Реликвии Святой Елены Курская губерния

30 январь 2022 г.  ·

1.
 
Афанасий Фет писал в мемуарах:
(описываемое время: незадолго до убийства Александра II, то есть январь или февраль 1881 года).
".... к Петруше Борисову пришло формальное извещение о смерти единственной родной его тетки, оставившей ему тысяч семь наследства. Таким образом в руках Борисова появилось тысяч 80 капиталу, который я настоятельно просил его превратить в государственные бумаги, чтобы избегнуть всяких треволнений, сопряженных с управлением недвижимой собственностью и в особенности земледельческим хозяйством.
Со мною Петруша, при обсуждении этого вопроса, соглашался вполне, но, уходя в комнату Ивана Алекс, предавался самым розовым мечтам по отношению к покупке земли где-либо неподалеку от нас.
В непродолжительном времени Иван Алекс. разыскал весьма хорошее имение Щигровского уезда, принадлежавшее графу де-Бадьмену, корреспонденту Моск. Ведом. и сыну графа де-Бальмена. находившегося с русской стороны при Наполеоне I на острове Св. Елены. Тут началась ожесточенная война между желаниями: сохранить деньги и купить имение. Немка, жена графа, теснила мужа продажей, порываясь уехать в Германию, где в скорости оба умерли. Наши покупатели предлагали цену, на которую граф, очевидно, согласиться не мог. Когда Петруша, предложивши последнюю цену, уехал в Москву, граф приехал ко мне с объяснениями невозможности согласиться на предлагаемую цену. -- Позвольте, сказал я, взять на себя ответственность в чужом деле и предложить за племянника грех пополам. Когда я уведомил Борисова о таком окончании дела, он прискакал в совершенном восторге".

2.

Сын российского агента на Св. Елене (от второго брака), - это граф Адольф Александрович де Бальмен, (...? + ...?) действительно - заграничный корреспондент «Московских ведомостей» и «Русского вестника".

Известно о нём очень немного, что даже странно.
Хотя порой имя мелькает в опубликованной переписке исторических персонажей.
Вот, к примеру,  об Адольфе де Бальмене писал от 31 января 1861 года Александр Дружинин - Ивану Тургеневу: " Спб., 31 Янв[аря] 1861.
В начале Января, только что я собрался отправить к Вам 1 и 2 No Века, явился ко мне ваш знакомый граф де Бальмен, человек не много обещающего вида,-- но может быть вид сей обманчив. Он сказал что едет в Париж и берется передать Вам все что будет нужно. Я тотчас дал ему два номера и уже считал что вы услаждаетесь этою амброзиею под каким-нибудь тюйльирийского сада каштаном, как вдруг на днях де Бальмен явился вновь и взял еще два номера, сказавши что теперь едет pour tout de bon [Во что бы то ни стало], и что будет в Париже быстрее молнии. Если он и на этот раз соврал, то известите, да научите как бы совершать пересылку наиболее верным и дешевым образом".

Важно вот что: именно он, граф Адольф,  опубликовал письма отца со Св. Елены в "Русском архиве". ( Из бумаг графа д Бальмена, русского пристава при первом Наполеоне, на острове Святой Елены, Русский архив, 1868, сс. 462 - 474).
То есть: неизданная часть отцовского архива была сосредоточена у него в руках.

Граф Адольф де Бальмен подолгу жил за рубежом, и теоретически, - как это очень часто бывало, к сожалению, - мог оставить семейный архив в проданном имении, в Щигровском уезде Курской губернии.

3.

Владельцем имения в 1881 году стал племянник Фета (сын его сестры Надежды) - Пётр Иванович Борисов (1859 + 1888).
Сам Афанасий Фет, опекун 21летнего племянника, - к тому времени уже не тлько знаменитый поэт, но ещё и деятельный и опытный помещик, - руководил обустройством этого поместья.

Это имение - Ольховатка (Соловьёвка тож) Никольской волости Щигровского уезда, на речке Брусовец.
Досталось оно графу от деда, графа Антона Богдановича де Бальмена, который умер в 17909 году.
Это - часть дара Екатерины II.
Граф Адольф де Бальмен писал (в предисловии к публикации бумаг отца в "Русском вестнике"):
"... гр. Антон Богданович был генер.-губернатором Курским и Орловским и особенно прославился воинскими подвигами на Кавказе, где он и умер в 1790 г. В награду заслуг графа А. Б. де Бальмена Екатерина одарила семейство его: вдова его получила 500 душ и несколько тысяч десятин земли. Граф Александр Антонович, в то время девяти лет от роду, был произведен в корнеты, зачислен лейб-гвардии в конный полк и помещен до окончания воспитания в 1-й кадетский корпус вместе с младшим братом. Другой его брат был помещен в пажеский корпус, обе сестры в Смольный монастырь, — все на казенный счёт. Старшая из сестер была назначена фрейлиной к государыне".

Сейчас - Ольховатка одноимённого сельсовета Понырского района Курской области, недалеко от границы Орловской губернии; в 12 км по прямой - райцентр Поныри.
Имение самого Фета - Воробьёвка Щигровского уезда, сейчас - д. 1я Воробьёвка Золотухинского района Курской области. Она от Ольховатки сравнительно недалеко.
На 2010 год - население Ольховатки - 531 человек.

