Ночью, в полупустом вагоне...

НОЧЬЮ, В ПОЛУПУСТОМ ВАГОНЕ...


РАССКАЗ


1. КУПЕЙНЫЙ ВАГОН

           В зале ожидания вокзала большой узловой станции Ясиноватая, расположенной севернее Донецка, дремал Сергей Одинцов. Он знал, что вскоре начнут продавать билеты на проходящий скорый поезд. Ехать предстояло в Симферополь, а оттуда троллейбусом Сергей намеревался проехать в Ялту. Предприятие, где он работал, оплатило путёвку с лечением в одном из местных санаториев.
           На землю понемногу опускалась прохладная апрельская ночь. Звуки обострились. В зале ожидания стали слышны переговоры, ведущиеся диспетчерами, с перечислением номеров путей, куда прибывали очередные пассажирские составы. Каждое слово оканчивалось гулким троекратным эхом. Это свойство ночной станционной жизни сначала развлекало, но потом приелось и даже стало вызывать досаду.
           Из дрёмы Сергея вывел громкий женский голос, объявивший по внутренней связи о начале продажи билетов до Симферополя. Состав ожидался на станции через четверть часа. Одинцов зябко повёл плечами, ощутившими сквозняк, ворвавшийся с перрона в зал ожидания, и направился к окошку кассы. К счастью, людей, желающих отправиться отсюда именно этим поездом, кроме него, не нашлось, и через пять минут Сергей уже шёл по перрону с заветным билетом в руке.
           Поезд пришёл вовремя. Правда, остановился он на далёком шестом пути. Идти с тяжёлым чемоданом пришлось долго, так как на станции не имелось ни надземного перехода, ни подземного, а передвижение по рельсам оказалось делом довольно изматывающим.
           Вагон оказался купейным. Угрюмая заспанная проводница проверила билет и неожиданно сказала Сергею:
           – И чего им не спится?
           – В смысле? – не понял он.
           – На весь вагон занято лишь одно купе, – сказала проводница и смачно зевнула, – и то наполовину. Так вот, эти двое пассажиров сами не спят и меня замучили: то чаю им принеси, то посиди, послушай вместе с ними их байки. Ни коньяк их не берёт, ни сон. Тьфу!
           Дальше Сергей слушать не стал, а направился прямиком в купе.
           Там сидели двое мужчин. Они пили дорогой армянский коньяк, закусывали, и вяло разговаривали.
           – А, попутчик, – сказал один из пассажиров. – Садись с нами. У тебя верхняя полка?
           Сергей присмотрелся к своему билету и понял, что его полка действительно верхняя. Подумал: кассирша не могла не знать, что вагон пуст, и можно было реализовать билеты в какое угодно купе, но ей почему-то захотелось продать место именно в это, наполовину заполненное. Ну, ничего, подумал Одинцов, зато с попутчиками ехать веселее.
           – Меня зовут Сергей, – представился он. – А вас?
           – Владимир Григорьевич, – объявил пассажир с левой нижней полки, одетый в шаровары и майку, в выемке которой курчавились волосы на широкой груди.
           На вид ему было не менее шестидесяти пяти лет. Лоб с большими залысинами, мешки под глазами, седина на висках, – всё говорило о бурной молодости и не совсем устроенной зрелости. Хотя интеллигентность ясно читалась в его внимательных глазах.
           – Дмитрий Вениаминович, – представился второй пассажир, сидевший на правой нижней полке, одетый в расстёгнутую на две верхние пуговицы синюю сорочку и такого же цвета шаровары.
           На вид этот попутчик прожил на свете то ли сорок лет, то ли все шестьдесят: ни одного седого волоса на аккуратно подстриженной породистой голове, ни одной морщинки на лице, и лишь немного обрюзгшая шея указывала, что его возраст скорее приближался к шестидесяти.
           Именно над ним нависала полка, где предстояло расположиться Одинцову. Сергей из своего чемодана извлёк тапки, шаровары и кулёк с едой. Дмитрий Вениаминович встал и помог приподнять свою полку, чтобы Сергей смог под неё уложить чемодан.
           – Покушаете с нами? – вежливо осведомился Владимир Григорьевич.
           – Возражать не стану, – кивнул Сергей. 
           После ужина, представлявшего из себя распитие бутылки коньяка, выставленного Сергеем, и обильной закуски, Владимир Григорьевич сказал:
           – Видите, друзья, как здорово, когда происходят случайные встречи. Сергей влился в наш небольшой коллектив легко и непринуждённо. Не правда ли?
           – Иначе произойти не могло, – согласился Дмитрий Вениаминович. – Я сразу понял, что Сергей человек нашего круга. Его судьба началась в те, самые лучшие годы на свете, когда мы все жили в стране, называвшейся гордо – Советский Союз.
           – Это точно, – подтвердил Сергей и по примеру Дмитрия Вениаминовича тоже расстегнул на сорочке две верхние пуговицы.
           – Знаете, что? – хитро улыбнулся Владимир Григорьевич. – Давайте сделаем так: пусть каждый из нас расскажет из своей жизни о неожиданной и случайной встрече.
           – Что ты имеешь в виду? – покосился на него Дмитрий Вениаминович. 
           – То, что сказал, – подтвердил Владимир Григорьевич. – Встреча предполагается абсолютно случайной, невероятной, и произошедшей к тому же неожиданно.
           – Не возражаю, – согласился Дмитрий Вениаминович. – Но тебе и начинать. Вижу по выражению твоего лица, что уже наклюнулось кое-что подходящее. Мы послушаем, а за это время тоже постараемся что-нибудь вспомнить. Как ты, Сергей, не возражаешь?
           – Нет, конечно, – кивнул Одинцов и уселся поудобнее. – Начинайте, Владимир Григорьевич.
           – Спасибо, друзья, – поблагодарил пассажир с левой нижней полки, прокашлялся и начал:


