутствовали свои из райцентров, командировочные и туристы – было очень тесно.

Зал во время танцев, что называется, заходился волной, ритмично двигаясь, гудел, безбрежно колыхалась радость, посетители выкладывались до донышка. Особенно буйствовали пригородные геофизики, удивляя местных новыми движениями, необычными па. После каждого танца клуб взрывался овациями. Каждый раз выбирали королеву танцпола с вручением ей приза. В конце действа кто-нибудь, оглядывая танцплощадку, как и полагалось в практике того времени, важно произносил: «Последняя песня!», вызывая неодобрительный гул.

Однако клубные работники столкнулись и с неожиданными трудностями.

Так, посетители вели себя иногда чересчур шумно – то там, то тут раздавались свист и вопли «Сапожник!»; на свежевыбеленных стенах появлялись рисунки гениталий и непотребные надписи; за замком курили подростки; кое-кто справлял нужду прямо в огороде; а кто-то терял невинность в прилегающих улочках… и много чего еще. В буфете, где разрешили продавать только шампанское, распивали невесть откуда взявшуюся водку.

Ну и по-настоящему подыграл бузотерам молодой электрик клуба, введший «новшество»: во время танцев на пару-другую минут тушился свет, как тогда говорили, «для обжимона» влюблённым парам.

Обжиматься в общем-то в городке было много где – например, вечерами на скамейках в соседнем сквере Ленина, в парке имени Кирова, на последних рядах кинотеатра «Комсомолец», в подъездах панельных новостроек, но никогда прежде – в намоленном помещении, вот так вот богохульски, да еще под «мелодии и ритмы современной эстрады».

Так бы и продолжалось все это, если бы в одну из суббот, аккурат после песни Ведищевой, вслед за очередным тушением света… на противоположной сцене стороне, на полу… под нечеловеческий женский вопль… вдруг не обнаружился убитый ударом ножа молодой парень. Рядом с телом расползалась красная лужица; из уголка рта жертвы струйкой стекала кровь; в открытых глазах бессильно застыло неутоленная жажда мести. Толпа сначала замерла в ужасе, затем разбрелась – подоспевшие медики унесли труп с танцпола.

Когда о случившемся доложили начальнику милиции, тот приказал видевшим преступника перекрыть все дороги из города, проверяя всех пешеходов и машины.

Весть о трагедии разнеслась сразу, о ней говорили повсюду, а дедушки и бабушки судачили о «наказании Божьем». «И день стал печален, и мрачен, и тих», как пелось у Ведищевой.

Учреждение, разумеется, было спешно ликвидировано – «прикрыли лавочку», как злорадствовали упомянутые дедушки и бабушки. Убийцу, которым оказался уголовник-гастролер, достаточно быстро вычислили и поймали, а у буфетчика и механика вдруг были обнаружены «на всякий случай» нераспечатанные пачки карт, заграничные чулки, самодельные фотокалендари.

…Погибшего парня провожала от дома до кладбища почти вся молодежь городка – вместе с тем самым оркестром музучилища. Многие решили соблюдать сорокадневный траур. Пойманного и лишенного свободы убийцу-ревнивца, говорят, позже не то зарубили, не то зарезали уже где-то в сибирских далях – «на химии». Навсегда уехала из города любимая девушка рецидивиста, одна из королев танцпола.

Центральную танцевальную площадку перераспределили в фабрично-заводские клубы и даже школы – с условием, «чтобы никаких там “Битлов”, никакой битломанки Ведищевой и игр с электричеством». А в замке разместилась художественная выставка.