4.

Вскоре после покупки имения Пётр Борисов стал выказывать некоторые странности в поведении.
В начале 1885 года окончательно обозначилась его психическое заболевание. Его вынуждены были поместить в психиатрическую лечебницу Св. Николая в Петербурге.
(Болезнь он унаследовал от матери: Надежда Афанасьевна, сестра Фета, ещё до замужества переживала приступы буйного помешательства, и вышла замуж после пребывания в психиатрической лечебнице в Москве).

Пётр Борисов умер в Петербурге, в психиатрической клинике Св. Николая, в возрасте 29 лет, в марте 1888 года.
Имение он завещал дяде, Афанасию Фету.

Фет писал:
"... в Борисовской Ольховатке пришлось энергически приступить к перестройке усадьбы, которая по причине ветхости не могла служить своим целям, а 25 марта 1888 г. пришла телеграмма о кончине Пети".
Афанасий Афанасьевич Шеншин (Фет) умер 21 ноября (3 декабря) 1892 года в Москве, от сердечного приступа.

Фет, мемуары:
"Осень 1881:
... Петрушу Борисова, упросившего Ивана Ал. еще во время покупки Ольховатки заняться ею, мы с тех пор не видали, так как, окончив курс вторым кандидатом, он, с разрешения Министерства Народного Просвещения, уехал в Германию для филологических изучений вообще и санскрита в частности. Знаменитый Вестфаль рекомендовал его своим приятелям в Иенском университете.
1882:
... Ко второй половине июня Петя Борисов, пользуясь вакационным временем при Иенском университете, приехал в Воробьевку. Он был неистощим в рассказах о любезности профессоров и их жен, умеющих вести с посетителем самый интересный разговор, продолжая развешивать на веревке вымытое белье, о воинственном настроении граждан университетского города, не пропускающих ни одного проходящего с музыкой взвода, чтобы в виде мальчишек и лавочной прислуги не пристроиться в хвосте колонны и, попав в левую ногу, не промаршировать вслед за войсками, о знакомой всему городу паре соловых герцога Веймарскаго, причем весь город говорит: "das sind die Ieabellen des Herzogs". С не меньшим энтузиазмом Борисов на собственной тройке и в собственной пролетке навещал свою Ольховатку. Но как вопреки моим советам он затратил несколько тысяч капитала, остававшегося за покупкой имения, а последний урожай оказался неудовлетворительным, то Борисову пришлось просить Ивана Ал. взять имение в аренду. Однажды, когда сам Петруша вызвал меня на разговор о его материальных делах, я, упрекнув его в настойчивом желании купить имение, которым он лично управлять не будет, обратил его внимание и на другой вопрос. -- Ты читал,-- сказал я,-- новый закон, по которому выморочные дворянские имения становятся достоянием местного дворянства? Не забудь, что хотя у тебя есть двоюродная сестра Шеншина, но как Борисов -- ты последний в роде. Твоя Ольховатка не наследственна, как Новоселки и Фатьяново, а имение благоприобретенное, которым ты можешь или заживо распорядиться по воле, или же предоставить его судьбе, какой бы ты не желал. На другой день после этого разговора Борисов, не сказав мне ни слова, поехал в Курск, написавши духовное завещание, и сдал его на хранение нотариусу. В чем оно состояло -- я никогда ни у кого не спрашивал.
1883:
.... На следующую весну в Феврале месяце, бывший в мое время мценским предводителем, Ал. Арк. Тимирязев заехал в Воробьевку с братом своим Н. А., командиром Казанского драгунского полка. Последний искал себе подъездка, но имевшаяся в Воробьевке верховая ему не понравилась, что не помешало нашему приятному знакомству.
Когда затем вернувшемуся из заграницы Борисову пришло время отбывать воинскую повинность, то и он в свою очередь нашел, что ему всего удобнее поступить в полк Николая Аркадьевича, куда он и отправился, снабженный рекомендательными письмами Ал. Арк. и моим. Справедливость требует сказать, что, не смотря на восторг, с каким Петя говорил о своем поступлении в кавалерию, он до глубокой осени оттягивал свое окончательное отправление в Ромны -- штаб-квартиру Казанского полка.
В это время, в виду его праздношатания по парку и усадьбе, мне удавалось только на весьма короткий срок усаживать его за переписывание набело под мою диктовку, помнится, Ювенала; и однажды я был поражен тонкостью я верностью объяснения латинского стиха, к которому мальчик совсем не готовился.
Такое солидное образование, преимущественно в деле истории, нисколько не мешало мне с некоторого времени замечать в Пете странности, могшие ускользнуть от равнодушных глаз. Так, например, он подходил к одному из скребков у четырех входных дверей в дом и долго и тщательно оскребал совершенно сухие подошвы, на которых кроме крупинок песку ничего быть не могло, и вдруг решительно отворял двери террасы и, спешно проходя через гостиную, столовую, переднюю и сени, выбегал снова на двор и оттуда снова в сад. Когда его спрашивали, зачем он это делает, он отвечал, что он постоянно наблюдает за собственною волей и, выходя на распутье в парке, заранее знает, что ему предстоит идти направо; "но при этом, говорил он, мне приходит в голову вся нелепость такого малодушного предопределения. Так вот же, говорю, докажу, что нет воли кроме моей собственной, и положительно пойду налево. Но не такое же ли это рабство, как и первое? Не хочу продолжать рабское раздумье и, глядь -- иду уже направо".