2. РАССКАЗ ВЛАДИМИРА ГРИГОРЬЕВИЧА

           – Сначала немного о себе. Я театральный режиссёр. Давно, в семидесятых годах прошлого века, закончил ГИТИС. Надеюсь, вы слышали о таком институте.
           Сергей кивнул. Дмитрий Вениаминович стал с интересом всматриваться в лицо рассказчика: наверно, искал в нём что-то знакомое. Режиссёр счёл необходимым заметить:
           – Едва ли моё лицо часто мелькало на телевидении. Мне пришлось много лет работать в провинциальных театрах – от Камчатки до Адыгеи, а также в Узбекистане и Казахстане. В столицах трудиться не довелось, поэтому в журналах и газетах моих фотографий практически нет. Но я не об этом.
           – Заинтриговал, – покачал головой Дмитрий Вениаминович. – Так о чём же речь?
           – На вступительном экзамене требовалось представить какую-нибудь сценку: поступал-то я на режиссёрский факультет. Помощников никаких, естественно, не имелось. А задание дали такое: «Неожиданная и случайная встреча».
           – Так вот почему ты выбрал такую тему, – протянул Дмитрий Вениаминович.
           – Каюсь – развёл руками Владимир Григорьевич.
           – Ну, что ж, продолжай, – вздохнул Дмитрий Вениаминович.
           – Так вот, – кивнул режиссёр. – Чтобы меня приняли в институт, требовалось придумать нечто оригинальное, не слишком банальное, что  возникает обычно в головах большинства соискателей. И я подготовил свою изюминку. Судите сами. Картинка такая: молодой человек поднимается по ступеням лестницы в многоэтажном доме, подходит к двери одной из квартир. В правой руке бутылка шампанского, в левой – компактный
транзисторный радиоприёмник. Нажимает кнопку звонка. Изнутри ясно слышится переливчатая трель, но никто не открывает. Юноша ставит на бетонный пол бутылку шампанского, освободившейся рукой проводит по затылку, не понимая, в чём же дело, что произошло, где хозяева. Отводит левую руку, смотрит на часы и говорит: «Ого!». Чтоб вы понимали, время приблизилось к полуночи. Сообразив, что жильцов квартиры почему-то нет дома, он садится на верхнюю ступень бетонной лестницы, включает приёмник, настроенный на нужную радиоволну. И делает это вовремя: слышится перезвон кремлёвских курантов, отсчитывающих время до начала Нового года. Из бокового кармана пальто человек достаёт хрустальный бокал и ставит его на ступеньку рядом с собой. Быстро сворачивает пробку с бутылки, причём раздаётся характерный хлопок. Наливает шампанское в бокал и вместе с диктором радио провозглашает: «С Новым годом, дорогие товарищи!»
           – Я понимаю, – улыбнулся Дмитрий Вениаминович, – что сценка вполне может называться неожиданной и случайной встречей Нового Года. Помню, как Вы сказали, что именно благодаря ей удалось стать студентом ГИТИСа. Всё верно излагаю?
           – Верно, – пробормотал Владимир Григорьевич.
           Он явно не ожидал такого равнодушного приёма своей истории. Скосил глаза на Сергея, но как раз в этот момент Одинцов наливал в свою рюмку коньяк.
           – Плесни и мне, – попросил театральный режиссёр.
           Сергей исполнил просьбу соседа, и Владимир Григорьевич одним глотком отправил жгучую жидкость в рот.


3. РАССКАЗ ДМИТРИЯ ВЕНИАМИНОВИЧА

           – Ну-с, Дмитрий Вениаминович, – сказал режиссёр саркастически, – теперь Ваша очередь.
           – Спасибо, – ответил тот. – Итак, история, о которой пойдёт речь, произошла давно.
           – Серёжа, друг мой, – обратился он к Одинцову, – Владимир Григорьевич уже со мной познакомился, а Вам я должен хотя бы немного рассказать о себе. Итак, мне в своё время пришлось окончить МГИМО. Вы, наверно, знакомы с этой аббревиатурой.
           – Да, конечно – согласился Сергей. – Она расшифровывается как «Московский государственный институт международных отношений».
           – Именно так, мой друг, – ласково сказал Дмитрий Вениаминович. – Так вот, неожиданная и случайная встреча произошла сразу после окончания вуза. Меня отправили стажироваться в некую жаркую африканскую страну и прикрепили к одному из атташе. Государство это почти полностью расположено в пустыне Сахара. Пейзаж там безжизненный, а скрашивали его лишь редкие оазисы. Мы с  наставником не смогли закончить дела в течение светового дня и остались на ночёвку в доме одного из местных. Французским языком, имеющим здесь хождение, я владел, поэтому разговоры, ведущиеся в доме, понимал. Впрочем, домом в нашем понимании эту хижину назвать не повернулся бы язык. Жильё больше напоминало строение жарких мусульманских стран – замкнутый квадрат с единственным входом. Снаружи ни одного окна – все выходят во двор, а в его центре обычно находится глубокий колодец с холодной питьевой водой.
           Итак, ближе к делу. Мой руководитель, Павел Игоревич, сказал о доме, где нам выпало заночевать:
           – Конечно, не отель в местной столице, но одну ночь переспать  можно.
           Порог полутёмного помещения он переступил первым. Я последовал за ним. Внутри оказалось не так уж плохо. Местная семья жила довольно чисто, хотя и бедновато. В углу стояла старая железная кровать, рядом с ней высился массивный стол, накрытый каким-то ковриком, сотканным вручную из разноцветных тряпок. Стены изукрашены узорами, характерными для этой местности Африки. На мой взгляд, они казались слишком яркими, но совсем не безвкусными, а от буйства красок непривычному глазу даже больно было смотреть. Из комнаты, где мне предстояло спать, куда-то внутрь дома вела приоткрытая дверь, из-за неё выглядывала головка ребёнка трёх или четырёх лет от роду.
           – Вот здесь вы и заночуете, – показал Павел Игоревич на кровать. – Я пересплю у соседа. Ничего не бойтесь. Если что, в комнате за дверью спит жена хозяина. Крепитесь.
           Он намеревался выйти, но я сжал его руку и прошептал:
           – Павел Игоревич, а где сам хозяин?
           – Он сторожит наш джип, а то знаете, здешние аборигены пошаливают. Они не воруют, нет. Просто им доставляет наслаждение кататься на машине. Угробят ночью автомобиль, и поминай как звали. А джип не наш, он государственный. Ну, я пойду. Добрых снов.
           – Спокойной ночи. 
           Знаете, я не трус, но спать в чужой стране, в незнакомом доме, среди непохожих на нас людей, с кожей абсолютно чёрного цвета…
           За дверью высокий женский голос не совсем разборчиво говорил что-то, и не на французском языке, а на местном наречии. Ребёнок плаксиво и раздражённо отвечал. Очевидно, мать укладывала его спать. Наконец разговор смолк. Из-за двери показалась курчавая женская голова.
           – Вы ещё не уснули? – на ломаном французском спросила жена хозяина.
           – Нет, – ответил я смущённо, – но думаю ложиться. 
           – Не хотите ли кофе? – не отставала женщина.
           – Нет, спасибо, – ответил я решительно.
           – Жаль. Что ж, тогда я закрою дверь, – сказала африканка, но, противореча сказанному, ещё шире её распахнула.