Пуще всех от его эксцентричностей доставалось Ивану Ал., к которому он имел безграничное доверие и привязанность. Едва бывало Ост уляжется после трудового дня на отдых, как Борисов является к нему и, усевшись около его постели, начинает предаваться всевозможным планам и химерам, так что Иван Ал. стал уже на ночь от него запираться на ключ. А так как Ост вставал весьма рано, то однажды застал Борисова у своих дверей лежащим в одной сорочке на голом полу коридора, где вероятно заснул вследствие истомившей его бессонницы. Как бы то ни было, по настоятельному требованию моему он в конце августа уехал в полк, и подковой командир в письме ко мне расточал вольноопределяющемуся Борисову самые лестные похвалы.
1884:
Когда летом 84 г. Петруша снова прибыл в отпуск, я спросил его, почему он, прослуживши вместо полугодичного срока почти год, не выходит в отставку? Он отвечал, что готовится из военных наук, для того чтобы в Петербурге держать экзамен на офицера. Выше я говорил об отношениях покойного И. П. Борисова, а через него и Петруши к нашему общему земляку И. П. Новосильцову. Когда в последнее наше свидание я стал жаловаться Новосильцову на странные выходки Петруши, заставляющие опасаться душевного расстройства, -- Иван Петрович воскликнул: "Какой вздор! Пришли его ко мне, я его разбраню и подтяну хорошенько, и все пойдет прекрасно". Мнимо готовясь к офицерскому экзамену, Борисов бывал в Петербурге у Новосильцова, который был к нему бесконечно добр и любезен. В обществе Борисов держал себя безукоризненно; но я в душе мало доверял этой сдержанности. Однажды, в начале 1885 года, я получил из Петербурга следующую телеграмму: "Петя болен; разбил у меня окно. Что делать? Новосильцов". Я отвечал: "Отправить к доктору".
Таким образом он был помещен в лечебницу св. Николая, а я назначен опекуном к нему и к его имению. Два года затем я томился мыслью, что, быть может, несчастный больной не пользуется удобствами, на какие мог бы рассчитывать по своим средствам. Вследствие этого я искал, расспрашивал подходящего частного заведения, и выбор мой остановился на прекрасной частной лечебнице, по соседству от нашего дома на Плющихе, на хорошо знакомом мне месте дома покойного М. П. Погодина. Оставалось только перевезти больного из Петербурга в Москву, добившись формального увольнения его из больницы. В Петербурге я обратился за советом к тамошнему старожилу, шурину своему М. П. Боткину, который тотчас же объявил, что состоит попечителем больницы св. Николая и немедля готов исполнить мое желание, хотя не может уяснить себе, с какою целью я задумал перемещение больного, материальные условия жизни которого не оставляют желать ничего лучшего.
В этом Боткин предложил мне лично удостовериться тотчас же, переехав с ним в лодке через Неву, на левом берегу которой, прямо против его дома, стоит больница св. Николая. В конторе больницы старший доктор, услыхав о моем желании видеть больного, провел нас в большую, светлую и прекрасную комнату, занимаемую Борисовым. На кровати, стоящей посреди комнаты, я увидал больного в прекрасном сером халате, сидящим с опущенною на руки и понуренною головой. Когда доктор остановился против больного, имея Боткина по правую, а меня по левую руку, Борисов не обратил на нас ни малейшего внимания и что-то бормотал, причем доктор сказал: "Читает наизусть латинские стихи". -- Петр Иванович, -- сказал доктор, -- посмотрите, кто к вам пришел. При этих словах больной повернул голову налево и, узнав Боткина, слегка улыбнулся и снова понурил голову. -- Петр Иванович, да вы посмотрите направо, -- сказал доктор. Больной поднял голову, и глаза его вспыхнули огнем восторга. -- Дядя Афоня! -- крикнул он. Но это был один момент: луч восторга, засиявший в глазах его, видимо, погасал, и, понуря голову, он снова сел на прежнее место, с которого было порывисто вскочил. Убедившись в превосходном уходе за моим больным, я отказался от мысли перевозить его в Москву.
... Между тем в Борисовской Ольховатке пришлось энергически приступить к перестройке усадьбы, которая по причине ветхости не могла служить своим целям, а 25 марта 1888 г. пришла телеграмма о кончине Пети. Мих. Петр. Боткин, взявший на себя хлопоты похорон Борисова, писал: "Смерть сняла с него все, наложенное на его черты недугом: в гробу лежал прекрасный интеллигентный юноша". Приходилось развязывать узел опеки, и по вскрытии духовной Борисова оказалось, что он все свое состояние завещал мне".