           Я широко раскрыл глаза, Челюсть едва не упала от удивления: женщина в дверном проёме оказалась полностью обнажённой, не считая шнурка, опоясывающего бёдра. С него впереди свисал короткий лоскуток мягкой ткани.
           В ответ на мой ошарашенный взгляд красавица улыбнулась и быстро осмотрела свои прелести: мол, всё ли там в порядке. В ней чувствовалась молодая эротическая сила. В свете маленькой керосиновой лампы кожа казалась высеченной из хорошо отполированного чёрного мрамора. Вдобавок хозяйка имела правильные черты лица. Подумалось, что ей не более двадцати пяти лет. 
           Молодая особа пожала своими мраморными плечами и полностью вошла в комнату. При виде её стройных ног и плавной походки я не мог сдержать возгласа восхищения. Все части молодого тела: точёные округлые бёдра и гибкая спина, переходившая в тонкую осиную талию, двигались одновременно и по-кошачьи грациозно. Пронеслась мысль, что мулаты от связи африканок и белых мужчин должны рождаться исключительно по любви.
           Тем временем женщина осмотрела комнату, словно выискивая малейший непорядок в ней. Не найдя к чему придраться, она бросила испытующий взгляд на меня, изумлённо провожавшего её из-под стыдливо прикрытых глаз, вернулась в свою комнату и закрыла дверь на задвижку.
           Лишь тогда я, наконец, вышел из оцепенения и тряхнул головой: «Словно какой-то сон. Эта темнокожая дама – настоящая фея. Такие представительницы слабого пола не могут не быть феями и должны являться только в снах».
           Я с опаской поглядел на дверь, за которой скрылась негритянка. Подумалось, вдруг она стоит там и сквозь неприметную щель смотрит на меня. Чтобы избавиться от неприятного ощущения, я стал стягивать с себя одежду: в конце концов, нужно ведь спать. Фея не появлялась. В голове пронеслось, что во всём виноваты распустившиеся нервы. Постепенно успокоился, вытянулся во весь рост, понял, что постель на удивление мягкая, вздохнул и погасил лампу. Со всех сторон опустилась ночь, она баюкала в постели уставшее тело так, что кровать, казалось, пару раз даже скрипнула подо мной. И тут же стало понятно, что виновата не только сетка. Я напряг слух и уловил рядом чьё-то дыхание. Всё внутри сжалось в комок. Навалился страх. Казалось, что на голове волосы встали дыбом. «Как глупо я попался, – подумал с горечью. – Но просто так не дамся». Тело напряглось струной. Я приготовился к схватке с любым врагом, кем бы он ни оказался – мужчиной или женщиной.
           – Ты спишь, мой господин? – вдруг прошелестел мягкий голос.
           «Как она вошла? – мелькнула мысль. – Ведь я же видел, как дверь закрылось на щеколду!»
           – Это ты? – выдохнул. – Что тебе нужно?
           Я растерялся. Что это: провокация или природный инстинкт? Мысль не успела сформироваться, как вдруг тело обняли прохладные руки.
           – Не бойся, мой господин, – прошептала страстная дочь Евы. – Я знаю, белые любят африканских женщин. Но и мы любим белых мужчин. Прими меня, молодой белый господин.
           По мне заскользили её жадные руки. Надо сказать, что вашему покорному слуге в то далёкое время не так часто приходилось так близко общаться с женским полом. Помню, что стало вдруг удивительно приятно, да так, что пришло чувство благодарности судьбе за то, что встреча произошла именно той ночью и отвлекла от ужаса бесконечной пустыни, от мрака и одиночества. Я принял женские ласки и отдался наслаждению во всей его глубине, в свою очередь отдавая женщине всё, что она требовала во время этой случайной и неожиданной встречи.
           Кстати, утром, при солнечном свете, обнаружилось, что в комнату, где я спал, вёл ещё один вход, вообще не имевший дверей. 


4. МЫ ЕЩЁ НАЛЕТАЕМСЯ

           Рассказ давно закончился, но мы с режиссёром продолжали сидеть в молчании.                – Что же было дальше? – вдруг раздался тихий женский голос.
           Одинцов повернул голову в сторону выхода из купе. Оказывается, всё это время он оставался открытым. Напротив дверного проёма, в коридоре на откидной скамейке сидела проводница. Её глаза подозрительно блестели.
           Дипломат пожал плечами.
           – Дальше ничего особенного не случилось, – произнёс он устало. – Утром ко мне зашёл руководитель и увёз в столицу этой страны. Муж чернокожей кудесницы всю ночь караулил наш джип, а она, очевидно, ушла к себе ещё до рассвета. Я её никогда больше не видел.
           – Такова жизнь, – вздохнула проводница. – Может быть, в этой стране через девять месяцев родился ещё один мулат. Вы не узнавали?
           – Нет, – ответил дипломат как-то глухо. – Я и в стране-то этой больше ни разу не был.
           – А дети у Вас есть? – продолжала допрашивать проводница.
           Очевидно, ему не очень-то понравился вопрос, но и я, и Владимир Григорьевич, не сговариваясь, продолжали смотреть на рассказчика, так что тому поневоле пришлось ответить:
           – Нет, к сожалению. Не привелось.
           – На сегодня всё, – добавил он немного погодя. – Пора спать.
           – Но сейчас очередь Сергея, – воспротивился режиссёр.
           – Спать, – повторил дипломат. – Завтра. Всё завтра.
           Сергей разостлал постель на второй полке, подтянулся на руках и лёг. Оба попутчика тоже расположились на своих спальных местах и выключили свет. Никто не вымолвил ни слова.
           Одинцов лежал с открытыми глазами. Неожиданно припомнилась середина августа прошлого года, когда в химиотерапевтическом отделении больницы №2 города Макеевки лежала его дочь, красавица Оксана. Диагноз болезни: «Острый лейкоз» – не давал жизни ни единого шанса. Ярослав, сын заведующей отделением и тоже врач, однажды попросил Сергея зайти в его кабинет и сказал, глядя прямо в глаза:
           – Я бы советовал Вам не питать иллюзий и готовиться к похоронам. Ей осталось не больше месяца.
           В этот день Сергей пришёл к дочери днём, принёс домашней еды, приготовленной женой, и сел на стул рядом с постелью. Оксана сидела с мобильником в руках. После химиотерапии её голова полностью лишилась волос, но молодая женщина на своём опыте знала, что после прекращения очередного курса волосы отрастут снова, поэтому не комплексовала.
           Болезнь  поразила её два года назад и уже не казалась неизлечимой. Этой весной Нинель Сергеевна, лечащий врач, сообщила родителям, что удалось добиться стойкой ремиссии, даже пообещала, что Оксане вполне по силам родить второго ребёнка. Её единственный сын, трёхлетний Антоша, сейчас находился на попечении Сергея и его жены Лидии, и теперь жил с ними.
           Однако судьба не дремала. В конце мая болезнь подступила с новой силой.
           – Папа, – сказала дочь, улыбаясь, – я научилась на мобилке сочинять музыку. – Хочешь послушать?
           – Конечно, – улыбнулся Сергей.
           Он думал, что звуки окажутся не очень музыкальными, но ошибся. Полилась простая мелодия, стройная, с повторяющимся рефреном, скорее минорная, но с рассыпанными тут и там мажорными нотками. Она завораживала, притягивала к себе, звала куда-то.
           – Ну, как? – спросила Оксана. – Понравилось?
           Сергей от волнения не мог сказать ничего внятного, только решительно закивал: мол: понравилось, мол, и даже очень. Дочь внимательно поглядела на отца, почему-то погрустнела, легла на постель и отвернулась к стенке.
           Одинцов ещё немного посидел рядом, взглянул на свои наручные часы и решил, что пора уходить.
           – Оксаночка, – окликнул он. – Так я пойду?
           Дочь не отвечала. Она лежала на левом боку, лицом к стене. Сергей наклонился к ней и заметил, что губы шевелятся в тихом шёпоте.
           – Оксана, – повторил отец. – Ты меня слышишь?
           Она не ответила, но повернулась и легла на спину. Глаза закрыты, лицо горело. И тут произошло то, что повергло Сергея в шок: дочь заговорила. Но слова произносились не её голосом, а мужским, довольно молодым, и Одинцов вдруг понял, чьим. Оксана ответила, но уже своим голосом. Диалог продолжался некоторое время, но постепенно становился всё более тихим и неразборчивым. Сергей понял, что дочь необходимо немедленно спасать, сорвался с места и бросился на пост, где дежурили медицинские сёстры.
           – Девочки! Срочно! – захлёбывался он от волнения. – У Оксаны бред и очень высокая температура!
           Две медсестры прибежали немедленно, ввели больной в вену антибиотик цефотаксим и одновременно принялись растирать всё тело разбавленным раствором уксуса. Температура, поначалу державшаяся около сорока градусов, начала постепенно падать.
           Дочь открыла глаза.
           – Папа, что это было? – произнесла она своим голосом, но еле слышно.
           – Ничего страшного, – сказал Одинцов как можно спокойнее. – Просто поднялась температура. Теперь всё будет хорошо.
           – Ты что-нибудь помнишь? – осторожно спросил Сергей немного погодя.               
           Оксана задумчиво покачала головой:
           – Кажется, нет. Очень устала. Хочу спать.
           С тех пор прошло более полугода. Сергей приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы спасти дочь. В сентябре её выписали с хорошими результатами, но болезнь не отступала. В конце декабря Оксана умерла.
           Всё это время у Сергея в голове звучала та, августовская беседа, которую в бреду вела дочь. Одинцов запомнил этот разговор на всю жизнь. Вот он:
           – Оксанка, чего ты боишься? – спрашивал мужской голос.
           – Я боюсь смерти, – отвечала она. – Столько всего пришлось пережить за эти два года, что меня начинает охватывать непередаваемый ужас. Отнимаются и ноги и руки, как только подумаю о том, что скоро умру. Меня во время лечения часто преследовали страшные боли. Однажды, во время одного из курсов химиотерапии, язвами покрылись все внутренности. Без боли не могла есть и пить.
           – Я знаю, – отвечал мужской голос. – Но знаю и то, что боли потом прошли. Поверь, ты держала испытание, и успешно прошла его.
           – Если ещё раз такое повторится, я не выдержу, наложу на себя руки. Останавливает меня лишь понимание, что самоубийство – большой грех. Кстати, Андрей, а как тебе там, ведь ты…
           Андрей! Сергей узнал этот голос. Двоюродный брат Оксаны в семнадцатилетнем возрасте умышленно ступил вниз из окна седьмого этажа, где находилась квартира его семьи. Разбился насмерть. Сестре жены Сергея, матери Андрея, стоило больших хлопот добиться разрешения упокоить сына на территории кладбища, так как хоронить самоубийц там церковные власти обычно не разрешали. Вот и дочь Сергея в бреду говорила двоюродному брату о том же.
           – Оксана! – рассмеялся Андрей (именно рассмеялся, Одинцов ясно слышал!). – Всё это глупости. У нас тут хорошо. Ты даже не представляешь, как здесь замечательно! Поверь: после того перехода, что вы называете смертью, настоящая жизнь только начинается. Ничего не бойся, сестричка! Иди к нам скорее. Я тебя жду. Мы ещё налетаемся вдвоём.
           – А я тебя найду? – прошептала Оксана.
           Именно после этих слов Одинцов бросился на пост, к медсёстрам, чтобы не дать дочери уйти.
           Через четыре месяца и двенадцать дней её всё-таки не стало.
           Много позже Сергей пытался найти в мобильнике мелодию, сочинённую Оксаной, но её там не оказалось.


5. НУЖНО ПРОЩАТЬСЯ

           – Подъезжаем к Симферополю! – разбудил Сергея голос проводницы.
           Оба его спутника уже встали и активно приводили себя в порядок – умывались, брились, прихорашивались. Сергей тоже решил не отставать.
           – Жаль, что мы так и не услышали Ваш вариант неожиданных встреч, – сказал Владимир Григорьевич, заканчивая жужжать электрической бритвой. – Думаю, что у Вас они тоже имелись. Или нет?
           Он почему-то подмигнул. Потом внезапно посерьёзнел и спросил шёпотом:
           – Мне знакомо Ваше лицо. Я весь вечер приглядывался. Мы нигде не встречались?
           Сергей внимательно посмотрел на режиссера.
           – Да, я общался с одним из студентов ГИТИСа, но лишь однажды.
           – И где же это произошло, позвольте Вас спросить? И когда?
           – В Сочи, – ответил Сергей, – в одна тысяча девятьсот семьдесят пятом году, на пляже «Ривьера». Он выдавал лежаки и топчаны отдыхающим, а жил то ли у каких-то родственников, то ли у знакомых. Совмещал полезное с приятным: купался в море и одновременно зарабатывал на еду и ночлег. Кстати, студент оказался неожиданно великовозрастным: ему в том году исполнилось тридцать шесть лет. А знал я его через своего друга Анатолия. Кстати, студент ГИТИСа отметил его своим вниманием, – одного из нас пятерых, тоже студентов, но из Донецка. Мы тогда прошли пешком через Кавказ с рюкзаками и палатками. Вот такие дела.
           – А как звали студента ГИТИСа?
           – Так же, как Вас – Володей. Фамилию назвать? Я помню.
           – Нет, нет, не стоит, – оглянулся режиссёр. 
           Дипломат уже вышел из купе, на прощание кивнул и с независимым видом направился к тамбуру.
           Поезд замедлил ход, напоследок дёрнулся и остановился.
           – Что ж, мне пора, – развёл руками режиссёр. – Время неумолимо. Нужно прощаться.
           – До свидания, Владимир Григорьевич, – протянул руку Сергей.         
           Но режиссёр держал в каждой руке по чемодану, поэтому только улыбнулся и вышел в коридор. Сергей шёл за ним.
           На перроне дипломата встретила целая группа подтянутых молодцов в штатском. Они быстро прошли мимо, обдав нежным запахом дорогой туалетной воды.
           Режиссёра встречали тоже. Седовласый мужчина полез к нему целоваться, а две немолодые дамы дождались своей очереди и торжественно вручили своему кумиру цветы.
           Сергея не встречал никто. Он подхватил свои вещи и направился к остановке знаменитого крымского троллейбуса, курсировавшего между Симферополем и Ялтой.
           – Увидите Анатолия, передавайте привет от Владимира, – раздалось позади.
           Сергей обернулся, но режиссёра уже уводили к стоянке такси.


Ноябрь 1974 г. – октябрь 1975 г. – 27 августа 2023 г.


Рисунок Елены Сергеевны Кисловской. г. Дружковка.